Краткое обозрение царствования Иоанна и Мануила Комнинов

Царь сперва упорствовал, но наконец, быв упрошен, повелел войти князю. Когда он вошел в описанном нами виде, царь был тронут и простил ему оскорбление. При этом Ренальд клятвами утвердил как многое другое, чего хотелось царю, так и то, чтобы в Антиохию архиерей посылаем был, по древнему обычаю, из Византии. Это казалось чудом для всех послов, которым тогда случилось здесь быть,- этому дивились послы народов азийских, хоразмиян, сузян, екватанцев, мидиян и вавилонян, которые главного своего властителя называют султаном; также послы верриэйского сатрапа Нураддина и послы персидского филарха Ягупасана, авазгов, иберийцев, палестинян и армян, живущих за исаврами.
      ______________
      * 4 О чрезвычайно дурном и неприличном обращении Ренальда с патриархом Антиохийским Эмериком и о причине такого обращения подробно рассказывает Вильгельм Тирский (L. 18, с. 1), который называет Эмерика Petri apostolorum principis successorem и этим показывает, что Эмерик принадлежал к иерархии Церкви Западной.
      ** 1 В те времена, о которых пишет Киннам, стремя седла имело не нынешнюю форму - это был двойной ремень, который, когда всходил на коня или сходил с него царь, держать должен был стратор - имя должности, производимое от слова staffa - "стремя": qnasi nempe Strator ad staffam или, по Воссию, ad stapiam stet. Carol. du Fresne ad h. I.
      19. Вот что здесь совершилось. Между тем {201} царю писал палестинский король Балдуин2* и просил у него свидания, чтобы сообщить ему, как говорил, нечто важное. Но это был только предлог. Задумав властвовать над Антиохиею, которая находилась у него в соседстве, но не зная, как бы овладеть ею,- пока еще не известно было ему, что случилось с Ренальдом, Балдуин советовал царю никак не выпускать этого человека из рук, чтобы, то есть, по низложении его либо поработить антиохийцев себе, так как бы он спас их, либо, когда они откажутся подчиниться тому и другому (Ренальду и царю), тем не менее повелевать ими. Замыслив это, он приехал в Антиохию и, обратившись с речью к антиохийцам, искусно напомнил им, что он для их пользы прибыл сюда из Палестины и что они обязаны ему великою благодарностью. Когда же антиохийцы подтвердили его слова, он опять стал просить царя о свидании с ним. Но царь, поняв намерение этого человека, сперва сделал отказ и ссылался на то, что не может принять его с должным радушием и готовностью,- как будет он вести с ним беседу, занимаясь военными делами! Видя, однако же, что Балдуин еще более настаивает и ежедневно просит об одном и том же, согласился на просьбу и велел ему прийти. Говорят, что антиохийцы, когда он {202} выходил из города, окружили его и просили как можно постараться примирить их с царем. В это время в царском дворце случилось следующее. В числе царских писцов находился некто, по имени Феодор, по прозванию Стипиат3**. Этот Феодор прежде был весьма близок к царю и удостоен доверенности служить при каниклие4***, но, обличенный в коварстве и злых замыслах против царя, несчастный, был ослеплен и лишен языка. Он, будто с треножника, многим провещевал, что жизнь царя уже измерена, и говорил, что римскому совету нужно передать власть не человеку молодому и юноше, но мужу, совершенно состарившемуся и вышедшему из юношеских лет, чтобы тогда, как он будет властвовать на словах, можно было управлять гражданскими де-{203}лами так, как бывает в демократическом правлении. Это-то случилось тогда с Феодором. В то же время и начальник царских трубачей Георгий, по прозванию Пиррогеоргий, которого обыкновенно называют примикирием1**** двора, немаловажными также делами оскорблявший царя, опять удостоился его милости и не потерпел никакой другой неприятности, кроме той, что лишен был начальства над трубачами.
      ______________
      * 2 О свидании иерусалимского короля Балдуина III с Мануилом и о том, как первый примирил с ним Ренальда, рассказывает также Вильгельм Тирский L. 18, с. 24.
      ** 3 Об этом событии совсем иначе рассказывает Никита (L. 2, n. 4). Он говорит, что Феодор Стипиат по ненависти оклеветан был негодным человеком, логофетом почт, который донес царю, будто бы этот правитель царской канцелярии тайно совещался с сицилийским королем Вильгельмом. Но свидетельство Киннама в главных чертах подтверждается рассказом Радевика. L. 3 de Geslis Frid. с. 47.
      *** 4 Служить при каниклие - значило быть хранителем сосуда с багряными чернилами, которыми царь обыкновенно подписывал грамоты или дипломы. Посему чиновник, хранивший эти чернила, назывался п kavikлeiov. Сосуд с означенными чернилами был сделан из золота и украшен драгоценными камнями - doхeiov рvфрodavov diaлiфov хрvoovv. Nicet. in Manuel L. 3, n. 4. Отсюда, по мнению Дюканжа, чиновник при каниклии был то же, что логофет; а Родерик говорит, что caniclinum nos cancellarium dicere possumus. Roder. L. 3. de Gest. Frid. c. 47. Hoffman. Lex. v. caniclium et caniclinus.
      **** 1 Титул примикирия принадлежал не исключительно начальнику царских трубачей. О значении его сказано было выше, см. Кинн. стр. 43.
      20. Узнав, что король приближается, царь несколько раз высылал ему навстречу разных чиновных особ и всегда знатнейших после менее знатных, восходя до своих зятьев2* по племянницам, чтобы они вели с ним разговоры и оказывали ему надлежащие почести, пока он не дойдет до самого царя. Столь достойно почтил он и приветствовал этого человека. А он, или возгордившись этим, или нося в душе врожденную надменность, по прибытии в царский дворец в сопровождении царских жезлоносцев и знатнейших римлян сошел с коня там, где обыкновенно делал это царь. Поняв отсюда его самомнение, царь пропустил в церемониале много такого, что клонилось еще к большей его чести3**. Впрочем, при свидании {204} он говорил с ним и предложил ему одно низкое кресло, да и много раз вступал с ним в беседу и приглашал его к своему столу. Так как антиохийцы недовольны были договором Ренальда относительно количества войска, которым обязывались помогать царю,- потому что город не имел прежней силы,- и относительно архиерея, чтобы он присылаем был в Антиохию из Византии, и по сему поводу пришли просить царя, то Балдуин ходатайствовал перед ним и об этом деле и, как скоро заметил, что царь не сильно отказывает, тотчас велел послам пасть к его стопам. Тогда, размыслив, который из двух (предметов прошения) приносит римлянам более чести, царь тут же дозволил антиохийцам вооружать для службы себе меньшую дружину (потому что за требованием свыше силы часто следует неисполнение, а с другой стороны, и малая дружина, выставленная народом, есть достаточное свидетельство служебной его покорности), а архиерея не дозволил принимать ни откуда более, как из Византии. Выслушав это с удовольствием, послы были отпущены в город. Этим кончив здесь дело с Ренальдом, царь потом положил идти на {205} Тероза. Тероз сперва убежал в пустынные места и Таврские горы, а потом, когда Балдуин стал просить царя и о нем, явился в римском лагере жалким просителем. Приняв его, царь причислил к римским подданным и наконец прекратил войну. Когда же хотел он вступить в Антиохию, жители этого города, чего и следовало ожидать, стали опасаться, как бы римские силы, быв впущены в город, не попытались изгнать их оттуда, но не зная, как отвратить царя от его намерения, выдумали и представили ему пустые предлоги. Они состояли в том, будто бы в Антиохии некоторые дерзкие люди согласились, когда царь вступит в город совершенно безоружным (они думали, что это будет не иначе), употребить в отношении к нему какое-то коварство. Но царь, поняв хитрость, сказал, что замышляемое не будет иметь места, и, обратившись к окружавшим его, присовокупил, что это вовсе невозможно как по многому другому, так особенно потому, что король будет ехать довольно далеко от царя, и притом невооруженный, а Ренальд и другие будут иметь дело со сбруей коня и стременными ремнями седла, идя пешком без всякого оружия; притом царя, по обычаю, будет сопровождать большая дружина варваров-бердышников. Так опроверг он эти речи и, намереваясь вступить в город, надел двойную броню, потому что имел для этого довольно силы в неутомимом теле; сверх того возложил на себя широкую персидскую, покрытую {206} драгоценными камнями одежду, которая своей тяжестью не уступала тому, что было под ней, также венец и другие обычные царские украшения. Удивляюсь, как это, по совершении такого торжественного шествия, каково оно обыкновенно бывает при вступлении в Византию, царь, подъехав к храму апостола Петра, легко сошел с коня и опять вскочил на него одним прыжком, как не вскочил бы никто и из людей нагих и безоружных. Тут встретил его архиерей города, облаченный в священную одежду, со всем чином священнослужителей. Они держали в руках кресты и несли перед собой священные книги, так что все чужеземцы и пришельцы изумлялись, особенно видя, что Ренальд и знатные антиохийцы бегут подле царского коня пешком, а Балдуин, венценосный муж, далеко оттуда едет на коне, но без всяких знаков власти. Этим заключился триумф, и царь, пробыв в городе восемь дней, выступил оттуда. Антиохийцы выражали ему такую преданность, что, когда он жил во дворце Ренальда, все тяжущиеся судились1*** не у своих единоплеменников, а у римлян. {207}
      ______________
      * 2 Эти зятья, по свидетельству Вильг. Тирского, были родные братья, то есть Иоанн, протосеваст, и Алексей, протостратор, сын Иоанна Аксуха - великого доместика, муж дочери Алексея Комнина, старшего сына царя Иоанна. См. таблицу Комниных.
      ** 3 То же самое подтверждает Вильг. Тирский (I. с.): deinde ipsis eum ducentibus usque ad ostium tentorii, ubi dominus imperator cum suis illustribus residebat, cum multa gloria introductus, humanissime ab eo salutatus et ad osculum pacis erectus, secus eum in sede honesta, humiliore tamen, locatus est. Подобным образом, когда приходил к Мануилу и иерусалимский король Амальрик, juxta eum dominus rex throno sedit honesto, humiliore tamen. Wilh. Tyr. L. 20, с. 24.
      *** 1 Пока Мануил пребывал в Антиохии, право суда, принадлежавшее антиохийскому князю, прекращалось и переходило к Мануилу, как к лицу с высшей властью. Это делалось по силе закона феодальных европейских обществ. Speculum Saxonicum L. 3. Artic. 60: in quamcunque civitatem imperii rex devenerit, ibi telonia vacabunt sibi et monetae. Quamcunque etiam provinciam sev territorium intraverit, judicium illius sibi vacabit, et ei licebit judicare omnes causas, quae eorum judicio non fuerant inceptae aut finitae. Посему, как скоро в какой-нибудь город вступал феодальный правитель, тотчас на главной городской башне поднималось его знамя, а знамя его вассала было спускаемо - в знак того, что reddibilia et jurabilia теперь переходили к первому. Carol. du Fresn. ad h. I.
      21. Совершив это, царь приготовлялся идти против Нураддина. Но Нураддин, узнав о походе, освободил сына Сангелы2*, родом итальянца и начальника палестинских рыцарей, которого латиняне называют магистром3** храма (оба они были люди знаменитейшие). Освободил он, кроме того, и много дворян, а простого народа разных сословий - более шести тысяч. Все они взяты были им в плен из войска алеманского и германского, когда сражались в Азии. Сделав это, Нураддин обещался еще помогать царю в его войнах с азиатскими неприятелями и такими условиями отклонил его от принятого намерения. Но спустя немного царь принужден был нарушить договор, хотя и не достиг своей цели, как будет видно из дальнейшего рассказа. Толпа сарацин, вовсе без ведома Нураддина, подстерегши римлян, которые шли на пастбище, нанесла некоторым из них раны. Узнав об этом, царь тоже поставил в одном удобном месте за-{208}саду и вместе с началом дня лично напал на них, тогда как они ничего не предвидели. Обратив их в бегство, он захотел охотиться и для того отправился в верхние места Сирии,- дело, о котором в нынешнее время страшно и слышать. Впереди него шло не более шести человек, которые должны были выслеживать логовища зверей. Не успели они еще далеко отъехать, как перед ними явились двадцать четыре вооруженных неприятельских воина и старались хитростью увлечь нескольких римлян к войску, помещенному позади в засаде. Те звероловы лишь только увидели их, тотчас бросились в протекавшую у ног их реку и, переплыв ее, пришли к царю с известием о том, что случилось с ними. Не смутившись при этом известии, царь сказал: "Пойдем туда, где, по вашим словам, находятся враги". Их взяло великое раздумье, но он, совершенно опустив поводья коня, понесся на врагов. Тут вдруг явилось перед ним скрывавшееся в тех местах многотысячное сарацинское войско. Однако же, нисколько не замедляя бега; он сильным натиском ворвался в середину столь многих вооруженных людей и, обратив их в бегство, тогда только прекратил преследование, когда бегущие враги скрылись в построенных там крепостях и когда тамошнее поле наполнилось мертвыми. Это была причина, по которой возвратившись в лагерь, он решился, как сказано, нарушить договор. Но пришедшие с Запада слухи говорили ему, что тамошние де-{209}ла возобновляются, и отклонили его от задуманного предприятия. В то же время у Балдуина повреждена была рука1*** по следующей причине. Когда царь здесь охотился, участвовал в его занятии и Балдуин. Удивляясь самодержцу во всем другом, он хотел узнать его ловкость и в этом отношении; но потом, по чувству самолюбия, желая и сам в быстроте бега состязаться с царем, который в этом случае был неподражаемо гибок, вдруг нечаянно упал вместе с конем и, как сказано, жестоко повредил себе руку. Царь тотчас перевязал ее и, приложив надлежащее попечение, через несколько дней возвратил ей здоровье. Он и в этом отношении превосходил многих врачей, хотя они всю жизнь занимались наукой. Я видел, как он разрезал жилы и, когда не было врачей, давал больным лекарства. Он внес в науку асклепиадов многое, что оставалось для нее неизвестным во все времена:- изобрел много и мазей, и жидкостей, которые желающий может получать в общественных лечебницах, обыкновенно называемых ксенонами. Но об этом довольно. Наконец царь вспомнил о возвращении в Византию. Чтобы пройти кратчайшим путем, он оставил Памфилию и повел войско через Ликаонию, хотя султан сильно отказывал ему в этом. Когда он находился невдалеке от города Аранды, пе-{210}репугавшиеся персы предались бегству, думая, что римляне тотчас нападут на Иконию. А так как последние не делали ничего неприязненного, то первые, ободрившись, начали выносить во множестве съестные припасы и доставлять их римлянам. Однако же они все-таки не смогли до конца сдержать питаемую ими ненависть. Когда римляне были уже в Коттиэне, персы напали на некоторых из них, вышедших тайно из лагеря, и одних убили, а других взяли в плен. Наконец царь пришел к Византии, вступил в нее с величайшим триумфом и, принеся Богу жертву благодарности за победу, прибыл во дворец.
      ______________
      * 2 Вильг. Тирский: inde missis nunciis ad Noradinum, qui forte Halapiae tunc erat, obtinet per legatos quemdam Bertrandum comitis sancti Aegidii naturalem filium cum quibusdam aliis concaptivis sibi dari, ipse vero postmodum non multo interjecto temporis intervallo, revocantibus eum curis domesticis, ad propria reversus est. Бертран был побочный сын тулузского князя Альфонса. По смерти своего отца, он вместе с сестрой обманом взят был турками в плен, о чем подробно рассказывает Robertus de Monte.
      ** 3 В то время, по словам Вильг. Тирского (L. 17, с. 21), магистром храма был Bernardus de Tromelay.
      *** 1 Об этом случае и о том, как Мануил перевязывал и лечил руку Балдуина, рассказывает также Вильг. Тирский (L. 8, с. 15).
      22. Но спустя немного он положил наказать персов за новую против него дерзость и собрал войско на Кипсельских равнинах, а между тем послал к начальникам римских областей в Азии приказание напасть на персидскую землю с разных сторон в одно определенное время. Это сделал он с той целью, чтобы персы не имели возможности помогать друг другу, и через такое распоряжение, когда оно было исполнено, нанес им великий вред. Переправившись через Геллеспонтский пролив в Азию, когда солнце было уже около зимнего поворота, он дошел до Дорилеи, лежащей при двух реках, из которых одну туземцы называют Вафисом, а другую Фиврисом, и, обежав всю окрестность, увел оттуда великое множество людей и разного скота. Почуяв свою гибель, персы начали появляться полками и от-{211}рядами. Тогда царь прочее римское войско послал опустошать все, что встретится на пути, а сам с немногими из своих сделал набег на места в той стране более высокие и приказал трубить в царские трубы2*, чтобы вселить в неприятелей страх и дать им знать, что этим войском командует сам царь. В это время он многократно простирал на варваров и собственные руки и, нападая на них неожиданно, казался им чуть не молнией. Тогда, нисколько не стыдясь, перед ним, говорят, отступали тысячи, а если угодно бывало судьбе, то и десятки тысяч людей вооруженных и закованных в железо. Доходя до моего слуха, эти подвиги казались мне менее вероятными, чем дела Фоки и Цимисхия, этих не очень давних самодержцев, и некоторых других, приобретших себе имя мужеством. Как поверить, что один человек побеждает целые тысячи и одно копье одолевает мириады вооружений! Поэтому, когда я бывал в царских чертогах и слышал, что царю приписываются такие дела, тотчас со смущением уклонялся от собеседования, потому что имею от природы нрав, не способный к лести, и не могу без затруднения произнести ни одного слова иначе, как языком истины. Я так и думал, что эти дела прикрашены сановниками и людьми, имеющими при дворе правительственные должности, пока не усмотрел их своими глазами, ко-{212}гда, случайно замешавшись между врагами, сам увидел вблизи, как этот самодержец противостоял целым персидским фалангам. Но об этом когда-нибудь расскажет история, а мы будем теперь продолжать начатое. Царь держался тех возвышенных мест, а римское войско, уже проникшее внутрь страны, неожиданно встретилось с персидскими полками. Тут произошла битва на близком расстоянии, и, когда римляне начали уже утомляться, царь узнал об этом и устремился на неприятелей во всю прыть, не надев ни панциря и ничего другого, а только оградив тело щитом. Тотчас ворвавшись в середину врагов, он совершал удивительные боевые подвиги, поражал мечом всякого встречного. Наконец неприятели показали тыл; а он, взяв копье и нисколько не теряя времени, стал их преследовать. Долго бежали персы, не оглядываясь: им и в голову не приходило, что за столь многолюдным войском гонится один человек, потому что совершенно овладевший ими страх сильно омрачил им глаза. Наконец распознав, что с ними делается, они много укоряли друг друга в трусости и, тотчас обратившись назад, стали против царя лицом к лицу, хотя уже не делали сильного нападения, потому что страх однажды навсегда укротил их порывы. Они опустошили все колчаны, а он, обращая щит в ту и другую сторону, отражал удары и охранял тело от стрел. Между персами был один человек храбрый и сильный. Видя, что никто не {213} вступает в битву с царем, он вскипел гневом, вырвал у одного из своих соплеменников меч и устремился на царя, чтобы поразить его. Но самодержец, схватив его за волосы, повлек за собой вместе с тремя другими, людьми также благородными. После того прочие, видя, что не могут вступить с ним в борьбу, предались бегству, а царь с упомянутыми пленниками возвратился в лагерь и, когда увидел, что уже наступает жесточайшая зима, отправился в Византию.
      ______________
      * 2 О царских трубах см. Codin. de offic. с. 5, n. 15.
      23. Но как скоро пришел он в то вифинское местечко, по имени Пилэ, в котором прежде поселил приведенных римлянами филомилийских пленников, тотчас прибыли к нему послы от султана. Говоря с ними и узнав, что они не возвещают ничего здравого, он отослал их с угрозой, что, если персы не будут поступать по его воле, римская конница не в продолжительном времени нападет на их страну и опустошит все гораздо более, чем теперь. Проведя немного времени с царицей, царь (а он жил тогда на другой стороне залива, в месте, которое туземцы называют Рицием) переправился потом на противоположный берег и оттуда, идя далее через приморские города, прибыл в Филадельфию, а из Филадельфии, приготовившись, вторгся в персидскую землю. Посему послы, возвращавшиеся через дорилейские равнины, вовсе не знали о походе царя против их страны и утверждали, что он проводит время в предместьях Византии. От {214} этого, когда со всех сторон начали приходить известия о походе римлян, персы сперва считали это дело совершенно невероятным, но потом, слыша о нем от многих очевидцев, поспешили уже двинуться навстречу римлянам всем войском. Варвар ничем столько не возмущается, как потерей денег или имения. Думая, что персы еще не знают о том, что делается, царь прочее римское войско послал вперед для грабежа, а сам с немногими воинами пошел позади. Но римляне, услышав, что и персы двинулись уже всем войском, оробели, чего и следовало ожидать, между прочим потому, что с ними не было царя. Когда же и царь узнал о выступлении персов и соединился со своим войском, оно ободрилось и пошло живее. Тогда наступал уже конец дня, и римляне, сойдя с лошадей, по обычаю, дали им корму и легли немного отдохнуть, а по наступлении ночи поднялись и продолжали путь с фонарями. Фонари устраиваются следующим образом. Сделав железный куб, прилаживают к нему разделенные промежутками трубки, которые снизу бывают шире, а кверху, мало-помалу суживаясь, всегда оканчиваются остриями. Среди куба ставят другую, тоже железную трубку, но непохожую на прежние: сначала она толста, а потом как-то круто заостряется. Эти трубки обводят вокруг поперечными перевязками и, таким образом дав им фигуру фонарей, надевают их на острия копий. Потом, разрезав полотно вдоль на тесьмы, напитывают их сви-{215}ным жиром и, тщательно скрутив, надевают на каждое железное остроконечие. Когда эти светильники бывают зажжены, от них льется столько света, что для войск в то время наступает какой-то искусственный день. О фонарях довольно. Так как тогда выпал глубокий снег и дороги стали вовсе не видны, то римское войско весьма далеко уклонилось от предположенного пути и, верно, попало бы в места гибельные и опасные, если бы царь, скоро заметив ошибку, не взял фонаря, не походил туда и сюда и, распознав дорогу, не вывел благополучно войска на надлежащий путь. Прибыв в одно место, которое туземцы называют Милоновой Сарапатой, он начал оттуда производить фуражировки. Несмотря на распространившуюся всюду молву, сатрап этой страны (имя ему Солиман)1* и теперь еще не хотел верить тому, что говорили, поэтому, послав своего племянника Пупаку2**, который часто видал царя, приказал ему подойти на самое близкое расстояние к римскому войску и по мере возможности высмотреть царя. Пупака действительно узнал его с первого взгляда, сошел с коня и рабски обратился к нему с речью. Тогда, расспросив, кто он и для чего послан, царь сказал ему: "Скажи Солиману следующее: стараясь узнать, {216} кто опустошает персидские земли, ты поступаешь так же, как если бы кто, видя в пламени свой дом, нисколько не думал о том, как бы потушить огонь, а стал тщательно исследовать, откуда он получил начало и кем подложен. Итак, не старайся порок трусости прикрывать незнанием, будто завесою: притворное незнание, когда оно бывает без ума, никак не может освободить от порицания того, кто пользуется им; ум вождя знает одну доблесть - подвергая себя опасностям по указанию отечества, взвешивать обстоятельства. Кто не схватил этого, тот потерял все. Твой предлог и по другой причине неуместен. Вот ты узнал и говорил с карателем персов: хочешь ли противопоставить ему оружие? он не препятствует". Сказав это, царь отпустил его и, опустошив, уничтожив все, что встретилось ему на пути, возвратился назад,- дело, казавшееся невероятным, пока не исполнилось; потому что царское войско, говорят, состояло не более как из шестидесяти человек, способных к бою, в то время когда римляне чудесно освободились от великой опасности, которой подвергались. Около того времени персы собрались уже десятками тысяч и заняли удобные места, на которых, когда явились туда римляне, произошла жестокая битва. Первые посылали стрелы с высот и истребляли римлян, а последние, по необходимости сбиваясь в одну толпу, вовсе не имели возможности выказывать мужество, ибо свойство местности нисколько не представляло им даже {217} свободного прохода. Бедствие угрожало уже и самому царю, начали уже удаляться от него и некоторые щитоносцы. Однако же он и в этих трудных обстоятельствах не потерял обычной своей отваги; но когда зять его Иоанн, о котором много раз было мной упоминаемо, подошел к нему и хотел ограждать его щитом (при царе в это время не было оруженосцев),- он отослал его от себя, сказав, что один щит не может хорошо закрывать два тела. Пройдя с такой трудностью это место и достигнув большего простора, так что можно было уже испытать ловкость и силу коней и людей, римляне издали воинственный крик, устремили копья на врагов, обратили их в бегство, многих убили и, уходя, захватили с собой всю собранную ими добычу. В то время многие показали свое удальство, но царь превзошел всех, потому что никто прежде него не схватился с врагами и собственной рукой не совершил столько доблестных дел. Окончив этот подвиг, он возвратился в Византию.
      ______________
      * 1 Между вельможами иконийского султана Солиман занимал первое место tv пaр t Sovлtav t ueyica dvvauevwv koрvфaiotatoc. Nicet. L. 3, n. 6.
      ** 2 По словам Дюканжа, этот Пупака был тот самый, который прежде служил Мануилу. См. стр. 53.
      24. Персы тяжко скорбели о случившемся и решились отплатить римлянам. Улучив время, они разграбили восточный город Филиту и, неожиданно напав на Лаодикию в Малой Фригии, разорили ее, многих из взрослых туземцев поразили острием меча и забрали в рабство великое, неисчислимое множество. Узнав об этом, царь пришел в негодование, скорбел и, если бы было можно, тотчас бы перешел в Азию и поставил лагерь у Иконии. Но {218} так как он знал, что для начатия таких дел нужно благоприятное время и большее прежнего приготовление к войне, то отложил это и вознамерился наперед собрать отовсюду силы. С этой целью он послал Иоанна Контостефана в Палестину, чтобы переговорить с королем Балдуином и привести оттуда силы, которые Балдуин, в случае нужды, обещал дать царю на помощь, и, кроме того, собрать наемное войско. Приказано было также антиохийскому князю Ренальду, чтобы и он как можно скорее шел с бывшими у него войсками. Такое же приказание отдано было и тогдашним правителям Армении - Терозу и Тиграну, киликийцу Хрисафию и так называемым Кокковасилиям, которые тоже командовали военными силами и уже давно приняли добровольное подданство царю. Такую-то армию царь собирал на востоке, а с запада привел лигурийских всадников, послал за далматским архижупаном и его войском, нанял скифов и многие племена, обитающие около Тавра. Приготовляясь к войне, он не остановился и на этом, но зная, что у латинян, отправляющихся в Палестину, сборным местом всегда бывает остров Родос, привел наемную конную дружину и оттуда. Для пропитания этого войска и других потребностей он приказал пригнать из фракийской области бесчисленное множество волов с телегами. Таким-то образом делались приготовления. А чтобы вместе ввести султана в войну с его соплеменниками и сродниками, он отправил послов к {219} его брату Санизану, владевшему тогда Ганграми и галатийской Анкирой, и к его свояку Ягупасану, который начальствовал над обеими Кесариями, управлял Амасией и другими знаменитыми сопредельными с Каппадокией городами. Сделав и их подозрительными в глазах султана, царь думал уже в скором времени начать войну. Но султан, услышав об этом и не имея силы вступить в борьбу ни с одним из тех врагов, которых накликал на него царь, уступил обитателям соседних стран вместе со многим другим и города, завоеванные им прежде с великим трудом, а у царя через послов стал просить прощения. Получив его, он обещался возвратить и пленных римлян, в каком бы месте страны они ни находились, потому что брался сам отыскать их. Но между тем как шли эти рассуждения, случилось следующее. Иоанн, ведя из Палестины конницу, встретился с персидским войском, состоявшим из двадцати двух тысяч человек, способных к битве. Пораженный этой нечаянностью, он сперва поспешно взошел со своими на один находившийся вблизи холм и остановился, но потом приказал всей своей дружине идти на неприятелей, и так как римляне сделали на них сильный натиск, то они отступили, и во время бегства много их было побито, еще же больше взято в плен римскими воинами, а иные смяты были конницей. В этом подвиге совершены дела, достойные памяти и мужества, как многи-{220}ми другими римлянами, так и военачальником Иоанном. Совершив их, Иоанн прибыл к царю с трофеями, а султан как скоро услышал о том, стал терзаться жалом раскаяния и за неблаговременную свою дерзость называл себя несчастным, беспокоясь не столько о случившемся, сколько о том, что этим еще сильнее возбудил царя к нашествию на себя, и представляя как бы уже настоящим даже то, чего пока еще не было. Это заставило его поспешить дополнением прежних обещаний другими, большими. Теперь обещал он в случае нужды давать римлянам вспомогательное войско на всякое лето и объявил, что персы никогда не будут нападать на их землю с его согласия; обязывался также, хотя бы и другой кто обеспокоил римские провинции, тотчас вступить с ним в войну и всеми способами препятствовать злым умыслам, с какой бы стороны они ни появились, вообще без всякого замедления точно исполнять все, что царь ни прикажет, и если бы какой-либо подвластный царю город подпал под персидскую власть, стараться возвратить его римлянам. Склоненный этим, царь обязал его страшными клятвами и, прекратив вражду, отправился домой. Но узнав, что скифы перешли Дунай с намерением сделать набег на римлян, он оставил путь, ведущий в Византию, и пошел к проливу, мимо города Авида, направляясь к тому месту, на котором лежит приморский фракийский городок, получивший название, по моему мнению, {221} от афинского вождя Каллиаса, и, переправившись здесь на другую сторону, устремился на скифов. Но еще не успел он дойти до Дуная, как скифы, услышав о походе римлян, скоро собрались и ушли назад.
      Книга 5
      1. Вот что происходило здесь. Так как теперь, по-видимому, никто ни с которой стороны не угрожал Римской империи, то царь для успокоения себя отправился в находящееся близ Византии местечко, по имени Лонги. Между тем как он там проводил время, наступил последний день жизни царицы Ирины женщины, которая, как говорил я и прежде, целомудрием, скромностью и милосердием к нуждающимся далеко превосходила своих современниц.