Я никогда и никому не рассказывал эту историю, но совсем не потому что я боялся быть не понятым, точнее.. мне было стыдно, да и это касается только меня — это мое, личное. Рассказывая ее я понимаю, что тем самым она теряет всякую ценность, становясь более приземленной и похожей на что-то вроде обычных россказней о привидениях перед сном. Хотя быть может больше всего я боялся того, что рассказывая ее кому-то вслух, я бы мог сойти с ума. Но с тех пор как умерла моя мать, я постоянно просыпаюсь в липком поту и меня мучают кошмары. Я боюсь выключать свет, но и при включенной лампе мне не спится. Ночи полны теней, вы не замечали? Они не исчезают даже при свете. Стоит только подумать как длинная тень превращается в фантазии, таящиеся в глубине вашей души.

Ничто.

Я был еще сосунком учившимся в университете штата Мэн когда это произошло. Мой отец умер, когда я еще был слишком мал чтобы его помнить, я был всего лишь ребенком, и был лишь только Алан и Джин Паркер, один против целого мира. Однажды миссис Мак-Курди, жившая от нас чуть выше по дороге, позвонила мне в комнатушку, которую я делил вместе с тремя другими студентами. Мой номер телефона она нашла на магнитной доске, висевшей на холодильнике с тех самых пор, как его написала мама.

«У нее был инфаркт» сказала она в своей неизменной манере тянуть слова с отчетливым американским акцентом. «Все произошло в ресторане. Но не думай паниковать, это лишь только то что я слышала. Доктор кстати, считает что в этот раз все обошлось. По крайней мере она в сознании и даже может говорить.»

«Да? С чего вы взяли что я буду паниковать?» спросил я. Изо всех сил я пытался сохранить спокойный, где-то даже скучающий тон, хотя сердце сразу забилось быстрее и в комнате стало необычайно жарко. Поскольку все мои соседи находились на учебе и обычно возвращались только к вечеру, я был абсолютно один и предоставлен сам себе на протяжении всего дня.

«Ох, ахух. Первым делом она попросила меня позвонить тебе, но только постараться не напугать. Полна заботой тебе не кажется?»

«Ага.» Конечно я был напуган. Еще бы, когда кто-то звонит тебе и говорит что у твоей матери приступ и ее прямо с работы увезли в больницу, как вы себя чувствовали, черт побери?

«Твоя мать попросила тебя остаться до конца недели и уладить дело с учебой, а потом ты можешь приехать навестить ее.»

Ну да! Черта с два я останусь в этой провонявшей пивом крысиной дыре, пока моя мать лежит в больнице в ста милях к югу и быть может умирает.

«Она еще очень молода, твоя мать,» сказала миссис Мак-Курди. «Просто последние несколько лет выдались тяжелыми, ей требуется отдых. Ну и конечно сигареты, они то ее и добили. Нет она просто обязана бросить курить это дерьмо.»

Честно говоря я сомневался что она это сделает,хотя мать отлично понимала что они здоровья не прибавляют, но все же — моя мать любила курить. Я поблагодарил миссис Мак-Курди за звонок.

«Ну что ты, я считаю это своим долгом,» сказала она. «Так когда тебя ждать, Алан? В субботу?» Скорее это был вопрос вежливости, поскольку она отлично знала ответ.

Я выглянул в окно, стоял прекрасный октябрьский день: казалось что большие светлые облака зависли над деревьями усыпавшими своими желтыми листьями всю Милл-стрит. Я взглянул на часы. Три двадцать. Ее звонок застиг меня как раз в то время, когда я собирался на мой четырех часовой семинар по философии.

«Вы смеетесь» спросил я. «Я приеду уже сегодня.»

Ее смех был сухим и растворился в тишине — миссис Мак-Курди была именно тем с кем было классно обсуждать то как бросить курить. «Ты молодец! Поедешь прямо в больницу, а уж потом домой?»

«Я думаю да» сказал я. В общем-то я решил не объяснять миссис Мак-Курди что моя старушка уже давно не на ходу, что то случилось с коробкой передач, и в ближайшем будущем она врядли попадет куда-либо кроме как на свалку. Я собирался добраться автостопом до Левистона, а уж от туда до нашего домика в Харлоу, конечно, если не будет слишком поздно. Если же все таки я опоздаю, то я прикорну на одной и больничных скамеек. В этом не было ничего необычного, поскольку мне часто приходилось ловить попутку для того чтобы добраться из дома в школу, или спать облокотившись на автомат с кокой.

«Я думаю ключ от двери все еще лежит под красной тележкой, но я все же проверю,» сказала она. «Ты ведь понял что я имею ввиду?»

«Конечно.» Моя мать всегда держала старенькую красную тележку около задней двери. Летом в ней всегда росли цветы. Задумавшись над этими вещами, я только сейчас смог осознать что же случилось на самом деле: моя мать была в больнице, маленький, уютный домик в Харлоу в котором я вырос, будет сегодня темным и не гостеприимным — там совсем пусто и некому включить свет после захода солнца. Миссис Мак-Курди сказала что мать еще молода, но когда тебе самому двадцать один, то сорок восемь кажется уже историей.

«Будь осторожен Алан. Не гони.»

Моя скорость будет зависеть от того кто меня подберет и я надеялся, что он будет нестись как черт. Иначе мне никогда не успеть в Центральный Медицинский Центр штата Мэн вовремя. Впрочем нет поводов для беспокойства миссис Мак-Курди.

«Обещаю что не буду. Спасибо за все.»

«Не за что,» сказала она. «Надеюсь с твоей матерью будет полный порядок. Я думаю она очень обрадуется увидев тебя.»

Повесив трубку я нацарапал коротенькую записку, в которой в двух словах написал что произошло и куда я направляюсь. В записке я просил Гектора Пассмора, на мой взгляд наиболее ответственного из моих соседей, объяснить преподавателям что со мной случилось, чтобы меня случайно не отчислили за прогулы — двое или трое из моих учителей были бы совсем не против. Затем я положил пару сменного белья в дорожный рюкзак, туда же отправился пожеванный псом учебник «Вступление в Философию», и вышел из дому. Я пропускал курс уже целую неделю, но несмотря на данное обстоятельство, проблем с ним у меня не возникало. В ту ночь мое понимание мира изменилось до не узнаваемости, и мой учебник по философии не мог это объяснить как впрочем и принять. Я понял что существуют вещи, которые недоступны пониманию, они просто есть, и никакая книга в мире не может объяснить что они. Иногда бывает лучше забыть что эти вещи существуют. Если вы можете, ЗАБУДЬТЕ.

Больница находилась в ста двадцати милях от Университета штата Мэн в Ороно по дороге через Левистон, в местечке под названием Андроскоггин, и самый быстрый путь туда лежал по шоссе 95. Честно говоря магистраль это не самый лучший выбор для путешествий автостопом, поскольку, копы из полиции штата, не упустят своего шанса оштрафовать водителя, который и остановился то только для того, чтобы взять попутчика. Обдумав все это, я решил что пойду по 68-ой дороге уходящей на юго-восток от Бангора. Это обычная, проезжая дорога, где есть не плохой шанс поймать попутку, если ты конечно не похож на полного психа. Да и копы здесь встречаются гораздо реже.

Сперва меня взял на борт слегка мрачноватый страховой агент, и довез до самого Нью-Порта. Я стоял на пересечении дорог 68-ой и 2-ой около 20 минут, когда мне наконец повезло. Моим спасителем оказался мужчина в годах, который направлялся в Боудинхэм. Не отпуская руля одной рукой, другой он держал, обхватив свою промежность. Было похоже на то, что там что-то было, и это что-то никак не давало ему покоя.

«Моя женушка, черт побери, говаривала что я сдохну в канаве с ножом в спине, если не прекращу брать попутчиков», сказал он, «но когда я вижу такого паренька как ты, стоящего на обочине,то я,черт побери, вспоминаю себя в твои годы. Я тоже останавливал попутки. Тоже путешествовал. А теперь взгляни на меня, моя жена умерла четыре года назад, а все еще езжу на этом старом Додже. Черт, временами, я так по ней скучаю.» Он вновь обхватил рукой промежность. «Куда направляешься сынок?»

Я рассказал ему почему так тороплюсь добраться до Левистона.

«Плохо дело,» сказал он. «Мне так жаль что это случилось с твоей матерью!» Столь неожиданная нотка понимания и сочувствия прозвучавшая в его голосе глубоко задела меня, и я почувствовал как на глаза навернулись слезы. Большим усилием воли мне удалось успокоиться. Меньше всего на свете мне хотелось сейчас дать волю чувствам и разреветься сидя в этой дребезжащей неуклюжей развалюхе, сильно пахнущей мочей.

«Миссис МакКурди — та старая леди, которая позвонила мне — сказала, что все не так плохо. Моя мать еще очень молода, ей всего сорок восемь.»

«И все же это был удар!» Его голос был полон неподдельной тревоги. Он беспокойно почесал в промежности, скрытой под тканью зеленых трусов, своей огромной ручищей. «Удар, черт побери, это не шутки! Сынок, я бы сам довез тебя до Центральной больницы штата — и даже доставил бы до cамых дверей — если бы не пообещал своему брату Ральфу, отвезти его в эту частную лечебницу в Гэйтс. Там находится его жена, у нее это заболевание …ну когда ни хрена не помнишь, понятия не имею, как они его называют, толи болезнь Андерсена или Альвареза, или что-то в таком роде.»

«Болезнь Альцгеймера,» сказал я.

«Хах, похоже, я сам ее подхватил. Дьявол, я просто обязан тебя довезти.»

«Вам совсем не нужно этого делать,» сказал я. «Я без проблем поймаю попутку из Гэйтс.»

«Да, но все же, „ сказал он. „У твоей матери удар! Ей всего сорок восемь!“ Он снова поправил трусы. „Хренов стручок!“ крикнул он, затем рассмеялся — скорее это было похоже на смех полный отчаяния. „Чертова грыжа!“ Знай, сынок, мы все у господа под колпаком, и уж он то знает, кому надо надрать задницу. Но ты молодец, что решился бросить все ради своей матери.“

«Она хорошая мать,» сказал я, и снова комок подступил к горлу.

Я не помню, чтобы я так скучал по дому, когда учился в школе, ну разве что совсем немного в первую неделю учебы, но и этой недели мне хватило. У меня не было никого ближе мамы на этом свете. Я просто не мог себе представить жизни без нее. «Все не так плохо..», сказала миссис МакКурди, «..удар..», «..могло быть и хуже..». Черт, только бы она сказала мне правду, только бы все так и было на самом деле. Мы ехали молча. Это не было той быстрой ездой, на которую я так рассчитывал, старик придерживался стабильных сорока-пяти миль в час, иногда пересекая разделительную линию, чтобы сменить полосу движения, но мне показалось, что мы ехали целую вечность, и в этом было мало что хорошего. 68-ая магистраль, пронеслась мимо нас, уходя на мили в глубь лесов, разделяя маленькие городишки, которые то появлялись, то исчезали лишь изредка мерцая. В каждом из них был свой бар и маленькая заправочная станция: Нью-Шэрон, Шэрон, Офелия, Вест Офелия, Ганистан (который однажды был Афганистаном, невероятно но факт), Механик-Фолс, Кастл-Вью, Кастл-Рок. Яркая небесная синева темнела, с тем как день постепенно переходил в вечер. Водитель, сперва включил парковочные огни, вслед за этим зажглись передние фары Доджа. Он казалось, не замечал ни огней своего автомобиля, ни огней, от встречных машин, направленных прямо на него.

«Жена моего брата, даже не помнит своего имени,» сказал он. «Она уже и слов то не помнит, „за“, „да“, „нет“, „или“, „быть может“, все это для нее пустой звук. Вот что с тобой делает эта болезнь Андерсена, сынок. А ее глаза словно кричат …'Заберите меня отсюда'… я уверен, что она бы это сказала, если бы помнила, как это делается. Ты ведь понимаешь о чем я?

«Да,» сказал я. Сделав глубокий вздох, я подумал, интересно, быть может, запах мочи в машине, был из-за собаки старика, которую он иногда брал с собой в дорогу. Я спросил, не будет ли он против, если я немного приоткрою окно. Так и не дождавшись ответа, я все-таки открыл окно, но старик не заметил этого, как не замечал он и света фар от встречных машин. Около семи часов мы въехали на холм в западной части Гэйтс и тут мой шофер закричал, «Смотри-ка, сынок! Луна! Будь я проклят, если она не похожа на открывашку!»

Она и в правду была похожа на открывашку — огромный оранжевый шар, медленно поднимающийся над горизонтом. И все же в ней было что-то пугающе необъяснимое, и это что-то было куда менее приятнее, чем просто открывашка. Она казалась одновременно чистой и порочной. Глядя на поднимающуюся луну, внезапно мне в голову пришла ужасная мысль: что если моя мать не узнает меня, когда я приеду в больницу? Что если она потеряла память, и не помнит даже слов «за», «да», «нет», «или», «быть может»? Что будет, если доктор скажет что нужен, кто-то, кто будет постоянно ухаживать за ней, до конца ее дней? И этим кем-то, конечно, буду я, потому как больше было не кому. Прощай колледж. Как быть с этим, друзья и соседи?

«Загадывай желание, боуу!» крикнул старик. От возбуждения его крик заставил меня поморщиться — как будто осколки стекла попали в ухо. Он резко дернул себя за член, и тот издал какой-то щелкающий звук. Я никогда еще не видел, чтобы кто-то мог, так себя дернуть за конец и при этом не лишиться его.

«Желания, загаданные в полнолуние сбываются, черт побери, так говаривал мой отец!»

И я пожелал чтобы моя мать узнала меня, когда я зайду к ней в комнату, чтобы радостный огонек загорелся в ее глазах и она произнесла бы мое имя.

Пожелав это, я тут же начал ругать себя за это. Мне казалось, что желание загаданное на эту нездоровую луну, не принесет ничего кроме неприятностей.

«Эх, сынок!», сказал старик. «Как бы я хотел, чтобы моя жена была сейчас здесь! Я бы попросил у нее прощения за каждое сказанное мной грубое слово!»

Двадцать минут спустя, с тем как день полностью погрузился во тьму, мы прибыли в Гэйтс Фаллс.

Перед желтым указателем, стоявшим на перекрестке, старик свернул с дороги на обочину, чуть задевая передним правым колесом Доджа за бордюр. Этот звук отдавался болью у меня в зубах. Он посмотрел на меня диким полным возбуждения взглядом, казалось он свихнулся, хотя я не заметил этого в начале, старик был похож на психа. И все что он произнес, звучало как восклицание.

«И все же я отвезу тебя! Да сэррр! К черту Ральфа! Скажи только слово!»

Я очень хотел побыстрее добраться к матери, но мысль о том, что мне предстоит ехать еще двадцать миль в этой зассанной колымаге, щурясь от света встречных машин направленного на нас, не очень меня прельщала. Так же как и картина, что старик будет вилять по всей ширине Лисабон-стрит. Но больше всего мне не нравился он. Я не мог больше выдержать его почесываний и подергиваний, его резкого местами режущего голоса.

«Не стоит,» сказал я, «все в порядке. Езжайте и позаботьтесь о своем брате.» Я открыл дверь, намереваясь выйти, и случилось именно то, чего я так боялся. Он схватил меня за руку своей скрученной ручищей. Это была та рука, которой он ерзал по промежности.

«Скажи только слово!» сказал он. Его голос, перешел в шепот. Он сильно сжал мою руку своими пальцами, чуть выше локтя. «Я довезу тебя до самой больницы! Ухх! Пусть я вижу тебя первый раз в жизни, как и ты меня! Хрен с этим „за“, „да“, „нет“, „или“, „быть может“! Я отвезу тебя туда!»

«Не беспокойтесь,» повторил я, во мне боролось желание выскочить из машины, оставив рубашку зажатой в его руке, как если бы это была цена за свободу. Он будто погружался в воду. Я думал, что дернувшись смогу ослабить его хватку, но быть может он даже успеет схватить меня за горло, но он не сделал этого. Его пальцы разжались, и он совсем отпустил мою руку, когда я наконец ступил на землю. И как всегда бывает, когда самый критический момент был позади, я удивился, что же меня собственно говоря так напугало. Он был просто стариком разъезжающим, в своем старом дребезжащем Додже, и был разочарован, что его предложение было отвергнуто. Старик, промежность которого не давала ему покоя. Какого черта я за паниковал?

«Спасибо вам за то что подвезли, и за предложение,» сказал я. «И все же не стоит, я пойду прямо, по этой дороге,» я показал на Плезант-Стрит. «— и спокойно поймаю попутку!»

Какое-то время он молчал, а потом кивнул. «Ахух, наверное ты прав,» сказал он. «Только держись подальше от города, никто не остановится в городе, потому как никто не хочет проблем с полицией.» Он был прав насчет этого, ловить попутку в городе, даже таком маленьком как Гэйтс, было пустой тратой времени. Я подумал что ему наверное немало пришлось поездить автостопом по стране.

«И все же сынок ты уверен? Ты ведь знаешь что говорят о птичке в клетке.» Я снова засомневался. На счет птички он был тоже абсолютно прав. Плезант-стрит переходила в Ридж-роуд лишь через милю к западу от указателя, а та в свою очередь, тянулась на целых пятнадцать миль лесов, прежде чем выходила на шоссе 196 — пригород Левистона. Было уже совсем темно, а ночью всегда труднее остановить машину. Когда свет фар, выхватывает тебя из темноты, ты все равно выглядишь как сбежавший каторжник из Уиндхэмской Исправительной колонии, даже с нормальной прической, и аккуратно заправленной в джинсы рубашкой. Но я точно не хотел больше ехать со стариком. Особенно теперь, когда я с таким трудом, вырвался из его машины, все же с ним было что-то не в порядке — быть может из-за голоса, звучавшего немного грубовато и резко. К тому же мне всегда везло с попутками.