Глава 8

Отис Фолуорт был в восторге. Неожиданный поворот утренних событий чрезвычайно его обрадовал. Он рассчитал, что в какой-то момент Баллантайн и Дженнингс постараются уничтожить друг друга. Перед Дженнингсом стояла сложная задача сделать так, чтобы Баллантайн сорвался во время своего испытательного срока, но с ней не так-то просто было справиться, поскольку Баллантайн обладал врожденным кодексом чести и морали, которым прикрывался словно судейской мантией. Фолуорт наблюдал и ждал. Он разыгрывал имевшиеся у него на руках карты не спеша и осторожно, желая быть уверенным, что независимо от того, кто одержит победу, он, Отис Клеймор Фолуорт, примкнет к победившей стороне.

До последнего часа казалось, что весы склонились в пользу Баллантайна, и Фолуорт даже вызвался помочь ему загнать в угол другого мерзавца! Дженнингс был ничтожеством, выскочкой, принадлежавшим к вымирающему поколению морских офицеров – тех, кто купил свою власть, а не заслужил ее. Нужно было только дождаться, когда такие, как Пребл, возьмут верх, Преблы, Баллантайны и вся эта банда марширующих патриотов, которые своим потом, кровью и знаниями обеспечили себе место на вершине власти. Фолуорт все бы отдал за то, чтобы принадлежать к элите, он мечтал, чтобы его имя стояло в одном ряду с именами Декейтера, Лоуренса, Портера и Стюарта – «мальчиков» Пребла.

Скромная миссия Баллантайна на борту «Орла» реально открывала Фолуорту такую возможность – поймать шпиона и стать настоящим героем. Вознаграждение будет достойным: капитан Фолуорт, коммодор Фолуорт, контр-адмирал Фолуорт. А возможно, и сам президент услышит о подвиге Фолуорта! И разве при этом семейные патриархи не усядутся на свои самодовольные зады? Годы язвительных оскорблений останутся позади, раз и навсегда будет положен конец грубым замечаниям: у Отиса самые плохие оценки в школе; Отис не заслужил, чтобы его послали в колледж за границу; Отиса нужно отправить на флот в надежде, что там из него сделают мужчину; из Отиса никогда не получится ничего, кроме третьесортного моряка...

Что ж, он докажет, что они ошибались. Благодаря кузену Чарльзу в Гибралтаре он хорошо знал о цели «испытательного срока» Баллантайна на борту «Орла». Несколько выпивок, несколько откровенных изъявлений патриотизма, и Чарльз выложил всю историю мистификации, касающуюся Сатклиффа. Естественно, все его «планы» держались в строгой тайне, а бедный мальчик был слишком туп, чтобы связать информацию, которой он делился с Отисом, с той, что попадала в руки врагов.

Первые шаги были им предприняты два года назад, как раз перед тем, как кузен Чарльз появился на сцене. Карточный долг подтолкнул Отиса «продать» своего приятеля офицера британской вербовочной службе, вместо того чтобы расплатиться с ним. Когда британский сержант услышал, что Фолуорт служит на американском военном корабле «Орел», еще несколько монет безболезненно скользнули в ладонь Отиса в обмен на сведения о маршруте судна. Обе страны шпионили друг за другом – бесхитростно и безобидно, но совсем не так успешно, как это могло бы быть.

Как раз в это время Фолуорта назначили на вакантное место третьего лейтенанта, и это был его первый шаг вверх по карьерной лестнице с тех пор, как он окончил училище, ничем не выделяясь из ряда младших гардемаринов. Дискредитация второго лейтенанта, Джеймса Уоллеса, стала следующим закономерным шагом; второе повышение вызвало у Отиса самодовольное торжество и открыло перед ним широкие просторы. К тому времени Чарлз прибыл в Гибралтар, военно-морскую базу, принадлежавшую англичанам и американцам, хотя в основном ею владели англичане. Чарльз был приписан к штату служащих командующего эскадрой и имел доступ ко всей переписке Пребла со своими лейтенантами. Чарльз, прежде скромный, тихий как мышь парень, слегка опьянев, начинал хвастаться своим ответственным положением и, как обнаружил Отис, особенно любил это делать в компании других робких молодых людей.

Найти покупателя для этого нового потока информации не составило труда. Умопомрачительные суммы золота, которые Фолуорт запрашивал и получал, возбуждали его, опасность и конспирация гипнотизировали, а от открытия, что такого важного человека, как Адриан Баллантайн, судили лишь для того, чтобы он обнаружил шпиона, просто захватило дух!

Еще одним источником гордости для Фолуорта было то, что в течение двух лет он умудрялся обманывать морское министерство, а также дурачить и водить за нос свою семью и даже своего командира, который, как голодная пантера, следил за всеми поступающими на «Орел» и увольняющимися с него. И Фолуорту представилась возможность сделать по-настоящему удачный ход – убедить Баллантайна, что Дженнингс как раз тот человек, которого он ищет. Простое предположение, мелкая, почти незаметная попытка шантажа – и ему удалось заставить Баллантайна обратить свое оружие против Дженнингса.

К сожалению, сегодня утром на палубе они не набросились друг на друга, не возникла необходимость официального расследования и длинного судебного процесса. А Фолуорт мог бы немедленно получить свое законное место на мостике «Орла», и не нужно было бы делиться с Баллантайном славой за разоблачение шпиона. Фолуорт мог бы одним махом получить все: вознаграждение, геройские почести, «Орел» – и Миранду.

При мысли о Миранде Фолуорт громко вздохнул. Сама идея сделать ее своей любовницей заставила его сердце забиться сильнее, а кровь – бешено пульсировать в конечностях, вызвала покалывание пальцев на руках и ногах и приятное ощущение в паху. Фолуорту уже дважды удалось остаться с ней наедине – правда, воровато и торопливо, но, Господи, что эта женщина умела вытворять руками и ртом! Какие фокусы она знала! От мысли, что можно без помех проводить с ней часы, дни, недели, у него в паху возникла такая боль, что он застонал.

– Сэр? Вам нехорошо?

– Ч-что? – Фолуорт обернулся и с испугом увидел позади себя вооруженного моряка.

– Я не хотел напугать вас, сэр, но вы стонали так, словно у вас что-то болит.

– Я в полном порядке, капрал. – Фолуорт покраснел от досады. – Можете идти по своим делам. Почему вы на главной палубе? Здесь ваш пост?

– Нет, сэр, я просто шел к каюте капитана, чтобы... э-э... сопровождать мисс Миранду на прогулке, пока он занят бортовым журналом.

Фолуорт взглянул на люк: команде собирались подавать обед; половина офицеров сидела в своих каютах; священнодействие по заполнению журнала займет Дженнингса по крайней мере на час. Поистине это был день чудес! Фолуорт облизнул губы и постарался заглушить Стук в груди.

– Послушайте, капрал... э-э...

– Спенсер, сэр.

– Да, конечно, Спенсер. Я сам направлялся в каюту капитана – специально, чтобы проводить мисс Миранду вниз, где она могла бы провести время с другими пленными женщинами. Мне сказали, что среди них у нее... сестра, к которой она все время умоляет ее отвести. – Он изобразил улыбку и уверенно добавил: – Раз уж у нас одно и то же поручение, можно предположить, что в последний момент капитан Дженнингс изменил свой приказ. Во всяком случае, я проверю, а вы возвращайтесь к своим обязанностям.

– Сэр, – неуверенно начал моряк, – я ценю ваше предложение, но...

– Я возьму ответственность на себя, если вас это беспокоит. Очевидно, здесь произошло какое-то недоразумение. Чин имеет свои привилегии, но Старик спустит с меня шкуру, если я посмею уклониться от своих обязанностей.

– Да, сэр, я понял, что вы имеете в виду. – Капрал Спенсер сделал шаг назад и проворно отдал честь. – Благодарю вас, сэр.

– Был очень рад вас видеть. – Фолуорт смотрел вслед моряку, торопившемуся присоединиться к товарищам. – Действительно, я очень рад этой встрече.

Адриан, как мог, отдал Малышу Дики распоряжение послать за ним, если по какой-либо причине он понадобится Мэтью. Прикончив почти всю фляжку рома, доктор впал в бессознательное состояние, и Адриан отправился в свою каюту, сердито глядя на охранника, сопровождавшего его по коридору и оставшегося потом стоять на страже за дверью каюты лейтенанта.

Тело у Адриана болело, словно он разделил с Мэтью удары плетью – или из-за того, что он этого не сделал? Во всяком случае, у него была потребность выпить, и первое, что он сделал, после того как запер дверь, – это направился прямо к морскому сундуку и отыскал еще одну полную фляжку рома. Он швырнул китель на кровать и, нетерпеливо просунув палец между тканью и горлом, расстегнул ворот рубашки; несколько маленьких перламутровых пуговиц жилета были жестоко вырваны вместе с тканью и раскатились по полу, а вслед за ними немедленно последовал и сам жилет.

– Что вы уставились, черт побери? – прохрипел он, и Кортни еще глубже спряталась в темный угол.

Баллантайн жадно пил прямо из горлышка и смотрел на Кортни поверх плоской фляжки. Глаза у нее распухли и покраснели от слез, она быстро опустила ресницы, чтобы скрыть яркий блеск изумрудных озер, и на щеке Адриана дрогнул мускул.

«Вы можете избивать меня, пока до крови не разобьете себе руки, Янки, но больше не увидите моих слез...»

– Вот, – налив в кружку немного рома, он со стуком поставил ее на стол, – думаю, вам это необходимо.

Баллантайн снова жадно потянулся к фляжке, пытаясь алкоголем прогнать из головы злорадный голос Уилларда Дженнингса. Он пил, пока у него не начали слезиться глаза и ему не пришлось оторваться, чтобы глотнуть воздуха.

– Лейтенант?

Откинувшись на спинку стула, Адриан посмотрел на паука, проворно плетущего паутину от потолочной балки к покачивающемуся фонарю, потом снова поднял фляжку и пил, пока до его сознания не дошел нерешительный шепот.

– Вам не следует сейчас разговаривать со мной, – хрипло пробурчал он. – Никому не стоит со мной сейчас разговаривать.

– Но я должна знать! Сигрем... Сигрема...

Баллантайн резко вдохнул и закрыл глаза, чувствуя, как потоки алкоголя и кислорода смешиваются в его крови. На мгновение у него закружилась голова, но он нашел в себе силы тряхнуть ею, чтобы вернуть ей ясность, и, остановив взгляд на Кортни, увидел только зеленые глаза на бледном испуганном лице.

«Опасные глаза», – мелькнула у него мысль. Отец никогда не убережет мужчину от таких глаз; таких глаз нет ни у матери, ни у сестры, ни даже у проститутки, которая может изобразить любые чувства. Такие глаза могут заставить человека полностью забыться, они могут заставить его захотеть забыться.

– Сигрем мертв. Его тело, – Баллантайн четко выговаривал слова распухшим языком, – отдали морю. Вы будете это пить?

Кортни увидела, что он пальцем показывает на кружку с ромом. Ее горло пересохло от плача, желудок скрутился в огромный узел, и чтобы прийти в себя, она, пошатываясь, вышла на свет и под взглядом стальных глаз потянулась к кружке.

– Он что-то сказал вам перед кончиной. Что?

– Пустяк.

– Человек не говорит пустяков, когда умирает.

– Он не сказал ничего такого, что приятно было бы услышать его убийцам! – огрызнулась Кортни и с вызовом посмотрела на американца, напуганная собственной отвагой.

Она решила, что терять ей нечего, и через секунду фляжка поднялась, наклонилась, а потом снова опустилась. Кортни отпила из кружки сладкого холодного рома, и от этого глотка ее желудок сжался, словно от удара кулаком. Баллантайн только слегка морщился после каждого глотка, но она заметила, что у него на лбу выступили капли пота, а сильные пальцы теряют способность крепко держать фляжку.

– Вы пьянеете, Янки, – тихо проговорила Кортни.

– Конечно, Ирландка. Можете присоединиться ко мне, если хотите, или можете... – он неопределенно помахал рукой в воздухе, – не присоединяться.

Она долго смотрела на Адриана, а потом спросила:

– Как доктор?

– Совершенно пьян.

– Я имею в виду, как его спина? – терпеливо пояснила она.

– Полагаю, покрылась волдырями и адски горит.

– Почему он это сделал?

– Почему? – Баллантайн приподнял бровь и криво усмехнулся. – Потому что он не герой. Так он сказал, во всяком случае. Не герой. Не такой, как мы все. – Баллантайн подался вперед, на несколько дюймов промахнулся мимо стоявшего на столе ящичка с сигарами, нахмурился и сделал еще одну попытку, но ящик не захотел открываться под его неловкими пальцами.

– Давайте я открою, пока вы не поломали ящик. – Кортни, вздохнув, забрала у него из рук сигаретницу.

– Ха, вы тоже курите сигары? Мне следовало бы догадаться... Но вы могли бы сказать мне, и я бы предложил вам сигару. Черт, вы сражаетесь, как мужчина, пьете ром, ругаетесь громче – и лучше, – чем я, вы носите мужскую одежду и мужскую стрижку... Я не удивлюсь, если узнаю, что вы курите и плюетесь тоже как мужчина.

Рука Кортни застыла на полпути к губам. Отец научил ее, как обрезать, смочить и разжечь сигару, но она всегда считала, что этим она просто доставляет ему огромное удовольствие, а насмешка Баллантайна очернила это воспоминание и заставила ее почувствовать себя вульгарной и порочной. Она с отвращением бросила сигару и отвернулась от его издевательской ухмылки. Медленные крупные слезы покатились у нее из глаз на подбородок и закапали на светло-голубую рубашку, тут же впитываясь в ткань. Она уже с трудом сдерживала рыдания.

– Что вы знаете обо мне, Янки? Что вы могли узнать обо мне или о моем отце, что дало вам право так легко нас осуждать?

– Я знаю то, что вижу, – усмехнулся он. – И то, что слышу.

– Раньше он наряжал меня в шелка и атласы, – прошептала Кортни, глядя на свои мешковатые брюки и простую рубашку, – в платья с оборками и бантами и изящные маленькие туфельки. Мои волосы... Он любил мои волосы, раньше они были длинными и блестящими... – Кортни заглянула в кружку с ромом, поднесла ее к губам, и на этот раз кружка осталась пустой. Она передернулась, и от огненного шара в желудке кровь прилила к ее щекам. – Я поняла, что пока он будет видеть во мне свою маленькую принцессу, я не смогу разделить с ним его жизнь. Поэтому я научилась владеть саблей и мушкетом, метать кинжал не хуже любого мальчишки моего возраста, сращивать веревки, вязать булинь и... – Она вытерла рукой мокрые щеки. – Тогда я отрезала волосы и сбросила шелка и атласы. Я заявила ему, что больше не буду его принцессой, я просто хочу быть его плотью и кровью. Сначала он рассмеялся, погладил меня по голове и сказал, что это благородный поступок, но мне не следовало жертвовать своими волосами и отнимать у него зря время. Тогда я выхватила саблю и отрезала все до единой пуговицы у него на сюртуке, жилете и бриджах, прежде чем он успел защититься. – Кортни улыбнулась сквозь слезы, вспомнив выражение испуга на лице легендарного Дункана Фарроу, когда он, схватив одной рукой саблю, другой старался удержать на себе одежду. – Он взял меня с собой на «Дикого гуся», и я доказала ему, что такая же умелая, каким мог бы быть его сын, такая же надежная, такая же упорная. После этого он никогда больше не называл меня принцессой. И если бы мне пришлось снова это сделать, если бы мне пришлось выбирать – быть мягкой, женственной и изнеженной или быть просто дочерью Дункана Фарроу, – я бы... – она повернулась к Баллантайну, – я бы...

Его светловолосая голова покоилась в изгибе локтя, глаза были закрыты, губы расслабились. Фляжка с ромом в его руке опасно наклонилась, и Кортни забрала ее, чтобы содержимое не вылилось на пол. Баллантайн только вздохнул и плотнее уткнулся в свой локоть. Свободная рука секунду ощупывала пустой воздух, а потом, ничего не найдя, упала на письменный стол.

– Янки? – Кортни на пробу подтолкнула указательным пальцем его руку. – Янки, вы спите?

Медленно обойдя вокруг стола, она остановилась у него за спиной и с любопытством стороннего наблюдателя рассматривала спящего. Под льняной рубашкой выделялись твердые мускулы и четко очерченные контуры рук и плеч, на пояснице, где образовался вытянутый влажный овал, белье прилипло к коже, и от теплого мускусного запаха мужского пота Кортни ощутила странное покалывание в теле. Теперь, когда Баллантайн себя не контролировал, его рот был совсем не таким властным и суровым, и морщины вокруг глаз и на лбу вовсе не бросались в глаза. Его мягкие густые волосы манили к себе пальцы Кортни, но она остановила себя, постеснявшись дотронуться до них.

– Кем вы были до того, как превратились в негодяя, лейтенант? – прошептала она, доставая нож, спрятанный у нее за поясом бриджей. Зажав в руке теплую рукоятку, она поворачивала лезвие, в котором отражался свет фонаря. – Клянусь, я убью вас, Янки. Убью за моего дядю и за всех тех, кто погиб на Змеином острове... за Сигрема. – Кортни смахнула вновь навернувшиеся слезы и, обеими руками сжав нож, отыскала взглядом уязвимую впадинку немного ниже уха, у самого выступа непреклонной челюсти. Еще крепче стиснув рукоятку, она провела по губам кончиком языка. – Никто не просил вас помогать мне. Никто не просил прятать меня или брать на себя ответственность проследить, чтобы я добралась до Норфолка живой. Я не просила Сигрема брать с вас какие-либо обещания... Я сама освободила вас от ваших обязательств. И сейчас я еще раз... освобождаю вас...

У Кортни затряслись руки, и она перевела взгляд с горла Адриана на дрожащее лезвие. Одно резкое движение – и со всем будет покончено. Один точный удар – и она исполнит свой долг перед Эвераром...

Но руки отказывались ей повиноваться. Кортни понимала, что у нее больше никогда может не оказаться такого шанса, и это нужно сделать сейчас или... или...

С выдохом у нее вырвалось рыдание, и она почувствовала, как какая-то тяжесть тянет ее руки вниз. Прошедшей ночью Кортни могла бы убить его, могла бы без всяких колебаний убить его этим утром – но сейчас, в эту минуту общей боли, она не могла этого сделать!

Ее пальцы разжались, и нож с громким стуком упал на пол. Шум разбудил Баллантайна, он открыл глаза и резко вскинул голову.

– Что?.. – Быстро оглядевшись по сторонам, он увидел Кортни, прижавшуюся к стене, увидел нож и неправильно истолковал внезапный страх в ее глазах. – Значит, вот как, Ирландка, да? – Со скрипом отодвинув стул, он, пошатываясь, встал на ноги. – Говорите мне сладкие речи, а как только я повернулся спиной... – Он выразительно посмотрел на нож.

– Н-нет, – прошептала она. – Нет, я...

– Вы – что? – Он сделал шаг к ней. – Вы не собирались испробовать его на мне? Вы просто украли его и спрятали под одеждой, чтобы можно было однажды бросить его на пол? Черт возьми, ведь я предупреждал вас, что произойдет в следующий раз, когда вы надумаете мне навредить.

Он выбросил вперед руку, но Кортни ожидала удара и успела уклониться. Движения Баллантайна были замедлены выпитым ромом, и, не дожидаясь, пока ярость снова направит его кулак, Кортни рванулась мимо лейтенанта, стремясь оказаться по другую сторону письменного стола, но пальцы Баллантайна вцепились в застежку ее рубашки. От неожиданного рывка Кортни едва не потеряла равновесие, а ее рубашка порвалась, обнажив тело от шеи до талии.

Крепко сжимая в руке ткань, Баллантайн прижал Кортни к стене. Ледяные серые глаза горели такой злостью, что Кортни даже не пыталась освободиться. Она просто закрылась руками, ожидая удара по лицу, а когда, его не последовало, взглянула на него сквозь горячую обжигающую влагу в глазах и увидела, что взгляд Баллантайна остановился на ее обнаженной груди.

– О Боже, – хрипло пробормотал он, и свободная рука начала нерешительно двигаться, пока ладонь благоговейно не накрыла нежное белое тело, и тогда он взглянул Кортни в глаза, в бездонные изумрудные озера, которые, казалось, готовы были выйти из берегов.

Кортни не могла ни шевелиться, ни думать, ни дышать, ее тело застыло под его рукой, но она не знала, как бороться с жаром, исходившим от его ладони.

– Будьте вы прокляты! – тихо выругался Адриан. – Будьте прокляты!

Он наклонился к ее губам, подавив ее крик прежде, чем он успел слететь с губ. Она начала сопротивляться, но было уже слишком поздно – его руки, как и его тело, крепко удерживали ее на месте. Запустив пальцы ей в волосы, он бедрами и грудью прижал Кортни к стене; его язык жадно скользнул к ней в рот, и горячее, возбужденное дыхание коснулось ее щеки. Кортни яростно барабанила кулаками по его плечам и спине, но ее усилия оттолкнуть его не имели успеха. У нее закружилась голова, и ей показалось, что стены каюты сейчас придавят ее.

Почувствовав, что Баллантайн отодвинулся, чтобы расстегнуть ремень, поддерживающий ее бриджи, Кортни начала извиваться, стараясь помешать ему забраться внутрь, но все было напрасно – бриджи упали вниз, и по обнаженным ногам уже гуляли его жадные руки и холодный воздух. Адриан стал лихорадочно гладить гладкую кожу на внутренней стороне ее бедер, и мольбы Кортни превратились в стоны, а затем в слабые отрывистые вздохи. Баллантайн нашел и коснулся притаившейся искры, искра воспламенилась, и блаженная слабость разлилась по телу Кортни. Она упорно твердила себе, что ненавидит этого человека, что всего минуту назад хотела убить его, но теперь это уже ничего не могло изменить. Ее тело снова предало ее, и с жалобными, стонущими всхлипами Кортни потянулась навстречу ищущим мужским рукам, исторгнув из горла Адриана хриплый стон. Ее трепещущее тело, обвившееся вокруг него, ее руки, потянувшиеся вверх и обнявшие его за шею, ее груди, прижавшиеся к его груди, пробудили в нем слепую, отчаянную жажду.

Он сбросил с плеч Кортни разорванную рубашку и, наклонив голову, обжег ее тело горячей дорожкой ласк, а потом по очереди зажал между губами розовые верхушки белых, как сливки, грудей. Кортни вцепилась в густую гриву золотистых волос, как будто на всю жизнь притягивала к себе Адриана. Ее рот приоткрылся, глаза наполнились слезами неверия, тело горело огнем, ноги лишились силы, и она закрыла глаза от сотрясающих ее судорог. Его губы у нее на груди, его рука между ее ног – никто не подготовил Кортни к такой атаке на ее тело!

Почувствовав на себе взгляд Адриана, Кортни перевела дыхание. В глубине серых глаз отражалось желание, которое было таким же низменным, как острая боль, терзавшая ее тело. Пол ушел из-под ног Кортни, и она догадалась, что Адриан несет ее в постель. Его одежда была сорвана, как листва в свирепый шторм, и с той же необузданной, грубой напористостью он протиснулся между бедрами Кортни. Его руки приподняли ее вверх, навстречу ему, и первым же мощным толчком он уничтожил ее невинность. Боль была мимолетной, она унеслась вместе с испуганным вздохом, но осталось другое – что-то длинное и твердое, что снова и снова наполняло ее, обжигая, испытывая, раздирая ее чувства при каждом соприкосновении их тел. Почувствовав глубоко внутри разливающееся тепло его страсти, Кортни выгнулась вверх, не дожидаясь команды его рук. Ее вздохи перешли в крик, она всем телом прижалась к Адриану и услышала, как он резко втянул воздух при извержении в нее своего семени.

Адриан содрогнулся внутри ее, и темнота вспыхнула миллионом искрящихся огней, ярких обжигающих огней, от которых по ее телу пробежало новое пламя возбуждения, и Кортни взорвалась, как пороховой бочонок, к которому поднесли запал. Ее захлестывали волны экстаза, она корчилась, беззвучно кричала, впивалась ногтями в плечи Адриана и вертела головой из стороны в сторону от блаженства, которого раньше не знала.

Сладостная, ошеломляющая одиссея закончилась тем, что Кортни с рыданием опустилась на измятую постель. Все ее чувства смешались, руки и ноги тряслись, кожа стала влажной и горячей. Слепящее напряжение последних мгновений исчезло и уступило место не менее восхитительным ощущениям: Адриан все еще наполнял ее своим теплом, вызывая в ней непонятное облегчение.

Его прикосновение уничтожило защиту Кортни. Просто невероятно, что такое могло с ней случиться, и тем не менее это произошло: рука Адриана у нее на груди, обещание страсти в его глазах и в сильном, мускулистом теле.

Баллантайн был заклятым врагом Кортни, человеком, уничтожившим ее дом, ее семью, – так как же он мог доставить ей такое наслаждение, такое облегчение, такое умиротворение? Ей нельзя было уступать, им обоим нельзя было поддаваться слабости.

Прикусив нижнюю губу, Кортни осторожно толкнула Баллантайна в плечо. С недовольным вздохом он откатился на постель рядом с ней, но оставил руку у нее на груди. Кортни закрыла глаза, борясь с приятной болью желания, и открыла их только тогда, когда глубокое ровное дыхание Адриана убедило ее, что он спит.

Она с трудом сглотнула, но не смогла избавиться от комка в горле. До того как это произошло, они были врагами, и утром они опять будут врагами, и по-другому быть не может. Просто не может.

Отис Фолуорт натянул на себя бриджи, поморщившись, когда ткань задела нежные части тела, надел подтяжки и застегнул медные пуговицы жилета. Озабоченный взгляд в зеркало вызвал у него кривую улыбку. Его волосы висели как пакля, а растрепанные пряди на висках делали похожим на помешанного; лицо было красным, хотя кожа оставалась холодной и липкой; губы выглядели так, будто их искусали – он мог поклясться, что их жевали в порыве страсти! Услышав позади себя низкий горловой смех, Фолуорт повернулся к кровати.

– По нашему виду нельзя сказать, что мы просто прогуливались по кораблю, мой лейтенант.

Фолуорт усмехнулся и окинул хитрым взглядом восхитительные изгибы и формы тела, которое только что чуть не довело его до сумасшествия. Ее как будто светящаяся кожа, темные ложбинки и впадинки притягивали его взгляд, как блеск драгоценных камней.

– Еще, мой лейтенант? – промурлыкала она.

– Что? – Фолуорт оторвал взгляд от густых черных блестящих локонов, неопределенно усмехнулся и вдруг помрачнел. – Сомневаюсь, осталось ли во мне еще что-нибудь, дорогая, хотя мне хотелось бы верить в это.

Поднявшись на колени, словно нимфа из волшебного озера, Миранда согнула пальчик, и Фолуорт послушно подошел к койке. Обольстительные янтарные глаза заглянули в его глаза, руки скользнули вверх по плечам и сомкнулись на его затылке, и, нагнувшись вперед так, что ее груди завораживающе закачались, Миранда прижалась к его губам.

– Миранда всегда сумеет что-то найти, – выдохнула она. – Она умеет убеждать и ублажать. Она обладает терпением тысячи графинь, когда дело касается заботы о любимом мужчине. И каком мужчине! Просто быке, мой лейтенант! Никогда, – призналась она, – никогда прежде я не испытывала такого удовлетворения от любви.

Фолуорт сдался обольщающим губам. Мечта стала явью! Самая красивая, самая нежная женщина в мире – и она хочет его! Будь проклят Адриан Баллантайн с его коварными намеками; добродетельный мерзавец просто ему завидует. Да, это так – Баллантайн завидует, что не он первый добился внимания Миранды!

С тяжким вздохом опустив руки на пояс, Фолуорт с неохотой помешал Миранде расстегнуть его одежду.

– Мы и так уже слишком долго пробыли здесь, – пробормотал он. – Дженнингс, наверное, послал кого-нибудь нас разыскивать.

– Пусть ищут, – заявила она со злостью, не обращая внимания на его растерянность. – Или, по-вашему, ради меня не стоит пойти хотя бы на крошечный риск, мой лейтенант?

– Я готов рисковать гораздо большим, чем ты думаешь, – Фолуорт захватил рукой распущенные черные локоны и решительно приподнял к себе голову Миранды, – но не ради нескольких украденных минут удовольствия. Я хочу сказать, что готов рисковать ради того, чтобы ты была моей, Миранда. Весь день, каждый день. И каждую ночь... – Он склонился к ней с горячим поцелуем, с поцелуем, который заставил Миранду добавить еще балл к своей оценке Фолуорта.

Сделать его своим союзником было для нее детской игрой, которая помогла ей развеять скуку заточения, и она надеялась, что достаточно заморочила ему голову, чтобы с его помощью убрать еще одно крупное препятствие на своем пути к будущему счастью.

– О, как бы я хотела, чтобы мне не нужно было возвращаться к этой толстой потной свинье! – простонала Миранда. – Как мне хотелось бы остаться с тобой! – Слезы скатились из огромных янтарных глаз и оставили влажный след на плече Фолуорта.

– Скоро, дорогая, скоро, – утешил он ее. – Имей терпение. – Он стиснул зубы, его ноздри затрепетали и побелели.

– Как я могу терпеть, когда знаю, что нет никакой надежды? Через два дня мы будем в Гибралтаре. Даже если меня отправят в Америку, это будет все равно, что попасть в рабство к этому... к этому чудовищу!

– Нет. – Фолуорт с трудом подавил искушение раскрыть ей свои планы. – В Гибралтаре все изменится, поверь мне. Дженнингс уйдет, «Орел» достанется мне, и больше никто и ничто не будет стоять между нами.

– Но... – Ее губы убедительно дрожали, и слезы продолжали течь по щекам. – Но как такое возможно? Прости меня, мой лейтенант, но как ты можешь с такой уверенностью утверждать, что корабль будет твоим? Как?

– Тсс. – Он приложил палец к губам Миранды. – Будет так, как я говорю, – и это все, что ты должна знать.

– Никогда, – как безумная, зашептала она, – никогда такого не будет! Во всяком случае, пока она жива и изводит меня своей ложью и угрозами.

– Она? Кто?

– Нет, – вздохнув, Миранда быстро опустила голову, – я не должна говорить. Они найдут меня... где бы я ни спряталась, они найдут меня и... и убьют.

– Кто найдет тебя? Кто тебя убьет? – Фолуорт крепче сжал ее волосы и заставил посмотреть ему в лицо. – Кого ты так боишься? Кого-то на этом корабле? Ты сказала «она». Это кто-то из заключенных?

– Из заключенных? – Миранда иронически усмехнулась. – Она не заключенная. Она чисто одета, хорошо питается в прекрасной каюте и разгуливает по палубе свободно, а не как собака на поводке. И ни одно животное не ездит на ней день и ночь...