– Я здесь, – сказал Родри.

– Хорошо. Я шепотом расскажу обо всем в это проклятое окно. Гвардейцы не впустили меня, чтобы поговорить с тобой.

– Конечно. Они боятся, что ты убьешь их.

– А мне очень хотелось это сделать, господин. Слушай. Риис не собирается вешать тебя. Мы с Невином ходили просить о тебе. И он даже очень мило сказал, что никогда не разобьет сердце своей матери таким поступком. Он хотел унизить тебя, и ничего больше. Все, что ты должен сделать – публично попросить у него прощения, и он простит тебя.

Родри ощутил в себе волну ненависти, которая обожгла его сильнее, чем огонь желания. Он схватился за решетку на окне с такой силой, что стало больно рукам.

– Не делай никаких глупостей, – прорычал Куллин. – Сделай то, что этот подонок хочет, и мы уедем домой.

Вцепившись в прутья решетки, Родри раскачивал их вперед и назад, навалившись на них всем своим весом.

– Родри! – позвал Куллин. – Ответь мне.

Родри продолжал раскачивать решетку, дрожа, мотая головой вперед и назад. Он хотел ответить Куллину, но, казалось, он забыл, как надо говорить. Затем он услышал другие голоса, гвардейцы выкрикивали оскорбления и приказы. Когда он смог, наконец, стоять спокойно, Куллина уже не было под окном – он ушел. Родри сел, но в этот раз он сидел, развалясь и оперевшись о стену. Он понял, что небольшой трюк, который проделал с ним Риис, помог ему увидеть ту часть самого себя, которую он никогда не хотел видеть, но теперь никогда не забудет. Это будет являться ему всю его жизнь – та ночь, когда он дрожал как испуганный ребенок вместо того, чтобы встретить смерть как мужчина. Неожиданно он заснул там, где сидел и всю ночь ему снилась Джилл.

Гвардейцы рано разбудили его и бросили ему пол-ломтя черствого хлеба, который он швырнул им назад. Около часа он ходил вперед и назад, вообще ни о чем почти не думая. Наконец вернулись гвардейцы. Они связали ему руки за спиной кожаным ремнем и вывели его из камеры.

– Я могу получить чистую одежду? – сказал Родри. – Я воняю этой соломой.

– Его светлость сказал привести тебя немедленно.

– Конечно, – подумал про себя Родри. – Конечно, это было частью всего унижения – то, что он должен будет стоять на коленях – грязный и вонючий – у ног Рииса. Когда они шли по небольшому залу, люди смотрели на него с жалостью, которая была хуже, чем презрение. В комнате сидел Риис, возле него – жрецы, в стороне от них – писарь. Толпа свидетелей раздвинулась, пропустив гвардейцев. Когда они подошли к столу, один из гвардейцев толкнул Родри в спину, заставив его встать на колени.

– Перед нами серьезная ответственность, – произнес Риис. – Этот человек смел поднять холодную сталь на гвербрета в его собственном большом зале.

– Это оскорбление наказывается повешением, – сказал жрец.

Процесс приостановился – писарь записывал слова. Родри посмотрел вокруг и увидел Джилл, стоявшую со скрещенными на груди руками. То, что она видела сейчас его унижение было последней каплей, переполнившей чашу. Писарь перестал писать.

– Ну и хорошо, – сказал Риис. – Но я рассчитываю увидеть твое раскаяние. Я согласен, брат, что я сказал тебе обидные и оскорбительные слова. Признаюсь в этом публично. Но все же наказание за твой проступок – смерть.

Жрец встал и начал читать закон.

– Ни один человек не может поднять руку на гвербрета. Почему? Потому что гвербрет единое целое с самим законом, и не должно быть кровопролитию в его зале. Почему? Потому что лорд не вынесет приговор, если будет подозревать, что тот будет отомщен ему мечом.

Жрец снова сел.

– Я должен внести некоторые изменения, – сказал Риис. – Если ты на коленях попросишь моего прощения, то ты его получишь.

Рванувшись вверх всем телом, Родри встал на ноги.

– Я не буду, – сказал он. – Пусть меня лучше повесят. – В толпе послышался приглушенный шепот. Родри даже услышал, как Джилл крикнула, чтобы он опустился на колени – но Родри стоял прямо, пристально смотря на Рииса.

– Я дам тебе другой шанс, – сказал Риис. – Вставай на колени и проси.

– Я не буду.

– Один последний шанс. Вставай на колени и проси.

– Не буду.

Рот Рииса искривился в кровожадной улыбке. Родри отказался подчиниться. В этот раз он действительно смотрел на повешение как на избавление.

– Ты не оставил мне никакого выбора кроме того, чтобы повесить тебя, – произнес Риис.

Куллин вышел из толпы и опустился на колени перед гвербретом.

– Ваша светлость, – сказал он. – Прошлой ночью вы поклялись мне на мече, что вы сохраните жизнь моему господину.

У Рииса перехватило дыхание. Лицо Куллина было таким решительным, что все, кто знал его, могли видеть, что он понимал, что может произойти, и запасся оружием для такого случая. Риис сознавал это тоже, судя по тому, как он кивнул, глядя на Куллина, с выражением, близким к ненависти.

– Так, я поклялся, – произнес Риис. – И Мэйлвейд никогда не нарушает своей клятвы. Ну хорошо, капитан. Таким образом, я заменяю твоему господину приговор о повешении на ссылку, – он повернулся к Родри. – Отныне ты будешь изгнан с моих земель, с земель всех людей, верных мне, ты лишаешься всех званий и должности, всех земель и владений, исключая одного коня, одного клинка, двух серебряных монет и одежды, которую носят простые люди. Никогда не называй себя Мэйлвейдом, потому что глава твоего клана исключил тебя из него.

Гвардейцы освободили Родри, развязав ему руки. В зале для судебных заседаний стояла абсолютная тишина, затем Ловиан зарыдала, задыхаясь и глотая горестные слезы, разорвав нависшую тишину. Свидетели начали перешептываться, потом разговаривать вслух, затем толпа так расшумелась, что Риис вскочил на ноги и крикнул, чтобы все замолчали.

– Хочешь ли ты сказать что-нибудь о своем приговоре? – спросил Риис, но, конечно, только потому, что закон предписывал это.

– Да, хочу, – сказал Родри. – Ты наконец получил то, чего так долго добивался, разве не так? Ты будешь получать налоги, которые получает верховный лорд со своих подданных, когда мать умрет. Я надеюсь, ты с пользой истратишь каждую проклятую монету, брат. Может быть, ты подавишься ими.

Лицо Рииса стало багровым. Если бы между ними не было стола, он бросился бы вперед, но Родри откинул назад голову и захохотал.

– Когда-нибудь барды споют об этом, – сказал Родри. – О гвербрете, который был до того жадным к серебру, что чуть не лишил своего брата жизни.

Жрецы вскочили со стульев, схватили Рииса за руки и оттащили его назад.

– Ну и ладно, – прорычал Риис. – Еще до заката ты покинешь мои земли. Тебе лучше всего ехать на восток и очень быстро.

Куллин оставил Ловиан с ее женщинами и побежал за Родри, когда гвардейцы выводили его. Он догнал их возле ворот крепости, как раз тогда, когда гвардейцы швырнули его спиной к каменной стене, прорычав, чтобы он оставался здесь до тех пор, пока они не приведут ему коня. Приступ ярости прошел и Родри повернулся к Куллину с ничего не выражающим взглядом.

– Мои благодарности и мои извинения, капитан, – проговорил Родри. – Но я проклял бы себя, если бы опустился на колени.

– И я тоже, господин.

– Никогда больше не обращайся ко мне «Господин».

– Ну и хорошо, Родри.

Родри улыбнулся ему едва заметно. Куллин не удивился бы, если бы увидел, что Родри плачет и не стал бы стыдить его за это.

– Теперь послушай, мальчик, – сказал Куллин. – Примерно в десяти милях не доезжая до Абернауса есть деревня. Там есть таверна Серый Козел. Езжай туда и скажи ее владельцу, что ты мой знакомый и пока оставайся там. Я пришлю к тебе одного из парней с одеялами и всем остальным и немного денег, если смогу их раздобыть.

– Если Риис узнает, то убьет тебя за это.

– Он не узнает. Я помог ему уже однажды, почему бы и теперь не помочь?

Родри попытался улыбнуться, следуя старому доброму юмору, но на это было больно смотреть.

– Постарайся сосредоточиться, мальчик, – сказал Куллин. – У нас мало времени. Что ты собираешься делать? Ехать к одному из соперников Рииса и просить у него убежища?

– Я лучше умру с голода.

– И я так думаю. Тогда я дам тебе свой серебряный клинок. Если кто-нибудь спросит, почему у тебя мой девиз, тогда скажи, что я взял тебя в отряд.

Родри уставился на него, и не мог произнести ни слова, затем отрицательно потряс головой «нет» назад и вперед, снова и снова, сильнее и сильнее, как будто отчаянно старался отрицать все, что с ним произошло. Куллин схватил его за плечи и начал трясти, заставляя остановиться.

– Если ты не хочешь, что тогда еще тебе остается? – сказал Куллин. – Или ты намерен делать то, что я когда-то посчитал для себя недостойным – просить работу в таверне или в конюшне?

– Я не смогу делать ни того, ни другого, но…

– Черт побери, ты что думаешь, что я не знаю, как тяжело взять проклятый клинок? Ты думаешь, я не плакал, когда увидел, что это – единственное, что мне осталось – продать свой меч и получить взамен презрение порядочных людей, которые плевали в мою сторону, когда я входил в комнату?

Но сражаться и завоевать небольшую славу – это выход для человека, который хочет выжить. И ты выживешь, как выжил я. Ты – первый человек из всех, кого я встречал, кто так же владеет мечом, как я, и даже лучше.

– Ты действительно думаешь, что я владею мечом лучше?

– Да. А теперь говори, возьмешь ты этот клинок или нет?

Родри поколебался, потом ухмыльнулся и тряхнул головой, в его глазах появился блеск.

– Возьму, – сказал Родри. – И буду носить его с гордостью.

– Хорошо. И мы все вместе будем бороться за твое возвращение. Вспоминай об этом, когда «длинная дорога» покажется тебе трудной.

Так как первой обязанностью Джилл было служить Ловиан, она помогла Даниан отвести их госпожу наверх в ее комнаты. Потом пробралась сквозь толпу возмущенных лордов. К тому времени, когда она спустилась во двор, уже никого не было возле ворот кроме двух гвардейцев. Когда она появилась рядом с ними, они посмотрели на нее с искренней жалостью.

– Родри уже уехал? – спросила она.

– Да, – ответил один гвардеец. – Тебе лучше уехать назад со своими людьми, госпожа, и, если сможешь, забыть его поскорее.

Возвращаясь назад через сад, Джилл остановилась возле фонтана с драконом. Она наблюдала за бесконечно поднимающейся и падающей водой. Она удивлялась тому, что с ней такое случилось – почему она не могла заплакать даже тогда, когда Родри уехал, не поцеловав ее на прощанье.

Куллин нашел ее там. И даже когда он обнял Джилл, ее глаза оставались совершенно сухими.

– Он уехал, потому что не хотел, чтобы ты видела его униженным, – сказал Куллин. – Но он просил меня сказать тебе, что он всегда будет любить тебя.

– Он не опозорен в моих глазах, и никогда не будет таким.

Они вместе вернулись в крепость. Все в большом зале – и слуги и знатные гости – взволнованно шептались. Люди из отряда Рииса стояли, образовав круг, и ругали Родри за то, что он осмелился напасть на их лорда. Но во всем этом шуме был один мотив, который сразу исчезал, едва появившись в разговоре – что, может быть, действительно, Родри был прав, когда утверждал, что Риис позарился на деньги, которые он мог получить, если бы стал верховным лордом. Джилл вовремя поняла, что маленькие крупицы сомнения, которые возникают у людей по всему Элдифу, объединятся в одну мрачную правду. Она улыбнулась, думая об этом. Родри одержал победу, о которой Риис никогда не сможет забыть. В приемной Ловиан никого не было. Джилл слышала, что Невин и Даниан разговаривали с Ловиан в спальне. Куллин сказал ей, что знатные единомышленники Родри в гневе собирали вещи и собирались как можно скорее покинуть двор. Джилл удивилась, что Куллин остался с ней. Джилл устало опустилась на стул, Куллин ходил по комнате вперед и назад, часто останавливаясь возле двери, прислушиваясь к тому, что происходило в коридоре. Наконец он улыбнулся и открыл дверь. Амур прокрался в нее, как вор, неся в руках одежду и другое имущество.

– Я забрал это все, даже его меч, – сказал Амур. – Ты был прав насчет серебра. Я дал слугам всего несколько монет за одежду его светлости и за все остальное, Но пришлось отдать все деньги, которые дал мне лорд Слигин, гвардейцам за его меч.

– Я подсчитаю это, – сказал Куллин.

– Мы поедем сегодня, капитан?

– Это зависит от ее светлости. – Куллин бросил встревоженный взгляд на закрытую дверь спальни. – Если мы останемся, то я не хочу ссор и ничего такого за столом этой ночью, понял! Запомни это.

– Тогда, капитан, может быть, мы лучше поедим в казарме? – Амур свалил все имущество Родри на стол и поспешно ушел, пока слуги не нашли его.

Куллин взял со стола меч Родри и наполовину вынул его из ножен. Джилл увидела двойной девиз, выгравированный на лезвии меча: Дракон Абервина и лев принявшего его клана.

– Я бы проклинал себя, если бы позволил Риису повесить его в судебной комнате как знак, говорящий о позоре Родри, – сказал Куллин. – Дело теперь в том, как нам вынести его отсюда.

– Очень легко, папа. Я вынесу его.

– Что?

– Если я надену мою старую одежду и Данн подровняет мне волосы покороче, и я буду ехать с отрядом, держа меч в старых ножнах – кто заметит?

Куллин засмеялся, тихо бормоча и приговаривая.

– Никто, – сказал он. – Я не имею в виду травника. Ну и хорошо, моя дорогая. По всему видно, что ты – моя дочь.

Неожиданно Невин вышел и сообщил, что Ловиан слишком измучена, чтобы выезжать сегодня же. Когда Куллин заметил, что было бы лучше, если бы отряды Родри и Рииса были отдельно, Невин согласился.

– Я сам хочу уехать отсюда, – произнес Невин. – Очень скоро все вспомнят о том маленьком представлении, которое я устроил на заседании. Я поговорю с Даниан, а ты скажи людям, чтобы были готовы к отъезду, пока не свалилась очередная ссора на наши головы.

– Хорошо, я сделаю, – ответил Куллин. – Джилл, переоденься.

Так как все в крепости знали Джилл только как красивую любовницу Родри, никто не обратил внимания на грязного молодого серебряного клинка, который выехал вместе с людьми ее светлости. Пока они ехали по идущей на север дороге к Абервину, Джилл обернулась в седле и мельком увидела знамя с серебристо-голубым драконом, развевающееся высоко над башней.

– Может, я больше никогда не увижу злого лица Рииса, – сказала Джилл.

– Еще один только раз, – сказал Амур. – Когда он будет стоять перед всем народом и объявит о возвращении лорда Родри.

Был прекрасный день на исходе, такой теплый, как летний, с голубоватой дымкой, висящей вдали над полями спелой золотой пшеницы. Когда они поехали на север, вдоль дороги, пенясь и сверкая, быстро бежала река Гвин. Джилл чувствовала, что готова запеть. Она удивлялась тому, что с ней происходило, потому что она не ощущала ничего, кроме радости. Потом она поняла, о чем она будет думать все время – о самом первом ужасном моменте, когда Родри поднялся и встал на ноги в зале суда. Дверца ее клетки открылась – было бы у нее мужество полететь.

Выехав из города, Родри первые несколько миль ехал легкой рысью, а затем позволил коню идти быстрым шагом. Когда он повернул на восток, то сменил прогулочный аллюр на самую большую скорость, на какую был способен его конь. Согласно закону, Родри, как ссыльный, находился под специальным наблюдением гвербрета до тех пор, пока он не покинет его владений, но этот закон часто нарушался. Некоторые из людей Рииса, может быть, решили заискивать перед своим лордом, преследуя и убив человека, который высмеял их лорда прямо в его зале для судебных заседаний. Время от времени Родри оборачивался, сидя в седле и смотрел назад. Единственным его оружием был его полуэльфийский взгляд, который мог заметить на большом расстоянии предательское облачко пыли, если за ним отправлена погоня. Дорога была прямой, в то время как морской берег извивался, иногда подходя близко к дороге, иногда почти на целую милю удаляясь от нее. Родри ехал медленно, выискивая места, где он мог бы укрыться. Но в основном ему попадались небольшие фермы, хозяева которых отказали бы в приюте человеку, который скрывался от всадников гвербрета. То здесь, то там виднелись островки леса. Если он скроется в одном из них, его преследователи должны будут спешиться, чтобы искать его. Тогда у него будет шанс убить одного из них клинком, прежде чем остальные изрубят его на куски. Единственной его надеждой, что никто не поедет за ним вслед, потому что оставить его жить опозоренным – хуже, чем просто убить его на дороге.

Временами он был согласен просто остановиться и позволить людям Рииса схватить его. Или, может быть, отпустить лошадь и затем пойти к морю и утопиться. Его позор ехал вместе с ним, как всадник, сидящий за его спиной, вцепившись в него тяжелыми руками. Неожиданно он посмотрел на свои старые, потрепанные штаны и на простую, широкую, голубую рубаху из отряда Рииса – такова была его одежда. Чтобы окончательно унизить его, они сдернули с него его плащ прямо там же во дворе. Умереть, казалось, было бы лучше, чем влачить жалкое существование в изгнании. Или лучше, чем закончить жизнь через несколько лет в мелочной кровавой вражде каких-нибудь лордов. Единственное, что заставляло его ехать – знание того, что Риис будет ликовать, узнав о его смерти.

Около полудня, когда дорога начала немного подниматься в гору, Родри оглянулся и увидел небольшое облако пыли вдали. Было позднее время для обычных путешественников. Он пришпорил своего коня и галопом понесся вверх, затем свернул на небольшую тропинку, идущую на север между пшеничными полями. Фермеры испуганно вскрикивали, когда он, не останавливаясь, проносился мимо них. Затем он свернул с тропинки и поехал по лугу. Когда он снова оглянулся назад, то увидел позади себя облачко пыли. Его легко было найти при погоне: его лошадь тоже поднимала пыль, кроме того фермеры, конечно, точно докладывали людям Рииса, куда он поехал. Чередуя шаг с галопом, он ехал, пока не увидел наконец лес, который, казалось, тянулся не прерываясь, на мили. Он в последний раз пришпорил своего измученного коня, переведя его на галоп. Когда он добрался до опушки, то увидел, что лес был старым, густым, с раскидистыми огромными дубами. Он спрыгнул на землю и ввел в заросли своего вспотевшего коня. Они прошли уже около мили вглубь леса, когда он услышал отдаленные крики на опушке леса. Он отыскал небольшую лесистую лощину, упрашивая испуганную лошадь опуститься и лечь в кустарнике, оставил ее там и начал пробираться, крадучись, между деревьями. Он двигался совершенно бесшумно, как олень. И первый раз был благодарен, что имел примесь крови эльфов, которая гнала его на лесную охоту, когда он проводил долгие часы в одиночестве. Через несколько минут он услышал позади себя человеческие голоса и затаился между двумя невысокими деревьями.

– Должно быть, его лошадь, – донесся до него голос.

– Оставь ее сейчас. Он не может далеко уйти.

Голоса были смутно знакомыми – наверное, люди его брата. Он слышал, как они подошли и искали вокруг. Их должно быть четверо, судя по звяканью ножен о шпоры. Вдруг у Родри сжалось сердце от боли из-за того, что он вынужден бежать, как преследуемый заяц. Он решил, что лучше уж просто выдать себя и покончить с этим. Он приготовился уже выйти из укрытия, но вдруг споткнулся. Или кто-то подставил ему ножку, он был уверен в этом, потому что это было так внезапно, когда он упал. Потом он почувствовал, что его схватили чьи-то руки – множество тонких рук, которые прижимали его к земле без единого звука. Он был слишком испуган, чтобы крикнуть, или хотя бы подумать, потому что дождь из листьев и веточек забарабанил вокруг него. Люди подходили ближе, неповоротливые и шумные в лесу.

Родри лежал так тихо, что услышал другие звуки далеко позади и справа от того места, где он лежал. Звуки сильно напоминали шаги человека, бегом пробирающегося через подлесок. С криками и охотничьими возгласами люди гвербрета бросились вслед. Маленькая ручка дотронулась до щеки Родри и ему показалось, что он услышал хихиканье, только слабый звук. Он слышал, как идущие по ложному следу всадники удалялись, поворачивали то в одну сторону, то в другую, медленно шли по кругу то вперед, то назад, но оказывались все дальше и дальше от него. Наконец звуки исчезли вовсе. Сотни маленьких ручек собирали и обрывали листья вокруг него, затем одна рука схватила его руку и дернула.

– Ты хочешь, чтобы я встал? – прошептал Родри.

Его снова дернули за руку. Родри поднялся на ноги и оглянулся кругом. То здесь, то там дергались ветки или пучок листьев дрожал в совершенно безветренном воздухе.

– Вы, должно быть, лесные жители. Ну, ради бога, я от всего сердца благодарю вас.

Неожиданно они ушли. Каким-то образом, он почувствовал это сразу, что остался один. Осторожно и тихо он возвращался назад к своей лошади. Он понял, что Невин мог направить лесных жителей, чтобы защитить его. Родри взял свою лошадь и начал выбираться из чащи как можно быстрее. Очевидно его преследователи были далеко, потому что он добрался до опушки леса, не услышав позади себя ни единого звука. На лугу было четыре лошади, привязанных к веткам кустарника. Накидки на их седлах были украшены изображениями серебряного дракона Абервина. Одна из них вдруг забила копытом, другая раздраженно замотала головой, затем все четыре заржали, забили копытами, замотали головами в панике. Родри сел верхом на коня и увидел, что узлы на их поводьях развязались чьими-то невидимыми пальцами. Лошади становились на дыбы и ржали, а потом неожиданно понеслись, направляясь на север в безрассудной панике. Родри рассмеялся вслух. Выкрикнув, последнее «спасибо», развернул лошадь и поскакал галопом на юг, назад на главную дорогу.

Невин ехал позади отряда, когда два лесных жителя вернулись, появившись наяву на гриве его лошади и на луке его седла. Жирный желтый гном, который всегда был доволен собой, ухмылялся от уха до уха и почесывал свой живот. Невин притормозил свою лошадь, отстал немного, так чтобы его не было слышно.

– Ты сделал то, что я тебе сказал? – спросил Невин.

Желтый гном закивал «да» и вытянул свой рот в беззвучном раскате смеха.

– Родри невредим?

Голубая фея энергично закивала. Она прикрыла глаза одной рукой и показала жестом, как будто всматривается вдаль.

– И вы забрали лошадей?

Они оба закивали.

– Чудесно. Чудесно. Большое вам спасибо и приходите сообщить мне, если Родри снова будет в опасности.

Они исчезли в потоке легкого бриза. Невин присоединился к остальным и обнаружил, что улыбается, думая о том, что людям Рииса предстоит пройти пешком целых пятнадцать миль, возвращаясь в Абервин, в мягких сапогах для верховой езды: «Это очень хорошо, что я решил посмотреть, что с Родри, – думал он. – Черт бы побрал этого Рииса и всех его подонков!»

– Отряд уже должен добраться до крепости вашего кузена, – заметила Даниан.

– Да, – сказала Ловиан, – Куллин разумно поступил, забрав отсюда людей. – По крайней мере, Родри оставил мне хорошего человека во главе своего отряда.

Ловиан вздохнула и села на кровать, приглаживая руками спутавшиеся волосы. Она много плакала в этот день. Несмотря на боль, которую ей причинила ссылка Родри, она должна продолжать жить, выполнив остатки ее разрушенных планов и построив новые.

– Данн, ты скажешь слугам принести мне горячей воды? – произнесла Ловиан. – Я хочу одеться и помыться. Я должна поговорить с гвербретом.

– Так скоро? Моя госпожа уверена, что это мудро?

– Вообще-то не мудро. Но необходимо.

Все же Риис наконец сам пришел к ней. Ловиан только закончила одеваться, появился паж и спросил, может ли она принять гвербрета. Ловиан встала около окна и собралась с духом, когда вошел Риис. Он посмотрел на Ловиан так робко, что она вдруг вспомнила, что он что-то от нее очень сильно хотел.

– Прошу прощения, мама, – сказал Риис. – Я правда вовсе не собирался ни ссылать Родри, ни вешать его. Я очень обрадовался, когда капитан напомнил мне о моем обещании. Разве ты не видела? После того как он стоял там и открыто отказывался повиноваться мне при всех, что мог я сделать? Уступить и быть опозоренным в глазах всех людей?

Ловиан хотела, но не могла поверить ему. Со временем, возможно, она заставит себя поверить.

– Мама, пожалуйста, – продолжал Риис. – Я уже однажды опозорил себя, признав там при всех свою ошибку.

– Я не сомневаюсь, что его светлость поступит так сознательно. Я надеюсь, что он скоро найдет лучший выход.

– Ты предлагаешь мне вернуть его?

– Его светлость должен спрашивать меня об этом?

Подняв голову, Риис начал ходить вперед и назад. Ловиан решила отказаться выдать замуж Дониллу, если Риис не отменит ссылки своего брата, но она знала его очень хорошо.

Он спесиво откажется от сделки и тогда Донилла пострадает по вине своего мужа.

– Я хочу завтра уехать, – сказала Ловиан. – Если Донилла собирается ехать с нами, ты должен будешь набраться храбрости и отстранить ее завтра, во всяком случае, если вы будете откладывать это, то будет хуже вам обоим.

– Спасибо. – Риис повернулся к ней с искренним облегчением. – Я боялся, что ты…

Он оборвал фразу на полуслове. Она не нарушала тишины до тех пор, пока он не отвел взгляда, пристыженный ее великодушием.

– Мама, пожалуйста, – сказал он. – Ты не хочешь принять мои извинения?

– Мама? Никогда не обращайся ко мне так больше.

Риис вздрогнул, как будто она дала ему пощечину. Она сделала довольно длительную паузу, чтобы он почувствовал укол.

– По крайней мере, до тех пор, пока Родри не вернется домой.

Риис начал было говорить, затем повернулся и выбежал, так сильно хлопнув дверью, что серебряные украшения, стоявшие на каминной полке, зазвенели. Ловиан улыбнулась сама себе.

– Я жена воина и дочь воина, – сказала она вслух. – И война, ваша светлость, только началась.

Солнце было уже низко над горизонтом, когда Роди подъехал к каменной пограничной плите на границе между поместьями Абервинов и Абернаусов. Он остановил своего коня и посмотрел на дракона, высеченного с западной стороны плиты и на стоявшего на задних лапах грифона с восточной, затем проехал последние несколько шагов. Несмотря ни на что он был жив. Люди Рииса никогда не рискнут начать войну, преследуя его на территории другого клана. Когда с моря подул вечерний ветер, Родри задрожал и набросил на плечи свой простой голубой плащ. В животе у него урчало: У него не было ни крошки во рту уже два дня. Но через несколько миль он добрался до большой деревни и таверны, о которой говорил ему Куллин – крытого соломой круглого дома с конюшней позади него. Когда Родри спешился, из таверны вышел ее хозяин – грузный круглый человек, от которого пахло чесноком. Он окинул Родри проницательным взглядом. Посмотрел на гербы на его рубашке и на то место на ремне, где должны висеть ножны.

– Готов поспорить, что у тебя неприятности с капитаном твоего отряда, – сказал хозяин таверны.

– А тебе что за дело?

– Никакого. А серебряный клинок на твоем ремне? Кто дал его тебе?

– Куллин из Кермора.

– Ого! – трактирщик широко улыбнулся ему, показав остатки передних зубов. – Тогда входи и добро пожаловать. Ты можешь пока работать здесь где-нибудь, хотя бы для того, чтобы заплатить за постой, пока не решишь, что ты будешь делать дальше. Послушай, парень, тебя что – выпороли? Моя жена может сделать тебе припарки или что-нибудь такое, на спину.

– Нет, не пороли, но все равно спасибо.

– Хорошо, хорошо. По крайней мере, твой лорд был милосердным человеком, а? Ну, ставь свою лошадь в конюшню. Меня зовут Гасс.

– А меня Родри. – Он остановился как раз вовремя, чтобы не назвать себя лорд Родри Мэйлвейд. Ему стало не по себе из-за того, что у него осталась только часть его имени, но в то же время Гассу легче было поверить в свое предположение, что он был разжалованным всадником. За пределами поместья Рииса никто, кроме знатных лордов, не будет знать о том, кем он был. Без своего имени и своего пледа он был всего лишь каким-то проклятым серебряным клинком.

Очевидно, Гасс был более высокого мнения о лошадях, чем о людях, потому что в то время как конюшня была чистой и хорошо ухоженной, в таверне покосившиеся столы были липкими от грязи, и солома на полу воняла как собачья подстилка. Тем не менее жаркое, которое Гасс поставил перед Родри на стол, было густым от мяса и турнепса, а хлеб был свежеиспеченным. Родри жадно проглотил все это, пока Гасс принес кружку темного эля. Он показал ему также, где стояла откупоренная бочка.

– Наливай сколько захочешь, – сказал Гасс. – Не сомневаюсь, что ты этой ночью упьешься в стельку. Только если будет тошнить, иди за конюшни.

Все же Родри оставался в меру трезвым этой ночью. Зал заполнился местными фермерами и их женами. Он видел, что они наблюдали за ним с сердитым любопытством: даже упавшее дерево было для деревни событием. Хотя Гасс говорил всем, чтобы оставили Родри в покое, он все равно чувствовал себя так, будто голым шел по городским улицам. Он налил себе пару кружек и сидел, прижавшись к теплому камину. Он думал о том, сможет ли Куллин в самом деле достать денег и меч. Был он серебряным клинком или нет, но без оружия он не мог сражаться. Он с иронией думал о том, что раньше он был знаменитым лордом, осыпавшим Куллина почестями; теперь если он и остался жив, то только потому, что Куллин помог ему. На длинной дороге имя Куллина значило так же много, как имя Мэйлвейда в том мире, который он безвозвратно оставил.

У Родри вообще не было никакой надежды на то, что Риис отменит приговор. Чем больше давление будет оказывать мать на Рииса, тем более упрямым будет он становиться. Родри был в этом уверен, и на то были причины. Если бы он был гвербретом, а Риис – ссыльным, он бы не смягчился. Находясь в плену своей ненависти, он и Риис по своей сущности были близнецами, а не просто братьями, и когда дело касалось этой самой сердцевины, они понимали один другого лучше, чем кто-либо в мире. И, невзирая на просьбы и интриги его родственников, Родри будет жить и умрет как серебряный клинок. Он знал это там, в самой сердцевине. Он снял клинок со своего ремня, чтобы посмотреть на девиз Куллина. Когда он прикоснулся к лезвию, клинок засветился серебряным светом. Он быстро спрятал его и оглянулся вокруг, но к счастью, никто не заметил.

– Ты хуже, чем просто изгнанник, – сказал он сам себе, – ты еще к тому же наполовину эльф. Неожиданно он почувствовал головокружение, как только он увидел то, чего никогда не видел ни среди жителей западных земель, ни среди людей – полукровку без клана, без положения, без места, которое можно было бы назвать домом.