Быстрая Молния

Его толкали, бодали, топтали копытами, и бой был бы для него намного тяжелее, если бы к нему не присоединилась еще одна пара челюстей. В мучительном напряжении борьбы Быстрая Молния краем глаза заметил стройное тело, мелькнувшее рядом с ним и вступившее в драку. До него донеслось свирепое рычание и яростные удары крепких зубов. И когда с жертвой было покончено, он увидел, что на помощь ему пришла молодая волчица. Челюсти ее были окровавлены, раны кровоточили; тяжело дыша, словно загнанная до изнеможения, но все же торжествующая и довольная, она приблизилась к Быстрой Молнии и встала рядом с ним.

Они убили! Они оба совершили это — Быстрая Молния и она! И здесь, на багровом поле смертельной жатвы, в душе Быстрой Молнии возникло нечто новое, чего он не знал еще час тому назад, когда Мюэкин, юная волчица, бежала рядом с ним. И на этом поле, залитом кровью и открытом всем ветрам, инстинкт ее пола подсказал Мюэкин, что она наконец победила.

С новым воодушевлением Быстрая Молния вырвал большую дыру в боку карибу, и Мюэкин терпеливо дожидалась, пока дыра будет достаточно велика, чтобы она могла присоединиться к нему. Затем, улегшись рядом друг с другом, они приступили к пиршеству. Горячее тело молодой волчицы тесно прижималось к Быстрой Молнии, переполняя его чувством обладателя и хозяина. Он ел без жадности и отрывал куски мяса так, чтобы Мюэкин было удобнее добираться до них. И когда мимо пробегали другие волки, сверкая клыками, или поблизости раздавалось их рычание, глаза Мюэкин ревниво следили за ними. Она первая заметила большую серую тень, которая возникла по ту сторону их карибу. Фигура остановилась, глядя на них сверху вниз сверкающими глазами. Быстрая Молния с набитой мясом пастью услышал предостерегающее рычание волчицы. Он не обратил на него внимания. Он не любил ссор. Дюжина волков могла бы лакомиться его карибу, не вызывая в нем никаких отрицательных эмоций. Но обильная добыча не смягчила инстинктов Мюэкин. Возбуждение от совместной охоты и чувство верности своему другу огнем пылали в ее крови. Большая серая тень оказалась вожаком стаи, Балу, который нагло втерся между ними и принялся бесцеремонно рвать куски от их общей добычи. В следующее мгновение Мюэкин бросилась на него, словно разъяренная мстительная фурия. Ее блестящие клыки цвета слоновой кости впились в его плечо, и Балу, свирепо зарычав от боли, быстро обернулся к ней.

Все это увидел Быстрая Молния, подняв голову над тушей карибу, и прыжок, который бросил его на Балу, был быстрее прыжка юной волчицы. Челюсти вожака уже сомкнулись на горле Мюэкин, когда он столкнулся с ним, и оба огромных зверя покатились по снегу, рыча и кусая друг друга. Быстрая Молния вскочил на ноги, на долю секунды опередив своего противника. Мюэкин ползла к нему на животе. Кровь струилась из ее разорванного горла, и дыхание вырывалось из груди со странными всхлипывающими звуками. До Быстрой Молнии доносился ее задыхающийся жалобный плач, пробуждая в нем снова — сильнее и настойчивее, чем когда-либо, — дух Скагена, его древнего предка. Призрак Скагена призывал его к отмщению; из туманного прошлого сердце собаки взывало не только о мести, но и о справедливости, о защите слабого, о том примитивном благородстве собаки, которое — в противоположность волкам — устанавливало первенство самки и требовало ее защиты. Для Балу не составляло разницы, кому он разорвал глотку, волчице или волку. Но на Быструю Молнию впервые в жизни нахлынуло слепое и страшное желание отомстить.

Балу вскочил на ноги и встал перед ним как раз в тот момент, когда предсмертный жалобный стон в горле Мюэкин перешел в мучительный приступ удушья. Медленно, шаг за шагом, не более дюйма за раз, принялись они кружить друг перед другом, и волки, которые находились поблизости, оставили пиршество и собрались в тесный кружок, внимательно наблюдая за соперниками налитыми кровью глазами. Uchu Nipoowiri — Круг Смерти! — из которого лишь один мог выйти живым. Балу, настоящий волк, двигался вокруг осторожными, крадущимися шагами. Уши его стояли торчком, но все тело было расслаблено, словно набирающая силу пружина, и его пушистый хвост волочился сзади по снегу. Быстрая Молния, хоть внешностью и напоминавший волка, держался иначе. Он весь напрягся от головы до кончика хвоста, словно натянутая тетива; каждая мышца в нем готова была к битве не на жизнь, а на смерть. Балу был в два раза старше его, что давало Быстрой Молнии преимущество в силе и выносливости. Но Балу всю жизнь был бойцом. Хитрый и коварный, он знал множество уловок и в искусстве боя был ловок и решителен, как лиса; внезапно он метнулся вперед, притворившись, будто собирается увильнуть в сторону, и этот выпад был таким неожиданным, что, прежде чем Быстрая Молния сумел увернуться или отразить его, клыки Балу вспороли на его бедре глубокую рану длиной в шесть дюймов.

Как ни ловко и умно была осуществлена атака старого бойца, его уход в защиту был выполнен еще более мастерски. Получив первый удар, Быстрая Молния немедленно бросился на соперника всей своей гигантской мощью. Но Балу снова поступил вопреки всяким предвидениям: вместо того чтобы отскочить вправо или влево, он неожиданно распластался на снегу, и Быстрая Молния по инерции перелетел через него, оставив противника под собой. Точно опытный боксер, который педантично использует малейшую удобную возможность, Балу сделал неуловимое для глаза движение головой в сторону и вверх, и зубы его, подобно ножам, вонзились в незащищенный живот врага. Это была глубокая рана, глубже, чем на бедре, и кровь обильно заструилась из нее. Еще каких-нибудь полдюйма, и внутренности Быстрой Молнии были бы выпущены наружу. Оба удара Балу нанес секунд за двадцать, не более, и в обычной волчьей драке на его стороне имелось бы неоспоримое преимущество, ибо волк, дважды напавший и оба раза потерпевший поражение, перестает быть смелым, уверенным в себе бойцом, но чувствует свою неполноценность и ищет спасения в защите, а не в нападении. Вот тут-то бойцовский характер, унаследованный от старого Скагена, позволил Выстрой Молнии объявить шах и мат триумфу и стратегии Балу. Вторично он прыгнул на врага и снова получил рану, теперь уже в плечо. На мгновение он даже потерял равновесие и упал, но его замешательство длилось не более полсекунды. Вскочив, он в третий раз напал на Валу, и клыки их впервые лязгнули друг о друга. Рычание клокотало в горле Быстрой Молнии. Зубы его со скрежетом вцепились в челюсть вожака, и тот рухнул на снег в безуспешных попытках освободиться. Почти четверть минуты челюсти их были сомкнуты вместе. Затем Балу вывернулся и вновь своим смертоносным боковым выпадом нанес Быстрой Молнии глубокую рану в грудь.

Кровь Быстрой Молнии уже окрасила в алый цвет окруженную волками арену, и запах ее наполнял воздух. Кровь также текла и из раненой челюсти Балу. Около сорока волков собрались в зловещий кружок вокруг бойцов, и другие присоединялись к ним, услышав шум или почуяв запах битвы. Мюэкин больше не двигалась с тех пор, как попыталась приблизиться к Быстрой Молнии. Лужа крови растекалась у нее под горлом, и глаза постепенно тускнели. Но она следила за противниками, стараясь не выпускать их из поля зрения, пока глаза ее еще способны были смотреть.

Теперь Быстрая Молния видел своего неуловимого врага сквозь огненную завесу слепой и бешеной ярости. Он не ощущал своих ран. Из далекого двадцатилетнего прошлого вновь возник Скаген, его предок, и теперь душа Скагена сражалась в могучем теле Быстрой Молнии. Он больше не отскакивал и не кружил по-волчьи. Его массивные плечи угрожающе напряглись, голова опустилась, уши тесно прижались к затылку, и ни один звук не вырвался из его горла, когда он бросился на Балу. На всем Севере не было пары волков, которые могли бы устоять против Скагена, а Скагеном теперь был Быстрая Молния. Снова и снова Балу кусал и рвал его тело, но сквозь эти укусы Быстрая Молния неотвратимо стремился к смертельному захвату. Дважды он почти поймал Балу. На третий раз он добился своего: клыки его сомкнулись на затылке врага. Это был чисто собачий захват. Он не терзал, не трепал и не душил противника. Его челюсти просто сжались, как сжались бы челюсти Скагена, и одновременно с нетерпеливо сузившимся кружком возбужденных волков позвоночник Балу хрустнул, и битва была окончена.

Прошла целая минута, прежде чем Быстрая Молния ослабил захват и, шатаясь, заковылял прочь. В ту же минуту ожидающая орда набросилась на Балу, разрывая на куски его мертвое тело. Таков был закон стаи, вековой волчий инстинкт надругательства над поверженным.

Быстрая Молния остался стоять в одиночестве у тела маленькой волчицы. Мюэкин тщетно пыталась поднять голову. Ее глаза затягивались смертельным туманом. Дважды она с трудом открыла их, и Быстрая Молния, жалобно скуля, коснулся носом ее носа. Мюэкин попыталась ответить, но ее усилия закончились странным всхлипывающим стоном. Затем внезапная сильная дрожь потрясла ее прекрасное юное тело. Последний вздох — и она уже больше не старалась дышать или открывать глаза.

Быстрая Молния стоял над ней, зная, что наступила смерть. Он подождал немного, словно отдавая скорбную дань погибшей, затем сел на окровавленный снег, поднял голову к небу, и волки, которые разрывали тело Валу, услышали и поняли все: властный клич превосходства, триумфа и господства над стаей вырвался из груди Быстрой Молнии. Но в этом победном кличе, далеко разнесшемся над белыми ледяными просторами, звучала скорбная и печальная нота.

Душа Скагена явилась через двадцать лет, чтобы принять власть над волками.

Глава 2. Голодная стая

I

Наступил Укинанис — Свет Семи Звезд. Но в небе вместо семи зажглись семь миллиардов звезд. Унылая сумеречная мгла миновала, и мир Севера, светлый и умиротворенный, лежал в объятиях Долгой Ночи. Высоко вверху, там, где в летнем небе юга должно было бы находиться полуденное солнце, равномерно серебрилось легкое свечение, словно тускло мерцающее перламутровое сердце самой Ночи, а вокруг этого серебристого сердца располагались звезды. Бесчисленные и бесстрастные, застывшие и безжизненные, вечно сверкающие в небе — без солнца, без луны, без дневного света, которые могли бы затмить их мерцание, — они освещали замерзший мир, подобно многочисленным неподвижным и завистливым очам, ревниво следящим за искрящимся и непревзойденным великолепием Северного Сияния. Этой ночью — или этим днем, ибо день и ночь должны следовать друг за другом по времени суток даже там, где нет ни солнца, ни луны, — Северное Сияние было подобно чародею в радужных и сверкающих одеждах. В течение двух часов Кесик Маниту — Небесная Богиня — давала волшебный спектакль и, словно не желая подчеркивать родственных связей с Северным полюсом, простирала свои таинственные чары и фосфоресцирующее великолепие в той стороне, где должен был находиться западный горизонт. В течение двух часов она развешивала по небосводу широчайшие полотнища бесконечно меняющихся разноцветных знамен; в течение двух часов она резвилась, забавляясь феерической игрой огня и света; она заставила плясать десятки тысяч призрачных танцоров, непревзойденных в гибкости и изяществе, она испещрила небо золотыми, пурпурными, оранжевыми и бриллиантово-голубыми дорожками и затем, словно утомившись от столь замысловатых развлечений, принялась окрашивать арену своих красочных игр в яркий и живой алый цвет В городах, селениях и на открытых просторах за две тысячи миль от ее владений множество людей этой ночью следили за шалостями Кесик Маниту и поражались таинственным и загадочным явлениям «там, у Северного полюса». Но здесь, под непосредственным воздействием ее волшебных чар, душа трепетала от восторга, и сверкающий лед замерзшего мира отражал ее сияние обратно в небесную высь, к звездам и к перламутровому Сердцу Неба.

Мир этот был мертв и скован морозом. Было ужасно холодно — настолько холодно, что в неподвижном, не потревоженном ни ветром, ни дыханием воздухе слышалось порой четкое и звонкое похрустывание. Время от времени со стороны нагромождения ледяных гор в заливе Коронации доносился гром, подобный грохоту выстрела из большого орудия, когда какой-нибудь ледяной исполин разрушался или раскалывался до самого основания. Эхо от этих грохочущих взрывов разносилось жалобными призрачными стонами вплоть до замерзшей глади Бухты Нетопырей, ибо столь же непонятными и загадочными, как само Северное Сияние, были причуды жгучего холода. Иногда казалось, будто в воздухе на звонкой стали проносится компания конькобежцев, и можно было даже различить шорох их одежд, звуки голосов и далекий звонкий смех. Впрочем, в меховой одежде с надвинутым капюшоном этот смертельный холод почти не ощущался, так как без ветра он терял остроту и жгучесть.

Возле бревенчатой хижины, построенной на краю большой ледниковой расщелины, стояли «капрал Пеллетье и констебль О'Коннор из Королевской Северо-Западной конной полиции. Чуть поодаль и позади, рядом с санями и упряжкой из шести ездовых собак, стоял эскимос, закутанный в меха, с надвинутым на лицо капюшоном. Прошло уже полтора месяца с тех нор, как капрал Пеллетье отправил последнее донесение главному инспектору дивизиона „М“ в Форт-Черчилль, предупреждая о предстоящих бедах: голоде, гибели и ущербе, наносимом волками.

Пеллетье, взглянув на яркий пурпурный всплеск Северного Сияния на западе, первым нарушил молчание.

— Сегодня Мику-Хао, — сказал он. Первая «Красная Ночь» за всю зиму. Нам повезло, О'Коннор. Эскимосам она предвещает большую кровь, а следовательно, и удачную охоту. Держу пари, что каждый шаман отсюда до залива Франклина трудится сейчас не покладая рук, отгоняя злых духов и вознося молитвы. Охотники с побережья, должно быть, уже в пути. Скоро они присоединятся к нам.

О'Коннор скептически пожал плечами. Он очень уважал Пеллетье. Он любил этого колоритного, закаленного бурями и невзгодами француза, прожившего полжизни на краю Полярного круга. Но у него было свое мнение о грандиозной охоте на волков, организовать и спланировать которую он добросовестно помогал Пеллетье. Целых две недели его неуклюжие пальцы заворачивали ядовитый стрихнин в шарики из жира карибу. В стрихнин он верил. Разбросанная по широким просторам ледяных пустынь, ядовитая приманка кое-кому, несомненно, принесет гибель. Но что касается охоты…

— Это наш единственный шанс, и их тоже, — продолжал Пеллетье, все еще глядя на окрашенное кровавым заревом небо. — Если нам удастся загнать крупную стаю в тупик и мы сумеем уничтожить ее хотя бы наполовину, мы спасем, по меньшей мере, тысяч пять карибу! И если Оле Джон не подведет нас со своими оленями, мы это сделаем! В случае удачи мы каждую зиму будем устраивать облавы на волков вдоль всего побережья, и если мы за это не получим нашивки сержанта и капрала… — Он с надеждой улыбнулся О'Коннору.

— …То, по крайней мере, у нас будет неплохое развлечение, — закончил за него ирландец. — Пошли, Пелли. Я полагаю, на градуснике сейчас где-то около шестидесяти. Эй, ты, Ум Глюк! Поехали! Давай сюда упряжку! Пошевеливайся! Пора в путь!

Закутанный в меха эскимос пришел в движение. Он что-то произнес резким гортанным голосом, длинный бич его развернулся над спинами собак, и шестеро маламутов в нетерпеливом возбуждении перед дорогой вскочили и выстроились в ровную рыжевато-коричневую цепочку, повизгивая и поскуливая, зевая и щелкая челюстями от страстного желания поскорее ощутить прелесть долгого стремительного бега под наливающимися багровым цветом небесами.

Этой ночью на протяжении многих миль вдоль дикого побережья залива Коронации и изрезанных берегов Бухты Нетопырей наблюдалось необычное движение. Жестокая десница голода нависла над страной, и движение это явилось результатом попыток Пеллетье разбудить обитателей иглу; оно было ответом на призыв Великого Белого Вождя, который собирался направить могучие чары против злых духов, переселившихся в бесчисленные стаи волков и изгоняющих всю дичь с окрестных равнин.

Становище рода Топек должно было служить местом сбора. Гонцы разносили известие о большой охоте на волков вдоль всего побережья, и сам Топек повсюду рассылал предостережения о том, что если волки не будут разогнаны или уничтожены, голод и смерть падут на несчастную землю. Он добросовестно повторял сообщение полиции, которую представляли капрал Пеллетье и констебль О'Коннор в маленькой хижине у ледниковой расщелины.

Под багрово-красными небесами люди возбужденно и с опаской собирались на призыв. Многие поколения обитателей пустынных берегов залива Коронации жили в святом убеждении, что зимой в тела кровожадных волков вселяются дьяволы, и поэтому на призыв Топека и полиции откликнулись лишь самые молодые и мужественные из всех. Одно дело объявить войну огромным белым медведям, а совсем другое — руками смертных бороться против злых духов. Тем не менее они собрались, и две сотни охотников направились к стойбищу Топека. Каждого из них предохраняло множество амулетов, и все они были вооружены разнообразным оружием. Немногие имели ружья, приобретенные у китобоев во времена изобилия; у некоторых были остроги, у других — копья наподобие африканских ассагаев, с которыми они охотились на тюленей. Дальше всех к западу жил Оле Джон, эскимос, женившийся но обычаям белого человека, и с ним вместе прибыли десять храбрейших охотников его стойбища, а также стадо из пятидесяти домашних оленей.

Северное Сияние потускнело, словно выгоревшая лампа, когда Пеллетье и О'Коннор прибыли на конечный пункт своего шестичасового путешествия. Они обменялись рукопожатиями с Топеком и чуть не расцеловали Оле Джона. В течение шести часов после этого охотники все еще продолжали прибывать. Вместе с последним из них с ледяных полей налетел ужасный ветер, наполненный снежной крупой, напоминавшей мелкую дробь. Он дочиста вымел бескрайние снежные просторы, засыпал все тропинки и стер все следы. После этой бури в стойбище Топека целых три дня и три ночи — по часам Пеллетье — наблюдалась усиленная активность. Охотники нашли подходящий тупик для загона и стали привабливать волков. Пять раз погонщики во главе с Топеком и Оле Джоном прогоняли туда стадо оленей, и пять раз возвращались назад — и люди, и животные на грани изнеможения. Но с оленьей троны ни разу не донесся волчий вой, и ни одна крупная стая не проследовала по ней. Сотни отравленных приманок были разбросаны по многочисленным следам оленьих копыт, однако ни один мертвый волк так и не был обнаружен.

На бесстрастных лицах молодых охотников-эскимосов начал появляться суеверный ужас. Правы были знахари и старики: в волков вселилась нечистая сила, и воевать с ними так же бессмысленно, как бороться с ветром. Даже Топек и Оле Джон потеряли уверенность, а в душе Пеллетье возникла постоянно растущая тревога, ибо неудача его затеи означала бы утрату с таким трудом завоеванного престижа полиции, но меньшей мере, наполовину.

В шестой, и последний, раз Топек и Оле Джон со стадом оленей отправились но своему проторенному пути, а в стойбище стали втихомолку поговаривать, что оскорбленные духи и дьяволы собираются наслать страшное проклятие на землю и море.

II

Тощие, с выпирающими ребрами, иссохшие от голода, с провислыми от многодневных бесплодных поисков добычи спинами и ляжками, Быстрая Молния и его громадная стая белых волков передвигались на север. Они не шли в едином тесном строю, как в те дни, месяц назад, когда стада карибу заполняли снежные равнины. Они рассеялись по большой территории, словно разбитая армия в отступлении. С той ночи, когда Быстрая Молния вступил в единоборство с Балу и победил его, завоевав таким образом первенство в стае, у них была лишь одна удачная охота. Затем пришла буря, длившаяся целую неделю, а после бури стада карибу пропали. На обширных просторах не осталось даже запаха их следов. В мире, где нет дорог и ограниченных пространств, они исчезли бесследно, словно и не существовали никогда. Быстрая Молния без труда обнаружил бы их в сорока милях к западу, куда они откочевали в поисках укрытия во впадинах и ложбинах прибрежных плоскогорий, и стая бы теперь жирела за счет остатков поредевших и разбросанных стад. Но после бури волки направились на восток и на юг, и голод последовал за ними.

Если бы глаза людей из стойбища Топека могли видеть возвращение стаи на свои прежние охотничьи угодья, мольбы о спасении и защите вознеслись бы ко всем эскимосским богам. Ибо то, что дьяволы вселились в тела волков, было не таким уж большим преувеличением. Они сами были дьяволами. Голодное бешенство пылало в их сердцах и в красных полуослепших глазах. У многих зверей голодная смерть наступает по извечным законам природы: животное отползает в сторону, забивается в укромный уголок и умирает. Для волка голод — мучительная пытка, жестокий и смертельный яд. Сто пятьдесят злобных тварей, составлявших стаю Быстрой Молнии, бесшумно скользили по снежной равнине под мириадами звезд, под серебристым мерцанием Небесного Сердца, с опаской и подозрением следя друг за другом. В сущности, сейчас они были истинными пиратами — пиратами, перессорившимися между собой, пиратами, подстерегающими малейшую возможность перерезать друг другу глотку. С налитыми кровью глазами, с побелевшими от замерзшей голодной слюны челюстями, они чутко прислушивались к раздававшимся изредка то тут, то там отрывистому рычанию и лязгу клыков, что означало гибель еще одного из их товарищей, павших жертвой слепой ярости и голодного безумия. Не было слышно ни воя, ни визга, ни жалобного стона, когда они пересекали равнину. Движущаяся призрачная орда обессилевших, голодных и изможденных теней, они молча прокладывали свой путь сквозь белое сияние ночи.

Быстрая Молния с каплей собачьей крови — двадцать поколений отделяло его от огромного дога, Скагена. который был его предком, — один сумел избежать голодного помешательства. Да. он был голоден. Он тоже погибал от истощения. Его могучее тело страшно исхудало. Глаза покраснели, и жгучее, страстное желание хоть чем-нибудь утолить постоянный мучительный голод владело всем его естеством. Но дух Скагена спасал его: он не впал в бешенство и не испытывал ненависти к себе подобным. Свойственное собакам отвращение к каннибализму сильно укоренилось в нем. Несколько раз он наблюдал, как стая ожесточенно дралась за кусок мяса во время чудовищного пиршества над трупом своего сородича. Он держался в стороне, только в горле его все чаще и чаще вместо насыщенного убийством и ненавистью грозного рычания слышалось тихое жалобно-скорбное повизгивание. И по мере того как стая приближалась к своим старым охотничьим местам, в нем все сильнее росли таинственные манящие чары хижины белого человека у края ледниковой расселины. Он не забыл то гудящее смертоносное нечто — пулю из ружья О'Коннора, которая пронеслась над его головой. Но инстинкт возобладал над страхом. Вновь он был Скагеном, собакой из далекого прошлого, подсознательно откликавшейся на тепло и свет желтого солнца внутри хижины, на запах дыма и на что-то такое еще. чего Быстрой Молнии, волку, не дано было понять.

Подавив в горле глухой жалобный вой. Быстрая Молния переместился в самую середину стаи, и безмолвные движущиеся тени замелькали вокруг него. Он был гигантом по сравнению с ними. Он не крался и не юлил трусливо на ходу, как большинство волков. Он слышал в белесом полумраке щелканье челюстей и сердитое рычание, встречавшие его, когда он слишком приближался к кому-нибудь из своих соплеменников. Он чувствовал смертельную угрозу в этих звуках, однако не ощущал взаимной враждебности. Очутившись в центре стаи, он решительно повернул на восток. В этом направлении находилась хижина. Не то чтобы его влекла туда какая-либо разумная причина. В хижине для него практически ничего но было, кроме запаха дыма и тусклого желтого света из окна. Смерть, пропевшая гибельную песню над самой его головой, вылетела из нее. И тем не менее он шел к ней; тело его двигалось механически, послушно отвечая импульсам, укоренившимся в мозгу. У границы стаи он остановился и проследил взглядом за последними из голодных теней, проскользнувших мимо него. Затем он повернул на север и на восток. Он ускорил бег. Это была не прежняя скорость Быстрой Молнии, когда он несколько педель тому назад мчался наперегонки с ветром по замерзшей поверхности Бухты Нетопырей. В ею движениях не было больше искренней радости и наслаждения бегом. Мышцы уже не отвечали, подобно живым струнам, на малейшее побуждение к действию. Лапы болели. Нудная, тягучая боль ощущалась между ребрами. Челюсти утратили былую силу и резкость, глаза — живость и наблюдательность, а дыхание уже через полмили быстрого бега стало коротким и поверхностным. Он остановился, задыхаясь. Некоторое время он стоял и прислушивался. Даже на краю голодной смерти он гордо и прямо держал свою могучую голову, и в свете звезд глаза его ярко блестели. Он глубоко вдохнул воздух, впитывая носившиеся в нем запахи. И снова к нему из дальнею прошлого, когда предки его еще знали белых хозяев, явился призрак Скагена. огромного дога, и в пурпурном потоке его дикой волчьей крови победоносно и торжествующе возобладала капля крови собаки. С бдительной осторожностью он проследил направление, в каком удалилась ею гибнущая стая. Он не хотел возвращаться к ней. — по крайней мере, сейчас, — и не хотел, чтобы она последовала за ним. Одиночество давало ему новое, необычное ощущение свободы. Стая удалилась, скрежет зубов и злобное рычание исчезли, и он был рад этому. Воздух был чист, ею больше не наполнял тяжелый и жаркий дух осатаневших от голода диких зверей. Звезды сияли ярко. Впереди лежала ночь, открытая и беспредельная, полная новых обещаний и надежд.

В чем могли выражаться эти обещания и надежды. Быстрая Молния не имел четкого представления. Больше всего он жаждал найти еду. а хижина на краю ледникового ущелья не обещала ему ничего, кроме запаха дыма, света и угрозы внезапной и загадочной смерти. И все же он опять повернул в ее сторону. В течение четверти часа он держался этого направления. Ветер был попутным, и Быстрая Молния дважды за это время останавливался на мгновение, чтобы свериться с ним. Во второй раз он задержался дольше, чем в первый. До него донесся слабый, едва ощутимый запах волка, и он сердито заворчал. Через полмили он снова остановился, и ворчание его на этот раз стало более сердитым и угрожающим. Запах ощущался сильнее, чем прежде, а ведь Быстрая Молния постоянно удалялся от стаи. Он прибавил скорости, и в нем начало расти гнетущее раздражение. Ветер был для него открытой книгой. Ветер содержал в себе все необходимые сведения, и он сообщил Быстрой Молнии о том, что там. в ночи, скрываясь от его глаз, кто-то настойчиво преследовал его.

Быстрая Молния остановился в четвертый раз, и ворчание его превратилось в угрюмое предупреждение. Запах еще усилился. Таинственный преследователь не только не отставал, но и опережал его. Теперь уже Быстрая Молния остался ждать; шерсть его вздыбилась и мускулы напряглись в ожидании драки. Прошло немного времени, прежде чем в неверном свете звезд он заметил безмолвную тень, осторожно крадущуюся к нему. Тень остановилась на расстоянии не более пятидесяти футов. Затем с опаской, шаг за шагом, она нерешительно стала приближаться, и Быстрая Молния собрался в комок, чтобы встретить врага. Почти на расстоянии прыжка тень остановилась опять, и на этот раз Быстрая Молния обнаружил, что это был не белый полярный, а громадный серый лесной волк, который присоединился к стае далеко отсюда в поросшей тощим кустарником лесотундре у южной окраины снежных равнин.

Мистик, бродячий волк больших лесов, по величине не уступал Быстрой Молнии, и обладал таким же темным окрасом. Рожденный в южных лесах, постигший неисповедимые пути белого человека, знакомый с ловушками и капканами, покрытый шрамами от многочисленных битв, Мистик-Бродяга отправился на север со стаей белых полярных волков. И сейчас, при свете звезд, оба могучих зверя молча, глаза в глаза, стояли друг перед другом. В этом неверном свете зловеще сверкали обнаженные клыки Быстрой Молнии, губы его оттянулись назад в жестком оскале, и он принялся медленно кружить, начиная смертельный круг. Мистик не шевельнулся. Неподвижные глаза его вопросительно уставились на Быструю Молнию. Он не скалил зубы, и во взгляде его не светился ответный боевой огонек. Он не ворчал и не рычал. Величественно и бесстрашно стоял он неподвижно в центре сужающегося Круга Смерти, не угрожая и не проявляя каких-либо признаков враждебности. Постепенно ворчание замерло в горле Быстрой Молнии. Сверкание его клыков потускнело, а прижатые к затылку уши выпрямились. И тут он услышал от Мистика, волка, тихий, гортанный и жалобный вой. Это был призыв к дружбе. Казалось, будто могучий волк, тоскующий по гостеприимному крову своих лесов, пытался рассказать ему, что он устал от голодного безумия гибнущей стаи; что он пришел не драться, а хочет подружиться с ним, чтобы вместе, вдвоем, охотиться при свете звезд. Быстрая Молния потянул носом. Напряженный до предела и все еще не избавившийся от подозрений, он вытянул голову к стоявшему перед ним волку. Снова он услыхал хриплое печальное подвывание, зародившееся в горле у Мистика, и на сей раз он ответил на него. Шаг за шагом, двигаясь но кругу, осторожно маневрируя, они приближались друг к другу, и в конце концов кончики их носов соприкоснулись. Глубокий вздох вырвался из груди Быстрой Молнии. Он почувствовал облегчение. Он был доволен. А Мистик проскулил снова, потерся о его плечо, и оба они уверенно взглянули прямо перед собой, в ночь, в этот первый час их только что родившейся дружбы.

Их совместный путь возглавил Быстрая Молния, избрав направление на северо-восток. Голова его поднялась еще выше, глаза еще ярче заблестели, а кровь более энергично горячим потоком заструилась по жилам. Он ощущал присутствие чего-то нового, не испытанного никогда в прежней жизни, — новый вид товарищества. Мистик не был волком снежных равнин. В нем не было вероломства, присущего белым, полярным волкам. Он не стремился к драке. В прикосновении его носа была гарантия братской дружбы, и Быстрая Молния впервые ощутил надежное плечо друга, когда они мчались бок о бок по залитой звездным светом снежной пустыне. Мистик бежал рядом с ним. Он бежал не так, как бегут полярные волки. Рожденный и выросший в лесах, он был более внимателен и осторожен. Взгляд Быстрой Молнии был направлен вперед, а взгляд Мистика — одновременно вперед и по сторонам. В обычае Быстрой Молнии было время от времени неожиданно останавливаться и обнюхивать оставленный позади путь; Мистик же, ритмично поводя головой по сторонам, на бегу успевал уловить запахи, возникавшие на проторенной ими тропе. Следуя его инстинктам, западни, волчьи ямы и прочие лесные хитрости вполне могли находиться повсюду; что же касается Быстрой Молнии, то для него открытые снежные равнины не таили в себе никаких предательских уловок или опасностей. В его понятии о природе вещей одна лишь волчья стая представляла собой смертельную угрозу. А здесь, под звездами, была истинная свобода и безопасность.