Война с готами. О постройках

28. Затем всех римлян, возгордившихся удачными стычками, охватило страстное желание вступить в бой со всем войском готов; они полагали, что им надо сразиться с ними в открытом бою. Велизарий же, полагая, что слишком велика еще численная разница между обоими войсками, боялся подвергнуть опасности все войско; вместо этого он старался делать все чаще и чаше вылазки и придумывал всякие хитрости против врагов. Однако, подвергаясь обидным упрекам со стороны войска и остальных римлян, он отказался от этой тактики, решив сражаться всем войском и не совершать больше нападений в виде вылазок. Выступая таким образом, он часто бывал отбит и принужден был откладывать наступление до следующего дня, так как, сверх ожидания, он находил врагов в полной готовности: они были извещены перебежчиками о предстоящем нападении, поэтому-то в дальнейшем он решил сражаться в открытом бою. И варвары охотно приняли сражение. И вот когда и с той и с другой стороны все было приготовлено как можно лучше, Велизарий, собрав все войско, обратился к нему с таким увещанием: «Не потому чтобы я видел в вас, воины, какую-либо слабость, и не потому, что я, [107] боясь силы врагов, уклонялся от открытого боя с ними, но так как я думал, что, ведя войну мелкими стычками, которые приводят к прекрасным результатам, мы навсегда должны закрепить за собою эти причины наших успехов. Менять методы, благодаря которым (в данное время разумно примененным) наши дела счастливо движутся вперед, на другое я считал неблагоразумным. Однако, видя ваше воодушевление и решимость к бою, я исполнился лучших надежд и не буду стоять на дороге вашему стремлению. Ведь я знаю, что всегда по большей части в решительный момент на войне жребий решается волей сражающихся и дело получает счастливое направление по большей части благодаря их воодушевлению. Что войско небольшое, но доблестное может преодолеть численностью превышающего врага, это знает каждый из вас не по слухам, но придя к этому на основании ежедневных боев. От вас будет зависеть не покрыть стыдом славу прежних моих походов и мою надежду на вас, внушенную вашим рвением. Ведь все, что нам предстоит совершить в этой войне, по необходимости должно быть решено исходом нынешнего дня. Я вижу, что и данный момент нам помогает: настроение врагов, подавленное предшествующими успехами нашими, даст нам, конечно, легко победу над ними. Ведь мысли людей, не раз терпевших поражение, менее всего способны проявиться в храбрых и решительных действиях. Пусть из вас никто не щадит ни коней, ни копий, ни другого какого оружия: я немедленно все испорченное в бою заменю вам другим».

После такого увещания Велизарий вывел войско через маленькие ворота, Пинцианские, и через большие ворота, Саларийские, и немногим велел идти через Аврелиевы ворота на Нероново поле; во главе их он поставил Валентина, начальника регулярной конницы, и приказал ему не начинать никакого боя и не подходить очень близко к лагерю врагов, но всегда делать вид немедленного своего нападения, чтобы никто из врагов, находящихся на этой стороне, перейдя мост в этом месте, не мог помочь тем, которые находятся в других [108] лагерях. Так как большое число варваров, как я указывал выше, стояло лагерем на Нероновом поле, ему казалось вполне достаточным не дать возможности принять им всем участие в сражении и отделить от другого войска. Когда некоторые из римских плебеев хотели в качестве волонтеров следовать за ними, он не позволил им стать в одни ряды со своими воинами, боясь, как бы во время боя они, являясь простыми ремесленниками и людьми совершенно неопытными в военном деле, испугавшись опасности, не привели в замешательство все войско. Но он велел им стать отдельным отрядом за воротами Панкратия, которые находились по ту сторону Тибра, и стоять спокойно, пока он не даст им знака; он предвидел, как это и случилось, что враги, увидав их и тех, которые были с Валентином на Нероновом поле, не рискнут покинуть свой лагерь и вместе с другим войском вступить в сражение против него. Он считал счастливой находкой для себя и делом очень важным — удержать столь большое количество врагов вдали от неприятельского войска.

У Велизария было намерение в этот день дать только конное сражение, так как очень многие из пехотинцев, не желая уже оставаться в этом положении, забрав себе в качестве добычи коней неприятелей и будучи опытными в езде верхом, сами стали всадниками. Пехотинцы же были немногочисленны и не могли составить отряда, стоящего внимания; они и смелости не имели вступить с варварами в рукопашный бой, но при первом же натиске обращались в бегство; поэтому Велизарий не считал безопасным ставить их далеко от укреплений, но держал их близко ото рва в боевом порядке с тем, чтобы, если случится, что его всадники обратятся в бегство, они могли принять бегущих и вместе с ними, сохранив свежими свои силы, отразить противников. Но некий Принципий, бывший в числе его телохранителей, человек очень видный, писид родом, и исавр Тормут, брат Энна, вождя исавров, представ перед Велизарием сказали ему следующее: «О лучший из вождей! Не считай нужным лишить свое войско, [109] столь маленькое, которому предстоит сражаться с десятками тысяч варваров, помощи отряда пехоты, и не следует тебе относиться с таким презрением к римской пехоте, благодаря которой одной, как мы слышим, власть древних римлян дошла до такой степени величия. Если ей не пришлось в этой войне совершить чего-либо достойного упоминания, это доказательство не негодности воинов, но по справедливости вину за это несут начальники пехоты; они одни в строю ездят верхом и не считают нужным подвергнуться общей судьбе сражения со своими воинами, но каждый из них спешит обратиться в бегство даже еще до начала столкновения. Всем этим начальникам пехоты,которые, как ты видишь, сделались всадниками и меньше всего хотят стоять в одних рядах со своими подчиненными, вели идти в это сражение, став вместе с остальным конным войском. Нам же разреши командовать пехотой в этом столкновении. Являясь и сами пехотинцами, мы вместе с ними вынесем на себе все множество варваров, надеясь совершить против врагов все то, что пошлет бог». Услышав это, Велизарий сначала не согласился. Он очень любил обоих этих лиц, очень воинственных и смелых, и не хотел подвергать опасности пехотинцев, которых было мало. Наконец под настойчивым давлением этих людей он разрешил немногим из них стать вместе с другими римскими плебеями у ворот и наверху стен у бойниц, а другим, поставив их под начальство Принципия и Тармута, он велел стоять в рядах позади них, чтобы они, сами охваченные страхом, не привели в замешательство остальное войско, и если случайно какая-либо часть конницы обратится в бегство, чтобы она не убегала очень далеко, но, скрывшись за ряды пехотинцев, могла вместе с ними отразить преследователей.

29. Такие приготовления были сделаны римлянами для этого сражения. С другой стороны, Витигис вооружил всех готов, не оставив в вооруженных лагерях никого, кроме неспособных к бою. Отрядам Марция он велел оставаться на Нероновом поле, заботясь об охране моста, чтобы враги не [110] напали на них с этой стороны; сам же он, собрав все остальное войско, сказал следующее: «Быть может кому-нибудь из вас покажется, что я боюсь за свою власть и поэтому так ласково отношусь к вам и говорю такие заманчивые речи, призывая вас к храбрости. Их мысли не далеки от того, что свойственно человеческому характеру. Обычно глупые люди к тем, в чьей помощи они нуждаются, проявляют всякую любезность, хотя бы по своему положению эти люди были много ниже их; по отношению же к другим, чья служба им не требуется, они держатся недоступно. Меня же не беспокоит ни потеря жизни, ни лишение власти. Я бы с радостью сегодня же скинул с себя этот пурпур, если бы им мог быть облечен какой-либо муж из племени готов. И конец Теодата я считал самым счастливым потому, что ему пришлось потерять и власть, а вместе и жизнь от руки своих соплеменников. Несчастие, выпадающее на долю какого-нибудь частного человека, если оно не влечет за собою гибель народа, для человека разумного заключает в себе некоторое утешение. Когда же я подумаю о несчастии вандалов и связанном с ним концом Гелимера, передо мной рисуется тяжелая картина, и я вижу уже готов с их детьми рабами, вижу, как ваши жены должны служить игрушкой позорнейшего разврата для жестоких врагов наших, себя и внучку по дочери Теодориха отправленными туда, куда угодно нынешним нашим врагам. Желал бы я, чтобы и вы, боясь да не случится этого, смело шли на этот бой. Да будет так, чтобы вы гибель на месте боя поставили для себя выше, чем спасение после поражения. Единственно, в чем благородные люди видят для себя несчастие, это быть побежденными врагами. Смерть, помимо того, что приходит быстро, делает всегда счастливыми тех, которые раньше не пользовались радостями жизни. Совершенно ясно, что если с такими мыслями вы поведете бой, то очень легко победите врагов, немногочисленных при этом греков или им равных, и тотчас же накажете их за обиды и оскорбления, которые они с самого начала нам нанесли. Ведь мы с гордостью можем сказать, что и доблестью [111], и численностью, и всем остальным превосходим их. Они же проявляют дерзость против нас, окрыленные нашими бедами, и единственной поддержкой им служит то, что они нас по своей глупости недооценивают. Их дерзость питает лишь доставшаяся им незаслуженно прежняя удача».

Обратившись с такими словами ободрения, Витигис стал строить свое войско в боевой порядок; пехоту он поставил в центре, а всадников — на обоих флангах. Свой боевой строй он устанавливал недалеко от укрепленных лагерей; сознательно он его развернул очень близко от своих укреплений с той целью, чтобы, как только начнется бегство врагов, его воины, имея, таким образом, большое пространство для преследования, легко могли бы их захватить и уничтожить. Он надеялся, — если сражение произойдет на равнине вблизи от лагерей, — что враги не смогут оказать сопротивление даже на короткое время; ему это казалось вещью невероятной, так как между войском врагов и его собственным не было никакого соответствия по численности.

С обеих сторон рано утром воины вступили в сражение. Витигис и Велизарий, находясь в тылу, побуждая тех и других, старались внушить им смелость. И вначале успех был на стороне римлян: варвары под ударами их стрел падали в большом числе, но не обращались в бегство. Так как готы стояли в огромном числе, то на место погибших очень легко становились другие, и не чувствовалось никакого урона с их стороны. Римлянам, бывшим в столь незначительном числе, казалось достаточным закончить битву таким успехом, ведь до полудня они вели битву почти у самого лагеря неприятелей, убили многих из противников, поэтому им хотелось вернуться в город, если бы для этого явился какой-нибудь предлог. В этом бою наиболее блестящими бойцами оказались римляне Афенодор, родом исавр, наиболее славный из телохранителей Велизария, Феодорет и Георгий — телохранители Мартина, оба родом каппадокийцы. Они, постоянно выезжая на боевую линию фронта, своими копьями поражали многих из варваров. [112]

Так шли дела в этом месте. На Нероновом поле обе стороны долго стояли друг против друга, а маврусии, делая постоянные налеты и поражая врагов дротиками, причинили готам много неприятностей. Выступать против них готы никак не решались, боясь недалеко стоящего отряда, состоящего из римских плебеев; они считали их воинами и думали, что они, готовя им какое-либо коварное нападение, стоят сейчас спокойно, с тем, чтобы зайдя им в тыл и напав с двух сторон, всех их перебить. День приближался уже к полудню, когда римское войско делает внезапно натиск на врагов, а готы сверх ожидания обращаются в бегство, пораженные таким внезапным действием. У них не хватило мужества бежать в укрепленный лагерь, но, бросившись к находящимся здесь холмам, они на них остановились. Римлян было много, но не все были воинами, большинство было простой толпой, вышедшей с голыми руками. Так как главный начальник был на другой стороне, то многие из матросов и обслуживающих рабов, желая принять участие в этой битве, соединились с войском, бывшим на этой стороне. Своей численностью они испугали, как было сказано, варваров и заставили их бежать, но своей недисциплинированностью они испортили дело римлян. Благодаря этой примеси воины пришли в полный беспорядок, и хотя Валентин не раз давал им точные и настойчивые приказания, они не стали слушать его увещаний. Поэтому они не убили никого из бегущих, не пожелав их преследовать, но позволили им спокойно и безопасно остановиться на холмах и смотреть на то, что происходило дальше. Им даже не пришло на ум разрушить находящийся здесь мост, для того чтобы в дальнейшем город не подвергался осаде со стороны варваров с двух сторон, так как тогда варвары не могли бы уже стоять лагерем по ту сторону Тибра. Не перешли они и по мосту, чтобы напасть с тыла на врагов, которые там сражались с Велизарием. Если бы это было сделано, то, я думаю, готы, несмотря на всю свою силу, тотчас же обратились бы в стремительное бегство, как только кто мог. Теперь же они, овладев лагерем врагов, [113] приступили к грабежу бывших там ценностей и стали тащить оттуда много серебряной посуды и других ценных вещей. Некоторое время варвары смотрели спокойно на то, что творится, и оставались на месте. Но в конце концов, придя в себя, они, единодушно охваченные сильным гневом, с громким криком устремились на врагов.

Захватив людей, которые без всякого порядка грабили их имущество, они многих убили, а остальных заставили стремительно бежать. Те же из них, которые были захвачены в лагере, но не убиты, сбросив с плеч забранные ими драгоценности, были рады, что им удалось бежать.

В то время как это происходило на Нероновом поле, другое войско варваров, находившееся вблизи от своего укрепленного лагеря, прикрывшись щитами, стало сильно напирать на противников; они убили многих воинов, а еще больше коней. Когда многие из римлян, получивших раны, или потерявших своих коней, должны были покинуть строй, то в их войске, и прежде бывшем небольшим, еще заметнее стала малочисленность и ярко бросилось в глаза, насколько оно уступает огромному количеству готов. Заметив это, всадники варваров с правого фланга стремительно двинулись на врагов. Римляне в этой части войска не выдержали их копий, обратились в бегство и устремились к отряду пехоты. Но и пехотинцы точно так же не выдержали наступления врагов, и большинство их вместе с всадниками бежало. Тотчас же стало отступать и остальное войско римлян, на которое наседали готы, и бегство стало всеобщим. Принципий и Тармут с немногими из окружающих их пехотинцев показали примеры доблести, достойные их: они продолжали сражаться и меньше всего желали вместе с другими обращаться в бегство. Готы, охваченные глубоким изумлением перед их храбростью, остановились, и это дало возможность остальным пехотинцам и большинству всадников спастись. Принципий, тело которого все было изрублено, пал тут же и около него сорок два пехотинца. Тармут же, держа в обеих руках исаврийские дротики, [114] все время поражая нападающих то с той, то с другой стороны, под влиянием ран начал ослабевать, тогда ему на помощь с несколькими всадниками пришел его брат Энн. Это дало ему возможность передохнуть, и он весь покрытый кровью и ранами, но не потеряв ни одного из своих дротиков, быстрым бегом бросился к укреплениям. Будучи по природе быстроногим, он имел силы добежать, хотя телом был истерзан, и пройдя через Пинцианские ворота, пал. Сочтя его умершим, некоторые из его товарищей подняли его на щит и отнесли домой. Прожив еще два дня, он умер, оставив по себе великую славу и среди исавров и во всем остальном войске. Римляне, находясь в величайшем страхе, стали заботиться об охране стен и, закрыв среди полного смятения ворота города, не принимали бегущих, боясь, как бы вместе с ними не ворвались и враги. Беглецы, не успевшие оказаться внутри укреплений, перешли через ров и, прислонившись спиной к укреплениям и забыв о всякой доблести, стояли в страхе, не имея уже сил защищаться от варваров, наседавших на них и собиравшихся перейти через ров. Дело в том, что у многих во время боя и бегства копья поломались, а луками они не могли пользоваться, так как в этом узком месте они сами себя стесняли. Пока на верху укрепления не появилось много защитников, готы наступали, надеясь перебить всех отрезанных от города и штурмовать стены города и тех, которые были в укреплении. Когда же они увидали на укреплениях у бойниц большое количество воинов и римских плебеев, готовых защищаться, они тотчас отказались от своего намерения и отступили, причинив много зла неприятелям.

Так битва, начатая около лагеря варваров, окончилась около рва и стен города.

Книга VI

(книга II Войны с готами)

1. После этого римляне уже не решались подвергаться опасности сражения всем войском, но, как и прежде, они делали внезапные конные вылазки и по большей части побеждали варваров. Выходили также и пехотинцы с той и другой стороны, но не большими боевыми фалангами, а небольшими отрядами, сопровождая всадников. Как-то раз Бесс при первом натиске ворвался в ряды врагов с копьем в руке и убил трех из славнейших всадников готов, а остальных обратил в бегство. В свою очередь Константин, выведя поздно вечером гуннов на Нероново поле и увидав, что враги подавляют их своей численностью, сделал следующее. С прежних времен здесь находился большой стадион, на котором в древности сражались гладиаторы Рима; старинные жители города построили вокруг этого стадиона много разных зданий и поэтому, что и естественно, повсюду в этом месте образовались узкие проходы. И вот тогда-то Константин, не имея возможности ни одолеть такой большой толпы готов, ни отступить, не подвергаясь большой опасности, приказав всем гуннам сойти с коней, сам пеший вместе с ними стал в одном из здешних узких проходов. И отсюда, поражая безопасно для себя стрелами врагов, они убили многих, поражаемые ими готы некоторое время выдерживали: они надеялись, что как только в колчанах гуннов не окажется больше стрел, они без всякого труда окружат их и, связав, отведут их в свой лагерь. Когда же массагеты, бывшие отличными стрелками, посылая свои стрелы в большую толпу врагов, попадали ими почти каждый раз то в одного, то в другого неприятеля, то готы, заметив, что у них погибло больше половины, на закате солнца, не зная, что им делать, устремились в бегство. Массагеты, преследуя их, так как они прекрасно умели стрелять из лука даже на полном скаку, все так же искусно поражали их во [116] время бегства в спину. Таким образом, в Рим Константин вернулся с гуннами уже ночью.

Когда немного дней спустя Пераний вышел на врагов с несколькими римлянами через Саларийские ворота, готы решительно бежали; но когда около захода солнца они внезапно сами сделали нападение, то один из римских пехотинцев, придя в большое замешательство, упал в какую-то глубокую яму, каких прежние жители наделали здесь много, думаю, для того, чтобы в них сохранять хлеб. Не смея поднять крик, так как недалеко стояли лагерем враги, и не имея возможности никаким образом выйти из этой ямы, так как нигде нельзя было подняться наверх, он принужден был там провести ночь. На следующий день, когда вновь произошло бегство варваров, в ту же яму упал один из готов. Под влиянием необходимости они заключили между собою близкую дружбу и дали друг другу слово, что каждый из них должен будет заботиться о спасении другого. Тогда они оба подняли сильный крик. Идя на их голоса и заглянув в яму, готы спросили, кто это кричит. Тут, как было уговорено между ними обоими, римлянин хранил молчание, а другой на родном языке вкратце рассказал, как во время происшедшего бегства он свалился в эту яму, и просил опустить веревку, чтобы ему подняться наверх. Они тотчас же сбросили туда концы канатов, думая дать возможность подняться готу, но наверх был вытащен римлянин, схватившийся за веревки; он говорил, что если он поднимется первым, то готы никогда не покинут своего товарища, если же они узнают, что там остался один только неприятель, то они не обратят на него никакого внимания. С такими словами он стал подниматься. Когда готы увидали его, они удивились и находились в большом недоумении, но выслушав весь рассказ, они затем вытащили своего товарища, который подтвердил бывший у них уговор и данное друг другу обещание. Сам гот со своими товарищами ушел в лагерь, римлянина же, не сделав ему никакого вреда, отпустили в город. И после этого всадники часто выходили с обеих сторон, но небольшими [117] отрядами, вооруженные, как на битву, но эти столкновения у них всегда оканчивались единоборством, при этом во всех случаях римляне оказывались победителями. Так шли тогда дела.

Немного времени спустя после битвы на Нероновом поле, когда небольшими конными отрядами римляне преследовали врагов в различных направлениях, Хорсамант, один из славнейших телохранителей Велизария, массагет родом, с другими семьюдесятью воинами также преследовал их. Когда они продвинулись далеко по равнине, остальные римляне повернули назад, но Хорсамант один продолжал преследование. Увидав это, готы, повернув коней, бросились на него. Он же, ворвавшись в середину их и убив копьем одного из лучших воинов, кинулся на других; тогда они, повернув тыл, вновь бросились бежать. Стыдясь тех, которые были в лагере (а они могли думать, что оттуда смотрят на них), они вновь решились обратиться против него. Но испытав то же, что и раньше, потеряв одного из лучших своих воинов, они все также обратились в бегство и остановились не раньше, чем Хорсамант, загнав их в укрепление, не повернул, оставшись один, назад. Немного времени спустя в другом сражении он был ранен в икру левой ноги и почувствовал, что стрела затронула у него поверхность кости. Став неспособным к бою в течение нескольких дней, как это естественно при такой ране, будучи варваром, он не мог снести этого спокойно, но грозил, что отомстит при первой возможности готам за такое оскорбление и вред, нанесенный его голени. Немного спустя, поправившись и выпив за обедом по обычаю вина, он замыслил один идти против врагов и отомстить им за обиду, нанесенную его ноге, у Пинцианских (маленьких) ворот он сказал, что послан Велизарием к неприятельскому лагерю. Стоявшие там сторожа — они не имели основания не верить лучшему из телохранителей Велизария — открыли ему ворота и дали возможность отправиться, куда он хотел. Увидав его, враги сначала подумали, что к ним идет какой-либо перебежчик; когда же он был близко от них и пустил в ход свой лук, не зная, кто он такой, они вышли [118] против него в количестве двадцати человек. Легко отразивши их, он медленно поехал дальше, и, когда против него выступило еще большее число готов, он не обратился в бегство. Окруженный со всех сторон огромной толпой, он счел для себя долгом чести с ними сражаться; римляне, смотревшие на него с башен, стали подозревать, что этот человек сошел с ума, но они совсем не думали, что это Хорсамант. Совершив много подвигов, заслуживающих великих похвал, но попав в кольцо неприятельского войска, он понес наказание за свою неразумную смелость. Когда об этом узнали Велизарий и римское войско, их охватила большая печаль; они были огорчены, так как в лице этого человека у всех погибла их надежда на храбрость и помощь со стороны этого героя.

2. Около летнего солнцеповорота некий Евфалий прибыл из Византии в Террацину с деньгами, которые император был должен солдатам. Боясь, как бы встретившиеся ему на дороге неприятели не отняли у него денег и не убили бы его самого, он пишет Велизарию, чтобы он дал ему возможность безопасно прибыть в Рим. Велизарий, выбрав из своей свиты сто самых славных щитоносцев, с двумя своими телохранителями посылает их в Террацину, чтобы они доставили ему деньги. А варваров все это время он держал в ожидании, что будет сражаться с ними всем войском, с тем чтобы враги даже небольшими отрядами не уходили отсюда для добывания продовольствия или за чем-либо другим. Когда он узнал, что на другой день прибудет Евфалий с отрядом, он распределил и устроил войско как будто для битвы, а варвары в свою очередь были на чеку. С самого раннего утра он держал солдат около ворот; он знал, что Евфалий и его спутники прибудут к ночи. В полдень он велел войску пообедать; то же самое сделали и готы, полагая, что битва откладывается на следующий день. Немного позже Велизарий послал Мартина и Валериана с их свитой на Нероново поле, поручив им привести в возможно большее смущение неприятельское войско. А из маленьких Пинцианских ворот он послал против укрепленного лагеря варваров [119] шестьсот всадников. Во главе их он поставил трех своих телохранителей — Артасира, родом перса, Боху, родом массагета, и Кутилу, фракийца. Им навстречу выехал большой отряд неприятелей. Долгое время сражение не переходило в рукопашный бой, но каждая сторона при наступлении других отступала, каждая делала быстрые и неожиданные наступления, и, казалось, они желали такими действиями протянуть время на весь этот день. Но уже при наступлениях они охватывались взаимным гневом. Бой становился более сильным, с обеих сторон пало много самых храбрых воинов и к тем и другим из города и из укрепленных лагерей подошли на помощь отряды. Когда они смешались со сражающимися, то бой разгорелся еще сильнее. Крик, поднявшийся и в городе и в лагерях, еще больше подстрекнул сражавшихся. Наконец, римляне, благодаря своей доблести, потеснили врагов и обратили их в бегство. В этом деле Кутила был поражен дротиком в середину головы, но продолжал преследовать врагов с вонзившимся в эту часть тела дротиком. Когда враги были обращены в бегство, он вместе с оставшимися в живых около захода солнца въехал в город, причем дротик качался в его голове — зрелище, послужившее темой для многих рассказов. В этом же сражении Арзу, одного из щитоносцев Велизария, какой-то готский стрелок из лука поразил между носом и правым глазом. Острие этой стрелы прошло до задней части шеи, но не вышло наружу, остаток же стрелы остался на лице и дрожал там, когда этот человек ехал верхом. Смотря на него и на Кутилу, римляне приходили в удивление, что они могли ехать верхом, не обращая никакого внимания на боль. Так шли дела здесь.

На Нероновом поле дела варваров шли лучше. Сражаясь с большим числом врагов, отряды Валериана и Мартина твердо выдерживали их нападение, но несли очень большой урон, так что дело приняло для них крайне опасный оборот. Тогда Велизарий велел Боху, взяв с собой вернувшихся из боя воинов, оставшихся не ранеными, на свежих конях идти на Нероново поле. Дело было уже к вечеру. Благодаря оказанной помощи [120] римлянам со стороны Боха и его войск, враги тотчас же обратились в бегство. Преследуя очень далеко бегущих, Боха попал в окружение двенадцати врагов, вооруженных копьями. Они все вместе направили на него удары копий. Так как на нем был надет панцирь, то все эти удары причинили ему мало вреда, но один из готов, зайдя ему в тыл, поразил юношу около плеча в обнаженную часть тела над правой подмышкой. Правда, рана была не роковая и не ведущая к немедленной смерти. А спереди другой готский воин ранил его в левое бедро и рассек ему тут мускул не прямым ударом, но поразив его наискось. Увидав, что тут делается. Валериан и Мартин со всей поспешностью бросились на помощь; обратив в бегство врагов и взяв под уздцы с обеих сторон коня Боха, они прибыли в город. Тем временем наступила ночь и прибыл Евфалий с деньгами.

Вернувшись в город, все занялись лечением ран. Когда врачи хотели извлечь стрелу из лица Арзы, они долгое время в страхе колебались, не столько из-за глаза, о котором они вообще думали, что его нельзя будет спасти, но чтобы глубокими разрезами кожи и нервов, которых тут много, не причинить смерти этому виднейшему человеку среди приближенных Велизария. Наконец один из врачей, по имени Феоктист, проткнувши стрелу глубже в шею, спросил Арзу, очень ли ему больно. Когда он сказал, что, конечно, больно, — «зато, — сказал ему врач, — ты сам останешься жив и твой глаз будет неповрежденным». Он мог так утверждать, исследовав, что острие стрелы находится недалеко от поверхности кожи. Ту часть стрелы, которая торчала наружу, он отрезал и выбросил, а кожу на затылке он надрезал и, раздвинув жилы, а это было самым болезненным, вытащил без всякого труда наконечник, имеющий сзади три выдающихся острия, (Вместо «три... острия», Хаури (Haury) предлагает читать: «имеющий острые зазубрины».) который вытащил за собою и оставшуюся часть стрелы. Таким образом, Арза остался совсем не пострадавшим от этого несчастья, и на лице у [121] него не осталось даже следа от этой раны. Кутила же, когда у него вытащили из головы дротик — он вонзился очень глубоко — от сильной боли впал в обморочное состояние. Когда же у него в этом месте началось воспаление мозговых оболочек, он впал в безумие и немного позднее умер. Что касается Боха, то у него тотчас же открылось сильное кровотечение из бедра, и было ясно, что он вскоре умрет. Причиною этого врачи считали то, что рана рассекла его мускул не прямо, а наискось, И действительно, три дня спустя он умер. Поэтому всю ту ночь римляне провели в глубокой печали. Но они слышали и со стороны готов громкий плач и сильные стенания в их укрепленных лагерях. Римляне этому удивлялись, так как казалось, что накануне у врагов не произошло никакой столь тяжелой потери о которой стоило бы говорить, кроме того, что в этих столкновениях у них погибло много народу. Но и раньше у них это случалось в не меньшей степени, даже иногда и больше, но ввиду их многочисленности эти случаи их не беспокоили. Но на другой день стало известно, что готы оплакивали своих знатнейших воинов из лагеря на Нероновом поле, которых Боха убил при первом столкновении. И впоследствии происходили, но не столь заслуживающие внимания, столкновения, описывать которые я не счел нужным. Во время той осады они сталкивались между собою всего семьдесят семь раз; у них были еще две последние битвы, о которых я расскажу впоследствии. Этим окончилась зима и второй год войны (536/537), которую описал Прокопий.

3. С началом летнего солнцеповорота на жителей города напала вместе с голодом и чума. У воинов хлеб еще был, но из остального продовольствия ничего больше не осталось, у других же римлян не было уже хлеба, и их жестоко мучил наряду с моровой язвой и голод.