ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Энакин ехал во чреве рыбы.

Буквально. И там воняло. Йуужань-вонгский органический эквивалент дыхательного аппарата — гнуллит, который надел Энакин — ничего не делал, чтобы смягчить гнусную смесь запахов речной рыбы-ползуна, угря-силмана, гниющих водорослей и густой слизи, покрывавшей внутренности вангаака подобно желе. Сам же дыхательный аппарат медленным и непрерывным своим подергиванием упрямо напоминал Энакину, что у него на лице сидит живое существо, засунувшее свои отростки в его горло и нос.

Утешало только то, что он полтора дня ничего не ел.

Раньше ехалось лучше. Существо-тральщик занималось ловлей, плывя с раскрытым ртом, расширявшимся в сплюснутую воронку десяти метров шириной. Вода процеживалась через фильтрующие мембраны в его заду, создавая подводный аналог бриза. Сейчас, когда брюхо было набито, губы плотно сомкнулись и поток воды сократился до необходимого минимума для сохранения живым улова, кишевшего вокруг Энакина.

Он вспомнил историю первой встречи своих мамы и папы на Звезде Смерти — историю, которую слышал много-много раз. Через несколько секунд после того, как они впервые увидели друг друга, им пришлось удирать от штурмовиков в мусоросборник. «Что за невообразимый аромат ты открыла!» — саркастически сказал отец своей будущей жене. Он тогда был не особо в восторге от нее.

«Я нашел лучший запах, чем ты, мама», подумал Энакин.

Мысль о Рапуунге, наслаждающемся наверху теплым ветерком Явина 4 и, без сомнения, испытывающем удовольствие от дискомфорта, в котором оказался его союзник-неверный, ничем не улучшила настроение Энакина. Будь у него работающий светомеч, он бы давно прорубил себе выход из вангаака, даже если бы это означало встречу с сотней йуужань-вонгских воинов. Из-за некоторых вещей смерть могла показаться приятной.

Он тут же обругал себя за эту мысль. Кое-кто в галактике пережил такие страдания, по сравнению с которыми его собственные невзгоды были словно день в садах Итора.

Ну, когда на Иторе еще были сады.

И все же Энакин был более чем готов выйти наружу. Он убивал время, заводя знакомства со своими соседями по чреву и осторожно убеждая самых активных, что его не надо кусать. Потом попытался расслабится и забыть о своем теле и о неприятных сенсорных данных, которые оно обрабатывало. Нашел Тахирай — страдающую, но живую. Ему показалось, что он на короткий миг нашел Джайну и снова потерял ее. Время растянулось и перестало иметь значение…

Какое-то странное движение встряхнуло Энакина. Он что, задремал? Сложно было сказать.

Движение повторилось — резкое сокращение мышц, протолкнувшее водных обитателей мимо него.

Следующая судорога швырнула его вперед, понесла к свету в потоке жижи и рыбы и выбросила в новый водоем. Что-то сильное схватило его за руку, выдернуло из воды, и он уставился мутным взором в лицо Вуа Рапуунга.

Воин поставил его на ноги и отсоединил гнуллит. Энакин закашлялся, отхаркивая воду, и несколько раз глубоко, с наслаждением, сделал вдохвыдох. Он посмотрел на Рапуунга.

— Рыба извергла меня, — сказал он.

Вуа Рапуунг вздернул голову:

— Это очевидно. Зачем ты мне это говоришь?

— Не обращай внимания. Где мы?

Вангаак выпустил свою добычу в узкую часть клинообразного бассейна. Широкая часть клина, до которой было около двадцати метров, переходила в еще большее водное пространство. Энакин и Рапуунг стояли на каком-то причале, окруженном слегка неровными коралловыми стенами шести метров высотой. Примерно через каждые шесть метров на стенах виднелись овоиды, по величине похожие на двери — скорее всего это и были двери, судя по их более темному оттенку. По-видимому, вангаак проник в этот комплекс через один из каналов, выходивших в острие клина. Энакин увидел свет дня и колышущиеся вдалеке деревья массасси.

А еще он увидел небо над головой.

— Я понял, — сказал Энакин. — Мы в одном из… как ты их назвал?

— Дамютеков.

— Точно. Они похожи по форме на звезды с лучами. Мы в конце одного из лучей. Это одно из строений, заполненных водой.

— В каждом дамютеке есть водосборник. Над некоторыми из них есть крыша, так что пространство можно использовать для других целей.

Энакин махнул рукой в сторону канала:

— Мы приплыли оттуда. Он выходит в реку, так я понял?

— Опять верно.

— Тогда почему вода в канале течет в реку, а не наоборот?

— Зачем столько ненужных вопросов? Водосборник наполняется снизу. Его корневые трубки добывают воду и минералы. Стоки сбрасываются в речку. И довольно об этом.

— Ты прав, — согласился Энакин. — Находим Тахирай и валим отсюда.

Рапуунг пристально посмотрел на него:

— Это не так просто. Сначала мы должны изменить твой внешний вид. Человек без ограничителя, разгуливающий на свободе? Потом мы должны выяснить местонахождение твоей другой джиидаи.

— Я могу ее найти.

— Я об этом подозревал, из того, что я слышал о джиидаи. Вы можете чуять друг друга на расстоянии, да?

— Что-то вроде этого.

— Значит, ты будешь моим охотничим аспеком. Но это еще не все. Даже если мы узнаем, где она…

— Мы должны будем проложить курс. Я понял. Ты определишь, где находится это место. А твоя месть? Как насчет нее?

— Когда мы найдем другую джиидаи, мы найдем и мою месть.

Холодок в голосе Рапуунга всколыхнул смутные опасения в глубине Энакинова сознания.

— Твоя месть — она ведь не против Тахирай? — спросил он. — Скажи мне, если это так.

Рапуунг продемонстрировал зубы в зловещей усмешке:

— Если бы я хотел отомстить твоей джиидаи, достаточно было бы оставить ее формовщикам. Ничего не может быть хуже, чем оказаться под пальцами Межань Куад.

— Межань Куад?

— Не повторяй это имя! — зарычал Рапуунг.

— Но ты только что назвал его!

— Если ты еще раз его повторишь, я убью тебя.

Энакин выпрямился.

— Рискни, — тихо сказал он.

Мускулы Рапуунга напряглись, искалеченные губы задергались. Он снова стал больше похож на опасное, ядовитое животное, чем на разумное существо. Затем воин с шумом вздохнул:

— Здесь я знаю, что нам лучше всего делать. Ты должен научиться меня слушаться. Как бы ты без меня проник внутрь периметра базы? Но дальше будет еще опаснее. Ты должен примириться с моими командами. Более того, чем дольше мы будем спорить, тем больше вероятность, что нас накроют здесь и сейчас. Наше счастье, что сюда еще никто не заглядывал. Ты прошел через ноздри этого зверя, но без меня ты не выживешь, чтобы спасти ее, пока ее сердце бьется.

«Возможно, он прав», подумал Энакин. Самолюбие — не черта джедая. Рапуунг своими словами колол его самолюбие, а он извивался, как лекку тви'лекка. Ему даже показалось, что он слышит голоса Джесина и дяди Люка, отчитывающих его.

— Извиняюсь, — сказал Энакин. — Ты прав. Что мы будем делать дальше?

Рапуунг коротко кивнул:

— Дальше мы сделаем из тебя раба.

Энакин думал, что уже прошел через некоторые неприятности, но он оказался абсолютно не готов к этому испытанию — позволить Вуа Рапуунгу имплантировать себе коралловый нарост. Тот выглядел в точности как те противные, покрытые язвами наросты, которые он видел на большем количестве йуужань-вонгских рабов, чем мог сосчитать. Он видел и чувствовал, как разумные существа теряли рассудок, истончались и исчезали в Силе, становясь бессмысленными марионетками йуужань-вонгов, и все из-за этой заразы.

— Он не настоящий, — сказал ему Вуа Рапуунг, — Но ты должен вести себя так, будто он настоящий. Ты должен выполнять определенные команды.

«Откуда ты знаешь, что это не обман?» — кричал Энакину его здравый смысл. «Откуда ты знаешь, что все это от начала до конца не было единым планом, заставившим тебя примаршировать на базу формовщиков и добровольно отказаться от самой своей сущности?»

У него опять возникло ощущение, будто глаза его ослепли, язык отрезан, а нервы пальцев онемели. Не было абсолютно никакого способа узнать, о чем думает Вуа Рапуунг.

Но почему-то было непохоже, что изуродованный воин таким образом доигрывает искусно составленную шараду.

— Значит, я должен вести себя как бессмысленный болван?

— Нет. Мы уже не прививаем эту форму ограничителя большинству рабочих невольников. Выяснилось, что он слишком изнуряет их. Какая польза от раба, который умирает или становится слабоумным? Имплантант всего лишь гарантирует, что тебя можно при необходимости приструнить. Если почувствуешь зуд, симулируй боль и паралич. Если будет действительно больно, симулируй смерть.

— Понял.

Так что Энакин позволил йуужань-вонгскому воину воткнуть эту штуку в свое тело, стараясь не морщиться, когда она укоренялась. Он сконцентрировался на распознании первого же признака — любого признака — того, что его воля ушла от него.

Когда Рапуунг закончил свое дело, Энакин чувствовал себя изнасилованным, как будто его тело превратилось во что-то омерзительное, но все еще чувствовал, что контролирует себя. Пока что.

— Где можно спрятать мой светомеч? — спросил Энакин. Рапуунг еще в джунглях заставил его выбросить одежду и снаряжение. Сломанное оружие было единственным имуществом, которое у него осталось.

— Он не работает.

— Я знаю. Где можно его спрятать?

Рапуунг на миг заколебался.

— Здесь, — сказал он. — В дальнем углу водосборника. Он останется незамеченным в органическом материале дна.

Энакин с неохотой последовал совету Рапуунга. Больно было смотреть, как светомеч, который он сделал своими руками, погружается в воду. Но с мечом его бы сразу схватили, и все.

Через несколько минут Энакин оказался в окружении йуужань-вонгов — их здесь были сотни. Они с Рапуунгом покинули большое строение через тот самый проход, через который туда заплыла живая лодка, и пошли вдоль набережной, проложенной параллельно каналу. Последний, как заметил Энакин, изгибался в сторону реки.

Между рекой и комплексами-дамютеками располагались трущобы — те самые, которые Энакин видел с гребня. В отличие от аккуратных строений, жилища эти, казалось, были расположены случайным образом — группа органических куполов и полых цилиндров, испещренных отверстиями. В большоей части домиков на вид едва хватало места, чтобы спать, и Энакин не видел, чтобы много народа входило или выходило оттуда. Большинство здешних йуужаньвонгов были похожи на рыбака, убитого Рапуунгом. У них было мало шрамов или не было совсем. Некоторые отличались уродливыми и гноящимися рубцами, как у Вуа Рапуунга, и на всех были такие же набедренные повязки, что носил Рапуунг, а теперь надел и Энакин.

Конечно, никакая это была не повязка, а что-то живое. Если оторвать ее от бедер, она медленно прикрекрялась обратно.

Кроме того, в ухе у Энакина был спрятан тизовирм, и речь окружающих долетала до него, как короткие вспышки. Но почти никто не разговаривал. Все молча шли по своим делам, лишь изредка вступая в зрительный контакт.

Энакин также обратил внимание, что он здесь не единственный человек. Людей здесь было изрядное количество, все с коралловыми имплантантамиограничителями. Выражение их лиц он легко узнавал; оно колебалось от полной безысходности до простой жалости к себе. Время от времени Энакин замечал у кого-то в глазах огоньки, означавшие, что он или она все еще надеется на спасение. Как и йуужань-вонги, никто не удостоил его более чем коротким взглядом.

— Ты! — закричал голос сзади. Рапуунг обернулся, а Энакин сделал то же самое медленно и неуклюже, стараясь сохранять на лице такое же выражение, как у виденных им людей.

Окликнувший их йуужань-вонг оказался воином — первым воином, которого Энакин здесь увидел. Сохранять спокойствие стоило больших усилий: до сих пор стоять так близко к воину означало биться с ним насмерть, а он участвовал в этом более чем достаточно.

Воин вздрогнул, увиде лицо Рапуунга, и на миг показалось, что он сейчас преклонит колени. Затем его глаза превратились в обсидиан.

— Это ты. Мне сказали в порту, что ты вернулся.

— Я вернулся, — ответил Рапуунг.

— Многие думали, что ты бежал от своего позора. Многие были рады, что больше не придется на него смотреть.

— Боги знают, что позора нет на мне, — ответил Рапуунг.

— Твоя плоть говорит об обратном, — возразил воин.

— Что ж, значит, это так, — сказал Рапуунг. — У тебя есть распоряжения?

— Нет. Какое задание тебе дал твой исполнитель?

— Я как раз иду говорить с ним.

— График траления уже составлен на четыре дня вперед. Ты мог бы провести это время в жертвоприношениях и покаянии, умоляя Йун-Шуно о заступничестве. Можно вложить слово в ухо твоего исполнителя.

— Это очень великодушно, Хал Рапуунг. Но мне не нужна помощь.

— Это не помощь — получить время на молитву, даже от богов, — отвечал Хал Рапуунг. — Иди.

Он резко повернулся и сделал несколько шагов, потом остановился:

— Раб. Почему он тебя сопровождает?

— Я нашел его бродящим бесцельно. Я веду его к своему исполнителю, чтобы тот дал ему задание.

— Бесцельно, говоришь? Ты же знаешь, что в диких джунглях скрываются несколько джедаев.

— Этот был здесь еще до того, как я потерялся. У него всегда был забывчивый характер.

Хал Рапуунг поднял голову.

— Так ли это? — Его голос опустился до шепота. — Я слышал рассказ — слух, по сути — что одна из этих джиидаи вовсе не джиидаи, а йуужань-вонг, каким-то образом сведенная с ума их колдовством.

— Я ничего не знаю об этих слухах.

— Да. Они появились лишь недавно. — он сплюнул. — Иди к своему исполнителю.

— Иду, — сказал Вуа Рапуунг.

— Вуа Рапуунг, ты — Опозоренный, — сказал Энакин, как только воин оказался за пределами слышимости. Он держал при этом голову опущенной и старался не слишком шевелить губами.

Рапуунг быстро огляделся, схватил Энакина за руку и швырнул его в ближайшее строеньице. Внутри было уютно, но стоял какой-то кислый запах, как от немытого ботана.

— Я тебе говорил, чтобы ты придержал язык? — рявкнул Рапуунг.

— Ты должен был мне сказать, — ответил Энакин. — Если хочешь, чтобы я молчал, сделай так, чтобы я не удивлялся каждые десять секунд.

Рапуунг несколько раз сжал и разжал кулаки. Он скрежетнул зубами:

— Я должен играть роль Опозоренного. Но я не Опозоренный.

— Прежде всего, что такое Опозоренный? Только не говори мне это свое: «О них не стоит говорить, об этой жратве».

— О них не… — начал Рапуунг и остановился. Закрыл глаза.

— Опозоренные прокляты богами. Их тела не способны правильно рубцеваться. Они плохо заживают. Полезные и почетные имплантанты, по которым различаются касты и которые отличают нас друг от друга, отвергаются их хилыми телами. Они бесполезны.

— Твои рубцы. Твои раны. Твои имплантанты сгнили.

— Я был великим воином, — сказал Рапуунг. — Командиром. Никто не сомневался в моей компетентности. А потом однажды мое тело предало меня.

Он вдруг заходил взад-вперед, ударяя ладонями по кораллу и царапая их.

— Но это сделали не боги. Я знаю, кто это сделал. Знаю, зачем. И она поплатиться.

— Женщина, чье имя ты мне запретил повторять?

— Да.

— И она — та, кого ты хочешь убить?

— Убить? — глаза Рапуунга округлились, затем он сплюнул. — Неверный. Ты думаешь, что смерть, которая приходит ко всем — сама по себе наказание. Моя месть будет — заставить ее признаться в содеянном, чтобы все узнали, что Вуа Рапуунг никогда не был опозорен! Чтобы йуужань-вонги узнали о ее преступлении. Моя месть будет состоять в том, что я буду знать, что когда она умрет — как бы она не умерла — она умрет в бесславии. Но убить ее? Я не дам ей этой чести.

— О, — сказал Энакин. Обо всем этом он мог бы догадаться. Несмотря на всю скрытность Рапуунга, Энакин по меньшей мере думал, что знает, что йуужань-вонг понимает под местью. Две быстрые фразы уничтожили эти предположения, и все, что он знал о Рапуунге, разлетелось на куски.

— Пока достаточно моей крови в твоих ушах? — спросил Рапуунг низким, холодным голосом.

— Еще один вопрос. Воин, которого мы только что встретили. Часть твоего имени такая же, как у него.

— Как и должно быть. Он мой родич по яслям.

— Твой брат?

Рапуунг слегка наклонил голову в знак подтверждения.

— Мы сейчас идем к исполнителю. Я предположу, что ты раньше работал на расчистке полей для выращивания светляков. Эти рабы живут дольше всех. Мы встретимся, когда мне удастся это организовать, не навлекая подозрений. Играй свою роль. Не сбивайся. Используй свои способности, чтобы найти ближайшее место, где держат другую джиидаи. Я увижу тебя где-то через семь дней. До того мы не обменяемся ни единым словом. Наблюдай за другими рабами. Разговаривай как они или вообще не разговаривай. А теперь идем.

Он выглянул наружу и вышел из домика, волоча Энакина за руку. Кажется, никто ничего не заметил. Вместе они пошли к самому большому зданию, незаметные среди прочих рабов и Опозоренных.

По крайней мере, Энакин на это надеялся.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Вспышка боли ударила Энакина по лбу так неожиданно и мощно, что ноги его подогнулись и он упал на колени на черный лесной грунт, ощупывая голову в поисках раны. Было такое ощущение, будто лоб разрублен от челки до переносицы. Кровь щипала глаза и переполняла нос.

Но когда он поднес руки к глазам, они были чистые. Обветренные, покрытые волдырями, натертые — несколько дней он выдергивал из земли грубые сорняки — но не окровавленные.

Энакин опять осторожно поторгал голову. Боль продолжала пульсировать, но теперь он почувствовал под пальцами неповрежденную плоть.

— Ты! Раб! — сообщил тизовирм в ухе, несомненно, переводя грубую ругань кого-то из охранников. Коралловый отросток слегка уколол Энакина в шею, и он понял, что ему приказано лечь. Он повалился на землю, как бревно, и стал судорожно дергаться. Это было несложно, при той боли, что уже гнездилась в его голове.

Когда Энакин решил, что уже достаточно отыграл свою роль, то встал на колени и вновь принялся за работу, хватаясь за стебли обветреннымим, ободранными руками и выдергивая траву корнем.

Йуужань-вонги не желали видеть у себя никаких машин, даже таких сложных, как мотыга. Кроме рабов, у них были биотические методы расчистки полей, но они, кажется, решили сперва извести всех своих рабов.

Взяться за стебель, расшатать его, вытянуть. В десятимиллиардный раз.

Боль все еще гудела в его черепе, понемногу отступая, и он начал различать детали в хаотических сполохах.

Это было не его лицо, не его кровь, не его боль. На самом деле резанули Тахирай. Она была вся в шрамах, как йуужань-вонг.

Это было уже слишком. С тех пор, как ее схватили, Энакин периодически чувствовал ее боль. Иногда это было словно зуд, иногда — как горящий метанол, вылитый на нервы. Но на этот раз было что-то настоящее, глубокое. Он ощущал ее дыхание и соль ее слез. Все было как тогда, в тот последний момент мира, которым они наслаждались вместе.

Вот только она была вся в крови, а он здесь занимался вырыванием сорняков. Если бы светомеч работал…

Но это уже проблема, да? Или одна из них. И до встречи с Рапуунгом оставалось еще несколько дней.

— Раб! — змеежезл легонько хлестнул Энакина по спине, и ему пришлось собрать все свое самообладание — так хотелось прыгнуть на охранника, отобрать у него змеежезл и поубивать всех йуужань-вонгов в поле зрения.

«Что они с тобой делают, Тахирай?»

Но он сдержался и стал в покорной позе, руки по швам.

— Иди с этой Опозоренной, — сказал охранник.

Энакин повернулся к означенной особе, молодой женщине без видимых шрамов. Она выглядела совершенно уставшей, но в глазах ее была определенная живость, которая отсутствовала у многих Опозоренных.

— Идите на третье поле светляков, что ближе всего к периметру. Покажешь ему, как собирать урожай.

— Чтобы выполнить норму, мне нужно больше, чем один спотыкающийся раб, — сказала женщина.

— Ты полагаешь, что твоя работа — спорить со мной? — рявкнул воин.

— Нет, — ответила она. — Я думала, назначать рабочих — это работа префекта.

— Префект сегодня занят. Или ты предпочитаешь выполнять норму одна?

Еще миг женщина продолжала вызывающе смотреть на воина, потом неохотно склонила голову:

— Нет. Зачем вы это со мной делаете?

— Я обращаюсь с тобой так же, как со всеми.

Она нахмурилась, но ничего не ответила. Вместо этого она сделала знак Энакину:

— Пошли, раб. Нам далеко идти.

Энакин пошел за женщиной, пытаясь восстановить контакт с Тахирай. Она была по-прежнему жива, это он мог сказать с уверенностью, но теперь она была дальше, чем звезды.

Так, словно она блокировала контакт.

— Как тебя зовут, раб? — спросила женщина. Это оказалось так неожиданно, что Энакин и в самом деле споткнулся.

— А?

— Я прошу прощения, но с чего это йуужань-вонгу захотелось пачкать свои уши именем раба?

— С чего это раб вообразил, будто дерзость может остаться безнаказанной? — ответила она.

— Меня зовут Бэйл Ларс, — сказал Энакин.

— Что с тобой, Бэйл Ларс? Я видела, ты чуть не упал. И этот грязнуля Вази тоже видел. Вот почему он послал тебя со мной, и теперь я не смогу выполнить свою норму.

— Он имеет что-то против тебя лично?

— Пуул. Ему свербит то, чего он никогда не получит против моей воли.

— Правда? А я подумал… — тут до него дошло, что он говорит, и он не закончил фразу.

Но женщина сделала это за него:

— Что ты подумал? Что я не откажу воину?

— Нет, вовсе не это, — сказал Энакин. — Я полагал… я думал, что для них, для остальных йуужань-вонгов, я имею в виду… ну, что вы, Опозоренные, не должны быть для них желанными.

— Мы не являемся желанными для нормальных, даже друг для друга. Но Вази ненормальный. Он любит слабых. Он может приказать Опозоренному сделать то, чего полноценный никогда не станет делать, и не захочет делать, и не захочет, чтобы это было сделано.

— Но он приказал тебе и ты не подчинилась?

— Он знает, что если он прикажет мне, я заставлю его убить меня. Поэтому он не стал мне приказывать. Он хочет, чтобы я пришла к нему. — она замолчала и сердито опустила взгляд. — И вообще, это не твое дело. Не забывай: что я для них — то же самое ты для меня. Однажды Йун-Шуно дарует мне избавление, и мое тело примет шрамы и имплантанты. Я стану полноценной, а ты навсегда останешься никем.

— Ты действительно в это веришь? — спросил Энакин. — Я так не думаю.

Она ударила его, довольно сильно. Когда он никак не отреагировал на боль, женщина задумчиво кивнула головой:

— Крепче, чем я думала. Может, мы и сумеем выполнить мою норму, — сказала она. — Если ты мне поможешь, я найду для тебя какую-нибудь награду.

— Я сделаю это исключительно для того, чтобы расстроить Вази, — ответил Энакин. — Хотя я могу и передумать, если ты будешь меня бить.

— Ты говоришь непристойности и не ждешь за это наказания?

— Я не знал, что это непристойно.

— Я слыхала, что вы, рабы — неверные, но даже неверные должны знать богов и их истины.

— Я думал, именно незнание и делает меня неверным, — сказал Энакин.

— Допускаю. Это глупо, и я раньше никогда не разговаривала с неверными, как сейчас, — она замялась. — Это… интересно. Может быть, пока мы работаем, мы можем скоротать время. Ты можешь рассказать мне о своей планете. Но придержи язык — может, я и Опозоренная, но я не опустилась в своем позоре.

— Это дело, — сказал Энакин. — Ты скажешь мне свое имя?

— Меня зовут Ууну.

Она показала рукой на низкую коралловую стену:

— Мы уже возле самого поля светляков. Они прямо за стеной.

— Что такое светляк?

— Еще момент, и ты увидишь. Вернее, услышишь.

— Услышу?

Но в тот же миг он действительно услышал — слабое гудящее бормотание, похожее на голоса маленьких животных. При этом оно не исходило из Силы, совершенно точно. Оно не давало знакомого ощущения глубины. Это было больше похоже на статический комлинк в голове.

Они обогнули стену. За ней обнаружилось поле, распаханное концентрическими кольцеобразными гребнями. На гребнях с интервалом где-то в метр росли растения, напоминавшие пучки коротких толстых зеленых ножей. Из центрального куста расло два, три или четыре коротких стебля, и на конце каждого стебля виднелось что-то наподобие кроваво-красного цветка из нитей. Цветки были размером с кулак, и именно от них, казалось, шел телепатический шепот.

— Что это такое?

— Приступай к работе. Я расскажу о них позже, когда увижу, что мы приближаемся к нашей норме.