Глава 16

Кент стоял неподвижно, пока Маретт, уверенно двигаясь в потемках, искала спички и зажигала лампу. Получив обещанный поцелуй, он не проронил ни слова. Он не воспользовался удобным случаем. Легкое пожатие ее рук удержало его от страстного порыва немедленно заключить ее в объятия. Но сам поцелуй наполнил его пламенем дикого и ликующего восторга, подобного трепетной музыке, в унисон которой вибрировал каждый атом его тела. Если бы он потребовал обещанного вознаграждения, то мог бы рассчитывать, пожалуй, лишь на безразличный, по крайней мере нейтральный, поцелуй. Но губы, раскрывшиеся ему навстречу здесь, в темноте пустой комнаты, были живыми, теплыми, дышащими. Она не отняла их чересчур торопливо. Они замешкались на мгновение в сладостном поцелуе…

Потом, в свете лампы, Кент внимательно взглянул на Маретт Рэдиссон. Он знал, что лицо его пылает огнем. Он не пытался скрывать его счастливое выражение, но ему не терпелось прочесть то, что было написано в ее глазах. Он был удивлен и даже немного озадачен. Поцелуй вовсе не растревожил Маретт. По ее виду можно было предположить, будто ничего и не случилось.

Маретт внешне нисколько не изменилась, и на щеках ее не было даже намека на краску смущения. Но Кента поразила смертельная бледность, покрывавшая ее лицо, подчеркнутая густой массой черных волос и странным блеском глаз. Блеск этот не был вызван поцелуем. Это был страх, который медленно улетучивался под его взглядом, пока, наконец, не исчез вовсе и ее губы не задрожали в виноватой улыбке.

— Он был очень зол, — проговорила девушка. — Как легко мужчины выходят из себя, правда, Джимс?

Слегка прерывающийся от волнения голос, отчаянные попытки держать себя в руках и неестественная полуулыбка, сопутствовавшие ее словам, вновь возбудили в нем желание стиснуть ее в объятиях. Он ясно видел то, что она пыталась скрыть. Ей грозила опасность, опасность более серьезная, чем та, с которой она спокойно и бесстрашно встретилась лицом к лицу в полицейском участке. И сейчас она продолжала испытывать страх перед нависшей над ней угрозой. Больше всего ей не хотелось, чтобы Кент узнал об этом, но ему тем не менее все было известно. Он ощутил новый, мощный прилив сил, вызванный властным призывом к защите, к покровительству, к суровой неравной борьбе со злом. Сила эта наполняла его величайшим триумфом и ликованием. Она утверждала, что девушка принадлежит ему, но за обладание ею он должен бороться. И он был готов к борьбе. Маретт, очевидно, заметила перемену в его лице, и на мгновение между ними воцарилось молчание. Буря снаружи разыгралась еще сильнее. Громовой раскат прокатился над крышей дома. Стекла окон дребезжали от порывов ветра и потоков дождя. Кент, чувствуя, как напрягаются мускулы его рук и ног, с помрачневшим лицом взглянул на девушку и кивнул на окно, через которое до них донесся сигнал Муи.

— Великолепная ночь — для нас, — сказал он. — И нам надо уходить.

Девушка не ответила.

— Перед лицом закона я убийца, — продолжал Кент. — Вы меня спасли. Вы подстрелили человека. Перед тем же законом вы преступница. Глупо оставаться здесь. Это чистое самоубийство для нас обоих. Если Кедсти…

— Если Кедсти не сделает того, что я приказала ему сделать сегодня, я убью его! — прервала она.

Спокойствие, с которым девушка произнесла эти слова, ее ровный, безмятежный тон лишили его голоса. Вновь ему показалось, как тогда, в больнице у Кардигана, будто с ним беседует наивный и простодушный ребенок. Если несколько минут назад на лице девушки лежала тень страха, то сейчас ее чувства не проявлялись ничем. Девушка хранила невозмутимое хладнокровие, глядя на Кента открытым и нежным взглядом. Она удивляла и одновременно смущала его. Против подобной детской самоуверенности он чувствовал себя абсолютно беспомощным. Ее упрямство было сильнее его упорства и решительности. Она мгновенно прокладывала между ними пропасть, мост через которую можно было навести лишь уговорами и просьбами, но никак не силой. В ее отношении к Кедсти не было ни намека на возбуждение или ненависть, но уже в одном ее холодном спокойствии Кент ощущал смертельную угрозу.

Капризная, причудливая полуулыбка снова дрожала на губах девушки, и глаза ее потеплели.

— Знаете ли вы, — сказала она, — что по древнему и священному обычаю Севера вы принадлежите мне?

— Я слышал об этом обычае, — ответил Кент. — Лет сто тому назад я был бы вашим рабом. Если этот обычай существует и сейчас, то я счастлив!

— Суть вам ясна, Джимс, верно? Вы, очевидно, должны были умереть. А я спасла вам жизнь. Поэтому ваша жизнь принадлежит мне, ибо я настаиваю, что обычай все еще жив. Вы — моя собственность, и я вправе делать с вами все, что захочу, пока не передам вас Трем Рекам. И вы сегодня никуда не пойдете. Будете ждать здесь Ласселя и его команду.

— Ласселя? Жана Ласселя?

Девушка кивнула:

— Да, и поэтому вы должны ждать. Мы все прекрасно подготовили. Когда Лассель с бригадой отправится на север, вы поедете с ним. И никто ни о чем не узнает. Здесь вы в безопасности. Кому придет в голову искать вас под крышей дома инспектора полиции!

— Но вы, Маретт!.. — Он снова спохватился, вспомнив о запрете девушки допрашивать ее. Маретт слегка пожала плечами и жестом обвела стены комнаты, которую, как она подозревала, он уже успел рассмотреть.

— Здесь довольно уютно, — сказала она. — Я прожила здесь несколько недель, и ничего со мной не случилось. Я в полной безопасности. Инспектор Кедсти не заглядывает в эту дверь с тех пор, как ваш рыжий приятель видел меня там, в тополиной роще. Он даже ни разу не ступил на лестницу. Здесь запретная зона. Я понимаю, вы удивлены. Вы задаете себе множество вопросов, — а bon droit9, мсье Джимс. Это ваше право! Вас разжигает любопытство. Я вижу, вижу, не спорьте. И я…

Было что-то неожиданно трагическое и жалобное в том, как она опустилась в глубокое обитое кожей кресло с большими подлокотниками — любимое кресло Кедсти. Девушка устала, и Кенту на миг показалось, будто она вот-вот заплачет. Пальцы ее нервно сжимали конец толстой черной косы, лежавшей у нее на коленях, и Кент отчетливее, чем когда-либо, представил себе, насколько она мала и беззащитна, но в то же время величественно-бесстрашна, насколько непобедим в ней пылающий огонь энергии и решительности. Сейчас пламя этой мощи угасло, как угасает огонь в очаге, но, когда девушка подняла глаза, глядя на него снизу вверх из кожаного кресла инспектора, Кент понял, что в глубине печальной полудетской тоски, светившейся в них, еще заметно это живое и негасимое пламя. И вновь для него она утратила черты женщины. В ее широко раскрытых, изумительно синих глазах таилась душа ребенка. Дважды до сих пор наблюдал он это чудо, и оно поразило его сейчас, как поразило в тот первый день, когда девушка стояла спиной к двери в больничной палате. Так же неожиданно, как тогда, она менялась и сейчас, — медленно, незаметно, — и вот перед ним снова женщина, и между ними опять непреодолимая пропасть. Но тоскующая душа неизменно оставалась при ней, устремленная к нему, раскрывающаяся перед ним, и тем не менее, словно солнце, бесконечно далекая от него.

— Мне так хотелось бы ответить на все ваши вопросы, — проговорила девушка, и голос ее звучал тихо и устало. — Я бы очень хотела, чтобы вы все узнали, потому что я… я очень верю вам, Джимс. Но я не могу. Это невозможно. Это немыслимо! Если бы я так поступила, — она сделала жест безнадежного отчаяния, — если бы я рассказала вам все, ваше отношение ко мне сразу бы изменилось. А мне так хочется вам нравиться… до тех пор, пока вы не уедете на Север с мсье Жаном и его артелью…

— После чего, — почти вне себя воскликнул Кент, — я разыщу местность, которую вы называете Долиной Безмолвных Великанов, даже если мне придется потратить на это всю мою жизнь!

Для него становилось привычной радостью видеть внезапные огоньки удовольствия, вспыхивавшие в глазах Маретт. Она не пыталась их скрывать. Каковы бы ни были ее чувства, она проявляла их искренне, без аффектации и без всякого смущения, что вызывало в нем чуть ли не благоговейное обожание. И слова, которые он только что произнес, понравились девушке. Блеск ее глаз и полуулыбка на губах откровенно свидетельствовали об этом.

— Я рада, что вы воспринимаете все таким образом, Джимс, — сказала она. — И я думаю, что вы найдете долину… в свое. время. Потому что…

Манера девушки пристально глядеть на него, словно в нем таилось нечто такое, что она пыталась разглядеть более подробно, заставляла Кента чувствовать себя перед ней совсем беспомощным. Казалось, она совершенно забывала о том, что он создан из плоти и крови, и беззастенчиво заглядывала ему в самое сердце, чтобы увидеть, что там скрывается, прежде чем высказать свое отношение по поводу увиденного.

— Вы найдете ее — может быть! — продолжала она, все еще перебирая кончик косы своими изящными пальцами. — Потому что вы один из тех, кто так просто не сдается. Сказать вам, почему я пришла навестить вас у доктора Кардигана? Главным образом из любопытства… сначала. Почему меня интересовал человек, которого вы освободили, — это один из вопросов, на который я не могу вам ответить. Не могу вам также открыть, зачем я прибыла на Пристань. И о Кедсти не могу сказать ни слова. Когда-нибудь, возможно, настанет день, и вы все узнаете. И тогда я перестану вам нравиться… Перед тем как увидеть вас, я почти четыре года была оторвана от мира. Я жила в отвратительной, ужасной дыре. Окружавшее угнетало меня своим уродством, одиночеством, пустотой. Еще немного, и я бы погибла. Потом произошло одно событие, вырвавшее меня оттуда. Догадываетесь, где я была?

Кент покачал головой:

— Нет.

— Для всех прочих эта жуткая дыра считается прекрасным местом. В Монреале.

— Вы там учились?

— Да, меня определили в частный пансион «Вилла Мария». Мне тогда еще не исполнилось и шестнадцати. Все были добры ко мне. Кажется, они меня любили. Но каждый вечер я произносила одну и ту же молитву. Вы ведь знаете, что означают Три Реки для нас, людей Севера? Атабаска — это бабушка, Невольничья река — мать, Маккензи — дочь, а над ними вечно витает, охраняя их, богиня Ниска, Дикая Гусыня. И я молилась о том, чтобы вернуться к ним. В Монреале было множество людей; их было так много, что я чувствовала себя одинокой среди них; сердце мое тосковало и стремилось уйти оттуда. Потому что кровь Дикой Гусыни течет во мне, Джимс. Я люблю леса. А дух Ниски не царит в Монреале. Солнце ее не восходит над ним. Ее луна не похожа на ту, что светит там. Цветы не такие. Ветры нашептывают не те истории. Воздух там другой. Люди смотрят на вас иначе. У себя дома, в Долине Трех Рек, я любила людей. Там же я научилась их ненавидеть. Затем случилось нечто… и я приехала в Пристань на Атабаске. Я пошла посмотреть на вас, потому что…

Девушка крепко сцепила ладони на коленях.

— … Потому что за все четыре ужасных года вы оказались единственным человеком, который до конца честно вел свою большую, благородную игру. Не спрашивайте, откуда мне это известно. Пожалуйста, не спрашивайте меня ни о чем. Я сама скажу вам все, о чем вам можно знать, о чем вы должны знать. Итак, мне стало это известно. А потом я узнала от Кедсти об ошибке в диагнозе Кардигана. И когда я беседовала с вами, я знала, что в любую игру вы играете честно. И я решила помочь вам. Вот почему я рассказываю вам все, как было, — чтобы вы знали: я вам верю, и вы не должны эту веру нарушать. Вы не должны настаивать на том, чтобы узнать обо мне больше, чем вы знаете. Вы должны продолжать игру. Я играю свою, а вы — свою. И чтобы сыграть ее гладко, вам следует уехать с бригадой Ласелля и оставить меня с Кедсти. Вы должны забыть все, что произошло. Вы должны забыть все, что могло произойти. Вы не можете помочь мне. Вы можете мне лишь повредить. И если… когда-нибудь… через много дней… вам случится отыскать Долину Безмолвных Великанов…

Кент ожидал с сильно бьющимся сердцем.

— … Возможно, я тоже буду там, — закончила девушка тихо, почти шепотом.

Кенту показалось, что она смотрит куда-то вдаль, а вовсе не на пего. Затем она улыбнулась, полурастерянно, полубезнадежно, но не ему, а каким-то своим глубоким сокровенным мыслям.

— Я, пожалуй, буду огорчена, если вам не удастся найти ее, — проговорила девушка, и взгляд ее был чист, как луговые фиалки, чей цвет вобрали в себя ее глаза. — Вы знаете Великую Серную Страну, расположенную за Форт-Симпсоном, к западу от обеих рек Наханни?

— Да. Там погиб Килбейн со своим патрулем. Индейцы называют ее Страной Дьявола. Вы эту местность имеете в виду?

Девушка кивнула.

— Говорят, ни одно живое существо не пересекало еще Серную Страну, — сказала она. — Но такое утверждение неверно. Я сама прошла ее. Чтобы отыскать Долину Безмолвных Великанов, надо оставить за собой Серную Страну, двигаясь через ущелье между Северной и Южной Наханни. Именно этим путем вам и следует идти, если хотите когда-нибудь отыскать ее, Джимс, ибо иначе вам придется либо спуститься к югу от Доусона, либо подняться на север от Скагуэя, а местность там настолько пересечена и так обширна, что вы не найдете долину и за тысячу лет. Никакая полиция не отыщет вас там. Ничто не сможет угрожать вашей безопасности. Возможно, я расскажу вам кое-что еще, прежде чем прибудет артель мсье Ласелля. Но на сегодня довольно. Может быть, я никогда больше не смогу ничего сказать. И не смейте допрашивать меня!

Кент стоял, молча глядя на нее, слушая ее, хотя вся душа его пылала огнем, отражавшимся в его глазах. Но ответил он ей спокойно и невозмутимо:

— Маретт, я сыграю мою игру так, как вы хотите, потому что я люблю вас. Думаю, будет честно выразить словами то, о чем вы уже догадываетесь. Я буду бороться за вас до тех пор, пока хоть капля крови останется в моих жилах. Если я отправлюсь с бригадой Жана Ласелля, обещаете ли вы…

Голос его дрожал. Он с трудом подавлял в себе бурные, кипящие чувства. Но длинные ресницы Маретт Рэдиссон даже не дрогнули в ответ на его признание в любви. Неясно было, слышала ли она его вообще, так как прервала его прежде, чем он сумел закончить фразу:

— Я ничего не могу обещать, независимо от того, что вы станете делать. Джимс, Джимс, вы ведь не такой, как те мужчины, которых я научилась ненавидеть? Вы ведь не будете настаивать? Если будете — если вы такой, как они, — можете уходить отсюда сегодня и не ждать Жана Ласелля. Послушайте! Буря не прекратится еще несколько часов. Если вы собираетесь потребовать плату за то, что сыграете свою игру так, как я этого хочу, — можете уходить. Я вам разрешаю.

Девушка была очень бледна. Она поднялась с большого кресла и встала перед Кентом. В ее голосе и жестах не чувствовалось злобы или обиды, но глаза ее сверкали, словно яркие звезды. В них было что-то, чего Кент до сих пор не видел, и внезапная мысль ледяным холодом проникла в его сердце.

С глухим стоном он протянул к ней руки:

— Боже мой, Маретт, да ведь я же не убийца! Я не убивал Джона Баркли!

Девушка ничего не ответила.

— Вы мне не верите! — воскликнул он. — Вы поверили, будто я убил Баркли, и вот теперь — гнусный убийца! — я осмеливаюсь говорить вам о любви!

Девушка дрожала, словно в сильном ознобе. Лишь на мгновение Кенту почудилось, будто он заметил в ее глазах нечто ужасное, нечто такое, что она пытается скрыть, пытается преодолеть, стоя перед ним, крепко сжимая в кулаки свои маленькие нежные ладони. Ибо в ее лице, в ее глазах он почти увидел скрытую боль смертельно раненного существа. И затем все исчезло без следа, хотя он и снова повторил, умоляя поверить ему:

— Я не убивал Джона Баркли!

— Я думаю не об этом, Джимс, — остановила она его. — Суть дела совершенно в ином.

Они забыли о грозе. Непогода разбушевалась, сотрясая окна резкими порывами ветра, заливая стекла потоками ливня. Но внезапно раздался звук, который перекрыл монотонный шум ветра и дождя, и Маретт вздрогнула, словно от электрического удара. Кент также обернулся к окну.

От окна доносилось металлическое «тук, тук, тук» — постукивание, которое однажды уже предупредило их об опасности. Но на сей раз оно звучало настойчивее. Казалось, будто чей-то голос окликает их из-за окна. Это было больше чем предупреждение — это был сигнал тревоги, сигнал приближающейся неотвратимой угрозы. И в тот же миг Кент увидел, как изменилось лицо Маретт Рэдиссон. Девушка прижала ладони к горлу, и в глазах ее вспыхнул неожиданный огонек. Издав приглушенный неразборчивый возглас, она в испуге вслушивалась в звуки, доносившиеся из-за окна.

Глава 17

Не прошло и десяти секунд, и Маретт Рэдиссон, как показалось Кенту, снова стала той прежней воительницей, которая в полицейском участке поселка загнала в тупик трех здоровенных мужчин, держа их под прицелом своего маленького черного револьвера. Повторный предупредительный сигнал Муи подействовал на нее сперва как шок. Ее охватил мгновенный испуг, граничивший почти с паническим ужасом. Затем последовала реакция, настолько быстрая, что Кент был искренне удивлен и озадачен. В течение десяти секунд тонкая и стройная фигура девушки словно выросла и окрепла; румянец вновь запылал на ее щеках, глаза засверкали тем же огнем, который горел в них, когда она глядела в лица троим полицейским. Девушка вовсе не была испугана. Она была готова к борьбе.

В подобные минуты Кента больше всего удивлял ее спокойный и бесстрастный голос. Он звучал сейчас как нежная и мягкая музыка. Но в этой мягкости что-то таилось. Голос ее напоминал бархат, прикрывающий сталь. Недавно она говорила о Ниске, Дикой Гусыне, богине Долины Трех Рек. И Кент подумал, что какая-то часть духа этой богини должна присутствовать в душе Маретт Рэдиссон, придавая ей смелость и мужество, явственно отражавшиеся в ее взгляде, когда она пристально смотрела на него, словно не замечая, как металлический предмет снова настойчиво выстукивает по стеклу свой тревожный сигнал.

— Инспектор Кедсти возвращается, — проговорила девушка. — Я не думала, что он решится на это… сегодня.

— Он ведь не успел даже дойти до поселка, — заметил Кент.

— Нет. Вероятно, он что-то забыл. Прежде чем он явится сюда, я хочу показать вам убежище, которое я приготовила для вас, Джимс. Идите за мной, быстрее!

Ее слова явились первым намеком на то, что Кенту не следует дольше оставаться здесь, в ее комнате, — перспектива, начинавшая уже вызывать в нем некоторую внутреннюю неловкость. Захватив несколько спичек, девушка погасила лампу и поспешно выбежала за дверь. Кент последовал за ней до конца коридора, где она остановилась перед низенькой дверцей, которая, скорее всего, открывалась в крохотную каморку под самым краем покатой крыши дома.

— Здесь старая кладовка, — понизив голос, сказала девушка. — По-моему, я сделала ее вполне уютной. Окно я завесила, так что можете зажечь лампу. Но смотрите, чтобы свет не пробивался из-под двери. Запритесь изнутри и сидите тихо. За все, что вы там обнаружите, благодарите мсье Фингерса.

Девушка слегка приоткрыла дверцу и протянула Кенту спички. Свет с нижнего этажа едва проникал сюда. В полумраке Кент вдруг обнаружил, что находится совсем близко от ласкового и нежного сияния ее глаз. Взяв у нее спички, он невольно сжал ее руку.

— Маретт, вы верите мне? — прошептал он. — Вы верите, что я люблю вас, что я не убивал Джона Баркли, что я готов драться за вас до тех пор, пока Господь даст мне силы бороться?

На мгновение воцарилось молчание. Рука девушки осторожно выскользнула из его пальцев.

— Да, кажется, верю. Покойной ночи, Джимс.

Она быстро отошла от него. Возле своей двери она обернулась.

— Входите же, прошу вас! — окликнула она его приглушенным голосом. — Если вы действительно хотите, чтобы ваши слова не расходились с делом, войдите туда поскорее!

Не дожидаясь ответа, она захлопнула за собой дверь. Кент, чиркнув спичкой, пригнулся и проник в свой тайник. Первым делом он увидел тут же перед собой лампу, стоявшую на деревянном ящике. Он зажег ее, закрыл дверцу и повернул ключ, торчавший в замке. Затем он осмотрелся.

Кладовка была не более десяти футов в длину и в ширину, и крыша так низко нависала над головой, что Кент не мог даже распрямиться. Его поразили в первую очередь не миниатюрные размеры комнатки, но трогательная забота Маретт о его удобстве и уюте. В углу была приготовлена постель из одеял, и грубый пол в комнатушке тоже был застлан одеялами, кроме двух — или трехфутовой полоски по краям у стен. Позади ящика стояли стол и стул, и то, что было разложено на столе, заставило сердце Кента благодарно забиться. Маретт не забыла позаботиться обо всем на случай, если он проголодается. Стол был накрыт великолепно, и хоть на нем стоял всего один прибор, уставлен он был так* им количеством еды, что хватило бы на полдюжины голодных мужчин. Тут была пара куропаток, покрытых аппетитной коричневой хрустящей корочкой; холодная жареная лосятина или говядина; блюдо, наполненное с верхом золотистым картофельным салатом; оливки, маринады, открытая банка вишен, буханка хлеба, масло, сыр, — и один из бесценных термосов Кедсти, несомненно, наполненный горячим кофе или чаем. Взгляд Кента задержался на том, что лежало на стуле: пояс и кобура с автоматическим кольтом сорок пятого калибра. Маретт не рассчитывала, что им удастся захватить оружие во время нападения на полицейский участок, и ее предусмотрительность не упустила и эту сторону вопроса. Она нарочно положила оружие там, где он сразу мог его увидеть. И тут же за стулом, на полу, стоял заплечный мешок армейского типа, наполовину заполненный вещами. К мешку был прислонен винчестер. Кент сразу узнал его: он видел это ружье в хижине Дерти Фингерса висящим на стене.

Целых пять минут Кент почти не двигался с места, стоя возле стола. Между ним и грозой была всего лишь неоштукатуренная кровля дома; над головой его грохотал гром, и струи дождя непрерывно стучали по крыше. Он заметил, где находится окно, аккуратно завешенное одеялом. Даже сквозь плотную ткань в каморку проникали отблески от вспышек молний. Окно находилось прямо над входом в дом, и Кенту пришла в голову мысль погасить свет и приоткрыть окно. В потемках он снял одеяло. Однако прочная оконная рама никак не поддавалась его усилиям, и, убедившись в бесплодности своих попыток, Кент прижался лицом к стеклу, вглядываясь в ночной мрак.

В это мгновение вспыхнула молния, и перед Кентом открылось зрелище, превратившее каждую мышцу его тела в туго натянутую пружину. Более отчетливо, чем в ясный солнечный день, он увидел внизу фигуру мужчины, стоявшего под проливным дождем. Это был не Муи. Это был не Кедсти. Это был человек, которого Кент видел впервые. Неподвижная фигура в мертвенном свете молнии более походила на призрак, чем на живого человека. Худой, долговязый, огромного роста призрак с непокрытой головой, со свисающими прядями мокрых седых волос и с длинной, спутанной ветром бородой. Вся картина целиком запечатлелась в мозгу Кента с быстротой молнии. Ее возникновение напоминало неожиданное появление изображения на экране кинематографа. Затем все исчезло во мраке. Кент продолжал еще пристальнее всматриваться во тьму. Он ждал.