Глава 1

Тоскана, 1938 год

Драгоценности сверкали на атласных подушечках, разложенных на кровати. Ожерелья, браслеты, диадемы, кольца. Впервые за много лет перед ней лежала вся коллекция целиком. Она намеревалась не любоваться своими сокровищами, а только проверить их. Здесь было более ста украшений, но она знала их наизусть.

Ведь каждый предмет был не просто ценностью, а выражением преданности определенного мужчины.

Протянув руку, она взяла длинное ожерелье из больших изумрудов, надела его и подошла к зеркалу – одному из многих, висевших на стенах богато обставленной спальни. Она никогда не боялась зеркал, и даже сейчас, на седьмом десятке, видела перед собой женщину изумительной красоты, выглядевшую на двадцать лет моложе своего возраста. Она великолепно сохранилась, потому что была всегда любима и окружена восторженными и почитающими ее поклонниками в течение долгих-долгих лет…

Ах изумруды! Они пробуждали воспоминания так же легко, как отражали свет. Это ожерелье ей подарил принц во время последнего свидания перед его свадьбой с герцогиней. Только зеленое, сказал он тогда, подходит к сапфировым глазам и оттеняет иссиня-черный цвет волос любимой.

Но это было так давно… во времена принцев. В последние годы власть и сила оказались в руках жестоких мужчин с плохими манерами, мечтающих не о завоевании прекрасной дамы, а о порабощении и уничтожении целых наций.

Вернувшись к кровати, она собрала драгоценности и разложила их в отдельные ящички. Спрятав все в специальный стенной сейф, женщина присела у туалетного столика.

На нем одиноко стояла нефритовая коробочка около шести дюймов длиной – весьма ценная, но не сравнимая с тем, что находилось внутри.

Открыв коробочку, женщина подняла с розового шелка самое крупное из своих сокровищ, единственное в мире и баснословно дорогое. Эта фигурка женщины около пяти дюймов в высоту не уступала по мастерству исполнения ни одному из королевских пасхальных яиц Фаберже. Голова была сделана из золота, глаза из сапфиров, плечи из цельной жемчужины причудливой формы. Рубин в виде сердца образовывал лиф платья, бриллианты и изумруды покрывали юбку так, что казалось, будто женщина кружится в танце. Из-под платья выглядывали туфельки из блестящего черного жемчуга.

Она любовалась подарком, полученным в тот самый год, когда над миром нависла угроза большой войны. Женщина поежилась от неприятных воспоминаний. Сейчас политическая ситуация вроде бы повторяется, и, по странному совпадению, фигурке снова предстоит перейти в другие руки.

Перейти… хотя в несколько иной форме. Сжав верхнюю часть драгоценного изделия в одной руке, а нижнюю в другой, женщина осторожно повернула фигурку, и та разделилась на две половинки. В воздухе поплыл слабый аромат духов, источаемый золотым парфюмерным флакончиком.

Взвешивая в руках обе половинки, женщина вновь задумалась над решением, принятым ею сегодня. Она вспомнила историю о том, как царь Соломон рассудил двух женщин, претендующих на одного ребенка. «Сделаем так, – предложил царь. – Пусть ребенка разрубят пополам, и каждой достанется по половине». Когда одна из женщин закричала, чтобы ребенка отдали другой, но только живого и невредимого, Соломон понял, что именно она – настоящая мать.

Сейчас ничто не мешало женщине разделить фигурку. Однако отдать бутылочку означало для нее своего рода смерть. Она не только лишится драгоценности, но будет вынуждена раскрыть важные и давно скрываемые секреты.

Но разве она имеет выбор? Мир изменился, и ей придется изменить свою жизнь.

Глава 2

Милан, 1938 год

«Дуче в Милане!»

Пошел дождь, и тушь на поспешно отпечатанном плакате потекла черными слезами, однако в вечернем свете можно было разглядеть надпись и портрет. Листовки и памфлеты летали над площадью и, намокая от дождя, падали под ноги митингующим.

Стефано д'Анжели стоял у окна в своем кабинете, глядя на старые камни кафедральной площади, сейчас почти опустевшей. Он видел лишь торопливо перемещающиеся черные зонтики, а под ними – быстро мелькающие ноги.

Все вокруг было мокрым – розоватые мраморные статуи, горгульи – выступающие водосточные трубы в виде мифологических фигур, остроконечные башенки кафедрального собора. Даже маленькая позолоченная Мадонна на вершине самого высокого шпиля блестела от влаги, будто оплакивая то, что произошло несколько часов назад.

Весь день толпа на площади кричала: «Да здравствует дуче!» Мелодия «Giovinezza», фашистского гимна, проникала в кабинет Стефано сквозь закрытые окна, мешая работать. Труднее всего было сознавать, что с этими поющими дураками и его брат.

Стефано вернулся к столу, пригладил густые блестящие черные волосы и взял документ, который пытался закончить весь день. Как скверно, что он, ученик адвоката, не способен сосредоточиться из-за орущих на улице людей! Впрочем, работа вгоняла его в тоску даже в лучшие времена. Ему двадцать четыре года. Неужели он проведет жизнь, бесконечную череду дней, в кабинетах и судах? Стефан предпочел бы расположиться под деревом у реки, писать стихи, читать Данте или, сидя за столиком в кафе на виа Верди, говорить с друзьями о живописи и литературе.

– Тебе пора ехать, – сказал Карло Бранкузи, войдя в комнату.

– Я не закончил с бумагами.

– Это может подождать. У тебя впереди долгая дорога, а еще, учти, дождь… – Своим чеканным профилем Бранкузи, руководитель юридической фирмы, напоминал римского императора. Аристократический крупный нос, каштановые, чуть тронутые сединой на висках волосы, густые брови над темно-карими глазами. Лицо, внушавшее доверие.

– Неужели так необходимо, чтобы Витторио ехал со мной? – спросил Стефано. – После сегодняшнего… ну, вы знаете, какой он патриот. Наверняка кричал до хрипоты, стоя во главе этого сброда, а мне придется слушать всю ночь в машине, как он восхваляет дуче. Порой у меня возникает мысль, что одного из нас подменили в родильном доме. Не верится, что мы действительно братья.

Синьор Бранкузи улыбнулся и положил руку на плечо Стефано.

– Стефано, нынешние времена требуют от нас терпения, в частности по отношению к твоему брату. Клиент дал мне инструкции, от которых нельзя отклоняться. Вы оба должны поехать, и вашего прибытия ожидают не позднее полуночи.

– Не уверен, что останусь жив, проведя несколько часов в его обществе, – засмеялся Стефано, вставая. – Как шофер он тоже внушает мне серьезные опасения. Но для тебя, Карло, я готов рискнуть.

– Для моего клиента. Она необыкновенная женщина. Ты не пожалеешь, что встретился с ней.

– Ладно, Карло, ради нее.

Мужчины подошли к двери, и Бранкузи помог Стефано одеться. Они прощались как отец и сын, если не по крови, то по духу. Бранкузи был не только начальником Стефано, но заботился о нем и Витторио с тех пор, когда они были детьми. Их родители, друзья Бранкузи, погибли на железнодорожном вокзале от взрыва бомбы анархистов – кстати, дуче, возглавивший чернорубашечников, пришел к власти, пообещав уничтожить терроризм.

Уже темнело, когда Стефано вышел на площадь. Он поднял воротник, застегнул пальто и засунул руки в карманы. Холод пронизывал его. Листовки, оставшиеся на площади после фашистского митинга, прилипали к подошвам. Они валялись повсюду.

Со стен смотрело рябое от дождя, воинственное лицо Муссолини. «Завоеватель Эфиопии», «Спаситель Италии» – кричали заголовки. «Смешно», – подумал Стефано, возмущенный назойливой, агрессивной пропагандой. В хмуром лице с суровыми чертами не было ничего от спасителя. Только жестокость.

Что заставляет его брата подчиняться этому человеку, верить, что он, как сказал недавно Витторио, стал «новым Цезарем»? Стефано считал, что жирный самодовольный Бенито – самый обычный негодяй, умеющий манипулировать патриотическими чувствами. Муссолини убежден, что если показать людям хорошее шоу и позволить набить живот, они забудут о совести и о том, какова истинная цена его фиглярства. «Цезарь, – подумал Стефано, – тоже знал эту формулу – побольше хлеба и зрелищ. Видимо, дуче намерен объединить свои силы с фюрером. Вот это будет представление – настоящий цирк. Да эти злобные шуты изнасилуют Европу, лишь бы удовлетворить свою страсть к власти. Даже не помилуют красавицу Италию».

И Витторио с радостью поможет им. Он очень заботился о своей политической карьере, втираясь в партийную верхушку и при каждом удобном случае воспроизводя ее лозунги. Витторио говорил, что «естественное объединение двух великих лидеров» откроет новую эру, очистит Европу от «отсталых элементов», в которые входили поэзия, культура, чудесная итальянская dolce vita – короче, все, ради чего жил Стефано.

Дойдя до северной стороны площади, он услышал тихий голос:

– Привет, дорогой.

– Привет, красавица, – добродушно отозвался Стефано и, улыбнувшись проститутке, продолжил свой путь. Милан полон блудницами, но эти честные шлюхи работали за еду и одежду для того, чтобы выжить. Витторио гораздо хуже любой гулящей девки. Он с радостью продавался за подачки фашистов, думал только о своей выгоде и мечтал о богатстве.

Стефано прошел под большой аркой перед входом в известнейшую миланскую торговую галерею «Galleria». Слабый вечерний свет, проникая сквозь высокую застекленную куполообразную крышу, смешивался с ярким электрическим освещением шарообразных люстр. Несколько раз Стефано встречал знакомых и слегка касался шляпы. Миланцы называли галерею «il salotto» – жилая комната. Здесь назначали свидания друзья. Покупатели переходили из магазина в магазин. Две матроны, направляясь к «Савиньи», где когда-то ужинали Верди и Пуччини, спорили о новом теноре в «Ла Скала». В маленьком ресторанчике «Биффи» двое влюбленных смотрели друг на друга через стол, покрытый камчатным полотном, а между ними стояли нетронутые бокалы с аперитивом. Улыбаясь, Стефано прошел сквозь галерею. Как он любил Милан! Но оправится ли город после правления дуче?

В конце длинной галереи Стефано повернул к двери одного из самых дорогих в Милане магазинов, где торговали бумагой и изделиями из кожи. До последнего времени он принадлежал богатому еврейскому торговцу, предки которого владели им уже в трех поколениях. Несколько месяцев назад еврея «убедили» эмигрировать в Южную Америку, взяв с собой только членов семьи. Благодаря партийным связям Витторио завладел магазином и всем его имуществом за ничтожную часть реальной стоимости.

Витторио д'Анжели стоял за прилавком, проверяя гроссбух. Он отличался от брата как ночь от дня. И не только в политических убеждениях. Стройный Стефано двигался с природной грацией, а крупный и дородный Витторио постоянно на все натыкался, будто был не в ладах с окружающим миром. Витторио, светлый шатен, почти блондин, с карими глазами, походил на брата, но его черты были грубее и не блистали красотой.

Как только вошел Стефано, он оторвался от гроссбуха.

– Я ждал тебя в шесть. – Витторио вынул из кармана золотые часы. – Как обычно, ты опоздал.

Стефано подошел к прилавку.

– Прости меня, брат, – ответил он с преувеличенной любезностью. – Я немного задержался, чтобы подышать сырым воздухом и улыбнуться хорошенькой девушке.

Витторио с силой захлопнул гроссбух и прошелся по магазину, проверяя, закрыты ли витрины с красивыми кошельками и портфелями, аккуратно ли разложена дорогая плотная бумага на полках, все ли готово для завтрашней торговли.

– Вероятнее всего, бездельничал в кафе, марая бумагу тем бредом, который ты называешь поэзией. Больше всего ты любишь предаваться мечтам. Если бы я хуже тебя знал, Стефано, то решил бы, что тебя родила ленивая римлянка. Но здесь Милан. В Милане надо работать. У нас много дел.

– Ну, когда-нибудь твой восхитительный Бенито найдет способ заставить людей придерживаться жесткого расписания, как он сделал это с поездами. Но пока время дисциплинированных болванов не наступило, я буду наслаждаться свободой.

Витторио в негодовании уставился на него, и Стефано уже приготовился выслушать речь в защиту дуче. Однако Витторио выбрал другую линию наступления.

– Мой Бог, да мне стыдно ехать с тобой. Что скажут люди, увидев тебя? Волосы нестрижены, лицо немыто, галстук перекосился, ботинки нечищены. Выглядишь как цыган.

Конечно же, Витторио и в этом был полной противоположностью брату. Всего четырьмя годами старше Стефано, он тем не менее держался гораздо самоувереннее и давно одевался с шиком, как солидный банкир. Белые рубашки от Труззи, черные, начищенные до зеркального блеска ботинки от ди Баллини, серый саржевый костюм, изысканно сшитый на заказ, изящно завязанный шелковый фуляр цвета бургундского вина.

– Но даже если бы мне не претило разгуливать с цыганами, – продолжал Витторио, выключая в магазине свет, – не понимаю, почему я должен участвовать в твоих делах.

– Мы отправимся не ради меня, а ради Карло.

– Все равно, я не обязан ночью проехать половину Италии только для того, чтобы посетить одного из его дурацких клиентов. Ты же его ученик, не я.

– Но мы оба в долгу у него. Без него мы…

– Да, да, мы бы оказались в сиротском приюте. Я что, должен выслушивать эту душещипательную историю еще раз? Сейчас я сам могу о себе позаботиться. И не собираюсь с благодарностью целовать ему руки до конца жизни. – Осталась зажженной только одна лампа, около двери. Витторио подошел к вешалке, чтобы взять пальто. – Сегодня вечером секретарь местного отделения партии пригласил меня в «Ла Скала». Это чертовски хороший повод отказаться от твоей затеи.

Стефано с изумлением посмотрел на брата. Почему он такой бесчувственный? Наверняка именно это качество особенно ценят в его партии.

– Дело в том, что у тебя есть машина. К тому же клиент специально просил, чтобы мы приехали вдвоем. – Стефано едва скрывал раздражение.

– Да? Интересно. Кто же он?

– Это женщина. Она сказала Карло, что ей нужно перевести какие-то ценности.

В глазах Витторио вспыхнуло любопытство.

– Ага, понимаю. Какая-нибудь contessa? Теперь ясно, почему ей понадобился для этой миссии надежный человек. Она вряд ли решится доверить свои ценности такому старьевщику, как ты. – Он натянул кожаные перчатки, сдул невидимую пушинку со шляпы, надел ее и взял из стойки зонтик. – Ну, тогда пойдем. Ты уже и так задержал меня. – Витторио открыл дверь, пропустил Стефано вперед и запер магазин.

Братья шли через галерею под внимательными взглядами нескольких пар женских глаз. Но внимание Роз, Джин и Франчесок, сидящих без дела в кафе, привлекал вовсе не Витторио, а Стефано, с его шелковистыми волосами, с голубыми, как океан, глазами и с грацией танцовщика. Как бы он ни был одет, в нем ощущалась врожденная элегантность, манера держаться свидетельствовала о чувственности, а улыбка намекала на возможные удовольствия.

Братья вышли на площадь, и Витторио указал кончиком зонта на противоположную сторону, где была припаркована его машина. Затем раскрыл зонтик и решительно зашагал под моросящим дождем, который сейчас смешался с тяжелым туманом, так часто затягивающим Милан.

– Тебе следовало бы прийти на митинг, – отрывисто бросил Витторио. – Тысячи… десятки тысяч лояльных граждан собрались, чтобы приветствовать дуче.

– Я слышал их. И вижу беспорядок, который они оставили после себя. Кому-то придется все это вычищать. – Стефано кивнул на промокший портрет героя Витторио. – Любопытно, кто ликвидирует беспорядок после него самого?

– Следи за своими словами, Стефано. Тебе давно следовало бы понять, что будущее каждого человека в Италии определяется его положением в партии.

– Я предпочел бы занять положение прямо позади его высокомерной светлости, чтобы половчее дать ему пинок в толстый зад.

– Стефано! – Витторио огляделся, желая удостовериться, что рядом никого нет. – Я не хочу больше слышать ничего подобного. Советую тебе поостеречься и не вести разговоров в таком духе. Да, у меня есть кое-какое влияние, и если все пойдет так, как я надеюсь, вскоре буду иметь еще большее. Но мне не удастся всегда защищать тебя.

– Я не нуждаюсь в твоей дурацкой защите.

– Полагаю, когда наши танки выйдут на дороги Италии, ты просто скажешь: «Не беспокойте меня, я читаю сонеты»? – Витторио фыркнул. – Конечно, ты не сомневаешься, что мне придется защищать тебя в любом случае, поскольку мы – родственники.

Стефано криво улыбнулся. Родственники, а не братья. Похоже, Витторио готовится к тому дню, когда будет разумнее вовсе не признавать его братом.

– Не беспокойся, брат. – Стефано сделал ударение на последнем слове. – Мне не понадобится твое покровительство. Если начнется война, ты будешь слишком занят тем, чтобы защитить себя.

Витторио возмущенно схватил брата за рукав, но тот не остановился.

– Послушай меня, Стефано, они уже составляют списки тех, кому нельзя доверять, людей, чье предательство или трусость могут помешать нашим мечтам о новой империи. Я не хочу, чтобы твое имя внесли туда.

– Ты беспокоишься обо мне или о себе?

– Это будет плохо для нас обоих, – замявшись, ответил Витторио.

– Учту, – пообещал Стефано.

Они дошли до маленького «фиата», и через несколько минут машина, выехав из центра города, направилась в сторону Флоренции.

В дороге братья молчали. Стефано не нравилось спорить с Витторио, а в последнее время они только этим и занимались. Лучше уж ничего не говорить. Дождь усиливался, гипнотически шелестели стеклоочистители. Стефано задремал, когда они проезжали Ломбардию, и проснулся уже возле холмов Тосканы.

Ребенком он проводил лето в Тоскане на летней вилле Карло. В окружении темно-коричневых холмов Стефано всегда чувствовал себя как дома, словно был отсюда родом. Сейчас, в темноте и под дождем, непрерывно стучащим по ветровому стеклу, он не видел кипарисов, оливковых рощ, виноградников, раскинувшихся на склонах холмов… но ощущал их. Тоскана, сладкая, как виноград в жбанах, пикантная, как оливки после первой прессовки, дающие жирное чистое масло. Эта земля подарила миру Данте и Петрарку, Леонардо и Микеланджело. Возможно, именно поэтому Стефано было так хорошо здесь.

Увидев на дорожном знаке, что до Флоренции осталось десять километров, Стефано достал из кармана конверт от Бранкузи с инструкцией и картой, нарисованной клиентом.

Стефано смотрел на карту и указывал Витторио направление к поместью, расположенному среди холмов на окраине Фьезоле. Дождь начал стихать, и через двадцать минут братья подъехали к длинной кипарисовой аллее. На мраморном пьедестале было высечено название поместья. Когда они развернулись, фары высветили выгравированные буквы: «Ла Тана». «Милое название, – подумал Стефано, – „Гнездо“».

Витторио нажал на тормоза так сильно, что машину занесло на влажном гравии. Стефано схватился за приборную доску.

– Какого черта?.. – вскрикнул он, взглянув на брата.

– Ты не сказал мне, что мы едем в «Ла Тана», – недовольно пробормотал Витторио.

– Ну и что?

– Неужели ты так наивен, Стефано? Разве не знаешь, кто здесь живет?

– Карло сказал, что это интересная женщина и нам доставит удовольствие знакомство с ней.

– Удовольствие, вот именно! Если она сделает для нас то, что уже делала для половины богатых мужчин Европы… – Стефано удивленно посмотрел на брата. – Значит… Карло не рассказал тебе об этой женщине, хозяйке «Ла Тана»?

– Нет…

– Ты никогда не слышал о Ла Коломбе?

Стефано начал что-то припоминать. «Голубка». Да, конечно, он что-то слышал о Ла Коломбе – или читал о ней. Эта легендарная женщина была в свое время самой известной куртизанкой. Она никогда не состояла в браке, но ее расположения добивались великие мужи всего мира: аристократы, политики, художники, известные оперные певцы… Рассказывали, будто даже король Виктор Эммануил в юности любил ее. Судя по слухам, Ла Коломба была предана каждому из них, но только год или два. Многочисленные связи и щедрые подарки поклонников, восхищенных ее красотой, сделали Ла Коломбу очень богатой женщиной.

Витторио дал задний ход.

– В чем дело? – спросил Стефано.

– Неужели ты всерьез думаешь, что я войду в дом самой известной в Европе старой шлюхи? Возможно, тебе незачем беспокоиться о своей репутации, но я не хочу погубить свою. Во всяком случае, сейчас.

Стефано схватил брата за руку и выключил двигатель.

– Не будь ослом. Она богата и умна. И говорят, красива. Пусть куртизанка, хотя это уже в прошлом, но вовсе не та женщина, которую надо избегать. Все знают, что у нее много влиятельных друзей.