— Он мне рассказывал.

Вот, значит, какую тактику она решила избрать. Попытаться унизить меня, поставив в один ряд с его прежними пассиями. Внезапно мне стало легче дышать. Я отбросила назад прядь волос, которая упала мне на глаза за минуту до этого, когда я села, опустив голову под бременем своей вины.

— Не сомневаюсь, что рассказывал. Он всегда так поступает. Женщины любят моего мужа за то, что он такой честный. А еще веселый, и такой заботливый, что вы чувствуете, будто он ваше второе «я». Одного вы не знаете, Миранда: он неизменно выбирает себе женщин одного и того же типа. Хорошеньких и очень умных. Таких, которым есть, что сказать. Которые умеют сделать свою жизнь интересной. Но одно из его малозаметных прекрасных качеств состоит в том, что его женщины непременно должны быть несчастненькими. Хью хочет спасти вас от ваших драконов. Он настоящий рыцарь. Уверена, что вы нуждаетесь в помощи, и он готов ее вам оказать.

— Я сейчас повешу трубку.

В голосе ее впервые за весь разговор прорезалось раздражение.

— Я вам позвонила, чтобы всем нам сэкономить массу времени и нервов! Если вы такая же, как и остальные его приятельницы, то вы его любите, потому что нуждаетесь в нем, а никак не наоборот. Вы будете все глубже увязать в этих отношениях, пока не станете чувствовать себя без него совершенно беспомощной. Быть может, этот момент уже наступил. Но имейте в виду, когда это произойдет и когда ему наскучит ваша слабость, он вас бросит. Он всегда так поступает. Это в его привычках. Он будет это делать очень мягко, и вы будете думать — ах, как он страдает, даже себя будете считать виноватой, но на самом деле это будет не так…

— Как вы можете говорить такое о своем муже? Она засмеялась, и ее смех напугал меня — спокойный, знающий. Она говорила о предмете, который хорошо изучила. Ей доставляло удовольствие беседовать со мной — с новичком.

— Он вам еще не давал почитать автобиографию Казандзакиса? «Отчет для Греко». Обязательно даст. Там есть одна фраза, которая ему особенно нравится: «Они были воробьями, а я хотел сделать их орлами».

Я повесила трубку. Никогда прежде этого не делала. Мне хотелось забыть об этом разговоре, но я не могла, потому что чувствовала ее правоту: я была слаба. И я в самом деле в нем нуждалась.

В течение нескольких минут я ненавидела в равной степени Хью и себя. Почему это не могло быть просто интрижкой? Мне бы этого хватило. Почему нам было не остановить машину, доехав до этого участка дороги? И по чьей вине нас так далеко занесло?

Я все еще сидела в том же кресле, когда он позвонил час спустя. Я рассказала ему о разговоре с его женой и добавила, что больше не желаю его видеть.

— Подожди! Подожди, Миранда! Пожалуйста! Тебе следует знать еще кое-что. Она пересказала тебе весь наш разговор? Сказала, как это было? Я ей сообщил, что хочу уйти.

— Что?!

— Я сказал ей, что полюбил тебя настолько, что хочу от нее уйти.

Я отвела трубку от уха и ошеломленно посмотрела на нее, словно это был он.

— Что это ты такое говоришь, Хью? Я от тебя ничего подобного не слышала!

— Слышала, но не поверила, что это всерьез.

— Нет, ничего подобного ты не говорил. Я не знаю, что происходит вокруг меня. Я и в самом деле одна из многих в ряду твоих подружек. Шарлотта права: я еще одна беспомощная пичужка в твоей коллекции поклонниц. Почему ты вдруг решил, что хочешь уйти?..

— Потому что я люблю тебя!

— И ты готов бросить жену, с которой прожил два десятка лет, и детей и… Дерьмо это собачье! Я не желаю взваливать на себя такую ответственность. И такую вину. Я ухожу.

— Нет, прошу тебя… Я повесила трубку.

Я постаралась вернуться к жизни, какой она была до встречи с Хью Оукли, и почти в этом преуспела. Загрузить себя до предела работой можно всегда. Проблемой остаются промежутки между делами, когда непрошеные мысли и воспоминания взрываются в голове, как шрапнель.

Я съездила в Калифорнию, Бостон и Лондон. В невзрачном букинистическом магазинчике возле галереи Хейворда я совершила едва ли не самую выгодную в своей жизни покупку, приобрела ценнейшую книгу за пять фунтов. В другое время я от радости принялась бы делать кульбиты. Теперь же у меня на глазах выступили слезы, потому что единственным, с кем мне хотелось бы разделить радость этого приобретения, был Хью Оукли.

Он все время звонил. Если я оказывалась дома, то заставляла себя не мешать включаться автоответчику. Его сообщения были разными по тону — от спокойных до мучительных. Он посылал письма, цветы и трогательные подарки, при виде которых у меня перехватывало дыхание. Чего он не делал, так это не появлялся ни у меня дома, ни в магазине. Я была ему за это благодарна. Вот уж что мне нужно было меньше всего — видеть его. Он это наверняка понимал и принимал, слава богу.

Я рассказала обо всем Зоуи и Франсес Хэтч. Они разошлись во мнениях насчет того, что мне следовало делать. Зоуи сама наелась женатыми любовниками и к вероятности ухода Хью от жены относилась еще более скептически, чем я.

— Забудь об этом! Они все обещают развестись, пока ты снова не окажешься в их власти. А тогда опять начинают вилять. Женатому мужчине нужны острота и новизна любовной интриги плюс комфорт и устои семейной жизни. Сочетание невозможное и несправедливое. Ты не можешь дать ему то и другое, ведь вы и знакомы-то всего несколько месяцев. Кто-то сказал, что первая жена мужчину объезжает, а вторая только снимает сливки. Но я в это не верю. Все как раз наоборот. Если даже он и оставит жену, на ваши отношения до конца твоих дней всегда будут давить десять тонн вины… Знаешь анекдот, как мужчина заказывает себе новый костюм? Портной снимает мерку и говорит, чтобы тот пришел через две недели. Заказчик появляется в срок и примеряет костюм. Вид ужасный. Левый обшлаг длиннее правого на пять дюймов, лацканы совершенно несимметричные, клинышек в паху болтается, как у шаровар. Худший костюм в мире. Парень так и говорит портному, а тот ему: «Все, что вам надо, это подтянуть один рукав и придерживать его подбородком. Еще поднимите правое плечо на пять дюймов, чтобы лацканы стали ровными, а правую руку суньте в карман и поддерживайте клинышек…» В общем, ты поняла. И вот заказчик делает, что ему говорят, и становится похож на горбуна из «Собора Парижской богоматери». Но когда он смотрится в зеркало, костюм сидит безупречно! Портной уверяет: «Так теперь все носят, это модно». И вот парень расплачивается и выходит от портного в новом костюме. Хромая, как Квазимодо, он проходит по улице мимо двух мужчин. Они оборачиваются ему вслед, и один говорит: «До чего жалко таких вот калек!» Другой отвечает: «Да, но зато костюм просто сказочный!» По-моему, это самая блестящая метафора того, как мы пытаемся вдохнуть жизнь в подобные отношения. Или того, что мы вытворяем с собой, дабы вдохнуть жизнь в любую мало-мальски важную для нас вещь. Не делай этого, Миранда. У тебя и так столько всего. Он тебе не нужен, какими бы замечательными ни казались эти отношения…

— Но если это оно и есть, Зоуи? Что, если я откажусь от него, а потом выяснится, что это была самая большая любовь в моей жизни? Что, если эти воспоминания раздавят меня своей тяжестью?

— Если нам повезет и мы встретим своего Единственного, то процентов на семьдесят-восемьдесят все уже есть с самого начала. Остальные двадцать приходится создавать самой. В твоем случае, Миранда, это гораздо больше двадцати. Но если надо так надо, — действуй. Только не забудь надеть шлем на голову и научись заранее распознавать звук летящих в тебя снарядов. А они полетят, и полетят один за другим — только успевай уворачиваться!

От Хью пришло письмо.

Прошлой ночью я видел сон и понятия не имею, что он означает. Но я хотел тебе о нем рассказать, потому что, мне кажется, он о нас с тобой.

Я в Лос-Анджелесе, и мне нужна машина, я иду в комиссионный магазин и покупаю «олдсмобил-88» выпуска 1960-х.

Он канареечно-желтого цвета и в хорошем состоянии, особенно радио. Но что в нем совершенно необычно, так это мотор — огромная картофелина! Кто-то заменил двигатель этим чудовищным клубнем. По какой-то непонятной причине работает он замечательно. Я езжу по Лос-Анджелесу в моей старой новой машине с двигателем-картошкой и прекрасно себя чувствую. У меня единственного в мире машина, чей мотор можно сварить и съесть, если проголодаешься.

Однажды я останавливаюсь на красный свет, и двигатель глохнет. Это меня беспокоит, тем более что пробег у машины гораздо больше сотни тысяч миль. Оттолкав машину к заправке, я объясняю механику, что случилось. Он открывает капот и разглядывает то, что под ним, без всякого удивления. Он говорит, чтобы я заехал в гараж. Там он вместе с другим парнем вывинчивает картофелину из машины и швыряет на землю. Она распадается на две половины. Я в ужасе.

Внутри картофелина, как и любой поработавший двигатель, покрыта слоем отработанного масла и нагара. Я спрашиваю, сколько будет стоить ремонт. Они отвечают, что смогут сделать только одно — поставить новый нормальный мотор, но это обойдется недорого — всего несколько сот долларов. Перед тем как проснуться, я все не мог решить, что мне делать. Я все думаю, почему они не вставили туда другую картофелину. Мне не нужен обыкновенный мотор. Что все это значит, Миранда?

— Понятия не имею, что это значит, Миранда! — сказала Франсес Хэтч. — Я ведь не Карл Густав Юнг!.. Твой любовник видел во сне картофель, а ты меня просишь растолковать этот сон? Я всего-навсего старуха. Состариться — это еще не значит больше узнать. Это значит больше прожить на свете. В мое время у людей не было психиатрии. И если тебе снился дурной сон, то считалось, либо ты что-то не то съела на ужин, либо у тебя чересчур богатое воображение. Я не верю в толкование снов. И тебе верить не советую. Вот тебя заботит, что там говорит сон твоего Хью, да ты лучше послушай, что он сам говорит, когда у него глаза открыты. И если его не снедает тревога о жене и детях, то и тебе о них печься не стоит. Кто ты в конце концов — его любовница или совесть? По-моему, это просто здорово, что он хочет отказаться от всего и всех ради тебя. Такой и должна быть настоящая любовь!.. Слишком самонадеянно думать, что ты знаешь, как нужно. Нравственность по большей части просто маскировка трусости. Мы избегаем дурных поступков не потому, что считаем их аморальными; на самом деле нас пугает незнание — сколько там до дна. Ох, много; упадешь с такой высоты — расшибешься насмерть. Но иногда после этого падения удается выжить, и мир там внизу оказывается в миллион раз лучше, чем тот, в котором ты живешь сейчас.

Когда я позвонила, чтобы сказать, что хочу его видеть, Хью спросил, почему я передумала. Я ответила, что жизнь без него стала пустой и мне этого больше не вынести.

Мы встретились на нейтральной почве — в нашем любимом ресторане, — но не прошло и часа, как мы оказались в моей постели.

Если у меня и были опасения, что он меня оставит, они рассеялись без следа. Не прошло и двух недель, как он перебрался в мою квартиру. Вещей у него было так мало, что это меня встревожило; я подумала: это пока лишь пробный переезд — ведь все его вещи остались в прежнем жилище, чтобы вернуться туда, если у нас ничего не выйдет.

Но вот однажды в субботу, когда он был у себя в офисе, раздался звонок в дверь. Из мебельного магазина привезли большое мягкое кресло, которого я не заказывала. Когда они сообщили мне, что заказ сделан неким Хью Оукли, я всплеснула руками. Хью любил читать по вечерам, но говорил, что для этого нужно идеальное кресло. Теперь он купил его для своего нового дома.

Шарлотта не позволила мне видеться с их детьми. Она была убеждена, что я лишь дурь ее мужа — чего только ни творит с мужиками кризис среднего возраста. И когда это затмение пройдет, они помирятся, а я стану вчерашней новостью. Так что знакомить со мной детей совершенно ни к чему.

Хью мало заботило ее мнение — он-то как раз очень хотел, чтобы дети могли с нами встречаться. Я сказала нет. Они обитали в параллельной вселенной, частью которой я еще не стала. На это еще будет время. Втайне я очень страшилась встречи с ними. Я представляла себе гневные взгляды, которыми его сын и дочь испепелят меня, прежде чем я успею их уверить, что готова на все, лишь бы с ними подружиться.

Хью очень скучал по детям, и я настаивала на том, чтобы он виделся с ними как можно чаще. Я понимала, что Шарлотты ему тоже во многом недостает. Я не сомневалась — между ними происходили разговоры и встречи, о которых он мне не говорил. Его чувства устремлялись то в одну, то в другую сторону, как яхта на ветру.

Чем я могла ему помочь? Быть ему другом. Делать все, чтобы он знал, как я люблю и ценю его. Придерживать язык, когда нужно; пытаться быть тактичной, когда первая реакция, если чего-то не понимаешь или боишься, — огрызаться и рявкать. Хью прожил в браке столько, сколько длилась вся моя взрослая жизнь. Для меня супружество было чужим незнакомым государством. Вообразить себе, что это за страна, было нетрудно, но воображать — все равно что перелистывать брошюру в бюро путешествий. Любую местность узнаешь по-настоящему, только побывав там.

* * *

— Ты слыхала когда-нибудь о Крейнс-Вью? Франсес улыбалась с закрытыми глазами. Она сидела у окна в своей гостиной, застланной красными коврами, и утреннее солнце освещало ее лицо. Когда за несколько минут до этого я вошла, поздоровалась и поцеловалась с ней, ее щека была почти горячей.

Мы пили быстрорастворимый чай и ели английские булочки — ее любимый завтрак.

— Что за Крейнс-Вью?

— Городок на Гудзоне, в часе езды отсюда. Я его открыла тридцать лет назад и обзавелась там домом. Он небольшой, зато с отличным видом на реку. Поэтому я его и выбрала.

— Вот не знала, что у вас есть дом, Франсес. Вы там бываете?

— Теперь нет. Мне там становится грустно. В этом доме у меня были два неплохих романа и славный пес. Однажды я прожила там почти год, я тогда разозлилась на Нью-Йорк и объявила ему бойкот. Я думала об этом своем доме на прошлой неделе. Дома не должны пустовать: или живи в них, или продавай. Хочешь его получить?

Я покачала головой и поставила чашку на стол.

— Вы не можете вот так взять и подарить мне свой дом. Вы что — с ума сошли?

Открыв глаза, она медленно поднесла булочку ко рту. Мармеладная капелька стала сползать через край булочки. Франсес осторожно подцепила ее большим пальцем и вернула на прежнее место, на верхушку. Меня она окинула холодным взглядом, но ничего не сказала, пока не закончила жевать.

— Извини, дорогая, но я могу делать все, что пожелаю. Не будь занудой и не говори со мной как с выжившей из ума идиоткой. Если я захочу отдать тебе свой дом, я отдам тебе свой дом. Ты не обязана его брать, но уж это дело твое.

— Но…

— Миранда, ты раза четыре уже говорила, как вы с Хью хотели бы куда-нибудь переехать. У тебя крохотная квартирка, и вам нужно жилище, где вы могли бы начать новую жизнь с нуля. Я с этим согласна. Не знаю, понравится ли тебе Крейнс-Вью. Городок маленький. Делать там особо нечего. Но вы оба смогли бы ездить оттуда на работу в Нью-Йорк. Всего-то час на электричке, и дорога чудесная — все по берегу. Съезди хоть взглянуть. Что ты теряешь?

В воскресенье мы взяли напрокат машину и вместе с Франсес отправились в Крейнс-Вью. Впервые за многие месяцы она покинула пределы своей квартиры. Этот выход в большой мир одновременно волновал и пугал ее. Почти все время она держала меня за руку и от возбуждения не умолкала ни на минуту.

Франсес и Хью понравились друг другу с первого взгляда. Ее жизнь, люди, которых она знала, очаровали его. А самым большим ее удовольствием было рассказывать о пережитом тем, кто ее с интересом слушал. Между ними то и дело возникали споры, но Франсес любила словесные перепалки. Несмотря на почтенный возраст, в душе ее горело яркое пламя интереса к жизни, которое нуждалось в топливе. Хью сразу это почувствовал и, к моему недоумению, с первой же встречи стал с ней спорить. Лицо ее приняло выражение совершенного блаженства. В самый разгар стычки Франсес хлопнула ладонью по своему тощему, как птичья лапка, колену и воскликнула:

— Не скажи этого вы, кто-нибудь другой сказал бы непременно. Вот в чем разница между умным и великим.

Хью досадливо крякнул и заявил, что будет молиться святому Гилдасу, который защищает людей от собачьих укусов.

Когда мы собрались уходить, она отвела меня в сторону и сказала:

— Он совсем не такой, каким ты его описывала, Миранда. Гораздо лучше и намного несноснее!

После этого мы стали заходить к ней вдвоем. Отправляясь за покупками для нас, Хью обязательно прихватывал множество «Динь-донов», «Пинвилс», «Твинкиз» и прочей сладкой дребедени для Франсес. Когда я сказала ей, что это Хью закупает ее любимые лакомства, на глаза ее навернулись слезы. Но плакат навсегда завоевал ее сердце.

Увидев его впервые, я оторопело спросила, где он сумел этакое раздобыть. Хью в ответ буркнул лишь, что ему повезло. Позднее его помощница Кортни рассказала, как он дал задание всем своим европейским партнерам и как те несколько месяцев искали требуемое, пока не обнаружили один экземпляр во Вроцлаве. Это был большой цветной плакат театра Ронахер в Вене, датированный 1922 годом и оповещавший о представлении Чудовищного Шумды, «всемирно известного» чревовещателя, в которого была без памяти влюблена Франсес Хэтч. На афише он был изображен стоящим со скрещенными руками — огромный, уверенный и загадочный, одетый в смокинг и длинную мантию. Красивые черты, напомаженные черные волосы зачесаны назад, козлиная бородка придает лицу нечто зловещее. Увидев плакат, Франсес прижала ладони к щекам и воскликнула:

— Эта его бородка! По утрам он первым делом смачивал ее туалетной водой, а потом уже — все остальное. От нее исходил самый изумительный в мире запах.

Когда мы в тот день выехали из Нью-Йорка, она опять о нем заговорила.

— Шумда непостижимым образом подарил мне Крейнс-Вью. Не в буквальном смысле. Мы расстались задолго до того, как я впервые сюда приехала. Но здесь жил Тин-далл, а он был большим поклонником Шумды.

Я обернулась и взглянула на нее на заднем сиденье в шубке, знававшей лучшие времена, и шерстяном берете цвета спелого помидора.

— Тиндалл, нефтяной магнат?

Франсес кивнула.

— Да. Мы с ним познакомились в Бухаресте в двадцатых. Тогда он был всего лишь одним из поклонников Шумды. Долгие годы мы поддерживали отношения. В начале пятидесятых он пригласил меня на уикенд в Крейнс-Вью. Я влюбилась в городок и с удовольствием стала туда ездить. Идеальное место для побега из Нью-Йорка, а Лайонел всегда был рад меня видеть… В прошлом году там произошло убийство…

Франсес замолчала. Обернувшись, я увидела, что она спит. Это был один из немногих бесспорных признаков ее глубокой старости: я не знала никого, кто засыпал бы так быстро.

Мы долго ехали в приятной тишине. Я смотрела в окно, как городской пейзаж сменяется пригородным, а потом почти сельским. Хью положил ладонь мне на колено и нежно сказал:

— Я люблю тебя. Ты знаешь об этом? Я взглянула на него и сказала:

— На свете нет никого счастливее, чем я сейчас, в эту минуту. Никого.

Мы не будили Франсес, пока не увидели на дороге указатель, обозначавший первый съезд на Крейнс-Вью. По правде говоря, нам вообще не пришлось ее будить. За милю до поворота мы оба едва не подпрыгнули от неожиданности, когда она скомандовала:

— Следующий — направо!

Я повернула на себя зеркало заднего вида, чтобы ее увидеть.

— Как вам удалось так вовремя проснуться? Она зевнула, прикрыв рот ладонью.

— Лайонел Тиндалл просто голову из-за меня терял. Он был страшней войны, но это бы еще полбеды. Я в этом смысле тоже не подарок. Но я совершила ошибку — переспала с ним несколько раз. Он плохо понимал, что делает. Зато я прекрасно это понимала, и он из-за этого становился невменяемым. Этот тип не чувствовал разницы между своей головой и своей головкой. Теперь опять направо, Хью. Ну вот. Мы почти приехали.

Мы подъезжали к городу, и Франсес говорила не умолкая. Я не знала, чего ожидать, но то, что я увидела, точно соответствовало моим фантазиям. Что-то в этом роде я нарисовала в своем воображении еще прежде. Крейнс-Вью был милым, маленьким городком. Магазины, находившиеся в центре, торговали самым необходимым: едой, одеждой, посудой, газетами. Была также и пара специализированных магазинчиков. Город расположился на холмах, с вершин которых порой можно было заметить поблескивающие внизу воды Гудзона. Проезжая по улицам в тот первый день, я не переставая думала: да, прелестное местечко, типичный провинциальный городишко 50-х годов. Но в нем не было ничего примечательного. Интересно, почему он так понравился Франсес. Крейнс-Вью являл собой все, что не было свойственно самой Франсес: покой, неторопливость, предсказуемость.

— Остановитесь здесь! Мы тут позавтракаем. У них лучшая пицца в стране.

Хью резко затормозил и свернул к парковочной площадке у невзрачной пиццерии. Мы вышли из машины и направились ко входу следом за Франсес. Едва переступив порог, я учуяла восхитительный аромат поджаренного чеснока. Парочка местных жеребцов, которые стояли, облокотясь на стойку, быстро, но внимательно осмотрели нас. Мы заказали себе по ломтю пиццы; когда их подали, оказалось, что размером они с граммофонную пластинку. Франсес обсыпала весь свой кусок острым молотым перцем. Мы взяли из холодильника лимонад и уселись за столик с поцарапанной столешницей.

Пока мы ели, в пиццерию вошел красивый мужчина в дорогом двубортном костюме. Увидев нас, он остановился, и лицо его осветила широкая радостная улыбка.

— Франсес! Какими судьбами?

— Фрэнни!

Он подошел к нашему столу, и они обнялись.

— Я так рад вас видеть! Почему вы не позвонили? Я бы устроил обед в вашу честь.

— Хотела увидеть, какое у тебя будет лицо, когда ты убедишься, что я еще жива. Фрэнни, это мои друзья Миранда и Хью. А это Фрэнни Маккейб, начальник полиции. Я с ним знакома уже двадцать пять лет. Как поживаешь, начальник?

— Прекрасно! Я теперь снова женатый человек. Мы с Магдой наконец-то решились, хотя мне и пришлось силком тащить ее к алтарю.

— Я за тебя рада. Магда Маккейб, говоришь? Звучит что надо. Слушай, мы сейчас доедим пиццу и отправимся в мой дом. Там все в порядке?

Скрестив руки, он с тяжелым вздохом возвел глаза к потолку.

— Франсес, разве мы с вами обо всем не договорились? Я же присматриваю за вашим домом! Сколько раз можно повторять? Неплохо бы краску подновить, но это вам и без меня известно. А насчет остального можете не беспокоиться. Собираетесь туда переехать насовсем?

— Я — нет, а они может быть. Поэтому мы и приехали. Маккейб придвинул стул и подсел к нашему столику.

— Дом славный, но если собираетесь там жить, надо сделать кое-какой ремонт. Покрасить все заново, проверить, отчего в подвале так сыро. Могу вам порекомендовать ребят, которые все сделают на совесть и не запросят лишнего.

Франсес покончила со своей пиццей и протерла руки.

— Фрэнни в Крейнс-Вью — король. Он всех здесь знает. Они тут все ему либо родня, либо орудовали в его шайке. Он в свое время был трудным подростком, на учете у полиции. Тогда-то мы и познакомились: когда ему было пятнадцать, он проник ко мне в дом, но я оказалась там. — Она повернулась к Фрэнни. — Почему бы тебе не составить нам компанию?

— Я бы с удовольствием, но времени нет ни минуты. Сегодня заседание земельного комитета, и я должен на нем быть. Компания, купившая особняк Тиндалла, продала его после того убийства в прошлом году. И я их в этом не виню. Теперь вот какой-то консорциум здесь что-то вынюхивает. Хотят дом снести и построить отель или что-то в этом роде. А на что нужен отель такому скучному городишке, как наш? Кто в нем остановится, Рип ван Винкль?.. Ну, мне пора. Если вам, ребята, что-нибудь понадобится, у Франсес есть мой телефон. Жаль, что вы сами не возвращаетесь, Франсес. Я бы лучше ходил к вам в гости здесь, чем в эту вашу жуткую квартиру в Нью-Йорке.

Они с Франсес поцеловались, а мы с ним обменялись рукопожатиями. Он уже направился к двери, но тут его окликнул ухмыляющийся официант, державший тарелку с заказанной порцией пиццы. Маккейб с улыбкой вернулся.

— Здесь высокий уровень преступности? Вы только что упомянули убийство.

Его улыбка погасла, и, прежде чем ответить, он некоторое время молча смотрел на меня без всякого выражения.

— Это был единичный случай. К тому же там имеются смягчающие обстоятельства. А вообще в Крейнс-Вью очень спокойно. По большей части скука смертная. Тут много «синих воротничков», некоторые ездят на работу в Нью-Йорк. Все вкалывают не покладая рук, а по выходным стригут свои газоны да смотрят телевизор. Я в полиции давно. Самые тяжкие преступления, какие здесь бывают, это кражи из машин. Вот и все… А теперь мне и правда надо торопиться. Миссис Хэтч, до скорого. А вы, если соберетесь переезжать, дайте мне знать. Я пришлю ребят, чтоб привели дом хоть в мало-мальски жилой вид.

Официант выкрикнул с переливами на манер йодля:

— Пока-а-а-а, начальник!

Маккейб, улыбаясь, выставил вверх средний палец.

— Вот как меня здесь уважают.

Потом он ушел. Я видела через окно, как он уселся в шикарную серебристую машину и укатил.

— Слишком у него шикарная машина для полицейского.

Хью, тоже глядевший ему вслед, кивнул.

— А ты обратила внимание на его часы? Это «Да Винчи»! Такие часики стоят больших денег.

Франсес пожала плечами.

— Чего-чего, а денег у него хватает. Мог бы не работать, но ему нравится быть полицейским. Сделал себе состояние еще в первом браке. Какие-то дела у них были с телевидением. Он мне рассказывал, да я забыла.

— Мне он нравится. Крепкий мужик. — Хью сжал кулаки и произвел несколько боксерских выпадов.

— Правда? А мне он напоминает гангстера из «Славных парней». Не хотела бы я с ним поссориться.

Франсес похлопала меня по руке.

— И не надо. Если его разозлить, он может стать опасен, как гадюка Расселла. Но он верный друг и человек очень надежный, на которого всегда можно положиться. Ну, пошли? Мне не терпится увидеть мой дом.

На этот раз Франсес села на переднее сиденье и указывала Хью дорогу. Пока мы петляли по улочкам Крейнс-Вью, я представляла, что живу здесь, хожу по этому переулку, делаю покупки в том магазинчике. Письма для нас будут приходить в почтовое отделение — неприметный серый домик в конце Мейн-стрит. Пройдет время, и мы будем знать имена мужчин, сидящих сейчас в ярко-оранжевом мусоровозе, который остановился на углу. Ребятишки беззаботно петляли по тротуарам на своих велосипедах. Собаки неторопливо переходили улицы. Две молодые девушки скучали у тележки с лимонадом под раскидистыми деревьями. Сквозь листву проглядывало солнце, слепившее им глаза, и, когда мы проезжали мимо, девушки щурились, разглядывая нас.

— Хью, смотри!

Симпатичная девочка-подросток вела на поводке бультерьера, похожего на Изи. Они явно никуда не торопились. Пес принялся обнюхивать край тротуара, медленно покачивая хвостом. Девочка слушала плеер и, сложив руки на груди, дожидалась, когда он с этим покончит. Она посмотрела вслед нашей машине и помахала рукой. Франсес махнула ей в ответ.

— Это Барбара Флад. Хорошенькая, правда? Ее дед служил у Тиндалла садовником. Теперь направо.

— Первая чернокожая, которую мы здесь встретили. Франсес слегка толкнула Хью локтем.

— Только не надо впадать в либеральный пафос. Черных в Крейнс-Вью предостаточно. Мэр, между прочим, из их числа.

Хью поймал мой взгляд в зеркальце и подмигнул.

— Я просто поделился своим наблюдением.

— Понятно. Оно весит десяток фунтов. Приехали. Останови здесь.

— Этот дом? Да вы шутите!

Голос Франсес стал скрипучим, как несмазанная дверь.

— Что же тебя в нем не устраивает?

Я наклонилась к окну, чтобы было виднее.

— Все устраивает. Просто он большой. А вы говорили про маленький домик. Этот дом никак нельзя назвать маленьким, Франсес.

Он был выкрашен в синий цвет. В синий с белой окантовкой. Но за долгие годы краска выцвела до мутноватой голубизны линялых джинсов. Белая краска вокруг дверей и окон пожелтела и повсюду обваливалась. Маккейб был прав — дом прежде всего нужно было покрасить. Он был двухэтажным, квадратным, как шляпная картонка, с большой верандой у парадного входа. За ужином накануне этой поездки мы с Хью строили всевозможные предположения о том, каким он окажется. Но мы не могли себе представить ничего, хотя бы отдаленно походившего на увиденное.

БРОДВЕЙ, 189//КРЕЙНС-ВЬЮ, НЬЮ-ЙОРК

— Ну же, Хью, открой дверь, я хочу посмотреть, что и как. — Франсес протянула ему ключи и зашагала к ступеням веранды. Наклонившись, она поцеловала деревянную балясину перил. — Давненько я тебя не видела. — Она стала медленно подниматься по ступеням и при этом похлопывала перила сморщенной ладонью. Подойдя к двери, она нажала рычажок звонка. Внутри раздалась громкая трель.

Хью обнял меня за плечи.

— Ты слышишь? Настоящий колокольчик! Динь-дон! Я спросила, понизив голос:

— Ну, что скажешь?

— Мне нравится! Напоминает дом с картины Эдварда Хоппера. Хотя, конечно, нужен ремонт, и серьезный. Это с первого взгляда ясно. — Он подбоченился и посмотрел на дом оценивающим взглядом. — Он конечно же намного больше, чем я думал. Я ожидал чего-то вроде просторного бунгало.

Франсес дошла до края веранды и остановилась. Она стояла к нам спиной и долго не оборачивалась.

— Что это она делает?

— О чем-то вспоминает, наверное. Пойдем внутрь. Мне не терпится увидеть, какой он. — Хью вставил ключ в замочную скважину и повернул его дважды. Прежде чем толкнуть дверь, он несколько раз провел ладонью по ее поверхности. — Хороша, правда? Дуб.

Дверь распахнулась. Навстречу нам вырвались первые запахи нашего нового жилища: пыль, сырость, старая одежда и что-то еще, резко контрастировавшее с запахами пустующего дома. Хью вошел внутрь, а я остановилась в дверном проеме, пытаясь определить, что это был за аромат. Свежий и сладковатый, он просто не мог возникнуть в помещении, в котором никто не живет, которое стояло запертым в течение долгих лет. Он был свежий, сочный. Но я никак не могла понять, что же это такое.