С этого времени короли франков получили в свои руки Массилию, бывшую фокейскую колонию, и все приморские местности и владели морем в этих местах. Они стали председателями на конных состязаниях в Арелате, они стали чеканить золотую монету[13] из металлов, бывших в Галлии, выбивая на этом статере образ не римского самодержца, как это было в обычае, но собственно свое, франкских королей, изображение. Правда, серебряную монету уже давно стал чеканить персидский царь, как он хотел [305], но на золотых статерах ставить свой образ не считал себя вправе ни он, ни какой-либо другой из всех варварских государей, хотя бы при этом он был владельцем большого количества золота, так как такую монету они не могли ввести в обращение, с ведущими с ними торговые дела, хотя бы торговцами были даже сами варвары. Таково было положение у франков.

Когда дела готов и Тотилы оказались лучше, чем у римлян, то франки без всякого труда присвоили себе большую часть Венетской области, так как ни римляне не могли им сопротивляться, ни готы не были в состоянии вести войну против них обоих. С своей стороны и гепиды захватили и держали в своей власти город Сирмий к большую часть Дакии, после того как император Юстиниан отнял эти места у готов. Они обратили в рабство живших там римлян и, идя все дальше и дальше, грабили и совершали насилия над римской империей. Поэтому-то император перестал давать, жалованье, которое они издавна привыкли получать от римлян. Что касается лангобардов, то император Юстиниан одарил их городом Норикой, крепостями в Паннонии и многими другими местностями, сверх того, дал им огромные суммы денег. Поэтому лангобарды переселились из наследственных владений и осели на этом берегу Истра, недалеко от гепидов. Они в свою очередь грабили Далмацию и Иллирию вплоть до пределов Эпидамна и обратили в рабство жителей. Когда же некоторые из их пленных сумели бежать и вернуться на родину, то варвары, проходя по всей Римской империи как союзники римлян; если опознавали здесь кого-нибудь из бежавших, захватывали их как своих личных беглых рабов и, оторвав от родителей, уводили к себе домой, так как никто им в этом не препятствовал. Затем с соизволения императора другие места Дакии, около города Сингидона, заняли эрулы — они и ныне живут там; и они также делали набеги на Иллирию к местности, прилегающие к Фракии, и на широкое пространство опустошали их. Некоторое из них стали римскими солдатами и были зачислены [306] в войска под именем «федератов» (союзников). И всякий раз, когда отправляются послы эрулов в Византию, они без большого труда получают от императора жалованье для тех людей, которые грабят римских подданных и затем спокойно удаляются.

34. Так поделили между собой варвары Римскую империю. Позднее гепиды и лангобарды, как живущие по соседству друг с другом, воспылали друг к другу жестокой враждой. Желая всеми силами души войны друг с другом, они страстно хотели вступить с врагами в открытый бой и уже назначили определенный срок для столкновения. Но лангобарды, полагая, что в войне один на один они не будут равносильны гепидам (они были по численности слабее своих противников), решили привлечь к союзу с собой римлян. Отправив к императору Юстиниану послов, они просили его прислать к ним войско. Когда об этом узнали гепиды, (В некоторых рукописях читаем: «гепиды же, будучи союзниками римлян, решили, что им надо просить римлян или вместе с ними поднять оружие для этой войны и требовать, чтобы они совместно с ними вели эту войну, или не мешали ни тем, ни другим и не оказывать помощи ни одному из этих племен».) то и они в свою очередь с той же просьбой отправляют послов в Византию. Во главе гепидов в это время стоял Торизин, а во главе лангобардов Авдуин. Император решил выслушать речи и тех и других, но не вместе, а допустив каждого из них к себе отдельно. Первыми из них предстали перед императором лангобарды и сказали следующее: «Нам, государь, приходится поражаться наглости гепидов, которые столько раз и столь ужасно нарушали права вашей империи, теперь явились сюда к вам с тем чтобы нанести вам величайшее оскорбление. Они единственные, которые в сношениях со своими соседями позволяют себе крайне оскорбительное отношение; считая их крайне глупыми, так что их можно всегда обманывать, они, думая воспользоваться добротой и легковерием ими же обиженных, приходят к ним. Мы просим вас посмотреть только на то, [307] каково отношение гепидов к дружбе. Этим путем вы можете совершенно точно вывести заключение, которое послужит на пользу Римской империи, если вообще люди могут с полным вероятием предугадывать будущее, основываясь на примерах прошлого. Если бы случилось, что племя гепидов проявило свою наглую неблагодарность только в сношении с кем-либо другим, то нам потребовалось бы и много слов, и много времени, и посторонние свидетельства, если бы мы захотели уличить образ действия и характер этих людей. Но теперь пример того, как они поступают, вы можете найти тут же, испытав на себе. Смотрите: когда готы в прежнее время держали в своей власти Дакию, которая им платила подати, то все гепиды, как и искони, жили на том берегу Истра и настолько трепетали перед силою готов, что никогда не решались даже пытаться когда-либо перейти через реку. Тогда они считали себя союзниками и крепкими друзьями римлян и под предлогом этой дружбы каждый год получали большие дары от бывших раньше императоров и не в меньшей степени и от тебя. Я охотно спросил бы этих лиц, что хорошего сделали они римлянам за все это? Ведь они не могли бы сказать на это ни слова. До тех пор пока они не могли наносить вам обиды, не по какому-либо сознательному решению, но принужденные к этому в силу своего безвыходного положения, они оставались спокойными. Вы уже не считали для себя нужным предъявлять претензии на земли по ту сторону Истра, а явиться на эту сторону Истра им мешал страх к готам. Кто же назовет сознательным добрым отношением просто невозможность для них насилия. Разве можно назвать твердой дружбой ту, нарушить которую не представляется возможным? Не так это, государь, совсем не так! Природный характер человека выясняется только при наличии для него возможности свободно действовать, а эта свобода выявляет его характер тем, что позволяет ему действовать, как он найдет нужным. Смотри же: как только гепиды увидали, что готы изгнаны из всей Дакии, а вы очень заняты другими войнами, эти преступные люди тотчас [308] же решились повсюду перейти в ваши земли. Кто мог бы словами выразить недопустимость такого поступка! Разве этим они не выразили своего презрения к Римской империи? Разве не нарушили святости установления клятв и союзных договоров? Разве не проявили наглого поведения против тех, против кого они менее всего могли его проявлять? Разве они не проявили насилия над вашей империей, именем рабов которой они так хвалились, в то время когда у вас была свобода действий, чтобы двинуться против них? Гепиды, государь, владеют Сирмием и обращают в рабство римлян и хвалятся, что овладели всей Дакией. Какую же войну они выиграли когда-либо за вас, или вместе с вами, или против вас самих? Или за какое состязание они присвоили себе эту страну в качестве награды? И при этом они действовали так не раз, будучи вами оплачиваемыми, вашими наемниками; и, как говорят, не знаю с какого времени получая с вас деньги. Но никогда еще не было поступка более позорного, чем вот это посольство. Когда они увидали, что мы горим желанием вступить с ними в войну, они дерзнули явиться в Византию и предстать перед лицом императора, столько раз оскорбляемого ими. Может быть, в безграничности своего бесстыдства они будут приглашать вас к союзу против нас, с такой серьезностью и заботливостью относящихся к вам Лаже если они явились сюда, чтобы вернуть то, во владение тем они вступили, не имея на это никакого права, то римляне должны считать, что именно лангобарды являются главными виновниками полученной вами от этого пользы: принужденные страхом к нам гепиды хоть и так поздно надевают на себя против воли личину доброго расположения к вам. Обычно бывает, что тот, кто получил услугу, будет чувствовать расположение к тому, кто создал для его врага такую необходимость быть уступчивым. Если же они и теперь не хотят отказаться от того, чем незаконно владеют, то что же может быть выше подобного злонравия? Вот что да будет сказано с варварской простотой нами, не умеющими говорить длинных речей и вовсе не соответствующих важности [309] данных обстоятельств. Ты же, государь, рассмотри то, что недостаточно, чем это нужно было бы, нами сказано, и сделай то, что будет полезно и для римлян и для твоих лангобардов, приняв сверх всего остального в соображение еще и то, что по всей справедливости римляне будут стоять в одних рядах с нами, исповедующими с самого начала одну с ними религию, и уже тем самым пойдут против тех, которые являются арианами».

Так сказали лангобарды. На другой день допущенные к императору в свою очередь послы гепидов сказали следующее:

«Справедливо, государь, тех, которые приходят к своим соседям с просьбой о союзе, прежде всего спросить, справедливо ли то, о чем они собираются просить и полезно ли для обоих будущих союзников и так выступать со своими речами по вопросу, ради которого они присланы послами. Что лангобарды несправедливо поступают с нами, ясно уже из того, что мы прилагаем старания прекратить наши распри третейским судом; а для тех, которые будто бы стремятся действовать насильственно, предлагать судебное разбирательство совсем не подходит. Зачем разводить длинные речи перед теми, кто и так знает, о том, что гепиды численностью населения и доблестью намного превосходят лангобардов? А чтобы идти на борьбу в союзе с более слабыми и тем ввергнуть себя в неизбежную беду, хотя можно было бы, став в один ряд с более сильными, без всякой опасности добиться победы, этого, мы думаем, не захотят себе люди даже и мало разумные. Так что и в дальнейшем, если вы пойдете на кого-либо войною, гепиды будут вместе с вами, во-первых, обязанные вам благодарностью за содеянное, а во-вторых, избытком своих сил доставляя вам, что и естественно, возможность одолеть врагов. К тому же вам следует обратить внимание еще вот па что. Лангобарды только что стали друзьями римлян, гепидам же с незапамятных времен пришлось быть вашими союзниками и знакомцами. А дружбу, закрепленную долгим временем, не так-то легко разорвать. Так что вы приобретете союзников не только могущественных, но и постоянных. Таковы те законные [310] основания, которые должны привести вас к союзу с нами. Посмотрите же теперь, каковы лангобарды по своему характеру: они ни в коем случае не желают разрешить наши споры судебным разбирательством, хотя мы много раз приглашали их к этому, но они одержимы бессмысленной дерзостью. Теперь же, когда война, можно сказать, у них на носу, они пятятся назад перед нею в сознании собственной своей слабости и обращаются к вам, требуя чтобы римляне приняли их сторону в этой борьбе. Конечно, эти воры выставляют, что основанием для вас к этой войне с нами является Сирмий и другие места Дакии. Но ведь в твоей империи остается еще столько городов и столько стран, что надо искать людей, которым бы ты мог дать некоторую их часть для поселения. Ведь в самом деле, и франков, и эрулов, и этих самых лангобардов ты одарил столькими городами и странами, государь, сколько и не сочтешь. Поэтому и мы в твердой уверенности на твою дружбу все делали, что ты хотел. Желающий развязаться с частью своего имущества считает, что гораздо выше того, кто добивается его милостей, стоит тот, кто предупредил его и сам по собственному выбору взял себе подарок, если это, конечно, было сделано без обиды для владельца и если такая решимость, по-видимому, руководилась сознанием и смелостью очень близкой дружбы, как это имело место у гепидов по отношению к римлянам. Подумайте же об этом: вот почему мы больше всего просим вас в союзе с нами идти войной всеми нашими силами на лангобардов; если же вы на это не согласны, то не вмешивайтесь ни с той, ни с другой стороны. Если вы так решите, то поступите справедливо и очень полезно для Римской империи».

Так сказали послы гепидов. После многих совещаний император Юстиниан решил отослать их с пустыми руками, заключив военный союз с лангобардами и обменявшись клятвами, он послал им больше десяти тысяч всадников под начальством Константиана, Бузы и Аратия. Вместе с ними соединился и Иоанн, племянник Виталиана, причем от императора [311] ему был дан приказ, как только произойдет сражение с гепидами, прямо оттуда спешно со своим войском идти в Италию. Ведь он и сам прибыл из Италии. В качестве союзников за ними следовало тысяча пятьсот эрулов, над которыми среди прочих начальников был Филемут. Все же остальные эрулы в числе трех тысяч стали на сторону гепидов, так как недавно они отпали от римлян по причине, которая мною рассказана раньше (VI [II], гл.15, конец).

Часть римлян, шедшая на помощь лангобардам, неожиданно наткнулась на отряд эрулов, бывших под начальством Аорда, брата их вождя. Произошел горячий бой: победителями остались римляне, которые убили Аорда и многих из эрулов. Узнав, что римское войско очень близко, гепиды прекратили свои распри с лангобардами, и против воли римлян эти варвары заключили между собой мир. Когда римское войско узнало об этом, оно оказалось в большом затруднении, Оно не могло уже идти дальше, но и повернуть назад предводители не считали возможным, боясь, как бы гепиды и эрулы не сделали набега на Иллирию и не разграбили страну. Оставшись там, они донесли императору о сложившихся обстоятельствах. Так шли дела там. Я же возвращаюсь к тому месту моего рассказа, откуда я сделал это отступление.

35. Велизарий возвращался теперь в Византию без всякой славы; за пять лет он нигде не стоял твердой ногой на земле Италии и нигде не прошел по ней сухим путем, но все это время скрывался в бегстве, постоянно переплывая от одного приморского укрепления к другому вдоль берега. И поэтому враги могли более безбоязненно поработить Рим и, можно сказать, все другие города. Тогда он покинул и город Перузию, который был первым из городов Этрурии; он подвергался жестокой осаде, и когда Велизарий был еще в пути, он был взят силой. Вернувшись в Византию, Велизарий остальное время жизни проводил тут, пользуясь большим богатством, почитаемый за прежние свои успехи. Прежде чем он отправился в Ливию, божество предсказало ему эти успехи совершенно [312] ясным знамением. Это знамение было следующего рода, В предместье Византии у Велизария было имение, которое называлось Пантейхион: лежит оно на противоположном материке. Незадолго перед тем как Велизарий собирался вести римское, войско против Гелимера и Ливии, его виноградники принесли невероятный урожай, Его слуги наполнили вином, которое получается из этого винограда, огромное количество бочек и поставили их в винный погреб, низ бочек закопав в землю, а верх аккуратно заделав глиной. Месяцев восемь спустя в некоторых бочкам вино забродило, сорвано ту глину, которой каждая из этих бочок была запечатана, и в таком количестве вытекло и разлилось по земле, что образовало в этом подвале огромное озеро. Когда это увидали слуги, они пришли в изумление; они наполнили этим вином много амфор и, вновь заделав глиной эти бочки, хранили о случившемся молчание. Но когда они увидали что это явление повторяется часто, в одно и то же время, они рассказали хозяину; он же, собран многих из близких себе сведущих людей, показал им что тут делалось; они: признав это за знамение, предсказывали, что все это указывает на большое счастье для этого дома,

На этом окончилась карьера Велизария. Римский архиерей Вигилий с теми италийцами, которые до тех пор были в Византии очень многочисленными и очень знатными, не переставал настойчиво умолять императора, чтобы он приложил все силы овладеть Италией. Больше всех настаивал на этом Цетег[14], патриций, много раньше получивший консульское кресло; из-за этого он сам недавно прибыл в Византию. Сказав, что он сам подумает об Италии, император большую часть времени проводил, занимаясь христианскими догматами, стараясь примирить встречающиеся там противоречия и весь отдавшись этим вопросам. Вот что делалось в Византии. В это время случилось, что один лангобард бежал к гепидам по следующей причине. Когда королем лангобардов был Вацес, был у него племянник, по имени Ризнульф, который в случае смерти Вацеса по закону должен был занять престол. Желая, [313] чтобы власть перепала к его сыну, Вацес, возведя на Ризнульфа ложное обвинение, присудил его к изгнанию. Поднявшись из наследственных владений, он с немногими спутниками тотчас же ушел в изгнание в область варнов, оставив здесь двух сыновей. Вацес подкупил деньгам варнов, чтобы они убили Ризнульфа. Из сыновей Ризнульфа один умер от болезни, другой же, по имени Ильдигес, бежал к славянам. Немного времени спустя сам Вацес умер, и королевская власть у лангобардов перешла к Вальдару, сыну Вацеса. Так как он был совсем мальчик, то ему был назначен опекун Аудуин, он распоряжался королевством. Обладая, кроме того, и сам большим могуществом, он вскоре стал королем, так как этот мальчик погиб от болезни. Когда же между гепидами и лангобардами, как я уже рассказывал, началась война, то Ильдигес с теми из лангобардов, которые последовали за ним, приведя с собой большой отряд славян, тотчас же прибыл на помощь к гепидам, и гепиды надеялись, что они вернут ему королевский трон. Вследствие заключенного в данный момент мира между гепидами и лангобардами, Аудин тотчас же стал просить гепидов, как ставших друзьями, выдать ему Ильдигеса. Но гепиды решили ни в коем случае не выдавать этою человека; поэтому они предложили ему уйти отсюда и спасаться куда он хочет. Ни минуты не колеблясь, он со своими спутниками и несколькими добровольцами из гепидов вновь ушел к славянам. Поднявшись оттуда, он отправился к Тотиле и готам, имея при себе войско не меньше чем в шесть тысяч; прибыв с Венетскую область, он встретился с несколькими отрядами римлян, которыми командовал Лазарь, вступил с ними в бой, обратил их в бегство и многих убил. Но он не соединился с готами, а перейдя реку Истр, удалился в область славян.

В то время как это происходило в тех местах, о которых я рассказывал, один из копьеносцев, телохранителей Велизария, по имени Индульф, родом варвар, храбрый и энергичный, который случайно был им оставлен в Италии, без всякого основания перешел на сторону Тотилы и готов. Тотчас же [314] Тотила послал его с большим войском и с кораблями к побережью Далмации. Прибыв к местечку, называемому Муикуро, которое очень близко по берегу расположено от Салон, он сначала вошел в сношения со здешним населением, выдавая себя за римлянина и близкого Велизарию человека, а затем сам, обнажив меч и приказав сделать то же своим спутникам, внезапно перебил всех жителей. Разграбив все ценности, он ушел отсюда и внезапно напал на другое укрепленное место по побережью, которое римляне называют Лавреатой. Высадившись здесь, он уничтожил всех попавшихся ему навстречу. Когда об этом узнал Клавдиан, который был начальником Салон, он послал против него войско, посадив его на так называемые дромоны (быстроходные суда). Прибыв в Лавреату, римляне вступили С ними в сражение, но понесли в битве решительное поражение и бежали, кто куда мог, покинув в гавани свои дромоны. Там находилось много и других судов, груженых хлебом и продовольствием. Все это захватили Индульф и готы, перебили всех попавшихся им навстречу и, разграбив ценности, вернулись к Тотиле. Кончилась зима, а с ней окончился и четырнадцатый год (548-549) войны, которую описал Прокопий.

36. После этого Тотила повел все свое войско против Рима и, подвергнув его осаде, стал там лагерем. Велизарий оставил там три тысячи воинов, отборных по доблести; их он оставил в качестве гарнизона для Рима и дал им в начальники Диогена, одного из своих телохранителей, человека исключительно умного и опытного в военных делах. Поэтому он продержался в этой осаде долгое время. Осажденные, благодаря выдающейся доблести, оказались равносильными при сражениях всему войску врагов; Диоген очень внимательно следил за стражей, чтобы никто не мог подойти к стенам с враждебными целями, и посеяв везде внутри укреплений хлеб, боролся этим способом с недостатком продовольствия. Много раз варвары пытались брать стены приступом, но при их попытках взойти на них римляне благодаря своей доблести их отражали. [315] Однако, овладев Портом, варвары со всеми силами стали осаждать Рим. Таково было положение дел здесь. Когда император Юстиниан увидал, что Велизарий вернулся в Византию, он решил послать другого главнокомандующего с войском против готов и Тотилы. Если бы он выполнил это намерение, то, я думаю, что пока Рим был еще в его руках и воины, находившиеся там, были целы и могли соединиться с пришедшими на помощь из Византии, он мог бы победить своих врагов в этой войне. Теперь же, приказав готовиться к отправлению в Либерию одному из римских патрициев, он потом, конечно, в виду занятости другими делами отложил свое намерение.

Осада Рима продолжалась уже долгое время, и вот некоторые из исавров, которые сторожили ворота, называемые воротами Павла, тайно вошли в переговоры с Тотилой и договорились продать ему город. Они жаловались, что в течение многих лет им ничего не было, дано императором, а одновременно они видели, что исавры, которые в первый раз предали готам Рим, живут роскошно и тонут в избытке богатств. Был назначен день для выполнения этого плана. Когда наступил назначенный срок, Тотила прибег к следующей хитрости. В первую ночную стражу он спустил на реку Тибр два больших судна (Другое чтение: «маленьких»), посадив на них людей, умеющих играть на трубах. Он приказал им переплыть на веслах на противоположный берег Тибра и изо всех сил затрубить в трубы, когда они будут очень близко от укреплений. Сам он незаметно от врагов держал наготове войско готов около вышеупомянутых ворот, называвшихся воротами апостола Павла. Сообразив, что если бы некоторые из римского войска, стараясь скрыться, как это бывает в темноте, захотели бежать из города, то они направились бы в Центумцеллы, так как другого укрепления у них в этих краях не было, он решил занять ведущую туда дорогу и посадил в засаду отряд храбрых воинов с приказанием убивать всех бегущих. Те, которые были на судах, когда оказались [316] около города, затрубили как им было приказано в трубы. Пораженные большим страхом и в крайнем волнении римляне, внезапно покинув без всякого основания свои сторожевые посты, бросились туда бегом на помощь, полагая, что на это место укреплении сделано нападение. Одни только исавры, собиравшиеся совершить предательство, остались на месте своей стражи и, получив полную возможность, открыли ворота и приняли врагов в город. Тут произошло ужасное избиение всех попадавшихся им навстречу: многие, стараясь бежать, устремились к другим воротам; но все, кто шли к Центумцеллам, попали в руки находящихся в засаде и погибли, Лишь очень немногие из них с трудом могли, убежать; среди них, говорят, спасся и раненый Диоген,

Был в римском войске некто, по имени Павел, по происхождению киликиец; он прежде стоял во главе дома Велизария, а затем, командуя конным отрядом, отправился в Италию и вместе с Диогеном был поставлен во главе гарнизона в Риме. По взятии города этот Павел с четырьмястами всадников бежал в гробницу Адриана и занял мост; который вел в храм апостола Петра. На рассвете войско готов вступило с этим отрядом в бой; но они очень упорно сопротивлялись неприятелям и одержали победу, убив многих варваров, так как в этом им помогало и большое число столпившихся здесь неприятелей и узость прохода. Как только это заметил Тотила, он тотчас же прекратил битву и велел готам занять позиции против засевших в гробнице Адриана и оставаться спокойными, полагая, что он возьмет этих людей голодом. Этот день Павел и бывшие с ним четыреста человек провели без пищи, так провели они и ночь. На другой день они задумали убить себе в пищу нескольких лошадей, но до глубокого вечера они колебались приступить к такой еде, удерживаемые необычайностью для себя такой пищи, хотя голод их очень сильно мучил. Тогда, посоветовавшись между собой и призвав друг друга к благородной смелости, они пришли к выводу, что лучше для них уже сейчас окончить жизнь славной смертью. [317]

Они решили внезапно броситься на неприятелей, убить из них кто сколько сможет, и в этом смелом подвиге, найти свою кончину. Немедленно обнявшись друг с другом и поцеловавшись, они радостно стали готовиться к смертному пути, намереваясь погибнуть все до одного. Но об этом подумал и Тотила; он испугался, как бы люди, обрекшие себя смерти и не имеющие уже в дальнейшем никакой надежды на спасение, не причинили готам непоправимого ущерба. Поэтому, послав к ним двоих, он предложил им выбор: хотят ли они, оставив тут коней и сложив оружие, дав клятву, что никогда не пойдут войной на готов, возвратиться в Византию, и за это получить обещание полной личной неприкосновенности, или, сохранив при себе все свое достояние, служить в дальнейшем у него на одинаковых и равных правах с готами. Римляне с удовольствием услыхали это предложение. И в первый момент все выбрали возвращение в Византию, но потом, подумав, что стыдно им возвращаться назад пешими и невооруженными, боясь погибнуть, попав в какую-нибудь засаду при возвращении; а вместе с тем и сердясь, что римская казна за столь долгое время задолжала им жалованье, все добровольно захотели остаться вместе с войском варваров, кроме Павла и некоего исавра Минды; они явились к Тотиле и просили отправить их в Византию. Они говорили, что у них на родине остались жены и дети, без которых они не могут жить. Так как они, по мнению Тотилы, говорили правду, то он принял их просьбу и, одарив деньгами на дорогу, отпустил их, дав им конвой, И все другие из римского войска, которые в бегстве скрылись по храмам города, числом до трехсот, получив от Тотилы обещание безопасности, перешли на его сторону. В дальнейшем Тотила не пожелал ни разрушать, ни покидать Рима, но решил поселить здесь готов и римлян, принадлежащих к сенатскому званию, равно и всех других по следующей причине.

37. Незадолго перед тем, послав к королю франков, Тотила просил дать ему в жены свою дочь. Но франк отказал ему в его просьбе, говоря, что он не является, да и не будет никогда [318] владыкою Италии, так как взяв Рим, он не смог ею удержать в своей власти, но разрушив часть его, он вновь уступил его врагам. Поэтому Тотила стал спешно свозить в него в данный момент продовольствие и велел возможно скорее ремонтировать то, что он сам раньше разрушил или сжег. Он послал за римлянами, за римскими сенаторами и за всеми другими, которых он держал в Кампании. Затем, после того как он присутствовал на конном состязании, он стал готовить все войско, как бы собираясь идти походом на Сицилию. Вместе с тем он снарядил четыреста военных судов, как бы приготовляясь к морской битве. Кроме того, у него был целый флот, очень многочисленный, из тех больших судов, которые были посланы с востока сюда императором и со всем экипажем и грузом попали в его руки. Одного римлянина. Стефана, он отправил послом к императору, прося его прекратить эту войну, заключить с готами клятвенный договор, с тем чтобы они были в будущем его союзниками, если он пойдет на других врагов. Но император Юстиниан не разрешил его послу явиться к нему, а на его предложения вообще не обратил никакого внимания. Когда об этом услыхал Тотила, он тотчас же опять стал готовиться к войне. Ему показалось более соответствующим обстоятельством сначала попытаться взять Центумцеллы, а уже потом идти в Сицилию. Начальствовал тогда над гарнизоном в этой крепости Диоген, телохранитель Велизария, имея при себе значительную силу. Когда войско готов пришло к Центумцеллам, оно стало лагерем под самыми стенами и приступило к осаде. Отправив послов к Диогену, Тотила предлагал ему и воинам, что если они хотят решить исход их спора битвой, то пусть приступят к этому делу немедленно. Он убеждал их, чтобы они не тешили себя никакими надеждами, будто от императора придет к ним на выручку какое-либо другое сильное войско, что император Юстиниан уже не в силах в дальнейшем вести войну с готами; достаточным для этого доказательством служит все то, что за это время случилось в Риме. Он предложил им на выбор, чего [319] они желают: или соединиться с войсками готов на равных и одинаковых правах, или быть доставленными в Византию, выйдя отсюда с полной личной неприкосновенностью. Диоген и римляне заявили, что они вовсе не желают ни решать этого дела одной битвой, ни объединяться с войском готов, так как они не могли бы жить без своих детей и жен. Но и сдать в данный момент без всякого приличного основания ту крепость, охранять которую им поручено, им никак невозможно, так как в этом у них пока не будет никакого оправдания, а ведь они хотят быть отправленными к императору. Они просили отложить этот вопрос на некоторое время, чтобы за этот срок они могли известить императора, в каком они находятся положении, если же за это время от императора не придет никакой помощи, они сдадут город готам и сами уйдут, но тогда их удаление не будет необоснованным. Когда Тотила выразил на это согласие, то был установлен день, и с каждой стороны в подтверждение договора в качестве заложников было дано по тридцать человек. Готы, сняв осаду, направились против Сицилии. Когда они прибыли в Регий, то, прежде чем перейти находящийся здесь пролив, они попытались взять силой крепость, находящуюся в Регии. Начальниками находящегося здесь гарнизона были Торимут и Гимерий, которых поставил во главе воинов в бытность свою здесь Велизарий. Так как они имели с собой много отборных воинов, то они отразили пытавшихся штурмовать стены неприятелей и, сделав вылазку из крепости, одержали победу. Но потом, намного уступая по численности неприятелям, они заперлись в стенах и тихо сидели. Тотила оставил часть войска готов для того, чтобы их сторожить, ожидая, что этих римлян он может спустя некоторое время захватить вследствие недостатка у них продовольствия, а остальное войско он послал на тарентинцев, и крепость, бывшую в этом городе, взял без всякого труда. Те же готы, которых он оставил в Пиценской области, взяли благодаря измене находящийся там город Аримин. [320]