Миссис Эмили Томпсон, шумно вздохнув, аккуратно расправила на столе и без того гладкую скатерть и, часто окуная ручку со слегка заржавевшим пером в старинную чернильницу, стала старательно выводить на листе бумаги:
       «Дорогой мистер Стоун! Вы написали мне после столь долгого молчания. Печальное известие – лорд Гроули скончался. Мы уже прочли об этом в «Манчестер-Гардиан», наша семья тяжело переживает утрату…»
      Несмотря на внешнюю сдержанность, миссис Томпсон всегда была немного склонной к сентиментальности. Ее глаза, некогда поражавшие своей синевой, а теперь поблекшие, мгновенно наполнялись слезами.
      Эмили, промокнув слезу кружевным платком, опять принялась за письмо:
       «Мистер Стоун! Знаем мы и о продаже Гроули-холла – продаже по причине того, что денег на содержание такого громадного поместья нет.
       В газете также сообщалось, что сам замок, скорее всего, будет снесен, а земля продана за 5 тысяч фунтов какому-то местному богатею…»
      Миссис Томпсон, немного подумав, встала из-за стола и, подойдя к этажерке, легко отыскала среди газет, сложенных стопкой, нужный номер.
      На первой полосе вечернего выпуска «Манчестер-Гардиан» крупным шрифтом выделялся заголовок:
       «Последний из рода Гроули – лорд Джеймс Гроули скончался в полном одиночестве у себя в замке».
      С фотографии в траурной рамке смотрел благообразный седой мужчина. Умные глаза, тонкий большой нос с горбинкой, плотно сжатые четко очерченные губы и чуть выдающийся волевой подбородок…
      Эмили, будто стесняясь своего порыва, осторожно провела дрожащей рукой по портрету. Она еще долго вглядывалась в фотографию Гроули, а потом ее взор упал на небольшое сообщение на той же странице газеты:
       «Аукцион по продаже коллекций картин, фарфора и столового серебра из Гроули-холла состоится 2 апреля в 14 часов…»
      Внезапно хлынувшие слезы не дали возможности миссис Томпсон дочитать объявление до конца. Прижимая платок к лицу, Эмили отложила газету и подошла к окну.
      Прямо перед нею разворачивалась изумительная по красоте панорама. Слева круто поднималось шоссе, а из окон дома виднелась долина, расположенная у подножия высокой гряды холмов, за которыми тянулась вересковая пустошь.
      Это курортное место среди золотого боярышника и пушистой зелени лиственниц, пахнувших лимоном под нежарким апрельским солнцем, очень нравилось Эмили, всей душой любившей романтические уголки.
      Сегодня был необычный день. Если бы миссис Томпсон не ушла от своего супруга пять лет назад, забрав с собою дочь и вернув право носить девичью фамилию, то нынче они с мистером Бенсоном праздновали бы день серебряной свадьбы. Кстати, Стивен прислал ей по этому поводу трогательную открытку.
      Утренняя почта принесла еще и письмо от Питера Стоуна. Почти двадцать лет Эмили старалась не вспоминать ни о Гроули-холле, ни о его хозяине, ни, тем более, о дворецком. И вот, пожалуйста, эта весточка из прошлого!
      И Эмили мгновенно представила себе сэра Питера – дворецкий в ее памяти остался молчаливым, даже излишне суровым человеком, с чуть асимметричным носом и слегка припухлыми губами.
      Внимательный взгляд его черных глаз будто и сейчас остановился на Эмили, как и тогда, когда она впервые переступила порог Гроули-холла.
      Женщина передернула плечами, как бы стряхивая это наваждение.
      И все же тоска, тяжелая тоска охватила все ее существо.
      Какой бы полной и значительной жизнь ни была, всегда остается какая-то неудовлетворенность, какая-то подсознательная жадность, ощущение уходящего времени.
      Казалось бы все сейчас в жизни миссис Томпсон уже утряслось: она хозяйка своего уютного дома в Торки, в нескольких милях от моря. Пейзажи, которые каждый день открыты ее взору, могут излечить любую душу, зарядить энергией и оптимизмом на долгие годы.
      Ну и что, что она разведена с мистером Бенсоном!
      Этот поступок Эмили не был для него неожиданностью. Он всегда знал, что их супружеский союз изначально обречен. А миссис Томпсон сохранила до сих пор прекрасные дружеские отношения и со Стивеном и с его матушкой.
      И хотя Эмили так больше и не нашла себе спутника жизни, не это обстоятельство сейчас повергло в тоску ее сердце.
      Письмо от дворецкого из Гроули-холла – вот истинная причина ее тревоги!
      Эмили была уверена, что прошлое давно умерло в ней.
      Но при виде первых строк, написанных каллиграфическим почерком Питера Стоуна, что-то в ее душе вздрогнуло. Это письмо воскресило в Эмили уже почти угасшее воспоминание о сладком, диком счастье, оборванном так быстро и неожиданно.
      Дорога, петляя среди зелени полей, внезапно выпрямилась и ровной лентой пролегла до самой границы поместья. По правую сторону от нее тянулась ограда из потрескавшегося дуба, древняя, замшелая и такая низкая, что каждый мог видеть растущие за ней колокольчики. Море колокольчиков, бегущих вдаль, к подножию холма, увенчанного красивой усадьбой.
      Вечерний свет ровно падал на землю, заставляя пламенеть оконные стекла, придавая лучам райский вид. И везде, где свет падал сквозь деревья на колокольчики, глазу представлялась чарующая возможность полюбоваться как огромным океанским разливом цветочных полей, так и неповторимой красотой каждого отдельного цветка.
      Стволы буков тускло серебрились в лучах солнца, их листья, только что появившиеся, были как облака зеленых бабочек, еще не расправивших свои крылья. Там, где ограда была сломана, дорога пахла бензином, и цветы были вытоптаны в местах, где мародеры проникали в зеленое море, собирая букеты и нарушая хрупкую красоту.
      Женщина, яркая, как тропическая пальма, появилась на дороге так неожиданно, что «бьюик» чуть не налетел на нее.
      Тормоза заскрипели. Из окна высунулось рассерженное лицо водителя.
      Женщина, даже не взглянув в его сторону, сошла на обочину и, что-то насвистывая, пошла прочь.
      – Эмми! – раздалось позади нее.
      Но она шла, не оглядываясь, перебросив за спину розовый чемодан.
      …Перед глазами водителя еще долго маячил ее толстый зеленый макинтош, выцветший до пастельных оттенков. Он был порван, причем прореха была старая – женщина явно не относилась к поклонницам нитки и иголки. Шелковый розовый шарф, переброшенный вокруг ее шеи с той же заботой, с какой бросают на веревку мокрое полотенце, был испачкан и забрызган, хотя все еще не был лишен былой прелести.
      Огромное обвисшее черное сомбреро, когда-то принадлежавшее мужчине, а сейчас увенчанное сломанным зеленым пером, прятало блеск ее таинственных черных глаз.
      Она тащила чемоданчик из розовой кожи, потертый и непрочный, как и все ее вещи: он был перевязан веревкой, а из-под крышки кокетливо торчал край белых кружев.
      Женщина бросила свой чемоданчик в один из проломов в изгороди. Он приземлился среди помятых цветов рядом с буком. Ударом ноги отшвырнув его в сторону, женщина шлепнулась в цветы, потом, сбросив свою щегольскую шляпу, она блаженно зажмурилась, вытянула ноги.
      Ее черные, как воронье крыло, волосы, разделенные аккуратным пробором, густым занавесом закрыли ее лицо от посторонних глаз.
      – Эмми!
      При звуке приближающихся шагов глаза прелестницы вспыхнули. Она развернулась и спокойно смотрела на подходившего к ней мужчину.
      Тот не обладал таким самоконтролем, как она, и эмоции отражались на его лице: голубые глаза потемнели, черты лица исказились.
      – Куда ты направляешься? – спросил он.
      – Прямо по этой дороге, – сказала она, – а затем по следующей.
      – Эмми! – вновь крикнул ей мужчина. – Ты же знаешь, что тебе некуда идти.
      – И знаю, что это не в первый раз, – вызывающе ответила она. – Девушка всегда где-нибудь пристроится.
      Потом, немного подумав и одарив его взглядом своих сияющих глаз, Эмми сказала:
      – Если хочешь помочь, дай мне пять шиллингов. У меня нет ни пенни.
      – Ты что, не получала жалованье? – удивился мужчина.
      – Да, но я задолжала все до последней монеты другим слугам. Я пыталась унести деньги с собой, но они поймали меня, – девушка дерзко смотрела ему в глаза.
      – Но, Эмми, за что же тебя все-таки уволили? – вкрадчиво спросил он.
      – За воровство!
      – Но это же ложь! Ты не способна на это, – не поверил он.
      – Я воровала!
      И, подняв с земли чемодан, Эмми показала на торчащие из него белые кружева.
      – Одна из ночных рубашек твоей сестры, – хмыкнула она. – Внутри еще несколько.
      Мужчина осторожно дотронулся до руки Эмми:
      – Пойдем назад, – сказал он. – С сестрой я все улажу. Ты должна остаться.
      – Слушай, Ник, – она впервые обратилась к нему по имени. – Ты славный парень, но говоришь глупости.
      И затем, вспыхнув неожиданной страстью, закричала:
      – Какого дьявола я должна остаться? Посмотри туда – это проклятая большая тюрьма. Я рада, что меня там больше нет!
      И, сняв сомбреро, Эмми выразительным жестом махнула им в сторону дома на холме.
      Молодой человек посмотрел на дом и проговорил вполголоса:
      – Он чудесный! Я нигде не был так счастлив, как там! – потом, набрав воздух, он выпалил вдруг фразу, которой от себя не ждал: – И я никогда не был бы там счастлив, если бы не твой приход в наш дом. Эмми! Возвращайся!
      – Во имя Господа! – закричала девушка. – Чего ради? Тебе просто нужна дешевая девка? Будь честным хоть сам с собой. Я дам тебе имена трех девушек, если ты захочешь. И они будут рады услужить тебе. Кстати, одна из них – девственница, а это уж лучше, чем я!
      Эмми резко повернулась к парню спиной.
      Ник попытался развернуть ее к себе, но она упорно отворачивалась, прикрывая лицо шляпой. Потом, словно вспомнив о чем-то, Эмми толкнула его в грудь:
      – Так что?! – громко закричала она. – Ты даешь мне пять шиллингов?
      Не говоря больше ни слова, Ник побрел назад к машине с опущенной головой.
      Эмми искоса наблюдала за ним. Молодой человек сел в салон машины, нажал на стартер и уехал.
      Эмми еще долго смотрела вслед автомобилю, пока тот не скрылся из виду.
      Девушка подняла свою ношу и пошла вперед, напевал что-то веселенькие…
      Эмми брела по грязи, хотя середина дороги была Вымощена булыжником.
      Через какое-то время она увидела в ограде ворота, на которых были развешаны одеяла, а за ними белела палатка.
      Она посмотрела за ворота и увидела сидевшего на бревне перед костром мужчину, жарившего себе мясо на палочке.
      – Чьи это одеяла? – крикнула Эмми.
      – Мои, – ответил мужчина, глядя не на нее, а на подрумянившийся кусочек. – Они проветриваются.
      – Снимите их, дуралей! – сказала девушка. – Время проветривания давно прошло. На них упадет роса, и вы умрете от холода и простуды.
      – Тогда сверните их, – ответил он. – Вы же видите – я занят.
      Эмми бросила чемоданчик в сторону палатки и легко, как мальчишка, перелезла через забор.
      – Лучше, если я сверну их с этой стороны, – сказала она и, свернув одеяла, положила их в палатку, а на них водрузила свой розовый чемоданчик.
      Сев на бревно рядом с мужчиной, который искоса взглянул на нее, Эмми стала смотреть на его руку, державшую палочку с мясом.
      – Я надеюсь, у вас есть еще кусочек мяса, – сказала она. – Почему бы вам не поджарить его для меня?
      – Потому, что это достаточно дурацкое занятие, особенно, если у вас нет с собой сковороды, – ответил он. – Держите этот!
      Женщина взяла палочку, а мужчина залез в палатку, причем ему пришлось встать на колени и согнуться, такой низкой она была. Потом он вылез, держа тарелку, немного хлеба и несколько кусочков мяса.
      Выпрямившись, мужчина посмотрел на сидящую к нему спиной женщину, на ее брошенную на землю шляпу со сломанным зеленым пером, на тяжелую копну ее волос, сверкающую как полированное черное дерево, и усмехнулся.
      Взяв у Эмми палочку, он снял с нее пропекшееся мясо и, протянув ей нож, тарелку и хлеб, сказал:
      – Это будет уже следующая порция.
      Он насадил на шампур очередной кусочек мяса. Эмми села и начала жадно есть. Мужчина склонился над костром.
      – Мое имя Дэвид Шредер, – проговорил он. – А ваше?
      – Эмили Томпсон, – проговорила она с полным ртом. – Среди своих – Эмми.
      Мужчина глянул на нее изучающе:
      – Вы оставили свой чемодан в моей палатке.
      – Я подумала, что смогла бы здесь остановиться.
      – А я подумал, вы его оставили по ошибке, – беззлобно пробурчал Дэвид.
      – Нет. Я не делаю ошибок! – с вызовом ответила Эмми.
      – Счастливая! – Шредер иронично улыбнулся и принялся за ужин.
      Наевшись, он собрал при помощи оставшегося куска хлеба с тарелки жир. Затем, подбросив в огонь несколько поленьев, вытащил из внутреннего кармана своей куртки блокнот, а из кармана жилетки выудил несколько карандашных огрызков.
      – Наденьте шляпу! – почти приказал Дэвид.
      Эмми нехотя сделала то, что просили. Шредер встал перед нею и посмотрел на девушку так, словно она была деревянной…
      Глаза Дэвида замелькали вверх и вниз от нее – к блокноту. От блокнота…
      Эмми рассматривала его зеленую, не очень чистую вельветовую куртку, нестиранную серую фланелевую рубаху. Выражение его глаз было как у полуголодного ястреба, а сжатые губы Дэвида и его грозный крючковатый нос вызывали ощущение чего-то хищного.
      – Дайте мне посмотреть! – осторожно попросила Эмми.
      Вместо ответа Шредер вырвал листы из блокнота, скомкал их в шарик и бросил в огонь. Затем он вытащил из кармана пачку сигарет, закурил и объявил:
      – Я собираюсь прогуляться. Можете укладываться, когда захотите.
      Эмми устала до смерти. До ухода Шредера она и не осознавала, насколько устала. Поэтому она быстренько загасила костер песком, влезла в палатку и разложила одеяла.
      Потом Эмми развязала веревку на розовом чемоданчике, открыла его и достала ночную рубашку.
      Ласково погладив пальцами плотную шелковую ткань, девушка выскользнула из своих одежд и какое-то время сидела нагая, с распущенными волосами. Затем она надела ночнушку и, юркнув под одеяла, тайно улыбнулась их терпкому запаху.
      Спать Эмми не собиралась. Она намеревалась ждать Шредера, но, к сожалению, скоро уснула.
      Было уже темно, когда до нее донеслись слова:
      – Эй, вы забрали оба одеяла! – Дэвид чиркнул спичкой. – Ну же, передайте мне хотя бы одно…
      Эмми видела голодный блеск его глаз до тех пор, пока полы палатки не захлопнулись. С волочившимся позади одеялом, Дэвид пошел к стоявшему на другом конце поля сараю…
      Когда утром Шредер подошел к палатке, Эмми уже разжигала костер. Рядом с костром лежал распахнутый розовый чемоданчик, и она сжигала его содержимое.
      – Дорогой способ готовить бекон, – сказал Дэвид, потягиваясь на свежем утреннем воздухе, невыспавшийся и небритый.
      – Я вовсе не готовлю бекон, – ответила Эмми. – Но я рада слышать, что он у нас есть. Святые ангелы, я голодна!
      Дэвид кивнул на кучу пепла:
      – Для чего ты тогда сожгла этот мусор?
      Эмми охотно пояснила:
      – Освобождаю место. Дурацкий способ – жарить на палочке. Нам нужна сковорода. Я куплю ее и смогу носить в чемодане.
      Дэвид иронично поклонился:
      – Огромное вам спасибо, мадам!
      Он полез в палатку, чтобы взять свои бритвенные принадлежности и, когда выползал обратно, взгляд его остановился на Эмми. Та стояла к нему спиной, согнувшись над костром. На ней не было ни обуви, ни чулок. На ноги налипли лепестки лютиков, а юбка сзади волнующе приподнялась…
      – Здесь поблизости нет воды, – сказал Дэвид, – но через два поля есть озерцо. Я надеюсь, ты уже нашла его.
      Эмми ухмыльнулась в ответ:
      – И надеешься напрасно, я еще не умывалась.
      – Тогда тебе лучше пойти со мной.
      И Шредер двинулся, не оглядываясь. Было еще очень рано.
      Солнце всасывало росу с длинного ряда кустов боярышника и с миллиона крошечных алебастровых белых чашечек, каждая из которых предлагала свое содержимое его сверкающим лучам.
      Эмми промокла до колен. Наконец они достигли пруда, еще дымящегося в прохладе утра.
      Было безветренно и тихо, ветки ив неподвижно нависали над поверхностью воды. Солнце мягко освещало цветы кукушкиных слезок, растущих на берегу пруда. Над водой летали куропатки. Посреди пруда, с головой, откинутой на спину, спал лебедь.
      Дэвид достал из кармана маленькую кружку, зачерпнул ею воды, а из другого кармана – безопасную бритву и мыло. На корневище дерева он установил кусочек зеркала, снял куртку и рубашку и, встав на колени, начал бриться.
      Эмми откровенно рассматривала его какое-то время, затем повернулась и пошла к ивовым зарослям.
      Сбросив одежду, девушка посмотрела на свое упругое и гибкое тело цвета слоновой кости и, найдя его красивым, попробовала воду ногой, вздрогнула и плавно скользнула в озеро. И только оказавшись в воде, Эмми издала радостный крик.
      Дэвид обернулся и увидел ее руки, разбивающие сверкающую серебряную гладь, и ее тело, легко скользящее по воде.
      Ополоснув лицо, тело и грудь холодной водой, Дэвид вытерся и бросил полотенце на одежду Эмми под ивами. Затем пошел прочь, неся в руке котелок с водой.
      Когда Эмми вернулась к палатке, он раздувал угасающее пламя. Вода в котелке бурлила, и пока он заваривал, чай, Эмми поджарила кусок бекона.
      Больше ничего из еды не осталось, поэтому она заставила Шредера съесть бекон, а сама ела хлеб, запивая его горячим чаем. Волосы Эмми были распущены по плечам, и, когда они покончили со своим скудным завтраком, она достала из чемодана щетку с серебряной накладкой и стала расчесываться, позволяя спадать волосам черным водопадом. Высушив волосы, Эмми скрутила их в такой же тугой узел, как и вчера, и с вызывающим видом натянула чулки.
      – Твой отец будет сегодня на бегах? – спросил Дэвид.
      Синие глаза Эмми широко раскрылись.
      – Я помню тебя, – сказал он, – а ты меня нет. И если твой отец узнает, что сегодняшнюю ночь ты провела в моей палатке, мне от него достанется на орехи, да и тебе, думаю, тоже.
      Немного подумав, Шредер добавил:
      – Он великий человек, хотя и маленького роста!
      – Бог спаси его душу! – Эмми набожно перекрестилась, а затем ее пальцы прикоснулись к висевшему на шее крестику. – Вот уже шесть месяцев, как его нет в живых: он умер после того, как лошадь ударила его копытом.
      Дэвид тяжело вздохнул:
      – Мне очень грустно слышать об этом. Я видел его на бегах в Тарпорли год назад, и ты была с ним. А когда мы с ним подружились, тебя уже не было…
      – Я ездила с отцом в Тарпорли в течение пяти лет, – глаза Эмми наполнились слезами. – Хотя он и был всего лишь конюхом, из него мог бы выйти великий тренер!
      Она украдкой смахнула слезу тыльной стороной ладони.
      – Я рисовал тогда в Тарпорли лошадей, – заговорил Дэвид после непродолжительного молчания, – и мы договорились встретиться с ним сегодня.
      – Святой Боже! – воскликнула Эмми. – Как будто его дух послал меня сдержать обещание.
      – Даже если это так, – грустно отметил Дэвид, – мне очень жаль, что я не встретил его самого.
      – Сэр Джордж Гроули – его бич, – сказала Эмми со вздохом. – Сэр Джордж держал собственных лошадей: у него их было несколько, и без отца он ничего не мог с ними сделать.
      Эмми обвела грустным взглядом окрестности и стала вспоминать.
      – Это было прекрасное время. Мой отец имел собственный маленький коттедж. А потом сэр Джордж купил эту бестию, лягнувшую отца в живот, шесть месяцев тому…
      Дэвид достал портсигар и закурил.
      – И что было потом? – спросил он.
      Некоторое время Эмми молчала, потом продолжила:
      – О, кругом преобладала всеобщая доброта, и как только они не превозносили моего отца!
      Эмми поднялась и нервно заходила вокруг сидящего на бревне Дэвида. Тот не спускал с нее пристального взгляда своих черных, как угли, глаз.
      – Представляешь, они только и говорили о том, что им необходимо позаботиться о дочери такого человека, о том, что она не должна ни в чем нуждаться и так далее… – Эмми зло плюнула на землю. – И все это закончилось тем, что из меня собрались сделать прислугу!
      Девушка с размаху шлепнулась на край бревна рядом с Дэвидом. Он едва удержался, чтобы не свалиться в кострище.
      – Не так резво, Эмми! – попробовал пошутить Шредер.
      Девушка, не слушая его, заговорила опять, словно кому-то пыталась в который раз доказать свою правоту:
      – Я, как только поняла к чему идет дело, сказала себе: все, стоп, спасибо! Вот пережду, когда кончится зима, а затем уйду!
      Эмми пытливо глянула на Шредера:
      – Знаешь ты этих Гроули?
      – Слышал о них, – ответил Дэвид. – Древний род.
      – Слышал о молодом Тоби? Будущем лорде? – лицо девушки покрылось красными пятнами.
      С нескрываемым интересом Дэвид ответил:
      – Да. А что?
      Эмми хлопнула себя по коленям, как заправский жокей:
      – Все, забудь о нем!
      Потом, словно навсегда оставив прошлое, девушка встала с бревна и, оправив юбку, подошла вплотную к Дэвиду. Он слегка попятился, стряхивая пепел сигареты на свою куртку.
      – Что мы собираемся сегодня делать?
      Эмми уперлась в свои бока обеими руками и стала похожа на яркую деревенскую куклу. Дэвид отметил это про себя, как художник.
      – Я собираюсь на бега, – медленно проговорил он. – Ты же можешь делать все, что тебе вздумается.
      На такое предложение Эмми заявила с вызовом:
      – Мне бы хотелось пойти с тобой!
      Он глянул на нее с неожиданной свирепостью:
      – Какого дьявола ты мне навязываешься?!
      – Мне некуда идти, – Эмми опустила голову. – Некуда, совершенно некуда, – тихо добавила она.
      Дэвид продолжил разговор довольно мирно:
      – У тебя ведь есть место. Почему бы тебе там не остаться?
      – Потому, что я сама выбираю себе место, даже если его у меня и нет!
      С этими словами Эмми встала и нахлобучила на голову свое сомбреро. Затем она вытащила из палатки свой забрызганный макинтош.
      – Я хотела бы заплатить вам за ночлег! – девушка сердито схватила свой розовый чемоданчик.
      Дэвид сидел, оперев голову на руки, глядя на потухшие угольки и перебирая пальцами свои курчавые волосы.
      Эмми напряженно ждала ответа:
      – Ну, так как?!
      – Я одинок! – послышалось в ответ.
      Розовый чемодан мягко шлепнулся в заросли медуницы:
      – И ты еще пытался прогнать меня…
      Палатка была сложена и поместилась в старый армейский мешок времен Первой империалистической войны, со всем остальным имуществом Дэвида.
      Эмми с облегчением вздохнула, когда он взгромоздил рюкзак на свои узкие плечи.
      – Мне кажется, ты умеешь работать не только языком, – думая о чем-то своем, заговорил Шредер, и вышел на грунтовую дорогу. – Да, Эмми, в куске хлеба ты никогда не будешь нуждаться! Это ж так ловко упаковать мой вещмешок! – Дэвид восхищенно щелкнул языком.
      Эмми, польщенная похвалой, весело защебетала:
      – Ну, если о хлебе речь, – в данный момент я бы от него не отказалась! Если мы собираемся раздобыть себе еду, я могу кое-что предложить, – и она хитро подмигнула. – Я ведь могу заложить щетку для волос, которую украла у Гроули. И мы могли бы поставить потом эти деньги на лошадь.
      – В принципе ты могла бы ее заложить, – немного подумав, ответил Дэвид, – если бы нам удалось найти ломбард в центре Чешира. А я сделаю несколько набросков лошадей, и, может быть, продам их, а вечером я буду рисовать портреты в пабе. Хорошее дело – быть художником в этих счастливых краях!
      Они обсуждали все это, шагая по прекрасным цветущим полям, Дэвид, с оттягивающим плечи вещмешком, а Эмми, помахивая своим розовым чемоданчиком.
      – Я внимательно тебя рассмотрела сегодня утром, – заговорила девушка, время от времени забегая вперед. – Так вот, на твоих костях ничего нет, кроме кожи. Тебе нужен кто-то, кто бы следил за твоим питанием.
      – Я питаюсь нормально, когда есть чем питаться, – беззлобно пробурчал Дэвид. – И не надо обо мне заботиться. Я могу сам о себе позаботиться.
      Увидев, что Эмми сразу как-то вся поникла, Дэвид вдруг предложил ей:
      – Лучше давай споем!
      – Я не знаю никаких светских гимнов, – Эмми очень оживилась. – Знаю песню «Хватит, миссис Мурт» Идет?
      – Нет, под нее плохо маршировать. Давай лучше «Я – бродяга»!
      – О'кей! Начинай!
      Дэвид запел во все горло:
 
– «Я люблю своего хозяина, он мой лучший друг!
Вот почему я стою в очереди за куском хлеба,
Среди других, таких же безработных, как и я.
Аллилуйя! Я – бродяга!
Аллилуйя, аминь!
Аллилуйя! Возложи на нас свои руки!
Оживи нас вновь…»
 
      Эмми присоединилась к припеву и научила Дэвида тем словам, которых он не знал. Их пение далеко разносилось по окрестности.
      За поворотом дороги показались черно-белые домики и пруд.
      Возле одного дома Эмми увидела скамейку. Уставшая, она присела на нее. Когда она оглянулась, то увидела стоящую на пороге молодую хозяйку.
      Стараясь задобрить хозяйку и понравиться ей, Эмми поспешно заговорила ласковым голосом:
      – Я думаю, вы не будете возражать, если мы немного передохнем здесь. Мы направляемся в Биркенхэд, ботинки моего мужа почти развалились, а там нас ждет работа, благодарение Господу…
      Дэвид отупело смотрел на нее, а женщина смотрела на исхудалое лицо Дэвида и его измученные глаза. Эмми уловила ее взгляд.
      – Садись, дорогой! Отдохни, пока есть возможность. И так тяжело идти на пустой желудок, – Эмми похлопала по скамейке рядом с собой.
      Женщина ушла, но вскоре вернулась и поставила перед ними тарелки с хлебом и говядиной и горячий чай.
      Поев, Эмми собрала посуду и поставила ее у дверей дома.
      – Благослови вас Бог, – сказала она, – и вашего малыша, когда он появится на свет.
      Женщина покраснела от пронизывающего взгляда Эмми.
      – Пойдем, дорогой, – ласково обратилась она к Дэвиду. – Нам следует поспешить, пока дорога не заполнилась людьми, спешащими на бега.
      – Возьмите это, мадам, – сказал Дэвид, протягивая хозяйке дома забавный эскиз, который только что набросал. – Когда-нибудь это будет стоить больше, чем стоимость того, что мы съели у вас. Я подписал его.
      Шредер догнал Эмми у остановки автобуса.
      – Что это значит? – взревел он. – Ни разу в жизни я не попрошайничал, и не собираюсь этого делать. Если останешься со мной, запомни: мы должны зарабатывать себе на хлеб.
      Эмми хладнокровно ответила:
      – Возьми себе на заметку: иногда доброе слово может оказаться весьма кстати…
      Кое-как втиснувшись в переполненный автобус, они, безусловно, бесплатно, добрались до Тарпорли.
      Толпа хлынула в сторону ипподрома.
      Шредер, крепко держа за руку Эмми, старался идти с краю дороги. Становилось все теплее и теплее.
      Автомобили, фыркая и рыча, обгоняли всех, наполняя воздух дымом и пылью. И вдруг Эмми вырвалась и наперерез бросилась к желтому «бьюику». Раздался скрип тормозов. Из открытого окна машины посыпались проклятия, а потом один из сидящих в ней мужчин, закричал:
      – Эгей! Эмми! Откуда это ты? – он, вытянув руки, потрепал по щеке подбежавшую к нему девушку. – Я не слышал о тебе с тех пор, как старик помер.
      – Брожу по свету в поисках судьбы, – весело сказала Эмми, – и таскаю с собой своего голубка. Дэвид, подойди и познакомься с приятным джентльменом, букмекер Пигги Уайт.
      Пигги ногой толкнул дверцу «бьюика» и буквально вывалился на зеленую обочину дороги.
      Вслед за ним из машины выскочил маленький юркий еврей лет сорока. Он подбежал к Эмми и прижался к ее лбу своими мокрыми красными губами.
      Дэвид ошарашено смотрел на них.
      Эмми же обняла коротышку и потерлась головой, как кошка, о его небритое лицо.
      – Вот так встреча! Дод! Я уже не видела тебя вечность!
      Потом, сообразив, что Шредер впервые видит этого человека, взяла его за руку и подвела к Дэвиду.
      – Это Дод Розинг, клерк Уайта, – больше ничего не объяснив, Эмми вдруг присела возле своего розового чемоданчика. Открыв его, она вынула серебряную щетку.
      – Пигги! Есть товар для тебя. Сколько?
      – Ты что, стащила ее? – Уайт распрямился и взялся за пояс, охватывающий, как экватор, внушительную сферу его живота.
      – Должна же была я уйти от Гроули хоть с чем-то? – оправдываясь, ответила Эмми.
      Пигги повертел щетку в руках:
      – Монограммы нет. Достаточно безопасно. Десять шиллингов, – оценил он вещь.
      – Идет, – кивнула Эмми.
      Пигги достал банкноту. Эмили взяла ее и протянула Розингу.
      – Для малышки, – сказала она.
      Дод грустно кивнул.
      – С нею все в порядке? – встревожилась Эмми.
      – Да! – успокоил ее Дод. – Она – прелесть!
      – Поцелуй ее за меня и скажи, что мама скоро обнимет свою Кэтрин!
      Эмми приложила к своим губам указательный палец, поцеловала его, а потом провела им по пухлым устам Дода. Розинг сразу стал краснеть, но Уайт потянул его за полу пиджака.
      – Все, растаял уже. Хватит, поехали. У нас сегодня полно работы! – Пигги чуть втиснулся в машину и, нажав на стартер, начал медленно выруливать на дорогу. – Увидимся к вечеру! – долетело до Эмми.
      Шредер стоял в стороне под лиственницей и пристально рассматривал идущую к нему Эмми.
      Девушка подошла к Дэвиду и, как будто ничего не случилось, поправив на голове сомбреро, проговорила:
      – Пожалуйста, ничего сейчас не спрашивай. Пойдем, скоро первый заезд.
      Шредер поправил лямку вещмешка, что врезалась в его плечо, и, достав из бокового кармана небольшой блокнот, молча пошел в толпу.
      Они долго бродили среди людей. Здесь были «жучки», знавшие секреты успеха, но все еще носящие рванье, негритянские певицы, бренчащие на банджо, евангелисты и иудеи.
      В маленьких буфетах продавалась закуска и танцевали цыганские девушки. Попрошайки клянчили милостыню, а там, где стояли ряды автомобилей, знать ела икру и пила шампанское.
      Из автобусов выгружались все новые партии прибывающих из города людей, нагруженных свертками с едой и бутылками пива.