Я представлял себе раньше, как появлюсь перед одним из них: они такие маленькие и голые, а я со своей серебряной шкурой кажусь странным даже своим соплеменникам. Я чувствовал, как самоцвет моей души ярко замерцал в лунном свете, и услышал ее вздох, но в нем не было ни страха, ни жажды наживы. Я не мог сказать наверняка, каковы были ее чувства, но они походили на некую смесь ферриншадика и благоговейного трепета; мне всегда говорили, что нам не понять всего, что чувствуют гедри, однако еще до нашей с ней встречи я проникся к ней необыкновенной близостью. Я и сам не заметил, как принял позу, означающую Проявление Покровительства над Детенышем, и душа моя воспарила, стоило лишь мне осознать, что один из Большого рода вполне мог бы заботиться об одном из гедришакримов.

Не говоря ни слова, мы глядели друг на друга во тьме, и тусклого света луны нам было недостаточно. Я наклонился пониже, чтобы хорошенько ее рассмотреть. Она не закричала, несмотря на страх, который я в ней чувствовал, хотя слегка отстранилась.

Она была храброй мечтательницей.

— Не нужно бояться, маленькая сестра, — сказал я тихо. Глаза ее расширились от удивления, дыхание участилось; казалось, она готовится взлететь.

— Я не боюсь, — ответила она. Затем добавила: — Ну, так, не очень.

Долгое время мы просто молча рассматривали один другого, словно боялись, что слова могут разрушить хрупкие чары и мы навсегда потеряем друг друга из виду. Затем она заговорила вновь — очень тихо, чуть ли не про себя:

— Я тебя представляла в своих мечтах совсем не таким. Песни совсем не… Ты вселяешь… ужас…

Она пыталась говорить, но не могла. Губы ее шевелились, словно произнося слова, но она все еще была объята трепетом. Она дышала так, словно это стоило ей немалых усилий, но весь ее вид говорил о Проявлении Радостного Изумления, и она не отрываясь смотрела мне прямо в глаза.

— Ты самое прекрасное существо из всех, что я видела, — сказала она наконец.

Я с признательностью поклонился и придвинулся еще ближе, чтобы рассмотреть ее в тусклом свете получше, да и ей чтобы было меня видно. Вновь мы замолчали, поглощая друг друга вблизи. Глаза ее блестели в свете луны, и я почуял запах соленой воды.

— У твоего народа принято капать морской водой из глаз? — спросил я, стараясь, чтоб голос мой звучал как можно мягче.

Она оскалила зубы, но я не чуял ни страха, ни угрозы.

— Нет, — сказала она. — Это… эта морская вода зовется слезами. Мы делаем так, когда очень грустны или очень счастливы.

Я был очарован.

— Так же и мы используем огонь: выражаем им и великую радость, и великое горе. Быть может, мы не такие уж разные, как считают, маленькая сестра?

— Мы можем говорить и понимать друг друга. Где же тут большое различие?

Позабавленный ее словами, я негромко прошипел, смеясь.

— Малютка, я выучил вашу речь много лет назад. Говори я на своем языке, различие было бы явным.

Я умолк. Когда я рассмеялся, она вздрогнула и отшатнулась, а теперь стояла в нерешительности, готовая пуститься бежать.

— Тебя что-то пугает? — спросил я.

— Зачем ты это сделал? — спросила она неуверенно.

— Что я такого сделал, малышка?

— Ты… ты раскрыл пасть и… зашипел на меня…

Я едва удержался, чтобы вновь не сделать то же самое.

— Я и не думал, что это так тебя испугает. Это лишь выражение дружелюбия или тихого удовольствия. Разве ты только что не скалилась на меня, когда я спросил тебя о морской воде?

Она на миг задумалась, потом вновь оскалила зубы, еще больше, а кожа в уголках ее глаз сморщилась.

— Это называется «улыбаться». Ты имеешь в виду то же самое, когда разеваешь пасть и шипишь?

— Думаю, что да, хотя мне незнакомы слова, которые ты сейчас назвала.

Она воззрилась на меня, всем своим видом явно выражая радость так, как делают это гедри; в мгновение ока страх ее сменился счастьем, и меня поразило то, что мы с ней только что изменили привычный нам мир. Впервые за многие века кантри и гедри научились чему-то друг у друга.

Вначале я ощутил великую радость.

Потом во мне шевельнулся страх.

Конечно же, вот из-за чего общение двух наших народов было запрещено. Гедришакримы всегда любопытны, а кантри, вопреки собственной воле, всегда стремятся к тому, чтобы учить. В былые времена мы, не задумываясь, обменивались знаниями, к нашему обоюдному удовольствию; но старая привычка и долгие годы недоверия напомнили мне, что, хотя обмен этот и не отличался ничем особенным, именно дружба между нашими народами в конце концов обрекла представителей нашего Малого рода на жизнь, подобную диким зверям. Впервые зов ферриншадика притупился, и я начал понимать смысл Великого запрета.

— Прости меня, маленькая сестра, но я должен спросить у тебя кое-что очень важное, — сказал я. — Когда ты воззвала ко мне, ты говорила о мечтах, о том, что всю жизнь жаждала встречи с моим родом. Ты назвала меня братом, — добавил я негромко. — Это обращение не используется среди моего народа ни часто, ни редко.

— Среди моего — тоже, — ответила она. Она не избавилась от благоговейного трепета, но даже эти несколько мгновений, что она провела в моем обществе, прибавили ей смелости. — Я назвала тебя так потому, что именно так я тебя воспринимаю, — продолжала она. — И сейчас даже сильнее, чем до этого, — голос ее дрожал, и вся она трепетала, но не от страха. — Когда еще я была маленькой девочкой, я всегда хотела побеседовать хотя бы с одним… с одним из твоего народа.

Речи ее приходились мне по нраву. Она не назвала нас «драконами» — в глубине души, должно быть, зная, что так нас называют люди, но сами мы зовем себя иначе. Мне уже тогда хотелось открыть ей, как мы себя называем, но я этого не сделал. Привычка и старое недоверие. Осознание того, что наша встреча — запретная, вдруг обернулось непреодолимым стремлением. Я и не знал, насколько сильно она на меня повлияет, насколько сильным окажется желание учить и как страстно захочется мне поведать ей все о нашем роде и о себе самом, — сказать по правде, я бы научил ее всему, о чем бы она пожелала узнать. Но, к своей скорби, мы знали, что гедри способны использовать знания в злых целях. Ныне наше единое когда-то племя было разделено на две половины, и Малый род томился теперь во тьме — из-за этого мы с гедри и утратили доверие друг к другу. Мне следовало выяснить, зачем она приплыла.

— Зачем? — спросил я у нее. — Зачем ты хотела узнать нас? Что привело тебя сюда, так далеко от родной земли и твоего рода? Поведай мне всю правду: зачем ты здесь?

Я спросил ее об этом громко и, не задумываясь, повторил то же на Языке Истины: «Зачем ты ищешь меня — нас — среди ночи? Что влечет тебя? Замышляешь ли ты недоброе, жаждешь ли наживы? Зачем ты здесь?»

И по сей день я не знаю, что меня подтолкнуло заговорить с ней на Языке Истины. Ведь все ученые в нашем роду твердили мне, что гедришакримы к нему глухи.

К величайшему моему восторгу, она показала мне, что они ошибались.

Мысли ее были расплывчаты и плохо выстроены: она выплескивала их все разом — они были полны переживаний и сверкали, словно звезды, проносящиеся по ночному небу яркими всполохами. Было очень похоже, будто разговариваешь с детенышем, — однако это был, вне всяких сомнений, Язык Истины.

«Я приплыла, потому что обожаю вас и хочу узнать вас, давай же будем беседовать, что бы узнать друг друга. Ты так прекрасен, так изумителен, не такой, как я ожидала, но наконец-то настоящий. Я мечтала о тебе так долго, так долго в темном одиночестве, счастье и чудо — слышать речь и разум другого существа. НАСТОЯЩИЙ ДРАКОН!» А сквозь этот поток слышался шепот побочных мыслей: «Неужели это правда, ну пожалуйста, пусть это окажется правдой, а если нет, пусть этот сон никогда не кончится, о, как стонет мое сердце, как ты прекрасен»

Мгновение она стояла молча.

— Что это я… Ты слышал это? — спросила она очень тихо.

— Да, — ответил я, весь поддавшись Проявлению Приятного Удивления. — Я и не знал, что тебе ведом Язык Истины, маленькая сестра!

— Я и сама не знала, — сказала она.

— Ты раньше никогда с подобным не сталкивалась?

Она отрицательно покачала головой.

— Никогда. Думаю, это… мы называем это бессловесной речью, но я слышала о ней только из сказаний бардов, — она подняла глаза и воззрилась на меня. — Никогда не думала, что она существует на самом деле!

— Это Язык Истины, — ответил я ей. Я вовсе не забыл о том, что мне следует сдерживать себя, но разве такое знание могло принести какой-то вред? — Это способ истинного общения разума с разумом, когда лжи нет места: ей просто негде укрыться. Эта бессловесная речь… ты уверена, что никогда раньше ею не пользовалась?

— Уверена. Я же говорю, что даже не верила до сих пор в то, что это правда, — ответила она. Затем вновь подняла на меня взор и улыбнулась. — По-моему, я и сейчас-то не очень верю.

Казалось, она была слегка ошарашена. Для детеныша это было вполне естественно, и мне вдруг захотелось перебраться через Рубеж и успокоить ее, словно она и впрямь была одной из рода.

С превеликим трудом я подавил в себе это желание. Самое большее, что я мог сделать, — объяснить ей все.

— У нас двое могут пользоваться этим способом общения, если и тот и другой согласны, — сказал я ей мягко. — Он разоблачает все помыслы собеседника, и молодежь часто испытывает при этом неудобство.

Неудобство. Пожалуй, это по меньшей мере. Того, как она себя повела, я вовсе не ожидал. Рот у нее опять растянулся, и я не без некоторой гордости осознал, что являюсь единственным из всего Рода, кто может распознавать улыбку гедришакримов.

— Предупреждать же нужно девушку, — сказала она.

Я склонился перед ней.

— Впредь обещаю.

Лишь после того, как я это произнес, я понял, что слова эти вылетели у меня из пасти, словно крылатое обещание. Парой слов я изменил и ее жизнь, и свою собственную. Мы снова с ней встретимся, и я опять буду пользоваться Языком Истины, беседуя с ней. До того, как я сказал это, я еще не осознавал, что намерен продолжить это опасное, запретное и удивительное общение. Я смотрел на нее, напуганный собственными словами, и с удивлением понимал, что есть некоторые состояния души, общие для всех существ. Она стояла передо мной, преисполненная радостного предчувствия. Казалось, что мы оба только что узнали предначертания судьбы.

— Мы еще встретимся? — спросила она. — Могу я прийти завтра ночью?

Я мешкал с ответом, пытаясь отыскать причину, по которой мог бы ей отказать, и не находил.

— Да, маленькая сестра, — сказал я наконец и почувствовал радость. — Приходи ко мне завтра в этот же час, так же одна. Мы вновь будем беседовать.

— Спасибо тебе, брат мой, — ответила она и согнулась передо мной пополам. Должно быть, это было нечто вроде поклона. «Нужно будет спросить ее об этом когда-нибудь», — подумал я, но тут она сказала другим голосом:

— А тот человек, который пришел до меня, — ты убил его?

— Да, — ответил я.

— Почему?

— Он нарушил договор, преступил наши и ваши законы. Я чуял, как от него исходит жажда наживы, а в сердце своем он вынашивал смерть для моего рода. От него несло запахом ракшасов, должно быть, он имел с ними дело. Он знал, какова будет расплата, — я пристально всмотрелся ей в лицо. — Тебя пугает то, что я его убил? Она помолчала, опустив глаза, затем ответила:

— Нет. Наверное, должно бы пугать, но не пугает, — она вновь посмотрела на меня, и мне страшно захотелось узнать, что означает блеск ее глаз. — Я верю тебе. Я буду чтить ваши законы.

— Это хорошо, маленькая сестра, — сказал я. — Тебе нечего… — я осекся. Искушение поддаться доверию одолевало меня. Я был слишком поражен, и мне нужно было время — время, чтобы обдумать этот странный порыв и решить, что он может означать. — Ступай же. Завтра мы опять встретимся с тобою в полночь.

— Нам обязательно нужно расставаться так скоро?

— Разве ваш род не нуждается во сне?

— Да, но…

— По нашим законам — подозреваю, что и по вашим, — два наших племени никогда не должны встречаться, — я посмотрел на нее и ласково добавил: — Думаю, что первое нарушение закона не должно слишком затягиваться. У нас будет достаточно времени, и нам обоим еще о многом нужно поразмыслить.

— Это правда, — согласилась она. — А ты не забудешь? Я покачал головой.

— Мы ничего не забываем, маленькая сестра.

Услышав это, она улыбнулась.

— Тогда доброй тебе ночи, большой брат, — сказала она.

Она снова согнулась пополам и развернулась, чтобы уйти, но тут вновь оглянулась. Какое-то мгновение она стояла неподвижно, словно пытаясь решиться.

— Что такое, малышка? — спросил я.

Без дальнейших колебаний она произнесла:

— Меня зовут Ланен, Маранова дочерь. Но истинное мое имя — Ланен Кайлар.

И она застыла в ожидании.

Поведать собеседнику свое имя считается у нас высшим выражением доверия. Лишь отец, мать и спутник жизни знают твое истинное имя, да еще, быть может, самый близкий, сердечный друг; знание твоего имени дает власть над тобой тому, кто называет его.

Это было бы глупо и совершенно бессмысленно — да что там, было бы просто безумием назвать ей свое имя и таким образом предоставить ей власть над самим собой и всем своим родом. Разве мог я нарушить запрет и поступить столь опрометчиво?

Но мог ли я отказать ей?

Ведь доверие рождает доверие, а эта безвластная дочь гедри открыла мне то, что могло бы стоить ей души. Я придвинулся к самому Рубежу, вытянув шею так, что наши лица почти соприкоснулись.

— Ланен Кайлар, я — Кхордэшкистриакхор, — произнес я шепотом и прикрыл глаза.

Это честь для меня, — прошептала она в ответ, и в словах ее я услышал благодарность и восхищение, эхом исходившие от самого сердца. Я задрожал, почувствовав, как ее дыхание овеяло теплом мои веки. — Встретимся вновь в полночь.

Когда я открыл глаза, ее уже не было.

Я вернулся в свое укрытие, продолжив наблюдение, и долго размышлял о своем безумном поступке и гадал, во что мне эта глупость обойдется, а через несколько часов с удивлением обнаружил, что вокруг начало светать. Несмотря на все свои сомнения, я никогда не чувствовал себя настолько хорошо.

Никогда раньше я не знал, что ферриншадик может доставлять столько радости.

Марик

Я вызвал Берисова посредника в первую же ночь, как мы высадились на Драконий остров, и не успел он появиться, как заговорил голосом Бериса:

— Значит, ты прошел через бури, раз вызвал меня, и стало быть, драконы тебя не убили. Как идет листосбор?

— Привет и тебе, магистр, — ответил я, нарочно говоря тихо, чтобы досадить ему. — У меня все хорошо, благодарю. Драконы помнят о некоем договоре, о котором мы уже позабыли, но теперь все улажено. Собиратели уже отработали стоимость путешествия, а мы тут всего-то еще полдня. И тебе, возможно, будет интересно узнать, что ребенок Маран Вены также здесь. Ей ничего не известно о Дальновидце, но по-прежнему весьма вероятно, что она моя дочь.

— Неужто? — произнес Берис насмешливо. — Меня не интересуют твои предположения. Мы не можем быть уверены, пока не проведем… испытание. А для этого нам понадобится ее кровь.

Это было новостью.

— Кровь, ты сказал? Как же мне заполучить ее кровь?

— У тебя же есть стража, разве не так? И люди, которым платят за то, чтобы они тебе служили. Захвати ее и сделай надрез — что может быть проще?

Я и сам подумал было о подобном, но, поскольку Берис первым предложил это, я решил возразить ему.

— А если она и впрямь мой ребенок? Разве твой повелитель не требует, чтобы она оставалась нетронутой?

— Тебе не нужно для этого отрубать ей руку, — ответил он, и я почувствовал презрение в его голосе, исходившем из демонской глотки. — Достаточно будет лишь наполнить чашу, только и всего. Несомненно, столь неглупый человек, ухитрившийся невредимым добраться до Драконьего острова, сумеет найти способ получить такую малость, — я мог бы поклясться, что при этих словах мелкий, скрюченный демон ощерился Берисовой ухмылкой. — Да будет успешным листосбор, Марик. С нетерпением ожидаю своей доли добычи.

Тварь исчезла, испустив серное облако. Широко распахнув ставни, я дал распоряжение Кадерану сопровождать меня завтра утром. Мне многое нужно было сделать, чтобы выяснить, будет ли мне наградой за поиски драконьего золота что-нибудь, помимо смерти.