– Изабелла, уж кому как не тебе понимать, насколько все происходящее выходит за рамки обыденного?! Твой не родившийся сын разговаривает с тобой. Мне было позволено вернуться с того света. А сколько чудес свершилось за те сутки, что ты здесь? Каждое из всех этих событий невероятно, но мы в них участвовали! Энжи – особенный, не чета остальным детям.

В салоне неожиданно зазвучала трель звонка, и оба они невольно вздрогнули. Вынув телефон из кармана, Этрих взглянул на дисплей. Номер был ему незнаком. Он поднес телефон к уху:

– Алло.

– Винсент, это Бруно Манн.

Этрих откинулся на спинку сиденья.

– Привет, Бруно.

– Ты где?

– В машине. А что?

– Ты уже отвез Джека домой?

Этрих снова выпрямился. Тело его напряглось. «Довольно, – подумал он. – Хватит. Только не сейчас. Только не Джек. Дайте мне передышку!»

– Да, отвез. А в чем дело?

– И все было как всегда? У тебя дома не возникло никаких проблем?

– Нет. А почему ты спрашиваешь?

Но Манн не ответил.

– Ты не попадал ни в какие истории после нашей встречи в больнице?

Перед мысленным взором Этриха возникла картина кровавого побоища в зоопарке. Но ему не хотелось говорить об этом с Бруно. Сейчас его куда больше заботила безопасность собственных детей.

– Да вроде нет. Но в чем дело, Бруно? Почему ты об этом спрашиваешь? У тебя-то самого все в порядке?

– Боюсь, не совсем, Винсент. Понимаешь, всем вдруг стало известно, что я умер. Когда я вернулся домой, жена перепугалась. Она завизжала от страха, стоило мне появиться в дверном проеме. Именно завизжала. А потом стала повторять на одной ноте: «Но ты же умер, ты же умер, ты же умер». Что мне было ей ответить? «Да, ты совершенно права, дорогая»?

– И как ты поступил?

– Постарался ее успокоить. Но это, скажу я тебе, задачка та еще – успокаивать человека, который только что увидел привидение. Особенно если привидение – ты сам.

– Так теперь-то ты где?

– Дома. Внизу. Ума не приложу, как ей все объяснить. Но ты-то хоть понимаешь, Винсент, что все это означает? Ведь если правда выплыла наружу, то мы все потеряем: работу, друзей, семью, банковские счета – все. Мы не сможем общаться ни с кем из знакомых. А может, придется даже куда-то переехать, скрыться, чтобы никто нас не узнал. Ведь это станет опасно. Для всех мы – мертвецы, а значит…

Этрих нервно перебил его:

– Все ясно, Бруно. Мне надо хорошенько это обдумать. Давай поговорим позже.

– Может, встретимся прямо сейчас и обсудим это?

– Нет, сперва мне надо подумать. Я потом тебе позвоню.

Этрих отсоединился, чтобы не дать Бруно возможности возразить. В мозг его раскаленной иглой впилась мысль, что, если все это правда, он никогда больше не увидит своих детей. Его духовная связь с ними, такая прочная, разорвется в один миг. Ему стало трудно дышать. Он с такой силой сжал в кулаке мобильник, что пластиковый корпус жалобно заскрипел. Этот звук словно отрезвил его. Он разжал пальцы, и телефон упал на пол между его ногами.

Лишь когда он немного успокоился, Изабелла спросила, что случилось. Он бесцветным голосом пересказал ей новость Бруно.

Изабелла не разделяла его пессимизма. Наклонившись, она подняла с пола телефон и набрала его домашний номер. Этрих безучастно уставился в окно. Он думал о том, что расстаться с детьми будет выше его сил.

– Алло, с вами говорит член совета выпускников колледжа. Не могли бы вы позвать к телефону Винсента Этриха? О, простите. Да-да, будьте любезны. – Она похлопала Этриха по плечу и, когда он повернулся к ней, широко улыбнулась. – Да, я записываю. Спасибо. Извините за беспокойство. – Захлопнув крышку мобильника, она положила его на колени Этриха. – Твоя жена была со мной очень любезна. Она сказала, что ты там больше не живешь, и дала мне номер телефона твоей квартиры. Так что ты, судя но всему, все еще жив для окружающего мира.

Этрих облегченно вздохнул, но глаза его по-прежнему были полны тревоги и страха.

– Но тогда что все это значит? Зачем Бруно Манну было звонить мне и сообщать о том, чего на самом деле не было?

– Одно из двух – они могли проделать это только с ним или же он тебе нарочно солгал.

– Но с какой целью? Это просто нелепо! Изабелла надеялась, что он сам обо всем догадается, но Этрих растерянно молчал.

– Ты ему доверяешь? И всегда верил любым его словам?

– Вообще-то, да. Мы вместе работаем. Я его сто лет знаю.

– Это не имеет значения, Винсент. Особенно сейчас. Любой может оказаться не тем, за кого себя выдает.

– Но его имя было вытатуировано на шее Коко! И стоило мне это увидеть – тут-то все и началось. По-твоему, она просто так, без всякой причины украсила свою шею такой татуировкой?

– А как она сама тебе это объяснила? – Изабелла положила руку ему на колено и легонько сжала его.

Этрих пожал плечами. В сознании его вихрем закружилось множество мыслей разом, и он поморщился. Ему стало казаться, что в голове у него заработала центрифуга.

– Никак, но я догадался… – Он на мгновение умолк, а поразмыслив, привел еще один аргумент: – И потом, он же нарочно приехал в больницу, чтобы обсудить все со мной и Тиллманом Ривзом. Мы все оказались в одинаковом положении.

– Не знаю, не знаю. Но на твоем месте я сейчас никому бы не доверяла.

Этрих закусил губу и накрыл ее ладонь своей. Он провел пальцами по ее руке до локтя и погладил пока еще плоский живот. Там обитал его сын.

– Знаешь, мне вспомнились слова, которые я услыхал несколько лет назад от одного человека: «Пройти лабиринт легко. Надо просто перешагнуть через него».

– Хорошо сказано. Но что он имел в виду?

– Это произнес дед Китти, и, учитывая, какую жизнь он прожил, его высказывание – не что иное, как руководство к действию. Представь, дотянул почти до ста лет! У него было три жены, и ни одну из них он и в грош не ставил. Спал со всеми уступчивыми девицами без разбору. Брал в долг, у кого только мог, и никогда не возвращал. Бог знает, сколько раз объявлял себя банкротом. И всегда выходил сухим из воды… В общем, опереточный злодей, да и только. Ничего святого. Он умер в девяносто семь и был чертовски обаятелен, клянусь! В последний день своей жизни он производил куда более сильное впечатление, чем Кларк Гейбл[7] в расцвете славы.

Изабелла нравилось слушать, как Этрих рассуждает о жизни и о людях. Она во многом разделяла его взгляды. Ей очень недоставало таких разговоров в течение долгих месяцев разлуки. Даже теперь, после всего, что они пережили, она была счастлива поговорить с ним о чем-то постороннем, о том, что их не касалось.

– Ты был с ним рядом, когда он умирал?

– Нет, я видел его накануне. Он любил Китти, и мы с ней часто навещали его в больнице. Вот послушай: в последнее наше посещение заходим мы в его палату – разумеется, одноместную, хотя он был не в состоянии ее оплатить, – зашли, и он предстал перед нами в черной кепке, в солнечных очках и ярко-красном спортивном костюме. Заметь, дело было в январе месяце, в семь вечера. В углу палаты стоял магнитофон. Старик слушал рок-н-ролл. Сказал нам, что музыка здорово его заводит. Перешагнуть! Совет что надо, а?

– Но все же что, по-твоему, он имел в виду?

Этрих улыбнулся своим мыслям.

– Он мне как-то рассказал, откуда у него появилась эта идея. Однажды он брел по Лондону. Посреди тротуара кто-то нарисовал лабиринт. Взял кисть и нарисовал. Метра три на три, то есть довольно приличного размера. Может, это был один из шедевров концептуального искусства, кто знает? Старик говорил, его позабавила реакция прохожих: все они, как один, обходили линии лабиринта стороной. Не ленились сделать крюк, только бы не наступить на изображение, хотя и дураку было ясно, что лабиринт нарисован именно для них, чтобы их поразвлечь и позабавить. Только детишки бродили по лабиринту, отыскивая путь к его центру. А некоторые из взрослых остановились понаблюдать за ними… И вот поблизости появилась старуха. Из тех, кто таскает с собой кучу пластиковых пакетов, набитых невесть чем, и при этом что-то бормочет себе под нос. Ей, как ты понимаешь, было не до забав. Она шла домой, и ничто на свете не могло ее остановить. Старуха просто переступила через лабиринт. Дед Китти сказал мне, что зеваки, которые наблюдали за детьми, страшно на нее разозлились. Она сыграла не по правилам. Это было написано на их лицах. А после все переглянулись и заулыбались. Как будто вдруг поняли, что старуха оказалась умнее их всех. Почему бы и в самом деле не перешагнуть через лабиринт, если торопишься?… Надо здорово напрячься, чтобы понять, как нам быть дальше со всем этим. Это прежде можно было сказать себе, что если путь направо закрыт, повернем налево. Но лабиринт, в котором мы сейчас находимся, гораздо сложнее. Здесь кроме правого и левого поворотов есть дорожки, ведущие вверх и вниз, а вдобавок мозаика и не знаю что еще. Нам надо играть на нескольких уровнях одновременно. Только так можно избежать проигрыша.

– Но сможем ли мы с этим справиться? Получится ли у нас взглянуть на лабиринт сверху?

Этрих снова провел ладонью по ее животу:

– Нам поможет Энжи.

Бруно Манн ужасно злился. Впрочем, он пребывал в подобном состоянии уже очень давно: ему выпало тяжкое испытание – быть человеком. Людей он терпеть не мог. А еще он ненавидел тяжесть собственного тела, то, с какой медлительностью двигались и функционировали все его члены и органы. Вдобавок оно издавало неприятный запах и постоянно испытывало те или иные потребности: ему был необходим свежий воздух, и пища, и вода. Ему то становилось жарко, то оно мерзло. Список можно было продолжать до бесконечности. Этому гнусному телу все время чего-то не хватало, оно вечно пребывало в состоянии дискомфорта и требовало, чтобы Бруно Манн, его раб и пленник, исполнял все его прихоти.

Он так долго пробыл в обличье человека, что у него почти стерлось из памяти, каково это – ощущать себя существом совсем иного порядка. Это можно было уподобить болезни, вирусу, который медленно проникает во все клетки организма и в итоге поражает его целиком, и ты уже безнадежно очеловечился, и пути назад для тебя нет. Он не раз становился свидетелем подобных превращений. Самое ужасное, что те из его собратьев, кто этому подвергся, считали, что с ними все в порядке. Они не возражали против пребывания в этом отвратительном мире, жизнь в нем их вполне устраивала. Что же до Бруно Манна, то с ним все обстояло совсем иначе. Чем дольше он оставался среди человечества, тем большее отвращение испытывал к людям.

И вот пожалуйста, еще один сюрприз: Винсент Этрих заявил, что не хочет в данный момент с ним видеться. А столько лет он держал этого Этриха на поводке, то укорачивая его, то удлиняя, чтобы у дурачка сложилась иллюзия, будто он совершенно свободен. Разумеется, Этрих понятия не имел о том, что происходит. И когда он умирал в больнице, Бруно едва ли не единственный из всех коллег навестил его, растрогав этим до слез.

А теперь воскресший Этрих не пожелал с ним видеться до тех пор, пока не разберется, что к чему. Какое самомнение! Смех один!

Возможно, Бруно это так сильно расстроило лишь потому, что он был в полном восторге от своей идеи и рассчитывал, что его заявление: «Всем известно, что мы воскресли из мертвых» потрясет Этриха до глубины души. Это могло бы стать славным началом финальной игры с Винсентом. По расчетам Бруно, он должен был испугаться, прервать все контакты с окружающими, что значительно сократило бы его и без того скудные возможности к сопротивлению. Он остался бы совсем один, если не считать этой его девицы. И Бруно смог бы закрыть наконец это дело.

Вообще-то Бруно Манн был послан сюда для выполнения пяти различных заданий. То, что он лично познакомился с Этрихом, оказалось совпадением. Но, узнав Винсента, этого неутомимого бабника, поближе, он понял, что сможет без труда использовать его в своих целях.

Хаос никогда не упускал возможности задействовать для своих нужд разбитые сердца и невыполненные обещания. Любовь, как это ни печально, является одним из мощнейших рычагов, при помощи которого можно управлять многими, она овладевает душой человека с такой же легкостью, как мысль о неизбежной смерти, и столь же сильно эту душу смущает. Для Бруно, почти неизменно пребывавшего в тоске и раздражении, Этрих с его подвигами на сексуальном фронте стал чем-то вроде любительского проекта, который давал возможность отдохнуть и позабавиться. Он с удовольствием наблюдал, как Винсент проносится по жизни той или иной неосторожной особы, подобно урагану, сметающему все на своем пути – уверенность, гордость, самолюбие. Развод Этриха стал просто подарком для Бруно. То, что он решил бросить жену и детей ради другой женщины, доставило ему несказанную радость, которая росла день ото дня: ведь эта другая тотчас же его покинула, а сам Винсент стал жертвой болезни, которая убила его в считанные месяцы. Бруно во все это не вмешивался, просто с восторгом наблюдал со стороны.

И каково же было его изумление, когда, через несколько месяцев после похорон, он, как всегда, явился утром на работу и обнаружил в приемной не кого иного как Винсента Этриха собственной персоной. Тот вдохновенно флиртовал с секретаршей. Бруно никак не мог взять в толк, что за чертовщина такая? Откуда он взялся, этот паяц?

Первое время его вопрос оставался без ответа. Для его собратьев это было такой же неожиданностью, как и для него самого. Как такое могло случиться? Что за силы вытащили Торчка с того света? На экстренных встречах этот вопрос подвергся всестороннему обсуждению. Выводы оказались неутешительными: все они проморгали надвигавшееся грозное событие. Слишком были уверены в себе, считали, что держат все под контролем. А вышло вот что… Однако никто не желал принять на себя ответственность за случившееся. За то, что этот мартовский кот проскользнул с того света на этот, миновав их радары. Получалось, что все они просто проморгали его. Объявили тревогу. Тотчас же было создано несколько мобильных отрядов, им предписывалось в экстренном порядке предпринять такие шаги, о каких прежде никто и заикнуться не смел. Надо было во что бы то ни стало спасать положение. Бруно взял журнал, взглянул на обложку и с недовольным видом положил его на кофейный столик. Что же ему делать, пока мистер Этрих соизволит «все обдумать и прийти к решению»? Если бы речь шла о любом другом из смертных, Бруно давно бы уже нанес ему визит и по-свойски бы с ним разобрался. И проблема оказалась бы решена раз и навсегда. Но с Этрихом следовало быть осторожным – мало ли на что еще он способен. Да и не только он, а еще и этот проклятый выродок, что растет в животе у Изабеллы Нойкор, которая не разлучается с Винсентом. Справиться с такой парочкой непросто.

Бруно снова взял журнал и взглядом заставил его раскрыться у него в руках. Но не успел он прочесть и нескольких строк, как рядом с ним раздался звонок телефона. В полной уверенности, что это Этрих, он пробормотал: «Хороший мальчик» – таким тоном, каким хвалят за смекалку и сообразительность собак, – и с улыбкой снял трубку.

Но звонил не Этрих. Это был вообще не представитель рода людского. На проводе оказался босс Бруно Манна. Используя тот же язык, на котором Коко обратилась к крысе с напомаженными губами, он вкратце поведал Бруно о побоище в зоопарке. Бруно слушал не перебивая. Он то и дело поглядывал на свои ногти и проводил кончиком языка по пересохшим губам. И нет-нет да и ловил себя на посторонней мысли – отчего это босс предпочитает держать с ним связь по телефону? Оригинальничает или полагает, что это круто? Или, и того хуже, примкнул к числу тех идиотов, которым жизнь в человеческом обличье стала настолько по душе, что они рады лишний раз прибегнуть к способу общения, принятому у людей? Неужели босс и впрямь так низко пал?

Бруно молча слушал голос в трубке. Он хорошо знал, что сможет вступить в разговор, лишь если его о чем-либо спросят. Рассказ шефа его нисколько не удивил. При всей своей ненависти к человечеству он не мог не признать, что многие из его представителей куда умнее, чем полагали он и его собратья, прежде чем познакомились с землянами ближе. На совещаниях группы по планированию операций он неоднократно втолковывал коллегам, что люди способны на большее, чем принято считать, что они довольно сообразительны да и в решительности им не откажешь. Но его словам никто не придавал значения. А зачастую ему приходилось выслушивать и обвинения в свой адрес. Его упрекали в излишне пессимистичном настрое или просто заявляли, что он заблуждается.

Но теперь, похоже, им всем станет ясно, кто на самом деле заблуждался, а кто был дальновиднее остальных. Этрих перехитрил их всех и был таков. Он и его подружка скрылись в неизвестном направлении. А все благодаря душам животных, которые впервые с начала времен осмелились явить этому миру свои мерзкие обличья.

Брови Манна взлетели вверх, стоило ему услышать о бегстве Этриха и Изабеллы. Души животных? Он пожалел, что разговор не записывается на пленку. С каким наслаждением он еще раз прослушал бы, как шеф, кипя от ярости, кроет на все корки эту эктоплазму, это ничтожество, которое одержало над ними верх. Это было невероятно, невозможно, это не укладывалось в голове… и в точности совпадало с тем, о чем Бруно не уставал предупреждать начальство. Но у него достало здравого смысла не напоминать об этом боссу. Злость, которая ищет выхода, могла обратиться на него, на проницательного Бруно, который оказался умнее кое-кого из вышестоящих лиц. Осознавать, что не прав, всегда неприятно. В особенности начальству. Но еще того хуже, если тебе напомнят, что ошибки можно было избежать, стоило только прислушаться к разумному совету.

Бруно весь истомился, выслушивая подробности побоища в зоопарке. Шеф, сперва изложив ситуацию вкратце, принялся вдаваться в детали и, казалось, пересказывал все сначала уже по пятому разу, но в конце концов фонтан его красноречия иссяк. Бруно нетерпеливо покусывал ноготь большого пальца, ожидая, что сейчас на него обрушится новый водопад слов. Но ничего подобного не произошло.

Шеф молчал. Из трубки доносился лишь едва уловимый невнятный гул, как бывало всегда, когда на связи находился Хаос.

– Будут ли у вас распоряжения на мой счет?

Бруно отважился задать вопрос, только чтобы прервать затянувшееся молчание. К немалому его удивлению, ответа не последовало. Он кашлянул, прикидывая, следует ли ему повторить вопрос или почтительно ждать, когда шеф сам изволит заговорить.

– Тебе здешняя жизнь не по душе, не так ли, Бруно?

– Я ее ненавижу.

После небольшой паузы шеф задал ему еще один вопрос:

– Ты ведь на многое пошел бы, чтобы выбраться отсюда?

– На что угодно, – не задумываясь, ответил Бруно, которому осточертело быть человеком.

– То, что случилось сегодня, очень меня расстроило.

Бруно весь обратился в слух.

– Еще бы.

– Деморализовало.

Он напряженно ждал.

– Я хочу, чтобы ты встретился с Королем Парка.

Это было так неожиданно и так ужасно, Бруно на миг онемел от ужаса.

– Бруно, ты меня слышишь?

Он попробовал было проглотить комок в горле, но это ему не удалось.

– Да, – прохрипел он. – Но я думал…

– Так ты хочешь покинуть этот мир или нет?

– Да, хочу, но…

– Никаких «но». Сделай то, что тебе велено, или еще пятьдесят миллионов лет будешь хлебать здесь томатный суп.

Откинув голову на спинку кресла, Бруно изо всех сил зажмурил глаза. Он только что наступил в самую большую кучу дерьма во всей Вселенной, и у него не было ни малейшего шанса выбраться из нее.

– Слушаюсь.

Явиться ему следовало в парикмахерскую. Бруно знал ее по описаниям, но, как и все остальные, старался даже близко к ней не подходить. Из-за того, кто там работал. Страх оказался сильнее любопытства, ведь Бруно многое бы отдал, чтобы хоть мельком взглянуть на Короля-Парка.

Заведение, к которому он приблизился, оказалось ничем не примечательным. Оно находилось в невзрачном квартале, населенном в основном представителями опустившегося среднего класса, на узкой улице напротив небольшого парка. Парк также был совершенно типичным для этой части города. По вытоптанным газонам носились стайки ребятишек. Дети взбирались на деревянные горки и висели на брусьях, качались на качелях, а их мамаши, сбившись в кружок чуть поодаль, самозабвенно сплетничали. У стены, покрытой граффити, в небрежных позах стояли несколько подростков. Они усиленно изображали из себя крутых парней – демонстративно курили, окидывали прохожих бесцеремонными взглядами и вполголоса отпускали на их счет критические замечания. Здесь росло четыре дерева, таких огромных, что парк в сравнении с их необъятными кронами казался еще меньше, чем был на самом деле. Бруно без труда представил себе, как многолюдно здесь бывает в жаркие летние дни – посетители греются на солнце или с жадностью вдыхают аромат листвы, потягивают холодное пиво из бутылок, обернутых в коричневые бумажные пакеты, слушают музыку. Этакое жалкое подобие курорта в пяти минутах ходьбы от дома.

По одну сторону от парикмахерской находилась сапожная мастерская, по другую – пиццерия. Было восемь вечера, и свет в мастерской уже не горел. Зато тускло светилось пыльное окошко пиццерии, что придавало ей еще более неприглядный вид. Что же до парикмахерской, то она была освещена довольно ярко и в ней толпилось множество посетителей. И кому же это, интересно, могло прийти в голову стричься в восемь вечера? В иной ситуации Бруно непременно задал бы себе этот вопрос и постарался выяснить, почему это парикмахерская в довольно бедной части города в столь неурочный час оказалась битком набита клиентами? Но в данный момент его это не интересовало. Ни в малой степени. При любой возможности он сбежал бы отсюда куда глаза глядят. Он промчался бы босиком по раскаленной лаве вулкана, лишь бы не делать того, что ему было приказано.

Нервно проведя кончиком языка по губам, Бруно начал переходить улицу. И остановился на середине. Он так был напуган, что ноги отказывались идти. Теперь он мог рассмотреть некоторых из посетителей. Все они, эти мужчины, выглядели довольно заурядно, хотя парикмахерская эта была одним из самых незаурядных мест на земле. Просто мало кто об этом знал. Здесь обитал Король Парка. В который уже раз за последние несколько часов ноги Бруно предательски задрожали, словно предупреждая его, что еще немного – и они под ним подломятся, потому что он насильно заставляет их нести его в этот страшный дом. Это было одно из неудобств, сопряженных с нахождением в теле человека. Тело может в любую минуту взбунтоваться против тебя, отказываясь подчиниться твоей воле.

Бруно призвал на помощь все свое мужество и зашагал дальше. До сего дня он и предположить не мог, что ему выпадет такое испытание. Давным-давно, впервые услыхав о Короле Парка, он отреагировал на это, как если бы ему рассказали о снежном человеке или драконе с острова Комодо. Истории страшные, леденящие кровь, что и говорить, но меня-то эти ужасы никогда не коснутся, я ведь не собираюсь ни в Гималаи, ни в Индонезию. Но все переменилось в один миг. Он получил приказ и должен был его выполнить. Ему надлежало предстать перед самим Королем Парка. Подойдя к парикмахерской, Бруно почти без колебаний открыл дверь.

Внутри громко играла музыка. Несколько посетителей подняли головы, окинули его равнодушными взглядами и вернулись к своим занятиям – чтению журналов, болтовне, легкой дремоте, которой двое или трое из них предавались в ожидании своей очереди к мастерам. Все три кресла были заняты. У стены стояло семь стульев для посетителей, и один из них оказался свободным. Немолодой парикмахер, по виду выходец с Ближнего Востока, с усами, похожими на сапожные щетки, кивком предложил Бруно занять пустующий стул. Мастер, работавший рядом с ним, поднял на Бруно глаза, улыбнулся и продолжил подравнивать шевелюру клиента.

Самая что ни на есть заурядная парикмахерская. Вот это-то и не умещалось у Бруно в голове. Стены, выкрашенные глянцевой краской, на стенах – фото с автографами давно всеми позабытых местных знаменитостей, когда-то удостоивших здешних мастеров чести подставить им для стрижки свои головы. Портрет чернокожего боксера с поднятыми на уровень груди кулаками и хищной улыбкой, знаменитый бейсболист с битой, закинутой на плечо, певец с напомаженными волосами. В воздухе смешались запахи крепкого кофе и дешевого одеколона.

Прошло несколько минут. Мужчина, сидевший на стуле рядом с Бруно, встал, подошел к двери, отворил ее и выглянул наружу. Может, он и есть Король? Наряд его составляли безупречно выглаженные штаны, льняная рубаха и ботинки с толстой подошвой. Волосы у него были черные, блестящие, на щеках кустились длинные бачки. На такого и внимания не обратишь, встретив на улице.

Но быть может, они это устроили нарочно. Ведь никто из тех, с кем Бруно был знаком, никогда не видел Короля Парка. Они просто пересказывали различные слухи о нем, понизив голос и тревожно оглядываясь.

Мужчина повернулся к двери спиной и оглядел помещение. Он улыбнулся, покачиваясь с носка на пятку. И вдруг, к немалому удивлению Бруно, прошелся по залу в чечетке.

– Вот ведь дает!

– Нашел место?

– Заткнись! Гарри классно танцует.

И это была правда: Гарри плясал отменно. У Бруно от изумления округлились глаза. Толстые подметки башмаков, отбивая ритм, не стучали по линолеуму в зеленую и желтую клетку, а издавали негромкий чмокающий звук, что нисколько не портило впечатления, а напротив, каким-то странным образом его усиливало.

У каждого из зрителей нашлось для танцора хотя бы несколько слов. Большинство из замечаний носило шутливо-одобрительный характер. Гарри, судя по всему, регулярно устраивал здесь подобные представления, и им это было по душе. Чечеточник Гарри. Бруно Манну сделалось жутко. Это невинное зрелище напугало его куда больше, чем если бы в салоне парикмахерской появился циклоп, изрыгающий пламя.

– Эй, приятель, твоя очередь.

Сообразив, что парикмахер обращается к нему, Бруно взглядом указал на других посетителей.

– Да они не за тем пришли. Им танцы подавай, – сказал парикмахер и похлопал ладонью по подголовнику кресла. – Располагайся. Давай-ка я поработаю над твоей шевелюрой.

Бруно покорно подошел к креслу и опустился в него. Парикмахер привычными движениями обернул ему шею жесткой бумажной салфеткой и накинул на грудь и живот белоснежную простыню.

– Как подстричь? – Он взглянул на Бруно в зеркало и несколько раз выразительно щелкнул ножницами.

– Просто подровняйте немного.

Гарри все еще танцевал, но движения его стали немного медленнее. Глядя на носки своих ботинок, он то и дело раскидывал руки в стороны и слегка сгибал колени. Некоторые из зрителей снова уткнулись в свои журналы, другие продолжили разговоры. Парикмахер подошел к автомату и сменил пластинку. В зале зазвучал голос Элвиса.

– Достал со своим Элвисом. Кто сюда ни войдет, сразу Элвис.

– Моя парикмахерская, что хочу, то и слушаю. При этих словах Бруно скосил глаза влево и стал вглядываться в черты усача. Неужели этот тип и есть Король Парка? Он рассматривал его не таясь, он изо всех сил пытался обнаружить нечто зловещее за грубоватой внешностью парикмахера с жесткими черными усами. Но это ему не удавалось. Одежда усатого также была ничем не примечательной – черная рубашка с короткими рукавами, брюки. Может, это что-нибудь значит? Он оглядел собравшихся. Ни на одном не было черной рубашки.

– Так где же пышки? Не знаю, как остальные, а я прямо сейчас съел бы парочку.

– Да, самое время для пышек. Чья нынче очередь? Дина?

– Да здесь они, успокойтесь. – Дин извлек из-под своего стула большой пакет с пышками. Открыв его, он во все глаза уставился на содержимое и втянул ноздрями воздух. – Свежайшие, ребята! Верите ли, их при мне вынули из духовки!

Он взял пышку и передал бумажный пакет мужчине, сидевшему справа, тот – своему соседу. Перемещение пакета по залу сопровождалось охами и ахами и восторженным причмокиванием.

Бруно молча за этим наблюдал. Он все больше нервничал. Это казалось каким-то нереальным. «Бред, одно слово, – пронеслось у него в голове. – Просто сумасшедший дом». Взгляд его метался между физиономией усача и пакетом с пышками. Что-то должно было случиться. Но ничего не происходило. Мужчины самозабвенно лакомились пышками. Трое из них перепачкали подбородки и кончики носов сахарной пудрой. Даже парикмахер, обслуживавший Бруно, когда ему передали пакет, прервал свое занятие, сунул ножницы в нагрудный карман и с наслаждением вонзил зубы в пышку. Бруно отвел глаза в сторону, но парикмахер перегнулся через спинку кресла и заглянул ему в лицо:

– А вы к нам не присоединитесь?

Бруно приподнял руку, укрытую простыней, и ткнул пальцем себя в грудь:

– Я?

– Разумеется. Такая у нас здесь традиция. По вечерам мы едим пышки и угощаем клиентов.

– Каждый должен поучаствовать, – добавил один из мужчин.

– Вот-вот, – кивнул парикмахер. Бруно растерянно пожал плечами:

– Ну, тогда…

Ему тотчас же передали пакет. Парикмахер жестом пригласил Бруно принять участие в пиршестве. Что еще ему оставалось? Он надкусил пышку. Она оказалась изумительно свежей и ароматной.

– Ну не хороша ли?

Если бы запоздалый прохожий заглянул в этот миг в окошко парикмахерской, он увидел бы в салоне с десяток мужчин, с аппетитом поедающих пышки. Зрелище показалось бы ему довольно странным, но в то же время милым и трогательным. Все эти взрослые люди походили на первоклашек, лакомящихся на переменке в школьной столовой. Вид у них был совершенно счастливый.

Когда с пышкой было почти покончено, Бруно мельком взглянул в зеркало и остолбенел. Он впервые смотрел на себя с тех пор, как вошел сюда. Собственное отражение так его потрясло, что он не заметил, как смолкла музыка и в парикмахерской повисла тишина. Все мужчины молча уставились на него.

Медленно приблизив ладони к лицу, он начал его ощупывать. Потому что из зеркала, от которого он не отводил взгляда, на него пялился незнакомец, человек, которого он никогда прежде не встречал. И по его гладким щекам испуганно бегали пальцы Бруно.