14

Они сожгли убитых и продолжали свой путь на юг, следуя через лесные чащи по редким звериным тропам. Теперь они стали еще более осторожными, выискивали волчье лыко, чтобы сделать свое оружие надежнее. А Майкла преследовала неотвязная мысль, что в ночь нападения волка-оборотня, он ответил на зов, и он не мог забыть, как когти волка коснулись его лица почти вопросительно перед появлением воинов.

Весна была в полном разгаре. Подснежники под деревьями уступали место нарциссам, коврам колокольчиков, примулам. Лес светлел, оживал у них на глазах, а ночи укорачивались. Когда первое потрясение прошло, племя заметно ободрилось. Через две недели они наткнулись на широкую звериную тропу, и несколько охотников отправились по ней попытать удачу, потому что вяленое мясо просто не лезло в горло. Майкл с ними не пошел. С каждой новой милей, уводившей на юг, в нем росла безотчетная тревога. Они с Котт ушли из лагеря и поднялись на лесистый холм над протянувшейся на запад долиной. До самого горизонта протянулась она, будто удлиненная чаша, наполненная деревьями в зеленой дымке развертывающихся почек и более темными вкраплениями не меняющихся хвойных.

— Ни людей, ни домов, ни дорог. Ничего.

— Это глушь, Майкл, дикие места. А чего ты ждал?

Он взглянул на нее. Котт ладила с лисьими людьми, но ни с кем не подружилась. Они еще ее побаиваются, решил он. Вероятно, вирим в ней им виднее, чем ему. Для него она оставалась такой же прелестной: тоненькая, как ветка ивы, закаленная, как стальной клинок. У него екало сердце, когда ее губы изгибались в улыбке, зеленые глаза вспыхивали. На ней был балахон из кожи лани, мягкой, как шелк. Он открывал матово-кремовую шею по ключицы. За пояс она заткнула кремневый нож.

— Деревенские жители так далеко на юг не заходят, — продолжала она. — Лес тут слишком дик, слишком много хищников, а по ночам поляны объезжает Всадник. И до Волчьего Края всего лишь несколько жалких лиг.

— Ну а твои? Они обитают тут. Или и они боятся?

Она невесело улыбнулась ему.

— Они все — мои, и волки, и вирим. Мы все одинаковы.

— Неправда, Котт.

— Разве? Спроси любого брата, любого купца, который странствует по большим дорогам под охраной наемных воинов. Спроси рыцарей, — она протерла глаза, словно устав. — Тут есть тролли. Темные, те, что не терпят солнца. И… гоблины. Так, по-моему, ты их называешь. У них есть крепости в некоторых долинах. Они сами по себе. Меркади рассказывал мне, что они едят все живое, а оружие изготовляют из мозговых костей, но он мог и шутить. Иногда они охотятся вместе с волками.

— А Рингбон знает про это? — внезапно лес показался ему полным тайн и коварства. Он уставился на пустельгу. Она кружила над залитыми солнцем древесными вершинами, а под ними его воображение, на миг вырвавшись на волю, рисовало зловещие тени.

— Конечно. Он ведь живет здесь.

— А я нет, — всегда чужой. Какая-то его часть навеки останется мальчиком с фермы. Он знал это. Вот почему он не пошел на охоту с остальными. Что-то в нем было против. Она поцеловала его в шею, пока он смотрел, как пустельга камнем упала на добычу.

— Эти братья. Они тоже не дома тут, — сказал он.

— Мне кажется, они из твоего мира. Возможно, порождение иных времен, но дышавшие тем же воздухом. Наверное, Рингбон может сообщить тебе больше, чем я.

— От Рингбона и его людей не услышишь ничего, кроме мифов и легенд. Поверить ему, так они по прямой линии происходят от владетельных князей или королей-воинов. Но они — дикари, Котт.

Она шутливо подергала его за бороду.

— А тогда, кто же мы?

— Чужаки. Иноземцы. Ты тут не больше дома, чем я.

— Мой дом здесь — рядом с тобой. Если мне достаточно этого, почему не тебе?

Он ответил ей растерянным взглядом и увидел, как по ее лицу разлилась краска.

— Проклятая женщина, которая, по-твоему, здесь! — сказала она. — Ты все еще думаешь так?

— Меркади сказал это.

— Меркади будет учить лису, как летать. Не все, что он говорит, правда. Он не все время заботится о твоем благополучии или о чьем-то еще. Таков обычай его народа.

— Твоего народа, — заметил он с улыбкой, но она не улыбнулась в ответ.

— Если эта твоя родственница и правда здесь, Майкл, то она потеряна для тебя, пропала навсегда. Этот мир не слишком приспособлен для счастливых концов. Смерть — вот что ты найдешь, если думаешь о поисках серьезно.

— Я люблю тебя, Котт.

Она растерянно промолчала. На ее лице радость боролась с раздражением. Потом она рассмеялась — громко и звонко.

— Дурень! — и она целовала его, пока у него не заболели губы.

— Я хочу, чтобы ты проводила меня в Замок Всадника.

Она сразу же перестала смеяться и рассердилась.

— Ты что, глухой? Не слышал, о чем я тебе говорила? Это невозможно, Майкл.

— Все равно, — упрямо сказал он.

— Ты боишься. Я чую твой страх.

Теперь настала его очередь промолчать.

— Какой демон у тебя за плечом подстрекает тебя? И сюда ты отправился со мной только ради нее?

— Нет, Котт, конечно, нет, — он не стал говорить ей, что отчасти подстрекнула его она, посулив средневековую страну чудес, которая оказалась этим суровым беспощадным миром.

Не сговариваясь, они пошли дальше, взметывая прошлогодние опавшие листья, будто гуляли по парку. Они направились вверх по откосу южной стороны долины и по безмолвному согласию остановились только, когда добрались до верха и между деревьями увидели густые заросли внизу, среди которых кое-где поблескивала река, и почти вертикальные столбы дыма над верхушками деревьев, скрывавших их лагерь.

Майкл споткнулся обо что-то, погребенное под листьями и землей. Он нагнулся из любопытства и извлек человеческую бедренную кость с остатками хрящей и мышц. Полный отвращения он отшвырнул ее. Смерть и тление повсюду. Насильственная смерть — один конец кости был обломан. Он пнул ее ногой, чтобы она отлетела подальше. Котт уставилась на него, потом вошла в свою лесную ипостась и начала, принюхиваясь, бродить по зарослям у начала склона.

— Котт, пошли! Пора возвращаться.

— Погоди!

Она пролагала себе дорогу через кучи хвороста, перевитые высохшими плетями плюща. Он нагнал ее.

— В чем дело?

— Я что-то чую.

И тут он тоже уловил легкий смрад в весеннем воздухе. Вонь разложения, застарелая, но заметная.

Они выбрались на полянку, где земля была почти голой, а ветви над головой сплетались в такие плотные арки, что солнечный свет почти не пробивался сквозь них, и они с Котт заморгали, пока их глаза привыкали к внезапному сумраку.

Старый, очень старый дуб — такой старый, что от него остался только обломок ствола, оболочка с черной гнилью внутри, но крепкая, как коренной зуб. Он казался косматым от плюща-душителя и был окружен кустами шиповника. У его корней покачивались широкие обвислые листья дурмана, словно встревоженные их вторжением. Смрад гнили и разложения был здесь таким сильным, что Майкл уткнул нос в рукав, но Котт словно бы неприятных ощущений не испытывала.

На земле валялись кости. Одни блестели белизной, другие были зеленовато-серыми от остатков мышечных волокон. Из-под спутанных черных волос им ухмылялся череп, а рядом костлявая пасть казалась огромным окаменелым пауком. Длинные кости были расколоты, чтобы добраться до костного мозга, а между ними валялись позвонки, точно причудливые камни. Полянка выглядела не то вандальски разрытым кладбищем, не то местом людоедского пиршества.

— Майкл, сюда.

Следом за Котт он углубился в заросли папоротника. Из них поднималось более высокое дерево — бук, на ветках которого кое-где сохранились перезимовавшие медного цвета листья. Тут было еще темнее. Деревья обступали их стеной, смыкались над ними мрачными сводами. Тишина и сумрак были как в церкви.

На широком комле дуба был распят человек.

В его запястья и лодыжки были вбиты темные колышки из какого-то твердого дерева. Живот зиял раной, а внутри нее чернело что-то вроде ягод ежевики. От него воняло, но не очень сильно, так как погода оставалась прохладной, а он, решил Майкл, провисел тут меньше недели. Лицо у него еще выглядело человеческим, хотя вороны выклевали глаза. Ожоги и порезы у локтей, колен и в паху говорили о пытках.

— Его они не съели, — пробормотал Майкл.

На земле рядом виднелось кострище. Судя по глубине золы, они терзали его долго.

Ветки терновника были согнуты в кольцо и нахлобучены ему на голову так, что шипы вонзились в кожу.

У Майкла по спине побежали мурашки. Он шагнул ближе. То, что он принял за язык, на самом деле оказалось деревяшкой, торчащей изо рта. Он осторожно дернул ее. Крест!

— Он был одним из братьев, — глухо сказала Котт. — Вот почему они не стали его есть. Боялись, а потому убили его так, как был убит его бог, — чтобы уничтожить его магию.

— Магия! — Майкл сердито фыркнул. В нем поднималась ярость. — Это твой чертов древесный народ? Меркади и все прочие?

Она покачала головой.

— Это плохое место, Майкл. Уйдем. Надо предупредить племя.

— О чем предупредить?

— О гримирч. О гоблинах. Возможно, они сейчас следят за нами.

Он выхватил Ульфберт из ножен. В смутном свете железо выглядело совсем черным.

— И пусть, погань проклятая.

— Не глупи! Если бы им был нужен ты, они схватили бы тебя ночью или когда ты был бы один. По отдельности они не сильны, но смертоносны, когда действуют скопом. Набросятся на тебя со всех сторон. Идем же!

— Погоди.

Он вытащил колышки, и труп упал на землю. Пригнуть руки к бокам было нелегко, а когда он почувствовал, как кожа сдирается у него под ладонью, к горлу подступила жгучая желчь. Он укрыл мертвеца листьями и хворостом, затем перевязал плющом две обгорелые палки и воткнул это подобие креста в землю. Странно, что подобная смерть священника так его возмутила, хотя, наблюдая, как другого священника поразила в горло стрела, он остался совершенно равнодушен. Быть может, дело было в уединенности этого места — он умирал совсем один, ведь кости пролежали тут уже долго. А быть может, причиной стал варварский способ убийства.

Все еще мальчик с фермы, подумал он с горькой улыбкой. Все еще не потерял способность ужасаться. Воздух был пронизан насилием не меньше, чем запахом разложения. Оно вызывало тошноту и питало его гнев. Кем был бедняга? Отшельником, искавшим озарения или миссионером, охотником за душами?

Они вышли из чащи и с облегчением вдохнули чистый холодный воздух долины. День склонялся к вечеру, и они торопливо пошли вниз по склону. Один раз Котт остановилась и прислушалась, наклонив голову набок. Но только ветер посвистывал в деревьях, и не шаги приминали листья, а начали падать первые тяжелые капли ливня, который продолжался до ночи.

Дождевая вода разливалась лужами, струилась с ветвей. В лагере женщины готовили укрытия, подвешивая шкуры к нижним сучьям, и невозмутимо следили за кострами, ожидая, когда вернутся мужчины. Воины, охранявшие лагерь, стояли, опершись на копья, а струйки дождя промывали канавки в их раскраске, каплями падали с носа. Младенец заливался плачем, пока мать не дала ему тощую грудь. Майкл и Котт молча сидели у своего костра, а мир вокруг одевали синие вечерние тени, и тяжелые тучи нависали над долиной совсем низко. Они предупредили старика Ире, оставшегося в лагере, что поблизости могут прятаться гримирч, и он обходил лагерь круг за кругом.

Лес в этот вечер выглядел зловещим, тени таили коварные угрозы. Майкл почувствовал, что племя вторглось туда, куда людям вход возбранялся. Только бы с охотниками ничего не случилось!

Гримирч. Они принадлежат к вирим, сказала ему Котт, — и не принадлежат. Их ветвь древесного народа давно отделилась от родичей и выбрала иной путь, темный путь. Люди Меркади были способны на свирепую жестокость, но равно могли терпеть или даже приветствовать присутствие чужака, человека, в зависимости от того, как он щекотал их воображение или давал пищу для размышлений. Они были капризны, разборчивы и столь же непредсказуемы, как погода, а гримирч были черным воплощением зла, немногим выше зверей. Вирим и гримирч давно стали врагами, не терпели друг друга, и ненависть между ними возгоралась тем сильнее, что они видели в своих врагах что-то, присущее им самим.

Для лисьих людей гоблины были просто легендой, одной из многих хранившихся в их памяти. О древесном народе они знали — те принадлежали к известной им части Дикого Леса. Но услышав от Майкла об этих новых невиданных чудовищах, которых затем описала Котт, старый Ире встревожился. Уж лучше рыцари, сказал он Майклу, чем опасности этого нового края, этой неведомой области Леса. Со времен Великого Странствования племена так далеко на юг не заходили, а тогда они двигались все вместе от гор на юге к северу, где леса были приветливее. Это было еще до того, как часть ушла и поселилась в деревнях, еще до рыцарей и братьев, до того, как были проложены Четыре Дороги.

На мгновение он напомнил Майклу Муллана — с такой же ностальгией тот говорил о лошадях под Ипром. Сходство было поразительным, но длилось не более секунды — Ире вновь стал седовласым дикарем с выкрашенной мареной кожей выдубленного непогодой липа и гнилыми зубами.

Охотники вернулись поздно вечером, ухмыляясь в ответ на приветствия женщин, радостно засмеявшихся при виде добычи, которую они несли на шестах. Три лани. Правда, худые, но взрослые. Несколько дней племя будет есть досыта.

Рингбон подошел к вновь разожженному костру, у которого сидели Майкл и Котт. Он жевал кусок сырого мяса, и по его подбородку стекала темная кровь. Другой кусок он протянул Майклу, и тот взял его с благодарностью, вонзил зубы в сочное мясо и почувствовал, как кровь соскальзывает ему в глотку. У других костров разделывались туши. Лани были уже выпотрошены, а внутренности уложены в грудную полость. Теперь они, поблескивая в свете костров, вывалились наружу. Ножи влажно сверкали в руках женщин, которые умело сдирали шкуру, отправляя в рот кусочки мяса. Дети постарше расставляли у костров глиняную посуду, какая только имелась у племени, а двое мужчин сгребали угли под коптильный навес. Настроение было почти праздничное, и Семуин выглядел довольным. Охотой распоряжался он, и в случае неудачи вина в значительной мере пала бы на него.

Рингбон сел к костру напротив Майкла, снял головной убор и принялся скрести затылок, покрытый короткими волосами. Поймал вошь и бросил ее в огонь. Она звонко лопнула. Лицо у него посерьезнело. Он стер кровь с подбородка и сказал Майклу, что разговаривал с Ире. Старик напуган. Они пришли в худой край, сказал он: слишком тут много опасных зверей и всякой нечисти. Надо вернуться на север, рыцари там или не рыцари. А что скажут на это Утвичтан и Теовинн?

Майкл заколебался. Да, ответил он Рингбону, в этих краях есть странные люди и странные звери, так что племени лучше быть все время настороже, потому что где-то близко бродят гримирч. И он рассказал Рингбону о том, что они с Котт нашли на верхнем краю долины.

Лицо лисьего человека утратило всякое выражение, как всегда, когда он размышлял. У Котт он спросил, что она знает про этих гримирч. Опасны ли они для отряда воинов, вот как у них? Каковы их обычаи? И, как ей кажется, насколько близко от лагеря они находятся.

Котт ничего толком не ответила. Сверх того, что она сказала Майклу и Ире, ей почти ничего не было известно. Лицо Рингбона вновь стало пустым. Ему надо поразмыслить над этим, сказал он, — по меньшей мере до утра.

Тут Майкл выпалил, что расстается с племенем, пойдет дальше на юг с Котт. Он идет в Волчий Край. При этих словах Котт обожгла его взглядом.

Головня в костре брызнула угольками, хворост зашуршал, как серебряная фольга. Теперь, когда дождь перестал, ночь была очень тихой.

Чего хочет Утвичтан — его дело. Ни один человек не может указывать другому, куда ему идти, ответил Рингбон, но глаза у него, устремленные на Майкла, стали черными, как кусочки угля. На секунду Майклу показалось, что обычная сдержанность лисьего человека оставит его и посыплются вопросы. Но Рингбон хранил молчание — только покачал головой и на миг уставился на пылающие головни. А когда вновь поднял глаза, в них было горе. Он протянул руку через костер, и Майкл крепко ее пожал. Огонь слизнул волоски с их кожи.

Их снабдят тем, что может пригодиться в пути — пищей, одеждой, шкурами для навеса. А их лошадей хорошо разотрут и накормят остатками ячменя. Затем Рингбон гибким движением поднялся на ноги и отошел к другим кострам, где кромсали туши и пировали.

— Так, значит, ты сделаешь по-своему, что бы я тебе ни говорила? — спросила Котт тихим напряженным голосом.

— Я должен. По-моему, у меня нет выбора. Ради этого, по-моему, я и оказался тут.

И воспоминание о Розе с блеском молнии в глазах. «Ты отыщешь меня, что бы они ни говорили? Обещаешь?» Да, она где-то здесь. Каким-то образом она знала, что с ней случится.

— Котт, прости, я не могу иначе.

— Нет, Майкл, ты меня убьешь!

— Не говори таких вещей даже в шутку.

Наступила ночь, настоящая ночь, непроглядный мрак в безветренном лесу. Майкл научился теперь и любить ее, и страшиться. В мире, правда, были ночные чудища. На самом деле, а не в сказке, и они рыскали во тьме за кругом света, падавшем от костров. Однако в деревьях была неизреченная красота, и в запахе дыма, завивавшемся у их стволов, и безмятежный покой, какого он не знавал даже в деревенской тиши Антрима. Иногда он спрашивал себя, сможет ли он жить, не тоскуя о них.

Лагерь затих, костры догорали, и почти все его обитатели спали, наевшись до отвала. Даже лошади стояли, закрыв глаза, подогнув одну заднюю ногу.

Майкл слегка задремал (он только так и спал все последние месяцы), но тут Котт легонько подергала его за плечо. Он, моргая, сел, уже хватая меч. По лагерю бесшумно двигались фигуры, исчезая из багрового марева угасающих костров. Воины.

— Что случилось? — шепнул он Котт и тут же понял сам.

Огни. Мерцающие синие огни среди деревьев. Они то слабели, то загорались ярче, как пламя тающего огарка, но были льдисто-синими.

— Злые огни, — пробормотала Котт. Они, конечно, видели их и раньше, но не в таком множестве. Бабушка Майкла назвала бы их блуждающими огоньками и напомнила бы ему, что они заманивают путников на гибель. Здесь, в Диком Лесу, они были игрушками древесного народа, безобидными, если не обращать на них внимания. Но теперь их собрались сотни и, встав на ноги, Майкл увидел, что они окружили лагерь плотным кольцом, будто костры осаждающего войска.

Он нашел Рингбона, а Котт вскинула на плечо лук и колчан, прежде потерев кремневые наконечники стрел высушенными лютиками. Магия лютика была слабой, но ничем другим они воспользоваться не могли. Самым грозным оружием в лагере был железный меч Майкла.

В деревьях перекликались совы, и один раз издали донесся волчий вой, но больше не было слышно ни единого звука. Лисьи люди набросали хвороста в костры, и вскоре лагерь стал похож на пронизанный солнцем янтарь в сердце ночи. Женщины усадили детей рядом с собой, а мужчины обходили лагерь по периметру.

Миновал час, и ничего не произошло; Майкл пошатывался, глаза у него слипались. Однако Котт была начеку, а мужчины стояли, опершись на копья, и тихо переговаривались или сидели на корточках, привалившись к стволам. Костры вновь догорали, потому что Рингбон запретил выходить за хворостом за пределы света, а тут его уже собрали весь. Две-три женщины бросили на угли сырые ветки, но они только шипели и дымили. Почти все дети уснули, прижавшись друг к другу — бесформенный бугор под шкурами и мехами. Напряжение рассеялось.

Раздался отчаянный вопль боли и сразу оборвался. Тут же полдесятка воинов устремились на звук, бесшумно осматриваясь. Они увидели валяющееся копье и брызги крови, а чуть дальше на опавших листьях лежали три пальца, точно три огромные личинки.

— Господи! — охнул Майкл.

Мерцающие злые огни внезапно погасли. В те мгновения, пока его глаза свыкались с более глубоким мраком, Майкл ощутил, как колотится его сердце, как бьется пульс на шее.

И словно взрыв бредового безумия.

Кипящая волна приземистых черных теней будто вырвалась из земли вокруг всего лагеря и накатилась на него. Они были черными, как смоль, широкими, как древесные комли, и ковыляли на коротких ногах с помощью непомерно длинных рук с ловкостью обезьян. Они хранили полное молчание, только поблескивали костяные украшения и костяное оружие.

Страшная орда опрокинула ближайшего воина, и он исчез под массой черных тел, закопошившихся на нем, точно черные личинки на падали. Видна была только его рука, все еще размахивавшая дубиной. Они с ужасающей быстротой ворвались в смутный свет костров, и тут их встретили люди Рингбона. Женщины подсаживали детей на ветви деревьев и влезали туда сами с самыми маленькими, а мужчины образовали кольцо, которое мало-помалу сжималось все больше, и вели отчаянный бой, отстаивая свою жизнь.

Для Майкла все слилось в нереальный кошмар смутных абрисов и когтящих рук. Гоблины скопились перед ним — по пояс ему и такие темнокожие, что и в отблеске костров он не различал их лица. Он ощущал удары когтей, в его ноги впивались клыки, и он пинками отшвыривал тела, плотные, тяжелые, покрытые мехом, похожим на кроличий. Он видел горящие глаза без зрачков, пустые, как голыши на речном берегу, и вновь, вновь, вновь опускал железный меч — хруст костей, чмоканье рассеченной плоти… штанины у него намокли от крови. Только когда он наносил им раны, они издавали звуки: пронзительное верещание, точно попавший в силки заяц. После того, как он одного за другим сразил троих, они начали избегать смертоносного железа его меча — даже легкая царапина была для них смертельным ядом — и набросились на другую жертву. Майкл опустил налившуюся свинцом руку и быстро оглянулся по сторонам. Справа и слева от него лисьи люди продолжали сражаться.

Но врагов было слишком много. Он увидел Котт — кремневый нож поднимался и опускался, волосы вороновыми крыльями взметывались вокруг ее головы. Он увидел, охваченный страхом за нее, как она перерезала горло одному противнику, другого отбросила ударом ноги, а третьего поразила в самое сердце, ловко уклоняясь от костяных стилетов, которыми были вооружены многие гоблины.

Поблизости бился Рингбон, с угрюмой расчетливостью, экономя силы, сосредоточенно хмурясь. Головной убор с него свалился, торс у него был в крови — его или врагов, Майкл решить не мог.

Упал Семуин — его повалили и вонзили в глаз острую кость. Майкл прыгнул на его место, рассек длинноухий череп, разбил оскаленные зубы ударом рукоятки, вогнал острие в рот третьего. Остальные попятились оскалившись. Даже клыки у них были черными, как уголь.

Круг быстро сжимался все больше. За их спиной были деревья в середине лагеря, на ветвях там укрылись женщины и дети, хотя некоторые женщины схватили оружие и дрались рядом с мужчинами. Майкл увидел, как одну женщину втянул черный водоворот, а потом десяток гоблинов утащили ее. Она отчаянно кричала. Ее сожитель бросился к ней на помощь, оказался в самой гуще гоблинов, и они искромсали его.

«Мы умрем здесь!» — ясность этой мысли поразила Майкла. Теперь он дрался рядом с Котт, и его тело словно все делало само. Его переполняло пьянящее чувство, он изгибался, рубил, колол, бил ногами. Все было по-прежнему бредово нереальным, и, может быть, поэтому ему казалось, что если он умрет здесь, то проснется в своей кровати дома и увидит за окном осеннее утро.

Но он устал. И уставал все сильнее, уже больше защищаясь, чем нападая, утрачивая стремительность, так что гоблины перед ним успевали уклоняться от его ударов. В руку ему повыше локтя впились когти и потянули вперед, туда, где ждала ощеренная пасть. Он споткнулся, ударил кулаком, разбив костяшки о зубы, и упал на колени в общей свалке, не в силах взмахнуть мечом. В бедро ему с невероятной силой вонзился сверху костяной нож, он закричал от боли и ярости, опрокинулся навзничь и почувствовал, что черные тела смыкаются над ним.

В следующий миг Котт и Рингбон разбросали врагов, расчищая путь для него. Его потащили назад: одной рукой он сжал нож, омерзительно торчавший из его бедра, а другая стискивала рукоятку меча.

Враги остались в стороне. Он выдернул узкую кость, снова закричав, и брызнула струя крови. На него навалилась слабость, ночь закружилась перед глазами. Рингбон и Котт уже вернулись в кольцо.

Над его головой плакали дети, и, подняв глаза, он увидел, что гоблины забрались на нижние ветки. Кольцо было разорвано. Лошади ржали в панике, и Мечта вздыбилась, стараясь сбросить черное чудище, вцепившееся ей в шею. Строй обороняющихся распался на отдельные кучки людей, окруженных бушующим морем звероподобных чудовищ. Ребенка сбросили с дерева, и он исчез в их гуще. Воин бил но челюстям, впившимся ему в запястье. Другой воин оттаскивал в сторону своего оглушенного друга, а на плечах у него висел гоблин.

Вот и все, подумал Майкл.

Заглушая шум сражения, вопли и стоны, над поляной прокатился громоподобный рев, и в тылу гоблинов возникла огромная тень с пылающими в голове двумя огнями, с двумя длинными руками, сокрушавшими все вокруг. Она схватила двух гоблинов за ноги и принялась орудовать ими, как дубинками, громя атакующую орду, а когда первая пара разлетелась в клочья, сцапала еще двоих. Враги в беспорядке пятились, и Майкл услышал, как они кричат от страха.

Вверху среди ветвей и стволов загорелся зеленый свет, будто магическое электричество, и гоблины, которые забрались туда за детьми, завопили, почувствовав прикосновение этой силы. Они дымились, загорались, объятые пламенем падали на землю и, волоча за собой шлейф огня, устремлялись к своим собратьям. Едва пламя, распространявшее запах горелого мяса, достигло остальных гоблинов, оно, словно живое, начало прыгать с одного на другого. Лес осветился этими адскими факелами. Гоблины прыгали и верещали в огненных муках, хотя пламя, казалось, не причиняло никакого вреда деревьям.

Ряды врагов стремительно таяли. Десятки чудовищ горели, и многие устремлялись в лес, точно обезумевшие светляки. Огромная волосатая тень, разделавшаяся с ними, теперь обрела зримый облик. Лицо было грубым, но веселым, глаза — два зеленых огня под тяжелыми надбровными дугами, нижняя челюсть, выпяченная вперед, чтобы огромные клыки не мешали смеяться.