Поэтому, не заплатив во время жалованья солдатам, мы не можем им приказывать. Наши долги отнимают у нас право резко разговаривать с ними. Знай и то, государь, что из числа тех, которые служили тебе, большая часть теперь оказалась перебежчиками к неприятелю. Если нужно было только послать Велизария в Италию, то все у тебя готово для войны: я ведь опять уже среди италийцев. Если же ты хочешь [244] победить на войне своих врагов, то нужно приготовить и все остальное снаряжение. Я по крайней мере думаю, что, не имея помощников и нужных средств, никто не может считать себя военачальником. Поэтому прежде всего можно послать ко мне сюда моих телохранителей и щитоносцев, а затем большое количество гуннов и других варваров, которым надо немедленно же дать денег».

Вот что написал Велизарий. Иоанн же, потратив долгое время в Византии, ничего не сделал из того, ради чего он был послан, но зато женился на дочери Германа, племянника императора[7]. За это время Тотила взял Фирм и Аскул, они сдались ему по договору. Прибыв в Этрурию, он стал осаждать Сполеций и Азизу. Начальником гарнизона в Сполецие был Геродиан, а в Азизе Сизифрид, родом гот, чрезвычайно преданный римлянам и стоявший на стороне императора. Геродиан вступил в переговоры с неприятелями, чтобы они тридцать дней оставили их в покое, что если за это время к ним не придет никакой помощи, то он сдаст готам и себя и город вместе с солдатами и с его жителями. Заложником этого договора он представил своего сына. Когда наступил назначенный день, а римского войска не пришло ни откуда, то Геродиан и те, которые держали там гарнизон, согласно договору сдались Тотиле и готам, сдали и город Сполеций. Говорят, что Геродиан сдался готам и сдал им Сполеций вследствие ненависти к Велизарию[8]; ибо Велизарий пригрозил ему, что он потребует от него отчет за его прежний образ действий. Вот что случилось с Сполецием. Сизифрид же со своим отрядом, сделав вылазку, потерял очень многих, бывших с ним, и сам погиб. Жители Азизы, смущенные создавшимся положением, тотчас же сдали город неприятелям. Послав тотчас к Киприану, Тотила потребовал, чтобы он сдал ему Перузию, грозя всякими ужасами, если он не послушается, и обещая одарить его крупным денежным подарком, если он это исполнит. Так как от Киприана он ничего не мог добиться, он подкупил одного из его телохранителей, по имени Улифа, чтобы тот убил его тайным [245] образом. Оставшись с Киприаном один на один, Улиф убил его и бежал к Тотиле. Тем не менее воины Киприана продолжали сохранять город для императора. Поэтому готы решили от него отступить.

13. После этого Тотила пошел на Рим и, ставши близко, начал осаду. Земледельцам по всей Италии он не сделал ничего неприятного, он разрешил им навсегда без страха возделывать землю, где они привыкли, внося ему те подати, которые они прежде вносили в казну и владельцам земли. Когда отряд готов подошел очень близко к стенам Рима, то Артасир и Барбатион, подговорив многих из своих частей, несмотря на то, что Бесс решительно им этого не советовал, сделали на него нападение. При первой схватке они многих убили, остальных обратили в бегство. Увлеченные их преследованием, они зашли слишком далеко и попали в засаду, устроенную врагами. Потеряв тут очень многих, они с очень немногими с трудом бежали и в дальнейшем уже не решались выходить против врагов, хотя последние и наступали на них близко. С этого времени римлян стал мучить подлинный голод, так как они не могли ввозить к себе в город никаких продуктов с полей, а от грузов, идущих морем, были тоже отрезаны. Когда готы взяли Неаполь, они создали там флот из быстроходных судов, а также на так называемых Эоловых островах (Липарских) и островах, лежащих у берега, строго следя за проезжающими. Суда, которые шли из Сицилии открытым морем, направляясь в римскую гавань, всё попали с экипажем в их руки. Послав войско в Эмилиеву область, Тотила велел взять город Плаценцию, силой ли, по добровольному ли соглашению. Это первый из городов Эмилиевой области с очень сильными укреплениями. Лежит он на реке Эридане и был единственным из всех городов, находящихся в этой области, оставшимся под властью римлян. Когда посланное войско было очень близко от Плаценции, готы завели переговоры с находившимся там гарнизоном, чтобы он сдал город добровольно Тотиле и готам. Когда им это не удалось, став лагерем, они [246] приступили к осаде, заметив у находящихся в городе недостаток продовольствия.

В это время в Риме у начальников императорского войска явилось подозрение в измене Цетега, патриция и первоприсутствующего (принцепса) римского сената. Поэтому Цетег удалился в Центумцеллы (Чивита-Веккиа). Велизарий, беспокоясь за Рим, как и вообще за общее положение дел, так как он не мог подать помощи из Равенны, имея так мало войска, решил оттуда сняться и захватить местечки около Рима, чтобы, находясь поблизости, оказать помощь находящимся в Риме и страдающим от вражеской осады. Он раскаивался, что, послушавшись, Виталия, с самого начала пришел в Равенну: прежде всего это было в ущерб интересам императора, так как, заперев самого себя в Ранение, он предоставил врагам возможность по их личному желанию направлять ход войны. И я думал[9], что или Велизарий принял неправильное решение. гак как суждено было римлянам попасть в тяжелое положение, или что планы его были хороши, но воспрепятствовала ему воля божья, желавшая покровительствовать Тотиле и готам и поэтому уничтожавшая лучшие из планов Велизария и во всем обращавшая их против него же. Кому дует попутный ветер счастья, даже если он замыслит самое неудачное, то все же с ним не случается ничего плохого, так как бог обращает ему все это на пользу; у человека же, ставшего неудачником, нет уже никаких удачных решений, так как предопределенная ему судьбой необходимость испытать несчастье отнимает у него и умение, и правильную точку зрения. Если он и примет решение, какое следует, то действующая против его планов судьба обращает его благоприятные, казалось бы, замыслы против него, давая самые плачевные результаты. Так ли, или иначе это происходит, я не могу сказать. Оставив в Равенне с небольшим отрядом для охраны города Юстина, сам Велизарий двинулся через Далмацию и прилегающие к ней местности в Эпидамн, где, ожидая войска из Византии, он и оставался, не предпринимая ничего. Отсюда он написал императору и [247] сообщил ему настоящее положение дел. Немного спустя, император послал к нему Иоанна, племянника Виталиана и Исаака, родом армянина, брата Аратия и Нарзеса, с войском варваров и римлян. Придя в Эпидамн, он соединился с Велизарием. Нарзеса евнуха император послал к начальнику эрулов с тем, чтобы он убедил их в возможно большем числе отправиться походом в Италию. Многие из эрулов выразили желание следовать за ним, в числе прочих и те, которыми командовал Филемут, и вместе с ним направились во Фракию. Перезимовав там, с наступлением весны они собирались отправиться к Велизарию. С ними был и Иоанн, которому дано было прозвище Фага (Обжора). На этом пути им было суждено совершенно неожиданно оказать римлянам великое благодеяние. Случилось, что незадолго перед тем большой отряд славян, перейдя реку Истр, стал грабить тамошние места и забрал в рабство большое количество римлян. Эрулы неожиданно напали на них и, сверх ожидания, победили их, хотя славяне намного превосходили их численностью. Они перебили их, а всех пленных отпустили, дав им возможность возвратиться домой. Захватив тут некоего человека, присвоившего себе имя Хильбудия, человека знатного, некогда бывшего у римлян претором, Нарзес легко уличил его в самозванстве. Как это все было, я сейчас расскажу.

14. Был некто Хильбудий, близкий к императорскому дому, в военном деле человек исключительно энергичный и настолько чуждый жажды стяжательства, что вместо величайших богатств он не приобрел никакого состояния. На четвертом году своей единодержавной власти император, назначив этого Хильбудия начальником Фракии, поставил его для охраны реки Истра, приказав ему следить за тем, чтобы жившие там варвары не переходили реку. Дело в том, что жившие по Истру варвары, гунны, анты и славяне, часто совершая такие переходы, наносили римлянам непоправимый вред. Хильбудий настолько был страшен варварам, что в течение трех лет, пока он был облечен званием военачальника, не только никто из [248] варваров не осмеливался перейти Истр для войны с римлянами, но сами римляне, неоднократно переходя под начальством Хильбудия в земли по ту сторону реки, избивали и забирали в рабство живших там варваров. Спустя три года после своего прибытия Хильбудий по обычаю перешел реку с небольшим отрядом, славяне же выступили против него все поголовно Битва была жестокая; пало много римлян, в том числе и их начальник Хильбудий. После этого река навсегда стала доступной для переходов варваров по их желанию и римская область совершенно открытой для их вторжения. Таким образом, оказалось, что все могущество Римской империи в этом деле совершенно не может равняться доблести одного человека.

Спустя некоторое время анты и славяне рассорились между собой и вступили в войну. Случилось так, что в этой войне анты были побеждены врагами. В этом столкновении один славянин взял в плен юношу, едва достигшего зрелости по имени Хильбудия, и отвел его к себе домой. С течением времени этот Хильбудий оказался очень расположенным к своему хозяину и в военном деле очень энергичным. Не раз подвергаясь опасностям из-за своего господина, он совершил мною славных подвигов и смог добиться для себя великой славы. Около этого времени анты сделали набег на Фракийскую область и многих из бывших там римлян ограбили и обратили в рабство. Гоня их перед собою, они вернулись с ними на родину. Одного из этих пленников судьба привела к человеколюбивому и мягкому хозяину. Сам же этот пленник был очень коварным и способным обмануть любого встречного. Так как при всем желании он не находил никаких средств вернуться в римскую землю, он придумал следующее. Придя к хозяину, он рассыпался в похвалах его милосердию, утверждая, что за это ему от бога будет много всяких благ, что сам он ни в коем случае не окажется неблагодарным своему добрейшему господину, и что если хозяин захочет послушать его добрых советов, которые он очень хорошо обдумал, то в скором времени он сделается обладателем большой суммы денег. У одного [249] славянского племени на положении раба находится Хильбудий, бывший военачальник римлян, скрывающий от всех варваров, кто он такой. Если ему будет угодно выкупить Хильбудия и доставить его в землю римлян, то вполне естественно, что он получит великую славу и очень много денег от императора. Такими речами римлянин тотчас убедил своего хозяина и вместе с ним отправился к славянам. У этих народов был заключен мирный договор, и они без страха общались друг с другом. И вот, предложив хозяину Хильбудия большую сумму, они купили этого человека и с ним быстро вернулись домой. Когда они вернулись к себе, на свое местожительство, купивший стал его спрашивать, правда ли, что он Хильбудий, римский военачальник? Он не отказался рассказать все, как было, и со всей откровенностью изложил по порядку всю свою жизнь, что он сам родом ант, что, сражаясь вместе со своими родичами со славянами, бывшими тогда их врагами, был кем-то из неприятелей взят в плен, теперь же, придя в родные земли, он в дальнейшем согласно закону будет уже свободным. Заплативший за него деньги остолбенел, лишившись даже речи от изумления, и впал в величайший гнев, потеряв столь великую надежду на выгоду. Но римлянин, желая его утешить и скрыть истину, чтобы не сделать своего возвращения домой более затруднительным, продолжал настаивать, что этот человек тот самый римский Хильбудий, но что он, находясь в среде варваров, боится открыть все, когда же окажется в римской земле, не только не будет скрывать правды, Но, естественно, будет гордиться этим именем. Вначале все это делалось тайно от остальных варваров.

Когда же этот слух, распространяясь в народе, стал достоянием всех, то по этому поводу собрались почти все анты, считая это дело общим и полагая, что для них всех будет большим благом то, что они — хозяева римского полководца Хильбудия. Эти племена, славяне и анты, не управляются одним человеком, но издревле живут в народоправстве (демократии), и поэтому у них счастье и несчастье в жизни [250] считается делом общим. И во всем остальном у обоих этих варварских племен вся жизнь и законы одинаковы. Они считают, что один только бог, творец молнии, является владыкой над всеми, и ему приносят в жертву быков и совершают другие священные обряды. Судьбы они не знают и вообще не признают, что она по отношению к людям имеет какую-либо силу, и когда им вот-вот грозит смерть, охваченным ли болезнью, или на войне попавшим в опасное положение, то они дают обещание, если спасутся, тотчас же принести богу жертву за свою душу; избегнув смерти, они приносят в жертву го, что обещали, и думают, что спасение ими куплено ценой этой жертвы. Они почитают реки, и нимф, и всякие другие божества, приносят жертвы всем им и при помощи этих жертв производят и гадания. Живут они в жалких хижинах, на большом расстоянии друг от друга, и все они часто меняют места жительства. Вступая в битву, большинство из них идет на врагов со щитами и дротиками в руках, панцирей же они никогда не надевают; иные не носят ни рубашек (хитонов), ни плащей, а одни только штаны, подтянутые широким поясом на бедрах, и в таком виде идут в сражение с врагами. У тех и других один и тот же язык, достаточно варварский. И по внешнему виду они не отличаются друг от друга. Они очень высокою роста и огромной силы. Цвет кожи и волос у них очень белый или золотистый и не совсем черный, но все они темно-красные. Образ жизни у них, как у массагетов, грубый, без всяких удобств, вечно они покрыты грязью, но по существу они не плохие и совсем не злобные, но во всей чистоте сохраняют гуннские нравы. И некогда даже имя у славян и антов было одно и то же. В древности оба эти племени называли спорами («рассеянными»), думаю потому, что они жили, занимая страну «спораден», «рассеянно», отдельными поселками. Поэтому-то им и земли надо занимать много. Они живут, занимая большую часть берега Истра, по ту сторону реки. Считаю достаточным сказанное об этом народе. [251]

Собравшись, как сказано выше, анты заставили этого человека признать, как они хотели, что он Хильбудий — римский военачальник. Они грозили, что накажут его, если он будет это отрицать. В то время, когда все это происходило, император Юстиниан, отправив некоторых лиц послами к этим варварам, предлагал им поселиться в древнем городе, по имени Туррис, расположенном у самого берега реки Истра. Этот город построил римский император Траян, но он уже издавна был покинут, так как местные варвары его постоянно грабили. Император Юстиниан соглашался одарить их этим городом и окружающей его областью, так как искони она принадлежала римлянам, обещает, что будет жить с ними, всячески стараясь сохранить мир, и даст им много денег с тем только, чтобы на будущее время они клятвенно обещали соблюдать с ним мир и всегда бы выступали против гуннов, когда те захотят сделать набег на римскую империю. Варвары все это выслушали, одобрили и обещали сделать все это, если он восстановит начальником римского вождя Хильбудия и даст ему жить вместе с ними, утверждая, как они и задумали, что этот человек и есть Хильбудий. Возымев надежды на столь высокое положение, уже и сам этот человек пожелал быть им и утверждал, что он Хильбудий, римский военачальник. Его, отправленного с этой целью в Византию, Нарзес захватил на своем пути. Встретившись с ним и найдя, что он обманщик (хотя он говорил на латинском языке и искусно притворялся, узнав уже наперед многое из того, чем можно было воспользоваться в качестве примет Хильбудия), он заключил его в тюрьму и принудил рассказать все дело. После этого отступления возвращаюсь к продолжению своего рассказа.

15. Император действовал так, как выше было мной сказано. В это время Велизарий послал в гавань Рима Валентина и одного из своих телохранителей, по имени Фоку, человека, исключительно хорошо знавшего военное дело, с войском с тем, чтобы они сторожили укрепление в Порте вместе с тамошним гарнизоном, которым командовал Иннокентий, и, [252] поскольку им будет возможно, делали набеги и беспокоили неприятельский лагерь. Войска, посланные Валентином и Фокой, тайно дали знать в Рим Бессу, что они собираются двинуться на укрепление врагов для внешнего нападения; следовало бы, чтобы он, выбрав в Риме самых воинственных из воинов, как только заметит их нападение, бегом бросился им на помощь с тем, чтобы они вместе могли совершить против варваров что-либо великое. Но Бессу это было совсем не но душе. Поэтому, когда Валентин и Фока с пятьюстами воинов, сделав неожиданное нападение на неприятельский лагерь, немногих из них убили и когда шум, возникший там, быстро дошел до осажденных, все-таки никто не вышел из города Вследствие этого нападающие стремительно возвратились в гавань, не испытав никаких неприятностей, совершенно невредимыми. Послав к Бессу, они спрашивали его, что за ненужная боязливость напала на него; заверяя его, что в скором времени они сделают на врагов второй набег, убеждали его, чтобы и он в надлежащее время сделал на варваров нападение всеми своими силами. Но он тем не менее все так же решительно отказывался сражаться с врагами и выходить из укреплений. Тем не менее Валентин и Фока со своими приближенными и с более многочисленным войском собирались напасть на неприятелей и уже готовились к этому. В это время какой-то солдат из бывших под начальством Иннокентия пришел в качестве перебежчика к Тотиле и объявил ему, что на следующий день на них будет сделано нападение из Порта. Поэтому Тотила в местах, которые он нашел для этого подходящими, успел заранее поставить в засаду храбрых и сильных воинов. Когда на следующий день Валентин и Фока со своими войсками наткнулись на них, они потеряли очень многих из своих и погибли сами. Лишь очень немногие с большим трудом бежали и прибыли в Порт.

В это время Вигилий, римский архиерей, пребывавший и Сицилии, наполнив очень много кораблей хлебом, послал его к своим, думая, что тем или другим способом перевозящие [253] сумеют доставить его в Рим. И вот эти корабли плыли к римской гавани; заметив это, враги, опередив их на очень короткое время, оказались в гавани; они скрылись там за стенами, чтобы, как только суда пристанут, без всякого труда овладеть ими. Бывшие в гарнизоне Порта, увидев это, поднялись на укрепления и, размахивая одеждами, хотели дать знать бывшим на кораблях не плыть дальше, а повернуть в другое место, куда придется. Но плывущие не понимали, что делают эти воины; они думали, что находящиеся в Порте римляне радуются и зовут их пристать к гавани, так как ветер был попутный, то они быстро пристали к гавани. На этих кораблях плыло много римлян, в том числе епископ Валентин. Выйдя из засад, варвары овладели всеми кораблями, так как никто им не сопротивлялся. Взяв в плен живым епископа, они привели его к Тотиле, всех же остальных они перебили и, таща на буксире корабли с грузом, удалились. Тотила стал допрашивать священника, стараясь узнать, что ему хотелось, но, признав, что он говорит совершенную неправду, отрубил у него обе руки. Такой результат имело все это дело. В это время окончилась зима, и с ней закончился одиннадцатый год войны, которую описал Прокопий.

16. Римский архиепископ Вигилий, вызванный к императору в Византию, отправился туда из Сицилии; вследствие этого ему пришлось долгое время провести на этом острове. За это время римляне, осажденные в Плаценции, уже давно лишенные всех необходимых запасов, прибегли к безбожному питанию, принуждаемые к этому голодом, а именно — они поедали друг друга. Поэтому они по договору добровольно сдались сами и сдали город готам. Вот что случилось здесь, да и в Риме, уже осажденном Тотилой, был полный недостаток во всем необходимом. Среди римских священнослужителей был некто, но имени Пелагий, по занимаемому положению дьякон; пробыв долгое время в Византии, он стал очень близким другом императора Юстиниана и незадолго перед тем с большими деньгами прибыл в Рим. Во время этой осады людям [254], нуждающимся в продовольствии, он раздал много денег; пользуясь и прежде большой славой среди италийцев, он, естественно, приобрел еще большую известность за свое человеколюбие. Так как римляне терпели невероятные мучения от голода, они умоляют Пелагия пойти к Тотиле и добиться от него перемирия на несколько дней с тем, чтобы, если за время этого перемирия к ним не придет никакой помощи из Византии, добровольно по договору сдаться и передать город готам. С таким поручением Пелагий прибыл к Тотиле. Тотила встретил его с большим уважением и почетом и первый обратился к нему с такими словами: «У большинства варваров, я даже скажу у всех, есть закон уважать личность посла; я же лично людей, ведших достойный образ жизни, каким являешься ты, искони старался особенно чтить. Но уважение и оскорбление по отношению к послу выражается не почтительным выражением лица и не красноречием и важностью речей со стороны тех, кто их принимает, но правдивостью по отношению к нему или, наоборот, речами нездоровыми, внутренне извращенными. Исключительное уважение высказывается тому, кому прямо открываются мысли в правдивых словах, и с этим отпускают ею, наоборот, наибольшее оскорбление терпит тот посол, который уходит, услыхав притворные и обманчивые речи. Во всем, о чем ты будешь просить нас. Пелагий, ты не получишь от нас отказа, кроме трех пунктов. И тебе нужно всячески остерегаться касаться их и стараться обойти их молчанием, чтобы, оказавшись сам виновным в том, что не получил от нас согласия на свои просьбы, ради которых ты пришел сюда, ты не возложил бы вины за это на нас. Просить о том, что не соответствует настоящему положению дел, по большей части значит не добиться никакого успеха. Я предупреждаю, чтобы ты не ходатайствовал ни за кого из сицилийцев, не говорил ни о римских укреплениях, ни о рабах, перешедших па нашу сторону Для готов невозможно ни оказать пощаду кому-либо из сицилийцев, ни разрешить остаться этим стенам, ни позволить, чтобы рабы, которые [255] воевали в наших рядах, стали снова рабами своих прежних господ. Чтобы не показалось, что эти моменты мы выставляем совершенно неосновательно, я тотчас же точно перечислю тебе причины такого отношения и тем самым уничтожу всякое подозрение в нашем легкомыслии. Этот остров Сицилия был с древних времен богат и денежными доходами и изобилием пледов, росших там в большом количестве и различных видов, так что их не только хватало для живущих там, но и вы, римляне, ввозили их себе оттуда, и этот ежегодный ввоз был достаточен для вас. Поэтому с самого начала римляне просили Теодориха не ставить там больших гарнизонов, чтобы не причинить этим ущерба их свободе или другому их благополучию. При таком положении дел к Сицилии пристал неприятельский флот и войско, ни количеству людей, ни в другом каком-либо отношении, не равносильные нам в военном отношении. Увидя этот флот, сицилийцы не донесли об этом готам, не заперлись в своих укреплениях, не решились в чем-либо другом оказать сопротивление врагам, по со всей готовностью раскрыли ворота городов и приняли неприятельское войско с распростертыми объятиями, как самые неверные рабы, выжидавшие уже давно удобного случая, чтобы бежать из-под власти хозяев и найти себе каких-либо новых неизвестных господ. Двигаясь оттуда, как из какою-либо укрепления, враги без груда захватили всю остальную Италию и завладели вот этим Римом, ввезя сюда из Сицилии такое количество запасов, что их хватило всем римлянам, чтобы выдержать годовую осаду. Таковы наши отношения к сицилийцам; невозможно поэтому готам чувствовать к ним сожаление, так как тяжесть обвинений уничтожает чувство жалости к совершившим преступление. Что же касается этих стен, то враги, запершись внутри их, решили совершенно не выходить на равнину и не вступать с нами в бой; действуя хитростями и проволочками, они изо дня в день тянут время, обманывая готов, и совершенно против всякого человеческого смысла стали господами наших владений. Чтобы в будущем этого не [256] испытать, нам нужно принять меры. Те, кто один раз ошибся и потом опять впал в то же самое тяжелое положение, не приняв во внимание несчастья, хорошо знакомого им уже по опыту, должны считать, что это не противодействие судьбы, но что это, конечно, глупость тех, которые попали в такое положение. Надо прибавить, что уничтожение стен Рима при несет пользы больше всего нам. Ведь в дальнейшем вы побудете подвергаться осаде то со стороны одних, то со стороны других и не будете лишены возможности пользоваться продовольствием; вы, таким образом, не будете осаждены нападающими, но те и другие будут подвергаться опасностям в открытых боях друг с другом, и вы без всякой опасности для себя будете наградой для победителя. Что же касается рабов, перешедших на нашу сторону, то о них я скажу одно: если бы тех, которые стали в одни ряды с нами против врагов и получили от нас обещание, что они никогда не будут возвращены своим прежним господам, мы решили теперь возвратить вам, то и с вашей стороны мы не будем иметь доверия. Невозможно и недопустимо, чтобы тот, кто нарушил свое слово в отношении лиц самого несчастного положения, мог обнаружить твердость своих убеждений в отношении кого-либо другого, но со стороны всех, с кем ему придется сталкиваться, он будет всегда чувствовать на себе их недоверие за свое предательство, являющееся характерным признаком его природы».

Так сказал Тотила. Пелагий на это ему ответил: «Сказав вперед, о благороднейший, что ты высоко уважаешь лично меня и звание посла, ты поставил меня в положение самого презренного человека. Решает нанести оскорбление человеку, расположенному к нему и облеченному званием посла, я по крайней мере полагаю, не тот, который хочет бить его по щекам или применить к нему другие насмешки и издевательства, но тот, который вперед уже решает отпустить его от себя без всякого результата. Ведь не для того, чтобы получить какую-либо почесть от тех, кто их принимает, люди обычно берут на себя обязанности посла, но чтобы, добившись чего-либо хорошего [257] для пославших их, с этим вернуться. Так что больше пользы, если, подвергшись сначала поношению, все-таки добиться чего-нибудь из того, ради чего они пришли, чем, наслушавшись весьма лестных слов, вернуться, не выполнив ничего, на что надеялись. Во-первых, я не знаю, о чем из всего того, что ты сказал, могу я просить тебя переменить мнение. Зачем своими просьбами буду я надоедать тому, кто, раньше чем выслушав оправдание, отказал в своем согласии? А затем я не могу умолчать, что ты совершенно ясно показал, какую милость хочешь ты оказать римлянам, поднявшим против тебя оружие, если ты по отношению к сицилийцам, никогда не выступавшим против тебя с оружием в руках, решил проявить такую непримиримую вражду. Поэтому я, оставив намерение умолять тебя, цель своего посольства обращу к богу, который воистину на тех, кто презрел просьбы умоляющих, всегда обращал свое отмщение».

17. Сказав это, Пелагий удалился. Когда римляне увидали. что он вернулся к ним. не добившись ничего, они почувствовали себя в безвыходном положении. С каждым днем усиливавшийся голод заставлял их делать ужасные поступки. Так как у воинов еще не совсем истощились запасы, то они еще держались. Поэтому все римляне, собравшись вместе, пошли к начальникам императорского войска, Бессу и Конону, и, заливаясь слезами, со стенаниями сказали следующее: «Мы видим, о вожди, что в данный момент мы дошли до такого состояния, что если бы мы решились совершить против вас какое-либо безбожное дело, то никто не бросил бы в нас упрека с обвинением в этом. Непреодолимая сила необходимости уже заключает в себе оправдание Ныне, не имея возможности защитить себя на деле, мы пришли к вам, чтобы хоть на словах объяснить вам свое несчастие и оплакать его. Выслушайте же нас с кротостью, не возмущаясь дерзостью наших речей, но принимая во внимание силу нашего страдания. Тот, кто принужден потерять надежду на спасение, в дальнейшем пе может соблюдать приличия ни в словах своих, ни в действиях.

Считайте, о военачальники, что мы не римляне, не родственны вам по племени, но живем и пользуемся одинаковым правлением, что мы сразу не приняли с полной готовностью императорского войска, не считайте, что с самого начала были вашими врагами, что мы подняли против вас оружие, а затем. побежденные в бою, стали в силу закона войны вашими военнопленными рабами. Так дайте же вашим пленникам пищу нс в соответствии с нашими потребностями, по в размерах, достаточных, чтобы остались живы для того, чтобы уцелевши, мы в свою очередь могли вам отслужить так, как следует рабам служить своим хозяевам. Но если это для вас трудно, хотя бы вы этого и желали, (По другим чтениям: «если это для вас не легче или вы этого не желаете делать»), то сочтите справедливым отпустить нас из-под вашей власти; вы выгадаете в том, что вам не придется трудиться над нашим погребением. Но если и этот выход не предоставляется нам, сочтите нужным убить нас и не лишите нас достойной кончины и не отнимите у нас завидной смерти сладчайшей из всех, но одним этим деянием освободите римлян от бесчисленных бедствий». Услыхав это, Бесс и его приближенные сказали, что дать им продовольствия они не могут, что убить их было бы противно божеским законам, однако отпустить их небезопасно. Они утверждали, что Велизарий и войско из Византии вот-вот должно прийти. С такими словами ободрения они их отпустили.

При дальнейшей задержке голод еще более усиливался обращаясь в великое бедствие; он заставил прибегнуть к формам пищи странным и противоестественным. Прежде всего Бесс и Конон, которые стояли во главе римского гарнизона (у них было отложено много хлеба в стенах Рима), и солдаты урезая от своего обычного пайка, продавали этот хлеб богатым римлянам за большие деньги: цена медимна (около сорока пяти литров) была семь золотых. Но те, которые в своей домашней жизни не были настолько богаты, чтобы иметь средства питаться столь дорогой едой, купив за четвертую [259] часть этой цены полный медимн отрубей, питались этим, так как нужда сделала даже это питание желанным и роскошным.