Ангел Габриеля

– Папа… Я думал, ты собираешься уходить. На работу в контору, – уточнил Габриель.

– Это вы, Тристан? – Как естественно прозвучало его имя в ее устах, какой надеждой осветилось ее лицо… – Вы решили остаться дома? Я очень рада.

На одну короткую секунду Тристан позволил себе насладиться прелестью ее улыбки, порадоваться одобрению, которым светились ее прекрасные глаза. Но тут же вспомнил, какой ужас он испытал всего несколько минут назад при мысли о похищении сына. «Ужас при мысли о похищении сына, с которым ты скоро расстанешься по своей доброй воле», – напомнил ему некий укоряющий голос. Упрек рассердил Тристана, и он устремил на Алану тот самый грозный взгляд, заставлявший его клерков дрожать от страха.

– Я как раз собирался уходить, когда обнаружил отсутствие Габриеля и…

Что он мог еще добавить? Сказать, что подозревал ее в похищении, потому что необдуманно предложил ей уладить это дело со Всевышним? Что может быть унизительнее и глупее…

– Так чем же вы тут заняты? – наконец спросил он, указывая на путаницу следов на снегу.

Габриель потихоньку отошел от отца и прижался к юбкам Аланы; непривычное упрямство было написано на его лице, подбородок с вызовом поднят.

– Алана сказала, ты очень сожалеешь, что тебе придется работать на Рождество. И раз тебя не будет, она обещала весь день играть со мной в разные игры.

Женщина решила подслатить горькую пилюлю и скрыть от Габриеля, что его эгоистичный и равнодушный отец решил забыть и о Рождестве, и о своем семилетнем сыне. Тристан уже открыл рот, чтобы оправдаться, но остановился. Пусть он эгоист, но не до такой степени, чтобы открыть сыну жестокую правду и погасить радостный блеск в его глазах.

– Мы уже купили с тележки остролист и имбирный пряник на завтрак. Знаешь, папа, он в форме человечка, а вместо глаз и пуговиц у него изюминки. Мне жаль было откусывать у него руки и ноги, но он такой вкусный, что я не смог удержаться.

– Вполне тебя понимаю, – поддержал сына Тристан. Он отлично чувствовал, что женщина по-прежнему бросает ему вызов. Но ведь именно она заставляет Габриеля радостно смеяться.

– И еще мы слепили снеговика, папа, такого, чтобы он был похож на тебя, в твоей шляпе и с твоей тростью. Но Алана сделала ему очень сердитое лицо. И я сказал, что его надо переделать.

Алана стряхивала снег со своей накидки.

– Габриель как раз запасся угольками, чтобы сделать вам веселую улыбку, – пояснила она, но почему-то ее слова камнем легли на душу Тристана. Алана похлопала Габриеля по щеке и продолжила: – Вот и займись этим теперь, молодой человек, пусть папа посмотрит, как у тебя это получится.

Тристан ожидал, что сын бегом бросится к снеговику, стоящему возле каменной скамьи; он вдруг осознал, что хочет видеть Габриеля смеющимся, проказничающим, бросающимся снежками в Алану. Чтобы глаза сына сияли радостью и блестели, как те снежинки, что сыпались с неба. Но Габриель послушным размеренным шагом направился к снеговику и начал исправлять кисло опущенные уголки его рта.

Воцарилось молчание, такое тяжелое, что Тристану показалось, будто он вот-вот задохнется. Наконец Алана заговорила, но так тихо, что Тристан с трудом разбирал ее слова:

– Вот все, что нужно вашему ребенку в этом мире: видеть, как вы улыбаетесь.

От негодования и обиды руки Тристана невольно сжались в кулаки. Именно эти чувства владели им в тот год, когда родился Габриель. Тогда навсегда умерла и надежда. «Но ведь гибель надежды не была виной Габриеля, – вновь напомнил ему внутренний голос. – Габриель тут ни при чем».

– Помните, как вы мечтали о пони, когда вам исполнилось двенадцать? – вывел его из задумчивости голос Аланы. – И как вы ликовали, когда наконец получили белого пони с золотистой гривой?

Откуда ей было известно о нем все до мелочей, хранящихся в самых отдаленных уголках его памяти? Тристан перевел на Алану недоуменный взгляд, вновь перебирая события прошлого, вновь переживая радости и неудачи.

– Я помню, но откуда вы знаете…

– Я подслушала рождественское желание Габриеля. Он готов поступиться всем, и Рождеством, и пудингом, и веселыми играми, даже пони, о котором так страстно мечтает, только бы вновь увидеть улыбку на лице своего отца.

Лучше бы она вонзила кинжал в грудь Тристана, это было бы милосерднее.

– Я прониклась сочувствием к вашему сыну, Тристан. Но не это заставило меня пробраться к вам в дом, а то, что Габриель сказал в самом конце. Он обращался к своей матери на небесах, но не получил ответа, и тогда он сказал, что на свете не бывает чудес. А раз чудес не бывает, то, наверное, там, наверху, нет и ангелов.

Тристан прижал руку к тому месту, где когда-то у него было сердце, а теперь одна тоскливая пустота. «Кто бы подумал, Господи, что Ты можешь наносить такие глубокие раны…»

– Папа, – позвал Габриель, и Тристан вздрогнул при звуке его голоса. Мальчик принес шляпу, лежавшую рядом со снеговиком, и протянул ее отцу, и Тристан смотрел и не мог насмотреться на мягкий овал его маленького лица, розовые губы и глаза в темных ресницах, которые так часто в последнее время смотрели в окно в поисках неведомого. Теперь Тристан знал, чего искал Габриель. Он искал ангелов, чудеса и мать, которая никогда к нему не вернется.

– Тебе она понадобится, чтобы идти на работу, – объяснил маленький мальчик. – Посмотри, Алана украсила шляпу самой красивой веточкой остролиста. Она сказала, ты должен быть нарядным, раз собираешься работать на Рождество.

– Так она и сказала? – переспросил Тристан, точно зная, чего он заслуживал по мнению мисс Макшейн: она умела изобрести для него пытку, и с каждым разом все более изощренную.

– Алана хотела отнести шляпу обратно и положить на полку, чтобы сделать тебе сюрприз. Она сказала, что хочет тебя обрадовать. Ну разве она не ангел?

Алана придумала для него самое жестокое из наказаний, но Тристан мог лишь благодарить ее, потому что она открыла ему, что у него давным-давно нет сердца. И еще он был благодарен Алане за то, что она заставила его увидеть Габриеля, увидеть по-настоящему, впервые с тех самых пор, как умерла Шарлотта. Нет, он ни за что не обидит больше сына за то короткое время, которое оставалось у них до разлуки.

– Да, шляпа выглядит очень… празднично, – похвалил Тристан и протянул руку, чтобы взять ее.

– Позвольте мне, мистер Рэмзи, – перехватила шляпу Алана и с показным усердием принялась стряхивать снег с ее полей.

Тристан наблюдал за ней, вдруг заметив новое выражение в ее глазах: в них было понимание, сочувствие, прощение и еще нечто, что потрясло его до глубины души. Если он не ошибся, то это нечто было сродни любви…

Какая ерунда, нелепая выдумка, сумасшествие, которое пробралось в дом вместе с Аланой, рождественскими желаниями и снами Габриеля… Ему следует на время куда-нибудь отсюда уйти, собраться с мыслями, обдумать, что все это значит. Алана и ее чудеса, ангелы и венок из омелы, и Габриель, готовый отдать все на свете за улыбку отца. В конторе «Рэмзи и Рэмзи» он наконец наведет порядок в своих чувствах.

Тристан взял шляпу и собрался надеть ее, и тут из нее ему на голову посыпался снег. Он охладил его щеки, проник в рот, даже за воротник сюртука и водяной струйкой стек по теплому телу. Габриель в ужасе смотрел на Тристана, но несносная женщина рядом с ним буквально сияла от радости.

– Я говорила тебе, Габриель, что хочу побыстрее вернуть шляпу твоему отцу, – пояснила она с удовлетворенной улыбкой. – Вот я это и сделала.

Она явно очень гордилась собой. Как карманный воришка, только что похитивший часы и с насмешкой подсматривающий из-за угла, как гневается его жертва.

Ему следовало слегка рассердиться на нее, сдержанно выказать свое недовольство, но ни в коем случае не раскрывать перед ней всю силу своего раздражения. Но раздражение и гнев исчезли неведомо куда. Снежный душ охладил его горячность.

Губы Тристана растянулись в невольной улыбке, наверное, самой первой после смерти Шарлотты. Он снял шляпу и долго изучал причиненный ей ущерб. Вероятно, он все-таки сошел с ума, мелькнуло у него в голове.

Движимый непонятным желанием, он вновь наполнил шляпу снегом и надел ее на голову Габриелю, так что она закрыла его лицо до самых ушей. Мальчик засмеялся и затряс головой, отчего из-под полей на него обрушилась маленькая снежная лавина.

– Папа, это не я первый начал, это она! – И он показал на Алану.

– Неужели? – притворно удивился Тристан и неторопливо направился к Алане. Она уже подхватила юбки, чтобы бежать, но он поймал ее и заключил в объятия. – Вы так много знаете обо мне, мисс Макшейн, что, наверное, помните, какое наказание полагается за купание в снегу члена семьи Рэмзи. Я обязуюсь произвести эту экзекуцию.

Он зачерпнул со скамьи пригоршню снега и залепил ею насмешливую улыбку на ее лице. Алана выплюнула снег и засмеялась, она даже не пыталась высвободиться из плена его рук. Тристан же впитывал исходящие от нее тепло и энергию, свежий запах снега и остролиста, он любил ее и сына и даже снеговика, теперь улыбавшегося веселой улыбкой.

Он хотел поцеловать Алану; желание было настолько сильным, что у Тристана сдавило горло и поплыли круги перед глазами.

Нет, им определенно овладело безумие. Это невозможно… Подумать только, какие чувства она пробудила в нем, как отыскала путь к его сердцу! Кто она такая? Откуда явилась?

И все же сейчас он, как и Габриель, был очарован ею и не желал срывать волшебную завесу и возвращаться к действительности. Черт возьми, что в конце концов с ним происходит? Дрожь ужаса пробежала по его телу.

– Габриель. – На этот раз имя сына прозвучало почти как приказ. Глаза мальчика расширились, и он застыл на месте. – Отнеси шляпу Берроузу, пусть он ее просушит.

Уныние отразилось на лице Габриеля.

– Хорошо, папа, только, пожалуйста, очень прошу тебя, не сердись на Алану. Может быть, ангелы шутят, когда набивают шляпы снегом. Обещаю тебе, что буду следить, чтобы впредь она вела себя прилично. Я не позволю ей больше проказничать, только разреши ей остаться!

– Делай, что я тебе приказал, Габриель. – Тристан попытался смягчить свой тон при виде огорчения, отразившегося на лице сына. – Скажи Берроузу, чтобы он не забыл снова засунуть за ленту веточку остролиста, когда почистит шляпу, – добавил он. – И пусть миссис Берроуз приготовит для тебя хороший горячий шоколад.

– Но, папа, а как же мой ангел…

– Мы с мисс Макшейн должны обсудить кое-какие вопросы. Наедине.

– Но ты не уйдешь, не простившись со мной, Лани? Поклянись! – умолял Габриель. – Ты обещала провести со мной целый день!

– Я всегда выполняю свои обещания, Габриель.

Минуту мальчик колебался, не зная, как поступить. Потом бросил еще один взгляд на женщину, которая заставила его поверить в волшебство, повернулся и побежал к дому.

Тристан смотрел вслед сыну и пытался обрести душевное равновесие, потерянное с тех самых пор, как Алана Макшейн слетела прямо в его объятия и в его жизнь с вершины башни из стульев. В конце концов в нем победила логика, ведь по своей природе он был разумным и рассудительным человеком. Неужели он не изыщет способа справиться с маленьким мальчиком и женщиной, которая проникла в его дом через незапертое окно?

– Вы опять намеренно бросили мне вызов, мисс Макшейн, – очень спокойно произнес Тристан. – Возможно, мне следовало бы на вас рассердиться. Однако, надеюсь, мне хватит мужества признать свои ошибки. Вы были правы, оставшись с Габриелем. Я это теперь вижу.

– Неужели?

Какие изумленные, но приветливые глаза, какая доброжелательная улыбка! Тристан готов был протянуть руку и потрогать это чудо, чтобы удостовериться в его реальности.

– Габриель очень одинок последнее время. Ему нужна гувернантка на те оставшиеся дни, что он проведет в этом доме.

– Вот как. Значит, вам нужна гувернантка. Но ведь вы меня почти не знаете.

– А то, что я о вас знаю, скорее говорит не в вашу пользу. Гувернантка должна обладать спокойным, выдержанным характером, чего никак не скажешь о вас. Но ясно, что кто-то должен присматривать за мальчиком. При обычных обстоятельствах я бы потребовал у вас рекомендации, но вы уже показали, что умеете обращаться с Габриелем. Он успел привязаться к вам.

– Габриель – прекрасный ребенок, отзывчивый и очень ласковый. Любая гувернантка с удовольствием заняла бы это место. Но что касается меня, то я собираюсь вообще навсегда покинуть Лондон.

Почему его так испугала эта весть?

– Но я не предлагаю вам постоянного места, вы будете нужны мне всего на две недели, – сказал он. – Через две недели Габриель уедет к моей сестре. Мне кажется, что такой короткий срок мало что изменит в жизни простого смертного. И даже ангела, – добавил он с полуулыбкой.

– Не знаю, что вам ответить, – задумчиво сказала Алана и устремила на Тристана загадочный взгляд своих янтарных глаз.

– Ради моего сына вы решились проникнуть в чужой дом. Неужели вы не согласитесь ради него пожертвовать двумя неделями, причем за очень щедрое вознаграждение? Могу вас заверить, что вы не пожалеете. Но я ставлю вам кое-какие условия.

– Уточните какие.

– Я не потерплю больше всех этих рождественских выдумок, так и знайте.

– Но Габриелю наверняка не повредят простые детские игры…

– Играйте с ним в любые детские игры, но только так, чтобы я ничего не слышал. И еще. Больше никаких разговоров об ангелах и волшебстве. Я не желаю, чтобы мальчик испытал разочарование, когда вас здесь уже не будет.

– Вы в самом деле верите, что я могу навредить Габриелю?

– Я бы сказал, что в отличие от моего сына я не верю в ангелов, звезды, чудеса и благодеяния, которые падают к нам с небес, даже если их сопровождают гирлянды из остролиста и пучки омелы.

Внезапная печаль омрачила черты Аланы.

– Я не знаю, кто вы такая и зачем сюда пришли, – продолжал Тристан, – но я понимаю, что на время вы понадобитесь Габриелю. Я также помню, что вы хотите расстаться с Лондоном. Если это так, я постараюсь объяснить это Габриелю.

Она смотрела на него с немым вопросом.

– Я думала, что уже выполнила здесь свой долг, но, может быть, я ошибаюсь.

Тристан нахмурился. Она говорила так, будто явилась сюда с какой-то целью. Спустилась с небес по лунному лучу. Будь проклята эта женщина, почему она смотрит на него с таким осуждением? Почему столько разочарования в ее прекрасных глазах, как если бы он не оправдал ее надежд? Как если бы она ждала от него чего-то другого? Чего – уж не чудес ли? Он никогда не был способен на чудеса, даже для жены и сына.

Какая разница, подумал он с раздражением. Они даже не будут встречаться в этом огромном доме. Она проведет здесь всего две недели. Две недели, и Габриель с его ангелом навсегда исчезнут отсюда.

Глава 5

Чердак походил на цветущий луг с богатой палитрой разнообразных оттенков, от самого яркого до самого бледного. Несколько выгоревшие бальные платья и нижние юбки, вышедшие из моды сюртуки и невыносимой яркости жилеты были вытащены из сундуков и разбросаны повсюду Габриелем, который использовал их для игры в шарады.

Вместе с Аланой они придумывали шарады, и тюрбан его бабушки украсил голову грозного неверного Саладина, а серебристый легкий шарф служил перевязью мужественному Ричарду Львиное Сердце. Они играли в шарады, и Мария Антуанетта шла на казнь, а сэр Ланселот спасал из пламени свою Гиневру.

Чего они только не придумывали, сколько было смеха! Они даже забыли, что сегодня Рождество и что по этому случаю каждый дом в городе полон гостей и родных, и все танцуют, пируют и веселятся.

Алана взглянула на своего маленького подопечного, спавшего на куче одежды, сжимая в руке надкусанное печенье. Если бы только Тристан мог видеть сейчас своего сына…

Тристан, с его полными грусти глазами и сурово сжатым ртом, с его широкими плечами, сгорбившимися под тяжестью мучительных переживаний, в которых он не мог признаться даже самому себе, не то что другим. И совсем другой Тристан в саду, его черные волосы припудрены снегом, красивое мужественное лицо оживлено…

Она очень рассердилась вчера на этого человека, который за прошедшие годы превратился в желчное, язвительное существо. Но в ту минуту откровения в саду, когда с его лица спала маска, Алана увидела его страдальческие глаза, ощутила его ранимость, признала в нем того прежнего, чуткого, доброго, любящего Тристана, хотя теперь он смотрел на нее через решетку им же самим созданной темницы.

Она устремилась к нему всем своим сердцем и отдала бы всю жизнь, только бы его глаза вновь засияли прежним светом. Она бы пожертвовала ради этого даже целым королевством, если бы небеса сделали ей такой подарок.

Алана принялась за уборку, укладывая одежду обратно в сундуки. Внезапно ее взгляд привлекла лошадь-качалка со сломанной ногой, слишком неустойчивая, чтобы на ней мог качаться ребенок, но и слишком дорогая сердцу, чтобы выбросить ее на помойку. Пространство под стропилами было переполнено воспоминаниями, отзвуками детства, первых балов и отшумевших свадеб, грустных траурных церемоний и погибших снов.

Алана забрела в самый дальний угол в поисках чего-то, что напомнило бы о прежнем, дорогом ей Тристане: писем тех лет, когда он учился в Харроу, или его крикетной биты.

Книга в кожаном переплете скрывалась под сломанным веером, и Алана вытащила ее наружу, прочитав на обложке надпись золотыми буквами: «Дневник Шарлотты Софии Кениг».

Шарлотта Кениг. Значит, этот дневник принадлежал жене Тристана. Алане следовало положить его обратно, туда, где слой пыли и паутины окончательно похоронит прерванные мечты, погубленные жизни и любовь.

Она не имела права читать эти страницы, но где еще найдет она ответ на мучившие ее вопросы, кто еще откроет ей правду, объяснит причину, изменившую мальчика Тристана, некогда подарившего ей рождественскую гинею?

«Я не могу, – подумала она, – я не могу читать о том, как Тристан ухаживал за ней, как он целовал ее. Как они полюбили друг друга. Я не выдержу такой пытки…»

Алана уже представила себе изящную белокурую девушку в объятиях Тристана и их первый любовный поцелуй.

Но если в дневнике спрятана тайна Тристана? Если, узнав ее, она сумеет помочь ему?

Дневник открылся прямо посередине, и взор Аланы упал на строку, написанную аккуратным почерком: «Сегодня Тристан попросил меня стать его женой…»

Слова острым ножом пронзили сердце Аланы. Она захлопнула дневник и сунула его обратно на полку, споткнувшись в спешке и чуть не упав на покрытую покрывалом кучу каких-то предметов. Раздался грохот, и деревянная рамка упала на пол, больно ударив Алану по ноге. Она наклонилась, чтобы вернуть рамку на место, и заметила под покрывалом блеск позолоты. С чувством вины она отодвинула материю в сторону. Как она смеет рыться в чужих вещах? Что заставляет ее бродить по чердаку в поисках прошлого, участницей которого она никогда не была, искать семейные реликвии людей, не связанных с нею родственными узами?

«Я только взгляну», – нашла она себе оправдание, сняла покрывало и ахнула от изумления. В слабом свете, льющемся из чердачного окна, Алана увидела беспорядочную груду картин: одни в рамах, другие на подрамниках, словно кто-то поспешно бросил их здесь, чтобы они больше не попадались на глаза.

На первой картине был изображен белый пони с золотистой гривой под попоной, как у средневекового рыцаря, а верхом на нем одетая сказочной принцессой маленькая девочка Бет Рэмзи, сестра Тристана. Сцена была живой и полной красоты, чего удается достичь только очень юным живописцам, и Алана замерла от восторга. В углу картины вилась размашистая подпись «Тристан Рэмзи».

Алана отставила в сторону портрет Бет и обнаружила под ним натюрморт: букет роз, веер и бальное карнэ с именем его владелицы Эллисон, воспоминание о первом бале и знак нежной любви Тристана к своей второй сестре.

Голос мальчика всплыл в памяти Аланы, и она услышала слова, перекрывающие завывание зимнего ветра: «Я буду самым великим художником на свете…»

Тогда Алана поверила ему всей своей детской душой, но она и представить не могла удивительной глубины его таланта и остроты восприятия, которой он обладал. Предметы и краски на картине были столь живыми и натуральными, что Алана невольно протянула руку, чтобы потрогать капельку росы на розовом бутоне, почти ожидая почувствовать влагу на пальцах.

Своим талантом Тристан мог соперничать с самыми знаменитыми художниками, в его картинах жил особый дух, притягивающий взгляд и заставляющий бесконечно любоваться ими.

Со следующего полотна на Алану смотрела молодая женщина в подвенечном платье, и Алана почувствовала невольную боль в груди. Каждый мазок кисти передавал особую нежность и надежду, каждый оттенок свидетельствовал о страстной и преданной любви. Почему же события приняли такой ужасный оборот?

Может быть, Тристан перестал рисовать оттого, что Шарлотта умерла? Может быть, Тристан лишился таланта, как отец Аланы потерял свой чудесный голос, потому, что его душевная рана была слишком глубока и жизнь потеряла для него смысл? Но Томас Макшейн, несмотря на весь свой талант, был слабым человеком, в то время как темные глаза Тристана светились упорной внутренней силой. И даты на полотнах свидетельствовали о том, что Тристан перестал рисовать через три года после свадьбы, задолго до смерти Шарлотты.

Алана уже начала закрывать картины покрывалом, когда откуда-то вывалилось еще одно небольшое полотно. Она хотела положить его обратно, но, вглядевшись, была уже не в силах от него оторваться. Ни одна из оставленных здесь картин не могла сравниться с этой по силе производимого впечатления.

На картине был изображен ангел. Золотые кудри облаком окружали его бело-розовое лицо, темные глаза смотрели прямо на Алану, а одна пухлая рука тянулась вверх, чтобы поймать падающую с неба звезду. Но рука осталась недорисованной, мечта – неосуществленной. Это был лишь набросок руки, устремленной вверх, к недостижимому идеалу.

Почему Тристан не дописал картину? Один взгляд на нее вызывал слезы на глазах. Тристан будто позволил Алане заглянуть в свое святое святых, и она поняла, как много потерял этот человек.

Заскрипели ступеньки лестницы, но Алана даже не обернулась. Ее глаза были полны слез, и она боялась, что расплачется.

– Габриель! Алана! Где вы? – позвал встревоженный, неуверенный голос Тристана. Алана догадалась, что неведомая сила, которой он не мог противиться, привела его на чердак. Она знала, что ей следует прикрыть картины покрывалом, защитить их, как защищают глубокую рану от воздействия воздуха, но она не могла сразу расстаться с миром, живущим на полотнах Тристана.

– Время ужинать, – начал Тристан и осекся. Алана почувствовала, что он смотрит на нее и на свои картины. На этот раз он поймал ее, когда она забралась к нему в душу.

– Тристан, – сказала Алана и, обернувшись, увидела его спутанные ветром волосы, упрямый подбородок, все его прекрасное сильное тело и в первую очередь откровенную глубокую боль в глазах.

– Наверное, мне надо попросить у вас прощения, – запинаясь начала она. – Но я не стану этого делать. Я не жалею, что увидела замечательные картины, равных которым не видела никогда.

– Судя по всему, у вас там, на небесах, не слишком много живописцев? Надо думать, Микеланджело все-таки получил разрешение на вход после всей той работы, что он проделал в Сикстинской капелле.

Он шутил над своей детской мечтой, но Алана по-прежнему видела муку в его глазах.

– Тристан, я говорю правду. Ваши картины ни с чем не сравнимы. Я знаю, что вы хотели стать художником, но не подозревала в вас такого таланта. Вы должны показать свои картины людям, а не держать их на чердаке.

Тристан горько рассмеялся.

– На чердаке им и место. Эти картины не более чем сор, я напрасно потратил на них время и силы.

– Как вы можете так говорить? У вас есть дар создавать удивительные вещи, и, уж конечно, вы знаете, что по-настоящему талантливы. Наверное, в Риме все художники без исключения были готовы взять вас в ученики.

– В Риме? – удивился он.

– Ну да, вы же собирались туда поехать, чтобы учиться живописи. Вы только и мечтали об этом. Я помню, как вы…

– А я делаю все, чтобы об этом забыть.

Его смущенный, растерянный взгляд встретился с ее взглядом, но на этот раз он не стал задавать ей вопросов. Быстрым движением Тристан натянул покрывало на беспорядочную кучу картин, и Алане почудилось, что одним движением руки Он погасил солнце.

– Это были глупые надежды, не больше, пустые, как все детские мечты, – докончил он.

– Я вам не верю! Ваши вещи были уже упакованы. Вы отправлялись в Италию, вы и ваша жена… – Алана смолкла, вспомнив, какое ужасное разочарование она испытала, когда узнала о женитьбе Тристана. Как бежала она от ужасной правды, терзаясь ревностью и в то же время радуясь полноте его счастья. – Почему, Тристан? Почему вы не поехали в Италию?

– Наша торговая компания в тот момент терпела убытки. – Его лицо было мрачной, ничего не выражающей маской. – Я придумал, как ее спасти. Отец обнаружил у меня деловую жилку, мы начали зарабатывать деньги, заключать сделки. Это было куда важнее, чем пачкать краской полотно.

Было и еще кое-что, но Алана знала, что Тристан ей об этом не скажет. По крайней мере сейчас. Она смотрела в его темные настороженные глаза и сомневалась, что когда-нибудь он откроется перед ней до конца.

– Идемте ужинать. Миссис Берроуз сердится, если кто-то опаздывает и кушанья остывают. – Он повернулся К спящему Габриелю и осторожно потряс сына за плечо. – Вставай, лежебока, время ужинать.

Габриель зевнул и с улыбкой потянулся, его рука по-прежнему сжимала надкусанное печенье. Алана заметила, как тронула Тристана эта непринужденная доверчивость ребенка.

– Это ты, папа? Мы с Аланой играли в замечательные игры. Алане отрубили голову, а я был разбойником, который грабит богатых.

– Очень похвально. Скоро мисс Макшейн научит тебя лазить через окно в чужие дома, – как бы между прочим заметил Тристан.

– Нет, – простодушно отозвался Габриель, – в следующий раз мы подожжем дом. Она мне уже обещала.

– Вот как? – удивился Тристан, бросив вопросительный взгляд на Алану.

– Я пообещала ему, что мы сыграем в ту увлекательную игру, когда надо выхватывать из огня разные фрукты. Помните, у вас это особенно ловко получалось?

– Та игра, что называется «Сокровище дракона»?

– Она самая! Миссис Берроуз обещала дать мне после ужина все необходимое для нее.

– Она выполнит любую вашу просьбу, я только и слышу, как она вас расхваливает.

– Мне бы хотелось, чтобы вы присоединились к нам, Тристан, – с улыбкой сказала Алана.

На миг в его глазах вспыхнул интерес и тут же потух.

– Нет, у меня много работы на вечер, – покачал он головой.

Тристан повернулся и начал спускаться вниз по лестнице.

Алана бросила еще один, последний взгляд на гору картин, укрытых покрывалом. Она с легкостью представила себе Тристана в мансарде под самой крышей, где, пренебрегая усталостью, он работает от зари до зари, пока его рука не опустится в изнеможении и глаза не перестанут различать краски. И выражение удовлетворения на его лице после каждого особо удачного движения кисти… Почему-то она не могла представить себе Тристана запертым в конторе торговой компании, посылающим корабли во все концы света, в порты, где ему самому никогда не придется побывать, пересчитывающим штуки шелка, связки табака и бочонки бренди.

Алана встала, ощущая, как у нее устали колени от стояния на твердом полу, и еще раз приподняла покрывало, чтобы взглянуть на ангела, тянущегося к звезде. Как же случилось, что Тристан Рэмзи потерял свою мечту?

Удостоверившись, что Тристан и Габриель ушли, она взяла с полки дневник в кожаном переплете и положила его в карман передника. Где-то, на какой-то его странице, она обязательно найдет ответ на свой вопрос.

* * *

Когда Алана заглянула после ужина в кухню, там царил полный беспорядок, горы тарелок, кастрюль и сковородок загромождали широкий стол посреди комнаты, а миссис Берроуз с приветливой улыбкой на морщинистом лице подняла голову от лохани, в которой мыла посуду. Ее муж, дворецкий Берроуз, как всегда полный достоинства, вытирал большое блюдо. Они полюбили Алану как родную дочь сразу после ее появления в доме, в ту самую минуту, когда смех Габриеля вновь зазвенел в комнатах.

И Алана ответила им тем же; их честные добрые лица казались ей особенно прекрасными, потому что излучали участие и тепло.

– Я пришла за миской для игры в «Сокровище дракона», – объяснила Алана, – но, вижу, вы очень заняты…

– Что вы, милая, разве я позволю вам уйти безо всего? – сказала миссис Берроуз, отложив в сторону тряпку для мытья посуды и вытирая руки полотенцем. – Да пусть у меня осядет опара, если я не услужу такому ангелу, как вы.

– Прошу вас, я… – смутившись, начала Алана.

– Не надо отрицать, что вы совершили настоящее чудо, – у нас с Берроузом ведь есть глаза. Габриель совсем переменился, вот и сегодня тоже… Не могу сказать, как мы вам благодарны!

– Мы с ним немного поиграли в разные игры. Он очень хороший мальчик.

– Это правда. Но до вашего появления он всегда молчал, никогда не улыбался, а ведь он совсем крошка. Сегодня его не узнать: бегает, кричит, смеется, как и положено ребенку.

– Надеюсь, мы не слишком беспокоили вас.

– Вы нас беспокоили? Да что вы, мисс! – отозвался Берроуз. – Клянусь всеми святыми, это была настоящая музыка для наших ушей. Жаль только, что мистера Тристана не было, чтобы ее послушать. Он уж, наверное, забыл, когда в последний раз кто-то смеялся в этом старом доме. А было время, когда дня не проходило без веселья и радости.