Глава вторая

Она оказалась в длинном холодном коридоре, заполненном белым туманом, коридоре, который резко наклонялся в одну сторону, напоминая коридоры, по которым часто ходили люди в фильмах типа Кошмар на улице Вязов или телесериала Сумеречная Зона. Она была обнаженной, и ей было очень холодно, от холода сводило lsqjsk{, особенно на спине, шее и плечах.

Я должна выбраться отсюда, иначе я заболею, подумала она. У меня и так уже начались судороги от тумана и сырости.

(Хотя она понимала, что это не туман и не сырость.)

И с Джеральдом что-то случилось. Я не помню точно, что, но он определенно заболел.

(Хотя она знала, что заболел — это не совсем подходящее слово.)

Но, и это было удивительно, другая ее часть совсем не хотела покинуть этот наклонный, затуманенный коридор. Эта ее часть считала, что гораздо лучше будет остаться здесь. Что если она уйдет, то будет сожалеть. Поэтому она ненадолго осталась.

Снова двигаться, в конце концов, ее заставил лай собаки. Это был чрезвычайно неприятный лай, низкий, но часто переходящий на визг в верхних регистрах. Каждый раз, когда животное срывалось на визг, казалось, что его глотка заполнялась острыми занозами. Джесси слышала этот лай раньше, и тогда он звучал несколько более приятно, но она не могла вспомнить где, когда это было и что при этом происходило.

Однако, по крайней мере, он заставил ее задвигаться — правая нога, левая нога, сено, солома — и неожиданно ей пришла в голову мысль, что она будет гораздо лучше видеть в тумане, если откроет глаза, что она и сделала. То, что она увидела, было не какой-то призрачной Сумеречной Зоной, а спальней в их летнем домике на северной оконечности озера Кашвакамак, местности, известной как Нотч-Бей. Она сообразила, что холодно ей было потому, что на ней были одеты только крохотные трусики, ее шея и плечи болели потому, что она была прикована наручниками к изголовью кровати, а зад болел из-за того, что он съехал с кровати, когда она упала в обморок. Никакого наклонного коридора, никакой туманной сырости. Реальной была только собака, продолжающая лаять. Теперь она лаяла довольно близко от дома. Если Джеральд слышит, то что же…

Мысль о Джеральде заставила Джесси дернуться, и от этого рывка бицепсы и трицепсы свело судорогой, которая заканчивалась где-то в районе локтя, из чего она сделала вывод, что ее предплечья потеряли чувствительность, а ладони превратились в перчатки, наполненные замороженным картофелем.

Будут болеть, подумала она и сразу все вспомнила… особенно, образ Джеральда, падающего вниз головой с кровати. Ее муж был на полу, либо мертв, либо без сознания, а она лежит на кровати и думает о том, что это за обуза, когда ее руки решили отдохнуть. Как же эгоцентрична и эгоистична ты можешь быть?

Если он мертв, то сам в этом виноват, сказал новый голос. Он попытался добавить еще несколько прописных истин, но Джесси вставила ему кляп. В своем все еще не вполне нормальном состоянии она покопалась в глубинах своего подсознания и внезапно поняла, чей голос — слегка гнусавый, зажатый, всегда на грани саркастического смеха — это был. Он принадлежал ее соседке по общежитию в колледже, Рут Нери. Теперь, зная это, Джесси не слишком удивилась. Рут всегда была щедра на советы, которые часто шокировали ее девятнадцатилетнюю, зеленую подругу… что, вероятно, входило в ее планы; сердце Рут всегда было на правильном месте, и Джесси никогда не сомневалась в том, что Рут верит шестидесяти процентам того, что говорит, и делает сорок процентов того, что собирается делать. Когда речь заходила о половых вопросах, то эти цифры, вероятно, были еще выше. Рут Нери, первая женщина, встреченная Джесси, которая наотрез отказывалась брить свои ноги и подмышки; Рут, которая однажды набила наволочку чересчур ретивой старосты этажа вспенившейся клубничной мыльной o`qrni; Рут, которая из принципа ходила на каждое студенческое ралли и посещала каждый экспериментальный студенческий спектакль. Если ничего не получится, то, возможно, какой-нибудь симпатичный парень скинет одежду, говорила она пораженной, но восхищенной Джесси, вернувшись как-то раз со студенческого спектакля под названием Сын попугая Ноя. Я имею в виду, что это не всегда происходит, но частенько — я думаю, что написанные и поставленные студентами пьесы именно для этого и предназначены — парни и девушки раздеваются и в таком виде предстают перед публикой.

Джесси уже много лет не вспоминала о Рут, и вот теперь она находилась у нее в голове, подбрасывая маленькие самородки мудрости, как делала это во время оно. Ну, а почему нет? Кто обладает наилучшей квалификацией советчика для умственно запутавшихся и эмоционально возбужденных, если не Рут Нери, которая прошла путь от Нью-Хэмпширского Университета до трех замужеств, двух попыток самоубийства и четырех алкогольных реабилитаций? Старая, добрая Рут, еще один яркий пример того, насколько хорошо былое Поколение Любви переходит в средний возраст.

— Боже, только этого не хватало, Дорогая Эбби из Ада, сказала Джесси, и глупость и густота ее голоса испугала ее больше, чем онемение рук.

Она попыталась перевести свое тело в более-менее сидячее положение, которое она принимала незадолго перед маленьким экспериментом по нырянию (Был ли этот ужасный звук разбивающегося яйца частью сна? Она молилась, чтобы это было так), и мысли о Рут поглотились неожиданным взрывом паники, поскольку она не смогла сдвинуться ни на миллиметр. Ее мускулы снова закололо иголками, но больше ничего не произошло. Ее руки продолжали висеть слегка над и за ней, неподвижные и бесчувственные, словно палка из горного клена. Чувство одурения исчезло из ее головы, а сердце застучало, словно мотор. На мгновение перед ее глазами промелькнул живой образ, почерпнутый из книги по истории: толпа смеющихся, тычущих пальцами людей, окруживших молодую женщину с головой и руками в колодке. Женщина согнулась, словно ведьма из сказки, и ее волосы, словно саван, ниспадали на ее лицо.

Во имя Хорошей Женушки Барлингейм, она расплачивается за боль, причиненную мужу, подумала Джесси. Они наказывают Хорошую Женушку, потому что не могут схватить того, кто в действительности виновен в этом… того, чей голос похож на голос моей подруги по общежитию.

Но подходящим ли словом является слово боль? Не находится ли она сейчас в спальне вместе с мертвым? Не похоже ли это на то, что лает собака или нет, берег озера по соседству с Нотч Бей совершенно пустынен? Что если она начнет кричать, то ей сможет ответить только гагара? Только она и больше никто?

В основном именно эта мысль, которая странно перекликалась с Вороном Эдгара По, привела Джесси к неожиданному осознанию того, что произошло, во что она себя втянула, и внезапно на нее обрушился полностью оперившийся, безумный ужас. В течение двадцати секунд или около того (если бы ее спросили, сколько продолжался этот приступ паники, то Джесси остановилась бы на трех, а скорее на пяти минутах) она находилась полностью в его власти. Тонкий стержень рационального сознания сохранился глубоко внутри нее, но он был беспомощен, и оставался просто испуганным наблюдателем, глядящим на то, как женщина корчится на кровати, разметав в стороны волосы, и крутя головой в жесте отрицания, и слушающим ее хриплые, испуганные крики.

Конец этому положила глубокая, жгучая боль в области nqmnb`mh шеи, чуть выше того места, где начиналась ее левая лопатка. Это была мышечная спазма, одна из самых худших, которую доктора называют лошадью Чарли. Застонав, Джесси уронила голову на перекладины красного дерева, которые образовывали изголовье кровати. Потянутый мускул застыл в напряженном состоянии и стал твердым, как камень. Тот факт, что ее напряжение заставило вернуться чувствительность рукам, которые закололо иголками от предплечий до ладоней, остался почти незамеченным на фоне ужасной боли, и Джесси обнаружила, что, откинув голову на изголовье, она еще больше нагрузила растянутую мышцу.

Двигаясь инстинктивно, совершенно не задумываясь, она уперлась пятками в покрывало, приподняла ягодицы и оттолкнулась ногами. Опершись на локти, Джесси уменьшила нагрузку на шею и верхнюю часть рук. Секундой позже спазм начал проходить, и она издала долгий вздох облегчения.

Снаружи порывами дул ветер, вздыхая в ветвях сосен, растущих на косогоре между домом и озером. Рядом с кухней (которая сейчас с точки зрения Джесси была другой вселенной) хлопала о разбухший косяк дверь, которую она и Джеральд забыли захлопнуть: один раз, два раза, три раза, четыре. Кроме этих звуков, никаких других слышно не было; вообще никаких. Собака прекратила свой лай, а циркулярная пила свое завывание. Даже гагара, похоже, сделала перерыв на чашечку кофе.

Образ озерной гагары за чашечкой кофе, которая, может быть, плавает в водяном охладителе, болтающей с подругами, исторг из горла Джесси тусклый, каркающий звук. При других, менее драматических обстоятельствах, его можно было назвать хихиканьем. Он разогнал последние остатки паники. Джесси продолжала оставаться испуганной, но уже была в состоянии отвечать за свои мысли и поступки. Он также оставил у нее на языке неприятный металлический привкус.

Это адреналин, милашка, или какая-то внутренняя секреция, которая вырабатывается твоим телом, когда ты выпускаешь когти и начинаешь карабкаться на стены. Если теперь кто-нибудь тебя спросит, что такое паника, ты можешь ответить ему: темное эмоциональное пятно, которое оставляет после себя ощущение, что ты набрала полный рот медяков.

Предплечья Джесси гудели, и ощущение покалывания наконец дошло и до пальцев обеих рук. Джесси несколько раз сжала и разжала кулаки, каждый раз вздрагивая от боли. Она услышала тихое звяканье цепочек наручников, ударяющихся об изголовье кровати, и подумала, не сошли ли они с Джеральдом с ума — теперь это было очевидно, несмотря на то, что Джесси не сомневалась, что каждый день тысячи людей по всей земле играют в аналогичную игру. Она читала о сексуально свободных смельчаках, которые вешались в своих туалетах и отрубались, когда кровоснабжение мозга медленно падало до нуля. Такие новости только увеличивали ее веру в то, что пенис для человека не дар, а скорее проклятие.

Но если это была просто игра (только это и ничего больше), то почему Джеральд считал необходимым купить настоящие наручники? Это весьма интересный вопрос, не так ли?

Может быть, но я не думаю, что он в данном случае самый важный, а, Джесси? — спросила внутри ее головы Рут Нери. Действительно, удивительно, сколько одновременно мыслей может находиться у человека в голове. Одной из них Джесси сейчас думала о том, как сложилась жизнь Рут, которую последний раз она видела десять лет назад. По крайней мере уже три года Джесси ничего о ней не слыхала. В последний раз это была открытка с изображенным на ней молодым человеком в вычурном красном вельветовом костюме и с p~xj`lh вокруг шеи. ОДНАЖДЫ МОЙ ПРИНЦ ЗАГОВОРИТ, гласила открытка. Остроумие Нового Времени, подумала тогда Джесси. У викторианцев был Энтони Троллоп; у потерянного поколения Г. Л. Менкен; мы обмениваемся грязными поздравительными открытками и идиотскими надписями на бамперах типа ОБЫЧНО ЭТА ДОРОГА МОЯ.

Почтовая открытка содержала расплывчатую марку Аризоны и информацию о том, что Рут присоединилась к общине лесбиянок. Эта новость не слишком удивила Джесси; она даже поразмышляла на тему того, что ее старая подруга, которая могла быть и дико раздраженной, и удивительно милой (порой одновременно), наконец нашла место на большой игровой доске жизни, которое может застолбить своим оригинально выструганным колышком.

Джесси положила письмо Рут в левый верхний ящик своего стола, где она хранила различные необычные письма, на которые, возможно, никогда не будет ответа, и до настоящего момента уже не вспоминала о своей старой соседке по комнате в общежитии — Рут Нери, которая страшно желала иметь Харлей-Дэвидсон, но которая не могла справиться со стандартной трансмиссией в старом прирученном ФордеПинто Джесси; Рут, которая часто терялась в окрестностях летнего лагеря даже после того, как ездила туда три года подряд; Рут, которая всегда плакала, когда забывала о поставленной на плиту сковороде и сжигала еду до угольков. Это последнее она совершала настолько часто, что просто чудо, что она ни разу не подожгла их комнату. Удивительно, что уверенный голос в ее голове принадлежал именно Рут.

Снова залаяла собака. Звуки ни приблизились, ни удалились. Владелец собаки явно не охотился за птицами, это ясно наверняка; ни один охотник никогда не будет иметь дело с таким брехуном. А если собака и хозяин вышли на прогулку, то почему же последние минут пять лай раздается из одного и того же места?

Потому что ты была права раньше, прошептало ее сознание. Там нет никакого хозяина. Этот голос не принадлежал ни Рут, ни Хорошей Женушке Барлингейм, и, конечно же, Джесси не могла подумать о нем как о своем собственном; он был очень молодым и очень испуганным. И, как и голос Рут, очень знакомым. Это просто бродячая собака, гуляющая сама по себе. Она не поможет тебе, Джесси. Она не поможет нам.

Но, может быть, это была слишком мрачная оценка. В конце концов, она же не знает точно, что пес бездомный, не так ли? Не наверняка. И пока не узнает точно, не будет этому верить.

— Если тебе это не нравится, подавай в суд, — произнесла Джесси низким, хриплым голосом.

Между тем, оставался вопрос о Джеральде. Из-за паники и последовавшей за ней боли он выскользнул из поля зрения Джесси.

— Джеральд? — ее голос звучал тускло и нереально. Прочистив горло, Джесси позвала снова: — Джеральд!

Ничего. Пшик. Никакого ответа.

Это еще не означает, что он умер, женщина, так что пусть шерстка дыбом не встает, не впадай в еще одну панику.

У Джесси шерстка дыбом не слояла, слава Богу, и у нее не было намерения снова впадать в панику. Тем не менее, она чувствовала глубокий, сильный страх, чувство, похожее на ужасную ностальгию. То, что Джеральд не ответил, не означает, что он мертв, это правда, но означает, что он по крайней мере находится без сознания.

И, возможно, мертв, добавила Рут Нери. Я не хочу сыпать соль на раны, Джесс — на самом деле — но ты же не слышишь его дыхания, правда? Я имею в виду, что обычно слышно дыхание людей, лежащих без сознания; они дышат резкими, рыдающими вдохами, не так ли?

— Откуда, черт возьми, мне знать? — сказала она, но это было глупостью. Она знала, потому что большую часть времени обучения в колледже была добровольной конфетной оберткой и ей не потребовалось много времени, чтобы уяснить, как звучит покойник, поскольку он не звучит никак. Рут все это изучила в то время, которое провела в Портлендской Городской Больнице, и которое Джесси называла Судными Днями, имея в виду подкладное судно. Однако голос должен был все это знать даже в том случае, если Рут этого не знала, потому что это был не голос Рут; это был ее голос. Она напомнила себе об этом, потому что голос обладал прямо таки чудовищной самостоятельностью.

Как и те, что ты слышала раньше, пробормотал молодой голос. Голоса, которые ты слышала после темного дня.

Джесси не хотела об этом думать. Никогда не хотела об этом думать. Что у нее, других проблем мало?

Но голос Рут был все же прав: люди, находящиеся без сознания особенно те, которые оказались в этом состоянии в результате сильного удара по голове — обычно хрипят. Что означает…

— Он, возможно, мертв, — произнесла Джесси своим бесцветным голосом. — Да.

Она подалась влево, двигаясь осторожно и думала о мышце, которая так ужасно заболела как раз с этой стороны. Она еще не конфетная обертка — молодая девушка, добровольно работающая в больнице. Прозвище дано из-за красно-белой, полосатой униформы. Достигла максимального натяжения цепочки правого наручника, когда увидела красную, толстую руку и часть ладони, вернее два последних пальца. Джесси, по отсутствию обручального кольца на пальце, поняла, что это была правая рука Джеральда. Она разглядела белые полумесяцы его ногтей. Джеральд всегда хвастался своими руками и ногтями. До настоящего момента Джесси даже не понимала, насколько. Просто удивительно, как мало мы порой замечаем. Как мало мы видим даже, когда считаем, что разглядели все досконально.

Вот что я тебе скажу, миленькая, сейчас же задерни шторы, я не желаю больше это видеть. Однако в данной ситуации Джесси не могла себе позволить такую роскошь, как отказ от дальнейших попыток разглядеть, что произошло с Джеральдом.

Продолжая двигаться с повышенной осторожностью, заботясь о плече и шее, Джесси отклонилась влево настолько, насколько позволяла цепочка. Расстояние было небольшим, всего лишь два или три дюйма, но образовавшегося при этом угла зрения хватило, чтобы разглядеть часть предплечья Джеральда, часть правого плеча и маленький кусочек головы. Она была не совсем уверена, но ей показалось, что она также увидела маленькие бусинки крови у корней его редеющих волос. Джесси предположила, что последнее, с технической точки зрения, могло быть плодом воображения. Во всяком случае, она на это надеялась.

— Джеральд? — прошептала она. — Джеральд, ты меня слышишь? Пожалуйста, ответь, если да.

Ни ответа. Ни движения. Джесси снова почувствовала ностальгический страх, расширяющийся и расширяющийся, словно старая рана.

— Джеральд? — снова прошептала она.

Почему ты шепчешь? Он же мертв. Человек, который возил тебя на уикэнд в Арубу — Арубу, а не куда-нибудь еще — и который однажды во время празднования Нового Года надел на уши твои туфли из крокодиловой кожи… этот мужчина мертв. Поэтому какого черта ты шепчешь?

— Джеральд! — На этот раз Джесси закричала. — Джеральд, проснись!

Звук ее собственного крика почти вверг ее в еще один панический, конвульсивный антракт, причем самым ужасным было не то, что Джеральд продолжает молчать и лежать без движения, а то, что паника продолжала находиться рядом, прямо здесь, неусыпно сторожа бодрствующее сознание Джесси так же терпеливо, как хищник сторожит бивуак одинокой женщины, которая по какой-то причине отстала от своих друзей и потерялась в глубоком, темном лесу.