Около полудня, когда дорога начала немного подниматься в гору, Родри оглянулся и увидел небольшое облако пыли вдали. Время было позднее – вряд ли это обычные путешественники. Он пришпорил коня и галопом понесся вперед, затем свернул на небольшую тропинку, идущую на север между пшеничными полями. Крестьяне испуганно замирали, когда он, не останавливаясь, проносился мимо них. Затем он свернул с тропинки прямо на луг.

Оглянувшись назад, он снова увидел позади себя какое-то подозрительное движение. Его легко было отыскать при погоне: его лошадь тоже изрядно пылила, кроме того, селяне, конечно, докладывали людям Райса, куда он поехал. Чередуя шаг с галопом, он двигался по направлению к лесу, который тянулся, казалось, на многие мили. Он в последний раз пришпорил своего измученного коня и добрался наконец до опушки. Лес был старым, густым, с раскидистыми огромными дубами. Он спрыгнул на землю и ввел своего вспотевшего коня в заросли.

Они прошли уже около мили в глубь леса, когда он услышал отдаленные крики на опушке леса. Он отыскал небольшую лесистую лещину, уговорил испуганную лошадь спуститься и лечь в кустарнике, оставил ее там и начал крадучись пробираться между деревьями. Он двигался совершенно бесшумно, как олень, и в первый раз с благодарностью подумал: «Это кровь эльфов гнала меня на лесную охоту, когда я проводил долгие часы в одиночестве». Через несколько минут он услышал позади шум и затаился между невысокими деревьями.

– Должно быть, это его лошадь, – донесся голос.

– Оставь ее, не трогай. Он не мог далеко уйти.

Голоса были смутно знакомыми – наверное, люди его брата. Он слышал, как они подошли ближе и поискали вокруг. Их, должно быть, четверо, судя по звяканью ножен о шпоры. У Родри сжалось сердце – он вынужден скрываться, как заяц от охотников!.. Он решил, что лучше просто выдать себя и покончить с этой игрой в кошки-мышки. Он приготовился уже выйти из укрытия, но тут вдруг споткнулся. Или кто-то подставил ему ножку, он был уверен в этом. Потом он почувствовал, что его схватили чьи-то руки – мириады тонких рук, которые прижимали его к земле без единого шороха. Он был слишком испуган, чтобы вскрикнуть, потому что дождь из листьев и веточек забарабанил вокруг него. Люди подходили ближе, неповоротливые и шумные, как всегда в лесу.

Родри лежал так тихо, что услышал новые звуки в стороне от того места, где он лежал; они сильно напоминали шаги человека, бегом пробирающегося через подлесок. С криками и охотничьими возгласами люди гвербрета бросились на шум. Маленькая ручка дотронулась до щеки Родри, и ему показалось, что он услышал хихиканье, только очень слабое. Он понял, что идущие по ложному следу всадники удалялись все дальше и дальше от него. Наконец звуки исчезли вовсе. Сотни маленьких ручек собирали ветви вокруг него, освобождая от лиственного покрывала, затем кто-то схватил его за руку и сильно дернул.

– Ты хочешь, чтобы я встал? – прошептал Родри. Его снова потянули за руку. Родри поднялся на ноги и оглянулся кругом. То здесь, то там дергались ветки или листва дрожала в совершенно безветренном пространстве.

– Вы, должно быть, дикий народец? Вы спасли меня, я от всего сердца благодарю вас.

Но они покинули его. Он почувствовал сразу, что остался один. Осторожно и тихо возвращался он назад к своей лошади. «Наверное, это Невин направил дикий народец, чтобы защитить меня…» Родри взял свою лошадь и начал поспешно выбираться из чащи. Очевидно, его преследователи были далеко, потому что он добрался до опушки леса, не услышав позади себя ни единого звука.

На лугу паслись четыре лошади, привязанные к ближайшим кустам. Накидки на их седлах были украшены изображениями серебряного дракона Аберуина. Одна из них вдруг забила копытом, другая раздраженно замотала головой, затем все четыре заржали. Родри сел верхом на коня и разглядел, что узлы на их поводьях развязались каким-то таинственным образом. Лошади становились на дыбы и ржали, а потом неожиданно понеслись в безрассудной панике, направляясь на север.

Родри рассмеялся во весь голос. Поблагодарив еще раз таинственных незнакомцев, он развернул лошадь и галопом поскакал на юг, выбираясь назад, на главную дорогу.

Невин двигался позади отряда, когда вернулись два малыша из дикого народца, объявившиеся на гриве его лошади и на луке седла. Жирный желтый гном, который всегда был доволен собой, ухмылялся от уха до уха и почесывал живот. Невин придержал лошадь, приотстал от колонны, чтобы его не было слышно.

– Ты выполнил мое поручение? – поинтересовался маг.

Желтый гном закивал утвердительно и растянул рот в беззвучном раскате смеха.

– С Родри все в порядке?

Голубая фея энергично закивала головой, прикрыла глаза рукой и показала жестом, как будто она всматривается вдаль.

– И вы забрали лошадей?

Они оба закивали.

– Чудесно. Чудесно. Я вам очень благодарен, и сообщайте мне непременно, если Родри снова будет грозить опасность.

Они исчезли в потоке легкого бриза. Невин присоединился к остальным. Он улыбался, думая о том, что людям Райса предстоит пройти пешком целых пятнадцать миль, возвращаясь в Аберуин в мягких сапогах для верховой езды. «Очень вовремя я решил проверить, что с Родри, – думал он. – Будь проклят Райс и его подонки!»

– Отряд уже должен был добраться до крепости вашего кузена, – заметила Даниан.

– Да, – сказала Ловиан, – Каллин разумно поступил, уведя отсюда людей. Надо отдать ему должное, Родри оставил мне хорошего человека во главе отряда.

Ловиан вздохнула и села на кровать, приглаживая руками спутавшиеся волосы. Она много плакала в этот день. Несмотря на боль, которую ей причинила ссылка Родри, она должна продолжать жить: еще столько планов – старых и новых – ей предстоит воплотить в жизнь.

– Данн, вели слугам принести мне горячей воды! – произнесла Ловиан. – Мне нужно привести себя в порядок. Я должна поговорить с гвербретом.

– Стоит ли так торопиться, моя госпожа?

– Время не ждет. Не век же мы тут будем сидеть.

Вскоре Райс сам пришел к ней. Ловиан только закончила одеваться, как появился паж с просьбой принять гвербрета. Ловиан встала около окна и собралась с духом. Вошел Райс. Он посмотрел на Ловиан так робко, что она вдруг сообразила, что он что-то очень-сильно хочет от нее получить.

– Прошу прощения, матушка, – сказал Райс. – Я, правда, вовсе не собирался ни ссылать Родри, ни вешать его. Я очень обрадовался, когда капитан напомнил мне о моем обещании. Разве ты не заметила? После того как он открыто отказывался повиноваться мне, что мог я сделать? Уступить и быть опозоренным в глазах людей?

Ловиан хотела, но не могла поверить ему. Со временем, возможно, она заставит себя поверить.

– Матушка, пожалуйста, – продолжал Райс. – Я и так достаточно опозорил себя, признав при всех свою ошибку.

– Я не сомневаюсь, что ваша милость поступил так сознательно. Я надеюсь, что скоро мы найдем более достойный выход из положения.

– Ты предлагаешь мне вернуть брата?

– Ваша милость считает возможным спрашивать меня об этом?

Опустив голову, Райс начал нервно ходить по комнате. Ловиан решила для себя, что откажется выдать замуж Дониллу, если Райс не отменит ссылки брата, но она слишком хорошо знала своего старшего сына. Он, с его спесью, откажется от сделки, и тогда Донилла пострадает по вине своего мужа.

– Я хочу завтра уехать, – сообщила Ловиан. – Если Донилла собирается ехать с нами, ты должен будешь набраться храбрости и отказаться от нее завтра же. Если вы будете откладывать станет хуже для вас обоих.

– Спасибо. – Райс повернулся к ней с искренним облегчением. – Я боялся, что ты…

Он оборвал фразу на полуслове. Она не нарушала тишины до тех пор, пока он не отвел взгляда, пристыженный ее великодушием.

– Матушка, пожалуйста, – начал он. – Ты не хочешь принять мои извинения?

– Матушка? Больше никогда не обращайся ко мне так.

Райс вздрогнул, будто она дала ему пощечину. Она выдержала довольно длительную паузу, чтобы он почувствовал боль.

– По крайней мере, до тех пор, пока Родри не вернется домой.

Райс начал было что-то говорить, затем повернулся и выбежал, хлопнув дверью так, что серебряные украшения, стоявшие на каминной полке, жалобно зазвенели. Ловиан улыбнулась сама себе.

– Я жена воина и дочь воина, – сказала она вслух. – И война, ваша милость, только началась.

Солнце висело уже низко над горизонтом, когда Родри подъехал к каменной пограничной плите на границе между поместьями Аберуинов и Абернаусов. Он остановил коня и посмотрел на дракона, высеченного с западной стороны плиты, и на стоявшего на задних лапах грифона с восточной, затем проделал последние несколько шагов. Несмотря ни на что, он был жив. Люди Райса никогда не рискнут начать войну, преследуя его на территории другого клана. Когда с моря подул вечерний ветер, Родри задрожал и набросил на плечи простой голубой плащ. В животе у него урчало: во рту не было ни крошки уже два дня. Но через несколько миль он добрался до большой деревни и таверны, о которой говорил ему Каллин, – крытого соломой круглого дома с конюшней позади него. Когда Родри спешился, из таверны вышел хозяин – грузный человек, от которого пахло чесноком. Он окинул Родри проницательным взглядом, посмотрел на гербы на его рубашке, глянул на ремень, где должны висеть ножны.

– Готов поспорить, что у тебя неприятности с капитаном твоего отряда, – сказал хозяин таверны.

– А тебе что за дело?

– Никакого. А серебряный кинжал на твоем ремне? Кто тебе его дал?

– Каллин из Кермора.

– Ого! – трактирщик широко улыбнулся ему, показав остатки передних зубов. – Тогда входи – и добро пожаловать. Можешь пока поработать где-нибудь здесь, хотя бы для того, чтобы заплатить за постой, а потом решишь, что делать дальше. Послушай, парень, тебя что – выпороли? Моя жена может сделать тебе припарки на спину, если понадобится.

– Нет, слава богам, меня еще не пороли, но все равно спасибо.

– Хорошо, хорошо. Видно, твой лорд был милосердным человеком, а? Ну, ставь свою лошадь в конюшню. Меня зовут Гасс.

– А меня Родри. – Он остановился как раз вовремя, чтобы не назвать себя полностью: лорд Родри Майлвад. Ему стало не по себе оттого, что у него осталась только часть имени, но так Гассу легче было поверить в свое предположение, что он был разжалованным гвардейцем. За пределами владений Райса никто, кроме знатных лордов, не будет знать о том, кем он был раньше. Без своего имени и герба он был всего лишь ничтожным серебряным кинжалом.

Очевидно, Гасс был более высокого мнения о лошадях, чем о людях, потому что в то время как конюшня оказалась чистой и хорошо ухоженной, в таверне картина была неприглядная: покосившиеся столы липкие от грязи, и солома на полу воняла как собачья подстилка. Тем не менее, жаркое, которое Гасс выставил на стол перед Родри, благоухало отличным мясом и турнепсом, а хлеб был только что из печи. Родри жадно накинулся на еду, после чего Гасс принес кружку темного эля. Он сразу же показал ему, где стояла откупоренная бочка.

– Наливай, сколько захочешь, – улыбнулся Гасс. – Не сомневаюсь, что ты этой ночью упьешься в стельку.

И все же Родри оставался в меру трезвым… Зал заполнился местными крестьянами и их женами. Он видел, что они наблюдали за ним с опасливым любопытством: даже упавшее дерево было для деревни событием. Хотя Гасс позаботился, чтобы Родри оставили в покое, он все равно чувствовал себя неуютно, словно голым шел по городским улицам. Он налил себе пару кружек и сидел, прижавшись к теплому камину, думая о том, сможет ли Каллин в самом деле достать деньги и меч. Станет ли он серебряным кинжалом или нет, но без оружия он не сможет сражаться.

Он с иронией размышлял о том, что раньше был именитым лордом, осыпавшим Каллина почестями, а теперь если и остался жив, то только потому, что Каллин выручил его. На «длинной дороге» имя Каллина значило так же много, как имя Майлвада в том мире, который он только что оставил… быть может, навсегда.

У Родри не было никакой надежды на то, что Райс отменит приговор. Чем большее давление будет оказывать на него мать, тем более упрямым будет он становиться. Родри был в этом уверен, и на то у него имелись основания. Если бы он был гвербретом, а Райс – ссыльным, он бы ни в коем случае не смягчился. Находясь в плену своей ненависти, оба они, в сущности, были близнецами, а не просто братьями, и когда дело касалось самого главного – власти, они понимали один другого лучше, чем кто-либо в мире. Невзирая на просьбы и интриги своих родственников, Родри будет жить и умрет как серебряный кинжал. Он понимал это в глубине души. Сняв клинок с ремня, он взглянул на эмблему Каллина. Когда он прикоснулся к лезвию, клинок засветился серебряным светом. Он быстро спрятал его и оглянулся вокруг, но, к счастью, никто этого не заметил.

«Ты хуже, чем просто изгнанник, – сказал он сам себе, – ты еще к тому же наполовину эльф». Тут он почувствовал головокружение: полукровка без клана, без положения, без места, которое можно было бы назвать домом, – такого он не встречал ни среди жителей западных земель, ни среди людей. Он не имел ничего, кроме серебряного кинжала. Он давал ему индивидуальность, о которой до сих пор Родри не приходилось заботиться. Он положил руку на рукоятку клинка и понял, почему серебряные кинжалы, которых в королевстве считали отребьем, так цеплялись за свое имя и свой отряд.

Затем он налил себе еще кружку, быстро выпил и отправился на сеновал над конюшней. Никогда ему так остро не хотелось просто лечь спать и забыть обо всем на свете.

И все же он провел бессонную ночь, потому что замерз. У него не было одеяла, и он был слишком гордым, чтобы о чем-нибудь просить Гасса. Холодная осенняя ночь сменила по-летнему теплый день; он зарылся в солому, как собака в свою подстилку, и завернулся в плащ, но каждый раз, как только он начинал засыпать, холод настигал его снова, он начинал дрожать – и просыпался от этого.

Он сел и почувствовал, как спину свела легкая судорога. «Может быть, взять попону с седла? Она хоть маленькая, но уже кое-что». Вдруг он услышал топот копыт во дворе конюшни. «Странно, что кто-то путешествует ночью, – подумал он. – А что, если это посланец Каллина?».

Все еще продолжая с вожделением думать о теплом одеяле, Родри спустил вниз приставную лестницу и при свете луны поспешил выбраться наружу. Он узнал лошадь, еще не разглядев всадника, который только что спешился. Восход качнул тяжелой головой и заржал, приветствуя его.

– Вот мы и встретились, моя любовь, – сказала Джилл. – Я привезла твой меч. Отец и Слигин подкупили гвардейцев, и мы вынесли его прямо перед носом твоего брата.

Родри стоял неподвижно, не веря своим ушам. Он был уверен, что это всего лишь призрачный сон, пока Джилл не подошла и не положила руки ему на плечи. Свои нежные, теплые руки…

– Послушай, Родри, – засмеялась она, – ты думал, что я позволю тебе уехать в ссылку, не взяв меня с собой?

– Прости. Ты ради меня оставила своего отца?

– Получается, так, – возбужденно сказала она, и он почувствовал, что слезы мешают ей говорить. – Это тяжело. Я не хочу врать. Но я должна быть с тобой, потому что, видят боги, Роддо, я очень люблю тебя.

Родри обнял ее и поцеловал. Прижавшись друг к другу, они одновременно смеялись и плакали до тех пор, пока ворчащий Гасс не выбежал, чтобы посмотреть, кто так шумит посреди ночи.

Так как лорд Петен – кузен, который приютил у себя людей Ловиан, – давал присягу гвербрету Райсу, ему, конечно, было неловко оттого, что отряд Каллина расположился в его доме. На рассвете Каллин разбудил своих людей. Быстро перекусив, они начали седлать лошадей. Нужно было торопиться навстречу госпоже Ловиан. Взволнованный Невин в нерешительности подошел к Каллину.

– Ты не знаешь, где Джилл? Я не могу нигде ее найти.

– И не найдешь. Она прошлой ночью уехала вслед за своим Родри.

Невин замер, уставившись на него с открытым ртом.

– Ты позволил ей уехать? – вымолвил наконец старик.

– А что я мог поделать? Она могла бы уехать тайком, но оказала мне честь, сказав всю правду. – Он испугался, что может заплакать, поэтому занялся осмотром уздечки, которая и так была в порядке. – Кроме того, она нужна мальчику. Он же привык иметь кучу слуг. Ты думаешь, он сможет отличить сухие ветки от зеленых, когда надо будет разжечь костер?

– Нет, конечно. Знаешь, мой друг, ты очень сильный человек.

– Нет, я только знаю, как скрывать свои слабости.

Он рискнул посмотреть на Невина и увидел, что старик дружески, но недоверчиво улыбается ему. Каллин почувствовал, как много значит для него уважение Невина.

– Я велел одному из парней приготовить твою лошадь, – сказал Каллин. – Мы скоро выезжаем.

– Спасибо. Но что ты скажешь, если я поеду следом за Джилл? Я хочу попрощаться с ней.

– Что скажу? Ничего! Честно говоря, это не по мне – указывать другим, что делать и чего не делать. Каждый решает сам за себя.

Каллин проводил Невина до ворот и держал поводья, пока старик садился в седло.

– Передай госпоже Ловиан, что я скоро вернусь в Дан Гвербин, – произнес Невин. – Я должен забрать мула и свои травы.

– Хорошо, передам. Надеюсь, мы еще увидимся там.

– И я надеюсь, что мы встретимся. У тебя есть какое-нибудь поручение для серебряного кинжала или для дочери? – спросил Невин, улыбнувшись.

– Нет. Я уже сказал своей девочке, что люблю ее. А больше нечего и говорить.

Каллин оперся спиной о стену и наблюдал, как Невин растворился в предрассветной дали. Он чувствовал, что дрожит, как нищий на снегу.

– Джилл, – прошептал он. – Боги… Девочка моя, Джилл!..

Однако теперь она никогда не узнает о его позоре. Она не должна узнать, что у него было искушение обесчестить их обоих.

Каллин улыбался, когда возвращался во двор, где его люди уже ожидали своего командира.

Невин часто останавливался в таверне «Серый козел», когда лечил местных крестьян, и хозяин таверны хорошо его знал. Когда Невин прискакал вечером к таверне, Гасс вперевалку, улыбаясь и кланяясь, вышел ему навстречу и принял у него лошадь.

– Что без мула? – спросил Гасс. – Ты бросил ремесло травника?

– Нет, но я в ваши края только для того, чтобы увидеться со своими приятелями – молодым серебряным кинжалом и дочкой Каллина из Кермора. В какую сторону они подались, не знаешь?

– Ха! Они не вылезают с сеновала целый день. Ох, эти мальчишки! Взрослый мужчина уже не имеет такой выносливости. – Гасс заговорщически покачал головой. – Хорошо хоть еще не слишком холодно…

– Верно говоришь. Ну, я подожду в таверне, пока они проголодаются и спустятся вниз.

Невин едва сел за стол с блюдом жаркого, как Джилл вошла в заполненную дымом таверну. Настороженная, как лесной олень, она постояла в дверях, перед тем как войти, затем с недоверием посмотрела на травника. Невин поднялся и подошел к ней.

– Ты приехал, чтобы вернуть меня назад? – спросила она. – Ничего не выйдет. Придется заколдовать меня или еще что-нибудь… Может быть, для кого-то Родри изгнан и опозорен, но не для меня. Я все равно поеду за ним повсюду.

Воспоминание о том времени, когда она сказала эти же самые слова о принце Галрионе, пронзило Невина, как стрелой. – «Но она больше не Бранвен, – заметил сам себе старик. – И будь ты проклят, если вознамерился играть роль Герранта».

– Я знаю, дитя, – сказал Невин. – И это – твой выбор. Я только хочу попрощаться с тобой. Ты расстроишься, если наши дороги когда-нибудь снова пересекутся?

– О чем ты? Расстроюсь ли я? Послушай, я расстроюсь, если никогда больше тебя не увижу! – Она смахнула слезу и обняла его.

На мгновение он окаменел от неожиданности, затем по-отечески погладил ее по голове:

– Тогда мы еще обязательно встретимся. Я обещаю тебе.

– Великолепно! Я верю в это.

Джилл сказала это так искренне, что Невин почувствовал – в нем снова вспыхнула надежда. Она любила его, она доверяла ему. И когда-нибудь он покажет ей, в чем заключалась ее настоящая Судьба. В конце концов, следуя за Родри, она обретет свободу и, если захочет, сможет стать мастером двеомера. Она не будет больше зависеть от интриг двора, а превратности неустроенной жизни позволят проявиться и укрепиться ее природному таланту. Пока еще рано думать, как направлять ее знания двеомера, время еще не подошло. Он должен ждать. Позволяя ей уйти, он тем самым не теряет ее – наоборот, удерживает. Надо ждать…

Когда они вернулись к столу и сели, пришел Родри. Его меч был при нем, и он шел решительным шагом, как будто все еще был лордом. Но Невин заметил перемену в его глазах, таких утомленных, что казалось, будто он постарел на несколько лет.

– Я знаю, что обязан тебе жизнью, – сразу сказал Родри.

– Ты имеешь в виду вчерашнее преследование? – улыбнулся Невин. – Действительно, я приложил к этому руку. Представляю, как твой брат заламывал бы руки при виде твоего мертвого тела! Теперь мы знаем, что он умеет играть на публику.

– Ничтожество. – Родри сел рядом с Джилл. – Ну, сударь, как видно, Элдису придется строить свою судьбу без моего участия.

– Возможно. Мы должны еще посмотреть, что боги припасли нам на будущее.

Пока они ели в тишине, Невин размышлял о том, что же задумали Великие, отсылая мальчика прочь из Элдиса, служить которому было его предназначением. Грозит ли Родри какая-то новая опасность?.. Сейчас, когда он перестал быть политической фигурой, он уже не должен интересовать черного мастера… Но надежда казалась зыбкой.

Если он разрешит эту проблему, ни один сигнал пророческого предостережения не дойдет до него – только обычный страх: ибо серебряные кинжалы, в конце концов, часто умирают молодыми в бою. Отсутствие предостережений свидетельствовало о том, что по крайней мере сейчас Родри вне опасности.

Пускай же мальчик идет своим путем, а он, Невин, будет наблюдать издали и попытается предпринять какие-то шаги, чтобы отозвать его из ссылки.

– Ты знаешь, Невин, – выдохнул Родри. – Я счастлив, что Джилл любит меня, иначе я умер бы на «длинной дороге».

– О, Родри, – вмешалась Джилл. – Ты же теперь серебряный кинжал. Я думаю, ты не дашь себя в обиду.

– Я не то имел в виду. – Голос Родри стал холодным и тусклым. – Но каждое сражение – прекрасная возможность свести счеты с жизнью… один из способов положить конец изгнанию.

Это признание он произнес совершенно спокойно. Джилл в негодовании схватила его за руку.

– Но сейчас об этом нет речи, – продолжал он. – Сейчас, когда я нашел тебя, мне есть ради чего жить дальше.

Джилл обняла его и поцеловала. Невин облегченно вздохнул: судьба все-таки распорядилась так, что, оберегая жизнь Родри, Джилл тем самым уже служила двеомеру. Хотя она и сама этого не знала.

Наутро Джилл проснулась на рассвете в объятиях Родри. Серый свет пробивался сквозь щели в стенах конюшни, и осенний дождь монотонно барабанил по крыше. Она положила голову на грудь Родри и слушала песню природы, сливающуюся с его ровным дыханием. Она улыбалась, говоря себе, что сеновал Гасса ей больше по душе, нежели перина в Дан Гвербине. Когда она подумала о Каллине, ей усиленно заморгать, чтобы сдержать слезы. «Отец, не обижайся на меня, – подумала она. – Но ты ведь знал, что я должна покинуть тебя…» В конце концов она оставила его в хорошем месте, и у него теперь есть достойная служба. Хотя, конечно, он даже не будет знать, если с ней что-нибудь случится… С горечью она подумала о том, что, может, больше и не увидит его никогда. Но Джилл сделала свой выбор и будет всегда следовать за Родри, если только боги ей позволят.

Впрочем, пусть боги творят, что хотят, – решила она. Джилл всегда жила одним днем, просто потому что у нее не было другого выбора. «Длинная дорога уходит в тумане, – любил говорить Каллин, – и никто не знает ее конца…» У нее был Родри и была свобода. Засыпая, Джилл сказала себе, что теперь у них все будет хорошо.