Эдди задумался. Во время их долгого и мучительного перехода по пляжу от двери с надписью «УЗНИК» к другой, с надписью «ГОСПОЖА ТЕНЕЙ», Роланд о чем только ни говорил, упоминул, кажется, не одну сотню имен в своем горячечном сбивчивом монологе: Алан, Корт, Жами де Кьюрри, Катберт (его стрелок вспоминал чаще всего), Хакс, Мартин (или Мартен?), Уолтер, Сьюзан, какой-то парень с вообще уже жутким именем — Золтан. В конце концов Эдди устал слушать обо всех этих людях, которых он в жизни не видел (и до которых ему было по барабану), в то время его занимали свои проблемы, причем они вовсе не ограничивались хронической героиновой недостаточностью и глобальным расстройсвом биоритмов. И, уж если по-честному, он тоже тогда доставал Роланда своими Сказаниями-в-Ломке, как они с Генри выросли вместе и вместе заделались наркоманами.

Но Эдди никак не мог вспомнить, чтоб он грозился заткнуть Роланду рот, если тот не прекратит болтать о каком-то ребенке.

— Неужели не помнишь? — переспросил Роланд. — Вообще ничего?

Что-то такое мелькнуло? Какое-то чекочущее прикосновение, как то ощущение deja vu, которое он испытал, увидев рогатку, сокрытую в древесном наросте на пне? Эдди попробовал удержать это чувство, но оно тут же прошло. Он решил, что ему показалось, потому что он очень хотел припомнить. Из-за Роланда6 которому было сейчас так плохо.

— Нет, — сказал он. — Извини, дружище.

— Но я же тебе говорил. — Голос Роланда был тих и спокоен, но за этим спокойствием билась настойчивость, словно горящая алая нить. — Мальчика звали Джейк. Я пожертвовал им… я убил его… чтобы добраться до Уолтера и заставить его говорить. Я убил его там, под горами.

— Ну, может быть, так все и было, — теперь Эдди чувствовал себя увереннее, — но ты мне рассказывал по— другому. Ты говорил, что ты шел под горами один, то есть, не шел, а ехал на какой-то там идиотской дрезине. Пока мы с тобой шли по пляжу ты мне всю плешь проел, Роланд. О том, как это жутко, когда ты совсем один.

— Да, я помню. Но я еще помню, как я рассказывал и про мальчика тоже, как он сорвался с моста в ту пропасть. У меня как бы две памяти, и разрыв между ними сводит меня с ума. Рассудок мой рвется надвое.

— Ничего не понимаю, — встревоженно проговорила Сюзанна.

— Я сам еще только начал въезжать, — сказал Роланд.

Он встал, чтобы подбросить в костер еще дров — сноп искр взметнулся сиющим вихрем в ночное небо, — потом снова сел между ними.

— Я вам сейчас расскажу, как оно было на самом деле… а потом расскажу, чего не было… но должно было быть. Я купил мула в Прайстауне, и когда мы добрались до Талла, последнего городка на границе с пустыней, тот был еще полон сил…

И стрелок рассказыл им все. Эдди один раз уже слышал его историю, только не целиком, а большими кусками, не связанными друг с другом, но он все равно слушал жадно, стараясь не упустить ни единого слова, как и Сюзанна, которая слышала это все в первый раз. Он рассказал им про бар с бесконечной игрой в «Не зевай» в уголке, про тапера по имени Шеб, про женщину, Элли, со шрамом на лбу… и про Норта, травоеда, который умер и которого воскресил к некоему мрачному подобию жизни человек в черном Он рассказал и про Сильвию Питтстон, воплотившую в себе все безумие от религии, и про последнюю бойню, апокалипсическую, когда он, Роланд— Стрелок, перебил все начеление Талла: и мужчин, и женщин, и детей.

— Господи всемогущий! — глухо воскликнул Эдди, и голос его дрожал. — Теперь я понимаю, Роланд, почему ты так поиздержался с патронами.

— Умолкни! — буркнула Сюзанна. — Пусть он закончит!

Роланд продолжал тем же спокойным, чуть отрешенным тоном. Рассказал, как отправился через пустыню после того, как миновал землянку последнего поселенца, молодого мужчины с волосами до пояса дикого цвета слепой земляники. Рассказал, как мул все-таки сдох и ручной ворон юного поселенца, Золтан, выклевал мулу глаза.

Он рассказал им о долгих днях и коротких ночах в пустыне. Как он шел, держа курс по оставшим кострищам Уолтера, и как пришел, умирающий от жажды, к дорожной станции.

— Там было пусто. Всегда было пусто — с тех самых дней, когда наш громадный медведь только еще заступал на стражу. Там я переночевал и отправился дальше. Это — как оно было… но я вам сейчас расскажу другую историю.

— О том, чего не было, но должно было быть? — уточнила Сюзанна.

Роланд кивнул.

— В этой вымышленной истории… небылице… стрелок по имени Роланд встречает мальчика по имени Джейк. На дорожной станции. Этот мальчик — из вашего мира, из вашего города, Нью-Йорка, и из времени где-то между эддиным 1987-м и 1963-м Одетты Холмс.

Эдди жадно подался вперед.

— А есть в этой истории дверь, Роланд? Дверь с надписью «МАЛЬЧИК» или чего-нибудь в этом роде?

Роланд покачал головой.

— Дверью для мальчика была смерть. Мальчик шел в школу, когда какой-то мужчина… я думаю, это был Уолтер… столкнул его на проезжую часть под колеса машины. Он слышал, как человек этот еще сказал что-то вроде: «Дайте пройти, пропустите меня, я священник». И Джейк увидел его — на какой-то миг, — а потом оказался уже в моем мире.

Стрелок умолк на мгновение, глядя в огонь.

— Сейчас я на минуту прерву свой рассказ о парнишке, которого не было, и вернусь к тому, что случилось на самом деле, хорошо.

Эдди с Сюзанной озадаченно переглянулись, и Эдди сделал рукой слабый жест, смысл которого выражался примерно так: «после вас, дорогой мой Альфонс».

— Как я уже говорил, на станции не было никого. Пусто. Но там была водяная колонка, она все еще работала. На задах конюшен, где когда-то держали сменных лошадей для карет. Я нашел ее по звуку, но я все равно бы нашел ее, даже в полной тишине. Я чувствовал запах воды, понимаете? Когда ты так долго идешь по пустыни, умирая от жажды, ты нутром ее чуешь, воду. Я напился, потом завалился спать. Проснувшись, я снова пил. Мне хотелось выпить всю воду, которая там была… это как лихорадка, как жар. То лекарство, что ты принес мне из вашего мира — астин, — штука хорошая, Эдди, но есть такой жар, которого не унять никакому снадобью. Я знал: мое тело нуждается в отдыхе, но мне пришлось приложить всю свою волю, чтобы остаться там на ночь. Наутро я себя чувствовал отдохнувшим и свежим. Наполнил свои бурдюки и отправился дальше. Я ничего там не взял — только воду. Это самое главное в том, что случилось на самом деле. Я ничего не взял.

Тут Сюзанна заговорила своим самым ласковым и рассудительным голосом a la' Одетта Холмс:

— Ну хорошо, так оно было на самом деле. Ты наполнил свою бурдюки и отправился дальше. А теперь расскажи нам о том, чего не было, Роланд.

Стрелок на мгновение выпустил челюстную кость из рук, сжал кулаки и потер глаза… такой странный, ребяческий жест. потом снова схватился за кость, словно бы для того, чтобы придать себе мужества, и продолжал:

— Я загипнотизировал мальчика, которого не было. С помощью одного из моих патронов. Я давно обучился этому трюку… у Мартена, как ни странно… у придворного колдуна моего отца. Мальчик поддался легко. Пребывая в гипнотическом трансе, он мне рассказал обо всех обстоятельствах своей гибели, я вам про них уже говорил. Когда я выудил из него достаточно — дальше было уже нельзя, иначе я мог причинить ему боль, — я велел ему спать и по пробуждении забыть обо всем. О том, как он умер.

— Да уж, кому, интересно, хотелось бы помнить такое?

— пробормотал Эдди.

Роланд кивнул.

— Это точно: кому? Транс его сам собой перешел в здоровый естественный сон. Я тоже лег спать. когда мы проснулись, я сказал парню, что мне нужно поймать человека в черном. Он понял, о ком я: Уолтер тоже ночевал на этой дорожной станции. Джейк его испугался и спрятался. Я думаю, Уолтер знал, что он там, но сделал вид, будто не знает. Это его устраивало. Он мне оставил парнишку, как поставил капкан.

— Я спросил, нет ли на станции чего поесть. Я был уверен, что есть. Мальчик выглядел вполне здоровым… это все климат пустыни, в нем все сохраняется лучше… но чтобы жить, надо есть. У мальчика было немного вяленого мяса, и еще он сказал мне, что там есть подвал. Сам он туда не спускался. Сказал, что боится. — Стрелок умолк на мгновение, окинув Эдди с Сюзанной вдруг помрачневшим взглядом. — И правильно делал, скажу я вам, что боялся. Я нашел там еду… но еще я наткнулся на Говорящего Демона.

Эдди уставился на кость в руках у Роланда широко распахнутыми глазами. Оранжевый свет от огня плясал на древних ее изгибах и колдовских обнаженных зубах.

— Говорящий Демон? Ты хочешь сказать, эта штука..?

— Нет. Да. И да, и нет. Выслушайте до конца и вы все поймете.

Он рассказал им о нечеловеческих стонах, что доносились из-под земли в самом дальнем углу подвала; о струйке песка между древними плитами каменной кладки в стене. Как в стене открылась дыра, и он подошел к ней, а Джейк кричал сверху, чтобы он вылезал.

Он приказал демону говорить… и демон заговорил, голосом Элли, той женщины со шрамом на лбу, у которой был в Талле бар. По Отстойнику проходи не спеша, стрелок. Пока ты идешь с мальчиком, человек в черном держит душу твою у себя в кармане.

— По Отстойнику, ты сказал? — вздрогнув, переспросила Сюзанна.

— Да, — Роланд внимательно на нее посмотрел. — Это название о чем-то тебе говорит, я не прав?

— Да… и нет.

Она колебалась. Частично из-за того, догадался Роланд, что ей не хотелось вообще говорить о вещах, для нее болезненных. Но в большей степени — потому, что ей не хотелось запутывать дальше и без того запутанную историю опрометчивыми рассуждениями о том, чего не знает сама. И это его восхищало. Его восхищала она.

— Говори только то, в чем уверена, — сказал он. — И ни слова больше.

— Хорошо. Отстойник — место, известное Детте Уолкер. Она о нем знала, она о нем думала. Отстойник — это на слэнге. Она подслушала, как о чем-то таком говорили взрослые, сидя на крыльце, дуя пиво и вспоминая о прежних денечках. Место испорченное, бесполезное. Или и то, и другое вместе. Что-то в этом Отстойнике было такое… в самом понятии о нем… что тянуло ее к себе, Детту. Только не спрашивайте меня, что. Когда-то я, вероятно, знала. Но больше не знаю. Не хочу знать.

— Детта украла у синей Тетки китайское блюдце — из тех, что мои папа с мамой ей подарили на свадьбу — и отнесла его в этот Отстойник… ее Отстойник… чтобы разбить. На помойку, где мусор. Большую такую свалку. Уже потом, позже, она иной раз цепляла парней в придорожных закусочных.

На мгновение Сюзанна умолкла, понурив голову и крепко сжав губы. Потом подняла глаза и продолжала:

— Белых парней. Они приводили ее на стоянку, сажали к себе в машину… а она их дразнила, ну вы понимаете, распаляла и убегала. Эти стоянки… они тоже были Отстойником. Детта играла с огнем, но она была тогда молода и проворна, и ей нравились эти опасные игры. позже, в Нью— Йорки, она делала вылазки в магазины… но об этом вы знаете. Оба. Всегда в хорошие магазины… «Мейси», «Гимбел», «Блюминдейл»… и воровала там всякие побрякушки. И каждый раз, когда она собиралась в такой «загул», она говорила себе: Сегодня я собираюсь в Отстойник. Чего-нибудь слямзить у этих белых ублюдков. что-то действительно дельное, а потом разломаю его к фигам.

Она снова умолкла, глядя в огонь. Губы ее дрожали. А когда она вновь подняла глаза, Эдди с Роландом заметили влажный блеск — слезы.

— Да, я плачу, но пусть это вас не обманет. Я помню, как я это делала, и помню, что мне это нравилось. Я плачу, наверное, потому, что знаю: если бы обстоятельства не изменились, я бы так продолжала и дальше.

Роланд, похоже, вновь обрел что-то от прежней своей безмятежности, почти сверхъестественного своего спокойствия.

— У нас дома была поговорка, Сюзанна: «Мудрый вор процветает всегда».

— Что мудрого в том, чтобы тырить дешевые безделушки?

— резко проговорила Сюзанна.

— Тебя хоть раз поймали?

— Нет…

Роланд развел руками, словно бы говоря: Ну вот видишь.

— То есть, для Детты Уолкер Отстойник — это какое— то нехорошее место? — уточнил Эдди. — Я правильно понял? Потому что оно ощущалось дурным.

— И дурным, и хорошим одновременно. В этих местах была сила… там она… заново создавала себя, если так можно сказать… но это были потерянные места. Но ведь это никак не связано с призрачным мальчиком Роланда, правда?

— Может, и нет, — сказал Роланд. — Видишь ли, здесь у нас, в этом мире, тоже есть Отстойник. И у нас это тоже слэнг. Но значения очень близки.

— И что оно у вас значит? — уточнил Эдди.

— Все зависит от конкретного места и ситуации. Оно может значить помойку. Или бордель. Или игорный дом. Или то место, куда приходят жевать бес-траву. Но самое распространенное его значение — так же самое простое.

Он внимательно посмотрел на Сюзанну и Эдди.

— Отстойником мы называем такие места, где нет ничего. Пустынные земли. Мертвые земли.

На этот раз Сюзанна подбросила в костер побольше дров. Не мигая, на юге сияла Древняя Матерь. Еще со школы Сюзанна знала: раз не мигает, значит, это планета, а не звезда. Венера? спросила она себя. Или здешняя солнечная система — тоже другая, как и все в этом мире?

Снова ее охватило чувство нереальности происходящего… что все это — сон. Просто сон.

— Давай дальше, — сказала она. — Что было потом, когда этот голос предупредил тебя насчет мальчика и Отстойника?

— Я запустил руку в дыру в стене, откуда сочился песок, как меня и учили делать, если вдруг нечто подобное произойдет со мной. Вынул оттуда челюсть… не эту… другую. Она была больше. Намного больше. Принадлежала, вне всяких сомнений, кому-то из Древних.

— И куда она делась? — тихо спросила Сюзанна.

— В одну из ночей я отдал ее мальчику. — Отблески пламени раскрасили щеки стрелка оранжевыми жаркими пятнами плящущими тенями. — Как оберег… своего рода талисман. Потом, когда я почувствовал, что она свою службу уже сослужила, я ее просто выбросил.

— Тогда это чья челюсть, Роланд? — спросил Эдди.

Роланд поднес кость к глазам, задумчиво и долго смотрел на нее6 потом уронил руку.

— Потом, после Джейка… после того, как его не стало… я настиг все-таки человека в черном.

— Уолтера, — уточнила Сюзанна.

— Да. У нас был разговор… долгий разговор. Где-то на середине его я уснул, а когда я проснулся, Уолтер был мертв. Мертв уже сотню лет, если не больше. От него ничего не осталось — лишь кости, и так было, наверное, справедливо, раз уж мы пришли в место костей.

— Да уж, действительно долго вы с ним говорили, — сухо заметил Эдди.

При этом Сюзанна слегка нахмурилась, но Роланд лишь кивнул.

— Долго, — бросил он, глядя в огонь.

— Ты отправился в путь на рассвете и в тот же день, вечером, вышел к Западному морю. А ночью на берег повылезли эти омары, так? — спросил Эдди.

Роланд снова кивнул.

— Да. Но прежде, чем я покинул то место, где мы с Уолером говорили… или грезили… или что мы там делали, я не знаю… я забрал себе это. — Он поднял челюсть повыше, и оранжевый отсвет снова сверкнул на ее зубах.

Челюсть Уолтера. От этой мысли Эдди весь похолодел. Кость из черепа человека в черном. Запомни это, Эдди, мой мальчик… в следующий раз, когда ты начнешь убеждать себя, что Роланд, скорей всего, самый обычный парень… Все это время он таскал с собой кость человека, точно этакий… людоедский трофей. Го-о-о-споди.

— Я даже помню, о чем я подумал, когда ее брал, — продолжал Роланд как ни в чем ни бывало. — Я хорошо это помню. Это, быть может, единственное за столько времени воспоминание, которое не раздвоилось. Я подумал: «что-то я просчитался, не стоило мне выкидывать эту кость, что сама пришла ко мне в руки, когда я нашел парнишку. Но ее мне заменит эта». А потом я услышал смех Уолтера — недобрый смех. И его голос тоже.

— И что он сказал? — подалась вперед Сюзанна.

— «Слишком поздно, стрелок. Слишком поздно… теперь удача изменит тебе — отныне и до конца вечности… таково твое ка.»

— Ну хорошо, — высказался наконец Эдди. — В суть парадокса я въехал. Память твоя разделилась…

— Не разделилась, а раздвоилась.

— Ладно, пусть раздвоилась. Это почти что одно и то же.

Эдди поднял с земли прутик и начертил на песке:

(рисунок)

Потом указал на линию слева:

— Вот твоя память до того момента, когда ты пришел на дорожную станцию… одна линия, видишь?

— Да.

Эдди указал на линию справа.

— А это — после того, как ты выбрался из-под гор и пришел к тому месту костей, где тебя дожидался Уолтер. Линия тоже одна.

— Да.

Эдди обвел середину рисунка неровным кружком:

(рисунок)

— Вот что тебе нужно сделать, Роланд… убрать эту двойную линию. Окружи ее мысленно крепким высоким забором и просто забудь. Потому что оно ничего не значит и ничего не меняет. Его нет. Все прошло…

— Но оно не прошло. — Роланд поднял руку с челюстью. — Если все мои воспоминания о Джейке — ложные… а я знаю, что так и есть… тогда почему она у меня? Я взял ее, чтоб заменить ту, другую, которую выкинул… а ту, что я выкинул, я нашел в подвале, на дорожной станции… но я-то знаю, что не спускался в подвал! И не разговаривал с демоном! Я ушел со станции один. Взял только воду и больше ничего!

— Роланд, послушай меня, — Эдди вдруг посерьезнел.

— Если кость, что сейчас у тебя в руках, ты взял на станции… тогда дело другое. Но разве не может быть так, что все это было галлюцинацией: дорожная станция, мальчик и говорящий демон, — и тогда ты забрал челюсть Уолтера, потому что…

— Это не было галлюцинацией. — Роланд поднял на них глаза, светлые, словно повылинявшие голубые глаза испытанного солдата, и вдруг сделал то, чего ни Сюзанна, ни Эдди никак от него не ожидали… Эдди мог бы поклясться, что Роланд и сам до последней секунды не думал, что он это сделает.

Бросил челюсть в огонь.

Первое мгновениек она просто лежала посреди костра — выбеленная реликвия, оскаленная в призрачной полу-ухмылке. Потом неожиданно вспыхнула алым — ослепительный красный свет залил поляну. Эдди с Сюзанной вкрикнули одновременно, прикрывая руками глаза, чтоб защитить их от обжигающей формы в огне.

Челюсть стала меняться. Не плавиться в пламени, а меняться. Зубы, торчавшие вкривь и вкось, как покосившиеся надгробия, стали сближаться. Мягкий изгиб верхней дуги распрямился и резко укоротился, как будто ввалившись.

Руки Эдди безвольно упали ему на колени. Затаив дыхание, он открываясь смотрел на кость, котороая не была уже костью. Зубы ее прекратились в три перевернутых «V». Та, что посередине, была чуть больше, чем две по краям. И вдруг Эдди увидел, во что тщится она превратиться, кость, точно так же, как он увидел рогатку, сокрытую в древесном наросте.

Это был ключ.

Запомни, как оно выглядит, запомни форму, пронеслась в голове лихорадочная мысль. Ты должен запомнить. Должен.

Он отчаянно вглядывался в костер. Три «V», средняя — больше и глубже, чем две по краям. Три зубца… тот, что ближе к внешнему краю, как завиток, неглубокая впадинка перевернутой набок «S»…

А потом форма в пламени изменилась снова. Кость, которая стала подобием ключа, как бы свернулась сама в себя, распустившись сияющими лепестками, темными и бархатистыми, словно безлунная летняя полночь. На мгновение Эдди увидел розу — торжествующую алую розу… такая могла расцвести на рассвете самого первого в мире дня… образчик бездонной, неувязающей красоты, над которой не властно время. Глаза его жадно смотрели на это чудо, а сердце раскрылось ему навстречу. Как будто вся жизнь на свете и вся любовь восстали внезапно из мертвой кости — в этом пламени, что воссияло победно в своей перворожденной дерзости, утверждая: отчаяние — это мираж, смерть — это просто сон.

Роза! Мысли Эдди неслись, обгоняя друг друга. Сначала — ключ, потом — роза! Откройте глаза и смотрите! Так начинается путь к Темной Башне!

Неожиданно треск огня превратился в какой-то натужный кашель. Взметнулся сноп искр. Сюзанна вскрикнула и подалась назад, сбивая с платья оранжевые крупинки. Пламя могучим потоком рванулось к звездному небу. Эдди не шелохнулся. Он сидел, поглощенный видением, завороженный — в колыбели чуда, великолепного и ужасающего, — не замечая искр, плящущих у него на коже. И тут пламя иссякло. Все стало, как прежде.

Ни кости.

Ни ключа.

Ни розы.

— Помни, — сказал он себе. — Помни розу… и форму ключа.

Сюзанна рыдала от ужаса и потрясения, но Эдди не сразу ее успокоил: сначала, пока не забыл, поднял прутик и вывел дрожащей рукой на сырой земле:

(рисунок)

— Ты зачем это сделал? — спросила наконец Сюзанна. — Ради бога, зачем… и что это было, вообще?

Прошло пятнадцать минут. Костер почти догорел: разбросанные угольки либо были растоптаны, либо погасли сами. Эдди молча сидел, обнимая жену; Сюзанна тихонько сидела рядом, прислонившись спиною к его груди. Роланд улегся на бок и, подтянув колени к груди, уныло смотрел на оранжево-красные угольки. Как понял Эдди, Ни Сюзанна, ни Роланд не видели, как кость изменялась в огне. Они видели только, как она раскалилась в пламени, а Роланд еще видел, как она взорвалась (или, скорее, лопнула, провалившись в себя? Эдди казалось, что так все и было), и ничего больше. По крайней мере, так думал Эдди. Роланд, случалось, хранил непроницаемое молчание и ни с кем не делился своими соображениями, переваривая все в себе. И тогда из него нельзя было вытянуть ни слова. Эдди знал это по горькому опыту. Сначала он хотел рассказать им, что видел — или думал, что видел, — но, как следует поразмыслив, решил пока промолчать. Пока.

От самой кости вообще ничего не осталось — даже щепочки.

— Мне так велел внутренний голос, — ответил Роланд.

— Голос моего отца; всех отцов. Когда этот голос звучит в тебе, не повиноваться ему… и немедленно… просто немыслимо. Так меня учили. Но — зачем, я сказать не могу… по крайней мере, сейчас. Я знаю только, что кость сказала последнее свое слово. Все это время я носил ее с собой, чтобы услышать его.

Или увидеть, поправил про себя Эдди. И снова: Помни. Помни про розу. И форму ключа.

— Она нас едва не спалила! — в голосе сюзанны смешались усталось и раздражение.

Роланд покачал головой.

— Мне кажется, она была вроде тех фейерверков, которые запускают вельможи на праздненствах в честь окончания года. Горит, шипит и пугает, но не представляет опасности.

Эдди вдруг пришла одна мысль.

— Слушай, Роланд, а это твое раздвоение сознания… оно не прошло? Когда кость взорвалась или когда там?

Он был почти что уверен, что так и было: во многих фильмах, которые он смотрел, подобная грубая шоковая терапия почти всегда приводила к положительному результату. Но Роланд лишь покачал головой.

Сюзанна заерзала в объятиях Эдди.

— Ты говорил, что чего-то начал понимать.

Роланд кивнул.

— Да, наверное. Если только я не ошибаюсь… Я тревожусь за Джейка. Где бы они ни был, когда бы он ни был, я боюсь за него.

— Что ты имеешь в виду? — не врубился Эдди.

Роланд встал, дотянулся до своей скатки шкурок и принялся их расстелать, готовя себе постель.

— Не многовато ли для одной ночи волнений и разговоров? Пора спать. Утром мы вернемся по следу медведя и поглядим, нет ли там Врат, которых его поставили охранять. А по дороге я вам расскажу все, что знаю и что, как мне кажется, произошло… и теперь еще происходит…

С тем он закутался в старое одеяло и недавно выделанную оленью шкуру, улегся подальше от костра и больше не проронил ни слова.

Эдди с сюзанной легли вдвоем. Убедившись, что стрелок спит, они занялись любовью. Роланд, однако, не спал и все слышал, а когда все закончилось, слышал и их разговор вполголоса. в осномном разговор был — о нем. Он еще долго лежал без сна и смотрел в темноту даже после того, как разговор их умолк, а дыхание их сравнялось в едином ритме.

Хорошо быть молодым, думал он. И любить. Даже на этом погосте, в который теперь превратился их мир, быть молодым и любить — хорошо.

Наслаждайтесь, пока еще можно. Ибо смерть мы уже миновали и смерть еще ждет впереди. Мы вышли пока к ручью крови. Но он приведет нас к кровавой реке. А река — к океану. В этом мире могилы зияют и мертвые не обретают покоя.

Когда восточное небо окрасилось дымкой рассвета, он закрыл наконец глаза. И заснул. И ему снился сон про Джейка.

Эдди тоже снился сон. Снилось ему, что но снова в Нью— Йорке. Идет по второй-Авеню с книгой в руке.

Во сне весна была в самом разгаре. На улице тепло, весь город — в цвету… и тоска по родному дому вонзалась к него, как рыболовный крючок в живой рыбий рот, глубоко— глубоко. Наслаждайся чудесным сном, говорил он себе, и продли его, сколько сумеешь. Смакуй его, впитывай… потому что ближе, чем сейчас, к Нью-Йорку тебе уже не подойти. Ты никогда не вернешься домой, Эдди. Эта часть твоей жизни закончилась. Все.

Он поглядел на книгу у себя в руке и вовсе не удивился, обнаружив, что это «Ты никогда не вернешься домой» Томаса Вульфа. На темно красной обложке были выдавлены три фигуры: ключ, роза и дверь. он на мгновение остановился, открыл книгу и прочел первую строчку. Человек в черном пытался укрыться в пустыне, писал Вульф, а стрелок преследовал его.

Захлопнув книгу, Эдди направился дальше. Было, наверное, около девяти утра. Ну, может быть, полдесятого. Движение на Второй— Авеню было пока еще скудным. Такси, бибикая, переезжали от перекрестка к перекрестку, и блики весеннего солнца отсвечивали от лобовых их стекол и ярко желтых кузовов. На углу Второй и Пятьдесят Второй какой-то бродяга попросил у него подаяния, и Эдди сунул ему книжку в темно красной обложке. Опять — безо всякого изумления он обнаружил, что бродяга этот никто иной, как Энрико Балазар. Он сидел по— турецки у входа в лавку волшебных товаров. «КАРТОЧНЫЙ ДОМ» оповещала вывеска в витрине, под которой стояла башня из карт Тарот, увенчанная фигуркой Кинг-Конга. Из головы обезьяны торчал миниатюрный радар-отражатель.

Эдди прошел дальше, дорожные знаки лениво проплывали мимо. Эдди знал, куда держит путь. Понял, как только увидел его — маленький магазинчик на углу Второй и Сорок Шестой.

Да, сказал он себе. Волной накатило чувство несказанного облегчения. Туда мне и надо. Именно туда. В витрине висели окорока и сыры. «ТОМ И ДЖЕРРИ. ДЕЛИКАТЕСЫ» сообщала вывеска. «СПЕЦИАЛИЗИРУЕМСЯ НА ЗАКАЗАХ К БАНКЕТАМ И ПРАЗДНИКАМ!»

Пока Эдди стоял, разглядывая витрину, из-за угла вырулил очередной знакомец. Джек Андолини собственной персоной в костюме-тройке цвета ванильного мороженого и с черной тросточкой в левой руке. Половина лица у него отсутствовала, ободранная клешнями омарообразных чудищ.

Заходи, Эдди, бросил Джек мимоходом. Чего стоишь? В конце концов, есть и другие миры, и этот гребанный поезд идет через все.

Не могу, отозвался Эдди. Дверь заперта. Он не знал, откуда он знает, что дверь закрыта, но он это знал. Без тени сомнений.

Дад-а-чум, дуд-а-чи, не переживай, у тебя есть ключ, буркнул Джек, не оглядываясь. Эдди опустил глаза и увидел, что у него действительно есть ключ: этакая примитивная штуковина с тремя зазубринами похожими на перевернутые «V».

Этот маленький s-образный завиток на конце… в нем-то и весь секрет, подумал он и, вступив под навес «Деликатесов. Том и Джерри», вставил ключ в замок. Ключ повернулся легко. Эдди открыл дверь и, переступив через порог, вышел в открытое поле. Оглянувшись через плечо, увидел движение транспорта по Второй-Авеню, а потом дверь захлопнулась и упала плашмя. Теперь за ней не было ничего. Вообще ничего. Эдди опять оглянулся, обозревая новую обстановку, и вдруг преисполнился ужасом. Он увидел безбрежное поле густого багряного цвета, как будто здесь прогремела великая битва и крови пролилась на землю столько, что земля не смогла ее всю впитать.

И только потом Эдди понял, что это не кровь, а розы.

Уже знакомое чувство, в котором сплавились воедино радость и торжество, нахлынуло снова. Казалось, еще немного — и сердце взорвется в груди. В победном жесте Эдди вскинул над головою руки, сжатые в кулаки… и вдруг застыл так — с поднятыми руками.

Багровое поле раскинулось на многие мили, а у самого горизонта стояла Темная Башня — столп безмолвного камня, — взметнувшаяся так высоко, что Эдди едва различал в небесах ее шпиль. Основание ее, утопающее в алых ликующих розах, поражала внушительными исполинскими пропорциями, и все же могучая Башня, пронзающая небеса, казалась изящной и легкой. Он представлял ее абсолютно черной, но камень, скорее, был цвета гари. По восходящей спирали темнели узкие окна— бойницы; под окнами бесконечным пролетом тянулась спиральная лестница, уводя к невозможной вершине. Темно серым восклицательным знаком, вколоченным в землю, давлела Башня под полем багряно-кровавых роз. Над ней голубой аркой выгнулось небо, расчерченное белыми облаками, похожими на плывующие в синеве корабли. Бесконечным потоком кружили они над шпилем Темной Башни.

Какое величе! изумился Эдди. Как великолепно… и странно! Но чувство радости и торжества отступило, сменившись непонятным недомоганием и ощущением неотвратимой судьбы, что грозила обрушиться на него. Он огляделся и вдруг с ужасом сообразил, что стоит в тени Башни. Нет, не просто стоит — он как бы заживо в ней похоронен.

Он закричал, но крик его утонул в золотом гласе могучего рога. Он обрушился с вершины Башни и, казалось, заполнил собою весь мир. И пока эта нота предостережения неслась над кровавым полем, из окон Башни излилась тьма. Вырвавшись наружу, чернота растеклась по небу вялыми клубами, но вскоре они слились воедино, образуя растущий провал темноты — даже не тучу, а черную опухоль, нависающую над землей. Вот она уже заполонила все небо. И тут он увидел, что это не туча, и даже не опухоль, а фигура… сумрачная, исполинская фигура, устремленная к тому месту, где он сейчас стоял. Не было смысла бежать, спасаясь от этого зверя, вырастающего в небесах над полем роз: он все равно его схватит и унесет с собой. Унесет в Темную Башню, и больше ему никогда не вернуться в мир света.