Воины эрлингов по своему характеру не склонны долго спорить и разбираться в тонкостях, решая дела такого сорта. Стурл Однорукий, возможно, был более вдумчивым, чем большинство из них, но он потерял руку (и приобрел приличное состояние) во время набегов. Когда атакуешь деревню или святилище, тут не до размышлений. Перед этим сильно напиваешься, молишься Ингавину и Тюниру, а потом сражаешься и убиваешь и привозишь домой то, что находишь среди хаоса и развалин, тобой сотворенных.

Боевой топор и меч — достойное воздаяние за предательство, по его мнению. И они станут полезным дополнительным средством поднять авторитет Стурла в самом начале, как он надеялся, его благополучного правления на этом острове.

Ясновидящую Йорд и пять приближенных к ней женщин схватили в поселке на следующее утро, раздели догола (все они были костлявые, с обвисшими грудями, ведьмы, на которых не позарится ни один мужчина), привязали к столбам, поспешно врытым на поле возле памятного камня, там, где погибли влюбленные.

Когда за ясновидящей пришли, она пыталась сказать, заикаясь от страха, что она тогда обманула молодого Торкельсона. Она лишь сделала вид, что наложила на него чары, и послала его обратно в город, чтобы его там схватили.

Стурл Однорукий не прожил бы столько лет, если бы был глупцом. Он возразил, что парня так и не нашли. Или ясновидящая лжет, или парень разгадал ее обман. И хотя все знали, что юный Торкельсон искусно владел мечом и боевым молотом (как и следовало сыну Торкела Рыжего), он был еще совсем мальчишкой. И где он? Где конь? Она умеет колдовать, что она может ответить?

Она так и не ответила.

Шестерых женщин забили камнями, члены двух враждующих семей получили право кинуть первый камень, стоя бок о бок, как наиболее пострадавшие. Жены и девицы участвовали в казни наравне с мужчинами — один из тех случаев, когда им это позволили. Убийство шестерых женщин отняло довольно много времени (побивание камнями всегда требует много времени).

В ту ночь и на следующую эль был хорош. И второй корабль из южного Аль-Рассана — где живут люди со смуглой кожей, черными волосами и поклоняющиеся звездам — появился в гавани два дня спустя, приплыл торговать, чистое благословение Ингавина.

Жетоволосая девушка с материка стояла на краю поля, где совершалась казнь: младших женщин из поселка заставили прийти и смотреть. Вокруг ее тела обвился устрашающий змей, то и дело высовывающий свое ядовитое жало. Она одна не боялась его. Никто не стоял рядом с ней, пока они наблюдали за гибелью старух. Правитель не смог точно вспомнить, так как много выпил в тот день и в ту ночь, откуда он узнал о том, что этот змей ее укусил еще весной. Возможно, она сама ему рассказала.

Змея заметили. И не удивительно. Змеи обладают силой полумира. В ту ночь об этом много говорили. Все согласились, что это знак, предвестник власти.

Несколько дней спустя Стурл Ульфарсон назначил девушку новой вёльвой острова Рабади, когда корабль с юга закончил торговлю и уплыл. Обычно выбор не предоставляется мужчинам Рабади, но время было необычное. Ведь не каждый год ясновидящую забивают камнями? Может быть, такая перемена окажется полезной, позволит лучше контролировать силу женщин, сейта и ночного колдовства, сам поселок.

Стурл Однорукий не был в этом уверен, он даже не мог точно сказать, какие мысли или разговоры привели его к такому решению. События чередовались быстро, и он следовал за ними, как ладья следует за движением волн, как вождь на поле боя следует за течением битвы, как мужчина следует за желаниями женщины в любви.

Она молода. Ну и что? Все старухи мертвы. Можно было бы послать за женщиной через пролив в Винмарк, даже в сам Хлегест, но кто знает, что это им принесет и когда. В любом случае лучше не привлекать внимания тамошних мужчин, амбиции которых все время растут. Эта девушка спасла их от гнева духа, и, кажется, ее уже выбрал змей. Мужчины так говорили в тавернах.

К тому времени Стурл уже знал ее имя. Анрид. Она больше не появлялась в его доме, да ему и в голову не приходило просить ее об этом. Для правителя всегда найдется много девушек, нет нужды связываться для такого дела с ясновидящими, которые держат у своей постели змей в темноте или обвивают ими тело, придя посмотреть, как камни рвут плоть и дробят кости при утреннем свете.

Йормсвик был скорее крепостью, чем городом. Во-первых, только сами наемники и их слуги или рабы жили в его стенах. Мастера по изготовлению веревок и парусов, хозяева таверн, плотники, кузнецы, рыбаки, пекари, предсказатели судьбы обитали в поселке под его стенами. Женщин в Йормсвик не пускали, хотя проститутки обитали там и тут на извилистых улочках и в переулках у самых стен. Здесь женщина могла заработать по соседству с большим гарнизоном.

Нужно было сразиться с кем-нибудь, чтобы стать одним из жителей Йормсвика, и постоянно сражаться, чтобы им оставаться. Пока не станешь вождем, тогда можно надеяться, что набеги твоей дружины принесут тебе прибыль, если не будешь спьяну ввязываться в потасовки в тавернах.

На протяжении жизни трех поколений наемников из этой крепости у моря все знали и боялись — и использовали их по всему миру. Они сражались у тройных стен Сарантия (с обеих сторон, в разное время) и в Фериересе и в Москаве. Их нанимали (и переманивали) враждующие конунги и ярлы, борющиеся за власть здесь, на землях эрлингов, и дальше на север, до самых мест, где небо в холодные ночи переливается всеми цветами радуги, а стада оленей насчитывают десятки тысяч голов. Один прославленный отряд побывал в Батиаре, участвовал во вторжении каршитов в сказочный Родиас сорок лет назад. Только шестеро вернулись обратно богачами. Плату обычно получали вперед и распределяли ее заранее, но потом военную добычу делили между уцелевшими.

Уцелевшие могли здорово разбогатеть.

Но сначала надо было уцелеть при попытке попасть в город. Всегда находились молодцы, достаточно отчаянные или безрассудные, чтобы пытаться; обычно это происходило каждый год по весне. Зима определяет жизнь на севере: ее неизбежный приход; ее долгая, белая, яростная жестокость; затем бурление крови и Рек, когда она уходит. Весна у ворот Йормсвика была самым напряженным временем. Процедуру все знали. Даже козопасы и рабы. Подъезжаешь или приходишь к стенам. Называешь стражникам имя — иногда даже свое настоящее имя, — заявляешь о желании сразиться на поединке за право войти в город. В тот же день или на следующее утро человек, вытянувший жребий, выйдет и будет с тобой сражаться.

Победитель ночевал в стенах города. Проигравший обычно погибал. Не обязательно, можно было сдаться, и тебя бы пощадили, но на это рассчитывать не стоило. Репутация Йормсвика стояла на том, что его воинов боялись, а если позволять сельским парням сражаться с тобой на поединке, и уходить живыми, и рассказывать об этом зимой, у горящего очага, в каком-нибудь окруженном болотами селе, то ты не так уж и страшен, правда?

Кроме того, живущим внутри стен было выгодно отпугнуть соискателя любым способом. Иногда боевую руну мог вытащить утром из бочки воин, который слишком рьяно гулял в таверне всю ночь, или с женщиной, или и там, и там, а иногда у ворот оказывался не просто деревенский недотепа.

Иногда приходил человек, который знал, что делает. Они все попали в город таким же образом. Тогда ворота распахивались и нового наемника приглашали войти под тем именем, которое он назвал, — в Йормсвике не придавали этому значения, у всех в прошлом осталась какая-нибудь история. Ему показывали его лежанку, харчевню и командира. Они были теми же, что и у того воина, которого он сменил, что могло сулить неприятности, если у покойного имелись друзья, как обычно и бывало. Но это была крепость для самых стойких мужчин в мире, а не теплое местечко в кругу семьи.

В пиршественные залы Ингавина попадают, погибая с оружием в руках. Тогда наступает время расслабиться в компании зрелых, ласковых, уступчивых дев и богов. На этой земле приходится драться.

Берн понял, что сделал ошибку, почти сразу же, как только прошел, пригнувшись, в низкую дверцу задымленной пивной у стен города. Дело было не в ворах — воины Йормсвика сами служили надежной преградой для пришлых бандитов. Дело было в самих наемниках и в здешних порядках.

Чужак, подумал он, молодой человек, явившийся один, летом, с мечом у пояса, мог находиться здесь лишь по одной причине. А если он собирается утром бросить вызов, то любой мужчина в этой плохо освещенной комнате (в которой было все же достаточно светло, чтобы увидеть, что он собой представляет) поступит разумно, постаравшись защитить себя и своих товарищей от того, что может произойти завтра.

Берн осознал, что его могут убить, когда было уже слишком поздно, хотя до этого не обязательно должно дойти. Сидящие на скамьях ближе всех к тому месту, где уселся он (слишком далеко от двери, еще одна ошибка), улыбнулись ему, осведомились о его здоровье, погоде и урожае на севере. Он ответил как можно короче. Они снова улыбнулись, поставили ему выпивку. Много выпивки. Один человек придвинулся поближе и предложил стаканчик с костями.

Берн сказал, что у него нет денег на игру, и это была правда. Они со смехом ответили, что он может поставить свой меч и коня. Он отказался. За столом снова рассмеялись. Крупные мужчины, почти все, один или два меньше его самого, но мускулистые и крепкие. Берн закашлялся в густом дыму зала. На двух открытых очагах жарили мясо.

Он вспотел: здесь было жарко. Он к этому не привык. Он спал под открытым небом уже две недели, пока ехал на юг по летнему Винмарку. Зеленые деревья и молодая трава, лосось прыгает в еще холодных, быстрых реках. Он скакал быстро после того, как напал на одного человека и ограбил его, отобрал меч и кинжал и несколько монет в кошельке. Не имело смысла являться к стенам Йормсвика без оружия. Он не убил того человека, возможно, совершил ошибку, но он пока еще не убил ни одного человека. Завтра ему придется это сделать, или он, весьма вероятно, умрет сам.

Кто-то со стуком поставил перед ним на стол еще одну оловянную кружку с элем, расплескав напиток.

— Долгой жизни, — сказал этот человек и прошел дальше, даже не потрудившись остаться и выпить вместе с ним. Они хотели, чтобы он напился до бесчувствия сегодня ночью, понял Берн, а утром был вялым и двигался медленно.

Затем он снова обдумал свое положение. Нет никакой необходимости бросать вызов завтра Он мог проснуться с больной головой и провести день, стараясь ее вылечить, а вызов бросить на следующий день или через день. И они это знают, каждый в этой комнате знает. Они все проделывали это раньше. Нет, его первая мысль была более мудрой: они хотели напоить его так, чтобы он сегодня допустил ошибку, ввязался в ссору, чтобы его искалечили или убили, когда они сами ничем не рискуют. Следует ли ему чувствовать себя польщенным, что они сочли нужным так его обхаживать? Он не дал себя обмануть. Здесь были самые опытные солдаты-наемники севера: они не рисковали без нужды. Победа в поединке у стен, когда ты вытянул боевую руну, не сулит славы, только риск. Зачем же рисковать, если можно этого не делать? Если глупый путешественник зашел в пивную в ночь накануне поединка, демонстрируя свой меч?

По крайней мере, Берн спрятал коня среди деревьев к северу от города. Гиллир уже привык оставаться стреноженным в лесу. Интересно, помнит ли жеребец конюшню Тонконогого? Как долго лошади помнят такие вещи?

Берн боялся. Но старался не показать этого. Тут он снова подумал о воде и той черной, как смерть, ночи, когда повел серого коня в море с каменистого берега. Он ожидал, что погибнет. Ледяная стужа, конец зимы, кто знает, что ждало его в проливе, под водой, от чего он спасся. Быть может, он выжил не зря? Была ли у Ингавина или Тюнира какая-то цель? Собственно говоря, возможно, и нет. Не такая уж он важная персона. Но все равно нет необходимости идти с открытыми глазами навстречу другой смерти сегодня ночью. Тем более после того, как он вышел живым из моря на берегу Винмарка на рассвете серого дня.

Он взял новую кружку и отпил совсем чуть-чуть. Большая ошибка — прийти сюда. От таких ошибок умирают. Но он устал от одиночества, от ночей, проведенных в лесу. Ему хотелось пробыть хотя бы одну ночь среди людей, услышать их голоса, смех, перед тем как погибнуть утром в схватке с наемником. Он не продумал все как следует.

Одна из женщин встала и направилась к нему, покачивая бедрами. Мужчины освобождали ей дорогу в узком пространстве между столиками, хотя и не упускали случая ущипнуть там, куда могли дотянуться. Она улыбалась, но не обращала на них внимания, наблюдала, как Берн смотрит на нее. У него уже кружилась голова. Эль после того, как он так долго не пил, дым, запахи, толпа. Здесь так жарко. Женщина только что сидела с кряжистым темнобородым мужчиной, одетым в звериные шкуры. Воин-медведь. Кажется, здесь, в Йормсвике, они есть. Он вспомнил слова отца: “Некоторые говорят, что берсерки прибегают к колдовству. Это не так, но избегай схватки с ними, если можно”. Берн увидел сквозь дым очага при свете фонарей, что этот человек наблюдает за ним, пока женщина приближается.

Он вдруг разгадал и эту игру тоже. Встал как раз тогда, когда она остановилась перед ним, ее тяжелые груди колыхались под свободной туникой.

— Ты красивый парень, — сказала она.

— Спасибо, — пробормотал Берн. — Спасибо. Надо отлить. Сейчас вернусь.

Он протиснулся мимо нее. Она умело схватила его за причинное место. Берн с трудом удержался, чтобы не бросить виноватый взгляд на того самого могучего мужчину, от которого она только что отошла.

— Возвращайся скорее и порадуй меня, — крикнула она ему вслед.

Кто-то рассмеялся. Кто-то — крупный, русоволосый, с жесткими глазами — поднял взгляд от игры в кости.

Берн швырнул монету на прилавок и нырнул в дверь. Он сделал глубокий вдох; здесь, в ночном воздухе, чувствовался привкус соли, слышался шум моря, над головой сияли звезды, белая луна стояла высоко в небе. Те, кто сидел близко, должны были видеть, как он заплатил. И понять, что он не вернется.

Затем он быстро двинулся вперед. Он мог здесь погибнуть.

Было очень темно, не горели огни возле таверн, низких, беспорядочно разбросанных деревянных строений и комнат, где проститутки принимали мужчин. Темнота одновременно работала за и против Берна: его будет труднее найти, но он может легко налететь на группу людей, стараясь пробраться на север из этой путаницы строений. Берн был уверен, что его, спасающегося бегством чужака, с удовольствием схватят, чтобы допросить на досуге.

Он бросился в первый попавшийся темный переулок, почувствовал запах мочи и отбросов, спотыкался о кучи мусора, задыхался. Может, можно идти шагом? И тогда его не увидят убегающим?

Он услышал шум за спиной, у дверей пивной. Нет, нельзя просто идти. Необходимо спешить. Для них это будет развлечением, которое оживит ночь за стенами крепости, пока они ждут нового контракта и очередного путешествия. Способом не потерять боевую форму.

В темноте он налетел на бочку, лежащую на боку. Нагнулся, на ощупь поставил ее на дно. Крышки не было. Застонав от натуги, он перевернул ее, потея, и взобрался на нее, молясь, чтобы дно оказалось достаточно прочным. Оно было прочным. Он постоял, прикинул, как мог, расстояние в темноте и прыгнул на покатую крышу дома над ним. Уцепился, подтянул колено — ему мешал меч у бедра — и влез на крышу. Он понимал, что если в доме кто-то есть, они его услышат. И могут поднять тревогу.

Когда нет выхода, действуй так, словно то, что тебе нужно, сделать возможно.

Почему он сегодня ночью так часто вспоминает слова отца?

Распластавшись на крыше над переулком, он услышал на улице шаги трех или четырех человек. За ним охотились. Он глупец, сын глупца и заслужил ту судьбу, которая ждет его сегодня ночью. Он не думал, что они его убьют. Сломанная нога или рука избавит кого-нибудь от необходимости рисковать, сражаясь с ним завтра. С другой стороны, они пьяны и развлекаются.

Умнее сдаться?

Новые звуки. Еще одна группа.

— Смазливый маленький говнюк, — услышал он чей-то голос у начала переулка. — Мне он не понравился.

Кто-то рассмеялся.

— Тебе никто не нравится, Гурд.

— Поимей себя молотом, — ответил Гурд. — Или сделай это с тем козопасом, который воображает, что может стать одним из нас. — Раздался звук, который ни с чем нельзя спутать, звук клинка, выхваченного из ножен.

Берд решил, что сдаться — не слишком разумный выход.

Осторожно, придерживая свой меч, чтобы не мешал, стараясь не шуметь, он пополз по крыше. Ему нужно пробираться на север, уходить в поля, в лес. Он полагал, что они не настолько увлечены преследованием, чтобы бросить выпивку и отправиться искать его там ночью. А когда наступит утро, когда он подъедет к воротам и бросит вызов, он уже будет в безопасности. Хотя, возможно, это не лучшее описание того, что произойдет потом.

Берн мог остаться дома и отслужить еще два года. Мог устроиться где-нибудь на материке, придумать себе имя, стать слугой или работником.

Но не для этого он переплыл пролив ночью, держась за холку серого коня. Все умирают. Если умрешь у стен Йормсвика, возможно, меч в руке приведет тебя в чертоги Ингавина.

Берн не слишком в это верил, по правде говоря. Если бы это было так, любой крестьянин мог дать проткнуть себя мечом наемника и вечно пить медовуху с гладкокожими девами среди богов или до тех пор, пока Змей не проглотит Древо Жизни и время не остановится.

Не может все быть так просто.

Пробираться по крыше тоже было непросто, она была слишком покатой. Все они были покатыми, чтобы снег зимой соскальзывал вниз. Берн соскользнул боком, вцепился пальцами и сапогами, стараясь удержаться, услышал, как меч заскрипел о крышу. Оставалось лишь надеяться, что никто этого не услышал. Он снова полежал неподвижно, по спине тек пот. Никаких звуков внизу, кроме топота бегущих ног. Он медленно перевернулся, чтобы посмотреть в другую сторону.

На противоположной стороне еще одного узкого переулка стоял двухэтажный деревянный дом. Всего один, остальные все были одноэтажными, как и тот, на крыше которого Берн укрылся. Каменный дымоход тянулся вверх по внешней стене, не видной с улицы. Он позволял устраивать очаг для тепла и приготовления пищи на втором этаже. Выглядел он так, будто вот-вот упадет. На втором этаже имелось окно, выходящее на крышу. Деревянные ставни оказались открытыми. Одна висела криво, она нуждалась в починке. Он увидел свечу, горящую на подоконнике, которая освещала комнату, — и лицо девушки, которая смотрела на него.

Сердце Берна подпрыгнуло. Затем он увидел, как она приложила палец к губам.

— Гурд, — крикнула она вниз, — ты поднимаешься?

Снизу донесся смех. Они подошли совсем близко и стояли на улице, на противоположной стороне.

— Не к тебе. Ты мне сделала больно в прошлый раз, ты звереешь, когда я с тобой занимаюсь любовью.

Кто-то другой рассмеялся. Девушка в окне напротив устало выругалась.

— А как насчет тебя, Холла?

— Я хожу к Катрин, ты это знаешь. Она делает мне больно, когда я не занимаюсь с ней любовью!

На этот раз рассмеялся Гурд.

— Видела чужака? — Он стоял прямо под ним. Если бы Берн передвинулся к краю крыши, он мог бы увидеть их внизу. Он услышал вопрос и зажмурился. Все умирают.

— Не видела, — ответила девушка. — А что?

— Хорошенький мальчик из деревни думает, что сможет стать воином.

Она ответила скучающим голосом:

— Если найдете его, пришлите ко мне. Мне нужны деньги.

— Если мы его найдем, от него тебе толку никакого не будет. Поверь мне.

Девушка рассмеялась. Шаги внизу удалились. Берн открыл глаза, увидел, что девушка повернула голову и смотрит вслед уходящим по переулку мужчинам. Потом обернулась и посмотрела на него. Теперь она уже не улыбалась, ничего похожего. Тем не менее она отошла от окна и поманила его рукой.

Берн посмотрел. Маленькое окошко в плоской стене. Остроконечная крыша, на которой он лежал, не позволяла разбежаться и прыгнуть. Он прикусил губу. Герой смог бы сделать такой прыжок.

Он не был героем. Он упадет, ударившись о стену, на улицу внизу.

Он медленно покачал головой, пожал плечами.

— Не могу, — одними хубами произнес он, глядя на нее.

Она снова вернулась к оконной раме, посмотрела налево, направо в переулок. Высунулась из окна.

— Они свернули за угол. Я тебя встречу у двери. Подожди, пока я открою.

Она его не бросала. А могла бы. Он не может оставаться на крыше всю ночь. У него есть два выхода, насколько он понимает. Спрыгнуть вниз, держась в тени, переулками попытаться пробраться на север, прочь из города, когда множество воинов — он не знал сколько — ищут его. Или позволить ей встретить его у двери.

Он подтянулся ближе к краю. Ножны опять заскребли по крыше. Он тихо выругался и взглянул вниз. Увидел, где расположена дверь. Девушка все еще стояла у окна, ждала. Он снова посмотрел на нее и кивнул головой. Решение. Ты приходишь в этот мир — переплываешь пролив на украденном коне — и тебе нужно принимать решения, иногда в темноте, и дожить до утра, когда можно проверить, правильными ли они были.

Девушка отошла от окна, оставив там свечу, такой маленький и простой огонек.

Берн оставался на месте, наблюдая за ним, за этим сиянием в темноте. Дул ветерок. Здесь, на крыше, он снова почувствовал запах моря, услышал далекий прибой за голосами и смехом людей. Всегда и вечно за этими голосами.

Ему пришла в голову идея.

Он услышал какой-то шум. Посмотрел вниз. Она не взяла никакого огня и казалась тенью на фоне тени открытой двери и стены дома. Никого не было в переулке, во всяком случае, пока. Кажется, он решился. Берн соскользнул к нижней точке островерхой крыши, придерживая ножны рукой, и спрыгнул вниз. Упал на колени, встал, быстро подошел к девушке и вошел в дом.

Она закрыла за ним дверь. Дверь скрипнула. Он увидел, что на ней нет ни засова, ни задвижки. Внутри оказалось еще две двери в узком коридоре: одна рядом с ними, другая в глубине.

Девушка проследила за его взглядом и прошептала:

— Они ведут в таверну. Ко мне наверх. Перешагни через четвертую ступеньку, там дыра.

Берн в темноте считал ступеньки, перешагнул через четвертую. Ступеньки тоже скрипели. От каждого скрипа он вздрагивал. Ее дверь осталась приоткрытой. Он вошел, она — следом за ним. Эту дверь она закрыла и задвинула засов. Берн посмотрел на него. И дверь и запор можно выбить одним ударом ноги.

Он повернулся, увидел свечу на окне. Странно смотреть на нее теперь с этой стороны. Это чувство он не мог бы объяснить. Он подошел к окну и посмотрел на крышу на противоположной стороне переулка, где он лежал несколько минут назад. Над ней светила белая луна и звезды.

Он снова повернулся к комнате и посмотрел на девушку. На ней была некрашеная туника, подпоясанная у талии, губы и щеки накрашены. Худая, каштановые волосы, очень большие глаза, лицо тоже худое. Не совсем такая, какую захочет мужчина на ночь, хотя некоторые солдаты, возможно, любят молоденьких, иллюзия невинности. Или сходство с мальчиком. Иллюзия чего-то другого.

Она не была невинной, если жила здесь. Никакой стоящей мебели. Кровать, на которой она работала, представляла собой соломенный тюфяк на полу в углу, но застеленный довольно чистым одеялом. Узел у стены рядом с ним, наверное, с ее одеждой, еще одна груда — посуда и еда. Это не должно лежать на полу, подумал Берн. Здесь, наверное, водятся крысы. Таз, ночной горшок, тоже на полу. Два деревянных табурета. Черный котелок, подвешенный на железной палке над очагом, который он видел снаружи. Дрова у стены. Свеча на подоконнике.

Она подошла к окну, взяла свечу, поставила ее на один из табуретов. Села на кровать, скрестила ноги и посмотрела на него снизу вверх. Ничего не говорила, ждала.

Через несколько мгновений Берн спросил:

— Почему никто не починил эту ступеньку?

Она пожала плечами.

— Может, мы недостаточно платим? Мне так нравится. Если кто-то захочет подняться наверх, он должен знать о той дырке. Никаких неожиданностей.

Он кивнул. Прочистил горло.

— Здесь больше никого нет?

— Позже придут. Приходят и уходят. Я тебе говорила. Они обе в таверне.

— А ты… почему не там?

Опять она пожала плечами.

— Я новенькая. Мы выходим позже, после того как другие начнут свою ночь. Они не любят, если мы приходим слишком рано. Колотят нас, оставляют шрамы, знаешь ли…

Он не знал.

— Так ты… скоро уйдешь?

Она приподняла брови:

— Зачем? У меня здесь мужчина, не так ли?

Он сглотнул.

— Нельзя, чтобы меня нашли, ты это знаешь.

— Конечно, знаю. Гурд тебя убьет ради забавы.

— Кто-нибудь из них… может просто подняться сюда?

Она снова пожала плечами.

— Не знаю. Ты меня хочешь? Сколько можешь заплатить?

Сколько он мог заплатить? Берн полез в карман штанов и вынул кошелек, привязанный внутри, вокруг талии. Он бросил его ей.

— Вот все, что у меня есть, — сказал он.

Он снял кошелек с неосмотрительного купца к северу отсюда. Возможно, боги будут довольны, если он отдаст его ей.

Та смутная, только начавшая формироваться идея, которая пришла ему в голову на крыше, все еще шевелилась на краю сознания. В ней нет смысла, она ничего не значит, если он сегодня ночью не уцелеет.

Она открыла кошелек, высыпала содержимое на постель. Подняла на него взгляд.

Впервые в ней промелькнуло нечто юное, какое-то удивление.

— Это слишком много, — сказала она.

— Все, что у меня есть, — повторил он. — Спрячь меня до утра.

— Я уже это делаю, — ответила она. — Иначе зачем бы я тебя сюда привела?

Берн вдруг широко улыбнулся, его охватила легкомысленная беспечность.

— Не знаю. Ты мне не сказала.

Она смотрела на монеты на кровати.

— Слишком много, — повторила она.

— Может быть, ты — лучшая шлюха в Йормсвике, — сказал он.

Она быстро подняла глаза.

— Вовсе нет, — возразила она, словно защищаясь.

— Шутка. Все равно я сейчас слишком напуган, чтобы переспать с женщиной.

Он сомневался, что она привыкла такое слышать от воинов Йормсвика. Она смотрела на него.

— Ты собираешься бросить вызов на поединок утром?

Он кивнул.

— Поэтому и приехал. Но сделал ошибку, явившись сегодня ночью в таверну.

Она в упор смотрела на него, не улыбалась.

— Это святая правда, видит Ингавин. Почему же явился?

Он отвел назад меч, осторожно присел на табурет. Тот выдержал его вес.

— Не подумал. Хотел выпить. Последний глоток? Казалось, она задумалась над этим.

— На поединках не всегда убивают.

— Меня они убьют, — мрачно возразил он. Она кивнула.

— Думаю, это правда. Ты хочешь сказать, после сегодняшней ночи?

Он кивнул.

— Так что можешь оставить себе кошелек.

— Вот как! Поэтому?

Он пожал плечами.

— По крайней мере, мне следует тогда тебя обслужить, не так ли?

— Спрячь меня, — ответил Берн. — И хватит. Она посмотрела на него.

— Ночь длинная. Ты голоден?

Он покачал головой.

Она рассмеялась в первый раз. Девочка — где-то там, внутри йормсвикской шлюхи.

— Ты хочешь сидеть и разговаривать всю ночь? Она усмехнулась и начала развязывать узел на поясе туники.

— Иди сюда, — позвала она. — Ты для меня достаточно красив. Я могу отработать часть этих денег.

Берн только что считал, что страх прогонит желание. Глядя, как она начала раздеваться, увидев это неожиданное, насмешливое выражение ее лица, он обнаружил, что ошибался. Он подумал, что уже давно не был с женщиной. А последней была Йорд, вёльва, в ее доме на острове. И змей свернулся в кольца где-то в той комнате. Не слишком приятное воспоминание.

Ночь длинная. Через мгновение он начал снимать пояс с мечом.

Позже он размышлял — иногда на трезвую голову, иногда нет — о том, как могут повернуть жизнь человека совершенно ничтожные мелочи. Если бы он свернул в другой переулок, когда вышел из таверны, взобрался бы на другую крышу. Если бы они начали раздеваться чуть раньше…

— Тира! — услышали они голос внизу. — Ты еще наверху?

Он уже знал этот голос. “Гурд убьет тебя ради забавы”, — сказала она всего несколько минут назад.

— В очаг! — быстро прошептала она. — Полезай в дымоход. Быстро!

— Ты можешь меня выдать, — сказал он, удивляясь самому себе.

— Не ему, — возразила она, быстро снова завязывая пояс. — Полезай туда! — Она повернулась к двери и крикнула: — Гурд! Не забудь о четвертой ступеньке!

— Знаю! — услышал Берн.

Он поспешно пошел к дымоходу, согнулся и перешагнул через палку, на которой висел черный котелок. Двигался неуклюже, особенно мешал украденный меч. Ободрал плечо о шершавый камень, выругался. Выпрямился внутри, осторожно. Здесь было черным-черно и очень тесно. Он снова вспотел, сердце стучало молотом. Не лучше ли было остаться в комнате и схватиться с тем человеком, когда он поднимется? Гурд убил бы его или просто вернулся назад и позвал друзей. Берну некуда было бы деваться.

А девушка умерла бы тоже, если бы его здесь нашли. И смерть ее от рук этих мужчин была бы нелегкой. Должно ли его это беспокоить, если он хочет стать наемником в Йормсвике? Неважно, сейчас уже слишком поздно.

Выше дымоход слегка расширялся, больше, чем Берн мог ожидать. Он вытянул обе руки над головой, царапая камень. Со стуком посыпались камешки. Берн нашел места, за которые можно ухватиться, подтянулся, уперся сапогами по обе стороны от поперечной балки и передвинул меч, чтобы он висел вертикально. Хорошо бы забраться выше, но он ничего не видел в темноте дымохода, не мог нашарить опору для ног. Он поставил ноги прямо на края балки, прижимая их к камню. Балка выдержала. Он не знал, надолго ли, и не хотел об этом думать. Представил себе, как рухнет вниз, не сможет пошевелиться в дымоходе и человек в комнате проткнет его насквозь, как визжащую свинью. Славная смерть.

Гурд барабанил в дверь; девушка подошла и открыла ее. Он внезапно вспомнил: оставалось лишь надеяться, что она догадалась спрятать кошелек.