– Да, помню, но, по правде сказать, я никогда не думал, что мы останемся в живых и сыграем.

– Но мы выжили, сегодня ночью я приду к тебе с доской и мы сыграем.

После того как Родри ушел, Куллин долго еще стоял посреди сарая с деревянным мечом в руке. За свою жизнь на «длинной дороге» он видел много дворов, пожалуй, больше любого другого человека в королевстве, но никогда он не встречал такого лорда, как Родри – такого, каким должен быть каждый лорд. Если бы только дело было не в Джилл. Если бы… Он громко выругался и вышел на тренировочную площадку, перестав думать о своем разочаровании.

Куллин тренировался очень напряженно. Скоро он понял, что ему надо остановиться, потому что у него закружилась голова. Он медленно пошел, сосредоточиваясь на каждом шаге. Не попросив ни у кого помощи, он добрался до своей комнаты и повалился на кровать прямо в обуви, не снимая одежды и ремня для меча. Джилл стояла возле кровати, когда он проснулся и косые лучи, проникающие через окно, говорили о том, что приближался закат.

– Что ты здесь делаешь? – рассердился Куллин. – Ты никогда не должна даже близко подходить к баракам.

– Знаю, я сама их ненавижу. Папа, я соскучилась по тебе. У нас не было случая поговорить в эти дни.

Куллин сел, почесал лицо и подбородок. Джилл села рядом с ним. В своем новом платье она так походила на свою мать, что он чуть не заплакал.

– Ну, моя милая, я тоже очень соскучился по тебе. Но ты такая красивая леди теперь.

– Черт возьми! Ловиан может осыпать меня почестями, если ей хочется, но все равно я всегда буду ублюдком и потаскухой.

Она произнесла это с такой горечью, что даже Куллин уловил это.

– Ты права, Родри никогда не женится на тебе, – сказал он. – И будет лучше, если ты будешь думать об этом, когда хихикаешь и заигрываешь с ним.

Джилл побледнела и замолчала, сжав руками край одеяла.

– Я видел, как вы смотрели друг на друга, как пара охотничьих собак – на кусок мяса, – продолжал Куллин. – Держись подальше от него. Хотя он и честный человек, но ты – не первая красивая женщина, из-за которой мужчина забывает о своей чести.

Джилл кивнула, ее губы дрогнули, выдав искреннее страдание. Куллин почувствовал, что разрывается на части. Он искренне сочувствовал ей, что у нее никогда не было человека, которого бы она любила, но в то же самое время ему хотелось ударить ее просто потому, что она могла любить другого мужчину.

– Иди. – Куллин встал. – Ты теперь ни какой-нибудь казарменный ребенок, и нечего тебе здесь околачиваться.

Куллин вышел, Джилл пришлось последовать за ним. Этим вечером он часто вспоминал ее слова о том, что она любит его и скучает по нему. Он подумал о том, что он будет чувствовать, когда Джилл выйдет замуж за какого-нибудь человека, которого выберет для нее верховный лорд и она уйдет жить к своему мужу. Он, наверное, не сможет видеться с ней – разве только один-два раза в году. У него даже возникла мысль просто оставить службу у Родри и вернуться назад на «длинную дорогу», где он не будет ни знать, ни беспокоиться о том, где спит Джилл, но сидя на капитанском месте за столом, за которым обедал его отряд, он знал также, что никогда не оставит своей новой должности. В первый раз за всю свою жизнь ему было что терять.

Позже, после того, как отряд вернулся в свои казармы, а знатные лорды поднялись в свои комнаты, Родри пришел к Куллину с игрой Карноик – такой красивой, каких раньше Куллин даже не видел. Игральные фигуры были сделаны из ровных гладко отполированных камней – белых и черных. Тонкая доска из черного дерева была инкрустирована перламутром с обозначением стартовых позиций и ходов. Рисунок состоял из шестнадцати переплетенных треугольников, так что даже при свете огня можно было легко различить его.

– Готов держать пари, что ты обыграешь меня, – сказал Родри.

Куллин выиграл первые три игры, снимая с доски фигуры Родри сразу же после того, как молодой лорд ставил их на доску. Ругаясь про себя, Родри начал обдумывать каждый ход, который он делал, оказывая Куллину большее сопротивление, но проиграл все же ему еще три партии. Между тем только один сонный слуга остался в зале и снова наполнил их кружки. Родри отправил его спать, перестал пить и, наконец, после еще четырех партий сыграл с Куллином вничью.

– Не хочу больше испытывать свою судьбу этой ночью, – сказал Родри.

– Это не судьба. Ты просто научился.

Куллин испытывал простое удовлетворение от этого. Они сидели здесь, два человека, спасшихся от смерти – в безопасности, в доме около огня и получали удовольствие от пива и общества друг друга. Родри сложил игру в лакированную коробку. Куллин встал и добавил еще пива. Сначала они пили молча и медленно, ожидая, пока огонь начал гаснуть и тени наполнили зал. Куллин вдруг понял, что был счастлив, а это слово никогда не имело для него раньше большого значения. Или что он был бы счастлив, если бы не Джилл, которую он очень сильно любил и хотел, чтобы она была счастлива тоже. Может быть, это было из-за пива, может – из-за позднего времени, но он вдруг подумал о ясном и простом пути, который позволит разобраться во всей этой путанице – если он сможет сделать это. Если он сможет выдержать, чтобы сделать это. Совершенно случайно Родри предложил ему вакансию, которая ему была нужна – шанс, думать о котором раньше было просто немыслимо.

– Черт побери, я хочу, чтобы Риис приехал сюда, – сказал Родри. – Может быть, он как-нибудь защитит меня. После того как восстание подавлено, моя уважаемая матушка приложит всю свою неисчерпаемую энергию для того, чтобы женить меня.

– Вам уже пора, господин.

– Я знаю – проклятый род ждет своих проклятых наследников. Ей богу, капитан, как ты думаешь, что я должен чувствовать? Как бы тебе понравилось, если бы тебя поставили в конюшню, как призовую лошадь?

Куллин громко засмеялся.

– И я знаю, что, ко всему прочему, у нее будет и лицо и характер как у самого черта. Это все ее проклятые родственники так считают, а не то, что я могу думать о ней.

– Ух. Теперь я вижу, почему жрецы всегда говорят людям, чтобы они не завидовали знатным лордам.

– И они совершенно правы. Такие люди, как я, женятся в угоду своему клану, а не по собственному желанию.

Старая пословица странным образом всплыла в мозгу Куллина, когда-то так давно запавшая в память, что он даже не мог ясно вспомнить ее. Он отпил пиво длинным глотком, размышляя о своей странной идее. Он решил не искать обходного пути и спросил напрямик.

– Скажи мне, господин, – сказал Куллин, – ты женился бы на Джилл, если бы мог?

Родри стал таким напряженным, что Куллин понял – парень боится его так же, как и Джилл. Это удовлетворило его. Простолюдин или нет, но он был еще отцом Джилл, оставался еще человеком, который решает, что она будет делать, а чего не будет.

– Я бы женился, – сказал наконец Родри. – Я клянусь тебе в этом честью Мэйлвейдов. Я никогда не хотел ничего так сильно, как жениться на ней, но я не могу.

– Я знаю.

Они пили еще несколько минут и Родри смотрел прямо ему в лицо.

– Ты знаешь, господин, – произнес Куллин, – любовница знатного лорда имеет очень большую власть при его дворе и в его клане.

Родри отдернул голову, как будто Куллин дал ему пощечину.

– Да, имеет, – прошептал Родри. – И никто не смеет также насмехаться над ней.

– При условии, что она никогда не сбросит с себя своего позора.

– Некоторые женщины не страшатся подобных вещей.

– Хорошо. – Куллин рассеянно положил руку на рукоятку своего меча. – Хорошо.

Они сидели рядом и пили, не проронив больше ни слова, пока огонь не стал таким слабым, что они с трудом могли увидеть лицо друг друга.

Тем, что Джилл больше всего ненавидела в своем превращении в женщину, была ее обязанность научиться шить. Несмотря на то, что Ловиан была богатым верховным лордом, большую часть одежды, которую носили в крепости, сделали здесь же. Ловиан была должна каждому всаднику в ее отряде и каждому слуге в ее зале две пары брюк или две юбки, или два платья в год как часть получаемой ими платы. Каждая женщина в крепости, начиная с кухарки и заканчивая Даниан или Медиллой, отдавали часть своего времени на производство этой горы одежды. Даже Ловиан шила рубашки для Родри, так же как украшенные накидки для ее квалифицированных слуг, таких, например, как бард. Так как женщина имела определенное уважение в зависимости от того, как красиво она шила, Джилл обязана была заниматься этим, но она ненавидела каждый стежок, который был ею сделан.

Утром Невин пришел в женский зал, куда имел свободный доступ из-за своего преклонного возраста и, пока она работала, развлекал ее, рассказывая сказку о таинственной стране далеко за Южным Морем. По изобилию подробностей было понятно, что он провел там много времени.

– Изучал физику, – признался Невин, когда она спросила его. – Они там знают много любопытных вещей и большинство из них очень ценные. Это очень странное место.

– Это так здорово. Я хотела бы увидеть это когда-нибудь, но, наверное, не сейчас.

– Послушай, дитя, ты выглядишь очень несчастной.

– Да. И к тому же я чувствую себя самой неблагодарной негодяйкой в мире. Ее светлость очень великодушна ко мне, и я живу здесь в большой роскоши, о которой даже не смела мечтать, но я чувствую себя, как сокол в клетке.

– Ну если точнее, то ты в ловушке.

Это было таким облегчением – услышать от кого-то слова поддержки, что Джилл чуть не заплакала. Она с раздражением бросила шитье в свою корзинку для рукоделия.

– Ну, если ты действительно ненавидишь такую жизнь, – продолжал Невин, – может быть, тебе оставить ее?

– А что я могу делать? Ездить по дорогам как серебряный клинок?

– Я не думал, но многие женщины имеют ремесло. Если я попрошу ее светлость, она оплатит твое обучение.

– А какую работу я смогу выполнять? Я ненавижу вязать или шить, а ни один мастер, делающий доспехи или оружие, не возьмет женщину в подмастерья, даже если верховный лорд скажет ему об этом.

– Есть много других ремесел.

Неожиданно Джилл вспомнила, что он был мастером Двуумера. Он был так похож на нее, ее так привлекала дружба с ним, что временами она забывала эту пугающую правду. Серый гном посмотрел на нее вверх с пола, где он развлекался, путая ее нитки, и улыбнулся ей, широко разинув рот.

Господин, – сказала Джилл дрожащим голосом. – Ты ценишь меня очень высоко, если считаешь, что я могу научиться твоему ремеслу.

– Может быть, да, а может быть – нет, но это – закрытый вопрос, если ты не хочешь этим заниматься. Я просто подумал о ремесле травника, о простой медицине, которые я знаю. Я многому научился за свою долгую жизнь, и будет просто жаль, если мои знания умрут вместе со мной.

– И ты путешествуешь везде и живешь там, где захочешь. – Вдруг Джилл почувствовала первую настоящую надежду за последнее время.

– Только так. И ты достаточно сообразительная для того, чтобы получить знания и изучить ремесло. Ловиан поймет, если ты захочешь оставить ее. Она знает, что ты будешь в безопасности со мной.

– А как же папа? Я сомневаюсь, что он позволит мне уйти с тобой. И мы все время были вместе – он и я, боюсь я не смогу оставить его.

– Конечно. Но когда-нибудь ты все равно должна будешь оставить его. – Хотя Невин говорил спокойно, эти слова ранили, как ножом.

– Ну, почему? – воскликнула Джилл. – Если я останусь здесь…

– А не ты ли только что говорила мне, что была так несчастна здесь?

– О! Да, я была.

– Тогда подумай об этом. Ты не должна решать прямо сейчас.

Невин ушел, когда она выполняла нудную работу – распутывала моток, который серый гном запутал. Джилл думала над его предложением, пока работала. Довольно странно, но ей приятнее было думать о том, что она скитается по дорогам, ведя за собой мула и заготавливает травы для фермеров, чем о том, что она выйдет замуж за какого-нибудь скучного лорда и будет жить в комфорте. Хотя будет и больно оставить Куллина, она сможет всегда вернуться и увидеть его, если она того захочет. Больше всего будет мучительно жить в крепости под одной крышей с Родри и его женой, видеть его каждый день и знать, что другая женщина будет иметь то, что станет недосягаемым для нее. Так Джилл думала этим утром о нем, как о мечте, которая никогда не сбудется. Ближе к вечеру она вышла во двор, чтобы немного подышать свежим воздухом. Родри пошел за ней следом и догнал ее возле стены между амбарами.

– Моему лорду надо быть очень осторожным, преследуя меня, – сказала Джилл. – Что, если кто-нибудь увидит тебя?

– А мне наплевать, увидят или нет. Мне надо поговорить с тобой. Давай найдем место, где нам не помешают.

– Вот как? У тебя на уме не только одни разговоры.

– И да и нет. Что из этого? – Родри улыбнулся ей так нежно, что Джилл последовала за ним, когда он обошел вокруг амбара и нашел уединенное место в углу.

– Вот что мы сделаем сейчас, – сказал Родри. – Я… – Слова, казалось, застряли у него в горле.

– Ну, – начал он снова, – ты видишь, у меня… Я хочу сказать, что разговаривать так очень холодно.

– Ты еще не произнес так много, чтобы это что-нибудь значило.

– Я знаю. Ну, это о той сделке, которую мы заключили.

– Я думаю, что это уже слишком. Я имею в виду то, что я сказала, черт бы тебя побрал.

– Положение изменилось. Я… – Он посмотрел на нее со слабой глуповатой улыбкой.

С явным раздражением Джилл пошла прочь, но он схватил ее за плечи. Когда она повернулась, чтобы вырваться, то наступила на подол своего платья и чуть не упала в его объятия. Он засмеялся и поцеловал ее. Сжал ее крепко, когда она попыталась вырваться, и поцеловал ее снова так нежно, что она обхватила руками его за шею и тоже поцеловала, прижавшись к нему, вспомнив о том удовольствии, которое обещают поцелуи.

– Оставь дверь в твою комнату незапертой на ночь, – сказал Родри.

– Дурак! Если кто-нибудь увидит тебя, новость сразу облетит всю крепость.

– Кто это может подняться к тебе среди ночи, кроме меня? – Он нежно поцеловал ее, обхватив своим ртом ее губы. – Так оставь дверь открытой.

Когда Джилл оттолкнула его, он улыбнулся ей.

– Я знаю, что ты сделаешь это, – сказал Родри. – До ночи, госпожа.

Джилл охватила ярость, вызванная одновременно и желанием и гневом. Она подобрала рукой юбки и побежала вокруг навеса. И наткнулась прямо на Куллина. Джилл громко вскрикнула, придя в ужас. Он, должно быть, все слышал и все видел. Куллин стоял, подбоченясь, и смотрел на нее так нежно, что она была совершенно уверена в том, что он побьет ее так, как не бил ни разу в жизни.

– Папа, извини, – произнесла Джилл, заикаясь.

– Как ты только можешь, флиртуешь, как продажная девка там, где каждый может увидеть тебя!

– Я не буду больше так делать. Клянусь.

– Хорошо. Для подобных вещей существует комната, или у тебя ее нет?

Голова Джилл покачнулась, как будто он дал ей пощечину. Куллин едва заметно улыбнулся и пошел, окликнув Родри, чтобы тот подождал его.

Они оба ушли, разговаривая о новых людях, поступивших в отряд.

– Так вот, что Родри хотел рассказать мне! – прошептала Джилл. – О, сама Богиня!

Джилл почувствовала предательство. Джилл долго стояла там и размышляла над этим: вместо удовольствия она ощутила измену. Куллин отдал ее Родри в любовницы так, как отдают лошадь. В этот момент она ясно представила себе, какая жизнь ожидает ее впереди: метаться между ними, любить их обоих и быть далеко от обоих. У Родри будет его жена, у Куллина – отряд. Она будет важна для них: так же, как драгоценный меч, который никогда не будет использован в сражении, а будет висеть в комнате на стене и его будут снимать иногда только для того, чтобы полюбоваться им.

– Я не смогу так, – сказала она сама себе. – Я не буду. – Зато она знала, что она хочет делать, и что будет делать. Любовь служила решеткой ее клетки и она будет держать ее, как бы Джилл не пыталась ее разрушить.

Весь вечер Джилл решала для себя вопрос, застанет ли Родри ее дверь ночью запертой, или открытой. Она решила выдержать до конца, и дать ему понять, что он должен добиваться ее и что она не будет боевой добычей, которую уступил ему ее отец. Она закрыла дверь, когда легла спать, но не могла заснуть и постепенно ее решимость исчезла, как песок под штормовой волной. Она обзывала себя сукой и потаскухой, но встала и подняла деревянную задвижку, освободив ее от скобы. Она постояла мгновение, затем снова закрыла, затем подняла задвижку и оставила ее открытой. Она сняла ночную сорочку, легла и слушала, как ее сердце колотилось в темноте. Всего через несколько минут Родри вошел к ней, крадясь в тишине, словно вор.

– Только один раз, любовь моя, – прошептал он. – Мне бы хотелось, чтобы это было при свете. Я хочу видеть твое лицо.

Джилл хихикнула и опустилась на спину на одеяла. Он разделся и лег рядом с ней. Когда его нагое тело коснулось ее, она мгновенно забыла все свои мучительные мысли о чести и измене, но сделала вид, что отталкивает его. Он схватил ее запястья и целовал ее до тех пор, пока ей не удалось высвободиться. Потом он снова схватил ее. Они боролись друг с другом, потом ласкали один другого, и, когда она не могла уже больше ждать, Джилл позволила ему одержать верх. Он придавил ее, обнял, сжав в своих объятиях, наполнил ее до боли сжигающим удовольствием – таким, что она зарыдала в его объятиях.

Так как Невин никогда не спал больше четырех часов ночью, он долго не ложился вечером, размышляя о черном мастере и его странной интриге. Он обследовал весь эфир и не обнаружил следов своего врага, а также никаких следов, которые принадлежали бы какому-нибудь другому мастеру. Он подумал, что уже достаточно поздно даже для него и собрался лечь, когда серый гном появился на столе. Крошечное создание было в ярости, беззвучно ворча и сердясь, дергая на себе волосы вверх и вниз.

– Сейчас, сейчас, – сказал Невин. – Что все это значит?

Гном схватил его за руку и дернул, как будто старался поднять его на ноги.

– Что? Ты хочешь, чтобы я пошел с тобой?

Гном закивал, что означало «да» и дернул его снова.

– Что-нибудь случилось с Джилл?

При этих словах гном подпрыгнул от злости. Невин зажег фонарь и пошел вслед за гномом, который вел его в женскую половину. Как только гном понял, что он должен идти в комнату Джилл, то сразу исчез. Держа фонарь внизу, Невин спустился в главный коридор и встретил Родри – босого, взъерошенного и необычно утомленного. Родри пискнул, как пойманный вор, и Невин схватил его, как вора.

– Дурак! – прошипел Невин.

– Я всего лишь не мог заснуть. Только глотнул свежего воздуха.

– Убирайся, парень!

Невин отвел Родри назад к своей комнате, расположенной несколькими этажами выше женских комнат, и втолкнул в дверь. Родри опустился на стул и посмотрел затуманенным взглядом. Его губы были опухшими.

– Одному богу известно как ты узнал, что я был в кровати у Джилл.

– А ты думаешь, как я узнал? Ты, дурак!

Родри вскрикнул и отпрянул назад.

– Я не собираюсь сжечь тебя в колдовском пламени, или что-нибудь в этом роде, – резко произнес Невин. – Хотя я мог бы. Все, что я хочу от тебя – это чтобы ты подумал. Ты не сможешь держать свои ночные свидания в секрете. Как говорят, прекрасные одежды не скроют большого живота. Что Куллин сделает тогда, скажи пожалуйста?

– Ничего. Мы говорили с ним об этом. И он дал мне понять, что Джилл будет моей, пока я буду так обеспечивать ее, как того заслуживает любовница знатного лорда.

Невин ощутил себя человеком, который размашистым жестом выхватил меч и только тогда обнаружил, что он держит в руке одну рукоятку.

– Правда. Я тоже не мог поверить свои ушам. – Родри посмотрел недоуменным взглядом. – Но он сказал. Я клянусь тебе, что всегда буду хорошо содержать ее. Боже мой, Невин, неужели ты не можешь понять, как сильно я люблю ее? Ты тоже был когда-то молодым. Неужели ты никогда сильно не любил женщину?

Невин оставался безмолвным: по злой иронии судьбы он любил, и ту же самую женщину. Невин бесцеремонно вытолкнул наследника на должность верховного лорда из своей комнаты и закрыл за ним дверь. Он сел на стул и машинально гладил пальцами неровный край деревянного стола. Появился гном Джилл. Он улыбался и кланялся.

– Прости меня, мой друг, – сказал Невин. – Ты должен смириться с этим так же, как я смирюсь.

Гном свистнул и исчез. Невин был очень удручен. Она ушла от него в этой жизни, так же, как уходила во многих других. Он был уверен в этом. Все забавы и кризисы большого двора заполнят ее ум и время; ее скрытые способности знающего Двуумер исчезнут. Хотя жена Родри должна будет признать его любовницу, она вскоре возненавидит Джилл, когда подданные будут оказывать уважение Джилл, а не ей. Борьба станет явной, когда Джилл родит пару бастардов и Родри будет стараться сделать так, чтобы они заняли хорошее положение. Родри, конечно, тоже будет любить детей Джилл, что сделает ненависть его жены к ней еще больше. Все это не оставит места для пророчества.

Первым желанием Невина было оставить крепость этой же ночью и уехать подальше. Но Джилл нуждалась в нем. На мгновение Невин почувствовал что-то очень странное, он даже не знал, что с ним произошло. Вдруг он понял, что впервые за сто лет он плакал.

Когда миновало десять дней без единого слова от Рииса, Ловиан была в такой ярости, что отбросив формальности, послала к нему гонца. Хотя она внимательно составила послание в смиренных и уважительных выражениях, по существу она сказала ему, что все ее подданные будут волноваться до тех пор, пока он не предпримет что-нибудь.

Когда писарь читал это письмо раздраженным подданным, они одобрили его.

– Я сочувствую вам, господа, – сказала им Ловиан. – Посмотрим, смогут слова матери побудить гвербрета к действию.

Ловиан оставила их обсуждать письмо и поднялась в женский зал. Еще ребенком она играла там рядом со своей матерью и хорошо знакомая комната служила еще и убежищем, даже в том случае, если бы она была лордом, а не госпожой крепости. Когда она вошла, увидела Даниан, которая пыталась помочь Джилл в ее шитье.

– Принести ее светлости немного вина?

– Все, что угодно, лишь бы не заниматься этим проклятым шитьем? – сказала Ловиан, улыбаясь. – Ты можешь отложить его, если хочешь, Джилл, но я правда ничего сейчас не хочу.

Джилл с такой радостью бросила свою работу в корзинку для рукоделия, что Ловиан и Даниан дружно рассмеялись.

– Послушай, Данн, – сказала Ловиан, – сейчас самое время нам подумать о том, чтобы женить Родри.

– Правильно, – ответила Даниан. – Я думала о младшей дочери гвербрета из Каминуэйра. При том, что Риис и Родри постоянно враждуют между собой, было бы мудро укрепить связь между верховным лордом и гвербретом другого поместья.

– Сейчас подходящий момент, она – уравновешенная девушка.

Джилл затаилась, как преследуемое животное. Она вдруг вспомнила, что Ловиан замечала все до мелочей.

– О, Джилл, моя дорогая, – сказала Ловиан. – Уж не влюблена ли ты в моего несчастного сына?

Вместо ответа Джилл залилась алым румянцем.

– Бедное дитя, – сказала Ловиан. – Хотя ты мне очень симпатична, но Джилл, я никогда не позволю тебе выйти замуж за Родри.

– Я более чем уверена в этом, ваша светлость, – ответила Джилл, стараясь контролировать каждое свое слово. – Кроме того я не сомневаюсь в том, что Родри будет плохим мужем для своей жены.

Это было так точно подмечено, что Ловиан была поражена.

– Я рада, что ты такая здравомыслящая девушка, – заметила Ловиан.

Ловиан и Даниан обменялись взглядами и затем сменили тему разговора. Позже, отправив Джилл на прогулку, они обсудили этот вопрос и пришли к выводу, что независимо от того, может Джилл шить или нет, Джилл очень хорошо подходит ко двору. Хотя в открытую не было сказано ни одного слова, они теперь знали, кто был любовницей Родри, следовательно, они могли подбирать ему жену.

Так как Ловиан знала, что Невин проявлял интерес к Джилл, она решила, что лучше всего обсудить это дело с Невином наедине. Как она и предполагала, Невин был разочарован, но он, казалось, смирился.

– В конце концов, – сказал Невин, – я буду часто видеть ее в твоей крепости.

– Конечно.

– Послушай, Ловва! Ты подумала о том, что я, старый баран, потерял голову из-за молодой овцы.

Ловиан почувствовала, что щеки ее покраснели, но Невин был так увлечен, что не обиделся.

– Я уверяю тебя, – продолжал он. – Что я вполне сознательно долгие годы держал это в себе. Я люблю Джилл, но больше всего меня интересует в ней ее природный талант, благодаря которому она может стать мастером Двуумера.

– Конечно! Это очень странно, но трудно поверить в то, что ты знаком с Двуумером, и что вообще существует Двуумер. Но я сама здесь видела, как к Джилл пришло видение.

– Ну, ума не приложу, почему это так трудно понять. Я слышал твоего барда, сложившего хвалебную песню о войне. Он рассказывал очень верно о том, что произошло. Ты думаешь, кто-нибудь поверит хоть слову, скажем, через пятьдесят лет?

– Они не поверят. Типичная бардовская песня, скажут они, полная лжи и фантазий. И ты знаешь, может быть, это даже лучше.

Через три дня пришло, наконец, послание от Рииса. У Ловиан было странное предчувствие в отношении письма, и она решила ознакомиться с ним в одиночестве, прежде чем читать вслух в открытом зале. И правильно поступила.

«Госпожа моя Матушка, – писал он. – Прости меня за задержку и невнимание к твоим важным делам. Я расследовал дело об этой войне, во всяком случае, доклад лорда Родри был весьма точным. Я вызываю его и его сторонников в крепость Абервин, чтобы они предоставили мне общий план их действия. Я, конечно, приглашаю тебя приехать пообедать, и мы сможем уладить и другие дела тогда. Твой смиренный сын Риис, гвербрет Абервина».

– Тварь, – сказала вслух Ловиан. – Ты на самом деле сын Тингира, разве не так?

Невин был очень доволен, когда Ловиан предложила ему сопровождать ее в поездке в Абервин. Он даже позволил ей предложить ему новые рубашку и штаны, так что он мог сойти за одного из ее советников, не привлекая к себе внимания. Ловиан взяла с собой Джилл, Даниан, писаря, несколько слуг и еще Куллина в качестве капитана почетной гвардии, состоящей из двадцати пяти всадников: пятнадцати – для нее и десяти – для Родри, как полагалось им по рангу. Ловиан злобно заметила, что Риис очень хорошо может прокормить часть ее домочадцев после того, как по его милости ее подданные питались у нее так долго.

– Я удивился, что ты взяла с собой Джилл, – заметил Невин. – Она не привыкла к большим дворам с их интригами.

– Ну, ей действительно пора начинать привыкать, – ответила Ловиан. – Кроме того, если она будет там, Родри будет держаться спокойнее.

Невин хотел было заметить, что беспокоится за Куллина, если Джилл будет представлена как любовница Родри, но остановился – просто потому, что капитан, казалось, не имел возражений против такого положения дочери. С сожалением Невин должен был согласиться с тем, что его надежды не оправдались. Он надеялся, что страх перед отцовским гневом удержит Джилл дальше от Родри и она будет свободной для того, чтобы изучать Двуумер. За ночь до того, как они выехали в Абервин, Невин решил отыскать Куллина и обнаружил его в своей комнате в казарме. Одетый в новую рубашку, украшенную изображением красных львов, Куллин сидел на кровати и чистил свой меч при свете фонаря. Он радушно встретил Невина и предложил ему единственный в комнате стул.

– Я только на пару слов, – сказал Невин. – По одному очень деликатному делу.

– Могу поспорить, что ты имеешь в виду Джилл.

– Точно. Признаюсь, я был очень удивлен, что ты позволяешь ей делать то, что она делает.

Куллин посмотрел на лезвие меча, нашел несколько неотчищенных пятен и начал тереть их тряпкой.

– Я думал, тебя это меньше удивит, чем остальных, – сказал он наконец. – Ты – единственный, кто знает, почему я должен позволить ей это.

Когда он посмотрел вверх, прямо Невину в глаза, Невин был восхищен им впервые за четыреста лет. Все высокомерие, которым щеголял Гиррейнт, переходило из поколения в поколение, превратившись в конце концов в истинную человеческую гордость, которая стала сущностью его жизни.

– Существует много других заслуг, кроме боевой славы, – произнес Невин. – Ты имеешь то, что ты заслужил.

Пожав плечами, Куллин положил меч на кровать.

– Кроме всего, – сказал он, – Джилл поступила очень хорошо, разве не так? Ее жизнь будет лучше, чем та, которой я мог бы добиться для нее. Даже если бы я получил выкуп за лорда, какого мужа смог бы я найти для нее? Какого-нибудь ремесленника, или владельца таверны, может быть. И кем бы она была, выполняя всю жизнь тяжелую работу? Для дочери серебряного клинка она добилась многого – это очень высокое положение.

– Да, действительно, – согласился Невин. – Я никогда не думал об этом в таком плане.

– Конечно, ты не думал. Как там в старой поговорке? Добродетель дороже богатства? Я бы скорее перерезал Джилл горло, чем позволил бы ей превратиться в шлюху, но когда ты едешь «длинной дорогой», то начинаешь понимать, что не будешь слишком заботиться о таких незначительных нюансах, как добродетель. Ей богу, я сам продавал собственную честь тысячу раз, и даже больше. Кто я такой, чтобы судить и презирать ее?

– Ну, по правде говоря, немногие люди могли бы так говорить о своей единственной дочери.

Куллин пожал плечами и снова взял меч, затем провел мозолистой ладонью по желобку лезвия.

– Я скажу тебе что-то, о чем я молчал девятнадцать лет, – произнес Куллин. – Ты думал когда-нибудь о том, как я дошел до проклятого серебряного клинка?

– Часто. Но боялся спрашивать.

– Я был всадником в отряде гвербрета из Кермора. – Куллин едва улыбнулся. – Там была одна девушка, которую я полюбил. Она прислуживала за столом в большом зале. Это была мать Джилл, ее звали Сериан. И другой парень полюбил ее тоже. Мы подрались из-за нее, как собаки из-за кости. Она дала понять, что выбирает меня. Но этот парень, черт, я забыл, как его звали, ну да все равно – так он не поверил ее словам и продолжал увиваться вокруг нее. Однажды он набросился на меня, когда я сказал ему что-то насчет этого. Я тоже бросился на него и убил его, – голос Куллина умолк, он посмотрел на меч, лежавший у него на коленях. – Прямо там, в казарме гвербрета. Его светлость чуть не повесил меня, но капитан вмешался, сказав, что тот напал на меня первым. Потом Его светлость выгнал меня со службы. Моя бедная Сериан настояла на том, чтобы я взял ее с собой. – Куллин снова посмотрел на Невина. – Знаешь, тогда я поклялся, что никогда не убью другого человека из-за женщины.