Дэвери, 698

И бард призывает свою музу не только для того, чтобы восхвалить своего лорда, но и вспомнить все великие деяния его и всех великих людей его клана, по их повелению. Ибо если люди не знали бы о человеке ничего кроме имени его отца, тогда бы дети раба и гвербрета были бы равны. И потому ни мужчине, ни женщине не должно подымать руку на барда…

Эдикты короля Брана

Река Нер текла медленно, журча солоноватой коричневой водой под жарким солнцем, омывая пересохшую траву, росшую на ее берегах. Раздетый до пояса старый травник вел нетерпеливых коров вниз к воде. Гверан стоял на берегу и смотрел, как они пили грязную воду. На поле, по которому протекала река, росла чахлая пшеница. Если засуха не кончится, фермеры останутся без урожая. Гверан без надежды посмотрел на небо: небосвод был голубой и, как назло, без единого облачка. Хотя он вышел в поле погулять и заодно поработать над сочинением своей песни, Гверан знал, что был чересчур взволнован для такой работы. Если погода не переменится, долгая голодная зима грозит ему, его семье и всем, живущим на многие мили вокруг. Он отвернулся от реки и пошел назад, в крепость клана Белого Волка. Небольшая крепость была окружена земляными укреплениями и располагалась на вершине невысокого холма. Внутри бревенчатой изгороди возвышалась квадратная каменная башня. Проемы ее окон выглядели, как глазницы над пыльным двором. Двор дремал под горячим солнцем, если не считать нескольких жужжащих сонных мух. Гверан поспешил в большой зал, в котором благодаря стенам сохранялась благодатная прохлада. Возле пустого камина у стола для знати сидел лорд Мароик. С ним были два жреца из Храма Солнца, одетые в длинные белые туники. На них были золотые ожерелья, их недавно побритые головы блестели. Когда Гверан встал на колени, главный жрец Обин чуть заметно улыбнулся, его глаза резко сузились под опухшими веками. Гверан почувствовал тяжесть. Было во взгляде жреца что-то такое, почти нечеловеческое, пронзающее насквозь, вызывающее приступы леденящего ужаса, от чего нестерпимо хотелось скрыться, отгородиться невидимой стеной, но парализованная воля оказывалась не в силах сопротивляться этому. Немногие выдерживали этот пристальный, проникающий вглубь взгляд. Лорду Мароику было около тридцати. У него было цветущее лицо, светлые волосы и усы были тоже светлыми. Он остановился на полуфразе и повернулся к Гверану. Тревога Гверана усилилась.

– Я думал, ты сразу же вернешься, – сказал Мароик. – Я не думаю, что бард может вызвать дождь.

– Но мне хотелось бы попробовать, – сказал Гверан. – Думаю, что только его святейшество может сделать это.

– Его светлость и я только что обсуждали это, – сказал Обин. – Мы считаем, что надо принести лошадь в жертву богам.

– Не сомневаюсь, что такая жертва должна удовлетворить Великого Бела.

Обин согласился с ним. В это время его молодой компаньон жадно смотрел на флягу с пивом, стоявшую на столе.

– Вопрос в том, почему Бел так сердит на нас, – сказал напоследок Обин. – Жертвы может оказаться недостаточно, если проклятие распространяется и на землю.

– А что думает его святейшество, о причине проклятия? – спросил Гверан.

– Его святейшество не знает. – Обин улыбнулся тонкими губами. – Жрецы могут читать знаки будущего, но только барды могут читать прошлое.

Гверан резко вздохнул, поняв то, о чем Обин спрашивал его: это ритуал Открытия Колодца, когда бард может перенестись в прошлое и разговаривать с духами давно умерших. Ему хотелось отказаться, но если не будет урожая, бард и его семья могут умереть, и не только они.

– Бард может попробовать прочитать прошлое, ваше святейшество, – сказал Гверан. – Я могу увидеть только то, что моя муза покажет мне. Я постараюсь помочь. Будете свидетелями?

– Буду, и с удовольствием. Сегодня ночью?

– А почему бы и нет? – нехотя пожал плечами Гверан.

– Когда взойдет луна, я приду в храм.

Гверан поднялся в свои комнаты на третьем этаже башни, чтобы отдохнуть перед суровым испытанием. Две комнаты были расположены в центральной части и выходили на спиральную лестницу. Одна – для его детей, вторая – для него с женой. В ней было много подарков, которыми лорд Мароик одаривал своего барда: тяжелая кровать, занавешенная узорчатым пологом, сундук, стол с двумя стульями, и небольшой ковер. На столе стояли две арфы. Внизу были еще маленькая прямая арфа, которую кладут на колени, и высокая, изрядно тяжелая напольная арфа для торжественных приемов. Гверан щипнул несколько струн и улыбнулся, услышав нежно прозвучавшее эхо. Услышав этот звук, его жена Лисса вошла через дверь детской комнаты. Она была привлекательной женщиной с вороными черными волосами и голубыми глазами. Но самой большой ее красотой был голос – мягкий, нежный, звучавший весело, словно ветер в листве деревьев. Своим голосом она и пленила Гверана в первый же раз, когда он услышал его почти десять лет назад. Она была пятнадцатилетней девочкой, а он в свои двадцать пять решил наконец жениться после долгих лет учебы.

– Это ты, моя любовь? – спросила Лисса. – Жрецы все еще в зале? Я поднялась сюда, чтобы уйти от них.

– Ох, они ушли. Я должен пойти в храм сегодня ночью, поработать с ними. – Лисса замерла от удивления, ее мягкие губы раскрылись. Смеясь, Гверан взял ее руки в свои.

– Ничего страшного, – сказал он. – Они не собираются положить меня на алтарь, как это делали во времена Рассвета.

– Я знаю. Ну, хватит о жрецах. Ты хочешь поспать? Я заберу мальчиков, если ты ляжешь.

– Спасибо. Так действительно будет лучше.

Этим вечером Гверан спешно поужинал. Как только стемнело, он привел своего старого мерина из конюшни и неторопливо выехал по темной сумеречной дороге. Высоко в опаловом небе полная луна висела над горизонтом, освещая своим серебристым светом лес и фермы. Было очень жарко, как днем. Деревня Блэйсбир находилась в четырех милях от крепости. Кучка круглых домов, окруженная стеной, примостившаяся рядом с огороженным общинным пастбищем. В дальнем конце пастбища стоял храм, построенный из дерева и крытый соломой. Он был расположен в небольшой дубовой рощице. Когда Гверан ввел в нее своего коня, молодой жрец вышел к нему навстречу, двигаясь на ощупь. Он взял у Гверана поводья.

– Я отведу его в конюшню, – сказал жрец. – Его святейшество ожидает в храме.

В стороне от небольшой круглой гробницы свечные фонари золотистым светом освещали каменный алтарь. Завернутый в длинный белый плащ, предназначенный для ритуальной службы, Обин стоял у алтаря, подняв руки к статуе бога. Статуя была вырезана из простого дубового ствола, кора которого еще висела, отстав от древесины, и отдаленно напоминала человека. Голова была тщательно обработана. Большие проницательные глаза смотрели вниз, изящные руки держали за деревянные волосы две деревянные головы.

– Подходит храм для работы? – спросил Обин.

– Да, подходит, – ответил Гверан. – Если бог позволит моим богиням разделить с ним свое жилище.

– Я не сомневаюсь в том, что Великий Бел позволит все, что поможет нашим людям. – Глаза Обина заморгали. – Ведь он, прежде всего, лорд всех богов и богинь.

Гверан улыбнулся и опустился на колени перед стопкой пергаментов. Он развернул их и расстелил, как постель, затем спиной лег на них и скрестил руки на груди. Он заставил себя расслабиться. Обин опустился на колени у его ног. Старик двигался медленно и с трудом, пока садился.

– Сможет его святейшество простоять здесь на коленях всю ночь? – спросил Гверан.

– Его святейшество сможет сделать все, что должно быть сделано.

Гверан поднял взгляд на потолок и стал наблюдать за тем, как пляшет пламя свечи. Надо много времени, чтобы выполнить этот ритуал. Для того чтобы вызвать дух древнего барда клана Белого Волка, разбираясь в запутанной родословной Мароика. Гверан замедлял свое дыхание до тех пор, пока он не достиг ощущения, как будто плывет, отдыхая на мягких облаках. Тени от свечей плясали на потолке, подбрасываемые только тихим размеренным дыханием старого жреца. Доведя себя до точки засыпания, Гверан начал декламировать в темноте, бормоча в такт своему дыханию. Он говорил медленно, прочувствованно, проговаривая каждое слово своей «Песни прошлого»:

Я был пламенем, горящим в огне
Я был зайцем, прячущимся в шиповнике
Я был каплей, бегущей с дождем
Я был косой, срезающей колосья
Топор и дерево
Корабль и море
Все, что живо
Чуждо мне.
Я был нищим, просящим еду
Я был заколдованным стальным клинком…

На этих словах он увидел ее, Агвин, Белую Леди с белым лицом и губами, красными, как спелые ягоды, и иссиня-черными волосами. И он не знал, где видит ее: в своем уме, или наяву в темноте; но он видел ее так же ясно, как потолок храма. Она улыбнулась ему, перебирая пальцами свои волосы, и кивала ему, подзывая.

Тени от пламени свечи попали в луч лунного света и поблекли, окружив его пучком белого света. Он слышал свой голос, но слова были неразборчивыми. Последним, что он видел, был жрец. Затем Гверан ясно увидел себя гуляющим среди белых берез. Маленький клочок поросшей травой земли, три тоненьких деревца, серая каменная стена колодца – все было таким ясным и убедительным для него, как храм, в котором он находился, но со всех сторон от этого тянулась белая пустота, заполненная странным туманом. Агвин сидела на краю колодца и смотрела на него с едва заметной улыбкой.

– Ты все еще мой верный слуга? – спросила она.

– Я твой раб, моя госпожа, – сказал Гверан. – Я живу и умираю по твоему желанию.

Она казалась довольной, но с ней трудно было разговаривать, потому что вместо глаз у нее были две мягких сферы опалового тумана.

– Что тебе от меня надо? – спросила она.

– Дождь отказывается упасть на нашу землю, – сказал Гверан. – Ты можешь открыть мне, почему?

– И что я должна буду делать с дождем? – спросила она.

– Ты – мудрое существо, сверкающее в ночи, сердце энергии, золотой свет, моя единственная любовь, мое настоящее удовольствие.

Она улыбнулась и повернулась, чтобы посмотреть вниз в колодец. Гверан слышал мягкое журчание и плеск воды, как будто колодец превратился в широкую реку.

– Там было убийство, – сказала она. – Но не проклятие. Это была месть. Спроси его сам.

Она ушла. Березы зашелестели при ее невидимом движении. Гверан ждал, пристально всматриваясь в белый туман, слегка окрашенный то там, то здесь радугой, как перламутр. Из тумана вышел едва видимый человек, как корабль увиденный с туманного берега. Гверан окликнул его. Он подошел – молодой воин, светловолосый, со смеющимися голубыми глазами и улыбающийся так, словно на его груди не была видна рана от удара мечом. Сплошной струей кровь сочилась и текла по его груди, исчезая перед тем, как упасть к его ногам. Видение было таким отчетливым, что Гверан закричал. Воин смотрел на него, и улыбка его была ужасна.

– Из какой ты страны? – спросил у него Гверан.

– Земля Вепря принесла меня и забрала назад. Я отдыхаю, потому что мой брат снес с плеч голову моему убийце.

– И этой мести было достаточно?

– Было ли? Спроси себя, – призрак захохотал. – Было ли?

– Кто ты? – спросил Гверан.

– Ты не помнишь? Ты не помнишь этого имени? – смех становился громче и громче, затем расплывшись, призрак закружился, отбрасывая тень на туман, красное пятно стало белым, затем он ушел. Остался только туман и тихий шелест ветра. Из тумана донесся голос Агвин.

– Он был отомщен, – сказала она. – Прими предостережение.

Ее голос смолк. Туман стал густым и холодным, окутывающим Гверана кругом, душащим его то здесь то там, словно гонимый ветром листок. Ему казалось, будто он бежит, потом скользит, а затем – падает далеко вниз. Тени от свечей потускнели. Обин вздохнул и распрямил свою спину.

– Ты вернулся? – спросил он. – Осталось два часа до рассвета.

Гверан, трясясь от холода, сел и попытался заговорить. Его живот сжался от страха. У него кружилась голова. Обин крепко схватил его за руки.

– Ради бога, – прошептал он, – дайте мне немного воды.

Обин дважды хлопнул в ладошки. Два молодых жреца принесли две деревянные чашки. Обин завернул Гверана в свой плащ, затем дал ему выпить сначала воду, а потом подслащенного медом молока. Вкус еды сразу же вернул Гверана назад, в этот мир.

– Дайте ему еще немного хлеба, – сказал Обин. Гверан жадно ел хлеб, запивая его молоком, пока не вспомнил, что он находится в храме.

– Простите меня за то, что я занимаюсь здесь этим, – сказал он.

– Не надо извиняться, – сказал Обин. – Вы помните видение?

Окровавленный призрак снова проявился в памяти Гверана.

– Да, – ответил Гверан, дрожа. – Как вы это истолкуете?

– Это было действительно убийство. К тому же, это случилось, когда я был еще совсем мальчишкой, но у меня сохранилось кое-что в памяти. Ты видел лорда, это был Карил? Я сейчас не помню, но он был главой Клана Вепря, жестоко убитый Соколами. И действительно, как сказала твоя Белая Леди, он был отомщен дважды. Боги восстановили справедливость, и я не вижу причин, из-за которых Великий Бел мог бы так разгневаться.

– Ну, тогда над нашей землей не висит проклятие, потому что это все, что моя госпожа открыла мне.

– Это так. – Обин кивнул в знак согласия. – Мы принесем в жертву лошадь, когда луна пойдет на убыль.

До восхода солнца Гверан отдыхал в храме. Хотя он был очень утомлен и зевал, сон не приходил к нему. В его мозгу проносились обрывки видения. Потом он видел пятна белого тумана, а потом просто бормотал сам с собой. Этот ритуал всегда так покидал его. Хотя некоторые барды всегда проявляли интерес к этим белым странам с их чудесами, Гверан чувствовал к этому сильное отвращение, основанное на здоровом страхе навсегда потерять себя в вихре тумана. Поэтому, когда он думал над этим обычным видением, ему показалось, что оно адресовано к нему: он знал этого убитого лорда, знал его как своего брата.

Было ли это действительно местью? – думал он. – Да, действительно, это так.

Когда бледные лучи восходящего солнца заглянули в окна храма, Гверан отбросил прочь непонятные мысли и отправился за лошадью, готовясь в обратный путь.

Гверан спал все утро, вернее, старался уснуть. В комнату кто-нибудь входил все время: то один из детей убегал от служанки, то Лисса проходила за своим рукоделием, то паж пришел, посланный лордом для того, чтобы убедиться в том, что бард отдыхает. Наконец служанка Каса, казавшаяся более рассеянной, чем обычно, прокралась в поисках чистых штанов для одного из мальчиков. Когда Гверан сел и начал ее ругать, она, хныкая, попятилась назад. Ее большие голубые глаза были полны слез. Ей было только пятнадцать.

– О, боже мой, прости меня, – сказал Гверан, обращаясь к Касе. – Беги и скажи своей госпоже, что ее ворчливый муж отказался впасть в зимнюю спячку, и принеси мне хлеба и эля, хорошо?

Каса поспешно отступила, сделав неуклюжий реверанс. Только она успела закрыть за собой дверь, мальчики вбежали, крича:

– Папа, папа, папа, – и забравшись на кровать, бросились в его объятья.

Гверан обнял каждого из них и посадил на край кровати. Ему расхотелось спать. Адерун, которому было всего семь, был худеньким невысоким мальчиком с темными глазами и светлыми волосами. Младшему было два с половиной года, он был круглолицым, жизнерадостным, и всегда (или это так только казалось) бегал по округе полуголый.

– Акерн, – сказал Гверан, – где твои штаны?

– Вет, – ответил малыш.

– Это означает «вот», папа, – пояснил Адерун.

– О, мой бог, – сказал Гверан. – Я думаю, мама отмоет тебя перед тем, как ты отправишься спать.

– Разумеется, дорогой, – сказала Лисса, входя в комнату. – Если ты не будешь придираться к Касе, она оденет малыша хоть сейчас.

Гверан мягко кивнул, признавая свою вину. Обрывки сна и видения всплывали в его памяти. Ему захотелось сочинить об этом песню, слова уже почти слетали с его губ. Лисса села рядом с ним, вся семья была в сборе.

– С Касой случилось что-нибудь? – спросил Гверан. – Она стала очень обидчивой последнее время.

– Она думает о парне, – ответила Лисса.

– Неужели? О ком же?

Лисса многозначительно посмотрела на Адеруна, чьи маленькие ушки уже приготовились слушать, и заговорила о другом. Сразу же после завтрака Гверан отправился побродить по лугам. Он брел бесцельно по степи, не выбирая направления и смутно представляя себе, где находится, и работал над сочинением своей песни.

Он будет произносить ее отрывки вслух, подбирая слова, заменяя одно другим, работая над каждой строчкой до тех пор, пока она не станет безупречной. Строфа за строфой, он запомнит ее наизусть, цепочкой соединяя в своей памяти образы и аллитерации. Он никогда не запишет ее. Если бард научится читать или выучит хотя бы названия букв, муза покинет его. А без нее он никогда больше не сможет сочинять песни. Гверан вернулся в крепость на закате, когда его мозг наконец совсем успокоился.

Слуги и всадники сидели по всему двору, выйдя подышать чуть остывшим сумеречным воздухом. Они тихо разговаривали между собой, отдыхая после долгого жаркого дня. Проходя по двору башни, Гверан увидел Касу, сидящую на краю кормушки для лошадей и хихикающую с одним из всадников. Вспомнив намек Лиссы о том, что ее мысли заняты мужчиной, Гверан остановился, чтобы посмотреть на того парня. Он оказался светловолосым, с голубыми глазами и высокими скулами южанина – в общем, внешне во всех отношениях он выглядел хорошо. Казалось, что Каса была без ума от него, всадник же слушал ее щебетание молча и неохотно и это было удивительно, потому что Каса была красивой девочкой с густыми светлыми волосами и нежными очертаниями. Хотя Гверан предпочитал не вмешиваться в это, жена была обеспокоена, и вот по какой причине: всадники имели привычку сначала погулять со служанкой, а потом отказаться жениться на ней, когда она была уже беременна. Гверан обошел двор, пока не нашел наконец капитана отряда Дорина. Он праздно сидел на маленькой скамеечке и наблюдал за тем, как угасали сумерки. Гверан сел рядом с ним.

– Что это за новый всадник появился в отряде? – спросил Гверан. – Южанин, от которого служанка моей жены потеряла голову?

Дорин понимающе ухмыльнулся.

– Его зовут Таник, – ответил он. – Он приехал сюда совсем недавно и его светлость принял его в отряд. Он хорошо владеет мечом, а это все, что принимается в расчет.

– Принимается? – Гверан поднял брови.

– Да, конечно, он странный парень, – согласился Дорин, – он держится особняком и совершенно спокоен, когда сражается. Все в ужасе от того, как хладнокровно он убивает – безо всякой жалости. Когда мы делали набег на стадо коров лорда Кениса, Танно был такой же хладнокровный, как в бою.

Упоминание о коровьем набеге напомнило Гверану, что он должен сочинить о нем песню. Баллады о набегах он любил меньше всего. Этот последний набег заслуживал внимания как часть вновь вспыхнувшей кровной вражды между кланом Белого Волка и лордом Вепря – соседом с Севера.

– Я не уверен, что этот Танно думает о честной женитьбе, – сказал Гверан.

– Ах, черт возьми, попробуй удержи маленькую Касу от него подальше, если сможешь, – сказал Дорин ухмыляясь. – Он летает в одиночку, этот Таник. Один из парней начал называть его Соколом только в шутку, но это прижилось. Я думал, это вызовет недовольство, но Танно только улыбнулся и сказал, что это ему подходит.

– Да, но мать Касы из хорошего рода, и она оставила дочь на мое попечение. Если ты хочешь оказать барду услугу, поговори с этим Соколом, хорошо? Скажи ему, пусть гоняется за другой полевой мышью.

– Кто откажется от покровительства барда? Я поговорю.

Решив этот неприятный вопрос, Гверан отправился назад в башню. Его мысли опять вернулись к коровьему набегу. Он легко сможет составить балладу из кусков стандартных хвалебных строк, взяв их из других песен. Надо только вставить другие имена, решил он сам для себя, ни один из этих пьяных увальней наверняка не знает ни одной песни.

Рано утром, пока было еще прохладно, Таник вынес во двор свое седло, тряпку, мыло и положил все это около колодца. Он принес себе ведро воды, затем сел чистить свое снаряжение. Хотя другие всадники делали это в специальном помещении, он предпочитал быть один, там, где было тихо. Он болезненно сознавал то, что был новичком в отряде. Дорин прогуливался по двору и подошел к нему как раз тогда, когда тот взял мыло. Наклонившись над Таником, произнес:

– Хочу поговорить с тобой, парень.

– Конечно, капитан. Что-нибудь случилось?

– Нет пока, и не должно произойти. Что ты думаешь о маленькой служанке барда? Нашему Гверану не нравится, что ты крутишься вокруг нее.

– Это она крутится вокруг меня, капитан. Насколько я убедился, она глупая маленькая сучка.

Дорин расценил эти слова по-своему. Таник, хоть и говорил чистую правду, но считал, что ему не доверяют просто потому, что никто не доверял ему.

– Удивлен, услышав это от тебя, – сказал Дорин. – Я боялся, что ты уже положил ее на солому. Видно, она плохо старается.

– Она действует мне на нервы. Болтает без умолку.

– Ну, мужчина может удержать ее тем же образом – заняв разговором.

– Конечно. Если ты ее хочешь, ты ее завсегда трахнешь.

Пожав плечами, Дорин встал, положил руки на бедра и стал рассматривать седло.

– Ну так вот, – сказал напоследок Дорин, – если ты не хочешь нажить неприятностей, сделай так как хочет бард – оставь ее в покое.

Дорин направился к казарме. Таник опять начал чистить седло.

«Что этому барду от меня надо? – думал он. – Эта дрянная маленькая чирикалка только и делает, что болтает без умолку».

Он соблазнился общением с Касой, преследуя свои цели: он уже приготовился начать свою опасную игру. Он действовал медленно, поджидая удобного случая, постоянно держа под наблюдением жену барда. Усилия Таника вознаграждались теми несколькими минутами, когда Лисса проходила мимо. Она со своими мальчиками зашла в конюшню. Таник сидел на корточках и рассматривал ее. Было что-то такое в Лиссе, в мягком покачивании ее бедер при ходьбе, в том, как она улыбалась, вскидывая голову, в ее глазах – такое, что обещало многое в постели, в отличие от испуга молоденькой девчонки. Смотреть на нее было более чем приятно, это доставляло Танику огромное удовольствие. И он удивлялся, как ей не было скучно с мужем, который был намного старше ее.

«Чего этому барду нужно? – подумал Таник. – Мы еще посмотрим».

Днем Таник выбрал себе место для наблюдения за Лиссой. В то время, когда она обедала вместе с мужем. Лорд, его семья, камергер и бард ели за столом для знати, стоявшим рядом с камином. Таник занял место за одним из столов для всадников, откуда ему было хорошо видно Лиссу. Во время еды она больше заботилась о детях, чем о муже, который, казалось, витал где-то в облаках, рассеянно откусывая хлеб и глядя в пространство. Это подтолкнуло Таника к тому, чтобы попытаться найти возможность поговорить с Лиссой наедине. Один из всадников толкнул его локтем в бок.

– Что все это значит? – спросил он Таника. – Ты так смотришь на нее, словно выслеживаешь самку в лесной чаще, мой друг.

– Что толку охотиться за самкой, если у оленя нет рогов?

– Оленю они и не нужны, если есть лесник, охраняющий дичь от браконьеров, лорд Мароик выгонит тебя, если ты залезешь своим большим пальцем в пиво барда.

– Неужели? – Таник повернулся, тупо глядя на него. – А ты что, побежишь к капитану с докладом?

Парень ретировался, мотнув головой «нет». Таник занялся своей едой. Не надо объяснять то, что так очевидно. Если он хотел Лиссу, ему надо бороться за то, чтобы получить ее, но тогда он использует для борьбы все средства, которые сочтет нужными.

«Ничего во всей моей проклятой жизни не давалось мне легко, – подумал он. – Наверное, не стоит сейчас это затевать».

Жаркий летний день подходил к концу, когда Невин въехал в деревню Блэйсбир, принадлежавшую лорду Мароику. Она была очень маленькой: небольшая кучка домов и закопченная кузница. Не было даже таверны. Поэтому ему пришлось искать, где бы он мог остановиться. Невин приехал сюда для того, чтобы попытаться изгнать засуху. Но для этого требовалось довольно много времени. Можно было, конечно, остановиться в лесу, но это для него было тяжеловато. После пятидесяти лет, проведенных в дороге а качестве странствующего лекаря, он постарел, закостенел, быстро уставал и, главное, ему надоело его постоянное одиночество. Около деревенского колодца стояли с ведрами в руках три женщины, болтая между собой. Когда Невин проходил, ведя за собой мерина и мула, они приветственно улыбались ему, приветствовали его, глядя на него с нескрываемым любопытством. Узнав, что он лекарь, они стали еще приветливее.

– Мы рады вас видеть, – сказала одна из них. – Вы надолго к нам, хороший господин?

– Я еще не решил, – ответил Невин. – Мне надо обследовать здесь луга и лес – есть ли там целебные травы. Вы не подскажите, у кого я мог бы остановиться? Я заплачу, конечно.

Все трое сначала подумали, потом вслух перебрали все дворы и, наконец, пришли к выводу, что комнаты нет.

– Погодите-ка, – сказала одна из них, – у Банны есть небольшой сарай за домом.

– Она говорила, что не хочет и слышать о бедняках, – заметила другая.

– Ну тогда у кого еще есть сараи? – раздумывала вслух первая.

Когда выяснилось, что ни у кого больше нет, Невин направился к ферме вдовы Банны, вместе с которой жил еще ее сын. Невину пришлось вернуться по дороге, ведущей в крепость лорда Мароика, и проехать по ней около мили. Ферма была окружена невысокой земляной стеной, ворота были открыты. Невин завел лошадь и мула во двор и осмотрелся. Посреди грязного двора стоял большой каменный круглый дом, рядом – коровник, курятник для цыплят и других птиц, а с другой стороны – ветхий деревянный сарай в тени тополя. Когда Невин громко поздоровался, из коровника выглянул светловолосый мужчина, держа в руке грабли.

– День добрый. Ковил – это вы? – спросил Невин. – Мне в деревне сказали, что вы и ваша матушка можете приютить меня за плату. Я странствующий травник, как видите.

– А-а, – сказал парень, не обращая внимания на Невина. Он уперся о грабли и посмотрел на мула, потом на лошадь, потом на Невина и, наконец, кивнул. – Может быть. Это как матушка скажет.

– А могу я с ней поговорить? – спросил Невин.

Ковил долго смотрел на него, не говоря ни слова.

– Она ушла в лес за ягодами, – произнес он наконец. Затем повернулся и ушел назад в коровник. Невин опустился на землю возле стены и стал ждать, наблюдая за мухами, назойливо кружившимися над коровами. Только он подумал о том, что лучше было бы остановиться в лесу, как увидел, что во двор вошла полная женщина, из-под вдовьей черной косынки ее свисали пряди седых волос. За ней шла красивая светловолосая девочка, слишком хорошо одетая для того, чтобы жить на ферме, и худенький мальчик с такими огромными глазами, каких Невин никогда не встречал раньше. У всех в руках были корзинки. Рот мальчика был необыкновенно красного цвета. Невин поклонился вдове и рассказал ей все сначала.

– Травник, дорогой сэр? – переспросила Банна. – И мой бестолковый сын оставил вас здесь, на улице, вместо того, чтобы как полагается, предложить вам пива. Входите пожалуйста, входите.

В доме было немного прохладнее, но мух и запахов было не меньше, чем на улице. Пол в большой полукруглой комнате был устлан соломой. Здесь стояли мешки с овсом, кое-какая требующая ремонта мебель и инвентарь фермы. Лес начинал казаться все лучше и лучше. Банна, девушка и ребенок поставили корзинки на шатающийся стол. Когда мальчик захотел взять еще ягод из корзины, девушка схватила его за руку.

– Хватит, Адерин, – сказала она. – А то у тебя заболит живот, а мы скоро должны будем возвращаться.

– Мне хочется еще остаться поговорить с травником, – сказал Адерин.

– Как-нибудь в другой день, – твердо сказала девушка.

– Но в другой день его не будет, – настаивал Адерин.

Невин хотел сказать что-нибудь ничего не значащее, но когда он посмотрел на девушку, то не смог вымолвить ни слова. Эти глаза были знакомы ему и существо, которое смотрела на него этими глазами, конечно же, было знакомо тоже – Исола, ей богу!

– Ну ладно, – согласился Адерин, – дорогой сэр, вы еще не уедете?

– Пока не знаю, – ответил Невин, начиная приходить в себя. – Я здесь пока только для того, чтобы спросить у Банны, смогу ли я остановиться в ее сарае.

– Я думаю, мы что-нибудь придумаем, – сказала Банна. – Небольшая плата, конечно, не помешает. Послушай, Аддо, Каса возьмет тебя с собой в следующий раз и тогда ты сможешь поговорить с травником.

Показывая Невину сарай, Банна с удовольствием рассказала ему о Касе, ее младшей дочери. Она получила хорошее место служанки жены барда в крепости лорда Мароика. Банна также внесла ясность, рассказав, что Адерин – сын барда и его жены. Она повторила это несколько раз, чтобы Невин не подумал, что у ее дочери был ребенок без мужа. Невин отметил, что сарай был маленьким, с земляным полом, крошечным очагом и одним узким окном, которое было прикрыто воловьей кожей за неимением настоящих ставень. Невин решил остановиться здесь. Пока он разгружал своих мула и лошадь, Банна вымела мусор из сарая и покрыла пол свежей соломой. Вежливо выпроводив Банну, Невин сделал себе постель в углу у стены и развесил пучки трав напротив. Затем сложил свои седельные мешки и поставил котелок на огонь. Он сел на пол посреди сарая и осмотрел свой новый дом.

«Так, Исола здесь, – думал он. – О, вернее Каса, я не должен делать такой ошибки».

Это было первой весточкой за все последние пятьдесят лет, которую он должен был скрывать от существа, бывшего раньше Брангвен из Сокола. Со времени своей юности Невин постоянно надеялся на ее перерождение, скитаясь по королевству. И только удача, нет, больше, чем удача, теперь сопутствовала ему. Хоть он и не рассчитывал, что она вернется к нему так скоро: все же ей, в ее новом теле, было пятнадцать, а ему только тридцать шесть – это был довольно молодой возраст, и он мог бы жениться на ней. Но лорды Судьбы с их обычным презрением к людской суете, поступили иначе. Он не мог ее отыскать. Хотя с возрастом, он все больше утомлялся, он не чувствовал никаких признаков усталости, никаких знаков приближения смерти. Будучи на высоте мастерства Двуумера, он должен был бы видеть к этому времени дату своей смерти для того, чтобы строить свои планы ухода из жизни, но он ее не видел. Лорды Судьбы восприняли его клятву буквально. Ему не будет позволено обрести покой до тех пор, пока не найдет ее и не исправит все.