Воспользовавшись этим страхом, войско беспощадно избивало всех попадавшихся им под руку, не осмеливавшихся ни защищаться, ни даже прямо смотреть на них, но отдававших себя врагам на полный их произвол; такой страх напал на них, такой ужас овладел ими. В этом бою погибло шесть тысяч, многие сами себя отдали в руки врагов. В данный момент римляне взяли их в плен живыми, но немного спустя их казнили. Были убиты не только готы, но очень многие, из прежних римских солдат, которые раньше были в рядах римского войска, но перешли, как я рассказывал в предыдущих книгах (VII [III], гл. 12, § 15; гл. 21, § 15, 16; гл. 39, § 5), к Тотиле и готам. Те же из войска готов, которым удалось спастись и не попасть в руки врагов, смогли скрыться и бежать, как кто мог, кто верхом, кто пешком, смотря по тому, что представляла его судьба или благоприятный случай или удобства местности. [125]

Так окончилась эта битва; уже наступила полная темнота. Тотила бежал в темноте в сопровождении не больше чем пяти человек, из которых один был Скипуар. Некоторые из римлян преследовали их, не зная, что это Тотила; в числе этих преследовавших был гепид Асбад. Когда он был близко от Тотилы, он кинулся на него, чтобы поразить его копьем в спину. Тут один готский юноша, из дома Тотилы, следовавший за своим убегающим господином, считая недостойной Тотилы грозящую ему судьбу, громко крикнул: «Что ты, собака, так стремишься убить своего господина!» Но в это время Асбад уже изо всех сил вонзил копье в Тотилу, но сам, пораженный в ногу Скипуаром, тут и остался. Остался убитым и Скипуар, пораженный кем-то из преследовавших. Те четверо, которые вместе с Асбадом вели преследование, чтобы спасти его, прекратили это преследование и, захватив Асбада, вместе с ним повернули назад. Спутники же Тотилы, полагая, что враги не прекратили их преследовать, все продолжали скакать дальше, хотя Тотила получил смертельную рану, и душа уже покидала его тело; они упорно увлекали его за собой: сама необходимость предписывала им этот безумный бег. Проскакав приблизительно восемьдесят четыре стадии, они прибыли в местечко по имени Капри. Они в дальнейшем остались здесь и старались лечить рану Тотилы, который немного позже тут же испустил дух, окончив дни своей жизни. Его спутники предали здесь его земле, а сами удалились. Таков был трагический конец правления и жизни Тотилы, бывшего королем готов одиннадцать лет, конец, достойный прежних его подвигов, так как раньше удача сопутствовала этому человеку, и смерть, постигшая его, не соответствовала его военным деяниям. Но и в этом случае судьба явно со всей очевидностью показала свою силу, насколько может она смеяться над человеческой участью, проявив обычное для нее свойство без всякого основания менять счастье человека и без всякого повода нарушать человеческие расчеты. Так и теперь: долгое время без всякой видимой [125] причины, только по своему капризу даруя Тотиле счастье и удачу, она вдруг, хотя для этого в данный момент не было никаких оснований, безжалостно назначила этому человеку такую позорную и трагическую смерть. По моему крайнему разумению это то, чего никогда нельзя было и никогда нельзя будет постигнуть человеку. Всегда и везде об этом можно толковать и строить догадки, какие кому угодно, шушукаясь между собою, прикрывая свое незнание предположением, лишь только кажущимся вероятным. Но я возвращаюсь к прерванному рассказу.

Так вот, о том, что Тотила так скончался, римляне не знали, пока какая-то женщина из племени готов не рассказала им об этом и не показала его могилы. Но они, услыхав об этом и считая этот рассказ, может быть, выдуманным, прибыли на это место и без малейшего колебания разрыли могилу и вытащили оттуда труп Тотилы. Признав его, как говорят, и удовлетворив этим зрелищем свое любопытство (точного знания), они его вновь похоронили и тотчас обо всем донесли Нарзесу.

Другие о кончине Тотилы и об этой битве рассказывают иначе. Я считаю не лишним передать об этом. Говорят, что бегство войска готов произошло не без основания и не так бессмысленно, но что когда некоторые из римлян метали свои стрелы, то одна из них внезапно поразила Тотилу, без заранее обдуманного намерения со стороны пославшего эту стрелку, так как Тотила был одет, как простой воин, и находился в строю не на специально выбранном месте, а среди всех, не желая привлекать к себе внимания врагов или подвергать себя опасности специально их злоумышления. Но некая судьба так решила это и направила в тело человека роковую стрелу. Получив смертельную рану, очень сильно страдая, он вышел из строя и понемногу в сопровождении нескольких человек ушел в тыл. Вплоть до Капри борясь с болью и мучением от раны, он гнал коня, но здесь, теряя сознание, он остановился, чтобы полечить рану, и немного [127] спустя тут же наступил и последний день его жизни. Войско готов, и в других уже отношениях не равносильное римлянам, после того как так нелепо вышел из строя его вождь, впало в ужас, хотя один только Тотила получил смертельную рану и римляне не специально против него направляли свои удары; вследствие этого их охватил ужасный и безграничный страх, они пали духом и обратились в столь позорное бегство. Но об этом пусть каждый судит, как он хочет.

33. В высшей степени обрадованный всем этим, непрестанно за все это воздавая благодарность богу, как это действительно и следовало, Нарзес стал все приводить в порядок[15]. Прежде всего, желая избавиться от сопровождавших его лангобардов, производивших недостойные насилия (кроме прочих беззаконий в своей жизни, они поджигали дома, которые встречали на своем пути, и насиловали женщин, убегавших и скрывавшихся под защиту храмов), он наградил их богатыми денежными подарками и позволил вернуться домой, а Валериану и своему племяннику Дамиану велел идти с ними вплоть до границ Римской империи, чтобы во время обратного похода они не причинили кому-нибудь зла. Когда лангобарды ушли из пределов Римской империи, Валериан стал лагерем около Вероны, чтобы осаждать ее и вернуть ее под власть императора. Те, которые были здесь в гарнизоне, охваченные страхом, вступили с Валерианам в переговоры, обещая, что они добровольно сдадутся и сдадут город. Получив это известие, франки, которые были на охране Венетской области, со всей решимостью воспротивились этому намерению, заявляя, что вся эта страна принадлежит им. Поэтому Валериан, ничего не сделав, удалился отсюда со всем войском. Готы, которые смогли бежать из сражения и спаслись, перейдя через реку По, заняли город Тичино и прилегающие к нему местности и избрали королем Тейю. Он, найдя все деньги, которые Тотила оставил, спрятал их в Тичино, думая этим способом привлечь на свою сторону в качестве союзников франков, и, [128] насколько позволяли данные обстоятельства, он оповещал и организовывал готов, старательно собирая их вокруг себя. Услыхав об этом, Нарзес велел Валериану со всеми следовавшими за ним войсками держать караул вдоль реки По, чтобы готам было не так легко собираться; сам же Нарзес со всем остальным войском двинулся к Риму. Находясь в Этрурии, он принял добровольную сдачу Нарнии, а в Сполеции, стоявшем без стен, он оставил гарнизон, поручив всем им вновь восстановить возможно скорее то, что из укреплений готы разрушили. Он послал также некоторую часть войска с тем, чтобы попытаться захватить гарнизон в Перузии. Во главе этого гарнизона стояли два римских перебежчика, Мелигедий и Улиф; последний, бывший прежде телохранителем Киприана, убежденный Тотилой, обещавшим ему большую награду, коварно убил Киприана, бывшего начальником стоявшего там гарнизона (VII [III], гл. 12, § 19). Мелигедий, соглашаясь на предложения Нарзеса, хотел вместе с бывшими под его начальством римлянами сдать ему город, но Улиф и окружающие его, заметив, что подготовляется, открыто восстали против их намерения. Улиф и его сторонники были тут убиты, а Мелигедий тотчас же передал Перузию римлянам. И тут явно над Улифом сказалась божья кара, так как он был убит на том самом месте, где от него самого погиб Киприан.

Готы, которые занимали в качестве гарнизона Рим, узнав, что Нарзес и все римское войско идут на них и находятся уже поблизости, стали готовиться, чтобы всеми силами и средствами отразить их. Случилось, что когда Тотила в первый раз взял Рим, многие здания города он сжег (он постарался их восстановить, когда взял Рим во второй раз); в конце концов придя к убеждению, что готы, доведенные до небольшого числа, не в состоянии в дальнейшем защищать весь круг укреплений Рима, он охватил короткой линией укреплений маленькую часть города вокруг гробницы Адриана, так чтобы они примыкали к прежним стенам, и устроил [129] таким образом род крепости. Сложив сюда все то, что в их глазах было самым ценным, готы со всем старанием стерегли это укрепление, всю же остальную линию укреплений оставили совсем без внимания. Оставив тогда в этом месте небольшой отряд своих для охраны, все остальные, поднявшись на верх городской стены, со всей энергией пытались отразить врагов, шедших на штурм. Всей линии римских укреплений вследствие ее величины не могли ни римляне штурмовать, ни готы охранять. Разбившись на отряды, первые штурмовали, где придется, а вторые — отражали в зависимости от обстоятельств. И вот Нарзес, собрав большой отряд стрелков, со всей силой штурмовал один участок укреплений; в это же время Иоанн, сын Виталиана, со своими войсками вел штурм в другом месте. Филемут и эрулы наседали еще в третьем месте, а очень далеко от них шли остальные. Все они вели штурм стен, держась друг от друга на большом расстоянии. Стоя соответственно с ними, варвары выдерживали их нападение. Вся же остальная часть укреплений, где не было штурма со стороны римлян, была совершенно свободна от людей, так как готы собирались все там, как я сказал выше, где со всей силой наседали враги. Приняв это во внимание, Нарзес приказал, чтобы Дагисфей, взяв с собой большой отряд и знамя Нарзеса и Иоанна, заготовив большое количество лестниц, неожиданно со всей силой бросился на ту часть укреплений, которая совершенно не имела защитников. И действительно, приставив немедленно все лестницы к стене без противодействия с чьей бы то ни было стороны, он без всякого труда оказался со всеми бывшими при нем войсками внутри укрепления и, таким образом, мог открыть любые ворота. Как только это заметили готы, они уже не стали больше думать о храбрости, но бросились бежать, кто куда мог. Одни из них устремились в укрепление, другие же бегом понеслись в Порт. И тут пришло мне на ум размышление, как судьба издевается над человеческими делами: не всегда одинаковой подходит она к [130] людям, не всегда взирает она на них одинаковым взором, но вечно меняется она, и по времени и по месту, и смеется над ними, играя ими, меняя их достоинство и положение, повергая в несчастье и спасая их сообразно со временем, местом и образом действия. Так Бесс, в прежнее время погубивший Рим, немного времени спустя вернул римлянам в Лазике Петру; в свою очередь Дагисфей, отдавший Петру врагам, быстро вернул во власть императора Рим. Но так было искони и будет всегда, пока одна и та же судьба властвует над людьми. Тогда Нарзес со всем войском двинулся, чтобы взять укрепление. Испуганные варвары, получив твердое обещание в личной неприкосновенности, тотчас сдались сами и сдали укрепление. Это был двадцать шестой год единодержавного правления императора Юстиниана. Так Рим в пятый раз был взят в правление этого государя, и Нарзес тотчас послал императору ключи от ворот Рима.

34. Тогда люди воочию убедились, что всем, кому суждено испытать несчастье, даже то, что, казалось, является счастьем, несет гибель, и в тот момент, когда дела повернутся так, как им хотелось бы, они гибнут одновременно с наступлением этих счастливых дней. Как для сената, так и для римского народа эта победа была причиной еще большей гибели по следующему поводу. Когда готы стали отступать и поняли, что власть их над Италией кончилась, то во время пути они, между прочим, беспощадно избивали всех встречающихся им римлян. Со своей стороны, и варвары, служившие в римском войске, обращались как с врагами со всеми, с кем они встречались при своем вступлении в город. А кроме этого, случилось еще следующее. Много лиц из сенатского сословия, по мысли Тотилы, в прежнее время осталось в Кампанской области. Некоторые из них, узнав, что Рим взят войсками императора, ушли из Кампании и двинулись в Рим. Узнав об этом, готы, которые еще занимали укрепленные пункты в этой области, тщательно обследуя всю эту местность, убили всех бывших здесь патрициев. В [131] числе убитых был и тот Максим, о котором я упоминал в прежних своих книгах (V [I], гл. 25, § 15; VII [III], гл. 20, § 19). Со своей стороны и Тотила, двигаясь из этих мест навстречу Нарзесу, собрал из каждого города детей знатных римлян и, отобрав из них триста человек, которых он считал наиболее красивыми, сказал их родителям, что они будут членами его дома и сотрапезниками, на самом же деле хотел держать их в качестве заложников. Им Тотила велел тогда отправиться на ту сторону реки По, а теперь Тейя, найдя их там, велел всех их убить.

Рагнарис, из числа важных готов, командовавший гарнизоном в Таренте, хотя с соизволения императора получил от Пакурия твердые обещания безопасности и согласился, как я раньше указал (гл. 26, § 4), сдаться римлянам и передал им в подтверждение этого соглашения шесть человек из готов, когда услыхал, что готы избрали себе королем Тейю, что он зовет себе на помощь франков и хочет вместе с ними всем войском идти на врагов, изменил свои намерения и решительно не хотел выполнять соглашение. Во что бы то ни стало стараясь получить назад своих заложников, он придумал следующее. Отправив послов к Пакурию, он просил его прислать к нему небольшой отряд римских воинов, чтобы с тем большей безопасностью он и его готы могли идти в Дриунт (Гидрунт), а оттуда, переправившись через Ионийский залив, отправиться в Византию. Пакурий, очень далекий от того, чтобы подозревать, что задумал этот человек, послал к нему из бывших у него войск пятьдесят человек. Приняв их в свое укрепление, Рагнарис тотчас же заключил их в тюрьму и дал знать Пакурию, что если ему желательно спасти своих солдат, то пусть он отдаст заложников-готов. Услыхав это, Пакурий оставил маленький отряд для охраны Дриунта, а со всем остальным войском двинулся против врагов. Тогда Рагнарис без малейшего промедления убил этих пятьдесят человек и вывел из Тарента своих готов, чтобы вступить в бой с врагами. Когда они сошлись, готы были побеждены. [132] Оставив на месте очень многих убитыми, Рагнарис с остальными бросился бежать. Войти в Тарент он уже никак не мог, так как его со всех сторон окружали римляне, но, вступив в Ахеронтиду, он там остался. Так шли там дела.

Немного позднее римляне, осадив Порт, по взаимному соглашению, взяли его; взяли и укрепление в Этрурии, которое называется Непа, равно как и крепость Петры, так называемой Петрузы («Пробитая скала»).

Считая, что войско готов не равносильно римлянам, чтобы сражаться с ними один на один, Тейя отправил послов к королю франков Теодебальду, приглашая его заключить с ним союз и обещая великие сокровища. Но франки, думаю, имея в виду собственную выгоду, не хотели умирать ни в интересах готов, ни для пользы римлян, но они имели цель подчинить самим себе Италию и ради этого они хотели самостоятельно, без всяких союзов, подвергнуться опасности войны. Раньше еще Тотила часть сокровищ оставил в Тичино, о чем я указывал выше (гл. 33, § 7), большая же часть их была спрятана в очень сильном укреплении, которое находилось в Кумах, Кампанской области. Он там оставил гарнизон, а начальником над ним поставил своего брата[16], дав ему в помощь Геродиана. Желая овладеть этими сокровищами, Нарзес отправил в Кумы небольшое войско, чтобы оно осадило укрепление, сам же остался в Риме для устройства некоторых дел. Послав другой отряд, он велел им осаждать Центумцеллы. Тейя, беспокоясь о гарнизоне в Кумах и сокровищах, находящихся там, потерял надежду на помощь франков и настроил следовавших за ним готов идти всем на неприятелей. Заметив это, Нарзес велел Иоанну, племяннику Виталиана, и Филемуту с находящимся в их распоряжении войском идти в пределы Этрурии, с тем чтобы они держались здесь и закрыли дорогу врагам в Кампанию; а тем временем осаждающие Кумы смогут их взять, не подвергаясь опасности, или силой, или по добровольной сдаче. Но Тейя, оставив далеко в стороне правые дороги, которые были самыми [133] короткими, прошел длинными и далекими окольными путями, вдоль по берегу Ионийского залива, и, не замеченный никем из врагов, прибыл в Кампанию. Когда об этом узнал Нарзес, он вызвал войска, бывшие с Иоанном и Филемутом и охранявшие проходы в Этрурии, вызвал и Валериана, только что взявшего Петру («Петрузу») с его войсками. Он, таким образом, собрал все силы и сам со своим войском, выстроив его в боевом порядке, пошел в Кампанию.

35. Есть в Кампании гора Везувий, о которой я говорил в прежних своих рассказах (VI [II], гл. 4, § 10 сл.), что она часто испускает звук, как бы мычание. И когда с ней это случается, она извергает из себя массу горящей золы. Об этом рассказал я в своем прежнем рассказе. Как у этой горы, так и у сицилийской Этны примерно вся середина, от самого дна до вершины, пустая, а внизу, в самой глубине, всегда горит огонь. И это пустое пространство входит в такую глубину, что если человек, стоящий на краю отверстия, решится перегнуться и заглянуть туда, то огонь едва заметен. Когда случается, как я сказал, этой горе извергать пепел, то вырывающийся из недр Везувия огонь выбрасывает в разные стороны кверху над вершиной горы камни, иногда маленькие, а иногда и очень большие. Течет оттуда также и поток огня, с самой вершины доходя до подошвы горы и еще дальше; это все бывает также и у Этны. Этот поток огня образует с обеих сторон высокие берега, прокладывая себе глубокое ложе. Пламя, несущееся этим потоком, вначале похоже на горящую воду. Когда же пламя начинает у него потухать, то стремительность этого потока тотчас же задерживается, и он в своем течении уже не двигается вперед, а осевшая грязь от этого потока совершенно похожа на пепел.

У подножия этого Везувия текут источники питьевой воды. Из них образуется река, называемая Драконом, которая протекает очень близко от города Нуцерии. На противоположных берегах этой реки остановились тогда оба вражеских войска. Течение реки Дракона узкое, однако оно совершенно [134] непроходимо ни для всадников, ни для пехотинцев; стесненный узким ложем, этот поток очень глубоко прорывает землю, образуя с обеих сторон отвесные берега. Происходит ли это вследствие природных свойств земли, или воды, я этого сказать не могу. Захватив мост через реку, так как они стояли лагерем очень близко от него, готы соорудили здесь деревянную башню, поставили на нее всякие машины, сделав между прочим так называемые баллистры, чтобы отсюда иметь возможность бить по наступающим врагам сверху. Вступить в рукопашный бой было невозможно, так как между ними, как я сказал, была река. И те и другие, став возможно ближе к краю берега, действовали, главным образом поражая друг друга стрелами. Происходили и единоборства, если тот или другой гот, вызванный римлянами, переходил мост. Так, месяца два провели эти войска, стоя друг против друга. Продолжалось это до тех пор, пока готы господствовали здесь на море и могли держаться, ввозя продовольствие на кораблях, так как их лагерь был расположен недалеко от моря. Но спустя некоторое время римляне захватили флот неприятелей вследствие измены одного гота, который стоял во главе всего флота, да и к ним самим пришло бесчисленное количество судов из Сицилии и других частей империи. Вместе с тем, воздвигнув по берегу реки ряд деревянных башен, Нарзес мог окончательно поработить страхом прежнюю самоуверенность врагов. Очень испуганные всем этим и стесненные недостатком продовольствия, готы бежали на расположенную поблизости гору, которую римляне на латинском языке называют «Молочной горой». Римлянам никак нельзя было следовать за ними туда, ввиду трудности прохода и неудобной местности. Но и варварам, которые поднялись туда, вскоре уже пришлось раскаяться в этом, так как у них еще в большей степени стал ощущаться недостаток в продовольствии; добывать его для себя и для лошадей они никак не могли. Поэтому считая, что предпочтительнее окончить свои дни жизни в бою, чем погибнуть от [135] голода, они сверх всякого ожидания, двинулись на неприятелей и нежданно-негаданно напали на них. Римляне, насколько позволяли им данные обстоятельства, твердо стояли против них, расположив свой боевой строй не по отдельным начальникам, не по отрядам или легионам, не отделенные друг от друга каким-либо иным способом, не с тем, чтобы слышать даваемые им в битве приказания, но с тем, чтобы биться с врагами со всей силой, где кому придется. Удалив коней, все готы первыми стали пешим строем по всему фронту, устроив глубокую фалангу; видя это, римляне тоже спешились, и все выстроились точно так же.

Я хочу рассказать здесь об этой знаменитой битве, и о той доблести, не уступающей, думаю, доблести ни одного из прославленных героев, которую в данном случае проявил Тейя. К смелости готов побуждало безвыходное их положение, римляне же, хотя и видели их в состоянии отчаяния, считали нужным противиться всеми силами, стыдясь уступить более слабым. И те и другие, полные воодушевления, устремлялись на близстоящих; одни, готовые погибнуть, другие, стремясь получить славу доблести. Битва началась рано утром. Тейя был на глазах у всех, держа перед собою щит; с грозно поднятым копьем он с небольшой кучкой своих близких стоял впереди фаланги. Видя его и считая, что если бы он пал, то битва быстро бы окончилась, римляне направили против него все свои усилия, нападая на него в большом числе, кто только стремился к славе. Одни издали бросали в него дротики, другие старались поразить его копьем. Тейя, закрывшись щитом, принимал на него все удары копий и, внезапно нападая на врагов, многих из них убил. Всякий раз как он видел, что его щит весь утыкан брошенными в него копьями, он, передав его кому-нибудь из своих щитоносцев, брал себе другой. Сражаясь так, он провел целую треть дня. К этому времени в его щит вонзилось двенадцать копий, и он уже не мог им двигать, как он хотел, и отражать нападающих. Тогда он стал звать настойчиво одного из своих [136] щитоносцев, не покидая строя, ни на единый вершок не отступая назад и не позволяя неприятелям продвигаться вперед; он не поворачивался назад, прикрыв щитом спину, не сгибался набок; он как бы прирос к земле со своим щитом, убивая правой рукой, отбиваясь левой и громко выкрикивая имя своего щитоносца. Он явился к нему, неся щит, и Тейя быстро сменил на него свой отягченный копьями. И тут на один момент, очень короткий, у него открылась грудь, и судьба назначила, чтобы именно в этот момент он был поражен ударом дротика и в ту же минуту умер. Воткнув его голову на шест и высоко подняв ее, некоторые из римлян стали ходить вдоль того и другого войска, показывая его римлянам, чтобы придать им еще большую храбрость, готам — чтобы те, придя в отчаяние, прекратили войну. Но даже и теперь готы не приостановили сражения до самой ночи, хотя точно знали, что король их умер. Когда мрак спустился на землю, обе стороны, разойдясь и не снимая оружия, заночевали тут же. На следующий день с рассветом они опять выстроились по-прежнему и сражались до самой ночи; они не уступали друг другу, не обращались в бегство и не наступали; хотя и с той и с другой стороны было много убитых, но озверев, с непреклонным духом они продолжали бой друг с другом: готы знали, что они сражаются в последний раз, римляне питали для себя недостойным оказаться слабее их. Но наконец варвары, послав к Нарзесу некоторых из знатнейших лиц в своем войске, сказали, что они поняли, что они борются с богом: они чувствуют противоборствующую им силу. Из происходящего они уразумевают истину дел и хотят поэтому изменить свое решение и оставить это упорное сопротивление. Но они не хотят в будущем жить под властью императора, но проводить свою жизнь самостоятельно вместе с какими-либо другими варварами. Поэтому они просят римлян дать им возможность мирно уйти, не отказывать им в этом разумном предложении и подарить в качестве «денег на дорогу» те средства, которые каждый отложил [137] для себя за время прежней службы своей в Италии. Этот вопрос Нарзес поставил на обсуждение на военном совете. И вот Иоанн, племянник Виталиана, предложил удовлетворить эту просьбу и не вести уже дальше боя с людьми, обрекшими себя смерти, и не пытаться на себе испытать смелость людей, уже отчаявшихся в жизни, которая тяжка и для тех, кто ее проявляет, и для тех, кто им противится. «Достаточно, — сказал он, — для разумного человека одержать победу, а желание чрезмерного может иной раз обратиться для кое-кого и в несчастье». Нарзес дал убедить себя этим предложением. Они договорились на том, чтобы варвары, оставшиеся в живых, взяли свои собственные деньги, тотчас же ушли из всей Италии и больше уже никогда не вели войны с римлянами. И вот около тысячи готов, выйдя из лагеря, удалились в город Тичино и в места по ту сторону реки По. Их начальником в числе других был Индульф, о котором раньше я не раз упоминал. Все остальные, дав взаимные клятвы, утвердили все установленное соглашение. Так захватили римляне и Кумы, и все остальные места, и на восемнадцатом году закончилась эта война с готами, которую описал Прокопий.