Глава 17

Через девять ночей после того, как они покинули Бринфелл, когда гребли против ветра обратно на восток, держась ближе к Фериересу, чтобы оказаться как можно дальше от кораблей англсинов, Берн понял, что отец все же сказал ему свое последнее слово.

Стояла ясная ночь, обе луны сияли на небе, света оказалось даже больше, чем полезно для их безопасности. Он продолжал размышлять ночью, налегая на весло. Тело его раскачивалось назад и вперед, толкая корабль по морю, он чувствовал вкус соленых брызг и воспоминаний. Потом громко позвал Бранда.

Теперь к нему относились иначе. Бранд немедленно подошел. Он выслушал мысли сына Торкела Эйнарсона, которые, как считал Леофсон, были посланы ему под двумя лунами духом покойного (похороненного со всеми положенными обрядами на берегу Льюэрта), благосклонно заботящегося об их судьбе.

На рассвете они связали корабли вместе в бурном море и держали совет. Они были наемниками из Йормсвика, их боялись на всем севере, и они в этом походе вытерпели унижения, которые невозможно вынести. Есть шанс вернуться домой с почетом, а не с позором. Есть смысл рискнуть. Сейчас осень, сезон набегов окончен; их никто не ждет. Они все еще могут высадить почти сотню людей, а у Карломана в Фериересе полно забот на востоке с каршитами (как напомнил Гар Ходсон), которых теснят в его сторону конники Валески.

И большинство из них слышало — и теперь все считали, что поняли, — последний крик Торкела Эйнарсона, который проиграл поединок нарочно, чтобы спасти им жизнь. Бранд Одноглазый оставил всякие попытки утверждать обратное.

Никто не высказался против.

Они вытащили ладьи на берег в мелкой бухте к западу от устья реки Бриенны. Они примерно знали, где находится Кампьерес, хоть и не точно. Со времен походов Вольгана никто не возвращался в эту скрытую долину, где обретали вечный покой короли Фериереса под молитвы святых монахов. В прежние годы они знали бы, что она охраняется, после того что произошло. Но после Кампьерес как бы стал пользоваться священной неприкосновенностью у эрлингов в память о Сигуре.

Ну, всему есть предел, не так ли? У нового поколения свои потребности. В этом случае им хватило знаний, чтобы найти долину за рекой, вытянутую с востока на запад; в нее можно было проникнуть с востока. Не слишком недоступные места для тренированных, опытных мужчин.

Дальше, три ночи спустя, случилось то, что всегда происходит, когда появляются эрлинги. Они разграбили королевское Святилище Неспящих, подожгли его, убили три десятка священников и стражников (здесь теперь осталось мало воинов, Гар был прав насчет каршитов). Эрлинги потеряли всего восемь человек. И унесли — нагрузив коней и сами нагруженные — мешки с серебряными и золотыми предметами искусства, монетами, свечами, курильницами и солнечными дисками, королевскими драгоценностями, мечами с рукоятями, усыпанными камнями (ни одного из серебра на этот раз), шкатулками из слоновой кости, сундуками из сандалового и черного дерева, пряностями и манускриптами (за них дают хорошие деньги), и даже пригнали к кораблям десяток рабов, которые должны будут служить им в Йормсвике или будут проданы в торговом городе.

Такого удачного, триумфального набега никто и не помнил.

Его даже можно счесть эхом того, что совершил Вольган. Они награбили достаточно, чтобы каждый из них стал богатым, даже после того как отдаст в казну положенную долю по возвращении домой.

И к тому же эту историю будут рассказывать у зимних очагов. Так и слышишь песни скальдов! Последнее слово умирающего героя, соратника Вольгана, которое он выкрикнул громко, но которое понял только его сын однажды ночью, в море. Это слово послало их в Кампьерес, где отец побывал двадцать пять лет назад или еще раньше. Видит Ингавин, одно это могло стать сагой!

Два дня и две ночи им в лицо дул штормовой ветер, после того как они набили трюмы и продолжили путь домой. Молнии раскалывали небо. Волны высотой с мачту с ревом накатывали на палубу, они промокли до нитки, несколько лошадей смыло за борт. Но они были эрлингами, владыками морских дорог, какие бы штормы на них ни бушевали. Это была их стихия. Игнавин и Тюнир посылают бури, испытывая людей на прочность. Эрлинги смахивали воду с глаз и бороды и сражались с дождем и шквалом, бросили им вызов, ни один другой народ не смел этого делать.

Они приплыли в гавань Йормсвика суровым, холодным днем и пели, сидя на веслах. Они потеряли один корабль — ладью Ходсона, и тридцать два человека. Каждый из них будет оплакан, ему воздадут почести, но море и боги требуют своей доли, и разве можно завоевать славу, в конце концов, если задача слишком легко выполнима?

Эта зима в Йормсвике была очень хорошей.

Так же считали в Эсферте и Рэдхилле и на всей земле англсинов. Король Элдред, его супруга и двор отправились на север, в Реден, на торжества по случаю свадьбы их дочери Джудит с принцем Калумом. Рыжеволосая принцесса была необыкновенно красива и еще отличалась необыкновенно сильной волей; она явно приводила в ужас своего супруга, который был младше ее. Этого следовало ожидать, согласились ее братья и сестра. Почему принц должен отличаться от всех остальных?

Среди церемоний и развлечений на свадьбе отнюдь не был забыт тот момент в обрядах зимнего солнцестояния, когда Уитгар Реденский преклонил колени перед королем Элдредом, поцеловал его кольцо и принял из его рук диск Джада под пение священнослужителей, возносящих хвалу живому Солнцу.

Приходится платить за слияние своего рода с более могущественным, и Реден понимал, что Эсферт теперь почти в полной безопасности от эрлингов, учитывая рост числа крепостей и строительство флота. Трудно угадать, куда может упасть взгляд Элдреда. Лучше устроить свадьбу и превратить риск в преимущество. В конце концов, они — один народ, не так ли? Не то что эти черноволосые низкорослые угонщики скота — сингаэли, обитающие по другую сторону от Стены.

Между тем незадолго перед отъездом из Эсферта на север король англсинов обдумывал (вместе со своими клириками) официальные условия еще одного брака. Уитгару Реденскому не сообщили об этих планах, не было причин делать это. Многие переговоры о свадьбах срывались.

Эти, однако, вряд ли сорвутся. Дочь Элдреда Кендра. Обычно самая мягкая и покорная из его четырех детей (и самая любимая, между прочим) имела личную беседу со своим отцом и со священником из Сингаэля вскоре после определенных событий, случившихся в конце лета неподалеку от поместья под названием Бринфелл в Арберте.

Об этих событиях они знают слишком много благодаря ей и юному принцу Кадира, уцелевшему сыну и наследнику Оуина, человеку, за которого она намерена выйти замуж. Об этом она и заявила отцу.

Элдред, о котором говорили, что он предвидит почти все возможные события и планирует их, совершенно не был к этому готов. Он также не мог дать немедленный ответ на твердое заявление дочери, что она последует за матерью прямо в святилище Ретерли, если этот союз — явно такой подходящий — не будет одобрен.

— Он вполне приемлем, я тебя уверяю. Но ты хотя бы уверена, что он этого хочет? Или что принц Оуин его одобрит? — спросил Элдред

— Он этого хочет, — миролюбиво ответила Кендра. — И ты уже давно думаешь о союзе с западом.

Это, конечно, было правдой. Его дети слишком много знают.

Король посмотрел на Сейниона, ища поддержки. Поведение священника очень изменилось в последние дни, после того как пришли вести о событиях в Бринфелле. Все дни и вечера он был веселым и жизнерадостным. С ним даже трудно стало затеять интересный спор по поводу доктрины.

Он улыбнулся Элдреду.

— Я в восторге, мой господин. Знаешь, я надеялся на такой союз. Оуин будет польщен, после того как я с ним поговорю, что я и собираюсь сделать.

С этой стороны помощи ждать не приходилось.

— Это не имеет значения, — произнесла Кендра с внушающим тревогу благодушием. — Алун сам справится.

Мужчины заморгали, пристально глядя на нее. И это его застенчивая, почтительная дочь, подумал Элдред.

Она закрыла глаза. Они решили, что от смущения, под их взглядами.

Она снова посмотрела на них.

— Я была права, — сказала она. — Он будет здесь через две недели, вместе с моим братом. Они поедут по дороге вдоль побережья. Сейчас они направляются в Кадир, чтобы поговорить с его отцом. — Она мягко улыбнулась им обоим. — Мы договорились не делать это слишком часто до свадьбы, поэтому не волнуйтесь. Он просит сказать Сейниону, что снова начал сочинять песни.

С этим почти ничего нельзя было поделать, хотя явно стоило помолиться. Кендра прилежно посещала церковь, утром и вечером. Этот брак действительно будет полезным. Король вспомнил, что было какое-то короткое обсуждение насчет Ательберта и дочери Брина ап Хиула. Ну, его не стоит продолжать теперь. Не женить же двух детей, чтобы получить один и тот же результат.

Сейнион Льюэртский сделал от себя королю два свадебных подарка. Первый был обещанием, которого король так долго добивался, проводить часть каждого года при дворе Элдреда. Второй был совсем другим. Он появился после беседы между верховным священнослужителем Сингаэля и чрезвычайно набожной королевой англсинов. В результате этой откровенной, разъяснительной беседы, проведя две ночи в молитвах в своей часовне, королева Элсвит однажды ночью пришла в спальню мужа и была допущена.

После того как завершилась весьма удовлетворительная интимная часть их встречи, королева миролюбиво сообщила своему царственному супругу, что в результате размышлений и посоветовавшись со священнослужителями она пришла к выводу, что ему не грозит настолько серьезная опасность, чтобы ей было необходимо удалиться в святилище сразу же после свадьбы Джудит. Она согласна подождать, пока Кендра в свою очередь выйдет замуж за принца с запада. Может быть, в конце весны? Элдред и Осберт, по ее мнению, не сумеют должным образом справиться со второй свадьбой без ее руководства. Далее, теперь королеве кажется разумным по-прежнему проводить какое-то время при дворе, даже после того как она удалится в святилище. Все это можно как-то уравновесить, как постулаты веры рекомендуют поступать во всех делах. Кстати о равновесии, охранять земное благополучие короля, несомненно, входит в ее обязанности.

Его питание, например, ведь приближается сезон зимних пиров (а перед ним свадьба Джудит в Редене), явно избыточно. Он прибавляет в весе, рискует получить подагру или кое-что похуже. Ей необходимо время от времени находиться рядом с ним, чтобы следить за его потребностями и оценивать их.

Король, у которого не случилось ни одного приступа лихорадки со времени некой беседы с Сейнионом на обратном пути от побережья после погони за эрлинга-ми (и больше он никогда не будет страдать от них), с радостью предложил ей начать такую оценку прямо тут же. Королева объявила это предложение неприличным в их возрасте, но позволила переубедить себя в этом.

“ — Ты сильно задерживаешься.

— Ты знаешь почему. Мне пришлось сначала съездить к отцу, и я не мог сразу же уехать. Я ведь почти с тобой. Еще три дня. С нами едут послы. Мы привезем твоему отцу предложение о нашем браке. Я попрошу Сейниона помочь. Думаю, он поможет.

— Неважно. Мой отец согласится.

— Откуда ты знаешь? Это очень…

— Я с ним поговорила.

— И он просто сказал “да”?

— В данный момент, мне кажется, он скажет “да”, о чем бы я его ни попросила”.

Короткое молчание в их общем мысленном разговоре.

“— Я тоже, знаешь ли.

— О, это хорошо”.

Она принесла свою жертву в честь жатвы, двух ягнят и козленка. Анрид прибавила к церемонии козла, назвав это подношением Фулле, в основном чтобы увидели, что она делает то, чего не делала старая вёльва. Перемены, стремление оставить свой собственный отпечаток на событиях, как печать на письме. Она носила на шее проклятого змея. Змей становился все тяжелее. У нее мелькнула мысль, что, если весной снова придет корабль с юга, будет предусмотрительно договориться о доставке еще одного змея. А может, у них на борту будет змей, возможно, об этом уже был договор.

Когда она посоветовалась с Фриггой, та тоже согласилась, что это возможно.

Урожай оказался богатым, а зима на Рабади выдалась мягкой. За нового правителя и вёльву провозглашали тосты в тавернах, и поселок женщин получил свою долю даров после жатвы. Анрид взяла себе только темно-синюю накидку, позволив женщинам поделить между собой остальное. Нужно, чтобы они остались довольны. И немного побаивались.

В этом змей ей помог. Ранка на ее ноге превратилась в пару маленьких шрамов. Она время от времени позволяла другим их увидеть, будто случайно. Змеи представляют силу на земле, и Анрид перепала частица этой силы.

Зима оказалась достаточно мягкой, и некоторые молодые мужчины отправились на лодках в Винмарк за приключениями. В суровую зиму пролив замерзал, хотя лед не бывал достаточно прочным, и Рабади мог быть полностью отрезан. В этом году пришло много известий, хотя зима обычно новостями не богата. Кровная месть в Халеке, шестеро мужчин погибли после того, как была похищена женщина. Оказалось, что женщина сама дала согласие, поэтому ее тоже убили после возвращения в семью. Люди живут слишком тесно, когда ложится снег. Весной дороги и море снова открывались, и сдерживаемое насилие получало выход во внешний мир. Так было всегда. Их жизнь зависела от зимы; ожидание зимы, нетерпеливое ожидание ее конца, новая подготовка к зиме.

Однажды, когда весна еще не наступила, к острову причалила небольшая гребная лодка. В ней сидели три моряка, вооруженные, с копьями и круглыми щитами. Они сошли на берег с сундуком и ключом, вполне учтиво поговорили с мужчинами, высланными им навстречу. Они искали одну женщину. Их послали за городские стены, и они пересекли ров и покрытые снегом поля и добрались до поселка вёльвы. Полдюжины мальчишек, обрадовавшись развлечению, сопровождали их.

Сундук предназначался Фригге. Когда его открыли в комнате Анрид (только они вдвоем видели, как повернулся ключ в замке), там оказалось достаточно серебра, чтобы купить любое поместье на острове, и еще много осталось бы. Внутри лежала записка.

Из них двоих Анрид умела читать.

Сын Фригги Берн слал матери свое почтение и надеялся, что она пребывает в здравии. Он сам жив и здоров. С сожалением вынужден сообщить матери, что ее муж (первый муж) умер на земле сингаэлей в конце лета. Его гибель была славной, своей смертью он спас других людей. Там его сожгли с соблюдением всех обрядов, как подобает. Серебро должно позволить ей начать новую жизнь. Трудно объяснить, говорилось в записке, но оно в действительности от Торкела. Берн пришлет еще весточку, когда сможет, но, наверное, не рискнет вернуться на Рабади.

Анрид ожидала, что Фригга заплачет. Но она не заплакала — когда Анрид была рядом. Сундук с серебром спрятали (здесь были места, куда можно спрятать такие вещи). Фригга уже и так начала новую жизнь. Ее сын не мог этого знать. Она совсем не была уверена, что ей хочется покинуть поселок, купить дом, и она не хотела уезжать к дочерям в Винмарк, пусть даже теперь она сама богата. Это не жизнь — стареть в незнакомом месте.

Это большие деньги, нельзя просто оставить их в земле. Она подумает над этим, сказала Фригга Анрид.

Анрид запомнила записку (память у нее была хорошей), перед тем как ее положили обратно в сундук.

“Наверное, не рискнет” — вот что он писал.

Она поразмыслила и пригласила правителя навестить ее.

Еще одно новшество — что Стурл приходит сюда, но они теперь чувствовали себя свободно друг с другом. Она также ходила поговорить с ним, в торжественном наряде, окруженная несколькими женщинами.

Йорд, прежняя вёльва, верила в тайну, которая окружает тех, кого не видят, кто держится в отдалении. Анрид (и Фригга во время их бесед) считала, что власть рождается из того, что люди знают о твоем присутствии, помнят о тебе. Андрид всегда брала с собой змея, когда встречалась с Ульфарсоном в поселке. Он бы, конечно, стал отрицать, что боится твари, но это так. А это полезно.

Они обсудили необходимость строительства в поселке еще нескольких домов, когда сойдет последний снег и мужчины смогут снова приступить к работе. Об этом они уже говорили. Анрид хотела иметь жилье для большего количества женщин и пивоварню. Она также подумывала о доме, где будут рожать детей. В такое время люди делают щедрые пожертвования (если новорожденный — мальчик и остался жив). Было бы хорошо, если бы их поселок стал известен как место, куда приходят при приближении родов. Правитель захочет получать свою долю, но это она тоже предвидела.

С ним было нетрудно справиться, со Стурлом. Когда он уходил, выпив эля и приятно побеседовав (о кровной мести на материке), она небрежно упомянула о том, что узнала от тех троих мужчин с сундуком насчет событий трехлетней давности, когда пропал конь Хальдра Тонконогого.

Это было очень похоже на правду, то, что она рассказала правителю: все знали, что прежняя вёльва и Тонконогий друг друга терпеть не могли. Осоловевший Ульфарсон покивал (он обычно всегда становился таким после эля) и спросил проницательно, почему парень теперь не приехал домой, если это правда.

Парень, сообщила она ему, подался в Йормсвик. Выбрал мир воинов, чтобы забыть о темной женской магии, которая его опозорила. Откуда она знает? Тот сундук — от него. Он прислал письмо матери. Кажется, он теперь пользуется почетом на материке. Его доблесть делает честь Рабади. Его отец, Торкел Эйнарсон, изгнанник, погиб (приятно сообщать человеку новости, которые он может рассказывать в таверне), и он теперь еще больший герой. Парень разбогател во время последнего похода, он прислал матери серебро, чтобы она могла купить на острове любой дом, какой пожелает.

Ульфарсон нагнулся вперед. Неглупый человек, хотя течение его мыслей несколько ограничено. “Какой дом?” — спросил он, как она и ожидала.

Анрид, улыбаясь, ответила, что они могли бы догадаться, какой дом захочет получить вдова Торкела Эйнарсона, хотя купить его может оказаться сложно, учитывая то, что он принадлежит теперь вдове Хальдра, а та ненавидит Фриггу.

Но можно сделать так, прибавила она, словно ее только что осенила эта мысль, чтобы кто-то другой сначала купил его и заработал на этом, продав его потом Фригге, когда она начнет искать дом. Стурл Ульфарсон погладил свои светлые усы. Она просто видела, как он это обдумывает. Совершенно естественно, серьезно прибавила она, чтобы два правителя острова помогали друг другу самыми разными способами.

Постройка трех новых домов для нее, сказал Стурл Ульфарсон, поднимаясь, чтобы уйти, начнется, как только сойдет снег и земля станет достаточно мягкой. Она просила Фуллу благословить его, когда он ушел.

Когда погода начала меняться, дни стали длиннее и появились первые золотисто-зеленые листочки, Анрид стала посылать младших женщин сторожить по ночам на большем удалении от поселка, чем обычно, и с другой стороны. В этом не было никакой подсказки от духов, никакого руководства от полумира. Она просто… умела думать. Ей пришлось этому научиться. Она понимала, что это можно считать магией, или могуществом, или ошибочно принять за дар предвидения.

Она имела еще один долгий разговор с Фриггой, во время которого говорила главным образом она сама, и на этот раз пожилая женщина заплакала, а потом согласилась.

Анрид, все-таки еще очень юная, начала беспокойно спать по ночам примерно в это же время. Ее мучило не такое беспокойство, как раньше, когда она не могла уснуть. На этот раз дело было в ее снах и в том, что она делала во сне.

Он делает то, что много лет назад сделал его отец. Берн твердил себе это всю зиму в ожидании весны. А если это так, то важно не проявить слабости в этом вопросе. Север — не место для слабости. Слабость может тебя уничтожить, даже если оставляешь жизнь пирата ради другой жизни, как сделал Торкел.

Он уедет с почетом. Все в Йормсвике уже знали обо всем, что произошло во время похода, который теперь называли набегом Рагнарсона. Знали, что сделал Торкел Рыжий, чтобы удержать их от плавания в Арберт, и что сделал Берн, и как они вместе свершили судьбу (так пели скальды) потом, когда отправили пять ладей в Кампьерес.

Два самых опытных капитана по очереди говорили с Берном, уговаривая его остаться. Никакого принуждения: Йормсвик — это добровольное содружество свободных людей. Они настаивали на том, что Берн стал одним из них, убив могучего воина, а это благоприятный знак для его будущего, как и происхождение, и то, как он провел свой первый поход. Они не знали о его происхождении, когда он пришел; теперь узнали.

Берн поблагодарил, сказал, что понимает оказанную ему честь. Оставил про себя мысли о том, что не согласен со взглядами на свои перспективы. Ему повезло, и он получил неоценимую помощь от Торкела, и хотя идею о набеге в Фериерес подал он сам, с подсказки отца, он не почувствовал в себе упоения боем и не радовался пламени пожара или когда пронзил священника джадитов своим клинком.

Об этом вовсе не обязательно рассказывать, но нужно быть честным перед самим собой. Его отец в конце концов оставил морские дороги. Берн делает это раньше, вот и все, и будет просить Ингавина и Тюнира не звать его обратно, как они позвали Торкела.

Когда меняешь свою жизнь, предполагается, что прежняя жизнь полностью остается в прошлом. Ингавин следит за подобными вещами, коварный и мудрый, наблюдает своим единственным глазом.

Теперь Берн был богат. Его состояние превышало его заслуги: о набеге на Кампьерес говорили, слухи распространялись даже по засыпанным снегом зимним дорогам. Они уже должны дойти до Хлегеста, сказал ему Бранд в таверне однажды ночью, когда снаружи с карнизов свисали сосульки, словно копья. Кьяртен Видурсон (да сгниет его изуродованная шрамами физиономия) будет знать, что с крепостью Йормсвик не стоит вступать в противоборство, хотя он, вероятно, попытается рано или поздно, он такой.

Берн в ту же ночь начал раздавать долги. Он переселился из таверны в комнаты (в три комнаты), в которых держал Тиру после возвращения. Он предложил ей такую сумму денег, с которой она могла бы вернуться домой, купить землю и выбрать (или отвергнуть) любого мужчину в своей деревне. Женщины, конечно, могут владеть землей, только им нужен муж, чтобы ее обрабатывать. И защищать.

Она его удивила, но женщины, подумал Берн, менее предсказуемы, чем мужчины. Он обнаружил, что хорошо умеет понимать мужчин, но не ожидал, например, что Тира расплачется, начнет ругаться, бросит в него сапог, а потом скажет сердито, как капитан, который отчитывает гребца, сбившегося с ритма, что она покинула дом по собственному выбору и по собственным причинам и такой мальчишка, как Берн Торкельсон, не заставит ее вернуться обратно.

Но она приняла от него серебро и три комнаты.

Вскоре она купила себе таверну. Собственно говоря, таверну Храти. (Храти состарился, устал от жизни и сказал, что готов довольствоваться столиком у очага и комнатой наверху. Она ему их предоставила. Он пользовался ими недолго. Начал слишком много пить, стал раздражительным. Его похоронили следующей зимой. Тира сменила название таверны. Берн к тому времени давно уже уехал.)

Ему пришлось ждать до весны, когда снова начали раздаваться вызовы на поединки. А пока он заплатил трем молодым новичкам (им серебро понадобится), чтобы отвезли сундук на Рабади, как только позволит погода. Они — воины Йормсвика, они его не обманут, а наемники могут брать плату у товарища с такой же легкостью, как и у любого другого.

Этот сундук тоже был уплатой долга. Его мать наверняка ведет трудную жизнь, ведь ее второй муж умер (и она всего лишь вторая жена в доме Тонконогого), у нее нет почти никаких прав, нет надежного дома. Берн поставил ее в такое положение, когда увел Гиллира в море.

Серебром ничего нельзя возместить, но если не позволять себе быть слабым, то можно сказать, что оно много значит в этом мире.

Он не мог спокойно вернуться на Рабади, его почти наверняка узнают (несмотря даже на то, что его внешность изменилась) и схватят как конокрада и не только.

Все-таки этот конь предназначался для погребального костра.

Между прочим, коня он продал Бранду Леофсону, и за хорошую цену. Гиллир был великолепным конем для воина. Он зря пропадал на острове у Хальдра Тонконогого, который купил его только потому, что мог купить такое животное. Гордость и хвастовство. Леофсон хотел получить жеребца и не собирался торговаться с Берном после всего, что случилось. Берн не колебался и не позволил себе жалеть о потере. К тому же нельзя проявлять сентиментальность и жалость по отношению к животным.

Хотя можно чувствовать раздражение и ругать их и себя за то, что выбирал не слишком тщательно. Он выбрал себе нового коня, благодушного гнедого из конюшни, но слишком поздно обнаружил его неуклюжую рысь и нежелание скакать галопом. Ему от него много не понадобится, твердил он себе, но он привык к Гиллиру. Это проявление слабости? Помнить о коне, которым владел? Может, не принято говорить или хвалиться тем, что ты совершил, где ты побывал, но ведь можно об этом помнить? Что такое твоя жизнь, как не то, что ты помнишь?

И, может быть, то, чего хочешь дальше.

Он ждал поневоле, когда весна откроет дороги и жаждущие поединка появятся у ворот. Он позволил Бранду давать себе советы. Леофсон начал оказывать Берну покровительство после их возвращения, словно убийство Торкела (то, что Торкел позволил ему убить себя) возлагало на него ответственность за сына убитого. Берн не считал, что нуждается в этом, но и не возражал, и он знал, что это ненадолго. К тому же это было полезно: Бранду предстояло позаботиться о деньгах Берна и выслать их туда, где они ему понадобятся, когда понадобятся.

Как только он поймет, где это место.

Они наблюдали, как первые несколько человек появились у стен и бросили вызов на поединок, но Бранд качал головой. Это были землепашцы, конюхи, с непомерными амбициями, но они не смогут стать воинами Йормсвика. Было бы несправедливо по отношению к товарищам принять их вызов и уехать, а им позволить войти в город. Жители города тянули жребий и наугад выбрали соперников. Двое из парней были убиты (один случайно, как показалось зрителям, и Элкин подтвердил это, когда вернулся), двое обезоружены и отпущены. Им, как обычно, обещали, что, если они вернутся и попытаются еще раз, их разрубят на куски.

Пятый претендент оказался крупным, старше остальных. У него был исправный меч и потрепанный шлем с уцелевшим выступом для носа. Берн и Бранд переглянулись. Берн подал сигнал часовым у ворот, что он сам примет этот вызов. Время пришло. Ты ждешь чего-то, и вот оно уже здесь. Они с Леофсоном обнялись. Потом со многими другими, которые понимали, что происходит. Спутники, товарищи, собутыльники. Прошел всего год, но воины в любой момент могут погибнуть, а братские отношения с тем, кто прикрывает тебя в бою, возникают быстро, как он обнаружил. Но узы можно оборвать, подумал Берн. Иногда это необходимо.

Тира, мужественная малышка, только помахала ему рукой из-за стойки своей новой таверны, когда он пошел попрощаться с ней перед тем, как выйти из города. Ее жизнь — полная противоположность его жизни, подумал он. Приходится заботиться о том, чтобы не возникало никаких привязанностей. Мужчины уплывают от тебя и умирают, другие мужчины поднимаются к тебе по лестнице каждую ночь. Но она спасла ему жизнь. Он помедлил в дверном проеме, несколько секунд наблюдая за ней. Вспоминал четвертую ступеньку, ту, которой не хватало на лестнице в ее комнату. Важно не проявить слабость, напомнил он себе.

Он вывел с конюшни нового коня, взял пожитки, с которыми поедет на север, свой меч и шлем (дороги всегда опасны для одинокого путника). Перед ним распахнули ворота, и он вышел к ожидающему сопернику. Увидел изумление и облегчение в голубых глазах этого человека, когда Берн поднял отрытую ладонь в знак того, что сдается. Он махнул рукой в сторону ворот у себя за спиной.

— Да не покинет тебя Ингавин, — сказал он незнакомцу. — Добудь славу себе и тем, к кому ты сейчас присоединишься.

Затем он поскакал прочь по той дороге, по которой приехал сюда. Услышал за спиной грохот и звон: это стучали о щиты мечи и копья. Его товарищи стояли на стенах. Он оглянулся и поднял руку. Его отец этого бы не сделал, подумал Берн.

Никто не потревожил его по дороге на север. На этот раз он не избегал деревень и таверн. Миновал то место, где сам устроил засаду на одинокого путника, так как ему нужен был меч для поединка. Он не убил того человека, так ему показалось.

Правда, он не задержался, чтобы в этом убедиться.

В конце концов, когда ему показалось, что прошло уже много времени, текущего очень медленно, он заметил вдалеке Рабади, слева, когда дорога спустилась вниз, к берегу. (В противоположной от моря стороне поднимались горы, а за ними тянулись бесконечные сосны и дорог совсем не было.)

Он подъехал к рыбацкой деревне, которую знали все на Рабади, обычно они к ней причаливали и из нее уплывали. Возможно, его даже знают здесь, но он в это не верил. Он отрастил бороду и волосы, стал шире в плечах и груди. Он подождал, пока спустились сумерки, потом наступила ночь и покатилась к рассвету, и только тогда произнес молитву, которую читают все мореходы перед тем, как пуститься в плавание.

Он приготовился столкнуть маленькую лодку в пролив. Рыбак, разбуженный в своей хижине, помог ему.

Берн щедро заплатил за нанятую лодку, гораздо больше, чем стоил потерянный дневной улов. Он оставил своего коня под присмотром этого человека. Здесь его не обманут. Ведь он сказал, что он из Йормсвика, и выглядел соответственно.

На воде было темно, пока он греб к острову. Он смотрел на звезды, на воду и на деревья впереди. Весна. Год описал полный круг, и вот он снова здесь. Он опустил руку в море. Резкий, убийственный холод. Он помнил. Он думал тогда, что умрет здесь. Тут он пожалел о Гиллире, вспоминая прошлое. Тряхнул головой. Так на севере нельзя. Можно погибнуть.

Теперь он был сильнее, греб ровнее и легче. В любом случае это было нетрудно. Он занимался этим еще мальчиком в те летние дни, которые помнил.

Берн оставил лодку на той же береговой полоске, с которой отплыл. Он не считал, что это проявление слабости. Это было так, как надо. Признание. Он вознес молитву Ингавину, сжимая подвеску в виде молота на своей груди. Он купил ее осенью, ничего вычурного, молот очень напоминал тот, который сожгли вместе с отцом в Льюэрте.