Она ощутила обычный прилив гнева.

— Просто удивительно, как это я так долго прожила в Рагозе и уцелела без ваших наставлений.

Он промолчал. У него все еще был этот странный взгляд. «Интересно, что привело его к озеру?» — подумала Джеана. Но она пришла не для того, чтобы ссориться, хотя и не могла бы сказать, почему она пришла. Она проговорила примирительным тоном:

— Меня здесь знают. Нет никакой реальной опасности.

— В темноте? На берегу? — Он поднял брови. — Вас могли убить ради плаща или просто из-за вашей религии. Где ваш слуга?

— Велас? Спит, надеюсь. У него был долгий день и долгий вечер.

— А у вас?

— Тоже довольно долгий. Я пыталась исцелить раны, которые вы нанесли. Я иду из больницы. «Что именно заставляет меня все время бросать ему вызов?» — спросила она себя.

Он посмотрел на нее. Ничего не выражающим взглядом, в упор. Жемчужина у него в ухе слабо поблескивала в лунном свете. Он сказал:

— Слишком холодно стоять здесь. Пойдем. — И снова зашагал обратно к центру города.

Она пошла рядом с ним. Ветер дул им в спину, проникал под ее накидку. Действительно холодно, и, несмотря на ее утверждение, Джеана обычно не выходила из дому так поздно. По правде говоря, в последний раз это случилось в ночь того дня, когда она встретила этого человека. В День Крепостного Рва. Она считала тогда, что это было его варварским деянием, это убийство невинных людей. Все в Аль-Рассане так думали.

— Я помню, что вы сказали в Фезане. Что это не ваших рук дело, — произнесла она.

— Вы мне не поверили.

— Нет, поверила.

Он бросил на нее взгляд. Они продолжали шагать. Некоторое время назад, стоя в дверях своей больницы, она заметила, как он прошел мимо. Двое ее больных спали, один принял лекарство от боли в сломанной руке, а второй все еще находился в глубоком беспамятстве, на его виске вздулась опухоль величиной с яйцо страуса. Джеана оставила распоряжение будить его после каждого удара колокола. Сегодня чересчур глубокий сон был для него опасен.

Она стояла у открытой двери, дышала ночным воздухом, борясь с усталостью, когда мимо прошел ибн Хайран. Она закуталась в накидку и пошла за ним, не задумываясь, без какой-либо причины в оправдание, повинуясь лишь импульсу.

Они совершили нечто потрясающее сегодня, он и Бельмонте. Двое против пяти, и если бы она не знала, что это не так, могло бы показаться, что эти пятеро согласились, чтобы их уложили, настолько быстро, точно и элегантно это было сделано. Но она знала правду. Она лечила двоих из этих пяти сегодня вечером. Воин из Карша со сломанной рукой старался осознать, что произошло. Он чувствовал себя оскорбленным, униженным. Этот человек не привык проигрывать в схватках. По крайней мере, вот так.

Выйдя на улицу вслед за ибн Хайраном, Джеана понимала, ощущая неловкость, что были женщины другого сорта, которые поступали так же, особенно после сегодняшнего боя. Она почти ожидала увидеть некоторых из них, нарядных и надушенных, идущих следом за этим человеком. Преследующих героя дня, жаждущих прикоснуться к нему и ощутить прикосновение его славы, того сияния, которое окружает славу. К таким женщинам она не испытывала ничего, кроме презрения.

«То, что я пошла следом за ним, дело совсем иного рода», — говорила она себе. Она не была ни юной, ни ослепленной; на ней оставалась простая белая полотняная шапочка, которая не давала волосам падать на глаза во время работы; никаких украшений, заляпанные грязью сапожки. Она — лекарь, хладнокровный наблюдатель.

— Вы не были ранены сегодня днем? — спросила она, бросая на него взгляд искоса. — Мне показалось, что я видела, как меч задел вашу ногу.

У него на лице появилось выражение сухой насмешки, которое она хорошо помнила.

— Всего лишь царапина. Один из них задел меня своим клинком, когда падал. Очень мило с вашей стороны спросить об этом, доктор. Как ваши больные?

Она пожала плечами:

— Со сломанной рукой все будет в порядке. Кости легко встали на место. Тот батиарец, которого свалил сэр Родриго, перед сном все еще не мог вспомнить имя своей матери.

Ибн Хайран усмехнулся, сверкнув белыми зубами.

— Вот это серьезно. Если бы он не мог вспомнить имя отца, то я бы счел это нормальным для Батиары.

— Давайте, шутите, — сказала она, не желая смеяться. — Ведь не вам его лечить. — Глупый ответ.

— Мне очень жаль, — тихо пробормотал он, полный сочувствия. — Я сильно прибавил вам работы сегодня?

Джеана поморщилась. Сама напросилась. С этим человеком необходимо следить за своими словами. Он обладает таким же острым умом, как Мазур. По крайней мере, таким же острым.

— Как поживает ваш отец? — спросил он, меняя тон. Она с удивлением взглянула на него, потом отвела взгляд. Пока они шли по темным улицам, она ясно вспомнила, как этот человек стоял на коленях перед бет Исхаком прошлым летом, сжимая его руки.

— Мои родители живут неплохо, спасибо. Отец… продиктовал несколько писем и прислал мне после той ночи в Фезане. Мне кажется, разговор с вами… ему помог.

— Для меня большая честь, что вы так думаете.

В его голосе не было иронии. Сегодня вечером она слышала его траурные стихи. Он убил человека, которого она сама поклялась уничтожить. Он сделал ее тщеславную, детскую клятву бессмысленной, да эта клятва и с самого начала не имела смысла. Джеана чуть было не стала горевать, слушая эти размеренные строчки. Печаль, скрытая за ударом меча.

Она сказала:

— Я сама намеревалась убить Альмалика. В отместку за отца. Поэтому и уехала из Фезаны. — Произнося эти слова, едва их выговорив, Джеана поняла, что именно поэтому она вышла сегодня в холодную ночь.

— Это меня не удивляет, — тихо откликнулся он после паузы. Великодушные слова. Он принимает ее всерьез. Женщину-киндата. Клятву, данную с детской горячностью. — Вы сердитесь, потому что я вас опередил?

Этого она тоже не ожидала. Некоторое время шла рядом с ним и молчала. Они свернули за угол.

— Мне немного стыдно, — призналась она. — Я ничего не делала все эти четыре года, потом приехала сюда и снова ничего не делала.

— Некоторые задачи требуют больше времени, чем другие. Так уж получилось, что мне было проще осуществить то, к чему мы с вами стремились.

Переодевшись слугой. Она услышала эту историю от Мазура перед самым пиршеством сегодня вечером. Яд на полотенце. Сын правителя полностью его поддержал, а потом отправил ибн Хайрана в ссылку. Это должно причинять боль.

Они еще раз свернули за угол. Два огонька сияли впереди в конце улицы, над входом в больницу. Еще одно воспоминание внезапно нахлынуло на нее вопреки ее воле. Та самая ночь в Фезане, та самая комната. Она сама рядом с этим человеком у окна, поднимается на цыпочки и целует его. Вызов.

«Должно быть, я тогда сошла с ума» — подумала Джеана. И остановилась у входа в больницу.

Аммар ибн Хайран спросил, словно он действительно мог следить за ходом ее мыслей:

— Между прочим, я был прав насчет визиря? — Снова в его голосе звучала насмешка, приводящая ее в ярость.

— Прав насчет чего? — Она пыталась выиграть время.

Он должен был заметить, куда ее усадили сегодня вечером, на пиру. Он должен был отметить факт самого ее присутствия там. Она от всего сердца надеялась, что он не видит ее румянца. Теперь она уже почти сожалела о том, что пошла за ним.

Он тихо рассмеялся.

— Понимаю, — сказал он. И прибавил мягко: — Вы собираетесь навестить своих больных или идете домой?

Она сердито взглянула на него. Снова ее охватил гнев. Как раз кстати.

— Что это должно означать? — холодно спросила она. В свете факелов она ясно видела теперь его лицо. Он смотрел на нее спокойно, но ей показалось, что в его глазах прячется смех. — Что означает это «понимаю»? — осведомилась она.

Последовало короткое молчание.

— Простите меня, — серьезно попросил он. — Я вас обидел?

— Да, своим тоном, — твердо ответила она.

— Тогда мне следует проучить обидчика от вашего имени.

Этот голос прозвучал у нее за спиной, знакомый голос.

Она резко обернулась, но успела увидеть, как взгляд ибн Хайрана поднялся выше ее головы и выражение его лица изменилось.

В дверях больницы стоял Родриго Бельмонте, освещенный пламенем свечи, в той же верхней тунике и куртке, в которых он был на пиру, с мечом у бедра.

— Меня вечно кто-нибудь учит, — посетовал ибн Хайран.

Родриго насмешливо фыркнул.

— Сомневаюсь, — сказал он. — Но вам следует знать, если вы еще этого не знаете, что в Рагозе уже несколько месяцев только и говорят о безуспешном ухаживании Мазура бен Аврена за нашим доктором.

— Неужели? — вежливо спросил Аммар.

— Неужели? — повторила Джеана совсем другим тоном.

— Боюсь, это так, — ответил Родриго, глядя на нее. Теперь он тоже забавлялся, в его улыбке под пышными усами таилось лукавство. — Должен признаться, что выиграл на этом некоторую сумму денег.

— Вы держали на меня пари? — Джеана услышала, как взлетел вверх ее голос.

— Я совершенно уверен во всех членах моего отряда, — ответил Родриго.

— Но я не член вашего отряда!

— Я продолжаю жить надеждой, — ласково прошептал он.

Стоящий позади ибн Хайран громко расхохотался. Она резко повернулась к нему. Он быстро поднял руки, словно защищаясь. Джеана молчала, она потеряла дар речи. А потом почувствовала, что ее саму одолевает смех. И разразилась хохотом.

Она прислонилась к двери, вытирая глаза, переводя взгляд с одного на другого. Из глубины больницы двое ночных смотрителей с неодобрением смотрели на всех троих. Джеана, которой надо было через несколько минут давать этим смотрителям четкие указания, пыталась взять себя в руки.

— Она не может к нам присоединиться, — произнес Аммар ибн Хайран. — Он шагнул в дверной проем, чтобы уйти от резкого ветра. — Бен Аврен никогда не позволит ей покинуть город.

— К нам? — переспросил Родриго.

— Покинуть город? — одновременно с ним повторила Джеана.

Красивое, гладко выбритое лицо по очереди повернулось к обоим собеседникам. Но заговорил Аммар не сразу.

— Некоторые вещи очевидны, — сказал ибн Хайран, глядя на вальедца. — Эмир Бадир будет очень нервничать насчет того, что мы оба проводим эту зиму в Рагозе и не приносим никакой пользы. Нас куда-нибудь пошлют. Вместе. Готов биться об заклад. А учитывая то, что вы сказали мне сейчас о вполне понятном интересе визиря к нашему замечательному доктору, он не позволит ей покинуть Фезану с двумя столь безответственными людьми.

— Я не безответственный! — возмущенно возразил Родриго Бельмонте.

— Позволю себе не согласиться, — хладнокровно произнес Аммар. — Джеана мне рассказала, что сегодня днем вы заставили наемника из Батиары — прекрасного человека, доблестного воина — забыть имя собственной матери! Я называю это глубоко безответственным поступком.

— Имя его матери? — воскликнул Родриго. — Не отца? Если бы это было имя отца…

— Вы бы могли понять. Уже знаю, — перебила его Джеана. — Господин ибн Хайран уже выдал мне эту неудачную шутку. Среди всего прочего, вы двое, по-видимому, склонны к одинаково детскому юмору.

— Среди всего прочего? Чего именно? Теперь я могу оскорбиться. — Выражение лица ибн Хайрана опровергало его слова. Он больше не выглядел усталым или несобранным, отметила Джеана. Как лекарь она была этим довольна. Она предпочла проигнорировать его вопрос.

— Оскорбление нанесено мне, помните? И вы еще не извинились. И вы тоже, — прибавила она, поворачиваясь к Бельмонте. — Держать пари на мое поведение! И как вы смеете полагать, что визирь Рагозы — или кто-то другой — диктует мне, куда и когда я могу ехать?

— Хорошо! — воскликнул Родриго. — Я долго ждал этих ваших слов! Зимняя кампания будет отличным испытанием для всех нас.

— Я не говорила…

— Разве вы не поедете? — спросил он. — Шутки в сторону, Джеана, мне очень нужен хороший лекарь, и я до сих пор помню то, что вы сказали насчет работы среди жителей Эспераньи. Вы дадите нам шанс доказать обратное?

Джеана тоже помнила. Она очень хорошо помнила ту ночь. «Даже солнце заходит, моя госпожа». Она отогнала эти мысли.

— Что? — ядовито спросила она. — Разве в этом году нет пилигримов, отправляющихся на остров благословенной королевы Васки?

— В моем отряде нет, — спокойно ответил Родриго. Последовало молчание. «Он умеет осадить человека», — подумала она.

— Вы также можете поразмышлять о том, что кампания вне стен города даст вам передышку от ухаживаний бен Аврена, — произнес ибн Хайран чересчур небрежно.

Она повернулась и сердито посмотрела на него. Он снова поднял руки, защищаясь.

— Если, конечно, вам нужна эта передышка, — быстро прибавил он. — Бен Аврен — выдающийся человек. Поэт, визирь, истинный ученый. Принц киндатов. Ваша мать гордилась бы вами.

— Если бы я позволила ему уложить себя в постель? — любезным тоном поинтересовалась она.

— Ну, я не это имел в виду. Я думал о чем-то более официальном, конечно. О чем-то…

Он замолчал, увидев выражение ее глаз. Его руки в третий раз взлетели вверх, словно для того, чтобы отразить нападение. Кольца на пальцах сверкнули.

Джеана гневно смотрела на него, ее собственные пальцы сжались в кулаки. Проблема заключалась в том, что ей по-прежнему хотелось рассмеяться и поэтому трудно было продолжать сердиться.

— Вам грозят серьезные неприятности, если вы заболеете во время этой кампании, — мрачно сказала она. — Разве вас никогда не предупреждали, что нельзя оскорблять своего лекаря?

— Многие, и много раз, — грустно признался Аммар. — Боюсь, что я — человек безответственный.

— Я — ответственный! — весело воскликнул Родриго. — Спросите у кого угодно!

— Только потому, — бросила она через плечо, — что вы до смерти боитесь своей жены. Вы сами мне это сказали!

Ибн Хайран рассмеялся. Через секунду рассмеялся и Бельмонте, сильно покраснев. Джеана скрестила руки и хмуро смотрела на них, не желая улыбаться.

Но чувствовала она себя необычайно счастливой.

Прозвонили колокола храма, возвышавшегося над крышами к югу от них, весело и отчетливо в холодной ночи, чтобы разбудить верующих на молитву.

— Идите домой, — сказала Джеана обоим мужчинам, глядя в помещение больницы. — Мне надо проведать больных.

Они переглянулись.

— И оставить вас здесь одну? Одобрила бы это ваша мать? — спросил ибн Хайран.

— Мой отец одобрил бы, — резко ответила Джеана. — Это больница. А я — лекарь.

Это их отрезвило. Ибн Хайран поклонился, Бельмонте сделал то же самое. Они ушли вместе. Она смотрела им вслед, стоя в дверях, пока они не исчезли в ночи. Постояла там еще секунду, глядя в темноту, потом прошла внутрь.

Воин из Карша с раздробленной рукой еще спал. Именно это было ему необходимо. Она дала ему обезболивающее лекарство и микстуру отца, чтобы он отдохнул. Осторожно разбудила второго пострадавшего, поставив служителей по обеим сторонам от его ложа. Иногда, когда их будят, они бывают буйными. Это же бойцы. Батиарец узнал ее, это хорошо. Она дала им подержать факел и посмотрела ему в глаза: взгляд еще затуманен, но осмысленней, чем раньше, и он следил за ее пальцем, когда она водила им перед его лицом. Она подложила ладонь ему под голову и помогла выпить лекарство — клевер, мирра и алоэ — от той ужасной головной боли, которая должна его мучить.

Она сменила повязку на его голове, потом отошла в противоположный конец комнаты, пока служители помогали ему отлить жидкость в кувшин. Она перелила мочу во флакон отца и рассмотрела ее, поднеся к пламени свечи. Верхний слой, который говорил о голове, был теперь почти прозрачным. С этим воином будет все в порядке. Так она ему и сказала на его родном языке. Потом он снова уснул.

Она все же решила немного поспать в больнице. Ей постелили на одной из лежанок и отгородили ее ширмой. Джеана сняла сапожки и легла прямо в одежде. Она поступала так много раз. Врач должен научиться спать где угодно в те короткие промежутки свободного времени, которые ему выпадают.

Перед тем как Джеана уснула, ей в голову пришла одна мысль: кажется, она только что согласилась оставить городские удобства и двор эмира, чтобы отправиться в зимний поход — туда, куда готовится эта экспедиция. Она даже не спросила их об этом. Никто не устраивает походы зимой.

— Ты идиотка, — вслух пробормотала она и почувствовала, что улыбается в темноте.

Утром батиарец вспомнил имя своей матери, понял, где он находится, назвал день недели и имена своих командиров. Когда она спросила, несколько смущаясь, имя его отца, он залился пунцовым румянцем.

Разумеется, Джеана изо всех сил постаралась никак не реагировать на это. И тут же поклялась себе именем Галинуса, отца всех врачевателей, что скорее умрет, чем расскажет об этом Аммару ибн Хайрану или Родриго Бельмонте.

Эту клятву, по крайней мере, она сдержала.