– Да, я читала об этом деле. Но вы же знаете, мистер Стоун. Эти газеты все что угодно могут напечатать. Язык ведь без костей.
      – Я с вами согласен, миссис Бенсон. Лорд Гроули подал иск за клевету. Он думал, что в суде его будет ждать правосудие… А в результате газеты только увеличили свой тираж после этого скандала. И его репутация была запятнана на веки вечные! Потом, в последние годы своей жизни, он многое передумал и некоторые ошибки свои отметил.
      – Вы были с ним все время?
      – Да, конечно. Я могу сказать, миссис Бенсон, сердце его было разбито. Я подавал ему чай в библиотеку, а он, бывало, даже не видел, не замечал меня. Жизнь для него кончилась вместе с честью. Он настолько глубоко переживал крах, что иногда это пугало окружающих. Разговаривал сам с собой, губы его шевелились, руки жестикулировали… Но это не было помешательством. Просто, сэр Джеймс очень глубоко был погружен в свои мысли. Он был абсолютно одинок, всеми забыт и брошен.
      – А его крестник, журналист? – Эмили пыталась вспомнить имя. – Мистер Хадсон, по-моему?
      – Тот мистер Хадсон погиб на войне, – коротко ответил Питер, и вышло как-то зло. – А этот мистер Хадсон… не очень был обеспокоен судьбой лорда Гроули.
      Питер замолчал. Он ловил себя на том, что женщина, сидящая напротив него, через стол, оказывается, занимала в его жизни куда более важное место, чем это ему казалось прежде. Однако, если бы его спросили, в чем состоит значение мисс Томпсон и чем она так важна для него, – он бы вряд ли смог дать вразумительный ответ… Длинный мол серпом вдавался в залив. На всем его протяжении стояли столбы, на которых был устроен легкий навес; здесь через десять-пятнадцать шагов стояли скамейки. А в самой широкой части мола крытая площадка вмещала небольшой оркестр, что был слышен с берега. Они шли, не торопясь, мимо скамеек и тихо разговаривали.
      – Спасибо, мистер Стоун, за ваши письма, – улыбнулась Эмили, взяв его под руку, на миг став опять той далекой и полузабытой молодой женщиной, что пыталась когда-то расшевелить «каменного» дворецкого. – Я с огромным интересом читала их. А мои ответные послания – это не только дань вежливости. Ведь в Гроули-холле прошла, может быть, самая счастливая часть моей в общем-то не очень удачной жизни.
      Они подошли почти к оконечности мола, где стояла восьмигранная беседка, каких сотни тысяч по всей земле. Но эта была для них чем-то особенным, каким-то притягательным местом. Питер молчал, погруженный в невеселые предчувствия. Дело в том, что в последнем письме он между рассказом о жизни в Гроули-холле, о его новом хозяине и новых заботах, предложил Эмили вернуться на старое место экономки, тем более, что ее после развода со Стивом Бенсоном как будто ничего больше не задерживает в Торки. И Питер терпеливо ждал, когда Эмили подойдет к интересующей его теме. И вот она, наконец, сказала:
      – Я, конечно, не все писала вам в письмах, да и незачем было вас нагружать моими проблемами. У меня есть дочь, мистер Стоун, Джейн. Она живет здесь в Торки, часто бывает у меня, мы очень дружны. И на днях стало известно, что она ждет ребенка.
      – Поздравляю, вас, миссис Бенсон, – промямлил Питер, понимая, что его надежда становится еще более призрачной.
      – Конечно, время неумолимо, и вернуться в прошлое, к сожалению, невозможно. Я нужнее моей девочке, я хочу остаться рядом с ней, рядом со своими внуками.
      Чайки, как сговорившись, затеяли особенно громкие игры над молом и их пронзительные крики отозвались в сердце Питера несказанной тоской. Да, она права: всему свое время, каждому овощу… Они присели на скамью и теплый осенний ветер мягко коснулся влажным порывом его разгоряченного лица. Эмили казалась спокойной и бесстрастной. Ее ровный голос звучал у Питера в ушах холодным и неотвратимым приговором. Приговором к одиночеству, пустоте, тоске и бесцветному существованию. Пустое – жалеть о том, что не случилось!
      – Когда я уезжала из Гроули-холла, я не знала, что уезжаю навсегда. Мне казалось, что это еще одна уловка, чтобы досадить вам, такому бесчувственному и неприступному. Я тогда была в отчаянии от мысли, что совершенно безразлична вам. Не знаю, была ли это любовь, но я тянулась к вам. А потом я неожиданно оказалась здесь, замужем, и долгое время была несчастлива. Наконец родилась Джейн, а позже я ушла от своего мужа… Теперь в мире есть человек, которому я нужнее, чем ему. Но иногда я думаю: «Какую ужасную ошибку я совершила!»
      – Я уверен, миссис Бенсон, что подобные мысли приходят в голову всем нам время от времени, – Питер с удивлением и горечью вдруг почувствовал, что Эмили емко и просто выразила его довольно туманные ощущения, и от этого ему стало еще горше.
      Оркестр заиграл громче, отдыхающие захлопали в ладоши, и радостными криками встретили яркие гирлянды огней, вмиг протянувшиеся светящимися нитками с берега по всему молу и побережью.
      – Люди собираются здесь и ждут, когда вечером включат огни. Видите, как красиво и как все рады свету. Помните, вы как-то говорили, что для многих – вечер – это лучшее время, они ждут его? – Эмили наклонила голову и внимательно поглядела на Питера. Он сейчас не казался ей недоступным и печальным. Беспокойство и растерянность читались на его лице, и она спросила: – А чего вы ждете, мистер Стоун?
      – О, я? – Питер был застигнут вопросом Эмили врасплох. Нарочито бодро он попытался скрыть свое смятение: – Когда я вернусь в Гроули-холл, сразу улажу проблемы со слугами…
      – Вам это и раньше всегда удавалось блестяще, мистер Стоун, – сказала Эмили, не отрывая взгляда от его лица.
      – Да, так всегда и было: работа, работа, опять работа…
      «Он остался прежним, – подумала Эмили. – Ни слова живого, ни взгляда, только служба, работа, обязанности…»
      Порыв ветра брызнул соленой водяной пылью и вдруг пошел дождь. Внезапно на мол обрушился настоящий шквал. Они вскочили и забежали в беседку, где косые струи все равно доставали их. Питер заторопился на берег, его тяготили близость и воспоминания. Он уже понял, что зря писал, зря ехал, напрасно надеялся неуклюжими деловыми предложениями оправдать горячее желание видеть Эмили, слушать ее милый голос, чувствовать ее рядом.
      – Мистер Стоун, – пыталась удержать его Эмили, – подождите, вы промокнете! Вернитесь, автобус всегда опаздывает…
      Но, похоже, отчаяние Питера было столь глубоким, что голос разума не достигал его сознания. Когда они ступили на набережную, из-за поворота в конце улицы показался сияющий огнями автобус. Поток воды падал с небес, все вокруг преображая и размывая очертания домов. Автобус приближался, пыхтя и отдуваясь, и наконец задняя дверь поравнялась с тем местом, где стояли Питер и Эмили. Он ей подал руку и помог войти в салон, а сам, еще не отпуская ее, сказал:
      – Миссис Бенсон! Заботьтесь о себе, будьте осторожны и внимательны к здоровью.
      – И вы тоже, мистер Стоун! – Не забывайте: всей работы не переделаешь…
      – Да, желаю вам счастливых лет жизни. Мы с вами, вероятно, больше никогда не увидимся, – он стоял рядом с автобусом, сняв шляпу, и держал ее пальцы в своих. Дождь хлестал его по щекам, но Питер ничего не замечал, кроме бесконечно дорогих глаз, смотрящих на него с любовью и отчаяньем.
      Автобус тронулся, их рукопожатие оборвалось и Эмили поднялась на ступеньку выше. Снаружи было видно, как она прислонилась к поручню у большого заднего стекла. Ее лицо удалялось, милые черты теряли определенность. Питер стоял, опустив руку со шляпой, и воспаленными глазами следил, как она уезжает от него, уезжает, пожалуй, и из воспоминаний, надежд, уезжает из его жизни, быть может, навсегда. «Навсегда, навсегда», – мучительно стучало в висках. «Прощай!» – прошептал или подумал Питер, не отрывая взгляда от удаляющегося счастья.
      На задней стенке автобуса вспыхнули два больших рубиновых огня и он остановился. Сквозь водяную завесу Питеру показалось, что фигура Эмили за стеклом передвинулась в сторону. Вот она уже показалась на наружной посадочной площадке. Тормозные огни погасли и автобус, взревев, начал преодолевать небольшой подъем от набережной к центру города.
      Одинокая фигурка Эмили осталась стоять на мостовой. Питер сделал шаг, пытаясь понять, не ошибся ли он, потом еще шаг и все быстрее пошел к ней навстречу. Именно навстречу, потому что увидел, что она медленно двинулась к нему. Он еще и еще раз шагнул, а потом побежал, не чувствуя отяжелевшего от дождя распахнутого пальто, которое хлопало на ветру и путалось в ногах…
      Любовь! Странная, непонятная сила, что вечно колеблется между блаженством и мукой! Коварная, болезненная, безоглядная… Людская радость, сладчайшая на земле, но с темными корнями и смутной вершиной. Безрассудная, непоследовательная.
      Это чувство у них было сродни затерявшейся звезде, которую после долгих блужданий в потемках, обрели изверившиеся и отчаявшиеся путники.