Пролог

Когда по горбатому мосту проехал еще один шумный экскурсион­ный автобус, изрыгающий ядови­тые выхлопы, Мэри-Кейт Донлан вышла из своей аптеки и заперла дверь. Если какой-нибудь обитатель деревни Редлайон во время ленча захочет купить губную помаду или лекарство от гриппа, ему придется уйти несолоно хлебавши. После того как ее помощ­ник Отис ушел в отпуск, она несколько недель довольствовалась сандвичем, проглоченным в перерывах между посетителями, и была сыта этим по горло. Но сегодня она наконец поест как сле­дует и всласть поболтает со своей племянницей Дельфиной.

Придерживая воротник пальто, Мэри-Кейт быстро пошла по главной улице в сторону «Вдовы Мэгуайр», симпатичной камен­ной пивной с окнами-фонарями, традиционными музыкальны­ми вечерами два раза в неделю и лучшей кухней в округе. Строй­ная женщина средних лет с прямыми короткими волосами и без следа косметики на лице миновала бутик с вывеской «Люсиль: фасоны на все случаи жизни», мельком заглянув в витрину. Фа­соны Люсиль всегда казались ей чересчур эксцентричными. На этой неделе в витрине было выставлено множество ярких вяза­ных вещей с узором в шишечку и одно нарядное летнее платье, которое хорошо смотрелось бы на юге Франции, но совершенно не подходило для климата графства Керри, где в октябре зуб на зуб не попадает.

Заметив впереди Эммета из магазина товаров повседневного спроса, она замедлила шаг. Не дай бог он захочет составить ей компанию! Этот брюзгливый старый бандит со слабостью к портеру мог заговорить и мертвого. После двух пинт пива он неиз­менно впадал в сентиментальное настроение и начинал оплакивать добрые старые времена. Едва Эммет нырнул в пивную, Мэри-Кейт снова устремилась вперед. Больше бояться было нечего: когда она доберется до дверей, Эммет уже вцепится в какого-ни­будь беднягу.

Рядом с пивной припарковался серебристый «Мерседес», из которого вышла высокая рыжеволосая женщина в модном брюч­ном костюме.

– Привет, Лара, – поздоровалась с ней Мэри-Кейт.

– Привет, – сердечно ответила женщина, – Как идет торговля?

– Полным ходом. Здесь полно ипохондриков. Мне следовало бы купить акции какой-нибудь фармацевтической фирмы.

Обе засмеялись.

– А как твои дела? – спросила Мэри-Кейт.

– Чудесно, – ответила Лара. – Только что продала владения старого О'Брайена.

– Замок Шэнрок? – Эта новость произвела на Мэри-Кейт сильное впечатление. Обветшавший замок с заросшим сорняка­ми садом в пятьдесят акров мог купить только очень богатый че­ловек, готовый потратить целое состояние на реставрацию по­местья. – И кто же его купил? Очередная рок-звезда?

Редлайон мог похвастаться четырьмя рок-звездами, как мини­мум шестью романистами и одним эксцентричным композито­ром, писавшим серьезную музыку. Рок-звезды, как ни странно, вели спокойную жизнь, а буйные пирушки проходили в доме ком­позитора.

– Нет, на этот раз актриса. Не стану называть ее имя, но она из тех, кто хранит свои «Оскары» в туалете.

Мэри-Кейт усмехнулась.

– Они все говорят одно и то же… Я должна встретиться с Дельфиной. Посидишь с нами?

Не успела Лара сказать «да», как на стоянку вырулила побитая малолитражка, из которой выпорхнуло роскошное рыжее созда­ние в красном бархатном пальто.

– Привет, девочки! – Дельфина Райан поцеловала тетку и крепко обняла школьную подругу. – Лара, я не видела тебя сто лет. Что здесь новенького?

Они сели за столик и начали болтать обо всем на свете – от цен на недвижимость до ужасающего состояния местных дорог.

– На Блэкглен-роуд есть рытвина размером с бассейн, и я ту­да чуть не угодила, – пожаловалась Лара. – Если у моего «мерса» сломается колесо, я подам на местный совет в суд!

– А я люблю Блэкглен-роуд, – вздохнула Дельфина. – Мы с Юджином даже хотели купить там один красивый старый дом, но он оказался нам не по карману. Там такие замечательные старин­ные камины…

– Ты, наверное, имеешь в виду Килнагошелл-хаус, бывший пансион, – сказала Лара. – Я продала его шесть месяцев назад одной вдове из Дублина, Вирджинии Коннелл. Она симпатичная и, кажется, тоже одинокая. Мэри-Кейт, вам следовало бы как-нибудь навестить ее.

– Если она не желает ни с кем знакомиться, это ее право, – рассудительно ответила Мэри-Кейт. – Не стоит нарушать ее покой. Когда она захочет общаться с людьми, тогда посмотрим. Лара доела сандвич.

– Девочки, мне пора. Сегодня днем я должна оценить симпатичный маленький коттедж на Килларни-роуд.

– Дом старого Гароида? – удивилась Мэри-Кейт. – Его что, продают?

– Похоже, нет, – ответила Лара. – Скорее всего, после оцен­ки он достанется племяннику Гароида, который живет в Брита­нии. Бог ему в помощь, – пожала плечами она. – Гароид оставил дом в ужасном состоянии. Кроме того, мне нужно осмотреть ферму Ричардсонов. Какая жалость, что они уезжают из деревни.

Они славные люди.

– Мне тоже пора. – Дельфина встала из-за стола. – Сегодня у меня еще полно работы: две маски для лица, педикюр и эпиля­ция. Счастливо, Мэри-Кейт. – Она поцеловала тетку на проща­ние.

– Значит, я смогу спокойно допить кофе. – Серые глаза Мэри-Кейт потеплели. – Старость имеет свои преимущества. Бере­гите себя, девочки.

Молодые женщины вышли из пивной.

– Отличный день, правда? – заметила Лара, когда они на мгновение остановились, наслаждаясь неярким октябрьским солнцем. – Когда светит солнце, Редлайон кажется сказочным ко­ролевством. Должно быть, Ричардсоны рехнулись. Не представляю себе, как можно уехать отсюда.

– Кажется, я тебя понимаю, – откликнулась Дельфина, с любовью глядя на извилистую главную улицу с домиками пастель­ных тонов, лениво гревшимися на солнце. – Тут царят мир и спокойствие, которые лечат душу. Не потому ли ты вернулась?

– Ничего подобного! – уныло возразила Лара. – Когда я жила в Дублине, то ежедневно выпивала десять чашек кофе, таб­летку прозака, по меньшей мере полбутылки вина и чувствовала себя нормально. А к спокойной жизни меня, как ни странно, потянуло только после возвращения домой…

– Спокойная Лара Стэнли? Этот день войдет в анналы исто­рии! – пошутила Дельфина.

Лара усмехнулась.

– Да, как же, станешь тут спокойной… Это место особенное. Знаешь, когда я оставила работу в Дублине, все мои коллеги счи­тали, что только чокнутый может заживо похоронить себя в та­кой глуши. А я ответила, что в Редлайоне вовсе не скучно.

– Да, жизнь здесь бьет ключом. Даже чересчур, – кивнула Дельфина. – Постоянно что-то происходит. На следующей не­деле в нашем отеле начинается очередная конференция полито­логов, и Редлайон затопят толпы журналистов и политиков, сго­рающих от желания увидеть свои фотографии в газете.

– Все как обычно, – откликнулась Лара. – Теперь о тихой жизни в деревне приходится только мечтать. Но я бы не стала го­ворить это городским. Иначе они все бросят и переедут сюда.

Дельфина засмеялась.

– А мы хотим, чтобы Редлайон оставался нашей маленькой тайной, верно?

1

Хоуп Паркер остановилась у сек­ции литературы по кулинарии и выпустила из рук пакеты с покуп­ками. У нее разбегались глаза. «До­машнее печенье», «Полнейшая китайская поваренная книга», «Блюда для приемов», «Блюда быстрого приготовления»… Но рецепты блюд быстрого приготовле­ния были ей не нужны – она знала их назубок. Нет, ей требовалась подробная и в то же время доступная поваренная книга. Большая, толстая и содержательная, подробно объясняющая, что такое пароварка, как пользоваться дрожжами и нужен ли для го­товки сушильный шкаф. Хоуп хотела купить книгу, которая наконец объяснила бы ей, как приготовить блюдо, для которого недостаточно цыплячьих грудок и банки готовой томатной пасты.

Рассеянно посмотрев на толстый учебник французской кухни для «подготовленных читателей», Хоуп заметила рядом с ним толстый том с яркими золотыми буквами на корешке: «Кулина­рии для трусих: как стать королевой кухни». Королевой кухни? О да, именно этого она и хотела! Хватит с нее готовой лазаньи и замороженных цыплят в фольге. Она научится готовить великолепную домашнюю пищу, и Мэтту больше не придется приглашать важных клиентов в дорогие рестораны Бата. Вместо этого он сможет приводить их домой, а она, одетая во что-нибудь элегантное, но сексуальное, выпорхнет из кухни, благоухая арома­том крем-брюле. Солидные бизнесмены будут уписывать тающее во рту мясо с густой подливкой и спрашивать, почему она работает в банке, а не открывает собственный ресторан.

Тоби и Милли тоже обрадуются. Конечно, когда немного под­растут. Они будут думать, что самодельный майонез – самая обычная вещь, и станут хвастаться перед одноклассниками, что их мама «самая лучшая повариха в мире». Хоуп помнила такие разговоры со времен учебы в школе. Однако она и ее сестра Сэм всегда сторонились споров о том, чья мать лучше всех готовит. У их тети Рут было много достоинств, но кулинарные таланты в их число не входили. Хоуп часто задумывалась над тем, умела ли готовить их мать. Тетя Рут никогда не говорила о таких вещах. Может быть, мама была замечательной кулинаркой и это качество передалось ей по наследству? В таком случае от Хоуп требовалось только одно: проверить это, отказавшись от цыплят быстрого приготовления. Хоуп подхватила пакеты, заплатила за книгу и поспешила в универмаг «Джолли». Она не собиралась заходить в отдел жен­ской одежды, но искушение было слишком велико. Хоуп потро­гала цветастую юбку из тонкого хлопка с изящным узором из роз. Фон был светло-синим, цвета веджвудского фарфора; мелкие ли­ловые цветки чередовались с малиново-розовыми. Хоуп грустно вздохнула. Это была не юбка, а стиль жизни. Стиль жизни, при котором женщина обитает в уютном коттедже с послушными, хо­рошо воспитанными детьми и с любящим, ценящим ее мужем. Эта женщина сама шьет наволочки, умеет сушить лаванду и кон­сервировать овощи и фрукты вместо того, чтобы покупать их в супермаркете. Она не застегивает юбку английской булавкой и не повышает голоса на детей, если те по утрам выливают на себя полный пакет молока, после чего их нужно переодевать с головы до ног. Нет. Такая женщина пользуется цветочными духами в старомодных флаконах и порхает по магазину с корзинкой, поку­пая натуральные овощи, к которым прилипли комочки земли. О таких женщинах люди говорят: «Ну разве она не прелесть? Чудная мать, замечательная кулинарка… Вы пробовали ее яблоч­ный пирог? А ведь она еще и работает…»

Ага, как же! После дождичка в четверг… Она никогда не была Миссис Цветастой Юбкой и никогда не будет ею. Она была Мис­сис Рабочей Лошадью, дети которой привыкли к крику: «Прекра­ти немедленно, а то убью!» Она никогда не «порхала» – что весь­ма затруднительно, если ты устала как собака и ноги у тебя пудо­вые, – и никогда не разговаривала с соседями, так что у них не было возможности составить о ней какое-нибудь мнение. А что говорить о наволочках, если она так и не удосужилась пришить пуговицу к юбке и та несколько месяцев держалась на булавке!

Хоуп тряхнула головой, чтобы избавиться от неуместных меч­таний, подхватила покупки и заторопилась в отдел мужской одеж­ды, в секцию галстуков. Прошла целая вечность, прежде чем она нашла то, что могло бы понравиться Мэтту: бледно-желтый шел­ковый галстук с отчетливым рисунком. Правда, он стоил дороже, чем ее пальто… Ну и черт с ним!

Женщина за стойкой аккуратно положила галстук в коробку.

У нее были тщательно уложенные волосы, хорошо ухоженные ногти и безупречно накрашенные губы; казалось, она только что вышла из салона красоты. Светлые волосы Хоуп, собранные в конский хвост, растрепал ветер, а от помады, нанесенной утром, осталось одно воспоминание. В присутствии продавщиц Хоуп неизменно чувствовала себя разбойницей с большой дороги. А ведь она еще помнила те времена, когда тщательно ухаживала за собой, те далекие времена до рождения детей, когда на французский маникюр у нее уходил весь воскресный вечер. Теперь она проводила воскресные вечера, потея над гладильной доской, думая о том, что необходимо купить на следующей неделе, и пытаясь выудить из огромной кучи белья два одинаковых носка.

– Это подарок? – спросила продавщица, намекая на то, что женщины типа Хоуп покупают дорогие вещи лишь раз в год.

– Да, – сказала Хоуп, борясь с желанием злобно ответить: «Нет, это для меня. По уик-эндам я наряжаюсь в мужскую одеж­ду, а сейчас подыскиваю партнершу для встречи лесбиянок, любительниц мотоциклов „Харлей-Дэвидсон“.

Однако пришлось сделать вежливую мину. Честно говоря, Хоуп еще никогда не платила столько денег за галстук. Он был чудовищно дорогим даже в качестве подарка на сорокалетие. Утешало только одно: он должен был понравиться Мэтту. Галстук прекрасно подходил к недавно купленному мужем импозантному костюму, да и вообще к имиджу Мэтта, тоже очень импозантно­му. Единственной неимпозантной вещью в гардеробе Мэтта Паркера была сама Хоуп. «Может быть, беда именно в этом?» – с внезапной тревогой подумала она.

С недавних пор Мэтт перестал быть похожим на себя. Он всегда был оптимистом, счастливчиком и везунчиком, но в послед­ние недели постоянно пребывал в плохом настроении, хмурился и был спокоен только тогда, когда что-то делал. Он все время искал себе занятие – даже в тех редких случаях, когда дети не дрались и появлялось время посидеть и спокойно поговорить. Взвин­чен – вот как это называется. Мэтт был взвинчен, и Хоуп терзали мрачные предчувствия, что это имеет отношение к их семейной жизни. Или к ней самой.

Выйдя из магазина, Хоуп свернула за угол на Юнион-стрит и столкнулась с толпой туристов, охавших и ахавших при виде каж­дого изящного георгианского особняка из песчаника. Бат действительно был красивым городом, но Хоуп, прожившая в нем пять лет, уже привыкла к его красотам. В первые шесть месяцев она едва не свернула себе шею, любуясь местными достоприме­чательностями, однако сейчас, как и все жители Бата, ходила по городу, не обращая на памятники никакого внимания и проклиная туристов, которые шатались по улицам, как школьники, сбе­жавшие с уроков.

Хоуп толкнула стеклянную дверь ипотечного банка Уизерспуна, зная, что сейчас уже без двадцати три, а она должна была вер­нуться в четырнадцать тридцать. Мистер Кэмпбелл, местный уп­равляющий и большой педант, тоже знал, сколько сейчас времени.

– Миссис Паркер, вы опоздали на десять минут, – негромко сказал он.

Хоуп сделала вид, будто ужасно запыхалась. Впрочем, после пробежки по Юнион-стрит это было нетрудно.

– Мне очень жаль, мистер Кэмпбелл, – пролепетала она. – Сегодня моему мужу исполняется сорок лет, и я покупала ему по­дарок…

– Ничего страшного, – успокоил ее управляющий. – Но чтобы это было в последний раз.

Хоуп быстро прошла в комнату для служащих, положила по­купки в шкаф, сняла синее шерстяное пальто и поспешила за­нять место за стойкой.

– Как тебе удается опаздывать и при этом не злить нашего ти­рана? – спросила Ивонна, сидящая за соседней стойкой.

– Потому что у меня невинное лицо, – ответила Хоуп, про­должая улыбаться мистеру Кэмпбеллу через стеклянную перего­родку, – а у тебя физиономия проныры.

Хоуп знала, что подруга будет польщена. Ивонне нравилось быть пронырой. Кроме того, она обладала чувством юмора и ни­когда не обижалась. В отличие от второй лучшей подруги Хоуп, которую звали Бетси. Бетси обижалась на все и непременно спро­сила бы, что имела в виду Хоуп, назвав ее пронырой. Сама Хоуп просто не могла выглядеть пронырой. У проныр не бывает кудря­вых от природы русых волос – особенно если они окружают спо­койное круглое личико с удивленными большими темно-серыми глазами и маленьким ротиком, как у девочек с портретов фран­цузских художников восемнадцатого века.

Мэтт однажды обмолвился, что полюбил ее за вид «не от мира сего». «Как будто ты вышла из исторического телесериала, пере­оделась и оказалась в двадцать первом веке», – сказал он. У Мэтта дар говорить необычные, романтические вещи. «Он напрасно тратит свой поэтический талант, работая в рекламном агент­стве», – с любовью подумала Хоуп.

Следующие полчаса за всеми пятью стойками кипела лихора­дочная работа. Толпы нетерпеливых туристов стремились поме­нять аккредитивы на наличные, чтобы до возвращения в автобус купить как можно больше кухонных полотенец, маек и керами­ческих кружек с изображением Батского аббатства.

Когда поток наконец схлынул, Хоуп откинулась на спинку стула, думая о сегодняшнем вечере, главным украшением которого должен был стать праздничный ужин. Они с Мэттом будут только вдвоем – конечно, если Милли не взбрыкнет и не откажется идти спать. Девочке было только четыре года, но она уже держала всех домашних в ежовых рукавицах. Двухлетний Тоби был полной противоположностью своей старшей сестре. Он был таким тихим, что Хоуп каждое утро нервничала, отводя его в ясли. Она знала, что Милли сумеет постоять за себя, но станет ли де­вочка заступаться за братишку? Задир среди детей хватало, и Хо­уп была готова убить любого, кто обидел бы ее ненаглядного Тоби. Нежное бледное личико и внимательные глаза делали его по­хожим на Хоуп в детстве. Она молила небо, чтобы мальчик вырос таким же большим и сильным, как его отец.

– Что ты купила Мэтту? – спросила Ивонна, протягивая Хоуп пакет со сливочными тянучками.

– Галстук, бутылку его любимого вина и одеколон, – ответила Хоуп, развернув конфету.

– Неплохо, – промычала Ивонна с набитым ртом. – Но я бы тебе посоветовала сегодня сделать Мэтту особый подарок.

– Какой?

Ивонна понизила голос, потому что как раз в этот момент мистер Кэмпбелл вышел из кабинета и остановился у фотокопи­ровальной машины.

– Надень что-нибудь сверхсексуальное и скажи Мэтту, что это последняя часть подарка.

Хоуп зарделась, как всегда, когда кто-нибудь заговаривал о ее интимной жизни. Тетя Рут приучила ее не болтать о таких вещах. Когда у Хоуп начались первые месячные, тетка молча вручила ей книгу для девочек-подростков, и эта тема больше никогда не за­трагивалась.

– Ивонна, я начинаю думать, что у тебя мания.

– Ага. На сексуальной почве, – хихикнула Ивонна, отбросив со лба прядь черных как смоль волос.

Тут вошли сразу три посетителя, и Хоуп сумела забыть про предложение Ивонны. Нельзя сказать, что ей претила мысль надеть сексуальное белье и удивить Мэтта. Но ей казалось, что муж гораз­до больше обрадуется новому галстуку и бутылке хорошего вина.

Два часа спустя Хоуп уже ехала домой по Молтингс-лейн. Одна из наиболее современных улиц Бата представляла собой извилистый ряд красивых домов, выстроенных из котсуолдского камня медового цвета. Поскольку дома были маленькими и относительно недорогими, здесь селились молодые работающие пары с детьми, не имевшие времени на уход за палисадниками разме­ром с носовой платок.

Когда они переехали сюда пять лет назад, Хоуп носилась с гран­диозными планами стать умелым садоводом и купила энцикло­педию приусадебного хозяйства вместе с книгой о том, как со­здать рай на крошечном участке перед окнами. Теперь эти опусы пылились на полке рядом с трактатом об оформлении дома, куп­ленным Хоуп на распродаже по сниженным ценам. Сегодня же Хоуп даже не взглянула на палисадник, зная, что если заберет де­тей позже, чем в шесть пятнадцать, Марта выйдет из себя. Марта была хозяйкой яслей «Ваши маленькие сокровища», которые ежедневно посещали Тоби и Милли. Ясли считались образцовы­ми, и Хоуп приходилось помалкивать о том, что при общении с родителями своих питомцев Марта превращается в настоящую злобную стерву. За место в «ВМС» шли настоящие битвы, и Хоуп предпочитала не связываться. На каждое освободившееся в яслях место претендовало тридцать семей. Ясли закрывались в шесть пятнадцать, и каждый родитель, опоздавший хотя бы на минуту, выслушивал лекцию типа «если вы считаете, что моим временем можно злоупотреблять, то сильно ошибаетесь». Но Хоуп не могла представить себе человека, который посмел бы злоупотреблять временем Марты.

Вынув сумки из багажника, Хоуп отнесла их в дом, сунула про­дукты в холодильник и опрометью помчалась в ясли. Благо, они находились за углом, и ей не приходилось, подобно другим уста­лым родителям, по полчаса искать место для парковки.

– Привет! – делано весело поздоровалась она с Мартой, кото­рая стояла в дверях, как ротвейлер, сосредоточенно решавший, кого лизнуть, а кого укусить. – Прохладно, правда?

– Уже почти октябрь, – бросила Марта, сердито тряхнув цы­ганскими серьгами.

Хоуп искательно улыбнулась, ненавидя себя за трусость. Если бы ей хватило смелости сказать Марте, куда она может засунуть свои саркастические реплики! Уже не в первый раз Хоуп предава­лась своей любимой мечте: будто они с Мэттом выиграли в лоте­рею, она бросила работу и посвятила себя воспитанию детей. Этот воображаемый мир предусматривал приходящую уборщицу, прачку и человека, который доставлял бы продукты из супермар­кета. Тогда она смогла бы сказать Марте все, что о ней думает, потому что больше не нуждалась бы в яслях. Большое спасибо, отныне она сама будет присматривать за своими детьми. Сможет проводить с ними каждый день, учить их рисовать, рассказывать им сказки, варить какао и рисовую кашу, не вздрагивая При мысли о том, что они опаздывают в ясли. Она будет готовить вкусную домашнюю еду, а не покупать полуфабрикаты, освоит рукоделие и превратит сад в прекрасно ухоженные джунгли. Настоящий рай земной…

В главном помещении яслей – просторной комнате, окрашенной в теплые тона и обставленной детской мебелью, – ее ждали Милли и Тоби, закутанные в теплые стеганые куртки и похожие на маленьких эскимосов. На розовом личике Милли, такой же нетерпеливой, как и ее отец, застыло сердитое выражение. За­чем ее нарядили в тесную куртку и заставили ждать, если в это время можно было поиграть в кубики? Тоби, бледный и серьез­ный, тихо стоял с шапкой в руках. При виде Хоуп его пухлое личико озарила улыбка.

– Мамочка, получил звездочку! – радостно воскликнул он.

– Неправильно! – злобно перебила его Милли, которая всегда заботилась о чистоте языка. – Нужно говорить «я получил звездочку»! У Тоби вытянулось лицо.

– Милли, – укоризненно сказала мать, – будь с братом по­вежливее!

– Он маленький и глупый! – фыркнула девочка, сморщив курносый носик.

– Он твой брат, ты должна заботиться о нем и не обижать.

Милли тут же взяла Тоби за ручку и посмотрела на мать снизу вверх, ожидая похвалы. Хоуп волей-неволей пришлось улыб­нуться. В чем, в чем, а в сообразительности Милли отказать было нельзя.

Попрощавшись с Мартой, которая стояла на крыльце и вглядывалась в даль, звеня ключами, как тюремщик, они пошли до­мой, держась за руки. Милли весело болтала, Тоби молчал. Так было каждый вечер – Тоби вел себя очень тихо примерно полчаса. Потом, оказываясь в теплом, уютном доме, он постепенно от­таивал, начинал говорить, смеяться и играть. Поведение сыниш­ки тревожило Хоуп. Она подозревала, что Тоби ненавидит ясли, но боялась спрашивать. А вдруг малыш вцепится в нее и попро­сит не посылать его туда? Каждый вечер Хоуп пристально рас­сматривала лицо Тоби, отыскивая на нем следы слез. Если бы ребенок плакал в яслях, она не колеблясь бросила бы банк и сказала Мэтту, что нужно найти другой способ выплачивать жилищную ссуду. Разве она смогла бы ходить на работу, зная, что ее дорогой малыш страдает? Но Тоби никогда не плакал. Он каждое утро безропотно надевал куртку с капюшоном и только широко рас­крывал глаза, когда Хоуп крепко обнимала его на виду у бдитель­ной Марты.

– У вас очень спокойный мальчик, – сказала ей воспитатель­ница Клер, с которой Хоуп однажды поделилась своей трево­гой. – Не волнуйтесь, он вполне доволен жизнью. Честное сло­во. Он любит лепить из пластилина и слушать сказки. Мы знаем, что он немного стеснителен, и заботимся о нем, так что можете не беспокоиться.

Едва войдя в дом, Милли отправилась в детскую, собрала ку­кол, усадила их за стол, велела пить молоко и вести себя как сле­дует, если они не хотят неприятностей. Она точно повторяла ин­тонации Марты, разговаривавшей с родителями. Хоуп опусти­лась на колени, снимая с Тоби курточку.

– Хорошо прошел день, милый? – тихо спросила она, обняв мальчика.

Тоби кивнул, и Хоуп поцеловала его в макушку, вдохнув аро­мат мягких светлых волос.

– Тоби, малыш, ты знаешь, как мама тебя любит? Больше всех на свете!

Он улыбнулся и пухлой ручкой погладил мать по щеке.

– Маме нужно приготовить для папы праздничный ужин, а вы пока поиграйте, хорошо?

Тоби снова кивнул.

Хоуп с гордостью подумала о новой поваренной книге, кото­рая лежала в пластиковом пакете, оставленном в коридоре. Ско­ро она будет готовить чудесные блюда, которые придутся по вку­су всем. А пока… Хоуп сняла упаковку с бифштексов и сунула их в микроволновку. Она с удовольствием отправилась бы поужи­нать в ресторан, однако лучший друг Мэтта Дэн через три дня сам отмечал день рождениями решено было праздновать вместе. Кроме того, агентство получило очень выгодный заказ и устраи­вало по этому случаю банкет, так что праздник предстоял объ­единенный. Говорить, что Хоуп предпочла бы скромный обед на две персоны в ресторанчике неподалеку, было бессмысленно. Мэтт был гораздо более общительным человеком и любил боль­шие сборища, где можно очаровывать всех направо и налево и вы­слушивать комплименты в свой адрес. Но Хоуп на таких празд­никах всегда чувствовала себя неуютно.

Она напомнила себе, что к банкету нужно обязательно купить новое платье. У Адама, босса Мэтта, была красивая молодая же­на, которую звали Джесмин. Мэтт как-то проговорился, назвав ее «лучшим украшением Бата», после чего Хоуп решила, что не имеет права ударить в грязь лицом.

Думая о предстоящем празднике, она положила детям на та­релки рыбные палочки, а себе заварила чай.

– Тоби! Милли! Ужинать! – позвала она.

Милли, как всегда, притащила с собой Барби и начала ее кор­мить, разбрасывая вокруг кусочки.

– Милли, ешь аккуратно! – недовольно предупредила Хоуп. Она отняла у девочки куклу, и Милли тут же заревела. На пол упало еще несколько кусочков.

– Милли, это просто безобразие! – сказала Хоуп, пытаясь справиться с гневом и жалея, что она слишком устала. Чтобы иметь дело с детьми, нужно много терпения.

В ответ девочка извернулась и толкнула стол так, что из чашки Хоуп выплеснулся чай.

– Милли! – крикнула Хоуп, когда чай пролился на юбку, в которой она ходила на работу. Черт, нужно было переодеться сразу же, как только она пришла домой!

– Когда я подошел к двери и услышал крики, то понял, что не ошибся адресом, – кисло заметил Мэтт, появившись на пороге кухни. Как всегда, он был безукоризненно одет и выглядел на за­пущенной кухне довольно неуместно.

Хоуп стиснула зубы. День рождения мужа представлялся ей совсем по-другому. Пламя свечей, аромат свежеприготовленных блюд, она сама облачена в бархат и благоухает духами… Вместо этого в доме хаос, она растрепана, как чучело, и воняет потом после беготни по магазинам. Сомневаться не приходилось: дети и романтические обеды при свечах – понятия взаимоисключаю­щие.

Милли тут же прекратила рев, подбежала к отцу, обхватила ру­ками его колени и зарылась лицом в серые шерстяные брюки.

– Папочка! – радостно заворковала она, как будто только что не разбрасывала еду по кухне, словно озорной эльф.

Мэтт подхватил ее на руки, и две темноволосых головы оказались рядом: одна кудрявая, другая коротко стриженная, с сединой на висках. Мэтт был высоким, мускулистым и стройным, с темными, глубоко сидящими глазами, от которых у женщин учащался пульс, и решительным квадратным подбородком. Седина шла Мэтту так же, как новая прическа; его красота казалась более зрелой и мужественной. Даже после семи лет совместной жизни при виде улыбающегося мужа у Хоуп начинало гулко биться сердце. Но ей отравляла существование мысль о том, что при виде жены пульс Мэтта ничуть не ускорялся.

– Что, ссоришься с мамой? – спросил Мэтт. Милли сдавленно всхлипнула.

– Да, – грустно сказала она.

– Она ничего не ест, разбрасывает еду, пролила мой чай и всю меня забрызгала! – Хоуп знала, что напрасно так сильно сердит­ся, но ничего не могла с собой поделать.

– Пустяки, – небрежно ответил муж, даже не взглянув на нее. – Чай легко отстирывается.

Он взъерошил Тоби волосы и прошел в гостиную с Милли на руках. Тоби сполз со стула и побежал за ним. Через секунду отту­да донеслись хихиканье и смех.

Хоуп мрачно посмотрела на свою белую блузку, забрызганную чаем, поднялась наверх и переоделась в зеленый бархатный кос­тюм. Потом причесалась, вдела в уши жемчужные серьги, брыз­нула на себя духами, села за туалетный столик и повернула оваль­ное зеркало, собираясь красить губы.

Она знала, что выглядит старомодно и напоминает не роскош­ных и властных героинь современных любовных романов, а ти­хих и спокойных женщин с тревожными серыми глазами, кото­рых любила описывать Джейн Остин. Хоуп подошли бы фасоны времен королевы Виктории, которые подчеркнули бы ее пыш­ную грудь и скрыли широковатую талию и полные ноги. Она лучше всего выглядела в платьях приглушенных, теплых тонов, делав­ших еще более выразительными ее глаза с пушистыми ресницами.

Хоуп подколола волосы, обнажив стройную шею, и на счастье прикоснулась к стоявшей на туалетном столике серебряной шка­тулке с эмалью. Шкатулка принадлежала ее матери, и ежеднев­ное прикосновение к ней стало для Хоуп такой же привычкой, как чистка зубов после еды. Мать Хоуп умерла рано, и шкатулка с изображением орхидеи была единственной памятью о ней. У Сэм была своя такая же шкатулочка, только на той были изображены анютины глазки.

Родители девочек погибли в автокатастрофе, и тетя Рут сразу увезла обеих к себе в Виндзор. Так что сувениров на память о Сэн­ди и Камилле Смит у их дочерей почти не осталось.

Хоуп улыбнулась и подумала, что бы она сама оставила детям, если бы скоропостижно умерла. Скорее всего, грязную тряпку для вытирания пыли…

Внизу Мэтт смотрел телевизор. По обе стороны от него сидели очень довольные дети. Хоуп остановилась за диваном и поцело­вала мужа в макушку.

– Извини, что я ворчала, когда ты пришел, – нежно сказала она. – Давай уложим эту парочку спать и сядем за праздничный ужин.

– Папа, ты должен почитать мне сказку! – умоляющим тоном пробормотала Милли.

– Почитаю, моя радость, – рассеянно пообещал Мэтт.

– Только длинную, – сказала довольная Милли. – Про трол­лей и фей!

– Никаких троллей, – по привычке ответила Хоуп. – Тебе будут сниться кошмары. – Не будут! – заупрямилась девочка. – Никаких троллей, – решительно повторила мать.

Исполнив свой долг, Мэтт снова спустился в гостиную, пощелкал пультом и нашел спортивный канал. Сквозь двойную стеклянную дверь, отделявшую гостиную от кухни, Хоуп увидела, что он переоделся в самые старые джинсы и линялую фланелевую рубашку, которую она давно собиралась выкинуть. Вздохнув, она пожала плечами. В конце концов, это его день рождения. Пусть надевает что хочет.

Хоуп вынула бутылку специально купленного вина, зажгла свечи на кухонном столе, разложила красные льняные салфетки (чей-то свадебный подарок) и накрыла второй ужин за день. Она твердо решила, что день рождения Мэтта должен пройти в уют­ной семейной обстановке. Хоуп обожала такие вечера. Они с Мэттом вкусно поужинают, а тем временем их любимые детки будут спать наверху, как бывает во всех счастливых семьях.

Но Мэтту явно не было до этого дела. Он и из кухни продол­жал смотреть телевизор, и его участие в празднике ограничилось тем, что он открыл бутылку и наполнил бокалы.

– Удачный был день? – спросила Хоуп.

– Угу, – промычал Мэтт, одним глазом косясь на экран, и от­правил в рот кусок бифштекса.

Некоторое время они ели в молчании, потом Хоуп не выдержала.

– Все в порядке? – снова спросила она. – Да, отлично. Замечательный бифштекс.

– Я говорю не о бифштексе.

Мэтт вздохнул и на мгновение отвлекся от экрана.

– Хоуп, тебе сегодня очень нужна беседа? Я устал, у меня был трудный день, и мне хотелось бы расслабиться. Если ты ничего не имеешь против.

Ее глаза наполнились слезами.

– Да, конечно.

Звучал унылый голос комментатора, и Хоуп машинально жевала свой бифштекс, не ощущая никакого вкуса. Случилось что-то плохое. Она знала это. Знала уже несколько недель. Мэтт пере­живал, но Хоуп была уверена, что его работа тут ни при чем. Это было что-то личное, имевшее отношение к ним с Мэттом и наверняка ужасное.

Мэтт ходил подавленный уже два месяца – с тех пор, как умер его любимый дядя, живший в Ирландии. Сначала Хоуп думала, что Мэтт испытывает чувство вины из-за того, что не виделся с Гароидом несколько лет. Родные Мэтта были совершенно равнодушны друг к другу. Когда Хоуп выходила замуж, она надеялась быть принятой в лоно большой семьи (которой у нее самой ни­когда не было), но с удивлением узнала, что у Паркеров есть одна общая черта: ненависть к клановым сборищам. Родители Мэтта жили чрезвычайно замкнуто; их единственный сын родился позд­но, и эти занятые люди явно не обрадовались его появлению на свет. Теперь, когда он стал взрослым и обзавелся женой, они счи­тали свой родительский долг выполненным. Хоуп не могла этого понять, но радовалась тому, что дурная наследственность не ме­шала Мэтту любить жену и детей.

Как-то Сэм проницательно заметила, что Мэтт решил постро­ить свою жизнь совсем иначе, чем его суровая и холодная родня.

– Он хочет, чтобы люди любили его, и нуждается в тебе. Вот почему он так обожает командовать, – с обычной для нее рез­костью добавила Сэм.

Хоуп очень хотелось верить, что муж нуждается в ней. Но если бы она была в этом уверена, то не стала бы спрашивать его, что случилось. Может быть, на него так повлияла смерть Гароида? Мэтт был невероятно привязан к своему чудаковатому дядюшке, у которого в детстве проводил каждое лето. Но если это так, то почему же в последнее время он избегает ее?

Хоуп знала, что должна сохранять спокойствие, что не нужно трогать лихо, потому что стоит это сделать, как она все узнает и уже не сможет прятать голову в песок и притворяться, что все в порядке. Но молчать было выше ее сил.

– Не говори мне, что это пустяки, – быстро сказала она. – Мэтт, тебе плохо.

– О'кей, ты права, – бросил он, положив вилку. – Мне пло­хо. Ты очень наблюдательна.

– Я просто хочу помочь, – вполголоса сказала Хоуп.

– Да не надо мне помогать! – Мэтт взмахнул руками. – Я просто немного расстроен, вот и все. Недоволен, кисну, ощущаю депрес­сию. Не знаю, как это называется. Только не говори мне, что это кризис середины жизни! – сердито добавил он. – Так сказал этот чертов Дэн. Заявил, что я скоро сбегу с семнадцатилетней девочкой.

Хоуп вздрогнула.

– Он пошутил, – сказал Мэтт, увидев ее лицо. – Кому я ну­жен? – с горечью добавил он. – Мне сорок лет, а что я сделал в этой жизни? Ничего. Годами просиживал штаны в рекламном агентстве, а ради чего? Ради приличной машины и возможности получить хорошую пенсию? Я не сделал ничего. Ничего такого, чем можно было бы гордиться.

– У тебя есть Милли и Тоби, – еле слышно пролепетала Хо­уп, боясь добавить «и я»: Мэтт мог не включить ее в этот набор.

В ответ он только махнул рукой, и Хоуп стало нехорошо. Она вдруг почувствовала, что Мэтт уходит от нее. Что ж, история повторяется: люди только и делают, что уходят. Мать и отец ушли тогда, когда были нужны ей больше всего на свете. Да, они умерли, это совсем другое дело, но все-таки… Хоуп ждала, что Мэтт уйдет от нее, с тех пор, как полюбила его. Такова плата за красивого мужчину: нельзя быть уверенной, что он тебя не бросит. Все стра­хи, которые Хоуп годами держала под спудом, вырвались наружу.

Мэтт внимательно посмотрел на нее.

– Все в порядке, – почти грубо проворчал он. – Я никуда не денусь.

Слезы, которые Хоуп до сих пор удавалось сдерживать, потекли по щекам. Она знала, что муж лжет. Это было видно за милю. У Мэтта есть женщина; он собирается уйти к ней, и это лишь во­прос времени. Просто Мэтт не хочет огорчать ее в свой день рож­дения, а она слишком напугана, чтобы спросить, есть ли у него кто-нибудь. Правда могла оказаться ужасной.

– Перестань, Хоуп! Я же сказал, что переживаю трудное время и пытаюсь справиться с этим. Мне будет легче, если ты не ста­нешь обращать на это внимания.

– Не могу, – прошептала Хоуп. – Я люблю тебя и не выно­шу, когда ты расстраиваешься. То есть… Я сделаю все, что от ме­ня зависит…

– Невозможно, – лаконично ответил Мэтт. – Это мой кри­зис, а не твой. Ты не волшебница. Так не бывает. А сейчас давай закончим ужин и немного отдохнем. Пожалуйста, – более мягко попросил он. – Мне не хочется больше говорить об этом.

Хоуп кивнула и постаралась успокоиться, хотя не верила ни единому слову мужа. Будь у нее силы, она бы потребовала, чтобы Мэтт сказал правду. На ее месте Сэм швырнула бы тарелку и по­требовала объяснений, но она так не могла. Хоуп ненавидела ссоры и любила Мэтта до безумия. Если Мэтт хочет, чтобы она ничего не знала, пусть так и будет.

Мэтт доел бифштекс и улыбнулся жене.

– Вот и хорошо, – негромко сказал он. – Давай забудем все и посмотрим видео. По дороге домой я купил кассету.

– Я хочу отдать тебе подарки, – пролепетала Хоуп, борясь с отчаянием.

На следующее утро Мэтт рано ушел на работу и даже не поце­ловал жену на прощание.

А Хоуп помнила времена, когда они так любили друг друга, что Мэтт, уже одевшись, мог стащить с себя костюм и снова нырнуть к ней в постель, нисколько не беспокоясь о том, что опоздает на работу. Она закусила губу. Что ж, все ясно: их брак подошел к кон­цу, а Мэтт просто никак не может найти способ сообщить ей об этом…

«Здравствуй, дорогая Сэм!

Как обстоят дела на твоей новой работе? Хорошо ли тебя встре­тили?»

Хоуп решила, что спрашивать об этом глупо, и стерла послед­ние четыре слова. Люди могут хорошо встретить нового коллегу, но не нового босса.

«У нас все хорошо. С нетерпением ждем юбилея Мэтта. Я хоте­ла купить новое платье, но передумала. Ах, если бы у меня была твоя фигура и я могла бы носить наряды от модных дизайнеров! Когда ты будешь в очередной раз избавляться от старья, сунь его в пластико­вый мешок и пошли мне. После этого я непременно сяду на диету.

Я тебе скоро позвоню.

Любящая тебя Хоуп».

К четвергу, на который был назначен банкет, Хоуп от беспо­койства похудела на килограмм. В обычных условиях она прыга­ла бы до потолка, но сейчас радоваться было нечему. После свое­го дня рождения Мэтт разговаривал с ней одними междометиями.

Последние два дня он допоздна засиживался на работе, ссыла­ясь на то, что в воскресенье предстоит важная презентация. К со­жалению, Хоуп точно знала – об этом случайно обмолвился Дэн, – что никакой презентации у них не будет. Хоуп была убеж­дена, что Мэтт собирается увидеться с «ней», и боролась с жела­нием последовать за мужем на своей малолитражке. Но с двумя детьми, цепляющимися за подол, не очень-то поиграешь в част­ного детектива. Она представила себе, что на следующий день Милли во всеуслышание объявит: «Папа, мы видели тебя и не­знакомую тетю. Мама плакала и говорила нехорошие слова».

Однако факт был налицо. Когда Хоуп вчера неожиданно во­шла в спальню, Мэтт быстро спрятал в «дипломат» какие-то бу­маги. Наверно, документы, необходимые для развода. Больше ему скрывать было нечего.

Хоуп отчаянно хотелось с кем-нибудь поделиться, но с кем? Сэм никогда не любила Мэтта. Она пришла бы в ярость, тут же примчалась бы из Лондона с адвокатом и велела Хоуп вытрясти из мужа все до последнего шиллинга. Ее ближайшая подруга Бет­си была женой Дэна, друга и коллеги Мэтта, так что делиться с ней своими страхами было невозможно. А вдруг Бетси участливо возьмет ее за руку и скажет: «Да, у Мэтта есть женщина»?

Поэтому Хоуп продолжала поступать так, как поступала всю жизнь: хранила все в себе, а по ночам лежала в постели, глядя в потолок, прислушиваясь к сонному дыханию Мэтта и думая о том, как она будет жить без него.

Вечером в четверг ресторан был набит битком, но все разгово­ры на мгновение смолкли, когда в зале появились сотрудники рекламного агентства Джадда. Большинство глаз было устремле­но на Джесмин Джадд, новую жену босса, роскошную блондинку с атласной кожей, на которой было темно-розовое платье, вышитое бисером. В ее присутствии Хоуп чувствовала себя неуютно. Удобный трикотажный костюм, который дома казался наряд­ным, по сравнению с элегантным нарядом Джесмин выглядел убогим и старомодным. Хоуп вздохнула. Она никогда не умела правильно одеваться. А в последнее время ей казалось, что она вообще ничего не умеет делать правильно.

Если мужская часть посетителей открыв рот любовалась Джес­мин, гордо вышагивавшей на высоких каблуках, то женская по­ловина не сводила глаз с Мэтта. Он великолепно выглядел в свет­ло-коричневом костюме, который оттенял глубину его карих глаз, и казался настоящим сердцеедом.

Все семь лет Хоуп ломала себе голову, что он в ней нашел. Су­дя по множеству оценивающих взглядов, которые она ловила на себе, другие женщины думали так же. Хоуп не приходило в голо­ву, что эти взгляды могли быть вызваны завистью. Она считала себя простушкой и была убеждена, что полностью лишена привлекательности. Согласно ее представлениям, красивой можно было считать только светскую даму с великолепной фигурой типа Джесмин. Но не женщину с нежным, добрым лицом, тревожны­ми глазами и ртом, всегда готовым улыбнуться.

Не приходило ей в голову и другое. Хотя Мэтт мог мельком посмотреть на флиртовавших с ним ослепительных красавиц, на самом деле ему была нужна женщина мягкая и покладистая. Сильные и властные женщины напоминали Мэтту мать, которая пользовалась ярко-красной помадой, собирала темные волосы в гладкий пучок и флиртовала с каждым встречным. Хоуп боялась свекрови и рядом с ней чувствовала себя неуютно. До нее не до­ходило, что Мэтт может любить жену хотя бы за то, что она пол­ная противоположность его матери.

Хоуп шла за Мэттом к столу и представляла себе, что началось бы, если бы она объявила, что ее красавец муж свободен. Скорее всего, ее просто затоптали бы. Когда они поженились, по десятибалльной шкале привлекательности Мэтт мог бы получить девят­ку, в то время как она сама претендовала лишь на пятерку. Но сейчас, в черном костюме, с волосами, отказывавшимися вести себя прилично, и прыщиком на подбородке, который ей с трудом удалось запудрить, она выглядела не больше чем на двойку. А по сравнению с Джесмин величина вообще была отрицательной.

Хоуп ревниво посмотрела на Джесмин. Не она ли это? Нет, едва ли. Карьера была для Мэтта важнее всего на свете, а роман с женой босса поставил бы на этой карьере жирный крест.

Длинный стол у стены был рассчитан на десять человек. Бан­кет организовывал Дэн, который сейчас рассаживал гостей. Все послушно заняли отведенные им места, и тут Хоуп поняла, что ее надежды расслабиться, выпив несколько бокалов красного вина, и отвлечься от невеселых дум превратились в прах. Дэн отвел ей место в центре стола, в окружении людей, которые ей не нрави­лись. Справа от Хоуп оказался муж главной художницы агентства по имени Питер – вечный студент с козлиной бородкой и гряз­ными ногтями, который мог бы загнать в гроб кого угодно свои­ми рассуждениями о том, как промышленная архитектура меняет лицо Британии. Слева от нее сидел Адам Джадд, руководитель агентства, который не говорил ей ни слова и злобно следил за женой, флиртовавшей с Мэттом. Они сидели напротив и выгля­дели очень довольными.

Но если она напьется и натворит глупостей, Мэтт выйдет из себя. Хоуп понимала: нельзя забывать, что требуется во что бы то ни стало соблюдать вежливость. Но это было нелегко. Молчание, царившее вокруг, казалось оглушительным, тем более что соседи напротив трещали без умолку. Адам ел так, словно умирал с голо­ду, и говорил только тогда, когда просил передать ему масло, пе­рец для копченого лосося или бутылку вина. Хоуп трижды пыта­лась завязать беседу с Адамом и сдалась только тогда, когда он рявкнул «нет!» в ответ на совершенно невинный вопрос о том, не собираются ли они с Джесмин слетать на Рождество в теплые края. Очевидно, мысль о том, что на Джесмин, облаченную в бикини, будут пялиться незнакомые мужчины, была ему нестерпима.

Зато когда Хоуп обернулась к студенту Питеру, тот моменталь­но оседлал своего любимого конька и долго рассказывал, какую гениальную книгу собирается написать.

– Вся проблема в финансировании. Для такого стоящего про­екта, как мой, невозможно найти спонсоров, – напыщенно за­явил он.

– Это просто безобразие! Издают горы макулатуры, а по-на­стоящему ценные книги вроде вашей не хотят, – мрачно сказала Хоуп, думая о том, что напрасно пошла на этот унылый вечер.

Тут было ничуть не веселее, чем дома перед телевизором. Разница заключалась в том, что телевизор отвлекал бы ее от грустных мыслей.

– Еще вина, Хоуп? – спросил муж с другой стороны стола, видя, что никто не удосужился наполнить ее бокал.

Она угрюмо кивнула.

Длинные пальцы Мэтта прикоснулись к ее руке. Он подмиг­нул жене и произнес одними губами: «Спасибо». Должно быть, это означало: «Спасибо за то, что ты скучаешь ради меня». Хоуп слабо улыбнулась в ответ и почувствовала облегчение. Он все-та­ки еще любит ее, раз пытается ободрить. А если так, то она готова смириться с существованием соперницы. Лишь бы Мэтт любил ее.

Хоуп стиснула его руку и подумала, что быть вежливой с коллегами Мэтта и их супругами не так уж трудно. В конце концов, она сталкивается с Питером не чаще двух раз в год.

Мэтт крутил в пальцах бокал и следил за тем, как его жена пы­талась очаровать зануду Питера Скотта. «Хоуп мастер на такие вещи, – с любовью думал он. – На нее можно положиться». Хоуп всегда оставалась вежливой, чего бы ей это ни стоило. Ни один человек в здравом уме не стал бы выслушивать бесконечную сагу о теориях Питера, но Хоуп была слишком добра, чтобы прервать его. В этом заключалась ее беда: она позволяла людям злоупот­реблять своей добротой.

Зачем она надела этот костюм? Вещи в обтяжку ей не шли. Ее несовременному имиджу больше подходили длинные и просторные платья. В отличие от Джесмин. Впрочем, это трудности Ада­ма. Каждый из присутствовавших здесь мужчин наверняка хотя бы один раз представил себе, как новая миссис Джадд выглядит без своего переливающегося платья. Очевидно, стоившего боль­ше, чем весь гардероб Хоуп. Во всяком случае, Хоуп никогда бы не надела такую вещь. Это платье говорило: «Посмотри на ме­ня!», а Хоуп не любила привлекать к себе внимание. Она избегала луча прожектора и предпочитала прятаться за кулисами.

Как жаль, что она не чувствовала собственной красоты. Он всегда говорил ей об этом, но Хоуп не верила. За семь лет он ви­дел десятки мужчин, пожиравших ее глазами, однако Хоуп этого не замечала. А если замечала, то начинала проверять, не видна ли из-под юбки комбинация.

– Отличный вечер, правда? – спросил Дэн, наклонившись и тронув Мэтта за плечо.

– Ага, просто замечательный… – рассеянно ответил Мэтт. Вечер действительно удался. Коллеги наперебой поздравляли юбиляра, а днем босс вызвал Мэтта к себе и сказал, что решил повысить ему жалованье. Двое славных детей, красивая жена – что еще нужно мужчине? Но Мэтту хотелось чего-то большего. Он смотрел куда-то в пространство и думал о том, что эта жизнь душит его. У него были кое-какие идеи, но как сказать об этом Хоуп? Он понятия не имел, с чего начать. Разговор с Джесмин слегка подбодрил его: она обещала замолвить за него словечко Адаму в том случае, если Мэтт действительно решит взять тайм-аут. Но говорить об этом с Адамом будет куда легче, чем с Хоуп…

Когда дело дошло до ликера, Хоуп наконец смогла пересесть и оказалась между Дэном и Джесмин. «Она очень славная», – ре­шила Хоуп, убедившись, что между Джесмин и Мэттом ничего нет. Ей было понятно, почему другие женщины видели в Джес­мин угрозу: великолепная фигура, тонкая талия, пышная грудь, большие голубые глаза… Она была веселой, непосредственной и ничем не напоминала хищную потаскушку, за которую ее снача­ла приняла Бетси.

– У вас чудесный муж, – сказала Джесмин, сделав глоток сам­буки. – Я рассказала ему, что хотела бы написать книгу, и он вос­кликнул: «Как я вас понимаю!» Человек, с которым я говорила об этом в прошлый раз, ляпнул, что женщине, портрет которой дол­жен украшать обложку, не имеет смысла утруждать мозги состав­лением текста! – сердито добавила она.

– Что сказал Мэтт? – с любопытством спросила Хоуп, хотя в глубине души ей было очень обидно. Почему муж говорил об этом с Джесмин, а не с ней?

– Думаю, это его тайная мечта, – предположила Джесмин. – И моя тоже. Но ему легче: ведь придумывать тексты – его работа. У него больше возможностей, чем у других. А я подумываю по­ступить на литературные курсы. Писать романы, наверное, не легче, чем музыку. Кстати, о музыке. Мэтт говорил мне, что ваша старшая сестра работает в звукозаписывающей компании. Какая она? Наверно, очень умная и энергичная?

– В отличие от меня, – машинально пробормотала Хоуп. Это было правдой. Сэм была настоящей динамо-машиной.

Теперь она трудилась в компании «Титус Рекорде», а до этого пять лет проработала на износ в другой крупной фирме директо­ром по маркетингу. Хоуп надеялась, что теперь сестра остепенит­ся, может быть, выйдет замуж, но Сэм не умела жить спокойно. Она стала директором-распорядителем другой, еще более круп­ной компании.

Джесмин вернулась к разговору о литературе.

– Мэтт рассказал мне о своем плане взять годичный отпуск и пожить в деревне. Пока это только идея, так что не стоит переживать, но я думаю, что вы должны быть к этому готовы. Ему будет легче работать там, где ничто не отвлекает. Правда, если вы уедете за границу, вам будет труднее видеться с сестрой… Мэтт говорил мне, что ваши родители умерли, когда вы были ребенком, и что, кроме сестры, у вас никого нет. У Хоуп сжалось сердце.

– Господи, о чем вы говорите? – пробормотала она, внезапно ощутив тошноту. Выпитое вино не имело к этому никакого отношения.

– О, все в порядке, – таинственно прошептала Джесмин. – Я уже пообещала Мэтту, что поговорю с Адамом. Он, разумеется, выйдет из себя, когда узнает, что Мэтт хочет уйти на год, но отказываться от своей мечты нельзя, правда? – У нее затуманились глаза. – Я бы с удовольствием уехала куда-нибудь далеко, чтобы писать книги, но, боюсь, не смогу жить без магазинов, торгую­щих двадцать четыре часа в сутки.

Хоуп с трудом удалось восстановить душевное равновесие. Не признаваться же в том, что желание Мэтта взять отпуск является для нее новостью! К счастью, за спиной жены внезапно появился Адам властно положил руки на ее золотистые плечи.

– Джесмин, нам пора.

Как только Джесмин и Адам уехали, веселье пошло на убыль. Бетси сказала Дэну, что она устала и хочет домой.

– Мы тоже едем, – присоединилась к ней Элизабет и потянулась за сумочкой.

Хоуп вдруг поняла, что коллеги ее мужа не так дружат с Мэттом, как он думал. Они приехали на банкет только ради босса.

Стоило Адаму уйти, как все тут же рассосались. Но казалось, что Мэтт ничего не замечал. Он любезно прощался с каждым.

В такси Мэтт откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза. Теперь, когда они остались одни, его лицо приобрело бесстрастное выражение, Хоуп молчала, пытаясь придумать, что сказать ему, когда они приедут домой. Начинать ссору в такси, где шофер слы­шал каждое слово, было глупо.

Благодаря откровенности Джесмин все куски головоломки встали на место. Мэтт хотел кардинально изменить свою жизнь; жена и дети в его планы явно не входили. «Что делать? – думала потрясенная Хоуп. – Остаться в Бате или переехать в, Лондон, чтобы быть ближе к Сэм?» Конечно, переехать. Она не сможет жить в доме, где они были так счастливы. Точнее, где была счас­тлива она. Ясно, что Мэтт там счастлив не был, иначе он не бро­сил бы этот дом, а вместе с ним и семью.

Когда они вошли, юная бэби-ситтер Илейна сказала, что дети вели себя как агнцы и что шоколадное печенье было просто объ­едением.

– Хорошо, – рассеянно пробормотала Хоуп, вытаскивая ко­шелек. Руки у нее дрожали, как у алкоголика, не успевшего опох­мелиться. – Мэтт проводит вас до дома.

Когда Мэтт вернулся, Хоуп ждала его за кухонным столом. Руки все еще дрожали; она положила их на колени и стиснула, как будто молилась. Но молиться нужно было раньше. Возмож­но, тогда ничего этого не случилось бы.

– Я был уверен, что ты уже пошла спать, – сказал Мэтт, налив себе стакан молока. Это была самая длинная фраза, ска­занная им за неделю.

– Сегодня вечером Джесмин сообщила мне очень странную вещь. – Хоуп очень старалась, чтобы хотя бы голос ее не дро­жал. – Будто ты берешь творческий отпуск и уезжаешь в деревню писать книгу. Причем намекнула, что речь идет о другой стране. Интересно, когда ты собирался рассказать об этом мне?

– Видишь ли… – Мэтт не знал, как начать разговор, но испы­тывал даже некоторое облегчение от того, что отступать уже не­куда. – Я мечтал об этом несколько лет. Но ты меня знаешь: я со­лидный семейный человек и никогда не решился бы на необду­манный поступок, который мог бы угрожать нашему будущему. Однако теперь у меня появилась такая возможность, и я подумал, почему бы не взять отпуск на год. Адам оставит место за мной, поскольку я его лучший сотрудник, – гордо добавил он.

– А что будет со мной и детьми? – Глаза Хоуп наполнились слезами. Она пришла в ужас. Неужели Мэтт даже не думал об этом?

– То есть как – что? Я был уверен, что мы уедем вместе. Я, ты и ребятишки. На год. В Ирландию. Точнее, в графство Керри. В понедельник мне позвонил присяжный поверенный дяди Гароида и рассказал про дом. Я понимаю, все произошло слишком быстро, но это ответ на мои молитвы. Хоуп, я был так подавлен, а он звонит и говорит, что дом теперь официально принадлежит мне. Я целую неделю не мог думать ни о чем другом!

Теперь Хоуп дрожала всем телом. Страх и тревога мешали ей понять слова мужа. Она знала, что Гароид был поэтом, сорок с лишним лет назад бросившим дом в Англии ради маленького го­родка Редлайон в графстве Керри, где он с наслаждением вел бо­гемную жизнь. Хоуп никогда его не видела, потому что он не за­хотел покинуть свою любимую страну ради того, чтобы приехать на свадьбу. Он казался ей старым ворчливым мошенником, пи­савшим плохие стихи, которые никто не хотел печатать.

Ребенком Мэтт несколько раз проводил лето в Редлайоне и до сих пор говорил о графстве Керри с пиететом. Но с годами дя­дюшка становился все более чудаковатым, даже свое вполне при­личное имя Джеральд он заменил ирландским труднопроизноси­мым Гароид, отказывался приезжать к Мэтту, а у Мэтта никогда не было времени навестить стареющего дядю. После его смерти родня была шокирована тем, что он все оставил племяннику – отчасти потому, что своих детей у него не было, а отчасти (как говорил его поверенный) чтобы насолить другим дальним родственникам, которые вились вокруг него, как стервятники, надеясь урвать кусок собственности на популярном в Ирландии курорте. «Все» оказалось старым домом, ради которого, по словам пове­ренного, и приезжать не стоило. Хоуп думала, что Мэтт просто продаст его. Деньги бы им не помешали.

– Завещание наконец вступило в силу, – сообщил Мэтт. – Теперь дом мой. И, конечно, твой. Там есть участок, но неболь­шой, примерно сорок соток. В детстве все кажется больше. Я ду­мал, что у него уйма земли. Но это неважно… Ты только пред­ставь себе, Хоуп! Мы оба возьмем отпуск на год, уедем и поселимся в доме Гароида. Я буду писать роман. У меня получится, я знаю. – Глаза Мэтта горели от возбуждения. – Мы сможем це­лый день быть с детьми. Я мог бы устроиться копирайтером на неполный рабочий день, а жизнь там дешевая. На это время наш дом можно будет сдать внаем и погасить часть ссуды. Мы ничего не теряем. Такой шанс предоставляется лишь раз в жизни!

Хоуп смотрела на него, не веря своим ушам. Мэтт не бросает ее; он хочет, чтобы жена и дети были с ним…

– Почему ты не сказал мне? – дрогнувшим голосом спросила она. – Я чувствовала, что что-то не так, спросила тебя, а ты не ответил! Я думала, что у тебя роман…

Теперь уже удивился Мэтт.

– Роман?! Как это пришло тебе в голову? – недоверчиво спро­сил он.

– Очень просто. Ты сказал: «Да, кое-что случилось, но ты не можешь мне помочь». Ты давно не целовал меня, даже не притра­гивался, и я была уверена, что…

У Хоуп сорвался голос. Мэтт сел за стол и взял ее руки в свои.

– Хоуп, милая, что за глупая мысль! Я сходил с ума, пытаясь придумать, как уговорить тебя. В конце концов, уехать на год за границу – шаг очень серьезный. Я говорил себе, что это глу­пость, что нельзя этого делать, но потом побеседовал с Дэном и…

– С Дэном! – Хоуп вдруг страшно рассердилась. Она чуть не умерла, думая, что Мэтт хочет ее бросить. Если бы муж погово­рил с ней, а не с Дэном, это избавило бы ее от мучений. Но он со­ветовался с другими, как будто переезд не имел к ней никакого отношения. – Похоже, об этом знают все, кроме меня!

– Хоуп, ты должна меня понять, – тихо сказал Мэтт.

Она и так все поняла. Мэтт снова круто менял их жизнь. Так уже было однажды, когда он, не посоветовавшись с ней принял предложение рекламного агентства со штаб-квартирой в Бате. Сэм тогда выходила из себя, и Хоуп пришлось убеждать ее, что в браке приходится не только брать, но и давать.

– Все зависит от соотношения! – бушевала Сэм. – Ты в девя­носто пяти процентах случаев даешь, а он в девяносто пяти про­центах случаев берет. По-твоему, это честно?

– Ты ничего не понимаешь в семейной жизни! – отрезала Хоуп, обиженная несправедливостью сестры.

Сэм на время лишилась дара речи.

– Как и ты, сестренка, – наконец грустно ответила она.

Обе знали, что брак – это взрослая игра, до которой они не доросли. Воспитанные суровой старой девой, которая считала, что детей нужно видеть, а не слышать, они представляли себе счастливые семьи по телесериалу «Домик в прерии»…

– О чем задумалась? – Мэтт обнял Хоуп за плечи, и она отки­нула голову на его руку. Он всегда очень убедительно доказывал свои чувства. Хоуп, воспитанной в строгом доме, где обнимали друг друга только на Рождество, очень нравились его прикосно­вения. Семь лет брака не смогли погасить их взаимное влечение. Они спали в обнимку, и в тех редких случаях, когда Мэтт куда-то уезжал по делам службы, Хоуп не могла уснуть, потому что не ощущала его близости. Так было вплоть до последних месяцев.

Хоуп вспомнила страх, который она пережила, думая, что их браку настал конец. Она обожала Мэтта и не смогла бы жить без него. Теперь ее переполняло чувство облегчения. Мэтт любит ее. Ночные кошмары остались позади.

– Я не хочу, чтобы ты принимал решения, не посоветовав­шись со мной, – сказала она, не поднимая головы.

Мэтт понял, что худшее осталось позади, и погладил ее по во­лосам свободной рукой.

– Вот я и советуюсь, – сказал он. – Я думал, что эта мысль придется тебе по душе. Ты ведь всегда жаловалась, что тебе не хватает времени на Милли и Тоби, что они считают ясли своим настоящим домом, а мы для них всего лишь ночные няньки. И что ты ненавидишь свою работу.

– Иногда ненавижу, но это не значит, что я хочу ее бросить, – возразила Хоуп. – И я очень сомневаюсь, что сумею получить годичный отпуск за свой счет. Я не такой ценный сотрудник, как ты, без которого они не смогут обойтись. Так что работу мне придется бросить. К тому же здесь живут все наши друзья, – добавила она.

– Это же только на год, а не навсегда. Конечно, если меня не ждет сногсшибательный успех на литературном поприще… – Лицо Мэтта засияло, но это напугало Хоуп еще больше. Значит, они все-таки могут уехать навсегда?

– А если я не соглашусь? – спросила она.

Мэтту было немного стыдно прибегать к шантажу, но он все-таки воспользовался запрещенным приемом.

– Не сердись, любимая. Подумай о том, что это будет значить для детей. Мы сможем сами воспитывать их, причем делать это на лоне природы. Только представь себе: свежий воздух, чистая окружающая среда, хорошие продукты… Разве тебе не хочется этого?

Хоуп заколебалась. Семья была ее ахиллесовой пятой. Тетя Рут была самым черствым человеком на свете, и Хоуп как никто нуждалась в теплой семейной обстановке. Больше всего на свете ей хотелось, чтобы у ее малышей было счастливое детство. Она представила себе, что сможет заботиться о детях, заниматься с ними, сидеть в деревенском саду, наблюдая за бабочками, порхающими с цветка на цветок, и слушать пение птиц вместо рычания авто­мобилей, снующих взад и вперед.

К тому же они с Мэттом будут ближе друг к другу. После кошмарной недели, когда она считала, что их семейной жизни пришел конец, Хоуп отчаянно хотелось удостовериться в любви мужа. Она тяжело вздохнула.

– Что ж, давай попробуем. Только обещай, что больше никогда не будешь скрывать от меня свои планы.

– Обещаю. – Мэтт зарылся лицом в ее шею так же, как это делал Тоби. Хоуп тут же растаяла и забыла все свои возражения.

2

В тот же самый четверг Сэм Смит, сидевшая в своем кабинете, уронила голову на письменный стол. Точнее, не на стол, а на кучу бумаг, в основном отчетов о состоянии рынка, финансовых сво­док и непрочитанных писем. Нужно было разобрать их до семи вечера.

Задача казалась невыполнимой, поскольку ее секретарша Ли­дия заболела гриппом. У самой Сэм болело горло, а веки налились тяжестью. Было ясно, что настала ее очередь. Но Сэм не могла позволить себе такую роскошь. Сегодня ей предстояло присутст­вовать на ночном концерте, а завтра на восемь тридцать утра было назначено важное совещание по утверждению бюджета. Она не имела права даже на усталость, поскольку занимала свой пост директора-распорядителя входившей в «Титус» студии «Эл-Джи-Би-Кей» всего две недели. Пост, ради которого человек мог бы убить собственную бабушку.

Сэм потерла глаза, рискуя размазать тушь и превратиться в енота. За что ей такое наказание? Последние восемь дней все шло как по нотам. Она любила «Титус Рекорде», обожала свою новую работу и дрожала от радости при мысли, что сможет помогать лю­дям делать карьеру и превращать их в звезд, известных всему ми­ру. Она мечтала об этом пятнадцать лет – и вот теперь может все испортить…

Услышав, как поворачивается ручка двери, Сэм рывком под­няла голову, откинула со лба платиновые волосы и широко от­крыла глаза. Дверь распахнулась, пропуская Стива Пэрриса. Сэм собралась с силами и заставила себя любезно улыбнуться. Если в четверг в половине шестого к тебе является босс, ты обязана из­лучать энергию и в то же время держать ушки на макушке. Ни о ка­ком гриппе не может быть и речи.

– Чем могу служить? – осторожно спросила Сэм.

За две недели работы в «Титус Рекорде» она поняла, что Стив Пэррис, любивший изображать рубаху-парня, на самом деле нуж­дался в подхалимаже так же, как другие нуждаются в кислороде. Маленький и жилистый, Стив умудрялся выглядеть грозно. Лю­ди, которые позволяли себе смотреть на Пэрриса свысока, бы­стро жалели об этом. Было в нем нечто такое, что заставляло ок­ружающих нервничать. В том числе и Сэм.

Она не была трусихой, но знала, что Стив ее недолюбливает. Пэррис хотел, чтобы этот пост занял мужчина. Однако президент европейского отделения «Титуса» предпочел ее. Стиву пришлось уступить, но он снова не был в восторге от этого решения.

– Я просто шел мимо, – сказал он, обводя пронзительными черными глазками заваленный бумагами стол и полупустой ка­бинет. – Сегодня вечером вы, кажется, хотели взглянуть на «Денсити»?

Так вот оно что… «Денсити» – рок-группа, с которой Стив за­ключил дорогостоящий договор, – только что закончила свой первый альбом и сегодня выступала в маленьком ночном клубе Сохо. Сэм знала, что ее будущее во многом зависит от этих ребят, но сегодня ей хотелось только одного: поскорее оказаться дома, напиться горячего чая с медом и нырнуть в постель.

– Не могу дождаться, когда увижу «Денсити» живьем, – лицемерно сказала она. – Те части альбома, которые я слышала, мне очень понравились.

Густые брови Стива встопорщились, а черные глаза стали еще меньше и пронзительнее. – Вы хотите сказать, что еще не удосужились прослушать его целиком?

– Я слышала большинство песен, но три из них пришлось переписать. Звукорежиссер обещал прислать окончательный вариант завтра, – объяснила Сэм, пытаясь сохранить спокойствие.

– Жаль… Вам следовало прослушать их заранее. Увидимся вечером на концерте, а завтра поговорим об альбоме, – сказал он и вышел, хлопнув дверью.

Сэм стиснула кулаки. Дерьмо, дерьмо, дерьмо!

Все, на сегодня она с бумагами завязывает. Черт побери, зря, что ли, она занимает пост директора-распорядителя? У нее начинался грипп, она собиралась на ночной концерт и была обязана переодеться, чтобы не выглядеть полной дурой. Хороша она будет в деловом сером костюме с эмблемой «Титус Рекорде» среди толпы молодых людей, облаченных в камуфляжные брюки, шляпы фасона «Кэнгол» и спортивные костюмы! К черту бумаги, она едет принимать лекарства от гриппа и переодеваться!

Сэм заперла дверь и пошла по коридору в полной уверенности, что на нее никто не обращает внимания. Однако она ошибалась: люди всегда обращали внимание на Сэм Смит. Не потому, что она была красавицей, супермоделью или кинозвездой. А потому, что она излучала энергию и неслась по коридорам, как маленький вихрь.

Хоуп была выше и крупнее сестры, но, когда они оказывались рядом, люди замечали только Сэм. В отличие от неброской и мягкой сестры, Сэм была воплощением напора и решительности. У нее был классический имидж деловой женщины – строгие брючные костюмы от лучших дизайнеров, гладкие нейлоновые чулки, неизменный «дипломат» и мобильный телефон. Клиентам следовало с первого взгляда понимать, с кем они имеют дело. У нее был решительный подбородок, длинный прямой нос, бро­ви с приподнятыми уголками и золотисто-карие глаза. Кожа Сэм была более смуглой, чем у Хоуп, а летом она загорала так, что становилась похожей на итальянку.

Когда они с Хоуп учились в школе, никто не верил, что они сестры. У них были похожи только рты. Но если Хоуп пухлые губы придавали невинный и неуверенный вид, то всякий видевший Сэм подозревал, что она сделала инъекцию коллагена. Поэтому старшая сестра пользовалась только бледной помадой и пыталась уменьшить объем губ с помощью контурного карандаша. Рот Хоуп был беспомощным и очень сексуальным, а Сэм всеми сила­ми избегала того и другого. Она была убеждена: стоит только по­казать слабость, как ее сожрут с потрохами.

– Если бы ты была прибрежной скалой, на тебе следовало бы поставить знак «Осторожно, рифы!», – подшучивала ее лучшая подруга Джей, когда они обедали в своем любимом китайском ресторанчике.

Сэм всегда смеялась над ее словами, но в последнее время они перестали казаться ей забавными. Гибкая и тоненькая американ­ка из Атланты, Джей познакомилась с Сэм в университете и стала одной из ее немногих подруг. Она одевалась пестро и дешево, как цыганка, работала в книжном магазине, чтобы иметь возмож­ность оплачивать счета за квартиру и электричество, завидовала целеустремленности Сэм, но говорила, что карьера не для нее. Впрочем, сегодня вечером Сэм то же самое думала о себе.

Когда Сэм наконец добралась до дома, голова уже раскалыва­лась, а руки и ноги были как чугунные. Наскоро перекусив, она приняла первую порцию лекарства и села за компьютер, чтобы отправить сообщение по электронной почте.

«Привет, Хоуп, – набрала Сэм. – Как дела, дорогая? Сегодня мне не очень по себе, потому что я заболеваю гриппом, а работа – настоящий кошмар. Извини, я не хотела тебя расстраивать, но мне нужно кому-то пожаловаться. Похоже, я выживаю из ума. Сказывается возраст. Я теряю способность втирать очки колле­гам, хотя меня взяли на работу именно для этого. (Шутка.) Кроме того, вечером мне предстоит идти на концерт и слушать музыку, которую сочинили бы Тоби и Милли, если бы их оставили в пустой комнате с двумя гитарами, акустическим усилителем и ударной ус­тановкой. А я только что приняла парацетамол. Надеюсь, скоро увидимся. Сэм».

Она быстро приняла душ, натянула черные нейлоновые брю­ки, оранжевую майку и длинную черную кожаную куртку, как будто сшитую специально для нее. Потом залпом выпила стопку водки, чтобы восстановить силы, и вышла на улицу через час после своего прихода.

В клубе было душно и тесно от поклонников «Денсити». Имя Сэм нашлось в списке приглашенных, и она прошла за кулисы мимо скопившейся в зале толпы. За электронным оборудовани­ем горбились какие-то длинноволосые типы; их обнаженные би­цепсы были покрыты капельками пота. Никто не обращал на нее внимания.

Сэм не знала, куда идти, а спрашивать не хотела. Она двинулась по извилистому коридору и очутилась в просторной прохладной комнате, где стояли столы, пластмассовые стулья и несколько бочонков пива. В углу сидели два сотрудника звукозаписывающей компании, пили пиво из банок и болтали с худым бритоголовым пареньком.

Сэм еще не успела познакомиться со всеми служащими «Титуса», но этих двух она знала. Дариус из отдела репертуара был красивым парнем лет двадцати шести. В этом отделе работали люди молодые, музыкальные и очень богемные. Они рыскали по клу­бам и отыскивали новые таланты. Работа у этих ребят была ноч­ная, а потому они появлялись в офисе не раньше половины деся­того, с усталыми глазами и самопальными компакт-дисками, которые им всучили ночью. Кое-кто из них терпеть не мог людей типа Сэм, считая их снобами и ретроградами, не способными по­нять авангардную музыку, поклонниками которой были они са­ми. Сэм слышала, что Дариус великолепный работник, обладаю­щий фантастическим чутьем, совершенно необходимым при об­щении с группами, авторами песен и администраторами.

Рядом с ним сидела сотрудница рекламного отдела. Лидия сказала, что все называют ее Шер, потому что эта тридцатилет­няя женщина была очень похожа на американскую певицу и лю­била носить одежду в стиле семидесятых годов, подчеркивая это сходство.

– Привет, ребята, – сказала Сэм, подтягивая к себе стул. – Вы уже видели группу?

– Они не любят встречаться с кем-то перед концертом, – су­рово сказала Шер. – Кроме Стива, – добавила она таким тоном, словно Стив Пэррис был самим господом богом. «Конечно, сам Стив именно так и считает», – сердито подумала Сэм.

– Стив уже здесь? – спросила она, зная, что после концерта ей обязательно придется поговорить с ним.

– Нет, он задерживается, – ответил Дариус. – Не хотите си­гарету? – вежливо добавил он, протягивая пачку.

– Бросила, – сказала Сэм. – Но все равно спасибо.

На самом деле она отдала бы полжизни за чашку чая, который мог бы смягчить боль в горле. В углу стоял огромный чайник с кипятком и пластмассовые кружки, лежали пакетики с чаем и са­харом. Но здешняя публика предпочитала темное пиво, и Сэм чувствовала, что, если она выпьет чаю, это навсегда оставит на ней клеймо сноба.

Вскоре они услышали, что на сцену вышла группа разогрева, и комната тут же опустела, поскольку всем захотелось посмотреть на нее. Шум стоял ужасный. Казалось, что два слона устроили драку в посудной лавке. Сэм сумела выслушать две песни, затем вернулась в комнату и заварила чай. Плевать, пусть смотрят. Она лет на пятнадцать старше тех, кто собрался за кулисами, и если хочет чаю, то непременно выпьет. В конце концов, возраст имеет свои преимущества.

Когда группа разогрева наконец закончила выступление, она присоединилась к остальным и стала ждать выхода «Денсити». После десяти минут свиста, криков и хлопков на сцену вышли музыканты. Это были совсем молодые ребята, все они носили странные прически, чудовищные наряды и необычный пирсинг. Музыка этой группы была не во вкусе Сэм, но она ощущала ее энергию и напор. Оставалось надеяться, что люди, покупающие компакт-диски, с ней согласятся.

Спустя полчаса Сэм решила пройти в зал и посмотреть на груп­пу глазами публики. Она всегда так поступала: реакция поклон­ников была одним из двух главных критериев оценки. Вторым (и более важным) критерием было то, как продается альбом.

Предупредив охранников, что она скоро вернется, Сэм спус­тилась в зал и тут же ощутила запах молодых тел, пота, духов и марихуаны. Она стояла у стены и вдыхала то, что можно было на­звать Духом Времени.

Ее всегда удивляло, что эта публика пользуется цветочными духами. Вокруг стояли девушки в кожаных куртках, брюках в об­тяжку, обуви на умопомрачительных каблуках и бросали на нее дерзкие взгляды. При этом Сэм ощущала ароматы знакомых ду­хов, стоявших на туалетных столиках их матерей, и свежий запах дезодорантов; сексуальность соседствовала с невинностью. Вне­запно эти девушки превращались из хулиганок в ранимых юных женщин, которые волновались перед выходом в свет, надеялись, что они правильно оделись, клялись родителям вернуться не позд­но и не пить ничего крепче смеси вина с газированной водой.

Все они и в самом деле были очень молоды и стремились как можно скорее стать взрослыми. А она ощущала себя старой. Сэм устало потерла виски. Что это с ней? Она чувствовала себя так целый день и знала, что не сумеет выдержать весь концерт тяже­лого рока. У нее не было сил стоять в прокуренном клубе и отби­вать ногой какой-то непонятный ритм. Ей хотелось оказаться дома, выпить бокал красного вина, послушать сладкоголосую Нину Симонс и расслабиться.

Сэм закрыла глаза и мысленно ущипнула себя. Держись, ста­рушка! Ты деловая женщина, вот и делай свое дело. Когда «Ден­сити» закончили выступление, она пошла искать Стива. Нужно было сказать ему, что он нашел группу двадцать первого века.

На следующее утро Сэм чувствовала себя так, словно попала под грузовик. Она проснулась в половине шестого, залитая холодным потом. Голова болела, в горле саднило… Сэм с трудом поднялась, дотащилась до кухни и вскипятила чайник. Может быть, лимон и мед помогут ей лучше, чем принятые накануне ду­рацкие снадобья от гриппа. Ах, если бы она могла позволить себе остаться дома! Но Сэм понимала, что не имеет права болеть, не проработав на новом месте и двух недель. Обычно она выходила из дома в десять минут восьмого, но это время давно прошло, а Сэм все еще чувствовала себя так, словно ее голова стала разме­ром с баскетбольный мяч.

Ехать в метро было выше ее сил, и Сэм вызвала такси. Она бы­ла больна и имела право побаловать себя.

Когда Сэм вошла в кабинет, на часах было десять минут десятого. Жизнерадостная Лидия сидела за своим письменным столом.

– Вы ужасно выглядите, – сказала она.

Сэм злобно уставилась на нее и подумала, что неправильно выбрала секретаршу. Ее прежние помощницы не позволяли себе обсуждать внешность босса. Должно быть, с возрастом она помягчела. Единственным оправданием было то, что Лидия хорошо справлялась с работой, несмотря на беспечный вид.

– Спасибо за заботу, – проворчала Сэм. – И за то, что заразили меня гриппом.

– Ах вы, бедняжка! – посочувствовала ей Лидия. – Заварить вам чай? Или, может быть, дать таблетки?

– Лучше чай, – устало ответила Сэм. – Кто-нибудь меня спрашивал?

– Да. Звонила секретарша Стива Пэрриса и спрашивала, по­чему вы не пришли на совещание в половине девятого.

– О, черт!

Сэм слишком поздно вспомнила про важное утреннее совещание. Она опоздала на сорок минут. Непростительно. Точнее, не­простительно, если тебе предстоит встреча с таким человеком, как Стив. Она лихорадочно перебрала в уме уважительные при­чины, поскольку ссылка на болезнь категорически исключалась. У Стива была мания – если кто-то заболевал, он начинал окуривать весь офис. Нет, здоровье сотрудников его не интересовало; он заботился о себе.

Оставалось только лгать. Она позвонила секретарше Пэрриса и сказала, что думала, будто совещание назначено на половину десятого.

– Это моя вина, – извиняющимся тоном сказала она. – Моей секретарши не было, а я записала напоминание не в ту строчку ежедневника. – После этого Сэм аккуратно вписала «Важное совещание у С. Пэрриса!» – в строчку, соответствовавшую девяти тридцати, на случай, если Стив вдруг потребует доказательств.

– Совещание уже закончилось, и Стив не в духе, – предупре­дила ее секретарша.

Черт побери, Стив никогда не бывал «в духе»! Сэм застонала. Он таким уродился. Она знала его две недели, но была уверена, что это так и есть.

– Ах, как жаль! Чем, по-вашему, его можно задобрить? – лю­безно спросила она. Если кто-то и знал это, то только бедняга, которая была вынуждена терпеть его изо дня в день.

– Подхалимажем, – не задумываясь ответила секретарша. Подхалимаж не помог. Стив ворвался к ней в кабинет перед перерывом на ленч, прогнав двух сотрудников отдела рекламы, с которыми Сэм обсуждала план предстоящей презентации нового альбома. Он начал кричать еще до того, как те успели выйти. Сэм хладнокровно извинилась за ошибку.

– Но это еще не причина, чтобы врываться ко мне в кабинет и поднимать шум, – решительно добавила она. – Стив, я привы­кла к другим методам руководства и не желаю, чтобы со мной так обращались. Я вам не какой-нибудь новичок, которого можно запугать. – Ее взгляд стал твердым как сталь.

Получив отпор, Стив тут же дал задний ход.

– Да, наверно, иногда я перегибаю палку.

Улыбка Сэм была ледяной. Черт возьми, почему этот уроже­нец Ливерпуля говорит с американским акцентом?

– Я рада, что мы нашли общий язык, – сказала она, а затем решила позолотить пилюлю: – Вчерашний концерт мне очень понравился. Поразительно сценичные ребята. Просто дух захва­тывает. Это настоящая находка. Я уверена, что мы наживем на них целое состояние.

Пэррис напыжился от гордости, и Сэм поняла, что им очень легко управлять. Может быть, он не привык к тому, что женщина способна дать ему отпор? Большинство сотрудниц были намного ниже его по служебному положению, и Стив считал, что стоит ему рявкнуть, как все они встанут по стойке «смирно». Но жен­щина, которая могла постоять за себя, выбивала его из колеи. Не потому ли он хотел взять на эту должность мужчину? Сэм вздох­нула. Будь она проклята, эта работа, если ей изо дня в день при­дется сталкиваться со Стивом Пэррисом!

Пятница выдалась тяжелая. Сэм едва успела съесть половину сандвича, как пришлось бежать на еженедельное совещание по маркетингу. Потом она занималась бумажной работой, разговаривала с сотрудниками производственного отдела о небольших накладках с обложкой альбома и отвечала на телефонные звонки. Лидия, как и большинство служащих, ушла в шесть, а Сэм задержалась до половины восьмого, разбираясь с сообщениями, прибывшими по электронной почте. «Никогда в жизни я так не уставала» – думала Сэм, наблюдая за стайкой оживленно болтавших девушек в метро. Когда-то и она была такой. Юной и жадной до удовольствий. Переполненной энергией и жаждой жизни. А те­перь ее переполняли только дешевые лекарства от гриппа. Что это с ней? Нет, болезнь тут была ни при чем. За этим стояло нечто большее. Но что? Придя домой, она вскипятила чайник, налила себе чашку чая с лимоном и на всякий случай включила компьютер: а вдруг пришло сообщение от Хоуп? Сообщение действительно пришло. Сэм улыбнулась. Почему она так любила слова: «Для вас есть сообщение», когда была дома, и так ненавидела их, находясь в офисе? Не потому ли, что домашняя электронная почта была теплой и дружелюбной, а в офисе от нее требовали только статистику, информацию и срочные отчеты?

«Привет, Сэм!

Бедняжка, я тебе сочувствую. Держу пари, что ты совсем не занимаешься собой. Я тебя знаю: работаешь до седьмого пота, никогда не отдыхаешь и даже не жалуешься. Не сердись, что я ворчу, – для чего же тогда существуют сестры? Мэтт благодарит тебя за открытку. Его юбилей напоминал скорее торжественное собрание, чем дружескую вечеринку. У меня есть важная новость. Мы с Мэттом собираемся на год уехать, в Ирландию. Я знаю, это немного неожиданно, номы давно мечтали о чем-то подобном. И кажется, теперь время для этого настало.

Он думает, что сможет взять творческий отпуск, а меня у Уизерспуна вряд ли ждет большое повышение. Пока это только план, так что о деталях говорить не приходится. Все обсудим при встрече.

Любящая тебя Хоуп».

Ошеломленная Сэм уставилась на экран. Уехать в Ирландию? Мэтт берет отпуск за свой счет, а Хоуп бросает работу? Странно, если не сказать больше…

Хоуп всегда советовалась с ней. Удивительно, что она до сих пор ни разу не упомянула о намерении уехать. Если только… если только… У Сэм сузились глаза. Чертов Мэтт! Она могла поклясться, что это его очередная блажь. А Хоуп, как всегда, потакает ему.

Сэм быстро узнала расписание поездов на завтрашнее утро, а потом позвонила сестре. Грипп гриппом, но она была обязана привести Хоуп в чувство. Сделать это можно было только при лич­ной встрече.

Они положили небольшую дорожную сумку Сэм в багажник рядом с продуктами. Хоуп неизменно удивлялась, как Сэм удает­ся всегда безупречно выглядеть. Несмотря на бледность, у нее был такой вид, словно она сошла со страниц журнала «Вог». От ее болезни не осталось и следа – наверное, благодаря лошадиной дозе лекарств.

– Давай сначала выпьем кофе, а потом поедем, – предложила Сэм сестре, довольная тем, что Хоуп в кои-то веки не взяла с со­бой детей. Это давало сестрам возможность поговорить с глазу на глаз. Судя по всему, Хоуп нарочно не сказала малышам о приезде любимой тети. Если бы Милли узнала об этом, она закатила бы настоящий скандал.

– Кофе нужен для того, чтобы устроить мне выволочку в от­сутствие Мэтта? – улыбаясь, спросила Хоуп. Она не была дурой. Ее сестра не любила визитов экспромтом; не требовалось быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что к чему.

– Да, мистер Шерлок Холмс, именно таков был мой план, – с улыбкой призналась Сэм. – Неужели это написано у меня на лбу? Должно быть, я теряю хватку! Когда мы были маленькими, я могла заставить тебя сделать что угодно. Нужно было только вы­брать правильный тон.

– Я тоже помню это, – отозвалась Хоуп. – Но с тех пор я слег­ка изменилась.

– Только слегка, – парировала Сэм. – Во всяком случае, Мэтт заставляет тебя делать все, что ему хочется.

Хоуп заперла машину.

– Может быть, отложим разговор о нашем путешествии? По крайней мере, до тех пор, пока нам не подадут кофе?

– Согласна.

Они зашли в набитую туристами закусочную, и Сэм вдруг по­чувствовала, что страшно проголодалась. Она ела и говорила од­новременно – весело рассказала, как опоздала на важное сове­щание, и пожаловалась на то, что новая работа не оставляет вре­мени на личную жизнь.

– Чокнутый Малкольм с третьего этажа недавно обвинил ме­ня в том, что я устраиваю у себя шумные сборища, – сказала она, слизывая крошки с пальцев. – Но я все время провожу в офисе, и устроить сборище мне так же трудно, как Стиву Пэррису стать симпатичным человеком.

– Неужели так плохо? – спросила Хоуп, знавшая, что сестра рассказывает смешные истории только тогда, когда у нее скверно на душе.

Глаза Сэм на мгновение потемнели.

– Я приехала не для того, чтобы говорить о своих делах, – бы­стро сказала она.

– Прошу прощения, – ответила Хоуп, – но если ты приехала учить меня уму-разуму, то позволь и мне немного поинтересо­ваться твоей жизнью.

– Никакой жизни у меня нет. Одна работа. А это разные ве­щи, – хмуро сказала Сэм.

Хоуп с тревогой уставилась на сестру.

– Во всем виноват этот проклятый грипп, – торопливо сказа­ла Сэм, сердясь на себя за то, что наговорила лишнего. – В послед­нее время мне немного нездоровится. В сентябре у меня дважды было плохо с желудком. Правда, нет худа без добра. За это время я успешно сбросила лишний вес. Месячные каждый раз выводят меня из строя на два-три дня. А хуже всего то, что мой новый босс Стив Пэррис – настоящая задница. Прости за выражение, но это действительно так. Теперь мне придется сто лет доказы­вать, что я не верблюд.

Хоуп сжала руку сестры.

– Сэм, тебе нужно сходить к врачу и пройти обследование. Три приступа болезни за два месяца – это не шутка. А что каса­ется месячных… это тоже нужно проверить. Держу пари, что у тебя анемия. Тебе нужно чем-то поднять тонус.

– Не обращай внимания. Просто сегодня я не в настроении. А так я здорова как бык. – Сэм заставила себя рассмеяться. – Слишком много секса и мало сна, – солгала она.

Сэм не помнила, когда в последний раз занималась сексом. Впрочем, нет, помнила. Это было с Карлом, перед его отъездом в Париж. Когда они расстались.

– Ты с кем-то встречаешься? – обрадовалась Хоуп. Сэм поняла, что настало время сменить тему.

– О моей интимной жизни мы поговорим в следующий раз, – отрезала она, не желая признаваться, что эта жизнь кончилась два года назад. Похоже, мужчины боялись деловых женщин боль­ше, чем герпеса. – Что ты собираешься делать в Ирландии? Ко­нечно, это идея Мэтта, а о тебе он, как всегда, не подумал.

– Подумал, – возразила Хоуп. – Я давно хотела проводить больше времени с детьми. Ты не представляешь себе, как невы­носимо каждое утро отправлять детей в ясли, а самой идти на не­навистную работу и улыбаться совершенно незнакомым людям, зная, что Тоби все время осваивает что-то новое, а я этого не вижу. Я даже не видела, как он сделал свой первый шаг… – Она до сих пор не могла спокойно вспоминать об этом.

– Тут ты права, – согласилась Сэм. – Но тебе ведь нравилось работать. Это стало частью твоей жизни. Как ты будешь жить в чужой стране, где у тебя не будет ни коллег, ни яслей, ни старых друзей, к которым можно обратиться в случае нужды?

Ответа на это у Хоуп не было.

– А что ты будешь делать по вечерам? Как быть с театрами, кино, ресторанами? – продолжила Сэм.

– Перестань, Сэм! О чем ты говоришь? – прервала ее Хоуп. – Я женщина с двумя маленькими детьми, а не прожигательница жизни, которая не вылезает из магазина «Гуччи», гадая, какое платье купить для премьеры фильма. Я не помню, когда в пос­ледний раз была в театре. Кажется, это было в Лондоне, когда мы с тобой смотрели «Мисс Сайгон». А что касается кино, то, когда дети ложатся спать, у меня остаются силы только на то, чтобы смотреть видео.

– Ну что ж, тогда все в порядке! – сердито ответила Сэм. – Осталось выяснить только одно: есть ли в этой дыре магазин, торгующий видеокассетами…

Она знала, что это жестоко, однако выбора не было. Хоуп нельзя было назвать экстравертом. Она могла болтать с Сэм, но при об­щении с другими проглатывала язык. Она была из тех женщин, которым на вечеринках нравится сидеть в углу и наблюдать за ос­тальными, не присоединяясь к ним. Некоторые легко прижива­ются в чужой стране, быстро обзаводятся друзьями и становятся частью тамошнего общества. Но Хоуп была не из их числа.

– Ты никогда не была общительной, – напомнила Сэм. – Не играла в любительских спектаклях, не пела в хоре и не была чле­ном родительского комитета. Тебе повезло: ты работаешь и жи­вешь в окружении сотен знакомых семей. Но что будет, если ты окажешься в глуши, где нет никакой работы?

Ну, вот и все. Она сказала то, что должна была сказать. Какое-то время Хоуп молчала.

– В конце концов, я буду с Мэттом и детьми, – наконец про­бормотала она. – Так и было задумано.

– А что будет с тобой? – сердито спросила Сэм.

– То же, что и с ними. Неужели ты меня не слышала? Это де­лается для них и для меня. Для всех нас.

Хоуп хотелось рассказать, как она испугалась, решив, что у Мэтта роман, но сегодня Сэм была особенно резкой, колючей; она наверняка ответила бы, что благодарность мужу за верность – еще не повод для переезда в другую страну.

Сэм хотелось рассказать, что она чувствует себя унылой старой развалиной, хотя и получила прекрасную работу. Но Хоуп хватало и своих забот. Сэм со дня свадьбы сестры была убеждена, что с Мэттом она хлебнет горя. Он любил командовать и был слиш­ком хорош собой, чтобы ему доверять. Впрочем, Сэм вообще не доверяла мужчинам.

– Тетя Сэм! – завопила Милли, поняв, что мать ездила в го­род не только за продуктами. Ее нижняя губа задрожала.

– Милли, тетя Сэм хотела сделать тебе сюрприз! – весело сказала Хоуп.

– Надеюсь, приятный, – мрачно буркнула Сэм. – А ты не хо­чешь поздороваться со мной? – спросила она Тоби.

Мальчик обнял тетку и с удовольствием показал ей свой игру­шечный поезд.

– Тетя Хэм, мотри! – Свистящие звуки ему еще не давались.

– Привет, – осторожно сказал Мэтт, выйдя из кухни.

– Привет, – так же осторожно ответила она.

Уик-энд прошел не слишком удачно. Сэм и Мэтт недолюбли­вали друг друга, но не потому, что они были разными людьми. Наоборот, они были одного поля ягоды – решительные, власт­ные и ревнивые. Оба были недовольны тем, что другой занимает важное место в жизни Хоуп. Их соперничество было для Хоуп источником вечных тревог, но ни Сэм, ни Мэтт об этом не дога­дывались. Как бы то ни было, все испытали облегчение, когда в воскресенье Хоуп повезла Сэм на вокзал.

Сидя в вагоне, Сэм вспоминала Карла. В последнее время она делала это нечасто. Они познакомились на конференции в Брюс­селе и тут же нашли друг с другом общий язык. Честно говоря, многие сотрудницы звукозаписывающих компаний хотели бы найти общий язык с высоким светловолосым шведом, но он не сводил глаз с Сэм.

Всю неделю они присматривались друг к другу, рассказывали о своей работе (Карл работал и транснациональной компании и много путешествовал), сидели рядом на банкетах, но ничего боль­ше тогда себе не позволили. Серьезные отношения начались у них позже, когда Карл прилетел в Лондон на два месяца. Все сво­бодное время он проводил тогда в квартире Сэм. Они напоминали пару из рекламного ролика: кормили друг друга в постели блюда­ми, заказанными на дом; пили охлажденное вино, ходили по комнатам полуодетые, читали газеты, а ночью смотрели по теле­визору старые кинокартины.

Карл, с виду спокойный и уравновешенный, в глубине души оставался романтиком. Он не хотел расставаться с Сэм и уговаривал ее уехать с ним в Париж, где ему предстояло провести ми­нимум два года. Но что-то внутри Сэм противилось этому. Бро­сить работу, последовать за Карлом, стать его подружкой и спут­ницей, ведомой вместо ведущей? Ни в коем случае! Он умолял ее, говорил, что с ее знаниями и опытом она быстро найдет себе лю­бую работу – может быть, лучше прежней. Но Сэм не желала и слышать об этом. Она не собиралась оставаться на вторых ролях, предпочитала быть сама себе хозяйкой, стоять на собственных ногах и не хотела изменять этому жизненному принципу.

После недели споров Карл понял, что она не уступит. Это бы­ло два года назад. Судя по слухам, он женился на француженке, работавшей в мире моды, и стал вести оседлую жизнь.

Сэм вдруг с горечью подумала, что, если бы они встретились с Карлом сейчас, он не обратил бы на нее внимания… Что это с ней? Она редко вспоминала Карла и тосковала не столько по не­му самому, сколько по тому времени, когда у нее кто-то был. Ко­нечно, приятно лежать в постели с мужчиной, проводить дни и ночи с человеком, который мог купить кофе или молоко, когда она забывала сделать это сама.

Да, это ей нравилось, но все остальное – не очень. Пожалуй, ей был бы нужен виртуальный бойфренд, умелый робот, который мог бы обнимать ее, заниматься с ней любовью, спрашивать, как прошел день, молчал бы, когда она чувствовала себя уставшей, и никогда бы не говорил фраз вроде «я думал о нашем будущем и решил принять предложение полететь на Марс»…

Сэм усмехнулась. Странно, что никто еще не додумался до этого. Виртуальный бойфренд идеально подошел бы миллионам женщин. Никаких эмоциональных проблем, а с точки зрения физиологии – одни преимущества!

В понедельник перед перерывом на ленч Стив созвал совеща­ние, на котором обсуждался вопрос о сокращении штатов. Десять высокопоставленных служащих сидели вокруг полированного стола и отчитывались о деятельности своих подразделений. Все держались очень уверенно, но на самом деле дрожали мелкой дрожью, боясь, что их вышвырнут на улицу. Все, кроме Сэм. Она не собиралась дрожать ни перед Стивом Пэррисом, ни перед кем-либо из присутствовавших – в частности, потому, что с ней подписали контракт на три года.

– По сравнению с американским отделением «Титуса» наши должностные оклады в Европе слишком высоки, поэтому нам необходимо сократить количество сотрудников, – заявил Стив. – Объединенное руководство компании считает, что у нас раздуты штаты и что другого выхода нет. Уменьшение числа руководящих работников оздоровит всю организацию и не даст нам почивать на лаврах.

– Вы уже определили, какие подразделения следует сокра­щать, или это предстоит решать совету директоров? – удивляясь собственной смелости, спросила Сэм.

– К сожалению, по вашей студии это ударит довольно силь­но, – откашлявшись, сказал Стив. – Вам предстоит сократить четверых.

Сэм почувствовала знакомый спазм в желудке. Она не пред­ставляла себе, как выгонит на улицу четырех человек. Точнее, «сократит штат, чтобы выполнить указания объединенного руководства компании». Она проработала здесь не так долго, чтобы составить мнение о служащих, а теперь ей придется стать в глазах всех злобной стервой. Великолепно! Совещание продолжалось еще двадцать пять минут. Стив давал указания, как объяснить происходящее сотрудникам компании и прессе. Все следовало сделать очень аккуратно, иначе акции «Титуса» тут же обесценились бы. Отдел кадров уже определил, кого следует сократить, и должен был сообщить это каждому из директоров по очереди.

В три часа Сэм собрала все свое мужество и вошла в клетку льва. Стив и директор по кадрам рассматривали список сокраща­емых. Не дав Сэм сесть, кадровик назвал ей фамилии.

Сэм слушала спокойно, скрывая свои чувства. Одна из уволь­няемых женщин только что сообщила ей, что она на четвертом месяце беременности. Молодой человек из отдела рекламы, ко­торый произвел на Сэм очень хорошее впечатление, недавно купил квартиру и должен был выплачивать огромную ссуду.

У Сэм снова свело живот. Что она могла сказать? Ничего. Те­перь она была боссом, должна была принимать непопулярные решения, а при необходимости и выполнять их. Четырем сотруд­никам ее студии придется уйти. Если бы она стала спорить, то только подорвала бы собственное положение…

Директор по кадрам продолжал говорить, а оцепеневшая Сэм – слушать. Когда он кончил, Сэм хладнокровно указала на то, что в списке есть беременная женщина.

– Вы должны быть готовы к тому, что она подаст в суд, – до­бавила она таким тоном, словно говорила о пауке, а не о человеке.

Стив, сидевший за огромным письменным столом, отрывисто рассмеялся.

– Я говорил тебе, что Сэм Смит не моргнув глазом уволит хоть всех сотрудников своей студии! – ликующим тоном сказал он кадровику. – Сэм, мы правильно сделали, взяв вас на работу. Нам был нужен человек, понимающий правила игры, а не сентиментальная корова, которая начала бы лить слезы из-за того, что приходится увольнять людей.

Сэм заморгала. Она вспомнила свое заключительное собесе­дование, во время которого Стив деликатно – точнее, с макси­мальной деликатностью, на которую был способен такой тупи­ца, – интересовался ее отношением к детям. Конечно, прямо спросить, не собирается ли она рожать и бросать работу минимум на полгода, было бы противозаконно, и Сэм это прекрасно со­знавала. Она вспомнила, как смерила Сэма и других членов сове­та директоров стальным взглядом и отчеканила:

– У меня нет материнского инстинкта!

После этого все облегченно вздохнули, а Стив впервые по­смотрел на нее с уважением.

– Крутая, как старый сапог, – усмехнувшись, сказал он те­перь.– Именно это мне в вас и нравится, Сэм. Вы не берете плен­ных. Так о вас говорят, и недаром. Именно такими должны быть люди, работающие в моей команде. Увольнять сотрудников не­легко, но это необходимо.

Стив взмахнул сигарой, оставив в воздухе ароматный след. Сэм отпускали с миром.

Она возвращалась в свой кабинет, размышляя над ироничес­кими словами Пэрриса. Быть жесткой неплохо лет в двадцать-тридцать, когда хочется самоутвердиться, но в сорок? Быть жест­кой и носить платья от модного дизайнера, это одно, а быть жест­кой и морщинистой, как старая курица, совсем другое. Какой она будет в шестьдесят пять, когда станет еще более жесткой, ста­рой и покрытой сеткой морщин?

И тут она подумала о тете Рут. Рут Смит, слуге общества и грозе тех, кто работал под ее началом в плановом отделе. Та тоже была лишена материнского инстинкта, и это не смогли изменить два маленьких ребенка, свалившиеся на нее как снег на голову. Она продолжала жить так же, как жила до гибели брата и его жены. В довершение всего Рут и внешне ничем не напоминала мать семейства; это была сошедшая со страниц романа чудакова­тая тетушка, навсегда оставшаяся старой девой.

Сэм помнила, как их с Хоуп дразнили мальчишки из дома на­против.

– Ваша тетка – ведьма! У нее глаза летучей мыши и ноги как ходули! – кричали они.

В глубине души девочки признавали, что тетя Рут и в самом! деле похожа на ведьму. Главным образом потому, что она упрямо! носила допотопный пучок и пенсне, которое ничуть не украшало! ее длинное узкое лицо.

Сэм чуть не заплакала. Она всегда плохо ладила с теткой и клялась себе, что никогда не будет такой. А сама превращалась в ее копию. Наверное, тетя Рут тоже могла бы править «Титус Ре­корде» железной рукой и сделать ее самой процветающей звуко­записывающей компанией в мире.

Когда вечером Сэм пришла домой, рядом с соседним зданием стояла гигантская люлька. Значит, строители все-таки приеха­ли… Сэм уставилась на дом, который два года мозолил ей глаза. Он принадлежал выжившей из ума старухе, у которой явно не было денег на маляров, мойщиков стекол и садовников. Когда она умерла, дом выставили на продажу, и все соседи следили за ним со жгучим интересом, поскольку хотели знать, чего стоят их собственные дома.

Прошла целая вечность, и когда щит «Продается» наконец исчез, все вздохнули с облегчением. Однако сейчас Сэм не испы­тывала никакого восторга. Судя по всему, новые владельцы за­теяли капитальный ремонт, который будет длиться до конца све­та. На рассвете застучат отбойные молотки, здание покроется ле­сами, и любопытные строители будут заглядывать в ее окна, не давая ни минуты покоя. Сэм злобно чертыхнулась и стала подни­маться по лестнице.

– Перестаньте шуметь! – рявкнул сверху чокнутый Малкольм.

– Пошел ты в задницу, – пробормотала себе под нос Сэм.

Оказавшись у себя в квартире, она надела самые старые джинсы, продранный на локтях свитер, завязала волосы в конский хвост и принялась за уборку. Через два с половиной часа кварти­ра сияла чистотой – кухня блестела, а в гостиной можно было не только отдыхать, но и медитировать. Старые газеты, журналы и пожелтевшие объявления о работе бесследно исчезли. Четыре картины современных художников взирали с кремовых стен на большие белые диваны, низкий журнальный столик и кремовый ковер на светлом полу. Толстые церковные свечи горели в резном деревянном подсвечнике, который прежде был покрыт вековой пылью в дюйм толщиной. Сиял даже индийский серебряный слон, стоявший рядом с высоким фикусом. Сэм знала, что не всем по душе такая спартанская обстановка, но ей самой она нравилась. Она любила порядок и доставляемое им ощущение спокойствия.

Сэм сделала себе бутерброд, налила бокал охлажденного «Сан-серра» и уселась на диван. Когда в квартире негромко зазвучал Моцарт, она наконец начала успокаиваться после того, что слу­чилось на работе, – и тут раздался шум. Как ни странно, Сэм не сразу поняла, откуда он доносился. Едва ли чокнутый Малкольм стал бы слушать рок в десять часов вечера. Но вдруг ее осенило. Соседний дом!

Все еще держа в руке бокал, Сэм выглянула в окно и увидела двух молодых женщин, которые несли ящик пива. Музыка заиг­рала громче. Из прибывавших такси выходили веселые люди с пакетами в руках. Судя по всему, они решили устроить пир го­рой.

У Сэм сразу начало ломить виски. Черт побери, Холланд-парк не место для пикника! Это безумно дорогой район, в котором из ряда вон выходящим событием считается, если кто-то споткнет­ся, выходя из «Мерседеса» с личным шофером. Кто бы ни купил этот дом, он не имел права нарушать покой соседей. А если эти люди думают по-другому, то пусть пеняют на себя!

Когда музыка достигла крещендо, гнев Сэм достиг апогея. Она одним глотком допила бокал, порывисто схватила ключ, сунула ноги в эспадрильи на веревочной подошве, заменявшие ей шле­панцы, решительно спустилась по лестнице и вышла на улицу.

– О господи, у них вечеринка! – вздохнул пожилой сосед, сам только что вышедший из квартиры. – Сэм, вы уже позвонили в полицию? – спросил он.

– Нет! – рявкнула Сэм. – Я позвонила в «Скорую помощь», потому что, когда я закончу беседу с новыми соседями, им пона­добится врач!

Она размашисто подошла к двери соседнего дома и толкнула ее. Дверь оказалась незапертой, и Сэм вошла. От грохота закла­дывало уши. Дом, в котором не осталось ничего, кроме ободран­ных стен и голых старых половиц, представлял собой идеальный резонатор.

Сэм перешагнула скатанный ковер и ящик с пивом. Внутри царил ужасающий беспорядок. Она понимала ход мысли нового хозяина: отпраздновать новоселье, пока не наклеены обои и не расстелены ковры. Впрочем, может быть, мысль устроить вече­ринку пришла в голову избалованным подросткам, а их глупые родители согласились, не подумав о новых соседях. И напрасно!

В просторном помещении, освещенном гирляндой лампочек, стояли люди, нещадно дымившие сигаретами и пившие пиво из горлышка. В воздухе стоял сладковатый запах марихуаны. Никто не обращал на Сэм внимания – джинсы делали ее похожей на всех остальных, для полноты картины ей не хватало только бу­тылки. «Но этим людям не нужно вставать в шесть утра, и отдых им не требуется», – гневно подумала Сэм, разыскивая взглядом хозяина дома.

Шум доносился из соседней комнаты. Сэм протиснулась туда сквозь толпу. Видимо, это была кухня, но строители ободрали ее дочиста, оставив только стол, на котором громоздились бутылки с выпивкой, шесть упаковок коки и полбуханки хлеба.

Не глядя на тех, кто собрался на кухне, Сэм прошла в смежную столовую. У стереосистемы стоял очкастый юноша и перебирал компакт-диски. Вот он!

– Что вам поставить? – весело крикнул диск-жокей.

– Ничего! – прошипела Сэм.

Она ловко выдернула штепсель из розетки, и настала блажен­ная тишина.

– Зачем вы это сделали? – спросил ошеломленный ди-джей. Бутылки застыли на полпути, и все уставились на Сэм. Перед ними стояла стройная маленькая женщина со светлыми волоса­ми, собранными в конский хвост, в старых джинсах и поношен­ных эспадрильях. К ее щеке прилип кусок газеты.

– Я живу в соседнем доме и не желаю на ночь глядя слушать это дерьмо! Вы поняли? – крикнула Сэм, которую подхлестыва­ли взгляды по крайней мере двадцати молодых людей. Креме того, ей было не привыкать устраивать публичные сцены.

– Прошу прощения, – вежливо ответил ди-джей. – Мы ду­мали, что это неважно, потому что здесь еще никто не живет.

– Может быть, здесь еще никто не живет, но в соседнем доме обитает восемь человек! – возразила Сэм. – И там слышен каж­дый басовый аккорд!

– Поэтому вы решили вырвать штепсель из розетки вместо того, чтобы спокойно попросить сделать звук тише? – насмешливо спросил ее низкий мужской голос.

Сэм обернулась, и у нее внезапно перехватило дыхание. На стоящем перед ней мужчине были джинсы, еще более выцветшие и заношенные, чем ее собственные, и мятая белая рубашка с рас­стегнутыми пуговицами, обнажавшими мускулистую грудь. Его лицо было слишком длинным, темные глаза слишком узкими, а нос слишком крючковатым для фотомодели, и все же она никог­да не видела более привлекательного мужчины. Он был пример­но ее возраста. Сэм, которая часами равнодушно смотрела на фо­тографии певцов, заставлявших женщин вопить от восторга, ли­шилась дара речи.

Если бы он умел петь, Сэм могла бы поспорить на свое жало­ванье, что заработала бы миллионы на альбомах с портретом это­го мужчины на обложке. Впрочем, если бы он не умел петь; было бы то же самое. Он легкой походкой направился к ней, ирони­чески приподняв уголки губ. Взлохмаченные каштановые волосы и расстегнутая рубашка придавали мужчине такой вид, словно он только что вылез из постели. Искрящиеся узкие глаза лениво рассматривали Сэм, но она не желала, не хотела, чтобы ее рас­сматривали!

Сэм не какая-нибудь потаскушка, а директор-распорядитель, гнева которого подчиненные боятся до такой степени, что при­жимаются к стенам. Она выпрямилась во весь рост (составляв­ший сто шестьдесят три сантиметра) и приготовилась к бою.

– Я живу в соседнем доме… – гневно начала она.

– Да неужели? – невозмутимо прервал незнакомец. – И что, хорошие у меня соседи?

Он остановился прямо перед Сэм, возвышаясь над ней, как башня. Это выводило ее из себя. На важные совещания она ходи­ла в туфлях на высоченных каблуках, так что смотреть на нее сверху вниз могли только настоящие великаны.

– Были хорошие! – прошипела Сэм.

Теперь их тела разделяло всего несколько сантиметров. В обыч­ных условиях Сэм уничтожила бы его парой язвительных реплик. Но сегодня она чувствовала странную беспомощность, а потому изменила своим привычкам и попятилась. Но позади оказалась глухая стена, и пятиться дальше было некуда. Отступление в биз­несе – это ошибка, отступление в быту – тем более. Сэм вызываю­ще вздернула подбородок и сжала в руке электрический провод.

– Это ваш дом? – спросила она, пытаясь нагнать страху на незнакомого красавца, но ей это не удалось.

– У вас есть кое-что мое, – протянул он, а затем вдруг руки обхватили ее талию. Сэм потеряла дар речи. Это невозможно! Он не посмеет… Но его подвижное, насмешливое лицо приближалось, и у Сэм засосало под ложечкой. Его улыбающиеся губы оказались в опасной близости от ее рта. Она ощущала его дыхание и тепло тела, от которого слегка пахло лимоном и мятой. Сэм инстинк­тивно закрыла глаза… и почувствовала, что у нее забрали провод.

– Вот это, – сказал он, грациозно нагнулся и вставил штеп­сель в розетку, мимоходом коснувшись ее ноги.

– Ублюдок! – прохрипела шокированная и смущенная Сэм. – Законченный ублюдок! – Теперь ей приходилось кричать, чтобы преодолеть шум. – Как вы смеете…

– Думаю, я мог бы спросить вас о том же, – улыбнулся он. – Если вы хотели, чтобы мы вели себя потише, вам следовало толь­ко попросить.

Сэм охватил гнев, и на мгновение она забыла о том, что самым страшным оружием является ледяное презрение. Он запугивал ее своим физическим превосходством, и она повела себя, как типич­ная самка, столкнувшаяся с более крупным хищником. Сэм пну­ла его в голень. Сильно. Носок эспадрильи угодил точно в кость.

– Уй!

Его болезненный вскрик слышала только она, поскольку от музыки звенело в ушах, но он, по крайней мере, перестал насмеш­ливо улыбаться. Сэм осталась довольна собой. Правда, ей тоже было больно, но сейчас это не имело значения.

– Ну ты, болван! Кто ты такой, чтобы вторгаться в мое личное пространство?!

Именно в этот момент ди-джей приглушил звук. Вопль Сэм прозвучал на всю комнату, и кое-кто захихикал. «Какого черта он это сделал?» – мелькнуло в мозгу ослепшей от ярости Сэм, а затем она краем глаза заметила человека в форме. На пороге стоял полисмен, за которым маячила пара с первого этажа, с тревогой смотревшая на происходившее.

– К нам поступила жалоба на шум, – спокойно сказал поли­цейский.

Сэм бросила на своего противника победный взгляд и снова разозлилась – нисколько не пристыженный, он лениво улыбался.

– Да, офицер. Боюсь, что мы слегка перестарались. Мне очень жаль, – сказал он и пошел на кухню.

Сэм фыркнула, гордо вскинула голову и, выйдя из дома, на­правилась к себе, сопровождаемая соседями снизу. Проклятый нахал! Как он смел шуметь? Как он посмел так унизить ее? Черт, нога болит зверски…

– Как вы себя чувствуете? – участливо спросила соседка снизу, когда Сэм начала подниматься по лестнице.

– Нормально, – небрежно ответила она.

Войдя к себе, Сэм посмотрела в зеркало. Она выглядела так, словно получила пощечину. Обе щеки были красными, а при вос­поминании о том, как она вела себя в соседнем доме, они и вовсе заполыхали. Сэм вынула из холодильника бутылку вина и налила себе еще один бокал. Идиотка… Превратилась в какую-то крикливую потаскушку только из-за того, что мужчина показал ей свою волосатую грудь! «Размечталась, – с горечью подумала она. – Просто старая дура».

Сэм сделала большой глоток. Как она могла так опуститься? Нужно было смерить его стальным взглядом, сказать, что она по­жалуется в полицию и заставит его прекратить эту отвратитель­ную оргию. Сурово отчитав себя, Сэм легла спать. Но сна не бы­ло ни в одном глазу. В последний раз она чувствовала себя такой смущенной в пятнадцать лет, когда мальчик из параллельного класса подслушал, как она говорила, что сходит по нему с ума. Хотя с тех пор прошло двадцать четыре года, воспоминание об этом по-прежнему заставляло ее сгорать со стыда. Тем не менее история повторилась…

Кончилось тем, что Сэм встала и приняла таблетку снотворно­го из неприкосновенного запаса. Видимо, это помогло, потому что в конце концов она уснула и увидела во сне высокого мужчи­ну в просторной белой рубашке, смеявшегося над тем, что она вела себя, как обидчивая пятнадцатилетняя девчонка, в которой бушуют гормоны.

Утром, выйдя из дома, Сэм включила мобильник и проверила, нет ли сообщений. Если она вдруг встретит нового соседа, то бу­дет занята и не почувствует себя беспомощной.

– Сообщений нет, – сказал ей безликий голос, едва Сэм до­бралась до ворот.

Пришлось выслушать несколько старых, давно известных по­сланий, чтобы сохранить имидж энергичной деловой женщины, которой нет дела до мужчин. К счастью, навстречу ей никто не попался. Увидев такси, Сэм вытянула руку, останавливая его, и тут за ее спиной раздался женский голос:

– Счастливо. До скорой встречи.

Сэм инстинктивно обернулась и увидела вышедшую из сосед­него дома красивую темноволосую девушку. Она улыбалась бо­сому мужчине в потертых джинсах, стоявшему на пороге. Муж­чине с обнаженной грудью, который посылал ей воздушные по­целуи. Девушке было на вид года двадцать два, у нее были глаза серны, и она явно провела в этом доме всю ночь – судя по тому, что поверх ее серебряного Платья было накинуто просторное муж­ское пальто.

– Береги себя, – ласково сказал мужчина и насмешливо по­смотрел на Сэм, которая застыла на месте с открытым ртом и мо­бильником в руке.

– Дорогуша, вам нужно такси или нет? – спросил шофер.

– Э-э… да, – с заминкой ответила Сэм, открыла дверь и бук­вально ввалилась в машину.

– Веселая была ночь? – усмехнулся таксист.

– Нет, – взяв себя в руки, ответила Сэм. – На площадь Ковент-Гарден, пожалуйста.

«Вот мерзавец! – подумала она. – Сначала устраивает шум­ные оргии, а потом трахается с девчонками, которые годятся ему в дочери. Ей лет двадцать, а ему минимум под сорок. Чертов плей-бой! Наверняка в жизни не ударил палец о палец и проживает ро­дительское наследство». Сэм мрачно смотрела в лобовое стекло и злилась. Она ненавидела таких мужчин.

3

– Не могу поверить, что до вашего отъезда осталось чуть боль­ше двух недель. Представляю себе это место, – мечтательно вздох­нула Бетси. – Лето, красивый коттедж на берегу моря, с черепич­ной крышей и солнечными комнатами, роскошная еда из свежих продуктов, симпатичные маленькие пивные, где можно сидеть на веранде, есть устриц, любоваться пейзажем и слушать тихую музыку…

Хоуп оторвалась от пирога с рыбой и изумленно уставилась на подругу.

– Какое лето? Сейчас ноябрь!

– Это голливудская версия сельской Ирландии, – засмеялся Дэн, который сидел рядом с трехлетней Опал и пытался вытереть скатерть, заляпанную содержимым нескольких пакетиков с то­матным соусом.

– Нет, Дэн, – возразил ему Мэтт, – это версия туроператора, пытающегося продать клиенту таймшер в Ирландии. Девушки на перекрестках, овцы, переходящие дорогу, и дружелюбный мест­ный житель с трубкой в беззубом рту, который в знак приветствия размахивает твидовой кепкой.

– Кажется, мы уже делали что-то подобное, – припомнил Дэн.

– Сомневаюсь. Но непременно сделаем. Люблю оригиналь­ные рекламные объявления! – пошутил Мэтт.

Мэтт, Бетси и Дэн дружно рассмеялись, а Хоуп нахмурилась. Смеются… Им все шуточки! Речь идет о ее жизни, а не о фото­снимках для рекламы. Это ей предстоит ехать в другую страну, расстаться с друзьями и Сэм ради того, чтобы Мэтт мог вопло­тить в жизнь хрустальную мечту рекламщика. Для кого это мечта, а для нее – жертва! За две недели, прошедшие после визита Сэм, радость от ощущения, что ее семейная жизнь не закончилась, ис­чезла, сменившись страхом неизвестности. Мэтт и Милли дро­жали от нетерпения, Тоби тоже радовался, потому что ему пред­стояло лететь на самолете, а Хоуп была в ужасе.

– Это будет чудесно, правда, милая? – сказал Мэтт, заметив, что у жены напрягся подбородок. – Ты обязательно полюбишь Керри.

Он хотел обнять Хоуп, но в этот момент Милли толкнула свою тарелку, и та пролетела через весь стол. Четверо детей дружно расхохотались. Хоуп вздохнула, вынула из своей неизменной ог­ромной сумки несколько бумажных полотенец и начала вытирать стол.

Воскресенье считалось в здешних пивных семейным днем. Это означало, что маленькие дети выходили на тропу войны и начи­нали буйствовать, измученные родители качали коляски с хны­чущими младенцами, кормили малышей, ужами вертевшихся в своих навесных стульчиках, а в перерывах пытались что-то про­глотить сами. «Но лишь одна-единственная семья позволяет сво­им детям делать что угодно и при этом не ударяет палец о палец, чтобы остановить их», – сердито думала Хоуп. Милли и Тоби то­же не были святыми, однако она не позволяла им так себя вести.

– Я говорю серьезно, – сказала Бетси, жестом показывая за­мотанной официантке, чтобы та наполнила им бокалы. – Мне всегда хотелось жить в деревне. В сельской жизни есть нечто при­влекательное.

– Бетси, дорогая, – ласково сказал ей Дэн, – ты не сможешь и дня прожить без гула машин, магазина, в котором можно ку­пить хороший капуччино, и ежемесячной эпиляции, или как там называется то, что с тобой делают в этом жутко дорогом салоне красоты…

– Восстановительные маски для лица – это не эпиляция, – обиделась Бетси. – По-твоему, я что-то вроде снежного челове­ка? Кстати говоря, недавно я удаляла волосы с помощью сахара. Это намного лучше.

Вскоре они переключились на разговоры о работе. Дэн и Мэтт чуть не поссорились, но Бетси рассмешила их, рассказав, как она брала интервью у одной известной комической актрисы с телеви­дения.

Хоуп слушала их вполуха, потому что приглядывала за четырь­мя детьми. Казалось, мужчин и Бетси заботило только одно: чтобы дети не задохнулись до смерти. Все остальное было им безразлич­но. Хоуп же всегда играла на этих сборищах роль записной бэби-ситтер. Она доедала свой ленч, рассеянно слушая оживленную беседу и жалея, что не может присоединиться к общему веселью.

Сказать по правде, за две недели, прошедшие с тех пор, как Мэтт взорвал свою «бомбу», он добился поразительных успехов. Неужели это был тот же самый человек, который целый год обе­щал заменить нагреватель воды в ванной? Он заставил Адама Джадда скрепя сердце дать ему отпуск на год; правда, Мэтту пришлось пообещать, что при необходимости он будет принимать участие в . той или иной рекламной кампании. Эта работа должна была оп­лачиваться на договорной основе, что устраивало Мэтта как нельзя лучше.

Кроме того, он нашел квартирного агента, и тот заверил, что сдать их дом на год не представит труда; он оплатил транспорти­ровку вещей в Ирландию; сообщил поверенному дядюшки, что скоро прилетит и вступит в права наследства. Короче говоря, Мэтт был на коне, радовался предстоявшему переезду и тому, что его долгожданная мечта скоро превратится в действительность. Хоуп же чувствовала себя так же, как через три дня после рожде­ния МилЛй: она была подавлена и готова разразиться слезами из-за всякого пустяка. Когда она упомянула о том, что в следующем сентябре Милли предстоит пойти в подготовительную школу, Мэтт только рассеянно кивнул и сказал, что к тому времени они вернутся. Может быть.

Может быть?! Хоуп похолодела.

Когда пробило два часа, Дэн пошел расплачиваться, а Мэтт отправился в туалет. Воспользовавшись этим, Бетси повернулась к Хоуп.

– Похоже, ты слегка не в себе, – сказала она. – Это из-за Ирландии?

Хоуп тяжело вздохнула.

– Это такой важный шаг… – прошептала она, чтобы не услы­шали дети. – Я чувствую себя так, словно меня накрывает прилив, а я не могу сдвинуться с места. Ты меня понимаешь? Мне страш­но! Новая страна, новые люди, новый дом и отсутствие работы. Мэтт знает, что он делает, а я нет… Представь, что тебе предстоит бросить работу и отправиться в путешествие с Дэном. Это было бы нелегко.

– Ну, у нас с ним все по-другому, – ответила Бетси. – Мне понадобилось много времени, чтобы сделать такую карьеру.

– А я всего-навсего служащая банка, – печально закончила за нее Хоуп.

– Перестань! Я хотела сказать лишь то, что мы с тобой в раз­ном положении. Хоуп, ты должна научиться не обижаться на все и вся, – добавила она. – И вообще, плыви по течению. Относись к этому как к приключению. Тебе повезло. Я бы с удовольствием взяла отпуск на год, пожила в другой стране и отдохнула от этой бесконечной крысиной гонки.

Хоуп удивленно уставилась на нее. Неужели Бетси не слышала ни единого ее слова? Хоуп рассчитывала на женское взаимопо­нимание и поддержку, а вместо этого Бетси сказала, что она сама с удовольствием уехала бы на год в деревню, и недвусмысленно дала понять, что должность в ипотечном банке не идет ни в какое сравнение с работой в престижном журнале.

– Руби, что ты там делаешь? Зачем ты взяла мою сумку? – громко воскликнула Бетси.

Из-под стола вылезла жутко размалеванная Руби; ее лицо было покрыто пудрой «Кларин», веки густо накрашены черной ту­шью «Шанель», а губы – ярко-красной помадой «Палома Пи­кассо». Бетси пользовалась только лучшей косметикой.

Мать громко ахнула и вырвала изящную сумочку от Прада из рук Руби, вымазанных губной помадой. Сумочка благоухала пуд­рой и тушью, но явно успела полежать в луже томатного соуса, пролитого Опал.

– Сумка пропала! – воскликнула Бетси. – Триста фунтов вы­брошено коту под хвост!

Хоуп похлопала ее по руке.

– Ничего страшного, – добродушно сказала она. – Не пере­живай и плыви по течению. Именно так приходится вести себя матерям. Правда, Бетси?

На обратном пути Мэтт подпевал звучавшей по радио детской песенке. Милли и Тоби пели вместе с ним. Хоуп, сидевшая рядом с Мэттом, чувствовала угрызения совести из-за того, что не могла разделить общее веселье.

– Дэн сказал, что безумно нам завидует, – заметил Мэтт, ког­да они свернули к дому.

– Тогда почему он сам не берет годичный отпуск? – нахмури­лась Хоуп. – Впрочем, Бетси этого не выдержит. У нее случился бы инфаркт, если бы Дэн предложил ей на год уехать в деревню.

– Но Бетси тоже проявляла энтузиазм, – возразил Мэтт. – Она сказала, что обожает сельскую жизнь.

– Бетси представления не имеет о сельской жизни. Она там взбесилась бы, – сквозь зубы процедила Хоуп. – Она представ­ляет себе деревню как землю обетованную. Для нее это тот же Бат, только с домашними животными и красивыми фермерами, разъезжающими на «Рейнджроверах»!

К досаде Хоуп, Мэтт от души рассмеялся.

– Ох, дорогая, иногда в тебе просыпается чувство юмора, – сказал он. – Это тебе, а не мне следовало бы работать в реклам­ном бизнесе.

Мэтт не помнил, когда он в последний раз ощущал такое во­одушевление. Во всяком случае, не тогда, когда они получили право размещать рекламу на местном телевидении, победив со­лидное лондонское агентство. И не тогда, когда Хоуп впервые за­беременела. Ничто не приносило ему такого удовлетворения, как предстоящий переезд.

Он пришел домой с букетом цветов и бутылкой розового вина, которое нравилось Хоуп. Бедняжка чувствовала себя неуверенно, но он любил жену, несмотря на ее вечные тревоги и страх перед неизвестностью. И не сомневался, что она полюбит Керри, как только окажется там.

Мэтт помнил себя в девять лет, когда родители, которым он мешал, посадили его на пароход и отправили к дяде Гароиду. Сначала ему тоже не хотелось расставаться с домом и плыть в Ир­ландию, но после проведенного там лета он начал ездить к дяде каждый год.

В Редлайоне было что-то волшебное. А может быть, волшебст­во заключалось в том, что Гароид не признавал никаких правил, никогда никуда не приходил вовремя и считал привычку есть три раза в день несусветной чушью. Все это Мэтту очень нравилось. Они ели тогда, когда Гароид брал на себя труд открыть банку с бобами. Когда он привел девятилетнего Мэтта в местную пивную и дал попробовать портера, никто и глазом не моргнул. Они езди­ли ловить рыбу, путешествовали по полуострову Беара, где Гаро­ид едва не допился до белой горячки с каким-то писателем, жив­шим в жалкой лачуге на склоне холма. Если бы это увидела мать Мэтта, она пришла бы в ужас, а у Мэтта сохранились романти­ческие воспоминания о том, как он сидел на скрипучем кожаном табурете и слушал разговоры о романах, поэмах и собственных планах стать вторым Йитсом[1].

Гароид, с волосами как пакля, длинной бородой и любовью к костюмам из коричневого вельвета, которые можно было зака­зать только в Дублине, стал кумиром племянника. Он жил без всякой системы и гордился этим. Именно стремление к незави­симости заставило его бросить дом в Суррее, переехать в Керри и стать писателем. То, что он сменил имя на его ирландский вари­ант, также было частью игры. Прежний Джерри стал Гароид ом и большим ирландцем, чем сами ирландцы. Он мог часами петь старые ирландские песни, которые помнил от слова до слова, и назубок знал расположение каждого каменного кольца в Мансте­ре. Гароид зарабатывал себе на жизнь тем, что проводил экскур­сии для туристов, которые приезжали в Керри, пытаясь найти свои корни. Но с годами его страсть к бутылке все увеличивалась; в пьяном виде он обзывал туристов шайкой бродяг и советовал им поскорее убраться туда, откуда они прибыли.

К своему стыду, Мэтт не был у дяди больше четырех лет. Он ужасно переживал, что не сумел приехать в Редлайон на похоро­ны Гароида, потому что в это время занимался проектом, от ко­торого зависело будущее агентства. Мэтт поклялся искупить свою вину перед покойным и стать писателем. Оставив Бат и плюнув на карьеру (хотя бы только на год), он выполнит свой долг перед любимым дядюшкой.

4

Вирджиния Коннелл стояла в гараже своего нового дома, смотрела на клюшки для гольфа и грустно улыбалась. Она нена­видела эти клюшки всю свою жизнь. Во всяком случае, они ее раздражали. Каждый уик-энд, независимо от погоды, Билл играл в гольф. Этот чудесный человек никогда не помнил никаких дат, но какой-то мужской инстинкт не позволял ему забывать о гольфе.

Впрочем, они никогда не ссорились из-за этого. Вирджиния была самостоятельной женщиной. «А как же может быть иначе, если у тебя трое детей и муж, которого никогда не бывает до­ма?» – бодро говорила она. Когда Билл забывал об очередном обеде, на котором должен был присутствовать вместе с женой, она грозила ему пальцем и говорила, что проверит, когда у него будет ближайшее «окно» в расписании. Муж улыбался, целовал ее и обещал, что они съездят в какое-нибудь замечательное мес­то. Конечно, они никуда не ездили – в лучшем случае съедали бифштекс с чипсами в ближайшей пивной. Но Вирджинию это не слишком огорчало. Она любила Билла, а он любил ее. Все ос­тальное не имело значения.

Билл много лет пытался уговорить ее начать играть в гольф. Вирджиния смеялась и отвечала, что муж предлагает это, чтобы они могли видеться еще и в гольф-клубе, а не только на кухне во время завтрака.

Вирджиния осторожно сняла с клюшки замшевый чехол, по­гладила полированную ручку и вспомнила, как радовался муж, когда купил ее.

– Что значит век высоких технологий! – серьезно сказал он в ту памятную апрельскую субботу восемнадцать месяцев назад. А потом объяснил, что его старая клюшка относилась к девятой категории, в то время как новая – к одиннадцатой с половиной.

– А ты уверен, что это лучше? – лукаво спросила Вирджиния, заваривая чай.

– Это почти совершенство! – Билл готов был пуститься в объ­яснения, но вовремя заметил ее улыбку и махнул рукой. – Ладно, что с тобой говорить? А между прочим, некоторые жены разделя­ют интересы своих мужей!

– Да, а некоторые мужья иногда бывают дома, – парировала она. – Если сегодня ты не вернешься к восьми вечера, я заведу любовника. Что ты на это скажешь?

Билл сделал вид, что задумался. Он склонил седую голову набок и прищурил карие глаза.

– Не могла бы ты завести интрижку с профессиональным иг­роком в гольф? Он мог бы бесплатно давать мне уроки.

– Значит, договорились, – улыбнулась Вирджиния. – Хо­чешь печенья?

Но в тот вечер Билл не вернулся к восьми часам. Он не вернул­ся вообще. Разбился в машине, возвращаясь из клуба, до которо­го было двадцать минут езды. При этом уцелели только клюшки, лежавшие в багажнике. Вся передняя часть автомобиля превра­тилась в лепешку, как и ее обожаемый Билл. Но он не почувство­вал боли, потому что еще до того умер от обширного инфаркта. Так сказали врачи. Как будто это что-то меняло.

Полицейские вернули Вирджинии клюшки. Решили, что это будет ей приятно. Вирджиния в сердцах швырнула их в гараж, потому что должна была выместить на чем-то свой гнев. Она зады­халась от невыносимой боли, и кто-то или что-то непременно должно было пострадать. Более подходящего кандидата на роль жертвы под рукой не оказалось.

К счастью, все три их сына к тому времени были уже взрослы­ми. Они держались молодцами и взяли похороны на себя, потому что мать была на это не способна. Впервые в жизни умная и умею­щая держать себя в руках Вирджиния Коннелл развалилась на части. Эта женщина, славившаяся своим печеньем и фантасти­ческими бифштексами, такими нежными, что их можно было резать ложкой, теперь не могла даже заварить чай. Потрясенные люди звонили по телефону и выражали соболезнования, но она их почти не слышала.

По утрам Вирджиния не могла решить, что ей надеть. И даже за­бывала чистить зубы. Она перестала причесываться, и седые пряди уныло висели вдоль ее серого лица. Через три месяца после смерти Билла средний сын Лоренс, пораженный состоянием матери, повез ее в парикмахерскую.

– Я не могу туда войти, – просто сказала Вирджиния, когда они добрались до Клонтарфа. – Да и зачем? Лоренс только руками развел.

В довершение беды через месяц после похорон попал под ма­шину ее любимый спаниель Оскар. Раньше песик прижимался к ней бархатным тельцем и лизал хозяйке руки. Оставшись без свое­го последнего утешения, Вирджиния окончательно утратила ин-терес к окружающему.

Она помнила слова матери о том, что время – лучший лекарь, но не могла с ними согласиться. Время не лечит, а замораживает, как анестезия. Боль становится терпимой, но так и не проходит. Она никогда не имела дела с банками и страховыми компания­ми – этим занимался Билл. Вирджиния поняла, как много он де­лал, когда из почтового ящика выпала гора счетов и извещений. Она часто шутила, что мужу повезло: он возвращался в чисто уб­ранный дом, где холодильник набит продуктами, в шкафу висят глаженые рубашки, а в ванной есть зубная паста. Теперь стало ясно, что Билл делал для нее не меньше. Она никогда не видела счета за электричество и не заполняла анкеты для банка. Ей чуть не отключили телефон, потому что первые полгода Вирджиния не глядя сметала все письма с напористыми требованиями банка, страховой компании или адвокатской конторы в ящик стола. Ирония судьбы заключалась в том, что благодаря огромному страховому полису Билла она осталась богатой вдовой. Муж заботился о ней даже мертвый. Но деньги не могли облегчить боль от душевной травмы, вызванной его внезапной смертью.

Когда через полгода после смерти отца Лоренс понял, что про­исходит, он чуть не упал в обморок.

– Мама, так нельзя, – пробормотал он, уставившись на груду вскрытых конвертов с письмами на официальных бланках.

Вирджиния равнодушно пожала плечами:

– Почему? Это больше не имеет смысла. – И тут в ее глазах блеснул гнев. – Да и что они могут мне сделать? Твой отец мертв! Худшее из всего, что могло случиться, уже случилось. Думаешь, я стану возражать, если меня посадят в тюрьму за то, что я не заяви­ла, что больше не имею права на налоговые льготы для замуж­них?

В годовщину смерти мужа Вирджиния после долгого перерыва испекла ячменные лепешки. В Клонтарф приехали сыновья, а в доме было хоть шаром покати. Мальчики ели лепешки и улыба­лись, довольные тем, что мать наконец пришла в себя. Вирджи­нию удивило, как легко она вернулась к роли гостеприимной хо­зяйки. Во всяком случае, внешне.

Иногда она думала о том, как бы вел себя Билл, если бы умерла она, а не он? Стал бы он вот так оплакивать ее, целиком отдав­шись горю и потеряв интерес к окружающему? Восемь месяцев назад родилась их первая внучка Элисон. Старший сын Вирджи­нии Доминик и его жена Салли буквально тряслись над девоч­кой. Вирджиния стала ее крестной и сумела во время обряда не проронить ни слезинки, хотя была готова заплакать, думая о том, как бы она была счастлива, если бы Билл был рядом.

– Мама, он с тобой, – сказал чувствительный Лоренс. – Па­па по-прежнему здесь и следит за тобой сверху.

Но его с ней не было. И это было тяжелее всего. Вирджиния не стала говорить Лоренсу, что его утешения ни к чему, – он все равно не понял бы. Она ходила в церковь всю жизнь, временами делала это и сейчас, но утратила веру в загробную жизнь. Билла не было нигде. Он оставался только в ее памяти. Она не чувство­вала его присутствия ни в доме, ни в церкви. Он исчез. Все было кончено. И от этого ее боль становилась еще сильнее.

Вот почему шесть месяцев назад она продала дом в пригороде Дублина и сменила тихую Пир-авеню на просторный старый дом в графстве Керри. Мальчики сначала огорчились. Лоренс считал, что ей не следует уезжать. Но Вирджиния сказала им, что хочет начать новую жизнь там, откуда они с отцом уехали много лет на­зад и куда всегда мечтали вернуться.

Они оба были детьми фермеров, выросли в графстве Керри, которое было тогда глухой провинцией, и познакомились на тан­цах, устроенных местной общиной. Когда Вирджиния увидела Килнагошелл-хаус в Редлайоне, который тоже относился к Кер­ри, но был расположен в совсем другой части графства, ее решение созрело. В мае, через четырнадцать месяцев после ужасного со­бытия, сделавшего ее вдовой, Вирджиния собрала вещи и пересе­лилась в маленький поселок, где она никого не знала и надея­лась, что ее тоже никто не знает.

Бывший пансион был сильно перестроен, но кое-что от прош­лого в нем осталось. Конечно, раковины в спальнях для гостей не придавали дому уюта, но Вирджиния пока не делала ничего, что­бы превратить его в достойное жилище для одинокой старой дамы. Переезд слишком утомил ее. У нее не было сил даже на то, чтобы снять номера с дверей спален. «У меня будет для этого время. Весь остаток жизни», – грустно думала она.

Мальчики постепенно привыкали к ее отъезду. Вирджинии казалось, что они ощущают облегчение. Они чувствовали свою вину за то, что дела привязывают их к Лондону (где жили Доми­ник и Салли) и к Дублину, в то время как мать горюет в пригоро­де, одна в пустом доме. Она знала, что Джейми и Лоренс догово­рились по очереди посещать ее раз в два дня, а в остальное время звонить и убеждаться, что она не отравилась снотворным. Те­перь, когда она оказалась в сотнях миль от Дублина, эти обяза­тельные визиты можно было прекратить, что полностью устраивало всех.

Во время переезда она собиралась избавиться от вещей Билла, но поняла, что не может расстаться с его одеждой. И с клюшками для гольфа, которые доставляли ему такую радость.

Сейчас она вертела в руках клюшку Билла и пыталась вспомнить, как следует ее держать. Билл говорил, что все зависит от правильности хватки. Но не поздно ли учиться гольфу в пятьде­сят восемь лет? Впрочем, Билл обрадовался бы этому. А вдруг он действительно видит ее и лукаво улыбается, следя за тем, как профессионально она держит его клюшки?..

Вирджиния вернулась в дом, взглянула в зеркало в прихожей и тяжело вздохнула. Она знала, что ничем не напоминает прежнюю высокую, красивую, безукоризненно одетую Вирджинию Кон-нелл. Та Вирджиния осталась в прошлом. Нынешняя Вирджиния была мрачной, печальной, с глубокими тенями под карими глазами. На ее тонком лице застыла боль. Она больше не укладывала свои пышные серебристые волосы элегантными волнами, а про­сто связывала их в тугой узел на затылке. Но этому следовало положить конец. Если Билл и в самом деле видит ее, она должна была выглядеть нормальным человеком, а не привидением.

Вирджиния надела прогулочные туфли и старую непромокае­мую куртку, которая всегда напоминала ей об Оскаре, чудесном светло-коричневом спаниеле с бархатными ушками и меланхо­лическим выражением мордочки. Пока песик был жив, Вирджи­ния ежедневно выводила его на прогулку в половине восьмого утра, и когда шел дождь, она неизменно надевала эту куртку…

– Мама, заведи себе другого песика, – советовал ей Лоренс. – У вас с папой всегда были собаки. Она тебе просто необходима. Ей-богу, тебе будет веселее.

Но Вирджиния и не помышляла об этом. О собаке нужно было заботиться, а она боялась с^ова брать на себя ответственность за живое существо. Вирджиния и так находилась в вечном страхе за мальчиков, Салли и малышку Эдисон. На воротник поношенной вельветовой куртки упала слеза. Вирджиния сердито вытерла гла­за. Нет, она не будет плакать. Ни за что. Она пойдет гулять и по­старается не вспоминать Оскара.

Вирджиния быстро шла по буковой аллее, любуясь роскошной красно-коричневой листвой. Она знала, что через месяц все из­менится, вороха листьев будут лежать под ногами, а на фоне хол­мов будут видны лишь голые заиндевевшие» ветки. Но сейчас зре­лище было величественное.

Выйдя на шоссе, она решительно зашагала к Редлайону. От ее дома до деревни было около полутора километров, и Вирджиния решила, что будет ходить туда и обратно каждый день. Хотя бы для того, чтобы купить газету. Иначе она совсем одичает.

Ей нравился Редлайон – было в нем что-то первозданное. Из­вилистая главная улица выглядела почти так же, как пятьдесят лет назад: аккуратные домики по обе ее стороны чередовались с пивными и магазинчиками. Пивных тут было целых три – мно­говато для такой деревни. Вирджиния по собственному опыту знала, как умиляет туристов обилие пабов или пивных в ирланд­ских городках. Она помнила, как это изумляло друга Билла, при­ехавшего из Лондона. Они возили гостя в Килкенни, и тот не ус­тавал поражаться тому, что даже в самой крошечной деревушке, состоявшей из нескольких лачуг, неизменно было не меньше двух пивных.

– Как они не прогорают? – недоуменно спрашивал он у Билла. Билл раскатисто смеялся и говорил другу, что в Ирландии обычные правила не действуют.

– В каждой пивной собирается своя публика, – объяснял он. – В одну ходят старые фермеры, потому что она осталась такой же, какой была в дни их юности, а в другую – молодежь, потому что там играет музыка и можно поужинать. В некоторых старых пивных продают только выпивку и сигареты. Если старики слышат музыку и видят молодых женщин в коротких юбках, они тут же уходят в другое место.

«Мадиган» полностью соответствовал описанию, которое дал Билл старой пивной. Красно-белые буквы над входом и висев­шая снаружи эмблема «Гиннесса» были именно такими, как в детстве Вирджинии. Во время прогулок она часто видела возле пивной мужчин в грубых ботинках, поношенной рабочей одежде и кепках. Эти люди забегали сюда в короткий перерыв, чтобы вы­пить кружку портера и поболтать. Ее отец тоже был фермером, любил в обед хлебнуть пивка, и Вирджиния была уверена, что в «Мадигане» ему понравилось бы.

«Вдова Мэгуайр» была полной противоположностью «Мадигану» и представляла собой современный бар. Здешнему экзоти­ческому меню могли бы позавидовать некоторые рестораны. Тут регулярно устраивали фольклорные вечера, на которых звучала старинная ирландская музыка. Вирджиния пару раз посетила «Вдову» и была очарована тем, как удачно сочетается здесь совре­менность со старомодностью.

До третьей пивной, которая находилась на другом краю посел­ка, за горбатым мостом, Вирджиния не добиралась ни разу. Ре­шено: сегодня она зайдет туда. Пройдет всю деревню. Прогулка получится долгая – что-то около пяти километров в общей слож­ности.

Вирджиния прошла мимо аптеки с большой пристройкой, в которой торговали кормами для животных, миновала ряд белых домиков, между которыми затесался один ярко-голубой, мимо бутика «Люсиль» с еженедельно менявшейся витриной, всегда экстравагантно оформленной. На этой неделе в витрине были выставлены топы с низким вырезом и мохеровые свитера с изо­бражениями животных. Центром экспозиции было пальто из ис­кусственного меха «под леопарда» и соответствующая ей по цвету шапочка в русском стиле. Вирджиния не знала, кто покупает вызывающие наряды Люсиль, но была уверена, что заметит этого человека за пятьдесят шагов.

Вирджиния пошла дальше, зорко глядя вдаль на случай не­ожиданной встречи с кем-нибудь из знакомых. Люди здесь были очень дружелюбными, всегда улыбались и здоровались, но она не хотела .ни с кем завязывать дружеские отношения. Она хотела одиночества.

К счастью, сегодня это было нетрудно – деревня словно вы­мерла. В это время года туристов было мало и приезжали они не­часто. Но Вирджиния знала, что стоит наступить Пасхе, как у «Вдовы» будет яблоку упасть негде. Туристы будут вылезать из машин и автобусов, восхищаться крашеными домиками и мага­зином местных народных промыслов, который бойко торговал самодельным вином, свитерами, кружевами, и странными изде­лиями из керамики, изготовленными в коммуне хиппи. Хиппи жили высоко на холмах и были вполне терпимы, потому что дер­жались особняком. Во всяком случае, так явствовало из разгово­ра, случайно подслушанного Вирджинией на почте. Сама она лишь однажды видела женщину-хиппи, усталую, белобрысую, с татуировкой на обеих руках и с ребенком под мышкой. В тот же день она увидела женщину в деловом костюме, которая вышла из агентства по торговле недвижимостью, забралась в роскошный «Мерседес» и укатила, не обращая внимания на окружающих. В Керри времен юности Вирджинии и та и другая выглядели бы чужеродным телом.

Когда Вирджиния вернулась домой, там надрывался телефон. Она побежала по коридору, не сняв ботинок, к которым пристала палая листва.

– Мама, как дела? – прозвучал веселый голос ее невестки Салли.

– Нормально, дорогая, – ответила Вирджиния, довольная тем, что разговаривает с единственным членом семьи, который не боится, что она тут же ударится в слезы. – А как у вас? Эдисон по-прежнему вьет из Доминика веревки?

Салли застонала.

– Лучше не спрашивай! Будь его воля, Доминик купил бы ей велосипед, пони и игрушечный мотоцикл еще до того, как ей ис­полнится два года!

Они побеседовали еще несколько минут. Салли рассказала, что Джейми был в Лондоне и однажды привел на обед свою но­вую подружку, очень хорошенькую и умную. Вирджиния грустно улыбнулась. Ей хотелось участвовать в жизни сыновей, знако­миться с их девушками и высказывать свое мнение о них. Но она сама выбрала новую жизнь, чтобы избавиться от боли. Какой смысл тосковать по осколкам прошлого?

Они поговорили о том, как спит (точнее, не спит) Эдисон, о том, как Салли устала присматривать за ребенком и одновремен­но работать на дому, и о том, с каким нетерпением они с Доми­ником ждут рождественских каникул, чтобы поехать на австрий­ский лыжный курорт.

– Но если ты хочешь, чтобы мы приехали к тебе, мы никуда не полетим, – поспешно добавила Салли. – Не думай, будто мы не хотим тебя видеть. Мы отменим Австрию, сядем на паром и…

– Не говори глупостей! – оборвала ее Вирджиния. – Я и не думала об этом. Вам нужно отдохнуть всей семьей, а не ехать ко мне. Я уже говорила, что проведу это Рождество здесь, так что можете не чувствовать себя виноватыми.

Вирджиния вспомнила, что когда-то видела забавную игруш­ку-магнит для дверцы холодильника с надписью «Моя мать – специалист по путешествиям из-под палки». Тогда она от души рассмеялась, потому что это определение идеально подходило к ее собственной матери. А потом решила, что никогда не будет такой матерью. Даже в самые тяжелые дни после смерти Билла она не просила у сыновей помощи. Лоренс прожил с ней неделю, а потом она отправила его обратно в Суордс, где у сына была квар­тира.

– Я мать, а ты мой ребенок, – решительно сказала она. – Ты не должен нянчиться со мной. Я справлюсь сама.

То же самое относилось и к Доминику с Салли. Они заслужили право провести Рождество так, как им хотелось, а не волноваться т нее. Когда дети ходили вокруг Вирджинии на цыпочках, ей становилось хуже. Радость от их присутствия меркла при мысли о том, что Билл тоже должен был быть здесь. Это ощущение при­чиняло ей нестерпимую боль. В одиночку было намного легче справляться с острыми приступами скорби. Даже если для этого приходилось целый день плакать, пока лицо не становилось мок­рым и красным, как свекла. Но когда рядом были другие люди, гордость заставляла ее сдерживать слезы.

Вирджиния сменила тему.

– Я только что вернулась после долгой прогулки, – бодро сказала она. – Хочу принять ванну, прилечь и почитать книгу.

Она слегка кривила душой, потому что на самом деле книг боль­ше не читала. Старые любимые романы заставляли ее вспоми­нать прошлое и плакать, а новые казались пустыми и бессмыс­ленными.

– Это замечательно, что ты снова гуляешь, – сказала Сал­ли. – Бедро не беспокоит?

– Нисколько, – солгала Вирджиния. – Тут есть очень краси-вые маршруты. Деревня просто прелесть. Вам следовало бы по­гостить здесь. Летом, – на всякий случай быстро добавила она.

– Мы можем приехать… – начала невестка.

– Салли, дорогая, на этот раз мне хочется побыть одной, – решительно прервала ее Вирджиния. – Честное слово. И, пожа-луйста, передай то же самое Доминику. Ты же знаешь, сказать ему это сама я не могу.

– Знаю. Но он просто хочет помочь, – тихо ответила Сал­ли. – Как и все мы.

Вирджиния пожала плечами:

– Помочь себе могу только я сама.

5

На первый взгляд казалось, что Николь Тернер занята рабо­той. Ее темная головка склонилась над письменным столом, а на подвижном лице не было озорной улыбки – значит, в данный момент Николь не обменивалась шутками со своей ближайшей соседкой, такой же беспечной Шарон Уилсон. Тем не менее инс­пектор отдела претензий мисс Синклер, сидевшая на возвыше­нии, внимательно следила за ней. Эта девушка была сущим нака­занием. Николь Тернер умудрялась выглядеть серьезной даже тогда, когда замышляла очередную шалость, которая могла вы­звать переполох в самом востребованном отделе лондонской стра­ховой компании «Копперплейт Иншуренс». Как было в тот раз, когда она перевела стрелку на часах за спиной мисс Синклер. В результате служащие ушли на ленч на полчаса раньше. Естест­венно, во время перерыва Николь перевела стрелку обратно, и в результате ленч составил полтора часа вместо часа. После этого мисс Синклер решила не спускать с нее глаз.

На столе Шарон Уилсон зазвонил телефон, и девушка сняла трубку.

– Добрый день. Отдел претензий, – проворковала она.

– Эта старая сука все еще следит за мной, как коршун? – про­звучал в трубке голос Николь. Она находилась в метре от подру­ги, но знала, что беседы между сотрудниками отдела действуют на мисс Синклер, как красная тряпка на быка.

Шарон подняла взгляд:

– Да. Она смотрит прямо на тебя.

– Ладно, черт с ней. Послушай, я только что получила сооб­щение по электронной почте от моего друга Баккарди Кинга. Один из его приятелей женится и сегодня вечером устраивает в «Красном попугае» мальчишник. Если хочешь, можем пойти вместе.

– Пойти на мальчишник? – не веря своим ушам, переспроси­ла Шарон.

Николь позволила себе улыбнуться.

– Баккарди приглашает всех своих подружек. Обычай прово­дить мальчишник исключительно в мужской компании безна­дежно устарел.

– О'кей, – весело сказала Шарон, обожавшая Николь без па­мяти. За три года совместной работы ее жизнь стала гораздо весе­лей.

Николь положила трубку и вернулась к своей электронной почте.

«Привет, Би Кинг!

С удовольствием схожу с тобой в «Красный попугай» Как на­счет небольшого маскарада? Я не переодевалась с самого Хеллоуина Помнишь, я тогда пришла в ночной клуб в костюме мумии, для ко­торого использовала туалетную бумагу? Но почему-то вышибалы из клуба не увидели в этом ничего смешного и обвинили меня в краже рулона бумаги. У людей совершенно нет чувства юмора! Встретим­ся в восемь.

Николь».

Четверг был идеальным днем для выхода в свет. По четвергам к Николь приезжала бабушка, так что можно было не беспокоить­ся о том, кто станет присматривать за пятилетней сестренкой.

Ровно в шесть часов Николь встала, вынула из-под стола джин­совый рюкзачок и пошла в туалет, громко топая ботинками вы­сотой до колена и не обращая внимания на гневные взгляды мисс Синклер.

Шарон следила за подругой с завистью. Николь было наплевать на мнение окружающих. Она ничуть не смущалась, когда шла за покупками и обнаруживала, что ей не хватает денег рас­платиться. Однажды они бежали к автобусу, и Николь упала в лу­жу на глазах у тридцати человек. Шарон умерла бы со стыда а Николь только юмористически застонала, потому что весь перед ее джинсов в обтяжку был мокрым.

– Люди подумают, что я описалась, хотя мы еще и не начинали пить!

В пять минут седьмого Шарон сделала вид, что заработалась и не заметила времени, быстро прибрала стол и поспешила в туалет. Николь была там. Она уже успела тайком выкурить сигарету и достала свой скудный набор косметики.

Сравнив их отражения в зеркале, Шарон, завидовавшая подру­ге, только уныло вздохнула. Николь была настоящей красавицей. Ее кожа цвета кофе с молоком сияла даже тогда, когда у Николь был язык на плече. Половину ее треугольного личика занимали огромные янтарные глаза, раскосые, как у тигра. Единственной косметикой, которой она пользовалась, была яркая помада, по­тому что губы достались ей в наследство не от отца-индуса, а от матери и были узковаты.

Зато волосы Николь по праву могла считать своей гордостью – ее спину окутывало сверкающее темное облако. Фигура тоже не подкачала. Высокая, стройная как тростинка, ноги от ушей… Черная мини-юбка из полихлорвинила, в которую Николь уже успела облачиться, только подчеркивала это.

Но Николь была лучшей подругой на свете, и завидовать ей не имело смысла.

– Ну что, споем вечером? – спросила Николь, стаскивая с се­бя белый свитер, который она носила на работе, и натягивая ро­зовую майку, перед которой был расшит мерцающими звездами.

– Ты же знаешь, что я не умею петь! Неужели ты хочешь, чтобы я срамилась на глазах у всех?

– Ну пожалуйста, спой со мной! – взмолилась Николь.

Она с раннего детства обожала петь и даже сама писала песни, но только для собственного удовольствия. Обычно она пела в каких-нибудь забегаловках под караоке и очень любила, когда друзья весело махали ей пивными бутылками и подбадривали криками. Но кто-то непременно должен был подняться с ней на помост. Иначе она чувствовала себя глупо.

– Ну что, готова? – спросила Николь.

– Еще минутку. – Шарон сражалась с тушью, пытаясь выгля­деть как Синди Кроуфорд.

– Ладно. Тогда я позвоню маме.

Николь быстро набрала номер на мобильнике, и мать взяла трубку после первого гудка.

– Алло, мам, сегодня я приду попозже, о'кей? Я знаю, ты со­биралась играть в бинго, но должна была прийти бабушка…

– Надеюсь. Она не звонила.

Наступила пауза. Впрочем, Николь к ним привыкла.

– Я позвоню ей и уточню, – предложила она. – Нельзя ос­тавлять Памми одну, а с собой ты ее тоже не можешь потащить.

– О'кей… Ох, звонят в дверь! Я открою.

Николь услышала стук трубки и голос бабушки. Хотя та про­жила в Лондоне сорок лет, но говорила с сильным акцентом, представлявшим собой смесь кокни и ирландского. Прошло не­сколько минут, прежде чем мать снова взяла трубку:

– Бабушка здесь, поэтому я ухожу. До вечера.

В трубке раздались короткие гудки, и Николь убрала телефон в рюкзак. Теперь за малышку можно было не беспокоиться. Пам­ми нуждалась в присмотре, а ее мать, как ни прискорбно, не всег­да оказывалась на высоте.

– По коням! – весело сказала Николь.

По мнению Дикки Вернона, администратора группы «Братья Вэл», «Красный попугай» в Кэмдене был не лучшим местом для встречи. В этой пивнушке для молодежи, с компьютерными иг­рами и разноцветными презервативами в туалете, было очень громкое караоке. Впрочем, Дикки приходилось бывать в местах и похуже. Как жаль, что не оправдались надежды на его лучшую находку, сладкоголосую Мисси Маклафлин! Эта девушка была настоящим сокровищем. Если бы она сделала карьеру, Дикки до конца жизни катался бы как сыр в масле; ему больше не при­шлось бы просиживать штаны в жутких старых клубах, разыскивая новую Селин Дион. Одна независимая студия звукозаписи проявляла к Мисси большой интерес, пока Дикки не зарвался и не потребовал прибавки. Теперь он не повторил бы этой ошибки. Когда фирма отказалась повысить сумму, у Мисси сдали нервы. Теперь она была матерью годовалого малыша, жила в Абердине и пела на свадьбах и похоронах.

Дикки приехал в «Красный попугай», чтобы встретиться с владельцем маленького магазина звукозаписей, который обещал познакомить его с рок-группой каких-то старшеклассников. Па­рень опаздывал; смертельно скучавший Дикки решал кроссворд в «Дейли стар» и пил виски. Включили караоке, и два пьяных типа, напоминавшие регбистов, затянули «Пурпурную дымку». «Джим­ми Хендрикс наверняка перевернулся в гробу», – подумал Дикки.

Он не обращал внимания на участников вечеринки, по очереди сменявших друг друга, пока не зазвучал старый хит Эли Грина «Давай останемся вдвоем». Пели два голоса – один высокий и невыразительный, второй низкий и богатый. Низкий голос за­полнил зал и перекрыл царивший в пивной шум.

Дикки поднял глаза и обнаружил, что на возвышении стоит высокая смуглая девушка. Именно она производила эти невероятные звуки. На вид ей было лет двадцать, но ее грудной, сексу­альный голос был голосом зрелой женщины. Смертельно усталой разведенной женщины, по горло сытой виски, наркотиками, мужчинами и бедами. Если бы Дикки не видел певицу своими глазами, он поклялся бы, что ей лет сорок пять, что она курит одну сигарету за другой и что у нее усталые прищуренные глаза. В ее голосе слышались страсть, опыт, возбуждение и сила. Невозможно было поверить, что он принадлежит стройной девушке с гладким личиком, в котором было что-то кошачье, раскосыми янтарными глазами и профилем индийской принцессы. Дикки следил за этим подвижным лицом и чувствовал, что у него встают дыбом волосы. Он нашел ее. Свою звезду. Свой счастливый билет.

Когда песня кончилась, публика громко захлопала, и девушки весело раскланялись.

– Спойте еще! – крикнул им какой-то парень. – А лучше спой одна, Николь!

Обычно «Власть любви» звучала на караоке, как вой собак на полную луну, но у этой Николь выходило по-другому. Она тща­тельно выводила каждую высокую ноту, в нужный момент фор­сировала звук, а когда требовала музыка, легко переходила на пиано. Дикки блаженно улыбался, следя за певицей во все глаза. Он был обязан поговорить с ней! Эта девушка родилась звездой. Но он слишком много выпил и, должно быть, неважно выглядел. Нужно было отлучиться, в туалет, слегка привести себя в порядок, а уже потом идти к ней. Иначе никто не поверит, что он управляет солидной фирмой. Эта займет у него всего пару минут.

Николь села на место и стала обмахиваться меню. Она чувст­вовала себя счастливой и усталой. Самое приятное осталось по­зади, можно было собираться домой.

Рядом с Николь сидел будущий новобрачный, надевший пи­ратскую шляпу и заклеивший один глаз. Слева от него возвыша­лась надувная резиновая кукла с черными колготками на голове. Новоявленный жених обнял Николь и пьяно улыбнулся ей. Пос­ле одержанной ею победы лицо Николь светилось, глаза мерца­ли. Она была ослепительна.

– Чего бы ты хотела, если бы могла получить что угодно? – спросил парень, привлекая Николь к себе и вдыхая прозрачный аромат ее духов.

Николь усмехнулась. Она прекрасно знала, что на уме у жени­ха. Парень еще не нагулялся. Свадьба должна была состояться через два дня, и он явно собирался как следует отметить оконча­ние холостой жизни. Неужели этот тип считает, что она согласит­ся? Он был абсолютно не в ее вкусе, а кроме того, вдребезги пьян. Тьфу…

– Так чего бы тебе хотелось? – ухмыльнулся парень, явно решив, что дело на мази.

– Я хотела бы иметь собственное жилье! – внезапно выпали­ла Николь. – Собственную квартиру, куда я могла бы приходить и уходить в любое время и где была бы абсолютно свободна.

– Эгей! – завопил жених. – У меня имеется своя квартира, и именно туда мы сейчас отправимся. Там есть выпивка и все ос­тальное…

– Я имела в виду вовсе не это, болван!

Николь стукнула его по руке, остатки пива пролились на брюки, и жених истошно завопил. Николь тут же вскочила и послала Шарон воздушный поцелуй.

– Я делаю ноги, – сказала она, не обращая внимания на отча­янно ругавшегося новобрачного.

Дикки Верной вернулся из туалета. Теперь он был больше по­хож на администратора восходящей звезды – слава богу, в туале­тах еще торговали маленькими зубными щетками и тюбиками с пастой. Он зачесал назад свои темные волосы, подошел к участ­никам мальчишника и стал искать взглядом смуглую девушку. Но она исчезла.

Николь заперла входную дверь и прошла в уютную маленькую гостиную. Там сидела мать, завернувшись в клетчатый шотланд­ский плед, и смотрела телевизор. Перед ней стояла кружка с ча­ем, а на коленях лежал пакетик попкорна.

– Привет, дорогая, – сказала она, не отрываясь от экрана.

– Привет, ма.

Николь опустилась в выцветшее розовое кресло у камина и взяла программу телевидения. Это была картина семидесятых годов с участием Голди Хоун. Ее мать любила Голди Хоун. Младенчес­ки нежные светлые волосы и слабая улыбка делали ее саму немно­го похожей на Голди. Разница заключалась в том, что слабость кинозвезды была наигранной, а Сандра Тернер, добрая и ужасно наивная, действительно была совершенно не приспособлена к жизни. Она оказывалась беспомощной, когда возникали пробле­мы с деньгами, не любила ссор и привыкла к травяным таблет­кам, с помощью которых лечила нервы. Мужчины обожали ее, но лишь до тех пор, пока не убеждались, что она не притворяется.

Если бы Николь не начала с детства сама ходить за продуктами и платить за них, маленькая семья Тернер просто не выжила бы. Но Николь никогда не жаловалась. Она яростно защищала свою бедную мать и никому не давала сказать о ней ни одного плохого слова. Их было всего трое, однако они были семьей, и Николь всыпала бы по первое число всякому, кто осмелился бы утверж­дать обратное. Она знала, что матери было трудно воспитывать ее в одиночку. С Сандрой встречались многие мужчины, но Николь была уверена, что создать семью она могла бы только с отцом Памми. Он был хорошим человеком, но что-то не заладилось, и женщины семьи Тернер вновь остались одни.

Фильм прервался рекламным клипом, и Сандра ожила.

– Как прошел вечер? – спросила она, повернувшись к дочери.

– Отлично, мама. А как ты? Выиграла? Лицо матери просияло.

– Сто фунтов, дорогая! – ликующим тоном объявила она. – Теперь я сделаю перманент и куплю себе туфли. Я видела на рын­ке очень симпатичные. Сделаны под Версаче.

– Рада за тебя, ма, – сказала Николь, думая о том, что пора гасить свет. Они и так задолжали за электричество. – Я валюсь с ног. – Она нагнулась и поцеловала Сандру. – Бабушка, конеч­но, спит в моей постели?

Мать закусила губу, как маленькая девочка, застигнутая на месте преступления.

– Я немного запоздала, а она ненавидит возвращаться домой на такси после одиннадцати. Ты можешь спать со мной, – с го­товностью предложила она.

Николь зашла на кухню, убедилась, что все выключено, и под­нялась на второй этаж. Пройдя мимо собственной крошечной спальни, она заглянула в детскую. Там было царство Барби. Ни­коль покупала своей маленькой единоутробной сестре все аксес­суары, которые появлялись в продаже. Она тихо подошла к кро­вати и с любовью посмотрела на спящую девочку. Пухлые щечки и растрепанные светлые волосы делали пятилетнюю Памми на­стоящим ангелом. Николь обожала ее. Она со стыдом вспомнила слова, сказанные ею пьяному новобрачному на мальчишнике. Да, ей хотелось бы жить отдельно от всех, быть хозяйкой себе са­мой и ни за кого не отвечать. Но она ужасно тосковала бы по Пам­ми. И по матери. Что бы бабушка ни говорила о Сандре, та была хорошей матерью и делала для них с сестрой все, что могла. Те­перь за нее отвечала Николь. Вот и все.

Памми разбудила Николь в половине седьмого. Она забралась на кровать и начала щекотать старшую сестру. Усталая Сандра только натянула на себя одеяло.

– Иди сюда, негодница! – зарычала Николь, затащила изви­вавшуюся ужом Памми под одеяло и сама начала щекотать ее, причем с куда большим успехом.

– Пусти! Пусти! – кричала довольная девочка.

– Нет, тебя поймал тигр! – рычала Николь. – Р-р-р, я люблю по утрам есть маленьких девочек! Я голоден, р-р-р…

Порычав еще немножко, она отпустила Памми, села и поежи­лась от холода. Потом надела халат матери и пошла готовить за­втрак.

В семь сорок пять обе были умыты, одеты, сыты и готовы к вы­ходу. Николь отнесла бабушке чай.

– Спасибо, милая, – сказала Рини Тернер, садясь в посте­ли. – Ты такая славная девочка…

– Жаль, что я не застала тебя вчера вечером, – ответила Ни­коль. – Но мы увидимся в воскресенье. Не забудь перед уходом разбудить маму. Сегодня ей на работу к десяти.

Бабка недовольно фыркнула, но Николь пропустила это мимо ушей. Рини и Сандра были полными противоположностями, ба­лансировать между ними было нелегко. Рини не одобряла, что Николь вынуждена вместо матери заботиться о Памми, а Сандра злилась на мать за язвительные отзывы о ее случайных кавалерах.

– Что из того, что иногда я встречаюсь с мужчиной и выпиваю с ним стаканчик-другой? Если у меня дети, это еще не значит, что я должна жить как монахиня! – огрызалась она.

– Ничего себе монахиня! – бросала в ответ Рини.

Николь терпеть не могла, когда бабушка ругала Сандру. Хотя мать была слегка не от мира сего, она выбивалась из сил, чтобы нырастить их с Памми.

Отведя сестричку в детский сад, Николь побежала на останов­ку, чтобы успеть на рейс семь пятьдесят пять. Девять остановок девушка стояла, но потом освободилось место на втором этаже. Автобус ехал по западному Лондону, а она сидела и через науш­ники слушала Уокмена. Эти моменты в автобусе и метро достав-ляли ей удовольствие. Толпа не мешала. Николь нравилось, что даже в таких условиях можно оставаться самой собой, слушать музыку и ни с кем не разговаривать.

В страховой компании царило характерное для пятницы воз­буждение: еще несколько часов – и начнется уик-энд! В буфете все делились планами, как пройдутся по магазинам, а вечером куда-нибудь выберутся. С чашкой чая и сандвичем Николь уселась за столик и мельком заглянула в газету, которую кто-то оста­вил на соседнем стуле. На следующей неделе Львам предстояла большая удача. «Будьте готовы к сногсшибательной новости. Ни и коем случае не пропустите свой шанс, но не делайте ничего сго­ряча».

«Самой сногсшибательной новостью было бы увольнение с работы», – подумала Николь и достала еще одну сигарету, хотя курить не хотелось. В дверях буфета появилась Шарон. Ее лицо горело от возбуждения.

– Угадай, что случилось! – воскликнула она, подбежав к сто­лику Николь.

– Нам дали отгул? – спросила Николь. – Мисс Синклер переехал автобус? Ты обручилась с Леонардо Ди Каприо?

Шарон упала на стул рядом с подругой и протянула ей малень­кую, изрядно засаленную карточку.

– «Дикки Вернон, администратор», – прочитала Николь. – Что это значит?

– Вчера он слышал тебя в «Попугае». Этот человек – админи­стратор какой-то известной группы, и, представь себе, он хочет с тобой встретиться! – Шарон чуть не подпрыгивала на стуле. – Он считает, что у тебя прекрасный голос и что ты сможешь стать поп-звездой!

Николь засмеялась:

– Настоящий дурдом! Взгляни на мой гороскоп. Он говорит, что я ничего не должна делать сгоряча.

– Сгоряча? – переспросила Шарон. – Думаешь, тебя уже за­втра включат в «горячую десятку»? Черта с два!

Николь еще никогда так не волновалась. Когда она снимала целлофан с пачки «Ротманс», у нее дрожали руки. Нужно сосре­доточиться, иначе она будет пищать, как кукла, которая говорит «мама», когда ее дергают за ниточку. Она сделала глубокую за­тяжку и слегка успокоилась. Отлично. Все-таки никотин знает свое дело.

Но дороге Дикки говорил о маленькой уютной студии звукоза­писи, принадлежавшей его приятелю, и Николь представлялось, что ее везут ни больше ни меньше, как в легендарную «Эбби Роуд». Вместо этого она оказалась в облупившемся старом доме, напоминавшем сарай. Студия выглядела так, словно ею не поль­зовались с шестидесятых годов, а оборудование было еще древ­нее и казалось позаимствованным в музее. Хуже всего, что сам Дикки особого доверия не внушал. Однако владелец студии ей понравился – в этом худом старике не было ничего угрожающе­го. И на том спасибо.

– Ты не должна курить, – сердито сказал Дикки, увидев, как Николь потянулась за очередной сигаретой.– Это плохо для го­лоса. Ни одна настоящая звезда не курит.

«Плохо дело, – подумала Николь, гася сигарету. – Как же я тогда смогу петь?»

Дикки вдруг куда-то исчез, но через минуту снова вернулся в студию.

– Все готово, – слегка задыхаясь, сказал он. – Осталось толь­ко одно. – Верной небрежно протянул Николь лист бумаги. – Тебе нужно подписать это. Чтобы все было законно и официаль­но. – Другой рукой он протянул ей ручку.

Николь пробежала глазами листок, и у нее приподнялся уго­лок рта. Неужели этот малый считает ее дурой? Да, она согласилась поехать с ним на студию, но это еще не значит, что она слепо подпишет договор, обрекающий ее на вечное рабство. Может, Дикки считает, что она в «Копперплейт Иншуренс» заваривает чай? Конечно, пост у нее был не слишком высокий, но она имела дело с людьми, претендовавшими на получение страховой сум­мы, и знала законы. Кроме того, она сталкивалась с процентами явно чаще, чем сам Дикки, и знала, что пятьдесят процентов – это настоящий грабеж.

Николь сразу стало ясно, что приход сюда был ошибкой. Если она хочет стать певицей, то должна поискать какой-нибудь дру­гой способ. Она сложила листок и сунула его в сумочку. Дикки смотрел на нее, открыв рот.

– Что… – наконец выдавил он.

– Я ничего не подписываю без разрешения своего поверенно­го, – лучезарно улыбнулась Николь. – И думаю, что попытка за­ставить человека что-то подписать, не объяснив сути дела, ква­лифицируется как «оказание давления».

Она помахала рукой худому старику за стеклянной перегород­кой и крикнула:

– Спасибо, не надо!

– Так нельзя! – завопил пришедший в себя Дикки. – Ты не можешь просто взять и уйти! Я вложил в тебя время и деньги, я договаривался…

Николь покосилась на него и пошла к двери.

– Из-за тебя я оторвал людей от дела, черножопая сучка! – за­орал Вернон.

Вот оно. Недаром этот Дикки ей сразу не понравился. Да как он смеет?! Николь гордилась своим индийским происхождением и цветом кожи, хотя об Индии знала очень немного. Она гневно обернулась. Ей очень хотелось ударить Дикки, однако гордость заставила остановиться. Верной мог вести себя как подонок, но она этого делать не собиралась.

– Дикки, когда я стану знаменитой, ты вспомнишь, что мог иметь к этому отношение. – Она бросила на него надменный взгляд. – Но тебя сгубила жадность. А знаменитой я стану, мо­жешь не сомневаться!

Николь отбросила длинные шелковистые волосы и размашис­то вышла из студии. Она станет знаменитой. В глубине души она тала это всегда. Дикки сделал одно хорошее дело: показал ей, что она хочет стать знаменитой певицей. Она скрывала это от себя много лет, но Вернон помог ей понять, что она на это спо­собна и хочет этого. Николь почувствовала, что в долгу перед ним. Что ж, может быть, она пошлет ему билет на свой первый концерт.

Шарон была в бешенстве.

– Подонок! – бушевала она. – Я знала, что это добром не кончится! Я поеду и убью его собственными руками! Нет, я по­прошу это сделать моего брата!

– Не трать время понапрасну, – ответила Николь. – Лучше помоги мне кое-что найти. Во-первых, мне нужна демонстраци­онная запись. Узнай, где это можно сделать подешевле. Во-вто­рых, я должна знать, кому ее отправить. Шарон, пораскинь моз­гами. Мы наверняка знаем какого-нибудь человека, который разбирается в таких вещах!

Девушка, которая снимала квартиру вместе с троюродной се­строй Шарон, была знакома с инженером аудиозаписи, который слегка ухаживал за ней. Тот знал, кому следует посылать кассеты, но предупредил Шарон, что звукозаписывающие компании по­лучают триллионы демонстрационных аудиокассет.

– Думаю, они не глядя отправляют их в мусорное ведро, – сказал он.

Николь пожала плечами:

– Попытка не пытка.

Оказалось, что дешевле всего сделать запись в разгар ночи. Две недели спустя Николь, Шарон и троюродная сестра Шарон Илей-на в два часа ночи пришли на студию «Си-борг». Инженер при­гласил аккомпанировать Николь четверых музыкантов. Николь страшно нервничала и даже прошептала Шарон, что музыканты наверняка никудышные, раз они ради заработка согласились иг­рать посреди ночи. Деньги Николь сняла со своего счета в банке и до сих пор жалела, что потратила их на такую эфемерную вещь.

– Замолчи, иначе они все уйдут! – прошипел инженер, кото­рого звали Томми. – Знаешь, какие они обидчивые?

Смущенная Николь закурила. Никто на нее не покосился. На­оборот, в «Си-борге» косились на некурящих; музыканты, инже­нер и даже регистраторша дымили вовсю. За долгие годы здеш­ние стены приобрели коричневый налет и пропитались смолой.

Первый час стал для Николь настоящим адом. Она привыкла к караоке, песни собственного сочинения пела только у себя в спальне, и музыканты, казалось, не проявили к ней никакого инте­реса. Может, напрасно она послушалась совета Томми и стала петь чужие песни вместо своих собственных? Инженер сказал, что главное – это голос и что такая демонстрационная запись будет более убедительной.

Направляясь в туалет во время перерыва, Николь злилась на себя за то. что надела розовые джинсы в обтяжку и туфли на высоких каблуках. У Николь распирало живот, потому что прибли­жалась менструация, и пояс джинсов врезался в нее, как струна в сыр. Зачем вообще ей все это понадобилось? Должно быть, она рехнулась. Может, просто сказать им всем, что у нее ничего не выходит, и с миром отправить по домам?

– Николь! – окликнула ее Шарон, влетевшая в туалет следом за ней. – Ну разве не здорово? О боже, они все влюбились в тебя! Я только что подслушала, как парень, который играет на бас-ги­таре, говорил Томми, что у тебя фантастический голос, и спра­шивал, не понадобится ли тебе группа!

Николь выпрямилась и устало заморгала. От яркого света лю­минесцентных ламп болели глаза; веки воспалились от толстого слоя туши.

– Что они сказали ?

– Что ты просто чудо! Что у тебя есть все звездные качества! – радостно воскликнула Шарон. – Я сама могла бы сказать им это, но хорошо, что они так думают, правда?

Николь слушала ее вполуха и смотрела на свое отражение в зеркале. Глаза усталые, на щеках лихорадочный румянец… Звезд­ные качества? Ничего себе!

– Шарон, та ярко-красная помада при тебе? – спросила она. – Я оставила сумочку внизу, а выгляжу как ходячий труп.

Шарон порылась в сумке размером с мешок Сайта-Клауса и нашла нужный тюбик. Николь дрожащей рукой нанесла на губы толстый слой помады. Алое прекрасно смотрелось на ее смуглом личике с сияющими янтарными глазами. Сексуально и в то же время таинственно.

– Пошли! Сейчас я задам им жару! – широко улыбаясь, сказа­ла она.

6

Рев Милли, очевидно, был слышен в соседнем графстве.

– Не хочу сидеть в машине! – кричала она, ее маленькое ли­чико покраснело от злости.

– Я тоже, – сквозь зубы пробормотала Хоуп.

Она вела взятый напрокат автомобиль по извилистому шоссе, стараясь не обращать внимания на ветер и дождь. Когда самолет снизился перед посадкой в аэропорту Керри, Хоуп посмотрела в окно, надеясь увидеть чудесный изумрудный остров. Но тут за­капризничал измученный Тоби, Хоуп пришлось отвести взгляд от мрачновато выглядевших полей и успокоить его. На земле вовсю хлестал дождь, и это унылое зрелище разительно не соответ­ствовало описанию Мэтта.

– Помню, мы с Гароидом сидели на ступеньках, светило со­лнце, он держал в руке бутылку «Гиннесса», вокруг жужжали пче­лы, а с полей доносился запах свежего сена. Все вокруг было яр­ко-зеленым и золотистым…

«Должно быть, „Гиннесс“ пили они оба», – мрачно подумала Хоуп. В нынешнем Керри не было и намека на зелень и золото. Даже с учетом того, что стоял морозный ноябрьский день. Если бы из улья вылетела хоть одна пчела, ветер унес бы ее в преиспод­нюю.

Мэтт с воодушевлением говорил о том, как будет сидеть на бе­регу Атлантики и слушать шум прибоя – самую лучшую поэму на свете. Рассказывал, что Редлайон лежит в котловине, защи­щенный от дующих с моря жестоких ветров. И пользовался при этом словом «идиллия».

Сейчас идиллией тут и не пахло. Хоуп начинала думать, что Мэтт совершил ошибку, десятью днями раньше переправившись в Ирландию на пароме. Путешествие с детьми оказалось настоя­щим кошмаром, и справиться с ними одной ей было трудно. Но Мэтт настоял на том, что кто-то должен подготовить коттедж, поскольку поверенный намекнул, что дом «довольно запущен». Кроме того, он был должен как можно скорее встретиться с людь­ми из общины художников, чтобы иметь возможность работать в тамошнем творческом центре.

После посадки в Килларни они надолго застряли в аэропорту. Когда Хоуп уже решила, что багаж пропал, четыре чемодана на­конец появились. Протиснувшись через переполненный малень­кий зал с двумя хнычущими детьми, она обнаружила заранее за­казанный приземистый автомобильчик и перетаскала туда веши, запретив себе обращать внимание на устроенный Милли скан­дал. Но это было не очень просто, тем более что стайка старушек, входивших в дверь аэропорта, посмотрела на Хоуп так, словно у нее на лбу было написано: «Негодная мать».

Милли истошно вопила целый час, пока сбитая с толку Хоуп разбиралась в карте, пытаясь понять, куда ей ехать. Ко всему про­чему, жители Килларни ходили по улицам как попало, лезли пря­мо под колеса и смотрели на проезжавшие машины как на досад­ную помеху. «Все ирландцы чокнутые», – мрачно подумала Хо­уп, выруливая на дорогу, ведущую к Редлайону.

К счастью, дождь вскоре прекратился, а внимание Милли привлекло стадо черно-белых коров, пасшихся у обочины.

– Коровки, коровки! – завизжала она с таким восторгом, слов­но внезапно открыла целую популяцию доселе неизвестных нау­ке зверей.

Тоби испуганно прижался к матери. Он не любил крупных животных. Увидев в зоопарке слона, он начинал всхлипывать, в от­личие от Милли, которую приходилось держать силой, чтобы она не залезла в вольер с обезьянами.

– Мама, а у нас будут коровки? – с жаром спросила Милли.

Хоуп не имела об этом ни малейшего представления. Мэтт ни разу не говорил о том, были ли у Гароида коровы. Он вспоминал лишь о прелестном коттедже, заросшем плетистыми розами, и большом запущенном саде. Других подробностей он не сообщил, хотя поверенный говорил о четырех спальнях, кухне с дровяной чугунной плитой и ванной, в которой стояла старинная ванна на когтистых лапах. Все это звучало чудесно, но немного напомина­ло романы о Средневековье, в которых никто не страдал от зуб­ной боли, а женщины не умирали от мучительных родов.

Хоуп с тоской вспоминала о своем только что купленном но­вом холодильнике и душе. Когда его включали на полную мощ­ность, казалось, что в тебя вонзаются миллионы тонких иголок. Она сомневалась, что в «прелестном» коттедже есть столь совре­менные удобства. Впрочем, кто знает? Дядя Гароид вполне мог оказаться современным человеком, обожавшим новейшие при­способления для кухни и джакузи. Кроме того, ведь дом в Бате по-прежнему оставался за ними. Если сельская Ирландия ока­жется слишком сельской, она сможет забрать детей и вернуться. Да, конечно, они сдали его на год, но Хоуп была уверена, что найдет выход. На то и существуют поверенные.

– Там увидим, – сказала она бодрым голосом Муми-тролля. – Мы проедем еще немного, а потом ты сможешь сама ос­мотреть новый дом!

Довольная тем, что ее фальшивый энтузиазм сделал свое дело, Хоуп огляделась по сторонам и восхитилась ландшафтом с вели­чественными пурпурными горами, подернутыми туманом и на­поминавшими торты, которые кто-то покрыл сахарной пудрой. Все вокруг было неправдоподобно красивым, но, мягко говоря, диковатым. Ничто не напоминало идиллическую солнечную стра­ну, фотографии которой она видела в путеводителе «Открой для себя Ирландию».

Хоуп любила иногда посещать романтичные пустынные места и во время уик-эндов с удовольствием бродила по дремучим ле­сам, зная, что неподалеку есть уютная гостиница с растопленным камином, где можно будет сушить носки, пить подогретый порт­вейн, хихикать и прикидывать, как одеться к обеду. Но жить в та­ком месте всегда?.. Бр-р-р!

На крошечном перекрестке без всяких указателей Хоуп снова сверилась с картой. Если она нигде не ошиблась, следовало свернуть направо и проехать еще несколько миль. Она осторожно продвигалась вперед, пока не заметила намек на обитаемые места.

«Необычное, нетронутое цивилизацией место», – говорил Мэтт о Редлайоне – маленьком поселке, где им предстояло жить. «Место действительно необычное», – через несколько минут мрачно подумала Хоуп. Она видела только извилистую главную улицу, да и то через пелену мелкой измороси, но деревня и в са­мом деле производила странноватое впечатление. Типовые до­мики, облупившаяся пивная, крошечная почта, магазин товаров повседневного спроса с засовами, которые могли бы остановить танк, и передвижной парк аттракционов с покосившейся вывес­кой. Должно быть, она заблудилась. Эта дыра не имела ничего общего с приятным местом, о котором рассказывал Мэтт.

Но тут впереди показался горбатый мост. Старая зеленая водо­качка, высившаяся над ним, свидетельствовала, что это действи­тельно Редлайон. Мэтт упоминал и о мосте, и о водокачке. За ни­ми она должна была свернуть налево и по петляющей дороге до­браться до их нового дома. Да, все было верно. Она оказалась в месте, которое следовало бы назвать Краем земли.

Предчувствие беды становилось все сильнее. Хоуп очутилась на узком проселке с травянистым гребнем посередине и грязны­ми лужами по бокам. В последний раз она чувствовала себя по­добным образом, когда они с Сэм впервые отправились в новую школу. Хоуп приводило в ужас, что все девочки из нормальных семей и сочтут их с Сэм (у которых была только чокнутая тетка) чужими.

Хоуп свернула за угол, миновала огромное дерево, нависшее над переулком, – и увидела его. Свой новый дом.

Поразительно, но коттедж «Кроншнеп» действительно оказал­ся прелестным. Окруженный буками и живой изгородью, он вы­глядел так, словно был нарисован иллюстратором, пытавшимся представить себе обиталище семи гномов из сказки о Белоснеж­ке. В нем было очаровательно все – от маленьких окошек со ставнями до толстой деревянной двери с черной чугунной решет­кой. Плети вьющихся роз, о которых с таким пиететом говорил Мэтт, были срезаны: как-никак на улице стоял ноябрь. Но это было единственным недостатком, который она успела заметить. Конечно, дом был слегка запущен, но чего ждать от пожилого че­ловека, который много лет жил здесь один?

Хоуп вздохнула с облегчением. И тут невидимый молодой пе­тушок во всеуслышание объявил, что это его владения, и предложил им убираться подобру-поздорову. Тоби вскрикнул от страха, а Милли – от удивления.

– Мама, выпусти меня! – сгорая от нетерпения, выпалила девочка.

Хоуп выпустила детей, но предупредила, чтобы они далеко не уходили. Впрочем, Тоби в предупреждениях не нуждался – он тут же уткнулся в колени матери. А Милли побежала разыскивать петушка.

– Вернись! – тревожно крикнула Хоуп, в которой тут же про­снулся инстинкт городской матери. – Немедленно!

Милли заколебалась, и Хоуп успела поймать ее за капюшон. Взяв детей за руки, она повела их к входной двери.

– А где папа? – с любопытством спросила Милли. «Хороший вопрос», – подумала Хоуп. Ей представлялось, что Мэтт выбежит навстречу, обнимет их и скажет, как он соскучил­ся по ним за эти десять дней. Наверно, она просто насмотрелась телевизора. Мужья выбегают из дома с распростертыми объятия­ми только в «мыльных операх» и романтических драмах. В реаль­ной жизни они делают это только тогда, когда умирают с голоду, а жена приезжает из магазина с продуктами.

Хоуп постучала в дверь. Ответа не последовало. Спустя не­сколько секунд она нажала на ручку, и дверь со скрипом приот­крылась. Войти или нет? Она колебалась, пока в небе не раздался зловещий раскат, возвещавший, что они рано обрадовались су­хой погоде. Проливной дождь обрушился на них внезапно, как тропический шторм.

– Вперед! – весело сказала Хоуп детям, распахивая дверь на­стежь.

Однако внутри пряничная избушка оказалась совсем другой. Прежде всего Хоуп поразил холод. В доме царила арктическая стужа. Каменные полы, каменные стены и полное отсутствие ис­точника тепла только усиливали это впечатление. Все в доме ка-залось сырым и холодным. Хоуп представляла себе деревянную мебель ручной работы, занавески с оборками и сверкающую чис­тоту. Но перед ней была просторная голая комната без всяких за­навесок. Единственным предметом мебели был кофейный сто­лик и два древних твидовых кресла с засаленными сиденьями и спинками.

Хоуп сжала руки детей и с ужасом осмотрелась по сторонам. Тут нельзя было жить! Клочья паутины, свисавшие с потолка, ка-зались самой легкой из проблем. Мэтт заставил переехать сюда всю семью, но вместо уютного коттеджа их ждал заброшенный сарай… Хоуп захотелось заплакать, но тут ее мысли прервал шум мотора и стук двери.

– Милли, Тоби! Прости за опоздание, дорогая. Меня задер­жал дождь.

Мэтт влетел в комнату. К его лбу прилипли мокрые волосы, на плечах болталась какая-то незнакомая куртка, на ногах красова­лись заляпанные грязью резиновые сапоги, а лицо сияло радост­ной улыбкой.

Он быстро поцеловал Хоуп, а потом подхватил ребятишек и прижал их к себе.

– Соскучились по папе? – спросил он.

– Да! – басом ответила Милли и уткнулась ему в плечо. Хоуп пришлось прервать эту трогательную семейную сцену.

Ей очень не хотелось быть похожей на ведьму, которая напомни­ла Белоснежке, что семи гномам требуется служанка, но другого выхода не было. Тем более что ее саму Мэтт не обнял.

– Мэтт, – сказала она безмятежным тоном, чтобы не пугать детей, – нам нужно поговорить. Ты в самом деле считаешь, что здесь можно жить? Мы же простудимся насмерть! Я вижу, ты не ударил палец о палец, пока нас не было!

– Ну да, я жил у Финулы… – смущенно пробормотал Мэтт. – Мы все пока можем поехать туда, а в понедельник появятся рабо­чие…

– Мэтт, неужели вы не сообщили Хоуп, что дом еще не го­тов? – раздался низкий женский голос. – Аи, как нехорошо! Вас надо отшлепать.

Хоуп обернулась. На пороге стояла высокая полная женщина лет сорока с лишним, облаченная в развевающиеся одежды. На ней были широкие розовые в цветочек брюки типа пижамы, про­сторный жакет и лихо заломленная шляпа. Довершала картину длинная шаль из шотландки.

– Хоуп, познакомься с Финулой Хедли-Райан, главой и све­точем общины художников Редлайона, которая успела принять меня в Центр творчества вопреки всем правилам.

Финула подплыла к Хоуп и протянула ей веснушчатую руку, украшенную золотыми кольцами старинной работы. Однако эф­фект слегка портил дешевый алый лак, из-под которого просве­чивали пожелтевшие ногти.

– Я думаю, что вам не до новых знакомств, когда дом напоми­нает потерпевший крушение космический корабль, – грудным голосом сказала она. – Мэтт, почему вы не предупредили бед­ную девочку, что здесь жить нельзя? Ведь ее же мог хватить удар! О чем вы думали?

– Конечно, я страшно виноват. – Мэтт чарующе улыбнулся Финуле. – Просто мне очень хотелось, чтобы Хоуп поскорее приехала. А если бы она узнала, сколько здесь предстоит рабо­ты…

– Но дети не смогут здесь жить! – в отчаянии воскликнула Хоуп. Пережитый шок пересилил нежелание решать свои лич­ные дела при посторонних. – Нам придется остановиться в гос­тинице.

– Ни в коем случае! – решительно заявила Финула. – Вы ос­тановитесь у меня. Единственная гостиница, которая есть в этих местах, пятизвездочная, и номер в ней стоит целое состояние. Мы будем рады принять вас у себя. Через пару дней ваш дом бу­дет не узнать, но сейчас, конечно, детям в нем делать нечего.

Она наклонилась и погладила Милли по щеке. Девочка, кото­рая терпеть не могла, когда к ней прикасались незнакомые люди, неожиданно улыбнулась ей.

– Какая славная малышка, – вздохнула Финула. – Моему Кормаку уже двенадцать, его не очень-то потискаешь, но в этом возрасте они просто прелесть.

Вспомнив о скандале, который Милли устроила по дороге из аэропорта, Хоуп выдавила подобие улыбки и подтвердила, что малышка действительно славная.

– А теперь ступайте за мной, – велела Финула. – Вашу ма­шину может взять Мэтт.

Через несколько минут она усадила Хоуп и детей в старый зе­леный фургончик, ободранный до такой степени, что полосы краски остались только на дверцах. Внутри машина была не луч­ше, чем снаружи. На заднем сиденье лежали грязные резиновые сапоги, а на полу валялось несколько старых непромокаемых кур­ток, от которых пахло сырой псиной.

Фургончик стремительно несся по узкой дороге. Хоуп сидела молча. Она так устала от дороги и так сердилась на Мэтта, что не могла поддерживать светскую беседу. К счастью, Финула болтала без передышки и не ждала от нее ответов.

– В нашей общине постоянно живет семнадцать человек. Главным образом художники, но есть три прозаика и два поэта. Я уверена, что вы слышали имя Майры Ник-Чиннейд.

Не успела Хоуп покривить душой и кивнуть, как Финула про­должила:

– Удивительная поэтесса! Настоящий лирик. Кроме этих сем­надцати, о которых я говорила, сюда в течение года приезжают по крайней мере двести художников и писателей, и мы прекрасно проводим время. Я живу здесь уже десять лет; мы с Сиараном – кстати, он писатель – приехали сюда из Дублина. Теперь я не вернусь в большой город за все золото мира! Здесь нет ни кругло­суточных магазинов, ни высотных зданий. Это настоящий рай.

Хоуп, тосковавшая по круглосуточным магазинам и высотным зданиям, промолчала.

Финула описала всю общину художников, рассказала, как час­то они встречаются в Центре творчества (насколько могла судить Хоуп, это происходило каждый день) и как там кипит жизнь (еже­недельные обеды в разгар сезона и два творческих семинара в те­чение года). Хоуп уже слышала об этом от мужа, но она и не по­дозревала, что эта община представляет собой нечто вроде секты религиозных фанатиков. Ее тревога становилась все сильнее. Интересно, есть ли здесь другие женщины с маленькими детьми?

– Местные жители не слишком докучают нам, – усмехнув­шись, добавила Финула. – Считают нас отпетой богемой!

Хоуп поняла, что Финуле нравится быть «отпетой богемой». Сама она чувствовала себя по сравнению с ней серой мышью. Господи, неужели ей тоже придется пользоваться яркой декора­тивной косметикой, носить шали и ночную рубашку «либерти» вместо платья?

Они остановились у большого деревянного дома, стоявшего посреди сосновой рощи. В отличие от коттеджа, дом был в пре­красном состоянии. По обе стороны крыльца стояли ряды ог­ромных ваз с карликовыми хвойными деревьями, а слева от ве­ранды был разбит полосатый тент, под которым красовалось крес­ло-качалка. В таком доме было бы не стыдно снимать фильмы из сельской жизни.

– Входите. Сейчас мы будем кормить малышей, – распоряди­лась Финула.

Изнутри дом тоже полностью соответствовал представлениям Хоуп о деревенской идиллии. Просторный, но уютный, со множе­ством мягких диванов, турецкими коврами на каменном полу и уймой картин, безделушек и книг о том, как украсить свое жилище.

Финула усадила Хоуп и детей за огромный деревянный кухон­ный стол, поставила перед детьми домашний йогурт и самодель­ный яблочный сок, а Хоуп налила бокал красного вина – к счас­тью, не самодельного.

– Я знаю, как трудно на первых порах бывает человеку, кото­рый снялся с места и переехал в деревню, – сказала она. – Но детям это на пользу. Здесь у вас будет возможность правильно воспитать их, научить жить в гармонии с природой, есть здоро­вые органические продукты, а главное – все время быть с ними. В большом городе это невозможно. Здесь нет ни насильников, ни воров, ни убийц… Правда, между нами говоря, я не слишком до­веряю этим дегенератам-хиппи, живущим на холмах, – сердито добавила Финула, – но хлопот с ними у нас пока не было. Мэтт говорил, что вы хотели бы посвятить себя детям и отдохнуть от этих вечных крысиных гонок.

Хоуп не понравилась откровенность мужа. Казалось, Финула уже знает о ней абсолютно все. Может быть, Мэтт рассказал и о том, как она плохо чувствует себя перед наступлением месячных или что у него как-то был опоясывающий лишай и они месяц не занимались сексом? Тогда картина их совместной жизни была бы психологически полной.

– Посмотрим, что вы скажете, когда впервые вырастите соб­ственные овощи! – вздохнула Финула.

Говорить о том, что Хоуп видела овощи только на прилавках супермаркетов, не имело смысла. Как и то, что ей в своей жизни пришлось выращивать лишь одно растение – лилию, которую ей подарили после рождения Тоби. Луковица проклюнулась, но росток вскоре засох, потому что она забывала его поливать.

– А куры? Куры, несомненно, придутся вам по душе, – про­должила гостеприимная хозяйка. – У старого Гароида на заднем дворе был отличный курятник. Вы сделаете большую ошибку, ес­ли не заведете кур. Подумайте только, свежие яйца! – Глаза Финулы затуманились. – Я уверена, что вы мечтаете об органичес­ких продуктах. В моем доме вы никогда не найдете блюд быстро­го приготовления! – Финула фыркнула, выразив свое отношение к этим блюдам. – Поверьте мне: тот, кто покупает в магазине кон­сервы, только портит себе желудок!

Хоуп стало ясно, что отныне она сможет посещать деревен­ские магазины только под покровом темноты, иначе с любимы­ми блюдами детей можно будет распрощаться. Конечно, если такие продукты вообще есть в деревенских магазинах…

А Финула все болтала. Интересно, эта женщина когда-нибудь молчит?

– Кормак очень поздоровел, когда переехал сюда. Мы пре­красно ладим с ним. Это невозможно, если женщина вынуждена ходить на службу, – с жаром сказала она.

Хоуп захотела заступиться за работающих женщин. У многих из них просто нет другого выхода, а некоторые работают, потому что мечтают сделать карьеру. Это вовсе не значит, что их дети страдают. Но она промолчала. Видимо, Мэтт говорил, что она прирожденная мать и всю жизнь мечтала бросить работу, так что спорить не имело смысла. В конце концов, она едва знает эту женщину, а кроме того, они у нее в гостях. Поэтому Хоуп вежливо улыбалась и представляла себе, что она находится в Бате, у себя на кухне и собирается гладить. Она бы сейчас с удовольстви­ем выгладила гору белья величиной с дом… Это было бы куда лучше, чем сидеть на кухне какой-то чокнутой художницы и чув­ствовать, что жизнь покатилась под откос.

В этот момент прибыл Мэтт и начал самостоятельно завари­вать себе чай. Хоуп только захлопала глазами. Видимо, он чувст­вовал себя здесь как дома.

– Мы с Сиараном отнесли чемоданы в заднюю спальню, – сказал он. – Финула очень помогла мне, когда я приехал сюда. Просто не знаю, что бы я без нее делал.

Хоуп снова вежливо улыбнулась.

Случилось чудо: уставшие Тоби и Милли отправились спать, не возразив ни слова. Утомленная дорогой Хоуп и сама с удо­вольствием предалась бы Морфею, но знала, что еще предстоит обед. Сиаран Хедли-Вайан, который оказался лысым коротыш­кой в очках, ничуть не похожим на представителя богемы и авто­ра исторических романов, приготовил говядину в пиве по собст­венному рецепту. К обеду вышел и Кормак – высокий мрачный парнишка, который с волчьим аппетитом проглотил еду еще до того, как остальные успели донести вилку до рта, тут же встал из-за стола и исчез.

– У него домашняя работа, – объяснила Финула. «У него плохие манеры», – подумала Хоуп.

Это был странный вечер. Во время обеда Хоуп с удивлением наблюдала за мужем. Мэтт смеялся, шутил, рассказывал о рек­ламном бизнесе и о том, как он рад, что бросил его. Он ничем не напоминал того собранного и честолюбивого человека, который трясся над своей драгоценной работой и читал специальный жур­нал «Кампания» так, словно это была Библия.

– Мне нравится здесь, – сказал он, сжимая руку жены. – Здесь я чувствую себя другим человеком.

Хоуп ответила на его рукопожатие. Было приятно снова видеть Мэтта счастливым и чувствовать, что их браку суждена новая жизнь. В конце концов, это только на год…

По словам Сиарана и Финулы, местные жители были ужасно скучными. Хоуп, знавшая, что многие за глаза тоже называют ее скучной, почувствовала жалость к местным жителям.

– Поверьте мне, я делала все, – недовольно сказала Финула после шестого бокала вина. – Пыталась привлечь их в общину. В июне мы проводили вечер, посвященный культуре Таиланда, и позвали всех желающих. Я даже пригласила для демонстрации тренера «тай чи». Думала, что им захочется организовать секцию. Но не тут-то было! – Она фыркнула. – Пришло всего несколько человек, да и те удрали, как только Су Лин приступил к показа­тельному выступлению. Их интересует только бизнес и цены на недвижимость. А мы специально приехали сюда, чтобы держаться от этого подальше. Многие здешние женщины ходят в клуб мак­раме. Макраме, подумать только! Мода на него прошла еще в се­мидесятых.

– Ну, не всем же заниматься тайскими единоборствами, – осмелев, возразила Хоуп. – Мне, например, нравится аэробика. Надеюсь, здесь есть такая группа. Если нет, то я смогла бы попробо­вать ее создать. Я знаю несколько очень хороших упражнений.

Финула взглянула на нее с ужасом.

– Аэробика?! – воскликнула она так, словно речь шла о си­филисе. – Но это не имеет ничего общего с «тай чи»!

– Знаю, – заупрямилась Хоуп. – Но мне нравится аэробика. Как говорится, каждому свое. Нельзя заинтересовать людей тайс­кой борьбой, если они этого не хотят.

Мэтт снова сжал ее руку.

– Хоуп, дорогая, – сказал он, – в этом и заключается цель общины. Дело не в стремлении создать благоприятную атмосфе­ру для группы художников, а в том, чтобы сделать графство Кер­ри центром культуры. Научить людей тому, что в жизни есть неч­то большее; чем скучный и однообразный труд.

Он говорил так серьезно, что Хоуп невольно подумала, не под­менили ли ей мужа. Теперь она понимала, почему местные жите­ли недолюбливают художников. Кому понравится, если какие-то чужаки начинают обвинять тебя в бескультурье?

– Я понимаю, – мрачно сказала она.

В конце концов Мэтт выпил столько превосходного красного вина, что совсем окосел. Когда они очутились в удобной двуспаль­ной кровати, Хоуп поняла, что затевать разговор о состоянии коттеджа «Кроншнеп» не имеет смысла. Грозить мужу улететь в Бристоль первым же рейсом, если он немедленно не позаботится о том, чтобы сделать дом пригодным для жилья, было бесполезно.

Через три дня напряженной работы коттедж стал выглядеть го­раздо лучше. Конечно, для журнала «Дома и сады» его фотогра­фировать еще не стали бы, но жить в «Кроншнепе» теперь было можно. Бригадир рабочих, которого все называли Пи-Джей, по­чинил душ, и трубы на кухне больше не издавали зловещего гула, когда включали воду. Большая белая плита заработала. Она дей­ствительно отапливала весь коттедж, хотя скорость, с которой исчезали дрова, была умопомрачительной. Мэтт нанял циклев­щика, и вскоре полы на втором этаже стали гладкими и золотис­тыми. Правда, каменные плиты внизу оставались холодными как лед, и Хоуп поклялась себе, что при первой возможности купит ковры.

В четверг Мэтт съездил в Килларни, купил три кровати и по­держанный диван, а также морозильник и стиральную машину. Все должны были доставить в пятницу, одновременно с мебелью, отправленной из Бата морем.

– А как быть с плитой? – спросила Хоуп внезапно, поняв, что в списке покупок Мэтта зияла огромная брешь.

– Можно готовить на старой, – пожал плечами муж. – Все равно деньги кончились. Мне едва хватило на то, чтобы распла­титься с Пи-Джеем.

Хоуп хотела сказать, что не стоило переезжать, если они не могли себе этого позволить, что возиться с ужасной старой пли­той придется не ему, а ей, но сдержалась и только тяжело вздох­нула. Плата за чудесное воскрешение их брака оказалась слиш­ком высокой.

Вечером в пятницу, через шесть дней после приезда, семья на­конец вселилась в новый дом. Компьютер занял место в крошеч­ном кабинете, и теперь Мэтт мог связываться с Джаддом, на ко­торого продолжал работать по договору. Комнаты детей были в относительном порядке, зато в супружеской спальне не было ни­чего, кроме широкой кровати, старой перекладины для одежды и двух перевернутых ящиков, заменявших тумбочки. Хоуп пред­ставляла себе жизнь на лоне природы совсем по-другому.

– Тут пустовато, – заметила она, обводя взглядом скудно об­ставленную гостиную.

– Да. Я помню, что у Гароида было много картин, написан­ных его друзьями. Наверно, перед смертью он их продал. У него всегда было туго с деньгами. Гароид был талантливым челове­ком, но его стихи успеха не имели.

– Сколько книг он опубликовал?

– Три, но все они давно распроданы, – грустно ответил Мэтт. – Бедный дядя… И все же не стоит унывать. Здесь мы будем счас­тливы. – Он обнял жену. – Спасибо. Знаю, на этой неделе тебе пришлось нелегко, но теперь все пойдет по-другому. Мне это не­обходимо. И всем вам тоже.

Он нежно поцеловал ее, как в день свадьбы, словно не смел поверить своему счастью. Хоуп ощутила забытый холодок под ложечкой. Всю неделю, пока приходилось жить в одной комнате с детьми, она и не вспоминала о сексе, но теперь ее бросило в дрожь. Просто удивительно… Ладно, ничего страшного. Они лю­бят друг друга и справятся со всеми испытаниями.

– Давай ляжем сегодня пораньше, – пробормотал Мэтт. Пока муж возился в своем кабинете, Хоуп обходила дом и строила планы. Свадебные фотографии и портреты детей в свет­лых металлических рамках смотрелись бы здесь неуместно, нуж­но будет поменять рамки. И, может быть, придется научиться шить шторы. Наверно, это не так уж трудно. В конце концов, женщи­ны всегда следовали за своими мужчинами в незнакомые места, веками сопровождали армии и терпели неимоверные лишения ради тех, кого любили. «Если на это были способны героини Джейн Остин, то и я способна», – подумала она.

На ужин Хоуп поджарила яичницу с домашними сосисками Финулы. Ничего другого на этой плите приготовить было нельзя. Чайник здесь закипал через двадцать минут. Сколько времени понадобится на варку курицы, знал один бог…

Уложив детей, Хоуп сидела у плиты с чашкой какао. Снаружи было тихо. Ни шагов, ни хлопающих дверей автомобиля, ни гуд­ков. Ничего. Только деревенская тишина. После суеты, царив­шей в доме Сиарана и Финулы, куда люди приходили днем и ночью, без спроса лезли на кухню и заваривали себе чай, здесь было непривычно пусто.

Финула была очень доброй, но чересчур властной. Казалось, она считала новоселов своей собственностью. Мэтт не замечал этого и считал любую критику в адрес своей новой подруги чер­ной неблагодарностью. И действительно, разве она мало для них сделала?.. «Ну что ж, посмотрим, как она будет вести себя те­перь», – подумала Хоуп.

Мэтт чертыхался себе под нос. Он возился с антенной уже битый час, но рябь на экране телевизора становилась все гуще. Ему удалось поймать лишь канал, вещавший на ирландском языке, который казался ему тарабарщиной. В лучшем случае можно было рассчитывать на то, что фильмы будут показывать с субтитрами.

Поднявшись в спальню, он обнаружил, что Хоуп уже крепко спит. Лицо ее обрамляли растрепанные светлые кудри, которых с утра не касалась расческа, длинные рыжеватые ресницы лежали на розовых щеках. Во сне она казалась очень беззащитной. Кто сказал бы, что перед ним тридцатисемилетняя мать двоих детей? Нет, это была наивная, доверчивая девушка лет двадцати, не больше.

«Действительно наивная», – подумал Мэтт, ощутив укол совести. Несмотря на отчаянную веру в то, что переезд пойдет на пользу им всем, он чувствовал себя эгоистом. Бедняжка Хоуп лю­била устоявшийся порядок, была рабой привычек и всегда боя­лась неизвестного. А он вырвал ее из обжитого мира и увез туда, где у нее не было ни одного знакомого.

Мэтт знал, что жена пойдет за ним на край света, потому что любит. Именно поэтому она и оказалась здесь. А он оказался здесь из чистого эгоизма. Ему понадобился покой, чтобы написать кни­гу, и он не усомнился в своем праве притащить семью сюда. Хоуп была готова отказаться от чего угодно ради того, чтобы все, кого она любит, были довольны и счастливы. А он отказался от удобств ради собственного удовольствия…

Мэтт прогнал эту мысль. Редлайон – чудесное место. Он лю­бил эту деревню, был искренне привязан к ней. Здесь прошли лучшие дни его детства, и Хоуп тоже полюбит Редлайон. Он вы­вернется наизнанку, чтобы написать хорошую книгу, а потом они будут обеспечены до конца жизни. Он сможет сделать это. Никаких сомнений.

Думая о своей будущей книге, Мэтт неизменно ощущал воз­буждение. Его переполняли идеи, и хотелось как можно скорее запечатлеть их На бумаге. Это был рассказ о человеке на краю пропасти, который объездил весь свет, пытаясь избавиться от своего несчастья, но попал в параллельный мир и прожил там пятьдесят лет. Мэтт заранее представлял себе хвалебные рецен­зии со словами «поэтично», «лирично», «великолепно написано» и «поразительный новый талант». Конечно, будет нелегко, но жизнь вообще трудная штука. Он непременно напишет эту кни­гу, если понадобится, будет работать по ночам. О неудаче не мо­жет быть и речи. В конце концов, ведь именно его талант сделал агентство Джадда лучшим в Англии!

– Вы из дома старого Гароида? – спросил пожилой мужчина, стоявший за прилавком деревенского магазина, куда Хоуп при­шла за продуктами, оставив детей с Мэттом.

– Э-э… да, – слегка испуганно ответила Хоуп. Они переехали в коттедж только вчера, и это был ее первый визит в деревню. Как он догадался?

– Славный домик, но внутри довольно диковатый. Старый Гароид не был богачом. Куры у него бродили что внутри, что сна­ружи.

– Действительно, – вежливо ответила Хоуп, разглядывая вит­рину с яйцами.

– Не собираетесь завести собственных кур? – небрежно спро­сил старик.

– Гм-м… Еще не знаю. – Хоуп вспомнила, что Финула сове­товала сделать это, но она пока не была готова обзавестись собст­венной живностью.

– За ними очень легко ухаживать. Просто бросить горсть пше­на, а потом собрать яйца. Между прочим, летом туристы набра­сываются на них как сумасшедшие, на этом можно кое-что выру­чить. И зимой тоже, – быстро добавил он. – Я знаю одного челове­ка, который продает цыплят. Если хотите, скажу, где его найти.

На обратном пути цыплята неистово пищали и колотились в стенки картонной коробки, лежавшей на заднем сиденье. Каза­лось, они карабкались друг на друга, падали и больно ушибались. Хоуп остановилась у аптеки и заглянула в коробку. Цыплята дей­ствительно карабкались друг на друга и пищали, как капризные дети, которых оторвали от матери. Хоуп застонала. О боже, что она наделала! Мэтт убьет ее. Когда об этом говорил Эммет из ма­газина, идея казалась такой заманчивой…

А впрочем, ничего страшного. Ей потребуется только кормуш­ка, немного корма и лампочка над коробкой для обогрева ночью. Так сказал брат Эммета Падди, торговавший кормами для живот­ных, и радостно помахал вслед Хоуп ее же собственным чеком. Шесть крошечных птичек стоили кучу денег, но Падди сказал, что они элитные.

Симпатичная аптекарша по имени Мэри-Кейт тоже знала, от­куда в их деревне взялась миссис Паркер. Узнав про покупку, она вышла вместе с Хоуп на улицу, заглянула в коробку и с сомнени­ем покачала головой:

– Как же, элитные! Этот старый мошенник Эммет Слэттери продал вам через брата собственных недоростков. Никто другой не купил бы их в это время года. Держать их зимой можно только в курятнике с центральным отоплением. Они сдохнут задолго до того, как вы получите от них первое яйцо…

– А я думала, что с ними нет никаких хлопот! – всполошилась Хоуп. – Так сказала Финула. И Падди тоже.

– Финула Хедли-Райан убила цыплят больше, чем птицефаб­рика! – фыркнула Мэри-Кейт. – Не слушайте ее. Она думает, что заниматься сельским хозяйством может и ребенок, но сама не имеет об этом ни малейшего понятия. Финула родилась и вырос­ла в городе и до переезда сюда видела кур только на прилавке су­пермаркета. А что касается этих старых бандитов Падди и Эмме­та, то я бы не поверила ни единому их слову. Зайдите ко мне. Я угощу вас кофе и расскажу, что делать с цыплятами.

Поняв, что ослепительная Финула совсем не такая всемогу­щая, как ей казалось, Хоуп злорадно улыбнулась, открыла окно машины, чтобы цыплята не задохнулись, и пошла следом за Мэ­ри-Кейт. Ну надо же, ездила в магазин, а получила приглашение на кофе… Впрочем, в этом не было ничего особенного. Видимо, таков Редлайон; здесь все по-другому. Беседовать с совершенно незнакомыми людьми здесь в порядке вещей.

Кабинет Мэри-Кейт в задней части аптеки был очень уютным. Тут стоял удобный старый диван, переносной телевизор и очень солидно выглядевшая итальянская кофеварка. В углу играли три хорошеньких котенка, гонявшие по полу вязаную мышку. Пока Мэри – Кейт варила кофе, Хоуп сидела и наблюдала за ней. Этой высокой, худой женщине было сильно за сорок. Строгое серое пла­тье, русые волосы, собранные в пучок..: Она была, очевидно, ро­весницей Финулы, но казалась ее полной противоположностью. Вид у нее был простой и бесхитростный – что на уме, то и на языке.

– Как вы устроились на новом месте? – спросила она.

– Ну… Это оказалось труднее, чем я думала, – осторожно на­чала Хоуп, не желая ругать Мэтта. – Дом изрядно запущен. Долж­на признаться, что идея переезда принадлежала не мне, – не­ожиданно для себя выпалила она.

– Ничего удивительного, что дом запущен. Дядя вашего мужа был с большим приветом, – бросила Мэри-Кейт, передавая Хо­уп чашку. – Говорил, что не женится, потому что его чудачеств не выдержит ни одна женщина. И, наверное, был прав. Честно го­воря, он жил как свинья.

Хоуп засмеялась.

– До сих пор все, кого я видела, считали его непонятым гени­ем, который заслуживает памятника!

– Даже гений должен время от времени стирать одежду. – Мэри-Кейт придвинула к ней жестянку с крекерами. – Если ста­рому Гароиду поставят памятник, то для создания нужного эф­фекта статуе придется постоянно чесаться и шмыгать носом.

Они поговорили о том, как нелегко жить в сырых старых кот­теджах, об ужасной погоде и выпили еще по чашке кофе. Хоуп испытывала невероятное облегчение. Здесь никто не говорил о Культуре с большой буквы, органических продуктах и о том, как самостоятельно приготовить компост. Скоро Хоуп стало казать­ся, что она знает Мэри-Кейт всю жизнь.

– А что, большинство местных жителей действительно пита­ются только собственными овощами и держат скотину? – с лю­бопытством спросила она.

– Господь с вами! – замахала руками Мэри-Кейт. – В восьми километрах отсюда находится супермаркет «Даннес», а рядом с пивной мясная лавка. Сейчас она закрыта на ремонт, но через две недели откроется снова. Я предпочитаю покупать продукты в ма­газине, чем выращивать их собственными руками. Но если не хо­тите, чтобы вас надули, держитесь подальше от старого жулика Эммета Слэттери! У меня в аптеке шампунь стоит два фунта, а он продает его за три. Этот мошенник за шиллинг ограбит собствен­ную бабушку!

Хоуп улыбнулась.

– А я и вправду поверила, что здесь все пекут собственный хлеб и ведут натуральное хозяйство…

– Так поступают только полные кретины, – отрезала Мэри-Кейт. – Хоуп, на дворе двадцать первый век. Ради чего сущест­вуют супермаркеты?

– Но Финула говорит…

– Спаси нас бог от этой женщины! Мы – современные люди, живущие в сельской местности, а не какие-нибудь дикари, со­шедшие со страниц журнала «Нэшнл джиогрэфик». Мы не отста­ем от времени. У нас есть и Интернет, и кабельное телевидение. Да, здесь много фермеров, но они специализируются на мясном и молочном скотоводстве. Это достаточно трудная работа, и у них просто нет времени на выращивание овощей и всего осталь­ного. Посмотрите на меня. Я фармацевт и не собираюсь тратить половину дня на то, чтобы зарезать, ощипать и зажарить цыплен­ка на обед. Предпочитаю зайти в мясную лавку, отдать несколько фунтов за симпатичную куриную грудку и ни о чем не беспоко­иться.

– И я того же мнения, – с облегчением сказала Хоуп. – Гос­поди, как я рада, что встретила вас!

– Сельское хозяйство – дело трудное и выматывающее, – се­рьезно сказала Мэри-Кейт. – Многие из нас выросли на ферме, но сейчас этим себе на жизнь не заработаешь. Людям приходится бросать землю и искать работу в промышленности или туристи­ческом бизнесе. Половина нашей деревни работает в Килларни на фабрике компьютеров или в гостинице «Красный лев»: Если бы не это, деревня давно вымерла бы. Единственные люди, кото­рые помешаны на натуральном хозяйстве, – это типы вроде мис­сис Хедли-Райан, которые считают себя лучше нас, потому что притворяются фермерами. Фермеры, ха! Если у них не вырастет картошка, они могут съездить в город и купить ее в магазине. У настоящего фермера на это не было бы денег. – Мэри-Кейт негодующе фыркнула. – Иногда по утрам рев их бедных коров слышен за несколько миль, потому что этим олухам лень вылезти из постели и подоить скотину. Сельское хозяйство – это тяже­лый труд и призвание, а не притворство и болтовня!

В аптеке зазвенел колокольчик, и Хоуп поспешила попро­щаться, получив приглашение заходить еще.

Когда Хоуп вернулась, Мэтт нетерпеливо расхаживал по кух­не, а Тоби и Милли громко ссорились в гостиной.

– Куда ты пропала, черт побери? Тебя не было несколько ча­сов! – сердито сказал он. – Мне следовало быть в Центре твор­чества в одиннадцать!

Мэтт считал, что добиться успеха можно только в том случае, если считать труд писателя такой же работой, как и всякая дру­гая. «Я должен ходить в центр каждый день и работать по пять-шесть часов, – говорил он. – Там зона молчания. Разговаривать разрешается только на кухне».

– Что это? – подозрительно спросил Мэтт, показав на короб­ку, где неистово пищали цыплята.

– Куры, – ответила Хоуп.

– Для еды?

– Для яиц, глупый! Финула сказала, что нам следует завести кур. Я думала, что эта мысль тебе понравилась.

– Ну, если так сказала Финула, то она, наверно, права, – по­жал плечами Мэтт и поцеловал жену на прощание. – Извини, что наворчал. Просто я волновался, что тебя долго нет… Похоже, ты очень быстро привыкаешь к деревенской жизни, – с улыбкой добавил он.

– Шесть цыплят еще не делают меня фермером, – отшути­лась Хоуп.

Спустя два дня Мэтт пришел домой рано и повел детей гулять. Хоуп воспользовалась их отсутствием, чтобы принять чуть теп­лую ванну (трубы еще недостаточно прочистились), потом наде­ла махровый халат, теплые носки и села за компьютер, чтобы от­править сообщение Сэм. Ей хотелось пожаловаться на подавлен­ность и на то, что ее представление о безоблачной сельской жизни оказалось далеким от действительности. Но это было невозмож­но. Сэм с самого начала была против ее переезда, и Хоуп не могла сказать сестре, что та была абсолютно права.

«Здравствуй, Сэм! Привет из графства Керри. Как поживаешь? Мы – отлично. Правда, с коттеджем пришлось повозиться, но, по­ка его доводили до ума, мы жили в замечательной семье неподалеку».

Едва ли можно было назвать Хедли-Райанов замечательной семьей. Во всяком случае, Финула доводила ее до белого кале­ния. Но если бы Хоуп написала правду, Сэм тут же решила бы, что она нуждается в таблетке от депрессии.

«Хочу описать наш новый дом. Коттедж „Кроншнеп“ стоит примерно в миле от ближайшей деревни. Ты едешь по извилистой проселочной дороге и вдруг оказываешься у пряничной избушки, ко­торую летом оплетают вьющиеся розы. Она похожа на картинку из детской книжки. Внутри настоящие деревянные стропила и не­обычные решетчатые ставни».

«Которые чертовски трудно мыть», – мрачно добавила про себя Хоуп. Она драила эти чертовы деревянные планки несколь­ко часов.

«В кухне-столовой стоит старинная дровяная плита (она же камин), и это очень уютно. Кроме того, у нас есть сад, обнесенный каменным забором. Правда, его нужно слегка привести в порядок. Финула – женщина, у которой мы жили, – советует выкорчевать деревья и на их месте разбить огород».

Звучит неплохо. Зачем упоминать о том, что стоило Мэтту за­икнуться о совете Финулы, как Хоуп сначала вытаращила глаза, а потом закричала: «Если ты такой любитель пастернака, выра­щенного собственными руками, – что ж, давай, действуй!»

«Ванная у нас замечательная. – Точнее, стала замечательной, когда из нее удалось изгнать жуков, пауков, сверчков и прочую ползучую нечисть. – В ней стоит старинная ванна на когтистых лапах. Детям здесь очень нравится».

А вот это было чистейшей правдой. Ни Тоби, ни Милли не скучали по своим друзьям из яслей. Может быть, только времен­но, пока им все в диковинку. Вскоре они захотят играть со свои­ми сверстниками и нужно будет поискать детский сад, где можно оставлять детей на несколько часов. После чего она тоже сможет начать новую жизнь. Хоуп не думала, что она будет скучать по ра­боте. И дело было не в конверте с еженедельным жалованьем. Она скучала по независимости и подругам. Чем больше Хоуп ду­мала об этом, тем крепче становилась ее решимость найти себе дело на неполный рабочий день.

«Мы еще не успели обзавестись большим количеством друзей, по­тому что были заняты, но Финула уверяет, что жизнь здесь бьет ключом. Мэтт прижился в творческом центре и ходит туда каж­дый день, работать над книгой. Так что пока все идет хорошо. От­веть поскорее.

Любящая тебя Хоуп».

В понедельник сразу после завтрака пошел дождь.

– Мама, мне скучно! – ныла Милли, теребя Хоуп за брюки. – Хочу играть с какими-нибудь девочками!

«Маме тоже скучно», – думала Хоуп. Семейной идиллии не получилось. Вместо симпатичного коттеджа, где можно было ве­село жить и дети могли бы играть с соседями, они оказались в доме, стоящем на отшибе, где не работает телевизор и нечем себя занять. Они жили в миле от деревни, в их проулок никто не заез­жал и не заходил в гости. В этом не было ничего удивительного, потому что они здесь никого не знали. Ближайший город нахо­дился в часе езды, а Мэтт уходил работать в свой Центр. «Счас­тливчик», – мрачно думала Хоуп. Тем временем Тоби и Милли громко ссорились из-за книжки с картинками.

Так прошло минут двадцать. Потом дождь прекратился, и туг Хоуп осенило.

– Пойдемте гулять, – сказала она.

– Ура! – радостно завопила Милли.

Поскольку машину забрал Мэтт, Хоуп нарядила детей как по­лярников, сама надела теплую куртку и сапоги, и они отправи­лись в путь. Детей она по очереди везла в коляске, однако вскоре им обоим захотелось на ручки. Все-таки миля – это слишком да­леко, особенно для Тоби; к тому моменту, как они прибыли в де­ревню, Тоби и Милли ревели, а Хоуп злилась на то, что у них только один автомобиль. «Вольво» принадлежал ей, но Мэтт его забрал. Как будто она была виновата в том, что ему пришлось расстаться со служебной машиной…

К счастью, дети перестали ныть, а сама деревня в этот раз по­казалась Хоуп гораздо симпатичнее. Проезжая по ней на машине, она не замечала маленьких эркеров, украшавших здание почты, необычной пастельной окраски домов и красоты старого камня, из которого была построена пивная «Вдова Мэгуайр». В пролив­ной дождь все казалось тусклым, а сейчас было видно, что кот­тедж «Кроншнеп» – далеко не единственная здесь пряничная избушка. Хоуп успела прочитать объявления на двери пивной. Одно из них гласило: «Вечера отдыха каждый уик-энд. Пригла­шаются скрипачи». Может быть, они с Мэттом как-нибудь выбе­рутся сюда, если сумеют найти бэби-ситтер?..

Подходя к аптеке, Хоуп двинулась прямо к задней двери в ка­бинет Мэри-Кейт и постучала. Мэри-Кейт тут же выросла на по­роге.

– Ах, какие необычные посетители! – Она нагнулась и поздо­ровалась с детьми, как со взрослыми. – Как поживаешь? – се­рьезно спросила Мэри-Кейт, пожимая руку Милли.

Именно это от нее и требовалось. Милли засияла от удоволь­ствия, а Тоби застенчиво улыбнулся.

– Как вас зовут, мисс? – по-прежнему серьезно спросила Мэри-Кейт.

– Милли, – ответила девочка, демонстрируя прелестные ямочки на щеках.

– А этого джентльмена?

– Это Тоби, мой младший брат. Ему только два года, – высо­комерно заявила Милли.

– Я подумала, что им захочется взглянуть на ваших чудесных котят, – пробормотала Хоуп. – Надеялась, что вы не станете возражать.

– Прекрасная мысль! Дорогие дети, будьте добры войти и по­играть с тремя симпатичными маленькими котятами.

Такое предложение нельзя было отвергнуть.

Тоби и Милли, моментально превратившиеся в образцово-по­казательных детей, возились с полосатыми котятами, а Мэри-Кейт и Хоуп пили кофе.

– Я зашла только затем, чтобы поблагодарить за совет, – из­виняющимся тоном промолвила Хоуп. – С цыплятами все в по­рядке. Мы их отлично устроили.

– Я вам очень рада, – дружелюбно улыбнулась Мэри-Кейт. – Человеку трудно выносить одиночество. Особенно если он к это­му не привык.

– О, нисколько, – стоически заявила Хоуп. – Мне нравится одиночество.

– Ну что ж, тогда все в порядке, – ответила ей аптекарша.

7

Первые два часа поездки из Дублина в Килларни Вирджиния просидела в углу купе, прижатая к окну тучным мужчиной, кото­рый занял большую часть сиденья. От этой позы у нее нещадно болело левое бедро, и Вирджиния с тоской думала о таблетках от артрита, оставшихся в ванной. Поезд был пассажирский и та­щился еле-еле. Газету Вирджиния дочитала, а ничего другого у нее с собой не было, потому что после смерти Билла она не могла читать романы. В окна хлестал ледяной дождь, так что разгляды­вать унылый пейзаж тоже не хотелось.

Буфетчик со столиком на колесах спросил Вирджинию, что ей предложить. Но не успела женщина открыть рот, как тучный сосед грубо потребовал себе чашку чая и булочку с шоколадным кремом. Буфетчик, привыкший к ссорам пассажиров из-за пос­леднего сандвича с ветчиной и сыром, отдал толстяку булочку, после чего снова обратился к Вирджинии.

– Только чай, пожалуйста, – с трудом ответила она.

День был тяжелый, и поводов для досады у нее хватало. Но по­ведение соседа не лезло ни в какие ворота. Это была настоящая свинья, не знавшая, что такое вежливость. Если бы здесь был Билл, он не дал бы ее в обиду! На глаза Вирджинии навернулись слезы. Билл позаботился бы о ней, но он ушел навсегда. Оставил ее. Покинул, и теперь она до конца жизни будет заботиться о себе сама. Это было несправедливо.

Внезапно она поняла, что русоволосая женщина средних лет, сидевшая напротив, протягивает ей картонный стаканчик с чаем и пакетики с молоком и сахаром.

– О, спасибо, – пробормотала Вирджиния, поняв, что горе опять заставило ее забыть обо всем. Это случалось то и дело. Она тонула в своем горе, время останавливалось, и жизнь текла мимо. О господи… Временами Вирджиния чувствовала себя просто идиоткой. Выжившей из ума старухой.

Буфетчик передал женщине чашку кофе и сдачу, и Вирджиния поняла, что соседка заплатила и за ее чай.

– Извините, – быстро сказала она. – Позвольте вернуть вам деньги.

– Все в порядке, – мягко ответила соседка; у нее было откры­тое, доброе лицо без следа косметики. – Это всего лишь несколько пенсов. Кроме того, вам едва ли хватит места, чтобы вынуть ко­шелек.

Она смерила невоспитанного толстяка насмешливым взгля­дом, и тот слегка отодвинулся. Вирджиния невольно улыбнулась. Женщина ответила на ее улыбку, опустила глаза и начала разга­дывать кроссворд.

Большинство пассажиров вышло в Лимерике, в том числе и толстяк. Вирджиния вздохнула с облегчением, потянулась и по­ложила свои вещи на соседнее сиденье.

– Некоторые люди не имеют представления о хороших мане­рах, – сказала женщина напротив.

– Вы правы, – ответила Вирджиния. – Спасибо вам… Я долж­на была попросить его подвинуться, – добавила она, – но быва­ют дни, когда у тебя просто нет сил чего-то требовать. Сегодня как раз такой день.

Вирджиния сама не знала, почему говорит все это. Наверно, она слишком долго просидела в страховой компании – процесс заполнения бумаг для получения денег по полису Билла был дол­гим и мучительным.

– Мэри-Кейт Донлан, – сказала женщина, протягивая руку.

– Вирджиния Коннелл. – Они обменялись рукопожатием так церемонно, словно находились на официальном приеме, а не тряс­лись в поезде на Килларни.

Потом они снова пили горячий чай и неторопливо беседовали. Мэри-Кейт насмешила Вирджинию рассказом о том, как она ис­кала шикарное платье для свадьбы, на которой ей предстояло вскоре присутствовать.

– Конечно, я ездила в Дублин не за этим, – деловито уточни­ла Мэри-Кейт, – но раз уж я там оказалась, то решила заодно пройтись по магазинам.

Вирджиния улыбнулась. Строгий и слегка старомодный тем­но-синий кардиган и белая шелковая блузка ее новой знакомой без слов говорили о том, что эта женщина не привыкла ездить в город за изысканными нарядами. Сама Вирджиния любила красивую одежду. И хотя уже давно ничего не покупала, в ее шкафу висело много хороших вещей. Сегодня на ней было шелковое платье винного цвета и длинный, просторный шерстяной карди­ган в тон. Это изделие ирландского дизайнера Билл подарил жене, когда ей исполнилось пятьдесят шесть. Он восхищался ее строй­ной фигурой и говорил, что этот цвет подчеркивает серебристый оттенок ее светлых волос.

– Ты не думаешь, что я слишком стара для него? – Вирджи­ния посмотрела на себя в зеркало гардеробной и сморщила пат­рицианский нос.

– Скорее слишком молода, – ответил он, обняв жену. Мэри-Кейт рассказывала о своих хождениях по мукам.

– Я зашла в бутик и ахнула. Ну и цены! Триста фунтов за ку­сок шифона, который можно самому сшить на машинке! Я уж не говорю о том, что это непрактично. В таком платье .ничего не стоит отморозить грудь. Впрочем, лично мне отмораживать нечего, – добавила она, критически посмотрев на свой плоский бюст.

Вирджиния не смогла удержаться от смеха, и Мэри-Кейт рас­смеялась вместе с ней.

– Впрочем, в модели «Вог» я тоже не гожусь, – сказала она. – Продавщицы пытались обрядить меня в платья для матери невес­ты – пастельно-розовые и голубые, с пышными юбками.

– А вы действительно мать невесты? – с любопытством спро­сила Вирджиния.

– Боже упаси! У меня нет детей, и я никогда не была замужем. Я типичная тетушка, оставшаяся старой девой. – Она лукаво по­смотрела на Вирджинию. – Разве это не написано у меня на лбу?

Вирджиния подумала, что на лбу у Мэри-Кейт написано толь­ко одно: эта женщина проницательна и остроумна. Ее серые гла-ча лучились юмором. Наряд, прическа и манеры действительно делали Мэри-Кейт похожей на кроткую незамужнюю тетушку, но после двухминутной беседы становилось ясно, что ее внешность обманчива.

– И чем же все это кончилось? Вам удалось что-нибудь купить?

– Нет. – Мэри-Кейт Помрачнела. – Но на свадьбу мне все равно придется поехать в чем-то новом. Если я явлюсь в своем обычном сером костюме, настоящая мать невесты мне этого не простит. Думаю, мне придется вымыть шею и отправиться к Лю-силь. А поскольку там нет ничего нормального, я выйду оттуда в платье из лайкры тигровой расцветки или в прозрачной черной кисее с юбкой, обтягивающей ягодицы. Люсиль умеет уговари­вать. Знаешь, что выглядишь как пугало, но она всегда убедит тебя, что это твой стиль.

– Так вы из Редлайона? – воскликнула Вирджиния. – Я то­же! Я прохожу мимо Люсиль каждый день и любуюсь ее витри­ной. Это…

– Знаю, – перебила ее Мэри-Кейт. – В данный момент это фальшивый леопардовый мех. Я подумывала купить русскую ме­ховую шапочку, но она могла бы отпугнуть посетителей моей ап­теки.

– Так вы работаете в аптеке? Удивительно! Значит, пару раз заходила к вам. Я живу в Килнагошелл-хаусе и каждый день со­вершаю пешую прогулку до Редлайона и обратно.

– И давно вы живете в Килнагошелле? – спросила Мэри-Кейт, которая, впрочем, это прекрасно знала: в деревне трудно сохранить инкогнито.

– Больше семи месяцев. Наверно, я чересчур замкнута. Види­те ли, мой муж умер в прошлом году, после чего я и приехала в Керри. Мне не очень хотелось общаться с людьми.

Она почувствовала, что сейчас заплачет, и проглотила комок в горле.

– Мне очень жаль, – участливо сказала Мэри-Кейт. – После такого трудно вернуться к обычной жизни.

– Сегодня я встречалась с его страховым агентом, и это было ужасно, – мрачно сказала Вирджиния. – Стоило ему упомянуть имя Билла, как мне хотелось плакать. Я много раз думала, что боль уже отступила, но тут же кто-то вмешивался, и мне станови­лось так же больно, как и прежде… Не знаю, почему я вам расска­зываю об этом, – извиняющимся тоном добавила она. – Мы ведь только что познакомились.

– Может быть, сочувствие незнакомого человека – самое луч­шее, что есть на свете, – заметила Мэри-Кейт. – У незнакомцев свои заботы, они не станут совать нос не в свое дело и учить вас уму-разуму. Незнакомцы никогда не скажут вам, что нужно дер­жаться и продолжать жить.

Вирджиния посмотрела на нее с любопытством. Казалось, со­беседница знала, что говорит.

– А вы случайно не психиатр? – спохватилась она. – Я бол­тала, а вы только кивали головой и и нужных местах говорили «угу». Как вам это удается?

– Если бы я была психиатром, это стоило бы вам сорок фун­тов, – с бесстрастным видом пошутила Мэри-Кейт.

Вирджиния рассказала новой знакомой о своих трех сыновьях, обожаемой внучке и заботливой Салли, которая была лучшей не­весткой на свете. В ответ Мэри-Кейт сообщила, что она выросла в Редлайоне, где ее отец был провизором, но всегда мечтала уе­хать в большой город. В Дублине она получила диплом фармацевта и проработала там пятнадцать лет, пока не умер отец. Де­сять лет назад она вернулась и продолжила его дело.

– Временами я люблю Редлайон. В словах о том, что малая родина всегда тянет тебя, очень много правды, – сказала она. – Но иногда я тоскую по дублинской анонимности. В Редлайоне знают о тебе все. До седьмого колена.

– У вас была возможность выйти замуж? – неожиданно спро­сила Вирджиния и тут же пожалела об этом. – Ох, простите… Про­сто сорвалось с языка. Это очень интимный вопрос, а вы сами го-иорили про слишком любопытных соседей…

– Ничего страшного. Я тоже задавала вам такие вопросы… Был один человек. Но у нас ничего не вышло. – Мэри-Кейт по­жала плечами и быстро сменила тему: – Поскольку в деревне вы почти никого не знаете, мне придется представить вас кое-кому. Вы непременно должны познакомиться с Дельфиной!

Вирджиния заметила ее маневр, но промолчала.

– Дельфина – моя племянница. Вы ее полюбите. Она работа­ет косметичкой в «Красном льве». Очень славная девочка. Может быть, немного эксцентричная, но именно поэтому мы с ней и ладим. Она может позволить себе ходить в бутик Люсиль и, пред­ставляете, действительно покупает там вещи, которые ей идут.

Они дружно рассмеялись. «Если так, эта Дельфина и в самом деле очень необычная особа», – подумала Вирджиния.

– Каждые две недели мы с ней куда-нибудь ездим. Иногда в кино, иногда в ресторан, – сказала Мэри-Кейт. – Я была бы ра­на, если бы вы составили нам компанию.

– С удовольствием, – неожиданно для себя самой ответила Вирджиния.

Поезд затормозил, и женщины начали собирать вещи. У Вирд­жинии заныло бедро, и она опять подумала о таблетках. Нужно будет принять горячую ванну и пораньше лечь спать.

– Подвезти вас? – спросила Мэри-Кейт.

– Нет, спасибо. Я оставила машину у вокзала.

– Вот мой номер телефона. – Мэри-Кейт протянула Вирджи­нии листок. – Позвоните, когда будете морально готовы.

Дул ледяной ветер. Вирджиния шла к машине, придерживая полы шерстяного кардигана, и улыбалась. Было приятно чувствовать, что она обзавелась новой знакомой.

Хоуп слушала шум дождя, стук капель о рифленую крышу са­рая и раздумывала, стоит ли ей позвонить доктору Маккевитту и попросить его немедленно прислать ящик валиума или какого-нибудь другого лекарства, улучшающего настроение.

Они прожили в Редлайоне целый месяц, на дворе стоял про­мозглый декабрь, и ей было так скверно, как никогда в жизни. Каждое утро все более хмурый Мэтт уходил в Центр творчества со своим «ноутбуком» и возвращался только в шесть вечера. Хоуп не имела представления о том, как продвигается его роман. Когда она спрашивала об этом, Мэтт только мотал головой и говорил, что «творческая работа не терпит спешки». Поэтому Хоуп перес­тала задавать вопросы и ломала себе голову над тем, как миссис Шекспир мирилась с подобным поведением мужа.

После отъезда Мэтта время останавливалось. Заполнить его было нечем, кроме склеивания из кусочков разноцветной бумаги бесконечных елочных гирлянд, последнего увлечения Тоби и Мил­ли. Этими гирляндами уже можно было обвить четыре коттеджа. Единственным развлечением были прогулки в Редлайон, прохо­дившие под неизменным дождем. Хоуп обожала детей, и ей нра­вилось проводить с ними время, но трудность заключалась в том, что количество не переходило в качество. Если не считать уик­эндов, когда Мэтт целыми днями слонялся по дому, Хоуп была единственным человеком, который приглядывал за детьми. Это означало, что она ни на минуту не оставалась одна, а хуже всего было то, что дети тоже скучали. Они нуждались в общении со сверстниками, но, увы, молодых семей поблизости не было.

Хоуп с тоской вспоминала «Ваши маленькие сокровища» и да­же ненавистную Марту. Она пошла бы на все, чтобы отдать детей в ясли, но места в «Ханнибанникинс», находившихся на другом конце деревни, могли появиться не раньше января, а других дет­ских учреждений в округе не было. Не раньше января… А потом перед Хоуп неминуемо встал бы вопрос, что делать, пока дети будут в яслях. Банка в Редлайоне не было, а каждый день ездить в Килларни ей не хотелось. Впрочем, кто сказал, что там для нее найдется место? А она знала лишь банковское дело и ничего дру­гого не умела.

Ладно. Пройдет еще одиннадцать месяцев – и они уедут отсю­да. Целых одиннадцать месяцев…

Хоуп тяжело вздохнула. Был понедельник; впереди маячила еще одна совершенно пустая неделя. Если бы Хоуп не имела воз­можности каждый день общаться с Сэм по электронной почте, а с Мэри-Кейт лично, она бы сошла с ума. Весь круг ее здешних знакомств ограничивался одной Мэри-Кейт. Финула продолжа­ла приглашать их к себе, но когда однажды они с Мэттом приеха­ли на обед, хозяйка так опекала Хоуп, что она зареклась туда ез­дить. После этого Мэтт начал ездить к Хедли-Райанам один, и часто Хоуп проводила вечера наедине с детьми.

Мэри-Кейт дважды приглашала Хоуп в кино, но та оба раза отказывалась. Во-первых, потому, что Мэтт терпеть не мог, когда жена куда-то ходила одна; во-вторых, потому, что Хоуп не хотела быть кому-то в тягость. Одно дело каждый день заходить в апте­ку, а совсем другое – вторгаться в компанию старых подруг и куда-то ехать с ними. Деликатная Мэри-Кейт не давила на нее, в отличие от Сэм, чьи послания по электронной почте станови­лись все более агрессивными.

« Твоя жизнь вращается вокруг Мэтта, а это абсолютно недо­пустимо, – писала Сэм. Читая эти слова, Хоуп слышала голос се­стры, срывавшийся от гнева. – Он хорошо устроился и считает, что его каждый вечер должен ждать накрытый стол. Скажи ему, что это не так!!!»

Хоуп знала, что Сэм права. Нужно было что-то делать – куда-то ездить, встречаться с людьми, искать работу… Часто она с тос­кой вспоминала свой ипотечный банк, где можно было хоть с кем-то поговорить. Но тут приходило время чистить коробку, ко-торая служила цыплятам домом, и Хоуп бралась за дело – как ни странно, с большим удовольствием.

С Вирджинией Мэри-Кейт везло больше, чем с Хоуп. Они привыкли разговаривать друг с другом по телефону и однажды даже ездили в кино. Там они встретились с Дельфиной, и племянница Мэри-Кейт очаровала Вирджинию. А сегодня все трое собира­лись на вечер отдыха, который должен был состояться в пивной «ВдоваМэгуайр».

– Будем только мы с вами и Дельфина, – сказала Мэри-Кейт в трубку. – Устроим предрождественский девичник.

Вирджиния была не в лучшем настроении, но не хотела оби­жать новых подруг. «Мы представляем собой странную троицу, – думала она. – Чопорная с виду Мэри-Кейт, я сама, сломленная горем, и кельтская красавица Дельфина в эксцентричных наря-дах». По мнению Дельфины, «нормальной» одеждой был деловой брючный костюм в полоску, под который она надевала майку с низким вырезом. На вечеринки же она обычно являлась в длин­ных платьях.

В Дублине, в предыдущей жизни, Вирджиния дружила только с солидными замужними дамами, имеющими взрослых детей, и их беседы были сугубо светскими. Они добродушно ворчали на мужей, регулярно опаздывавших к обеду, и жаловались на непу-тевых зятьев. Теперь Вирджиния не выносила общества старых подруг, напоминавших о том, что она так внезапно потеряла. Ее новые подруги были совсем другими. Прямой и откровенной Мэри-Кейт было всего сорок четыре года, но она казалась лет на пять старше. С виду консервативная, она порой бывала пугающе оригинальной. Ее старомодные очки и слегка чопорные манеры действовали на людей успокаивающе, но потом обнаруживалось, что она обладает острым чувством юмора и поразительным обая­нием. И все же в глубине ее души жила затаенная печаль. Может быть, именно поэтому их с Вирджинией и потянуло друг к другу. Человек, которого Мэри-Кейт любила и потеряла, был их тай­ной, о которой Вирджиния никогда больше не осмелилась бы спросить.

Экзотической Дельфине, еще одной обитательнице Редлайо-на, только что исполнилось двадцать девять. Она жила с симпа­тичным Юджином, похожим на плюшевого медведя, и работала в салоне красоты роскошной гостиницы, располагавшейся в вось­ми километрах от деревни. Отель «Красный лев» был таким ши­карным, что мог бы претендовать даже на шесть звездочек, а ру­ководил им красавчик, по. которому сохли все женщины графст­ва. Рассказав об этом Вирджинии, Мэри-Кейт добавила, что по какой-то неясной причине этот красавчик еще никуда не пригла­сил местную аптекаршу.

– Кристи Де Лейси не в твоем вкусе! – рассмеялась Дельфи­на. – Ты всегда говорила, что в мужчине главное не лицо, а душа!

– Если он так неотразим, как говорят, я сделала бы для него исключение, – возразила тетка.

Яркая, как фейерверк, Дельфина приходилась Мэри-Кейт не только племянницей, но и крестницей. Когда Мэри-Кейт подру­жилась с Вирджинией, Дельфина последовала ее примеру.

«Вдова Мэгуайр» представляла собой довольно уютное заведе­ние. Три подруги заняли столик в задней части зала, как можно дальше от стереоколонок.

– В раннем приходе есть свои преимущества, – с облегчени­ем заметила Мэри-Кейт, усаживаясь на прихваченную из дома подушечку. – Радикулит сводит меня с ума. Но я уже приняла сразу пару таблеток, расслабляющих мышцы, и скоро все будет в порядке.

– Но тогда вы не сможете пить, – проворчала Вирджиния. – Эти таблетки несовместимы с виски, и вы взлетите в небо, как воздушный змей.

– Не придирайтесь, – невозмутимо ответила Мэри-Кейт. – Я веду очень приземленную жизнь и вовсе не против того, чтобы ненадолго взлететь. А что касается виски, то оно прекрасно соче­тается с этими таблетками. Говорю как специалист.

– Если так, то дай мне пригоршню этих таблеток на Рождест­во, – попросила Дельфина. – Иначе праздник мне не пережить.

– А как вы с Юджином собираетесь провести этот день? – спросила Вирджиния, Пытаясь быть любезной. Если для нее Рожде­ство – настоящий ад, это не значит, что другие придерживаются того же мнения.

Белая кельтская кожа Дельфины внезапно побелела еще силь­нее, а ее туманные серо-зеленые глаза наполнились слезами. Мэри-Кейт участливо потрепала Дельфину по руке.

– Прошу прощения, – встревожилась Вирджиния. – Я что-то не так сказала? – Должно быть, она чего-то не поняла в отно­шениях Дельфины и Юджина. Дельфина всегда говорила о нем с любовью, и было трудно представить, что они могли поссо­риться.

– Это не ваша вина, Вирджиния, – шмыгая носом, пробор­мотала Дельфина.

– Я не хотела совать нос в ваши личные дела…

– Нет, я расскажу. Вы меня поймете… Видите ли, все дело в Юджине. Он прежде был женат, развелся, и… – Дельфина тяже­ло вздохнула.

Мэри-Кейт протянула племяннице стакан и досказала эту груст­ную историю.

– Моя дражайшая сестра Полина – одна из тех святош, кото­рые считают, что женатые люди не имеют права на развод. Она уверена, что Дельфина, живя с Юджином, губит свою бессмерт­ную душу. Полина отказывается говорить о нем, не хочет прини­мать его у себя в доме и только недавно снова начала разговари­вать с Дельфиной. Причем эти беседы всегда сводятся к одному и тому же: «Когда ты наконец образумишься, бросишь этого без­нравственного типа и перестанешь позорить всех нас?»

– Рождество будет просто ужасное! – простонала Дельфина. Вирджиния и Мэри-Кейт одновременно наклонились и обня­ли ее.

– В прошлом году она не знала о Юджине. Тогда у него была своя квартира, но теперь мы живем вместе… – Дельфина взяла со стола бумажную салфетку и вытерла глаза. – А она твердит, что в Рождество я должна быть у нее, что это Господень празд­ник, что я совершаю грех и никогда не смогу обвенчаться в цер­кви. Если я не приду к ней, она меня убьет! Но я не могу бросить Юджина в Рождество одного. Просто не могу.

– А вы не можете поговорить с Полиной? – спросила Вирд­жиния Мэри-Кейт.

– Вы не знаете мою сестру. – Мэри-Кейт грустно вздохнула. – Когда господь учил людей пониманию и состраданию, она сидела в соседней комнате, злилась и сплетничала.

– Ее доля понимания досталась вам, – мягко пошутила Вирд­жиния, пытаясь разрядить атмосферу. – Дельфине повезло, что у нее есть вы.

Дельфина стоически улыбнулась.

– Без Мэри-Кейт я бы сошла с ума… Думаю, мне нужно сбе­гать в туалет и поправить макияж, – добавила она. – Что скажут люди, если местная косметичка будет выглядеть так, словно она красилась малярной кистью?

Она быстро вышла из зала, покачивая рыжими кудрями. Мно­гие мужчины оторвались от своих кружек и посмотрели ей вслед. Даже растянутый мужской свитер мандаринового цвета и про­сторная шелковая юбка не могли скрыть ее рубенсовские формы.

– Бедная Дельфина, – вздохнула Вирджиния. Мэри-Кейт мрачно кивнула.

– Не знаю, почему богу вздумалось сделать нас с Полиной се­страми. Она превратила жизнь этой девочки в ад – и все ради то­го, чтобы иметь право гордо ходить к причастию!

– Но сейчас многие разводятся. Она должна понимать, что это самая обычная вещь, – сказала Вирджиния. – Люди бывают разные, даже церковь признает это. Подобная узость взглядов – это пережиток прошлого.

Мэри-Кейт невесело рассмеялась.

– Скорее Ватикан изберет кардиналом женщину, чем Полина откажется от своих взглядов на брак! У нее есть право иметь соб­ственные взгляды, но нет права навязывать их Дельфине.

– А что отец Дельфины? Он думает так же?

– Мой зять Фонси прекрасно относится к Юджину, но боится Полины и не смеет открыть рта. Его представление о независи­мости заключается в том, что по воскресеньям он потихоньку по­купает себе одну газету, а Полине другую.

Мэри-Кейт обратилась к племяннице:

– Дельфина, мы умираем от жажды. Закажи нам еще по пор­ции.

Они ели, пили и слушали популярную в Редлайоне группу «Спрингтайм Герлс». Девушки пели о любви, мужчинах и их бес­конечных изменах.

– Я думала, что мы пришли сюда веселиться, – уронила Мэ­ри-Кейт, выслушав еще одну печальную балладу о женщине, раз за разом выбиравшей неподходящего партнера. – Если следую­щая песня будет такой же заунывной, я пойду домой и приму еще несколько таблеток для расслабления мышц. А тебе, моя девоч­ка, следует почаще бывать на людях и помнить, что не все такие узколобые, как твоя мать. Кстати, не пора ли нам возобновить деятельность клуба макраме? Дельфина так и подпрыгнула.

– После отъезда Эджи клуб заглох, но мы можем его возро­дить! – Она повернулась к Вирджинии. – Эджи была одной из его основательниц. Если у нас что-нибудь получится, надеюсь, вы тоже примете участие.

Вирджиния удивилась:

– Макраме? Мне и в голову не приходило, что вы обе любите рукоделие. Я никогда не занималась макраме, но если мне будет позволено заменить его вышивкой тамбуром…

Мэри-Кейт широко улыбнулась:

– На самом деле макраме тут ни при чем. Сначала у клуба во­обще не было никакого названия – мы просто встречались, рас­слаблялись и болтали. Но когда в деревню приехала Финула Хедли-Райан, она отчаянно захотела вступить в него. Тогда мы и реши­ли сказать ей, что это клуб рукоделия. Я подумала, что макраме звучит достаточно отпугивающе. Финулу не могла заинтересо­вать такая скучная вещь. И уловка сработала… О, взгляните-ка, да это Хоуп! – воскликнула она, увидев вошедших в пивную Парке­ров. – Мэтт – последний новообращенный этой школы графо­манов, а Хоуп – его жена. Она славная. Думаю, ей тоже не меша­ло бы поучиться макраме.

Вирджиния с интересом посмотрела на вновь прибывших. Бы­ло приятно сознавать, что кто-то занял ее место новичка. Хоуп и Мэтт ничем не напоминали членов общины художников. На Хоуп были обычные черные джинсы, рубашка «шамбре» и синяя ветровка – в отличие от ужасной Финулы Хедли-Райан, которая всегда ходила в цветастых развевающихся одеждах. Вирджиния однажды видела Финулу в аптеке и не почувствовала в ней родст­венную душу. Хоуп была очень хорошенькой, но держалась в те­ни своего поразительно красивого мужа.

– Симпатичный, правда? – Дельфина как завороженная смот­рела на высокого смуглого Мэтта с точеными чертами лица и за­думчивыми глазами. – Так ты говоришь, он – последнее приоб­ретение миссис Хедли-Райан?

– Боюсь, что так, – грустно сказала Мэри-Кейт. – Сомнева­юсь, что бедняжка Хоуп об этом догадывается. Помоги ей гос­подь, она очень одинока, но стесняется в этом признаться.

– Значит, вы хорошо ее знаете? – удивилась Вирджиния. Дельфина засмеялась.

– Хорошо? Да если бы Мэри-Кейт захотела открыть рот, в Редлайоне случился бы второй Уотергейт!

– По-моему, тут очень мило, – сказала Хоуп, обводя взгля­дом зал.

Пивная ей понравилась – темные стропила, уютные уголки и всякая экзотическая утварь, свисающая с потолка. Человек высо­кого роста мог бы получить сотрясение мозга, задев головой за котелок для варки раков или старинный предмет садового инвен­таря. Мэтт едва не запутался в куске рыболовной сети.

– Мы могли пойти к Финуле, – проворчал он. – Она приго­товила боксти, традиционное ирландское блюдо.

– Здесь тоже есть ирландские блюда, – принужденно улыба­ясь, ответила Хоуп.

Они уже успели слегка повздорить. Мэтт хотел взять назад свое обещание сводить ее в пивную под тем предлогом, что Фи-нула приглашает их обедать. Но когда она сказала, что ей просто хотелось немного побыть с ним вдвоем, Мэтт поцеловал ее в ма­кушку и назвал себя эгоистичным ублюдком.

Заказав мидии с челночным хлебом и красным вином, они какое-то время сидели молча, глядя по сторонам и привыкая к атмосфере этого места.

Хоуп заметила Мэри-Кейт с двумя женщинами, одной моло­дой и энергичной, другой пожилой, породистой, элегантной, с серебристыми волосами и печальными глазами. Хоуп хотелось поздороваться, но она не желала им мешать.

– Как тебе сегодня работалось? – вместо этого спросила она мужа. – Я знаю, ты не любишь об этом говорить, но… Мне про­сто хочется сказать, как я в тебя верю. Ты мастер на такие вещи. У тебя творческий ум. Помнишь тот ужасный план рекламной кампании пенсионного фонда, когда клиенты отвергли восемь вариантов, а ты придумал девятый?

– Да уж, – засмеялся Мэтт. – Клиенты были кошмарные. Но рекламная кампания и роман – совсем разные вещи. Я уже по­чувствовал это.

– Расскажи, – попросила Хоуп. – Расскажи все! Мэтт взял ее руку и крепко сжал.

– Давай не будем говорить о работе. Я знаю, ты не хотела при­езжать сюда, но тут нам хорошо, правда? Это место оказывает на нас обоих благотворное влияние, мы здесь становимся лучше. В Лондоне я сейчас только что вернулся бы домой, а ты была бы измотана работой и возней с детьми.

Хоуп уныло кивнула.

– И злилась бы на тебя за то, что ты опоздал, что ужин остыл и что мне весь вечер было не с кем поговорить.

– А потом ты отправилась бы спать, потому что устала, а я бы остался смотреть спортивные новости, потому что терпеть не мог ложиться в постель и видеть твою спину в той кошмарной розо­вой пижаме.

Хоуп засмеялась. Эту пижаму она надевала нарочно в те вече­ра, когда злилась на Мэтта. Так она давала ему понять, что сер­дится. Это было легче, чем сказать обо всем прямо.

Принесли еду. Мэтт окунул в чесночный соус мидию и поднес ко рту жены.

– Тут чудесно, правда? – с набитым ртом пробормотал он. Хоуп кивнула.

– Да, конечно, но мне трудно освоиться здесь, потому что иногда я чувствую себя очень одинокой, – извиняющимся тоном сказала она. – Я бы с удовольствием работала неполный день. Мне нравится быть с детьми, но знаешь, если больше никого не видеть, становится… скучновато.

Мэтт тяжело вздохнул. Ему не нравился этот разговор. Он во­обще в последнее время испытывал сильный стресс: целыми днями бился над книгой, но характер главного героя никак не получался. Сдвинуть роман с места было очень трудно.

– Где работать? – с досадой спросил он. – В магазине? В пив­ной?

– Не знаю, – ответила Хоуп. – Важен сам факт работы. Я тру­дилась всю свою жизнь, и мне было тяжело ради тебя бросить ра­боту, но я это сделала, – напомнила она. – Просто я хочу снова получить немного независимости. Через месяц дети пойдут в ясли. Но не знаю, как я выдержу этот месяц в четырех стенах, пока ты пишешь свой роман века. Почему ты не можешь пару дней в неделю писать дома, а мне дать возможность работать неполный день?

– Как я буду писать, если мне придется смотреть за детьми? – нахмурился Мэтт.

Хоуп только махнула рукой.

Весь следующий час они молчали, ели и слушали музыку. Хо­уп думала о том, что ей необходимо общаться со взрослыми людь­ми и быть кем-то, кроме жены и матери. Мэтт не понимал этого. То, что Хоуп хотела чего-то еще, казалось ему предательством по отношению к нему и детям. Он не понимал, что работа придавала Хоуп уверенности в себе. Честно говоря, она тоже этого не пони­мала, пока не ушла из банка. Без работы она чувствовала себя ни­чтожеством. Еще немного, и она совсем одичает. Этого нельзя было допустить.

Мэтт угрюмо смотрел на девушек на эстраде и думал о своем романе. Неужели все великие писатели сталкивались с той же про­блемой – когда ты не можешь выдавить из себя ни строчки?

– Привет, Хоуп. Рада видеть вас.

Оба очнулись от мрачных мыслей и посмотрели на Мэри-Кейт и двух ее спутниц: элегантную седую леди и эффектную молодую женщину с рыжими волосами.

– Мы уходим: боимся за свои барабанные перепонки… Но сначала я хотела представить вас Дельфине и Вирджинии, – лю­безно сказала Мэри-Кейт.

Мэтт пришел в себя и вновь стал очаровательным.

– Хоуп, приходите к нам, – сказала Дельфина. – Скоро мы устроим девичник.

У Хоуп защипало глаза, и она благодарно кивнула трем жен­щинам.

– С удовольствием.

– А ты говорила, что ни с кем не знакома, – заметил Мэтт, когда женщины ушли, помахав им на прощание и пообещав по­звонить Хоуп.

– Похоже, она действительно славная, – сказала Вирджиния, прощаясь с Мэри-Кейт и Дельфиной у дверей пивной. – Только очень нервная. Вы правы, Мэри-Кейт, она и в самом деле одинока.

Дельфина улыбнулась:

– Скоро мы это исправим.

8

Сэм сидела на первом совещании по маркетингу в новом году и внимательно слушала последний сингл сексуальной, исключи­тельно женской группы «Жареные бананы» из Бирмингема, штат Алабама. За длинным полированным столом собрались девять человек; перед каждым лежал набранный мелким шрифтом отчет о продажах, блокнот формата А4 и стояла пластмассовая чашка с кофе (поскольку фирменные фаянсовые кружки неизменно ис­чезали, другого выхода не было).

На огромном плоском экране вмонтированного в стену теле­визора «Жареные бананы» отплясывали с группой чернокожих мужчин-танцоров. Пять маленьких смуглых блондинок кружи­лись с мускулистыми атлетами и прижимались к ним так, что становилось неловко. Ведущая певица, девушка с самыми длин­ными светлыми волосами и в самой короткой мини-юбке, надула пухлые губки и выдохнула последние слова в камеру. Девушке было девятнадцать, выглядела она на семнадцать и была расписа­на тюремной татуировкой с головы до ног.

– Хороший клип, – сказала Сэм, развернув серое кожаное кресло к столу, на котором стоял пластмассовый стаканчик с ши­пучим анальгетиком. У нее чудовищно болел живот. Это было нечто среднее между болью от мучительных месячных и болью от аппендицита. Она размешала содержимое стакана шариковой руч­кой, следя за тем, как растворяются остатки таблетки. – И что мы будем с ними делать?

Следующие четверть часа все девять человек, сидевшие за сто­лом, обсуждали, как выпустить первый альбом «Жареных бана­нов» к апрелю. Было запланировано несколько интервью в сред­ствах массовой информации. Карен сумела договориться, что их фотография появится на обложке журнала «Смэш хите». Кроме того, они должны будут выступить в двадцати телешоу и в суббот­ней утренней развлекательной программе для подростков.

– В длинных юбках, – добавила Карен, помня о том, как шо­кирует родителей, когда перед их впечатлительными десятилет­ними отпрысками появляются полуголые певцы.

Кроме того, группе предстояло месячное турне по стране в со­провождении мужской группы «Эль-Мега», которая в последнее время занимала второе место среди синглов, но имела договор с другой компанией.

– Только пусть держатся от парней из «Меги» подальше, – посоветовала Карен турменеджеру. – Ходят слухи, что двое ре­бят оттуда принимают сильные наркотики.

Все поморщились. Было до слез обидно, когда группа, ради которой ты работал как вол, начинала увлекаться тем, что явля­лось худшей стороной богемной жизни. Группы типа «Эль-Ме-ги» обращались главным образом к девочкам-подросткам, а по­тому должны были быть выше всяких подозрений. Достаточно было намека на привычку к героину, чтобы репутация группы рухнула, как карточный домик.

– Это сводит меня с ума! – гневно сказала Черил из отдела рекламы, работавшая с рок-группой, которая появилась одно­временно с «Эль-Мегой», но успеха не имела. – Я бы промолча­ла, если бы у них была хоть видимость таланта. Но они поют чушь, которую сочинил кто-то другой, а перед поклонниками притво­ряются, что написали ее сами!

Все рассмеялись.

– Черил, если бы в чарты попадали только те, кто сам пишет песни, то «Мьюзик уик» публиковал бы не «горячую сотню неде­ли», а «горячую тройку», – пошутил кто-то.

– Ну а теперь переходим к «Энчантинг», – сказала Сэм, кото­рой еще предстояло совещание по бюджету, назначенное на пять часов. До этого нужно было закончить все важные дела.

Группа «Энчантинг» дасталась Сэм в наследство от предшест­венника. Версия «Иерусалима» в исполнении хорошеньких лон­донских двойняшек с почти одинаковыми сопрано вызывала у слушателей слезы на глазах, но как только Сэм пришла в «Титус», она тут же поняла, что семнадцатилетние Стеффи и Кэти Сесил не созданы для подмостков. Стеснительные до умопомрачения, сестры отказывались встречаться с интервьюерами, и Карен об­наружила, что их мать, настоящее исчадие ада, перед выходом на сцену давала им бета-блокаторы для успокоения нервов. Кроме того, Карен была убеждена, что Стеффи страдает анорексией и что обе девушки не выносят журналистов. Звезды вынуждены мириться с тем, что их личная жизнь становится достоянием пуб­лики, а Сэм сомневалась, что ее новые протеже смогут с этим справиться. При мысли о паблисити девочки едва не лишались чувств, альбом продавался плохо, а их мамаша тратила гонорар дочерей в магазине «Версаче», покупая чересчур откровенные платья для презентации которая еще даже не была назначена.

Кое-как покончив с внушающим беспокойство семейством Сесил, перешли к красивому певцу из Южной Америки, который уже успел продать миллионы записей и не собирался останавли­ваться на достигнутом.

– Ах, были бы все такими, как Маноло, – вздохнула Сэм, увидев данные о продаже его двух последних альбомов. Надеж­ный, умный, очень ответственный и исключительно профессио­нальный, Маноло никому не доставлял беспокойства. А неук­лонный рост продаж его дисков мог хотя бы частично компенси­ровать гигантские затраты на пока что бесполезных Сесил.

Сэм смотрела на обложку альбома, где Маноло был в белой ру­башке. Его бронзовая кожа создавала почти пугающий контраст с тканью. На мгновение она вспомнила другого мужчину в сексу­альной белой рубашке, с зовущими глазами, который мог бы дать фору Маноло – красавчику с имиджем, созданным дорогим сти­листом.

– Вот что значит профессионал, – тепло сказала Карен, изло­жив длинный список обязательств, которые Маноло был согла­сен выполнить. – В Дорчестере он целых три дня давал интервью для телевидения и прессы и ни разу не пожаловался.

– Отлично, – рассеянно ответила Сэм, пытаясь не думать о мужчине из соседнего дома. Она не видела его с того памятного дня, хотя строители стучали там молотками с утра до вечера. Вре­мя от времени она даже специально выглядывала в окно (конечно, при спущенных шторах), но ни разу не заметила, чтобы он вхо­дил или выходил.

– Кстати, о жалобах, – вмешался один из менеджеров произ­водственного отдела. – У нас есть проблемы с «Денсити».

У Сэм тут же заныли внутренности. Очевидно, от стресса, вы­званного упоминанием названия этой группы.

– Что на этот раз? – спросила она.

– Сэм, если вы не против, мы поговорим об этом позже, – вмешалась Карен, бросив грозный взгляд на менеджера.

Сэм удрученно кивнула. Одной заботой больше. Видно, дела плохи, если Карен хочет обсудить их наедине.

Еще час они трудились над перечнем, обсуждали ансамбли и солистов. Сэм ерзала в кресле, пытаясь сесть поудобнее, но тщет­но. Живот болел, и как бы она ни села, это не помогало. Так же, как и анальгетики. Она с облегчением вспомнила, что в ящике стола есть еще пачка. Черт побери, если ей так плохо сейчас, то что будет, когда начнутся месячные?

Наконец совещание кончилось.

– Спасибо всем, – сказала Сэм, стараясь, чтобы ее голос зву­чал бодро и деловито, но потерпела очередную неудачу.

– Что с тобой? Ты выглядишь усталой, – сказала Карен, когда все вышли из комнаты.

– Бессонная ночь, – с улыбкой ответила Сэм.

– Везет тебе! – засмеялась Карен: – А я уже в десять вечера лежала в постели и смотрела «Элли Макбил».

«Как и я сама», – подумала Сэм.

Оставшись одна, она посмотрела в зеркало пудреницы и по­морщилась. Нет, это не усталость. Ее лицо было серым и потным. Сэм быстро напудрилась. Грим и яркая помада сделали свое дело, и она стала выглядеть чуть более презентабельно. В завер­шение она бросила в воду еще пару таблеток, стараясь не смот­реть на инструкцию, в которой оговаривалась максимальная су­точная доза.

На совещании по бюджету присутствовали Стив и два парня из финотдела. «Энчантинг» пробили в бюджете пугающую брешь. Было уже ясно, что их альбом вряд ли окупится, а съемки дорого­го видеоклипа задержались на два дня, потому что режиссеру то и дело приходилось уговаривать звезд улыбаться. Стив был крайне недоволен и хотел знать, почему пришлось отложить презента­цию альбома. А Сэм слишком плохо себя чувствовала, чтобы дипломатично смягчить положение дел.

– Не нужно было вообще подписывать с ними контракт, и вы сами это знаете, – заявила она, смерив босса взглядом. – В луч­шем случае мы имеем здесь дело с двумя невротичками. Когда в студию входит незнакомый человек, они отказываются петь. Все очень просто: у девочек прекрасные голоса, но они не артистки.

Мать требует от них слишком многого. Если бы эта женщина умела петь, то уже заработала бы миллионы, потому что у нее са­мой бесстыдства хоть отбавляй. А дочерям это качество не пере­далось. Черт побери, ждать от них успеха не приходится. Если им повезет, это будет просто фантастика. Нам не остается ничего другого, кроме как выпустить альбом в продажу без презентации и рекламной кампании. А если вы нуждаетесь в директоре-распо­рядителе, который будет говорить только то, что вам нравится, ищите себе кого-нибудь другого. Согласны?

Два сотрудника финотдела заморгали. Стив громко крякнул, а затем вдруг захохотал так, что задрожал стол.

– Смит, вы просто неподражаемы! Могу сказать только одно: нам с вами повезло!

Свидетели, довольные тем, что Стива не хватил инсульт, при­соединились к боссу. Даже Сэм сумела выдавить улыбку.

Когда около восьми вечера она вышла из здания «Титуса», на улице хлестал дождь. Утром Сэм ушла из дома в кожаном пальто и без шляпы. После Тропической жары офиса она дрожала, как щенок, и мечтала поскорее поймать такси. Доехать на метро бы­ло бы намного быстрее, да и станция была буквально в двух ми­нутах ходьбы, но Сэм не могла заставить себя спуститься под зем­лю. Она слишком устала. В последние дни Сэм постоянно ощу­щала усталость и надеялась, что это просто январская хандра. Иначе ей придется обратиться к врачу.

От Хоуп поступило сообщение по электронной почте. Впе­рвые после долгого перерыва.

«Привет, Сэм, как дела ?

В воскресенье у тебя был усталый голос. Ты должна приехать к нам – я откормлю тебя здоровой деревенской едой. Глоток свежего воздуха Керри тебе тоже не повредит. Надо же! За два месяца я стала выражаться как местные. Честно говоря, тебе следовало прилететь к нам на Рождество. Знаю, ты обещала Катрине и ос­тальным, как обычно, приехать в Брайтон, но в Редлайоне на Рож­дество просто чудесно. Если не считать дождя!

Мэтт работает как каторжный, а Милли и Тоби на следующей неделе пойдут в ясли. Я не могу дождаться этого, и они тоже. А еще я не могу дождаться, когда же ты наконец возьмешь отпуск и при­едешь к нам. Мы все будем очень рады. Пожалуйста, приезжай ско­рее. Я скучаю по тебе».

Сэм проглотила комок в горле. Она тоже скучала по Хоуп. В детстве и юности сестры были очень близки, но после появле­ния Мэтта между ними выросла невидимая преграда, преодолеть которую у Сэм не было сил. Конечно, это было естественно: ког­да братья и сестры обзаводятся собственными семьями, их пути расходятся. Ревновать и чувствовать себя одинокой не имело смысла. Но в последнее время Сэм все сильнее тосковала по Хо­уп. Она понимала, что это тоска по семье, которой у нее не было. Все эти годы ей заменяла семью компания друзей, однако те­перь этого было недостаточно. Ей хотелось чего-то большего, но гордость мешала признаться, что сильная и привыкшая гулять сама по себе Сэм Смит нуждается в близком человеке, которого у нее нет. Это было бы слишком унизительно. Именно поэтому она не поехала в Ирландию, хотя и чувствовала себя очень виноватой перед Хоуп.

Сэм сидела за компьютером и пыталась представить себе жизнь сестры. Что значит чувствовать себя членом семьи, постоянно думать о других людях, волноваться из-за обеда или из-за того, что некому присмотреть за детьми? Неужели это не странно? Кто-то каждую ночь спит в твоей постели; двое малышей полнос­тью зависят от тебя, занимают все твое время и не оставляют ни минуты на то, чтобы заняться собственными делами. Неужели можно быть только женой, матерью и больше ничем? Странно…

Она нажала на клавишу «ответ» и начала писать письмо.

«.Привет, сестренка! Я чувствую себя отлично, – солгала она. – Очень занята на новой работе, и конца этому не предвидится. В ближайшие месяцы реализуем несколько новых проектов, так что дел выше головы. Я знаю, что ты любишь Маноло. Посылаю тебе его новый альбом. Я часто его вижу и могу сказать, что он очень симпа­тичный. Через неделю лечу в Брюссель на конференцию. Думаю, бу­дет интересно. Я никогда не бывала на подобных мероприятиях в качестве директора-распорядителя. Обычно такие конференции очень утомительны, но, по крайней мере, в гостинице у меня будет „люкс“. Там должно быть много важных шишек. Карен Сторин ле­тит тоже. Я тебе о ней рассказывала, она прелесть».

Перечитав ответ, Сэм поняла, что написала только о работе. Возможно, потому, что трещать о симпатичных сослуживцах и новых проектах было легче, чем говорить о том, что она чувствует себя больной, несчастной и одинокой. Да, именно одинокой. Она пятнадцать лет выбивалась из сил, чтобы получить шикар­ный кабинет с красивым видом из окна, а оказалось, что смот­реть не на что. Удовлетворение от работы исчезало быстрее, чем последние месяцы сорокового года ее жизни.

Она сделала еще одну попытку.

«Сегодня обеду Катрины и Хью. Пойду на него с Джей, с кото­рой, кстати, я в последний раз разговаривала на Рождество, почти месяц назад. Совсем закрутилась. По дороге нужно купить цветы или бутылку вина, так что пора выходить. Скоро позвоню.

С любовью, Сэм».

О планах приезда в Керри она не сказала ни слова. В Лондоне еще можно было поддерживать видимость того, что все идет нор­мально. Но Сэм знала, что стоит ей увидеть тревожные и всепо-нимающие серые глаза Хоуп, как эта видимость рухнет.

Она оставила в такси бумажный пакет с бутылкой шампанского, побежала к подъезду и нажала на кнопку с именем Джей Раскин.

– Джей, это Сэм, – сказала она, когда подруга ответила. – Такси ждет, так что давай поскорее.

– Минутку, – ответила Джей с протяжным акцентом урожен­ки Атланты, который так и не исчез за двадцать лет жизни в Анг­лии.

Сэм вернулась в такда и устало откинулась на спинку сиденья. Она уже жалела, что не переоделась и осталась в деловом черном костюме и белой блузке, похожей на мужскую рубашку. В сочета­нии с пучком на затылке это выглядело чересчур официально. Но у нее просто не было сил сменить одежду.

Катрина всегда одевалась изысканно и в любую минуту выгля­дела так, словно ее собирались фотографировать для журнала в глянцевой обложке. Сегодня на ней наверняка будет что-нибудь от неизвестного дизайнера, портрет которого через месяц по­явится в «Вог».

Сэм утешало только одно: наряд Джей тоже будет неподходя­щим для вечеринки. Хотя по совсем другой причине. Стиль Джей был чем-то средним между стилем продавщицы магазина музы­кальных инструментов и хиппи шестидесятых годов. Ее люби­мым нарядом была старинная кружевная юбка, ботинки мото­циклиста и майка с какой-нибудь надписью. Это не имело ниче­го общего ни со стилем деловой дамы, которого придерживалась Сэм, ни с королевским величием Катрины.

Когда они куда-нибудь ездили все вместе, Сэм замечала, что люди смотрят на их пеструю компанию с удивлением. Джей вы­глядела гораздо моложе остальных, а Хью – сильно старше. Ни­кто не догадался бы, что все они когда-то были однокурсниками.

Хлопнула парадная дверь, Сэм подняла глаза – и ошеломлен­но заморгала. Джей была не похожа сама на себя. Вместо обыч­ного наряда на ней была фисташковая юбка в обтяжку, едва до­ходившая до колена, и туфли на высоких каблуках – судя по всему, от Джимми Чуза. Она была не в своей пресловутой мерлушковой шубе (купленной на распродаже за восемь фунтов), а в белом кашемировом пальто из дорогого бутика. Раньше Джей бе­гала от бутиков как от чумы.

Сэм продолжала хлопать глазами, а Джей между тем уселась рядом с ней и придержала дверцу для идущего следом мужчины.

– Кажется, ты еще не знакома с Грегом? – спросила она.

– Привет, – вежливо сказала Сэм, пытаясь справиться с по­трясением. Джей клялась не иметь дела с мужчинами после того, как ее бойфренд Стивен, футуролог по профессии, ушел от нее к лучшей подруге своей сестры. Чтобы забыть о нем, Джей понадо­бился год и море водки, выпитое вместе с Сэм.

– Рад познакомиться, – с обворожительной шотландской улыбкой ответил Грег.

Сэм пожала его широкую ладонь и начала исподтишка рас­сматривать нового дружка Джей. Он был невысок, жилист и слег­ка рыжеват. Пронзительно голубые глаза искрились умом и весель­ем, так что Сэм понимала, почему у Джей такой томный и счас­тливый вид. Зато она не понимала другого: почему Джей ни слова не сказала ей о своем романе.

Грег сидел на дополнительном сиденье, улыбался сидевшей напротив Джей, а та улыбалась ему в ответ. Сэм никак не могла опомниться.

– Мы познакомились в Лансароте, – сказала Джей подруге, улыбаясь Грегу.

– Я и не знала, что ты была в Лансароте, – небрежно замети­ла Сэм.

Джей похлопала ее по колену.

– Ты была так занята своей новой работой и всем остальным, что после Рождества мы даже ни разу не созвонились. Я собра­лась в мгновение ока. Мне было нужно развеяться. Неделю по­грелась на солнышке.

Грег попросил шофера подъехать к киоску.

– Я на минутку, – сказал он и пружинисто выпрыгнул из ма­шины.

– Ах ты, скрытница! – воскликнула Сэм, когда за ним за­хлопнулась дверца. – Почему так долго молчала?

– Хотела сделать тебе сюрприз, – улыбнулась Джей.

– И это тебе удалось. А теперь выкладывай все. Джей стала загибать пальцы:

– Ему тридцать четыре года, он дизайнер по ландшафту, ни­когда не был женат, шотландец, родом из графства Файф, и я от него без ума… Сэм, мы знакомы всего три недели, но я чувствую: это настоящее!

Сэм крепко обняла ее.

– Я так рада! – Она на мгновение задумалась. – А Катрина знает, что он придет?

Джей кивнула и отвела глаза, сделав вид, что смотрит в окно.

– Они знакомы. Мы вместе ходили на выставку на Дьюк-стрит.

Сэм тут же почувствовала себя ребенком, с которым никто не хочет играть. Она знала Катрину, Джей и Хью целую вечность, они дружили еще со студенческих времен. А сейчас она ощущала себя отверженной.

Кстати, когда она в последний раз была на выставке или ходи­ла куда-нибудь не по делам службы?..

Хью, выглядевший типичным удачливым адвокатом, встретил их в дверях. На нем была полосатая рубашка, не скрывавшая из­рядного брюшка. Конечно, он никогда не стал бы Мистером Все­ленная, но у этого человека были самые добрые глаза в мире.

Увидав Сэм, Хью сразу по-медвежьи облапил ее.

– Где это вы скрывались, мадам директор-распорядитель? Неожиданно глаза Сэм наполнились слезами, и она зарылась лицом в пухлое плечо Хью.

– Нигде я не скрывалась, – ответила она. Потом высвободи­лась из его объятий и устремилась в прихожую, чтобы никто не заметил ее мокрых глаз. – А где Катрина?

– Прикована к плите, – пошутил Хью. Сэм улыбнулась.

Она прекрасно знала, что блюда Катрине привозили из ресто­рана. Оставалось только разогреть их и присыпать сверху уже го­товой гвоздикой.

Сэм нашла подругу на кухне. Красивое вечернее платье цвета лосося и безукоризненный макияж не допускали и мысли о том, что Катрина готовила обед на шесть персон.

– Сэм, дорогая, привет! – Катрина подставила ей щеку, бла­гоухавшую духами от Элизабет Арден. – Ты выглядишь уста­лой, – прямо сказала она.

Сэм, вздохнув, пожала плечами:

– Тяжелый день. Сейчас я поставлю вино в холодильник и по­могу тебе.

– Никакой помощи не требуется, – заверила ее Катрина. – Но можешь открыть бутылку белого. Оно в холодильнике. Я знаю, ты любишь белое вино. Все уже собрались. А наши юные влюбленные, наверно, еще помогают друг другу снять пальто?

Сэм улыбнулась.

– И не говори! Когда я увидела Грега, меня чуть удар не хватил.

– Он подходит ей, – сказала Катрина. – Посмотрела бы ты на них в Лансароте! Я никогда не видела Джей такой счастливой. Она проводила целые…

Остального Сэм не слышала: она была слишком потрясена. Так, значит, они все были в Лансароте, но никто и не подумал сказать об этом ей. Черт побери, и это называется лучшие друзья! Сэм смотрела на стоящую перед ней миску с салатом и чувство­вала себя преданной.

– Ты не обиделась? – тут же насторожилась Катрина. – По­нимаешь, все произошло в последнюю минуту. Когда ты уехала в Лондон, у нас в Брайтоне не попадал зуб на зуб, и Хью предложил недельку погреться на солнце. Сэм, ведь все знают, что ты тер­петь не можешь жару. Помнишь ту неделю на Крите? Ты сказала, что сойдешь с ума, если еще хоть минуту пролежишь на солнце.

Сэм кивнула, пытаясь сделать вид, что в случившемся нет ни­чего особенного. Нет, она все равно никуда не поехала бы, но по­чему ей даже не предложили отправиться с ними?

В столовой Сэм обнаружила Энди – еще одного бывшего од­нокурсника. За год, прошедший после развода, Энди похудел еще сильнее; когда они обнялись, Сэм почувствовала ребра под меш­коватым свитером.

– Энди, ты совсем отощал, – сурово сказала она, глядя в се­рьезные глаза за очками в черепаховой оправе. Энди надел их, когда начал работать учителем.

– Ну, ты, положим, тоже потеряла несколько килограммов, – заметил он.

– Эта диета называется «Стресс», – хмуро ответила Сэм.

– Что, тяжело приходится? – тут же всполошился Энди. – Извини, что давно не звонил тебе. Но ты была так занята своими проблемами…

Сэм вдруг почувствовала себя последней тварью. Она пережи­нала из-за того, что не полетела с остальными в Лансароте, но это было ерундой по сравнению с проблемами Энди. Его развод был настоящим мучением, а сейчас он судился с бывшей женой, ко­торая не разрешала ему видеться с детьми. Когда Сэм и Энди встре­тились в прошлый раз, он жил в убогой однокомнатной квартир­ке. После выплаты алиментов ничего другого он позволить себе не мог: на жалованье учителя не разгуляешься. Энди тогда казал­ся совершенно разбитым. Ему было тридцать девять, а выглядел он на все пятьдесят.

«Это было шесть месяцев назад, – виновато подумала Сэм. – Ничего себе подруга…»

Еда была превосходная, музыка не хуже, но настроение Сэм нисколько не улучшалось. Она явно отставала от компании и ря­дом с двумя счастливыми парами казалась себе такой же неудач­ницей, как Энди.

В одиннадцать часов Сэм решила, что пора ехать домой. Она допила кофе и стала думать, как уйти первой, не обидев хозяев. Она надеялась уехать с Джей и по дороге пожаловаться подруге на усталость и болезненные симптомы. Но теперь это было не­возможно: даже если Джей поедет с ней в такси, то и Грег тоже будет рядом.

– У нас есть важная новость! – внезапно сказала Катрина, и ее глаза гордо блеснули.

Хью, сидевший напротив, широко улыбнулся жене.

– Ты стала партнером компании? – обрадовалась Сэм. – Ох, Катрина, это замечательно!

Хью и Катрина дружно рассмеялись.

– Сэм, ты действительно трудоголик! – любовно сказал ей Хью. – Катрина беременна. У нас будет ребенок.

Все присутствующие разразились приветственными криками, а потом стали поздравлять хозяев. Каждый встал и обнял счаст­ливую пару.

– Это чудесно, – Оказала изумленная Сэм, крепко обнимая Катрину. – Я так рада за вас!

– Спасибо, – ответила подруга.

Сэм смотрела на нее и хлопала глазами. Как же она не догада­лась об этом раньше? У Катрины был цветущий вид, лицо горело от радости и гордости, но ее стройная талия располнела, а живот выдавался так, как бывает на четвертом месяце… Сэм горько улыбнулась. Все-таки поразительно, как она разоблачила себя! Нормальные люди сразу бы поняли, что к чему. Только «синие чулки» считают, что хорошая новость может означать лишь по­вышение по службе.

Когда за здоровье будущего младенца выпили еще пару буты­лок шампанского, Сэм наконец начала прощаться.

– Мне очень жаль, что я нарушаю компанию, но в половине восьмого у меня совещание, – солгала она. То, что никто не стал уговаривать ее остаться, отнюдь не улучшало настроения. Види­мо, она уже официально стала занудой, уходу которой радуются больше, чем приходу.

У двери Катрина и Хью поцеловали ее.

– Замечательная новость, – сказала Сэм, и ее глаза вдруг на­полнились слезами. – Я счастлива за вас.

Катрина с чувством сжала ее руки:

– Не волнуйся, Сэм, все будет в порядке. Тебе тоже еще не поздно. Мы и сами думали, что слишком задержались, но оказа­лось, что это не так.

У Сэм сжалось сердце. Так вот оно что… Все жалели не только подавленного разводом Энди, но и ее. Все остальные имели пару, были счастливы, а она представляла собой классическую дело­вую женщину, слишком занятую, чтобы иметь мужа и детей, оди­нокую женщину, которая готовит только для себя и коротает ве­чера с пультом дистанционного управления в руке.

Гордость заставила ее беспечно рассмеяться.

– Мне? – переспросила она. – Ох, Катрина, ты будешь пре­красной матерью, но эта стезя не для меня. Пока! – еще более беспечно сказала она, помахала рукой, улыбнулась и пошла к прибывшему такси.

Шофер остановился не у того дома. Поскольку он был глухо­ват и ему с самого начала было трудно втолковать, куда ехать, Сэм не стала его поправлять.

– Большое спасибо, – сказала она и передала водителю день­ги через боковое окно.

Сэм медленно шла по улице, слишком уставшая, чтобы смот­реть по, сторонам. Услышав позади чьи-то шаги, она занервнича­ла и оглянулась. Но за ней шел не грабитель, а девушка с длинны­ми темными волосами, в пушистой шубе и туфлях на высоких каблуках. В таком наряде не побегаешь. Девушка обогнала.ее, и тут Сэм поняла, что это та самая красавица с глазами серны, ко­торая после вечеринки уходила от мужчины из соседнего дома. И что она плачет.

«Ну, настоящая „мыльная опера“! – подумала Сэм. – Осле­пительные девушки в серебряных платьях уходят из дома, а через минуту, безутешно рыдая, бегут обратно». Она с интересом сле­дила за тем, как дверь открылась и на пороге появился ее загадоч­ный сосед.

– Мэгги! – воскликнул он, когда девушка упала в его объ­ятия. – Моя бедная девочка, что случилось?

Сэм громко хлопнула калиткой. Час от часу не легче! Никто из соседей до сих пор не афишировал свою личную жизнь.

Услышав стук калитки, мужчина поднял глаза и увидел Сэм. Выражение осуждения на ее лице заставило его нахмуриться.

Сэм фыркнула, надменно задрала нос и вынула из сумочки ключи, не обращая на него внимания.

Ну и вечер… Ее лучшие друзья ездили в отпуск, даже не сооб­щив ей об этом. Она была свидетельницей чужой любви сначала в доме Катрины, а затем в доме соседа. Любви молоденькой де­вушки и старого плейбоя. Это было больно и несправедливо. Муж­чины могли волочиться в любом возрасте, встречаться с женщи­нами на миллион лет младше себя, но этим женщинам ни в коем случае не должно было быть больше тридцати.

Сэм мрачно думала о журнальных статьях, утверждавших, что пик сексуальной активности приходится у женщин как раз на сорок—сорок пять лет. Но тогда какого черта никто не хочет с ними спать?

Она залпом, как текилу проглотила обезболивающее, закуси­ла его таблеткой снотворного и легла в постель.

Проснувшись рано утром, Сэм вспомнила, что сегодня суббо­та. Она пила кофе, сидя в кресле у окна с видом на улицу, и чита­ла газету. Внезапно ее внимание привлекли люди, вышедшие из соседнего дома.

Он! И девушка, на этот раз одетая в мешковатые джинсы, под­вернутые снизу. Его джинсы. «Как мило, – кисло подумала Сэм. – Чертовски мило!» Она поспорила бы на десять фунтов, что эта девица все утро проходила в его рубашке, надетой на голое тело, щеголяя загорелыми длинными ногами. Конечно, если у него есть приличная рубашка. Обычно такие типы их не имеют. Они носят дорогие майки, купленные на унаследованные денежки, и не признают рубашек, потому что рубашка означает работу, а эти богатые лодыри считают, что работа, как и налоги, существует только для маленьких людей.

Сэм была абсолютно уверена, что он бездельник. Об этом го­ворило все: дикие оргии, отсутствие видимых источников дохо­да, девушки, ползущие у него из ушей… Она ненавидела таких мужчин.

После завтрака Сэм решила немного пробежаться, вспомнив, что не бегала почти три месяца. Январский воздух был ледяным. По улицам неторопливо шли люди, направлявшиеся в магазин или на ранний ленч. Сэм глубоко дышала и пыталась вспомнить свой прежний ритм. Но это не удавалось. Тело, отвыкшее от фи­зической нагрузки, казалось громоздким и неуклюжим. Сэм пробе­жала около полутора километров, упрямо отказываясь поворачи­вать к дому, но в конце концов усталость взяла свое. Она повер­нула обратно и вдруг остановилась. К горлу подкатила тошнота, и Сэм осела на тротуар. Ее не держали ноги. Она не знала, что ху­же: сидеть на грязном тротуаре или чувствовать, что она больше не владеет собственным телом. Опустив голову на колени, Сэм попыталась дышать глубже, но ничего не выходило – она втяги­вала воздух мелкими, частыми глотками. Глаза наполнились слеза­ми. Что с ней? Что случилось? И как она теперь попадет домой?..

Мимо нее шли две женщины в новых тренировочных костю­мах, явно решившие сбросить лишний жирок, который накопи­ли на Рождество.

– Вам плохо? – осторожно спросила одна из них. Сэм покачала головой.

– Я бежала трусцой и вдруг почувствовала, что теряю созна­ние. – Она попыталась улыбнуться. – Мне нужно немного отдо­хнуть. Через минуту все пройдет. Я живу всего в километре отсюда.

– Вы белая как мел, – сказала вторая. – Вам не пройти и метра.

– Все в порядке, честное слово, – возразила Сэм и уцепилась за дерево.

Женщины посмотрели друг на друга, и первая вынула из кар­мана крошечный мобильник.

– Я позвоню Майклу, чтобы он приехал на машине, – реши­тельно сказала она. – Мы не можем оставить вас здесь.

Через десять минут прибыл Майкл в сверкающем новом «Рейнджровере» и посадил в машину всех троих. Сэм была слиш­ком слаба, чтобы протестовать. Она сидела сзади и пыталась по­нять, что с ней стряслось.

Они остановились у ее дома.

– Не знаю, как вас благодарить, – со слезами на глазах сказа­ла Сэм. – Пожалуйста, скажите, как вас зовут, чтобы я могла чем-нибудь отплатить вам.

– Глупости, – улыбнулась жена Майкла. – Это тот самый хо­роший поступок, который скауты должны совершать каждый день. Позаботьтесь о себе, дорогая. Вам нужно показаться врачу.

Очутившись дома, Сэм сразу легла на кровать. Кроссовки ос­тались на ногах, но ей было абсолютно все равно, что они пачка­ют постельное белье.

Эти люди были так добры к ней! Если бы она сама увидела не­знакомую женщину, привалившуюся к дереву, то подумала бы, что это наркоманка, и постаралась бы как можно скорее пройти мимо. Сегодня она узнала, что на свете есть хорошие люди. Лю­ди, лишенные цинизма. В отличие от нее самой.

Да, она обязательно позвонит врачу. В понедельник.

Сэм редко болела. Она принимала витамины, была уверена, что как следует заботится о своем здоровье, и не тратила времени на посещение врачей. Сегодня она ерзала на стуле, то и дело све­рялась с часами и сердито смотрела на дверь кабинета. Она заня­тая женщина, у нее нет времени ждать, пока другие болтают с врачом! Предыдущая пациентка не выходила из кабинета целую вечность. Что она там делает? Удаляет миндалины?

В конце концов ей пришлось смириться, и она стала переби­рать зачитанные журналы, лежавшие на кофейном столике. По­скольку единственным журналом, в котором не говорилось, как найти себе мужчину, очаровать мужчину или готовить для муж­чины, был «Тайм», Сэм взяла его, углубилась в статью о компью­терных пиратах и тут услышала свое имя.

В кабинете сидел усталый мужчина лет сорока с лишним. Сэм описала симптомы так лаконично, словно выступала на летучке. Усталость, боли, тошнота.

– И тяжелые месячные?

– Ну да… – призналась она.

– И давно вы испытываете эти проблемы? – спросил врач, изучая ее медицинскую карту.

– Шесть месяцев, – буркнула пристыженная Сэм. – Я была занята… – начала она, нарушив собственное правило никогда не объяснять то, что понятно без слов.

– Никакая занятость не должна мешать человеку заботиться о собственном здоровье, – строго сказал врач.

Сэм притворилась глухой.

Он задал ей множество вопросов о регулярности и обильности месячных, о том, где именно у нее болит, о ее диете и стуле, а потом предложил зайти за ширму и раздеться.

Сэм легла на смотровой стол, чувствуя себя странно беззащит­ной. Обнаженная нижняя часть тела казалась смешной по срав­нению с верхней. Врач прошел за ширму и, не подняв глаз, при­ступил к осмотру. Холодные руки ощупывали ее живот, ловкие пальцы скользили по бледной коже. Она поморщилась.

– Что, больно? – спросил он.

– Угу, – закусив губу, ответила Сэм.

Врач нажал еще раз, и она поморщилась снова.

Спустя несколько минут он надел перчатку, сбрызнул ее гелем и полез внутрь. Когда его пальцы проникли во влагалище, Сэм показалось, что оно растягивается, как резиновое. О господи, что он делает? Ищет там золото? Или ключи от своей машины?

– Расслабьтесь, – буркнул врач.

«Легко сказать, – мрачно подумала Сэм. – Расслабишься туг, когда совершенно незнакомый мужик сует в тебя здоровенную волосатую лапу!» Она промолчала, пытаясь не обращать внима­ния на причиняемую им боль.

Наконец осмотр подошел к концу. Сэм быстро оделась и по­чувствовала себя куда увереннее.

– Ну что ж, порадовать вас ничем не могу, – резко сказал врач. – У вас фиброиды и раздражение кишечника.

– Что такое фиброиды? – спросила Сэм. Что такое раздраже­ние кишечника, она прекрасно знала: им страдали все знакомые женщины. Ни один обед в Лондоне не проходил без бесед о последних методах лечения и лекарственных травах, лучше всего по­могающих от желудка. Сэм терпеть не могла эти разговоры.

– Фиброиды – это мелкие доброкачественные опухоли мат­ки. Они могут вызывать анемию, которой, скорее всего, и объяс­няются ваша усталость, продолжительные и болезненные месяч­ные, боль в тазу и животе и неприятные ощущения при половых сношениях.

Сэм нахмурилась. Последней проблемы у нее не было.

– Для окончательной уверенности вам нужно пройти ультра­звуковое исследование, – продолжал врач. – В вашем возрасте есть несколько вариантов лечения, но лично я считаю, что самый надежный способ – это гистерэктомия. Все зависит от того, хо­тите вы детей или нет.

Сэм открыла рот, собираясь сказать «не хочу», но тут же за­крыла его. Сколько раз она говорила это подругам, Хоуп и тете Рут! Когда тетя Рут была жива, она энергично кивала: «Правиль­но, Саманта. Ты не создана для детей». Хоуп же грустно вздыхала и говорила сестре, что она всегда может передумать. Сама Хоуп очень хотела детей. Сэм знала, что сестра мечтает создать такую семейную атмосферу, которой они сами были лишены. Но на­дежды на это было мало. Упущенного не наверстаешь, даже если станешь матерью, окруженной большой, любящей семьей. «А чем я отличаюсь от сестры? – мрачно подумала Сэм. – Тоже пыта­юсь наверстать упущенное. Только на свой лад. Утверждая, что не стану производить на свет детей, которые будут брошены на попечение суровой одинокой тетки».

Врач скрипел ручкой, и Сэм все пыталась подсмотреть, что именно он пишет, но она не умела читать латинские слова вверх ногами. Для человека, занятого кабинетной работой, умение раз­бирать чужие заметки было жизненно важно. Но сегодня ее это не волновало. Она рассеянно теребила ремешок часов.

– Если вы придете завтра, я оставлю для вас направление к специалисту. После этого нужно будет проверить и ваш кишеч­ник. Но только для страховки.

– Относительно гистерэктомии… – начала Сэм. – Я так по­няла, что есть и другие варианты?

– Да, конечно. Некоторые женщины не хотят и слышать о гистерэктомии, но мне показалось, что перспектива такой опера­ции вас не слишком волнует. В вашем возрасте женщины либо уже имеют детей, либо не хотят их иметь.

– Слишком смелое предположение! – бросила Сэм. – Инте­ресно, вы так же «вежливы» со всеми пациентами?

– Я не хотел вас обидеть, – удивился врач. – Разумеется, мы можем обсудить и другие варианты. Применить некоторые ле­карства, которые уменьшают опухоль…

Закончить фразу он не успел – Сэм стремительно вышла из кабинета. Она пойдет к специалисту, и если тот тоже будет ей грубить, она его просто убьет!

Возвращаться на работу не имело смысла, поэтому Сэм поеха­ла домой, сняла костюм и надела старую серую майку, черные тренировочные брюки и кардиган из овечьей шерсти. Потом взя­ла битком набитый «дипломат» и села за обеденный стол, чтобы поработать. Но отчеты о состоянии рынка и бухгалтерские сметы ее не вдохновляли. Она сварила кофе, взяла чашку и подошла к окну столовой. Сад занимал весь внутренний дворик, за исклю­чением полоски у забора. Пара с нижнего этажа держала там не­сколько больших горшков, и растения зеленели даже в плохую погоду.

В соседнем саду .несколько лет росли только сорняки в рост человека, но сейчас на их месте была свежевскопанная земля, а на ней лежало несколько плит, которых она еще вчера не видела. Любопытная Сэм высунулась в окно, чтобы посмотреть, что там делается, и тут у нее перехватило дыхание.

Ее загадочный сосед шел со стороны дома и нес огромную ка­менную плиту. Убедившись, что ее частично скрывает тяжелая парчовая штора, Сэм следила за тем, как сосед осторожно кладет плиту рядом с остальными. «Он мостит внутренний дворик! – с изумлением поняла Сэм. – Кто бы мог подумать, что Мистер Рантье-Плейбой способен заниматься такими вещами?» Видно, мороз его не брал, потому что на нем были только джинсы и белая майка. Сэм держала в руках забытую чашку и смотрела, как он работает. Это было интересно. По каждому камню он долго стучал кувалдой, потом возился с какими-то кусками лески и с помощью непонятного инструмента проверял, ровно ли лежит плита. Пару раз Сэм замечала, что он посматривает в ее сторону, но была уверена, что ее не видно…

Через несколько минут он вдруг поднял голову, посмотрел на ее окно и крикнул:

– Чем следить за мной, лучше помогли бы!

Сэм отпрянула от окна как ужаленная. Ее застали с поличным. Боже, как стыдно! Осторожно выглянув из-за шторы, Сэм обна­ружила, что соседа во дворе уже нет, и вздохнула. Зачем она тра­тит время, наблюдая за ним? Не видела, что ли, красивых мужи­ков?

Когда спустя минуту раздался звонок в дверь, Сэм вздрогнула.

Кто бы это мог быть? Она никогда не бывала дома в такой час. Должно быть, кто-то ошибся адресом. Какие-нибудь мойщики окон.

– Да? – сказала она по домофону.

– Доставка цветов, – ответили ей.

Сэм оторопела. Цветы! Как мило… Наверняка от Карен Сторин. Решила поддержать больную подругу.

Она взяла ключи от входной двери и с улыбкой спустилась по лестнице. Выходит, кому-то есть до нее дело…

Открыв дверь, Сэм ахнула. На пороге стоял ее сосед. На нем по-прежнему были джинсы и испачканная белая майка, в руках он держал букетик диких нарциссов.

– А я-то гадала, кто прислал мне цветы… – пробормотала оторопевшая Сэм.

– Вот они.

Незнакомец вручил Сэм нарциссы, и она инстинктивно зары­лась в них носом, вдохнув нежный аромат. Потом она осторожно подняла взгляд и увидела темные прищуренные глаза коршуна, следящего за своей жертвой. Сходство, с коршуном усиливал крючковатый нос. Очень хищный. Сэм сама не знала, что в нем такого страшного, но по ее спине вновь побежали мурашки. Вбли­зи этого мужчины с ее кожей начинало твориться что-то странное.

– Что вам нужно? – спросила она, стараясь, чтобы ее голос звучал нормально.

– Поскольку вы явно скучаете, я хочу попросить вас о помо­щи, – сказал сосед, разглядывая ее серую майку и тренировоч­ные брюки.

– Я не скучаю, – возразила она. – Я изучаю отчеты.

– Глядя из окна на мой задний двор?

Какое-то время Сэм пыталась подыскать насмешливую реп­лику, но ничто не приходило на ум. Она прислонилась к двери и тяжело вздохнула.

– Да, вы правы. Сегодня я никак не могу сосредоточиться на работе. Убийственная мигрень, – солгала она. – Правда, сейчас все прошло.

Красивое лицо незнакомца озарила широкая улыбка, и он тут же превратился из хищного самца в симпатичного соседа.

– Я решил, что вы заболели, потому что днем вас никогда не бывает дома. А потом увидел вас за окном и догадался о вашем чудесном исцелении.

– Как вы узнали, что днем меня не бывает? – спросила она.

– Я вижу, как вы каждое утро выходите из дома и идете по улице.

– Так вы наблюдаете за мной? – подняла брови Сэм.

– Как видно, эта болезнь заразна, – не моргнув глазом, пари­ровал он.

Сэм пришлось улыбнуться.

– И в чем же должна заключаться моя помощь?

– В руководстве, – ответил он. – У вас вид типичного руко­водителя. Так я жду вас внизу, – нахально добавил он.

– Зачем я это делаю? – бормотала Сэм, разыскивая кроссов­ки и что-нибудь теплое, чтобы накинуть поверх кардигана. – Должно быть, я сошла с ума. Я не знаю этого человека. А вдруг он серийный убийца, собирающийся заманить меня к себе в дом и зарыть под плитами патио? Глупости, – возразила она себе. – Мне было скучно, а он – какая-никакая, но все же компания. Даже если он бездельник и плейбой. Я же не на свидание к нему иду. Дело соседское. Кроме того, я для него слишком стара. Он и не смотрит на женщин, возраст и коэффициент умственного раз­вития которых превосходят размеры их талии в дюймах.

– Готовы? – любезно спросил он, когда Сэм вышла из две­рей.

– Готова, – невинно улыбнувшись, ответила она.

Он провел Сэм к задней двери, где лежала куча плит. Полови­на их уже была поставлена на место. Сэм пришлось признаться, что все сделано очень профессионально. Это произвело на нее впечатление.

– Вы не хотите представиться? – спросила она, пытаясь скрыть удивление.

– О, разумеется. Прошу прощения, что не могу подать вам руку. Она вся в цементе. Меня зовут Морган Бенсон.

– Сэм Смит, – лаконично ответила она.

– Я знаю, – ответил Бенсон.

– Откуда? – удивилась она.

– Мне нравится знать о своих соседях все. – Морган снова улыбнулся, и Сэм заметила, что его глаза окружают симпатичные тонкие морщинки. – Особенно о тех, которые разгоняют мои ве­черинки.

Лицо Сэм вспыхнуло.

– Если вы привели меня сюда для того, чтобы оскорблять… Морган невозмутимо протянул ей странный продолговатый металлический прибор с тремя окошками, в которых плавали пу­зырьки.

– Это ватерпас. Вы будете помогать мне, проверяя, ровно ли лежат плиты, о'кей? Я привел вас сюда не для того, чтобы оскор­блять, а чтобы подружиться.

– Друзей у меня хватает и без того! – воинственно заявила Сэм.

– Не кипятитесь. – Он нагнулся и стал придирчиво рассмат­ривать плиту, уложенную последней. – Сейчас я покажу вам, как пользоваться этой штукой. Весь фокус в том, чтобы плиты не имели наклона, иначе на дворе будут скапливаться лужи, – объ­яснил он.

Сэм поняла, что злиться на Моргана бесполезно: он на это просто не реагирует.

Некоторое время они работали молча, потом Сэм не выдержала.

– Где вы этому научились? – спросила она. – Вы явно не от­носитесь к типу умельцев на все руки.

У Моргана приподнялись уголки губ.

– А к какому типу вы меня относите? Наверно, к типу люби­телей вечеринок?

– Вы не ходите на службу, но при этом достаточно обеспече­ны, чтобы купить такой дом. Поэтому я не отнесла вас к типу мужчин, которые сами мостят свое патио. Я думала, что вы кого-то наймете.

– Какой смысл? Я сам это умею, а платить тому, кто умеет то же, что и я, значит просто бросать деньги на ветер. Кроме того, я люблю работать руками.

«Да уж», – подумала Сэм, представив себе, как эти длинные пальцы ласкают многочисленных женщин, проходящих через его дом.

– А в чем заключается ваша основная работа? – спросила она.

– Я в отставке, – бесстрастно ответил Бенсон.

«Есть!» – возликовала Сэм. Он действительно либо рантье, либо нажил миллионы на Интернете. Кто еще мог уйти в отстав­ку в сорок лет и разгуливать по участку в одних джинсах и старой майке? Впрочем, к интернетовским миллионерам она относи­лась с куда большим уважением, чем к бездельникам.

– Кажется, вы замерзли, – заметил он. – Хотите чаю?

Сэм кивнула, и Морган провел ее на кухню, которая мало из­менилась за время, прошедшее с той незабываемой встречи. Сэм села на край скамьи, усеянной цветными кляксами.

– Мне нравится, как у вас получается, – серьезно сказала она, осматривая банки с краской и недоделанные кухонные полки. – А что еще вы собираетесь здесь делать?

– Отделать все кленом, – сказал Морган, ставя на стол две кружки, пакет печенья и садясь на старый складной стул. – Когда-то я жил в доме, где все было отделано старой сосной, и больше не хочу этого.

– Раз так, значит, у вас была и экономка, – пошутила Сэм.

– Как вы догадались? – удивился он.

– Я так и вижу вас в роскошном особняке с экономкой и дво­рецким.

На мгновение Морган развеселился, но потом покачал голо­вой и со странным блеском в глазах сказал:

– Экономка была, дворецкого не было. Как по-вашему, в ка­ком доме я жил?

Сэм пожала плечами:

– В большом. С фамильным серебром.

– Верно, фамильное серебро у нас было, – сказал Морган с тем же странным блеском в глазах.

Сэм улыбнулась. Она так и знала.

– А вы будете жить здесь, когда избавитесь от старой сосны? – спросила она.

– Пока не знаю.

– Не рассказывайте мне сказки! Вы наверняка собираетесь продать этот дом в десять раз дороже, чем купили.

– А вы это осуждаете? – Он разорвал пакет с печеньем.

– Отчего же? В этом нет ничего плохого…

– Нет, осуждаете. Вы вообще мало что одобряете, мисс Смит, – сказал Морган, передавая ей пакет. – Это мигрень, или вы всегда такая? Я спрашиваю, потому что не люблю трудностей. Если мы станем друзьями, то вам придется каждый раз предупреждать меня, что настал день Страшного суда.

День Страшного суда?! Сэм бросила печенье, словно оно было отравлено.

– Прошу прощения, – искренне сказал Морган. – Я не хотел вас обидеть. Просто пытался пошутить.

– Сегодня мне не до шуток, – мрачно сказала Сэм. Она чув­ствовала себя бомбой, готовой взорваться в любую минуту. День выдался тяжелый: сначала врач, а потом этот ужасный человек, который должен был ее развлекать, а вместо этого говорит гадости.

– Пожалуйста, останьтесь. – Морган крепко взял ее за руку. – . Прошу прощения за то, что распустил язык. Я не привык к обще­ству дам.

Сэм недоверчиво захлопала глазами. И это говорит он, у кото­рого нет отбоя от женщин?

– Нет. – Сэм вырвалась. – Я должна идти. Мне нехорошо.

– Что, опять мигрень?

– Э-э… да, – сказала она, ухватившись за подсказку. Морган улыбнулся.

Во вторник Сэм позвонила на работу, сказала, что заболела, а затем поехала к врачу за направлением. Регистраторша сказала, что консультант примет ее через три недели.

– Так долго? – в ужасе воскликнула Сэм.

– Это еще быстро, – ответила регистраторша. – Вас напра­вили к лучшему специалисту Лондона, а она очень занята. Мы получили направление только потому, что врач настаивал на срочном осмотре, а кто-то как раз отказался.

Настаивал на срочном осмотре? Звучит зловеще… Сэм попы­талась выкинуть это из головы и по дороге домой зашла в мага­зин, чтобы пополнить запас продуктов. Хорошая еда – вот что ей сейчас нужно.

С проволочной корзиной в руке она шла по овощному отделу, как вдруг услышала знакомый голос:

– Привет!

Это был Морган. Как обычно, он выглядел не слишком рес­пектабельно, чему способствовали двухдневная щетина, рубашка с расстегнутым воротником и коричневый замшевый пиджак, без которого он не выходил на улицу. Она видела Моргана в этом пиджаке тысячу раз. Нет, она не следила за ним. Просто трудно не заметить человека, если он проходит мимо окна, у которого ты сидишь.

– Привет, – хмуро ответила Сэм, отвернулась и положила в корзину большой авокадо.

– Думаю, его не вернет к жизни даже открытый массаж серд­ца, – заметил Морган.

– Ха-ха, – без всякого выражения сказала она. – Вы никогда не мечтали стать комиком?

– Сегодня у вас опять мигрень или вы просто надышались свежего воздуха? – невозмутимо спросил он.

– Ни то, ни другое, – огрызнулась Сэм. Неужели Морган не понимает намеков? Она хочет покоя!

Поскольку избавиться от Моргана не удавалось, Сэм решила его смутить. Она подошла к отделу товаров женской гигиены, ос­тановилась перед витриной с тампонами и стала изучать их так тщательно, словно собиралась писать диссертацию на тему о том, какие из них лучше – с аппликаторами или без. К ее досаде, Морган тоже начал изучать тампоны, потом взял голубую пачку и положил в тележку.

– А это вам зачем? – удивилась Сэм.

– На всякий случай. А вдруг пригодится, – иронически отве­тил Бенсон.

Сэм сунула в корзину свое обычное средство и угрюмо зашага­ла к кассе. Морган, разумеется, отправился за ней.

– Привет, Морган! – сказала девушка, сидевшая за кассой. – Как дела?

– Отлично, Тина, – с улыбкой ответил Бенсон, обнажив бе­лые, как у волка, зубы. – А как у тебя?

Сэм не верила своим ушам.

Она не знала даже названия супермаркета, не говоря об име­нах здешних кассирш. Впрочем, чему удивляться? Она стояла ря­дом с мужчиной, который притягивал малолеток, как магнит. Его дом был маяком для всех молодых женщин западного Лондона. Наверно, он знал имя каждой жительницы мегаполиса от двадца­ти до двадцати пяти лет, не говоря об их любимых позах и о том, какие тампоны они предпочитают!

Расплатившись, Сэм упаковала продукты и вышла, не сказав ни слова.

До дома было подать рукой, поэтому Сэм не стала брать такси и, разумеется, сразу устала. Казалось, ее мышцы превратились в желе.

– Вам помочь? – спросил Морган. Должно быть, он бежал за ней от самого супермаркета.

– Сама справлюсь! – огрызнулась Сэм. Она знала, что ведет себя по-свински, но уже не могла остановиться.

Бенсон смерил её задумчивым взглядом:

– Знаете, Сэм, женщина вы симпатичная, но склочная. Я все­го лишь предложил вам помощь.

– Не нужна мне ваша помощь! – рявкнула она. – Я взрослая женщина, а не одна из ваших школьниц, которым нужно помо­гать завязывать шнурки и делать домашнюю работу по математике!

К величайшей досаде Сэм, Морган вдруг согнулся пополам и захохотал так, что женщина с коляской испугалась и перешла на другую сторону.

– Прекратите! – прошипела Сэм. – Перестаньте валять дурака!

– Сэм, вы просто уникум, – с трудом выдавил он. – Или, как выражалась моя бабушка, трудный случай!

Она подхватила свои сумки и зашагала прочь. Кто бы мог по­думать, что гнев может добавить человеку сил. Добравшись до перекрестка, она позволила себе обернуться. Морган не шел за ней. Он исчез. Чувствуя странное разочарование, Сэм пошла дальше. Но усталость тут же вернулась.

Выложив на кухне продукты, Сэм тяжело вздохнула. Она сама не знала, с чего окрысилась… Да нет, знала. Она думала о нем, испытывала к нему влечение и так далее. А поскольку стало ясно, что женщины ее возраста Моргана не интересуют, она решила говорить ему гадости. «Сука, взбесившаяся сука!» – горько поду­мала она.

Господи, да что же с ней происходит? У нее прекрасная новая работа, она одна из немногих женщин, которым удалось дорасти до поста директора-распорядителя крупнейшей компании. Она сделала умопомрачительную карьеру и все же чувствует пустоту внутри. «Нет, – поправила себя Сэм, – это не пустота, а отчая­ние. Именно отчаяние». Куда бы она ни смотрела, всюду было одно и то же. Никакого просвета. Никаких надежд на будущее. Только тоскливое одиночество до конца жизни.

9

Дариус терпеть не мог просматривать почту. В отделе артистов и репертуара он отвечал за поиск новых талантов и был вынужден каждую неделю прослушивать горы демонстрационных аудио­кассет и компакт-дисков амбициозных претендентов, каждый из которых был убежден, что его кассета возглавит «горячую десят­ку». Для претендента первый номер в чартах означал миллион­ный контракт, большие тиражи альбомов и синглов, не говоря уж о славе и распивании шампанского на задних сиденьях лимузи­нов. Для Дариуса первый номер означал хорошие премиальные, продвижение по службе и возможность получить помощника для предварительного отделения зерен от плевел.

Когда репортеры ведущих музыкальных журналов расспрашивали Дариуса о его работе в «Титус Рекорде», он редко упоминал о необходимости прослушивать сотни отвратительных записей. Дариус относился к своей работе скрупулезно и никогда не по­ступал так, как делали большинство его коллег, прослушивавших лишь одну-две первые песни. Нет, он старательно слушал всю кассету, даже если был занят по горло.

– Люди мечтают, – объяснял Дариус, когда его об этом спра­шивали. – Нельзя смотреть на эти мечты свысока и разрушать их.

Это говорилось не для красного словца: Дариус Гуд был совер­шенно серьезен. Он знал, как трудно стать звездой, поскольку когда-то сам был солистом университетской рок-группы «Мар-товские зайцы». Группа давно распалась, но Дариус никогда не забывал, чего им стоило послать демонстрационную кассету в звукозаписывающую компанию. Они ждали ответа два месяца, а когда получили решительный отказ, то впали в черную меланхо-лию. Конечно, играли они ужасно; теперь Дариус это понимал. И все же испытанная тогда боль запомнилась ему навсегда.

В последний четверг января он сел за письменный стол, муча­ясь похмельем после вчерашнего загула с «Денсити», и тяжело вздохнул. Сегодня он не мог иметь дело с чьими-то надеждами и мечтами. Он не хотел быть добрым и внимательным. Его подмывало отправить весь этот хлам в мусорное ведро, потому что шан­сов на то, что там есть хоть одна приличная песня, группа или солист, почти не было. Ему надоело иметь дело с людьми, которые мечтали стать звездами без всяких на то оснований.

И все-таки он обреченно вскрыл первый конверт, вынул отту­да мини-диск, включил проигрыватель и привычно положил но­ги на стол.

Еще одна эпигонша Уитни Хьюстон, чуть не застонал Дариус, с первого аккорда узнав «Силу любви». Но стоило зазвучать сло­вам, как произошло что-то странное. Волосы на голове Дариуса зашевелились. Голос певицы был самым глубоким и чувствен­ным из всех, которые ему доводилось слышать. Конечно, ника­кой школы там не было, но зато была магия. Верхние ноты были чистые, как уотерфордский хрусталь, а нижние напоминали бар­хат, из которого шьют облачение епископов.

Дариус был потрясен. Прослушав все четыре песни, он поста­вил их снова, причем так громко, что к нему прибежала Мона из отдела маркетинга, работавшая в соседнем кабинете. Она хотела попросить его убавить звук, но застыла в дверях, восхищенная не меньше самого Дариуса.

– Кто это? – прошептала она.

– Не знаю. Но голос невероятный, правда?

К сожалению, от звезды требовался не только голос. Дариус прочитал сопроводительное письмо от некоей Николь Тернер, но в нем не содержалось никакой дополнительной информации, кроме почтового адреса и номера мобильного телефона. Увы, этот хорошо поставленный хрипловатый голос мог принадлежать только женщине в годах. В бизнесе, который любит юные талан­ты, у Николь Тернер не было никаких шансов на успех, несмотря на чудесный голос. Конечно, нужно будет встретиться с ней, но главное – ничего не обещать заранее. Нельзя, чтобы встреча с парнем из звукозаписывающей компании внушила несбыточные надежды пятидесятилетней женщине с бархатным голосом. По­тому что контракт с ней подпишут едва ли.

Дариус заглянул в соседний кабинет.

– Мона, сделай мне одолжение. Не говори никому о диске, ладно? Не хочу, чтобы люди узнали об этом прежде времени. А вдруг она нам не подойдет?

Когда зазвонил мобильник, Николь сидела в буфете и уплета­ла чипсы. Она выудила аппаратик из сумки и с набитым ртом от­ветила:

– Аво…

– Э-э… алло, – сказал сбитый с толку Дариус.

– Я ем, – пробормотала Николь и проглотила чипсы. – Про­шу прощения.

– Николь Тернер? – спросил Дариус.

– Да, – небрежно ответила она, отправив в рот очередную порцию чипсов.

– Это Дариус Гуд из «Титус Рекорде». Николь уронила вилку.

– Уй!

Дариус, сидевший в кабинете, широко улыбнулся. Она моло­да, это ясно.

– Мне понравился ваш демонстрационный диск, и я бы хотел встретиться с вами. Это возможно?

– Когда и где? – лаконично спросила Николь.

– Выбирайте сами.

Николь так растерялась, что не смогла вспомнить ничего, кро­ме «Красного попугая».

– Отлично! – бодро воскликнул Дариус и записал адрес.– Сегодня в семь вечера. Подойдет?

– Да, конечно.

Николь нажала на кнопку «отбой» и застонала. Ну что за иди­отка? Во-первых, «Красный попугай» был настоящим притоном и никак не подходил для встречи с лощеным малым из звукоза­писывающей компании. Во-вторых, ей следовало притвориться спокойной и назначить свидание через несколько дней. Скоро только кошки родятся… Дура, набитая дура!

– Ник, что случилось? – встревоженно спросила Шарон. Николь закатила глаза к небу:

– Ты ни за что не догадаешься, с кем я встречаюсь сегодня ве­чером!

Несмотря на опасения Николь, ее предложение ничуть не сму­тило Дариуса: ему порой приходилось встречаться с перспектив­ными группами в самых жутких трущобах. Заняв столик в углу, он заказал кружку пива и стал ждать, жадно разглядывая каждого вошедшего. Как ни странно, Дариус был уверен, что сразу узнает Николь, – одному богу известно почему. Интуиция подсказыва­ла ему, что она особенная.

В десять минут восьмого Николь, все это время топтавшаяся у входа вместе с Шарон, вошла в бар и улыбнулась его владельцу, стоявшему за стойкой. Она не стала оглядываться по сторонам, боясь выдать волнение, а просто села за стойку, изо всех сил ста­раясь казаться беспечной.

Дариус наблюдал, как девушка в кожаных джинсах и такой же куртке шутит с барменом, покупает выпивку для себя и своей ко­ротенькой светловолосой подружки, а затем исподтишка обводит глазами зал. Он тут же понял, что это и есть Николь.

Она была красавицей. Без всяких скидок. Кожа цвета караме­ли, к которой так и тянет прикоснуться, высокие скулы Нефер­тити и сверкающие тигриные глаза. Сколько ей? Максимум двад­цать два… Пока Дариус собирался с духом, чтобы подойти к ней, девушка подошла к нему сама – высокая, стройная и абсолютно владеющая собой.

– Дариус?

Надеясь, что он не выглядит влюбленным теленком, Дариус встал, серьезно кивнул и пожал ей руку.

– Я Николь, а это Шарон.

– Садитесь, пожалуйста, – чопорно сказал Дариус и тут же выругал себя. Это не прием в саду, устроенный его матерью! – Выпьете что-нибудь?

– Мы уже выпили, – коротко ответила Николь. «Странно», – подумал Дариус. Командовать должен был он, а ей следовало нервничать, но тут все было наоборот. Пытаясь не смотреть в ее янтарные глаза, он уставился в свою полупустую кружку. Что с ним? Конечно, она была хороша собой, но он встре­чал женщин и красивее. И более знаменитых.

– Вы легко нашли это место? – спросила Шарон, пытаясь снять напряжение.

– Не слишком, – ответил Дариус.

Николь не отличалась терпением и решила, что двух минут светской беседы было достаточно. Она хотела знать, почему этот парень решил с ней встретиться. А он сидел и важно рассуждал о том, как трудно в наше время найти таксиста, который знает Лон­дон.

– О чем вы хотели со мной поговорить? – резко спросила она.

– Ну… мне понравился ваш диск, – сказал он, по-прежнему не глядя на Николь. – По-настоящему понравился. У вас фан­тастический голос…

Внезапно Дариус почувствовал, что теплая ладонь девушки легла на его руку. Он поднял глаза и увидел, что сдержанность Николь бесследно исчезла.

– Вам действительно нравится мой голос? – прошептала она таким тоном, словно только что выиграла в лотерею.

– Да, – подтвердил он, не сводя глаз с ее губ, которые так и хотелось поцеловать. – Иначе я не пришел бы. Когда я услышал его, у меня мурашки побежали по коже.

Николь бросила торжествующий взгляд на Шарон, но подруга во все глаза смотрела на Дариуса и не обратила на это внимания.

– И что теперь? Вы подпишете со мной контракт? Мне нужно будет прийти в студию и записать альбом? Что будет дальше?

– Э-э… ну, это не так быстро делается. Николь отдернула руку, словно ее ужалили.

– Что вы хотите этим сказать? – тревожно спросила она. – Ведь вам понравился мой голос…

– Да, – подтвердил Дариус. – Но я – мелкая сошка. Нам нужно будет заинтересовать как можно больше людей и опреде­лить, на что вы способны.

– Как это – «на что способна»? – подозрительно спросила Шарон.

– Я хотел сказать, что нужно выяснить, насколько серьезно вы относитесь к карьере в области музыки, – быстро объяснил Дариус. – Это не забава, а тяжелая работа. Точнее, очень тяжелая. Стать звездой за две недели невозможно. На запись альбома и подготовку рынка уходит около двух лет.

– Двух лет?! – с ужасом повторила Шарон.

Николь смотрела на него молча, и Дариус тоже не мог отвести от нее глаз. Эта девушка обладала всеми качествами звезды, но, кроме того, в ней было что-то еще. Впрочем, он и думать не смел о том, чтобы влюбиться в нее. «Она слишком молода для меня, – решил Дариус с высоты своих двадцати семи лет. – И очень уяз-вима, несмотря на внешнюю уверенность в себе. Впрочем, если она займется этим бизнесом, то вскоре станет толстокожей».

– Я очень верю в вас, Николь. Просто мне нужно убедить ру­ководство «Титуса», что вы того стоите. Я позвоню вам через пару дней, о'кей?

– О'кей, – делано улыбнулась Николь и дернула Шарон за рукав, подавая сигнал, что пора уходить.

– Счастливо, Дариус! – проворковала та, когда Николь пота­щила ее к дверям.

Пока они под проливным дождем бежали к остановке автобу­са, Шарон все никак не могла успокоиться.

– Потрясающий парень! – восторженно воскликнула она. – Лицо, фигура, волосы, светлые от природы… А какое у него про­изношение! Сразу видно, что окончил дорогую закрытую школу. И не какой-нибудь нахал – смотрел на тебя так, будто ты прин­цесса из сказки.

– Ну, конечно! – фыркнула Николь. – Когда имеешь дело с такими типами, нужно быть начеку. Может, этот малый спит с половиной знакомых певиц и ждет не дождется, когда затащит меня к себе в постель.

Шарон широко открыла глаза:

– Если ты услышишь, что он спит и с лучшими подругами своих певиц, замолвишь за меня словечко?

Николь улыбнулась:

– О'кей. Но придется подождать, пока он сведет меня со сво­им начальством. А потом, миледи, я передам ему ключ от вашего пояса целомудрия.

В «Титусе» существовала строгая субординация. Непосредст­венным начальником Дариуса был Зак, директор по артистам и репертуару. По крайней мере, теоретически. На самом деле Зак в пору увлечения наркотиками настолько отравил мозг, что не был способен управлять кем бы то ни было, и его спасала только дав­няя дружба со Стивом Пэррисом. Кроме того, Зак предпочитал тяжелый рок, от которого лопались барабанные перепонки. Не случайно он страдал прогрессирующим тиннитом – постоянным звоном в ушах от многолетней привычки к громкой музыке. Глу­бокий грудной голос Николь никак не мог прийтись ему по вкусу, он просто выбросил бы ее демонстрационный диск в мусорную корзину. Вот если бы диск Николь услышал кто-нибудь, обла­дающий властью, плюющий на Зака и осмеливающийся спорить с самим Стивом Пэррисом…

Сэм Смит! Новый директор-распорядитель «Эл-Джи-Би-Кей» обладала железной хваткой, но при этом Дариус считал, что она совсем не такая стерва, как о ней говорят. Он видел Сэм на кон­церте «Денсити», и она показалась ему довольно симпатичной. Хотя, конечно, не размазней: ходили слухи, что она не дает спус­ку самому Стиву. Именно с таким человеком он и должен был поговорить.

На следующий день после ленча Дариус стоял у дверей каби­нета Сэм и пытался придумать, как себя вести. Вариантов было два. Первый заключался в том, чтобы честно сказать Сэм: «Я бо­юсь, что если диск попадет к Заку, то наверняка окажется в му­сорном ведре». Согласно второму варианту, следовало заговорить о чем-то совсем другом, случайно упомянуть о найденной им но­вой певице и неохотно дать ей послушать демонстрационную за­пись. Это могло бы подстегнуть ее интерес. Да, наверно, так и нужно поступить.

Но он недооценил Сэм. Когда через минуту Дариус оказался сидящим напротив нового директора-распорядителя, то почув­ствовал себя неуютно. Взгляд у Сэм был ясным и честным, и Дариус понял, что лгать ей бессмысленно. Ее карие глаза были не только красивыми, но и проницательными. Впрочем, глупая жен­щина ни за что не стала бы руководителем звукозаписывающей компании.

– О чем вы хотели со мной поговорить? – любезно спросила Сэм.

– Ну… э-э… видите ли… – запинаясь, пробормотал Дариус и наконец, сделав глубокий вдох, выпалил: – Я нашел девушку с потрясающим голосом.

Вечером в пятницу Николь и Памми смотрели по телевизору «Строителя Боба». Вернее, телевизор смотрела Памми, одетая в ночную рубашку с изображением Барби, а Николь только хлопа­ла глазами, думая о «Титус Рекорде». И о Дариусе Гуде. Со време­ни их встречи прошло больше недели, а он так и не позвонил. Как в воду канул. Даже Шарон, умевшая сохранять присутствие духа в самых трудных ситуациях, начинала всерьез тревожиться, что музыкальная карьера Николь может не состояться.

«Строитель Боб» кончился, и Памми с надеждой посмотрела на старшую сестру. Ее большие голубые глаза умоляли: «Еще не­множко!»

– Никаких разговоров! – сказала Николь, взъерошив мягкие волосы Памми. – Завтра урок танцев, а если ты ляжешь поздно, го не успеешь отдохнуть. Уже половина восьмого.

Николь строго следила за режимом дня сестры даже перед двумя выходными. Когда они жили с бабушкой, та часто повто­ряла, что сон для детей – самое главное. Николь хныкала, что всем ее подругам позволяют ложиться поздно, но бабушка была неумолима.

– Маленьким девочкам нужно много спать, – говорила она, отправляя Николь наверх, когда молоко было выпито, а печенье съедено.

Когда у Сандры появился свой дом и они переехали, Николь позволяли ложиться спать в любое время – по части соблюдения правил Сандра была не сильна. Как ни странно, Николь тоскова­ла по тем вечерам, когда ее насильно отправляли в постель. Она тогда смотрела на уличные фонари, свет которых пробивался че­рез бледно-розовые шторы в цветочек, и сама рассказывала себе сказки, зная, что с бабушкой можно ничего не бояться.

Поэтому режим дня Памми соблюдался по рецепту бабушки: чашка горячего молока, печенье и сказка на ночь. Сегодня вече­ром Памми захотела послушать сказку про принцессу на гороши­не, и Николь неохотно открыла книжку. Она считала, что сказки о принцессах плохо влияют на маленьких девочек. «Вся эта чушь о принцах, приезжающих на белых конях, глупа и опасна, – сер­дито думала Николь. – Нет никаких принцев, а умная принцесса может выжить только одним способом – если пойдет работать и скажет принцу, куда он может засунуть свое предложение руки и сердца».

Но разве можно втолковать это пятилетней девочке, для кото­рой пределом мечтаний является кукла Барби в роскошном под­венечном платье и фате?

Когда Памми уснула, Николь сварила себе кофе, села у камина и начала щелкать пультом дистанционного управления. Все каза­лось ей скучным, пока на кабельном канале она не наткнулась на шоу, рассказывавшее о создании новой поп-группы.

Три юных девушки на экране фантастически пели, роскошно выглядели и могли бы танцевать в любой балетной труппе. Во время интервью все три говорили, что окончили театральное училище, что долго готовились к этому конкурсу и с детства меч­тали выступать в составе поп-группы. Николь чуть не затошнило. Как она могла надеяться сделать карьеру в музыкальной инду­стрии? Эти девушки были ослепительно красивы и невероятно талантливы. Тем более поразили ее слова одного из членов отбо­рочной комиссии, которых участницы конкурса, к счастью, не слышали: «Прически у них ужасные. Если бы у них были корот­кие светлые волосы, это было бы другое дело. Девушек с длинны­ми темными волосами у нас хоть пруд пруди».

Николь чувствовала себя самозванкой. Она сочинила несколь­ко песен и умела немного играть на акустической гитаре, но этим девушкам и в подметки не годилась. Вот почему Дариус из «Титу-са» так и не позвонил. Он сразу понял, что не стоит тратить на нее время. Она никогда не мечтала о карьере певицы и нисколько не походила на будущую поп-звезду.

Николь снова уныло посмотрела на свои черные как смоль во­лосы. Она хотела стать певицей. Ей-богу хотела! Может быть, не с самого детства, но теперь она стала взрослой и все поняла. Она любила петь больше всего на свете и сделала бы все, чтобы до­биться успеха на этом поприще. Может, начать брать уроки тан­цев, сменить прическу?.. Вот оно! Нужно сменить прическу – и тогда все поймут, что для нее это очень серьезно.

Николь поднялась на второй этаж, вошла в спальню матери и начала рыться в верхнем ящике комода. Старая губная помада, тампоны, смятые клочки бумаги, пустые флаконы из-под дезодо­ранта, вышедшие из моды сережки… Она задвинула ящик и от­крыла другой. Пинцеты, старый набор для эпиляции с помощью воска… Вот! Набор для осветления волос в домашних условиях.

Сандра Тернер была русой, пока в четырнадцать лет не открыла средство для обесцвечивания. Николь часто ломала себе голову, как матери хватило на это смелости. Бабушка считала, что окра­шивание волос – первый шаг на пути к вечному проклятию.

Теперь мать красила волосы в парикмахерской, но раньше, когда было туго с деньгами, она делала это сама. Николь изучила инструкцию, в которой говорилось, как сделать себя блондинкой нордического типа. Все выглядело довольно просто, но Николь и в голову не пришло, что осветлить ее роскошные черные волосы будет намного труднее, чем светло-русые волосы матери.

Через сорок пять минут Николь посмотрела в зеркало, висев­шее в ванной, гадая, хватит или нет. Она потерла одну прядь. Нет, до нордической блондинки ей было далеко. Правда, волосы приобрели красноватый оттенок. Ради надежности она решила оставить пену еще на десять минут.

Воображая себя экзотической амазонкой с темной кожей и яр­кими светлыми волосами, Николь не замечала бега времени. Когда она снова посмотрела на часы, выяснилось, что прошло не десять, а целых тридцать пять минут.

О черт! Она наклонилась над ванной и подставила голову под душ. Инструкция советовала вымыть волосы дважды, чтобы из­бавиться от остатков краски, поэтому Николь с закрытыми глаза­ми нашла шампунь, дважды намылила голову, а потом сполоснула ее. Странно, но ее волосы стали другими: более грубыми и каки­ми-то волокнистыми. Она схватила тюбик с дорогим кондицио­нером. Это должно было помочь. Но не помогло. Чем сильнее она терла, тем больше ее волосы напоминали старую паклю. На­конец Николь рискнула открыть глаза. То, что она увидела, за­ставило ее рухнуть на колени. Роскошные черные пряди превра­тились в лохмы цвета перезревших абрикосов.

Когда мать вернулась домой, мрачная Николь сидела в гости­ной со стаканом виски в руке. Лицо ее опухло от слез. Волосы, кото­рые она так и не смогла расчесать, напоминали стог сена оранже­вого цвета.

– Твои волосы! – ахнула Сандра. Странная прическа дочери заставила ее очнуться от своей обычной апатии.

Николь снова ударилась в слезы.

– Я знаю, это ужасно! – рыдала она. – Я взяла твою краску, а она не сработала. Наверно, я слишком долго ее держала.

В субботу вечером пришла подруга матери Чарлен с металли­ческим ящиком, в котором лежали тюбики с краской и ножницы. Слава богу, она не стала поджимать губы и качать головой, как сделала бабушка. Пока Рини что-то бормотала об опасности ок­раски волос, Чарлен осматривала голову Николь.

– В домашних условиях экспериментировать с краской, у ко­торой кончился срок хранения, категорически запрещено, – на­конец сказала она. – Такие волосы, как у тебя, осветлить очень трудно.

– Но мама всегда светлила волосы сама! – воскликнула Николь.

– Между твоими азиатскими волосами и волосами твоей ма­тери огромная разница. Ну что же, ничего не поделаешь, придет­ся их остричь. Потом я попробую что-нибудь сделать с их цветом. Знаешь, если бы такое сотворили в парикмахерской, ты получила бы компенсацию, которой хватило бы до конца жизни.

Николь жалобно заморгала. То, что она изуродовала себя соб­ственными руками, было еще обиднее.

– Стригите, – сквозь зубы сказала она. – В конце концов, куплю себе шляпу.

– Шляпа не поможет, – фыркнула Рини. – Тебе понадобится парик!

10

Наступил долгожданный понедельник, когда дети должны были пойти в ясли «Ханнибанникинс». Хотя накануне Милли не могла уснуть от радостного возбуждения, утром она заявила, что не хочет ни в какие ясли, и устроила скандал. Она упрямо топала маленькой ножкой в розовом носке и не давала Хоуп надеть на нее красные брюки.

– Не хочу! – вопила Милли во всю мочь и махала руками, как ветряная мельница.

Тоби, привыкший к таким сценам, стоял в углу спальни, сосал палец и с интересом следил за происходящим.

– Милли, как тебе не стыдно! – рявкнула Хоуп.

Она знала, что сердиться на малышей не следует, но слишком устала, чтобы прислушиваться к голосу рассудка. Все книги о воспитании детей рекомендовали не реагировать на поведение Милли и продемонстрировать, что ее попытки привлечь к себе внимание тщетны. Однако это было легче сказать, чем сделать. Попробовали бы эти советчики оказаться с заходящимся криком ребенком в супермаркете!

Когда Милли еще раз топнула ногой, Хоуп сдалась. В конце концов, это всего лишь ясли. Ясли, о которых она мечтала весь предыдущий месяц, надеясь получить глоток свободы. Ничего страшного не случится, если они пропустят этот первый долго­жданный день.

Хоуп опустилась на кровать Милли и посмотрела на запущенный сад. Кусты куманики были покрыты инеем, и только январ­ский мороз мешал им заполонить весь мир. Все-таки с садом нужно было что-то делать. Скоро цыплятам предстояло выйти на улицу, а в таких густых зарослях они сразу же потерялись бы.

Внезапно Хоуп увидела, что в саду двигается что-то маленькое и коричневое. Может быть, кролик? Или симпатичный малень­кий ежик, которого можно принести в дом и напоить молочком? Хоуп прищурилась и разглядела жирное, лоснящееся тело, длин­ный хвост и хитрые глазки грызуна. Крыса!

– Ай! – в ужасе взвизгнула Хоуп. Крысы в саду! Жуткие, от­вратительные твари, которые будут по ночам пробираться в дом и набрасываться на них!

У Милли, испуганной ее криком, задрожали губы.

– Мамочка, я больше не буду, – со слезами на глазах выдави­ла она.

Все трое крепко обнялись, и Хоуп поверх голов детей со стра­хом уставилась на заснеженный уголок сада. Может быть, это только разведчица? Может быть, крыса по ошибке забрела в сад Паркеров и сейчас уйдет? А если нет, то как вообще избавляются от крыс?

Хоуп позвонила Мэтту, но ей сказали, что муж ушел на про­гулку.

Хоуп нахмурилась еще сильнее. Было всего половина десято­го. Какого черта он разгуливает, если должен работать? Если Мэтт так проводит время в своем проклятом Центре, ничего уди­вительного, что он отделывается междометиями, когда его спра­шивают, как продвигается роман века!

– Мамочка, мы пойдем в «Банни»? – как ни в чем не бывало спросила Милли. Она сама надела брюки, но, поскольку застеж­ки ей еще не давались, девочка засунула бретельки в воротник свитера с анютиными глазками.

– Сейчас, милая, – ответила Хоуп, застегнула штанишки и поцеловала дочку.

Директором «Ханнибанникинс» была любезная немка по име­ни Гизелла. Эта женщина могла бы сыграть фею-крестную в эк­ранизации «Золушки». У нее были золотые волосы, добрые глаза и такое дружелюбное лицо, что Хоуп позавидовала детям. Она и сама с удовольствием проводила бы здесь время.

Гизелла ничуть не рассердилась на Хоуп за опоздание.

– Вы совершенно правильно сделали, что не стали заставлять девочку, – на безупречном английском сказала она. – Первые дни могут быть трудными. Пусть Милли и Тоби немного освоят­ся, а тем временем мы с вами выпьем чаю.

Хоуп уехала только через час, уверенная, что в «Ханнибанни-кинс» детям будет хорошо. Пока что они должны были ходить туда только два раза в неделю, по понедельникам и четвергам, но Хоуп договорилась, что, если она найдет себе работу на непол­ный день, это можно будет делать и чаще.

– Сама не знаю, чего бы я хотела, – сказала Хоуп Гизелле. – Я всю жизнь работала в банке, но в деревне банка нет…

– Летом работу найти легче, – ответила Гизелла. – В турист­ский сезон появляется много мест, но сейчас с этим трудно. И все же попытка не пытка. А насчет крыс не волнуйтесь. В деревне всегда полно мелких грызунов. Скажите спасибо, что это не кто-нибудь другой!

Вернувшись домой, Хоуп сразу же позвонила Мэри-Кейт.

– Ну что, дети освоились в яслях? – спросила та.

– Да, но это не главное! – простонала Хоуп. – У нас завелись крысы! Говорят, чтобы от них избавиться, нужно расчистить сад. Вы не знаете, кто бы мог взяться за это? Но беда в том, что я не могу заплатить ему больше пятидесяти пенсов.

Она почувствовала, что Мэри-Кейт улыбнулась.

– Не думаю, что этого хватит.

– Я пойду на все! – воскликнула Хоуп. – Ненавижу крыс!

– Я знаю одного человека, у которого есть мини-трактор. С его помощью можно быстро расчистить что угодно. Но он потребует платы. А когда вы его увидите, то призадумаетесь, готовы ли на все, чтобы добиться своей цели.

Впервые за утро Хоуп рассмеялась.

– Я имела в виду, что могла бы помочь ему навести порядок в финансовых делах или посоветовать, где лучше обменять долла­ры на евро. Ни на что другое я не гожусь.

– Ладно, что-нибудь придумаем, – утешила ее Мэри-Кейт. – Мне пора. Рецептов накопилось выше головы. Похоже, что боле­ет весь Редлайон. Поговорим позже.

Когда телефон зазвонил через пятнадцать минут, Хоуп удиви­лась.

– Знаете, мне в голову пришла хорошая мысль, – сказала Мэ­ри-Кейт. – Я только что говорила с тем человеком, у которого есть мини-трактор. Его зовут Эрвин. Делопроизводством у него занимается жена. Так вот, он только что приходил за лекарством для нее. Помоги ей бог, она не на шутку разболелась и не сможет работать по крайней мере месяц. Эрвин говорит, что пропадает без нее. Я сказала ему о вас. Как вы смотрите на то, чтобы ее заме­нить?

Хоуп опешила.

– Я… я… – заикаясь, выдавила она. – Я никогда не занима­лась делопроизводством…

– Ничего, на месяц вас хватит. Поработаете, пока ей не станет лучше, а он вам заплатит и, может быть, бесплатно расчистит сад. Я сказала ему, что вы сможете приходить два раза в неделю, пока дети в яслях.

Когда Эрвин позвонил Хоуп, он говорил любезно, но лако­нично.

– Это всего на месяц, – сказал он. – Жена скоро поправится.

– Меня это вполне устраивает, – ответила Хоуп. – Я приду в четверг.

В половине седьмого Хоуп чувствовала себя так, словно пере­жила ураган: дети пошли в ясли, в саду завелись крысы, а она сама устроилась на работу! Мэтт ушел в девять часов утра, но ка­залось, что с тех пор прошла целая вечность. Ей не терпелось рас­сказать мужу о случившемся.

Дети вернулись из «Ханнибанникинс» уставшие, и Милли ус­нула прямо на диване. Хоуп перенесла ее в кроватку, уложила То­би и спустилась на кухню. На плите шипела сковородка с сочной свининой, в воздухе стоял аппетитный запах. Чтобы отметить по­ступление на работу, Хоуп достала из холодильника бутылку ви­на. Им с Мэттом предстоял спокойный вечер вдвоем. «Он будет гордиться мной, – с улыбкой думала Хоуп. – В последнее время он тревожился из-за денег, а теперь за ясли можно будет платить из моего жалованья». Большинство людей решило бы, что только сумасшедший будет работать ради того, чтобы платить за ясли, но ей было необходимо хотя бы два раза в неделю бывать на лю­дях. И хотя на большое жалованье она не рассчитывала, но если Эрвин бесплатно расчистит сад, одно это будет большим облег­чением.

Скрип тормозов возвестил о прибытии Мэтта. Но сегодня его подвез не Сиаран Хедли-Райан, а Финула, которая без приглаше­ния зашла в дом.

– Решила на минутку заглянуть и поздороваться, – весело сказала она, опускаясь в самое удобное кресло с таким видом, словно собралась провести в нем весь вечер.

Как обычно, на ней было что-то просторное и цветастое, а по­верх – огромный красный вязаный кардиган. Это уже был стиль барахолки, не имевший ничего общего с богемным.

Мэтт небрежно чмокнул жену в щеку и устало опустился на диван. Потертые джинсы и серый свитер, а также отросшая за день щетина делали его похожим на отставную рок-звезду, а не на начинающего писателя.

– Финула, выпьете что-нибудь? – негромко спросил он. Хоуп поняла, что настроение у него неважное.

– Ну разве что один бокал… – с деланной неохотой ответила Финула и бросила на Мэтта кокетливый взгляд.

– Хоуп, я тоже выпью вина, – добавил Мэтт.

Глаза Хоуп сузились. Видимо, на сегодняшний вечер ей отве­дена роль горничной.

Заботливо охлажденной бутылки белого надолго не хватило, и Мэтт открыл красное. Вино заставило его слегка оживиться, но не улучшило настроения. Он был напряжен, как натянутая стру­на, длинные пальцы барабанили по ручке дивана. Казалось, Мэт­та что-то гнетет и он поддерживает беседу только из вежливости. Но Финула ничего не замечала. Держа в руке бокал, она наклони­лась к Мэтту так близко, чго едва не села к нему на колени, и стала рассказывать о каком-то художнике, которым она восхищалась еще десять лет назад и который теперь стал богатым и знамени­тым.

– Знаете, говорят, что у меня есть чутье на искусство, – ска­зала она, многозначительно взглянув на Мэтта, и сделала еще один глоток. – Можно стараться изо всех сил, но все без толку. Беда в том, что многие из нас вынуждены жить в культурном ва­кууме.

Хоуп поняла, что «культурный вакуум» – это она сама, а Фи­нула и Мэтт – непризнанные гении.

– Ох, что это я! – спохватилась Финула. – Мы не должны на­доедать Хоуп разговорами об искусстве. А как насчет литературы, дорогая? Вы что-нибудь читаете? – Она разговаривала с ней, как властная тетушка с не блещущей умом племянницей.

– «Энциклопедию домашнего хозяйства», – буркнула Хоуп. – Главу «Как избавиться от крыс».

Финула хрипло рассмеялась, а Мэтт удивленно посмотрел на жену.

– Крыс? – спросил он.

– Потом расскажу, – бросила Хоуп.

– А что вы думаете о работе Мэтта? – спросила Финула, кото­рую домашнее хозяйство не интересовало. – Меня лично идея его романа привела в восторг.

Теперь уже Хоуп подняла глаза на мужа. Она еще не видела ни строчки романа века, а Финула, судя по всему, видела…

– Финула, не заставляйте меня краснеть! – прервал ее Мэтт. – Я никому не показывал то, что у меня получается.

– Несносный! – Финула засмеялась и кокетливо шлепнула его по руке. – Но, судя по тому, что вы рассказывали нам с Сиараном, это должно быть нечто поразительное. Я не сомневаюсь, что при вашем таланте роман будет чудесный. Держу пари, вы гордитесь мужем, – снова обратилась она к Хоуп.

– Очень, – сквозь зубы ответила та.

Финула ушла лишь тогда, когда опустела вторая бутылка.

– Чтоб тебе врезаться в забор! – пробормотала про себя Хоуп, обнаружив, что свинина безнадежно подгорела. Она всегда подо­зревала, что Финула – скучная и претенциозная дура, но сегодня убедилась в этом окончательно.

Мэтт помахал Финуле рукой, вернулся на диван, положил длинные ноги на кофейный столик и уставился в пространство.

– Ну надо же, моя любимая сковородка сгорела! – с досадой воскликнула Хоуп. – И все из-за твоей подружки. «Вы что-нибудь читаете?» – передразнила она Финулу. – Спросила бы лучше: «Ты окончательно превратилась в тупую домохозяйку или еще сохранила немного мозгов?»

Сковородка с грохотом опустилась на кухонный стол.

– Ты разбудишь детей, – предупредил Мэтт.

Это было последней каплей. В глазах Хоуп вспыхнула злоба.

– Если они проснутся, то по крайней мере получат возмож­ность поговорить с отцом! Ради разнообразия. Кстати говоря, се­годня у них был очень трудный, но интересный день. Однако у тебя не нашлось времени, чтобы поговорить с ними. И со мной тоже. Конечно, тебе не до того! Когда здесь сидит интеллектуалка Финула, тебе нет дела до своей глупой жены. Куда интереснее слушать сплетни о соседях, позволять ей разговаривать со мной свысока и портить ужин!

– Она пришла сама! Я ее не приглашал! – прошипел Мэтт.

Хоуп видела, что приближается гроза, что муж сдерживается из последних сил и вот-вот взорвется, но остановиться уже не могла. Долго копившаяся ненависть к Финуле вырвалась наружу.

– Можно подумать, ты пытался ее остановить. Эта корова от тебя без ума, а меня от этого тошнит!

– Слава богу, хоть что-то способно вызвать у тебя реакцию! – наконец не выдержал Мэтт. – А то последний месяц я думал, что живу с роботом. Интереснее было разговаривать с «ноутбуком», чем с тобой!

– Выходит, это моя вина? – воскликнула уязвленная Хоуп. – Ты разговариваешь со своим «ноутбуком» куда больше, чем со мной! Ты не ударяешь палец о палец, чтобы помочь мне с деть­ми! – крикнула она. – Ты притащил нас в это болото и бросил, а я должна везти на себе весь дом, как примерная жена! А когда ты приходишь домой, то готов откусить мне голову, если я спраши­ваю, как прошел день!

– Прекрати!

Они уставились друг на друга поверх сгоревшей сковородки. Хоуп еще никогда не видела Мэтта в таком гневе. Губы мужа бы­ли плотно сжаты; казалось, он боялся сказать то, о чем впослед­ствии придется жалеть. И тут бурлящая в ней злоба куда-то ис­чезла. Вытекла из нее струйкой пара. Хоуп не умела сердиться подолгу. Точнее, боялась. Господи, что она наделала?! Она обидела его, причинила ему боль, и теперь он уйдет! Внезапно Хоуп вспом­нила, как боялась, что у Мэтта роман и что он бросит ее. Она по­няла, что должна попросить прощения.

Хоуп взяла Мэтта за руку и сказала, что жалеет о своих словах. Но на сей раз это не помогло.

– Нет, это я прошу прощения за то, что притащил тебя в это болото! – отчеканил Мэтт. – Если ты хочешь уехать, я не стану тебя удерживать. Можешь пока пожить у Сэм. Я хотел от тебя только одного – моральной поддержки, которая помогла бы мне осуществить мою заветную мечту. – Он бросил на Хоуп мрачный взгляд. – Мы поговорим об этом завтра. Думаю, наших денег хватит на авиабилеты для тебя и детей.

Хоуп ахнула, прижав ладонь ко рту.

– Меня можешь не ждать, – холодно сказал Мэтт. Он снял с вешалки просторную кожаную куртку, надел ее и вышел, хлоп­нув дверью.

Хоуп закусила губу, из всех сил стараясь не заплакать, но из глаз уже хлынули слезы, и ничто не могло их остановить. Неуже­ли Мэтт действительно хочет отправить ее и детей обратно в Лон­дон? Нет, это невозможно! Что же она натворила?! Взяла и разру­шила свое счастье собственными руками…

Как обычно, во «Вдове Мэгуайр» было полно народа – и мест­ных, и туристов. Люди, жившие в роскошном отеле, иногда при­езжали сюда, чтобы понять, что такое настоящая ирландская пив­ная, и забывали вернуться. Отелю приходилось каждый вечер присылать мини-автобус за своими подгулявшими обитателями.

Мэтт сидел у стойки, не замечая, что молоденькая барменша вовсю пытается кокетничать с ним. Впрочем, он ничего вокруг не замечал, уставившись на свой стакан с густой янтарной жидкос­тью.

Какой дьявол вселился в Хоуп? Да, он пребывал в дурном на­строении, однако у нее не было никакой причины набрасываться на него. Все дело в том, что она терпеть не может Финулу. Но почему? Финула была совершенно безобидной, а то, что она флир­товала с ним, в последнее время проливало бальзам на его изра­ненную душу. По крайней мере, она верила в его талант. В отли­чие от всех остальных…

Вокруг гремела народная музыка, пивная была набита битком, но Мэтт не обращал на это внимания и задумчиво пил виски. Он понял то, чего не понимал раньше. В агентстве Джадда кипела жизнь. Когда он в поте лица разрабатывал план рекламной кам­пании, рядом всегда были люди, готовые посочувствовать, по­мочь, а вечером выпить с ним пару бутылок хорошего вина и вы­слушать жалобы на недовольного клиента. А когда он заканчивал кампанию, всегда находились люди, говорившие, что он совер­шил чудо. Мэтт тосковал и по тому, и по другому. Сидеть целыми днями и записывать свои мысли теоретически очень приятно, но на практике это означает жуткое одиночество. Он отчаянно тос­ковал по шуму офиса, по жарким спорам, по шуткам, понятным только посвященным…

Разве он мог сказать Хоуп, что все идет не так, как было заду­мано? Не мог. Потому что как только он это скажет, Хоуп пой­мет, что он напрасно увез их из Бата. С романом века ничего не получалось. Мэтт злился на себя и нуждался в поддержке Хоуп. Но жена не понимала этого. Неужели Хоуп слепая? Неужели она не видит, что с ним творится?

Мэтт грустно улыбнулся барменше и заказал еще одну пор­цию. Ему хотелось напиться. Напиться до чертиков.

Хоуп знобило, но она сомневалась, что в этом виноват мороз. В последние дни она научилась предсказывать погоду: накануне похолодания небо становилось ясным, и на нем можно было раз­глядеть каждую звезду. Раньше она не обращала внимания ни на погоду, ни на небо. Когда в Бате бывало холодно, она просто по­ворачивала ручку регулятора тепла, а ночью вообще не смотрела в окно. Но в коттедже «Кроншнеп» подача тепла не регулирова­лась. И если ожидался мороз, приходилось класть в плиту по­больше дров, чтобы ночью в доме было тепло.

Однако сегодня холод был вряд ли связан с погодой. Казалось, он шел изнутри. Она мерзла уже несколько часов – с тех пор, как Мэтт вихрем умчался в ночь.

Хоуп села у плиты, поставила ноги на ее край, пытаясь со­греться, и стала ждать Мэтта. Наступила и прошла полночь, а она знала, что пивная закрывается в половине двенадцатого. Но Мэтт не вернулся. В час Хоуп всюду выключила свет, оставив лишь лампочку над входной дверью, и пошла спать. С трудом добравшись до спальни, она медленно разделась и забралась в вы­сокую кровать. Простыни были холодными как лед. Ноги замер­зли, но она не стала надевать белые пушистые носки. Мэтт нена­видел эти носки, хотя без них ее ноги превращались в куски льда. Хоуп хотела сделать ему что-то приятное, хотела помириться. Когда Мэтт придет домой, она попросит прощения и признает свою вину. Она кричала, вела себя ужасно…

Слезы капали на подушку, которую она прижимала к себе так, словно это было теплое тело Мэтта. Светящиеся стрелки часов показали сначала два, затем три, и лишь потом она забылась тре­вожным сном.

Будильник зазвучал в половине восьмого – в это время обыч­но вставал Мэтт. Хоуп подняла голову и с ужасом поняла, что ря­дом никого нет. И не было.

Обычно Хоуп еще десять-пятнадцать минут нежилась в посте­ли, пока к ней не приходили Тоби и Милли, но сегодня их голоса доносились снизу. Судя пр стуку ложек о миски, они пытались самостоятельно позавтракать. Хоуп накинула закапанный вос­ком халат и потащилась вниз, предвкушая катастрофу: самостоя­тельный завтрак ничем другим кончиться не мог.

У плиты стоял Мэтт. Он взбивал яйца и выглядел так, словно не спал всю ночь. Дети смирно сидели за столом с кружками мо­лока.

При виде мужа у Хоуп гулко забилось сердце. Он даже не по­звонил! Она умирала от беспокойства, думала, что он свалился в кювет или где-то лежит в луже крови. А он был здесь, плевать хо­тел на ее мучения и спокойно готовил детям завтрак, словно де­лал это каждое утро.

Хоуп молча подошла к электрическому чайнику и включила его.

– Мамочка, папа жарит французский тост! – радостно объ­явила Милли.

– Пусть не забудет убрать за собой, – буркнула Хоуп.

Мэтт смерил ее тяжелым взглядом, но она не обратила на это внимания, налила чашку растворимого кофе и молча ушла в спаль­ню. Пусть Мэтт ради разнообразия присмотрит за детьми, а она ляжет и почитает.

Но этот план, который раньше казался ей таким привлекатель­ным, потому что ни разу не воплощался в жизнь, тут же дал осеч­ку. Вместо того чтобы читать детектив, Хоуп злилась, прислуши­валась к каждому слову, сказанному на кухне, и ломала себе голову, где он провел ночь. Но спрашивать об этом не следовало. Пусть сам скажет, а если не скажет, она спрашивать не будет. Ни за что!

Холодная война продолжалась целую неделю. Мэтт уходил из дома еще до того, как Хоуп начинала одевать детей. Вечером он вежливо спрашивал, как вели себя дети. Словно они были слу­чайными знакомыми, встретившимися на улице. Когда Хоуп ска­зала мужу, что нашла работу, он только хмыкнул. Она по привы­чке готовила ужин, во время которого оба молчали и смотрели телевизор. В постели они лежали как статуи и касались друг друга лишь случайно, когда вытягивали ноги.

Финула сочла своим долгом сообщить Хоуп, с каким удоволь­ствием она предоставила ночлег «дорогому Мэтту» в ночь после ссоры.

– С артистическими натурами очень трудно жить, – сказала она, сгорая от желания побольше узнать о взаимоотношениях Пар­керов.

Хоуп ничего не оставалось, как согласиться с этим утвержде­нием.

«Мужчины умеют воевать, – с грустью поняла Хоуп в среду днем, чистя морковку к обеду. – Они терпеливее женщин».

Ей очень хотелось закончить битву, но впервые в жизни Хоуп сопротивлялась желанию броситься к мужу, попросить проще­ния и зажить по-прежнему. В конце концов, на этот раз был не прав именно он. Она просила прощения всю жизнь и наконец поняла, что это было ошибкой. Ее следовало исправить.

Но хотя во всем был виноват Мэтт, он держался так, словно за что-то злился на нее.

В четверг Хоуп молча проводила Мэтта в Центр творчества, а потом отвезла детей в «Ханнибанникинс». То, с какой радостью они бросились к Гизелле, свидетельствовало, что холодная война дала свои плоды. Впрочем, по-другому и не могло быть. Как бы она ни пыталась вести себя нормально в присутствии детей, в коттедже царила настоящая Сибирь. Этому следовало положить конец. «Сегодня же вечером!» – решила Хоуп. Просить проще­ния она не будет, но они поговорят откровенно и все уладят. Слег­ка воспрянув духом, Хоуп поехала на новую работу.

Машинно-тракторная станция Эрвина Дональда была распо­ложена в шестнадцати милях от Редлайона, на дороге в Киллар-ни. Офис оказался холодным железобетонным сараем, пристро­енным к огромным ангарам с железными дверьми.

– Нам нужен человек, который сидел бы здесь, пока не попра­вится Мойра, – сказал Эрвин, гигант лет пятидесяти с копной рыжих волос и россыпью веснушек на лице. – На самом деле нужно только отвечать на телефонные звонки, и все. В феврале у нас машины обычно простаивают. До своей болезни жена хотела подготовить кое-какие данные для сборщика налогов, – добавил он, включая в офисе свет.

В крошечном помещении было холоднее, чем снаружи. Ниче­го удивительного, что бедная Мойра заболела. Удивительно дру­гое – что она до сих пор не умерла от двусторонней пневмонии. Дрожавшая Хоуп обвела взглядом унылые белые стены, стальные каталожные шкафы, старый линолеум на полу и от души понаде­ялась, что за одним из двух обшарпанных деревянных столов скрывается обогреватель.

– В доме есть параллельный аппарат, поэтому мы давно здесь не были, – извиняющимся тоном сказал Эрвин, как будто впер­вые заметил, насколько неказист его офис. – Тут есть чайник и пакетики. Туалет дальше по коридору.

Эрвин вытащил из-под стола древний обогреватель и включил его. Хоуп ждала короткого замыкания, но через несколько се­кунд прибор начал гнать теплый и затхлый воздух. Эрвин объяс­нил, что именно отвечать на звонки, и ушел, а Хоуп села за стол, решив, что пальто снимать не стоит.

Хоуп выпила две чашки чая, но телефон ни разу не позвонил, и она смертельно заскучала. Неужели следовало отдавать детей в ясли ради того, чтобы два утра в неделю сидеть в ледяном кабине­те и смотреть на молчащий телефон? Тут не было даже радио. Она посмотрела на часы. Прошел час. Осталось еще два. Ей захо­телось позвонить Мэри-Кейт и спросить, действительно ли Эрвину была нужна помощь или аптекарша силой заставила его взять ее на работу, но это была явная паранойя.

Поскольку от чая ее уже тошнило, а согреться хотелось, Хоуп поднялась и начала открывать каталожные шкафы. Эрвин про­сил ее только отвечать на звонки, но она была обязана как-то от­рабатывать жалованье, если не хотела сойти с ума от скуки. Все документы были свалены в кучу, она начала понимать, почему Мойра предпочла болезнь возне с заполнением налоговой декла­рации. Хоуп улыбнулась. Наконец-то у нее появилась цель! Она засучила рукава, села и стала сортировать документы.

К половине первого Хоуп ответила на четыре телефонных звонка и навела порядок в одном ящике. В этой работе было что-то успокаивающее, она так увлеклась, что и думать забыла о ссо­ре с Мэттом. Листки бумаги не смотрели на нее с укором и не за­ставляли ощущать чувство вины. Просто лежали и ждали, когда им найдут подходящее место.

Она оставила Эрвину записку с изложением содержания теле­фонных разговоров, добавила, что слегка навела здесь порядок, выключила обогреватель и ушла, ощущая странное удовлетворение.

Дети вернулись домой уставшие и тихо играли, не обижая друг друга. Воспользовавшись этим, Хоуп быстро поднялась наверх и проверила электронную почту. Она привыкла делать это каждый день на случай, если Сэм или кому-нибудь другому захочется связаться с ней. Покидая Бат, она обещала поддерживать контакт с подругами и действительно получила от них несколько сообще­ний. Ее поздравляли с Рождеством, желали здоровья и спрашивали, как дела.

Обнаружив послание от Бетси, Хоуп жадно накинулась на него.

«Как ты поживаешь в глуши Керри, дорогая моя ? – писала Бет­си. – Господи, как же, должно быть, приятно перестать участво­вать в наших крысиных гонках! Извини, что давно не писала, – после Рождества была страшно занята. Дэн готовит кампанию по рек­ламе пива и сводит меня с ума. Ты ведь знаешь, какими бывают они с Мэттом в такое время. Настоящий кошмар. Дэн говорит, что забыл, что такое семейный обед, поскольку то он, то я работаем допоздна.

В следующую субботу нам предстоит получать премию «Био­ник», и мне нужно съездить в Лондон, чтобы приобрести что-нибудь новенькое. Если я не явлюсь туда в наряде от Хлои или кого-нибудь похлеще, на мне поставят крест. Помнишь, как в прошлом году Эри­ка напялила на себя старое платье из розового бархата, выглядев­шее так, словно его сшила ее бабушка? Дэн ужасно огорчится, если я не сумею блеснуть, но у меня совершенно нет на это времени.

Как я завидую тому, что ты можешь возиться с детьми и не об­ращать внимания на все эти церемонии вручения премий, не думать о нянях, яслях и о том, хорошо ли ты накрасила глаза утром. Какое счастье! Ты уже познакомилась с другими мамашами ? Надеюсь, у тебя появились новые подруги. Утренние встречи за чашкой кофе все еще популярны у неработающих женщин ? Я подумываю напи­сать об этом статью. Рсскажи, как ты поживаешь и собираетесь ли вы с Мэттом в ближайшее время вернуться в лоно цивилизации.

Чао. Бетси».

Хоуп сердито уставилась на экран. «Вернуться в лоно цивилизации»? Какого черта? Неужели Бетси думает, что они попали в Конго четырехвековой давности? Впрочем, остальное не лучше. «Познакомилась с другими мамашами» и «завидую тому, что ты можешь возиться с детьми»… Очевидно, Бетси считает, что она превратилась в зомби и не интересуется ничем, кроме размораживания холодильника. Бетси отправляла своих детей в ясли, когда им исполнялся год, и явно считала, что каждая женщина, поступающая по-другому, либо дура, либо сумасшедшая. Либо то и другое вместе.

Хоуп так рассердилась, что после возвращения Мэтта забыла о холодной войне и начала жаловаться ему на Бетси.

– Да что она о себе воображает?! – кипятилась Хоуп, накла­дывая свинину на тарелки. – Как будто мы живем в джунглях и бегаем в травяных юбках, а вокруг дикари стучат в барабаны! И еще смеет намекать, что каждая женщина, которая сидит дома с деть­ми, полная дура!

– Не может быть, – примирительно сказал Мэтт, довольный тем, что Хоуп наконец заговорила. Она сделала первый шаг; те­перь он мог проявить великодушие и ответить. Он все еще не мог поверить, что жена смогла промолчать целую неделю. Раньше Хоуп начинала просить прощения через несколько минут после ссоры. – Дай-ка я сам взгляну.

Спустя несколько минут Мэтт вернулся.

– Она просто идиотка, – пробормотал он.

– Я же говорила! – с жаром воскликнула Хоуп.

Но расстроили Мэтта вовсе не намеки на то, что теперь они живут в дыре. Нет, причиной тому было короткое упоминание, что Дэн делает рекламу пива, и о вручении премии в области рек­ламного бизнеса. Мэтту отчаянно хотелось вернуться обратно. Сила этого желания ошеломила его самого. Он мечтал оказаться на церемонии, где все напивались в стельку и делали вид, что то­же претендовали на награду, хотя на самом деле у них не было на это ни малейшего шанса. Мечтал принять участие в «мозговой атаке», когда идеи возникали у него так же быстро, как цунами после землетрясения на дне моря, мечтал о сборище лучших умов за одним столом, оттачивающих идеи до тех пор, пока они не ста­нут острыми как бритва…

Хоуп подошла к мужу и взяла его за руку. Она поняла, что раз­била лед отчуждения, хотя поклялась себе этого не делать. Ну и ладно, все равно у нее было право гордиться собой: она впервые продержалась так долго.

– Я рада, что мы больше не участвуем в этих крысиных гон­ках, – солгала она. – Здесь лучше, правда?

– Да, – солгал в ответ Мэтт и обнял ее. – Намного лучше.

11

Утром в понедельник Николь пришла на работу с коротко ост­риженными волосами цвета сверкающей меди. Прическа эта ей необычайно шла – подчеркивала идеальную форму головы и вы­сокие скулы. Николь ничем не напоминала девушку, которая ушла из офиса в пятницу. Та девушка была красивой, а эта – ослепительной. На нее оборачивались, и не последнюю роль в этом играла прическа.

– Мать честная! – ахнула регистраторша, когда Николь в узких черных брюках, высоких ботинках и джинсовой облегаю­щей куртке проходила мимо нее. – Что случилось с твоими воло­сами?

– Я давно хотела сменить имидж, – величественно промол­вила Николь. Они с Шарон пришли к выводу, что такой ответ бу­дет лучшим. Нельзя же признаться, что причиной этого был не­счастный случай…

– Николь, что с твоими волосами? – ахал каждый, кто встре­чался ей по дороге.

– Красота! – вздыхали девушки, сидевшие рядом с ней в от­деле претензий.

– Если бы мне хватило смелости сделать то же самое… – ска­зала хорошенькая индианка Ширин, у которой тоже были длин­ные черные волосы. – Но если я выкрашусь, отец меня убьет.

Николь печально улыбнулась.

– Вот оно, единственное преимущество безотцовщины, – пошутила она.

– Синклер! – прошипела Шарон, заметив приближавшуюся к ним инспекторшу.

Девушки тут же брызнули в разные стороны, как мыши от ко­та, и уселись на свои места. Но им бояться было нечего. Целью мисс Синклер была Николь.

– Ваша прическа! – с отвращением сказала инспекторша.

– Да, – одними губами улыбнулась Николь. – Я сделала при­ческу. А что, вам не нравится цвет? Но ведь многие люди красят волосы. Или девушкам индийского происхождения это запреще­но?

Она испытала удовлетворение, когда мисс Синклер инстинк­тивно отпрянула. Николь знала, что эта старая сука терпеть ее не может и мечтает уволить под любым предлогом. Но обвинение в расизме должно было сбить с нее спесь.

У мисс Синклер раздулись ноздри.

– Не говорите глупостей! Я просто обратила внимание на ваши волосы, вот и все. Но приходить на работу в джинсовой куртке нельзя. Вы знаете правила «Копперплейт»: никакой джинсовки!

Николь молча стащила с себя куртку, под которой обнаружи­лась белая майка, тонкая ткань которой обтягивала не прикры­тую лифчиком высокую грудь с напрягшимися сосками.

Глаза мисс Синклер полезли на лоб, что вызвало у Николь улыбку. Правил, запрещавших приходить на работу без лифчи­ков, не существовало.

Когда инспекторша пулей взлетела на свой насест, чтобы от­равить жизнь кому-то другому, Николь позвонила Шарон.

– Черт бы побрал эту корову! – прошипела она. – Чем рань­ше я уйду отсюда, тем лучше. Потому что в один прекрасный день я ее убью и сяду в тюрьму!

– Успокойся, – посоветовала ей подруга. – Когда ты ста­нешь звездой вокала, то сможешь говорить о ней гадости всем и каждому, а она ничего не сможет сделать.

– Держи карман шире, – мрачно ответила Николь. – Скорее рак на горе свистнет, чем я стану звездой вокала.

– Тебе не следовало упоминать об индийском происхожде­нии, – осуждающе сказала Ширин, когда час спустя они встре­тились в женском туалете. – Мой отец говорит, что нельзя требо­вать к себе особого отношения на том основании, что мы отно­симся к другой расе.

– Ширин, твой отец настоящий старый зануда. Хотя во мне пятьдесят процентов индийской крови, но я жительница запад­ного Лондона в третьем поколении, – беспечно напомнила Ни­коль. – Я никогда не видела своего отца. И единственная индий­ская вещь в моем доме – это жемчуга моей ирландской бабушки.

День был длинный и утомительный. К половине четвертого Николь заскучала и поняла, что по горло сыта «Копперплейтом». «А виноват в этом Дариус Гуд!» – сердито подумала она. Если бы он не появился и не внушил ей ложные надежды на карьеру певи­цы, она продолжала бы работать здесь, шутить с Шарон и девоч­ками, строить каверзы Синклер, не задумываться о жизни и с не­терпением ждать прихода пятницы. Но она увидела отблеск дру­гой жизни и затосковала по ней. Она не собиралась торчать в этом офисе до самой смерти.

Было без десяти пять, когда в ее рюкзачке зазвонил мобиль­ник.

– Где эта зараза? – прошипела Николь, разыскивая взглядом рюкзак. – Да! – бросила она, нажав на кнопку.

– Привет, Николь. Это Дариус Гуд из «Титус Рекорде». Николь выпрямилась. Плевать ей на Синклер!

– Что вы хотели мне сообщить? – небрежно спросила она. Дариус не мог скрыть волнения.

– Не могли бы вы приехать завтра и встретиться с моим бос­сом? Я знаю, вам пришлось долго ждать, но Сэм Смит была очень занята. Кстати говоря, ей тоже понравился ваш голос.

– Правда? – расцвела Николь. – Во сколько?

– Может быть, к десяти?

– Годится. А вы там тоже будете?

– Можете не сомневаться. Ведь вы моя, – сказал Дариус и сразу спохватился: – То есть… я открыл вас, нашел… ну, вы по­нимаете, что я имею в виду.

– Понимаю, – хрипловато ответила Николь. – Буду ждать с нетерпением.

Она дала отбой и победно улыбнулась Шарон.

Николь расстегнула три верхние пуговицы темно-красного платья в обтяжку, купленного накануне в «Некст». К нему при­шлось купить дорогие кожаные ботинки до колена. «Но для этого и существуют кредитные карточки», – думала она, пока продав­щица смотрела на бирку с ценой.

Шарон пошла на неслыханную жертву и принесла сумочку от Прада, любимую игрушку своей старшей сестры. Вечером сумку нужно было вернуть на место, иначе Тина ее убила бы.

– Ты выглядишь на миллион долларов, – завистливо вздох­нула Шарон, увидев подругу в полных доспехах.

Сейчас Николь сидела в вестибюле «Титуса», представлявшем собой просторное помещение с затемненными стеклами, и пыта­лась без священного трепета смотреть на модно одетых людей, сновавших взад-вперед и громко разговаривавших по мобильни­кам или друг с другом. Мимо прошла роскошная женщина с пла­тиновыми волосами, одетая в потертые кожаные брюки от «Ди энд Джи». В руке она держала органайзер последней марки. Ни­коль хотела спросить регистраторшу, кто эта женщина и чем она занимается, но тут появился Дариус, а ей не хотелось выглядеть в его глазах деревенщиной.

– Привет, – спокойно сказала она, как будто привыкла сидеть в приемных звукозаписывающих компаний и ждать, что ей пред­ложат контракт.

– Привет, – ответил Дариус.

Николь окинула его взглядом. Дариус выглядел еще лучше, чем в прошлый раз. Его светлые волосы были модно подстриже­ны, он улыбался весело и дружелюбно, словно собирался отыс­кать в Гайд-парке солнечное местечко, лечь на травку рядом с Николь, пить вино и смотреть ей в глаза.

– Потрясающая прическа! – с восхищением сказал он. Польщенная Николь улыбнулась. Черта с» два Дариус когда-нибудь узнает историю этой прически!

Однако когда Дариус повез Николь на пятый этаж, уверен­ность девушки в себе поколебалась.

– Так много народу? – спросила она, мечтая закурить.

– Да. Все хотят познакомиться с вами. А потом, возможно, мы поговорим с Сэм наедине. Она строгая, но справедливая, так что не бойтесь. Ей очень нравится ваш голос.

– Вы это уже говорили, – напомнила Николь, пытаясь не сту­чать зубами. – Но что это значит? Что будет дальше?

– Это значит, что, если Сэм согласится, мы подпишем с вами контракт, после чего вы отправитесь в студию и поработаете с композиторами и звукорежиссерами. Если все пройдет хорошо, мы выпустим несколько синглов и будем надеяться на альбом.

– Дело в том, что у меня не так уж много песен, – сказала Ни­коль. – Я написала несколько штук, но они так себе. – Следова­ло быть честной. Ночью она составила список своих опусов и пришла к выводу, что все они никуда не годятся.

– Послушаем. Но если они не подойдут, не отчаивайтесь. Боль­шинство артистов не пишет музыку самостоятельно, – успокоил ее Дариус. – Все нормально. У вас есть голос, а это главное. – Он не стал добавлять, что «Эл-Джи-Би-Кей» имеет на Николь большие виды, потому что уже две молодые британские певицы, на которых компания делала ставку, потерпели фиаско. Студии требовалась свежая кровь. Если Николь не обманет надежд и бу­дет иметь успех, они сойдут с ума от радости. Впрочем, время по­кажет.

– Почему вы все время говорите «артисты»? Дариус пожал плечами:

– Так у нас называют певцов и музыкантов.

– Артисты… из погорелого театра, – пошутила Николь.

Но в большой, современно обставленной комнате, которая была в десять раз наряднее кабинета директора «Копперплейт», ей стало не до шуток. За длинным столом сидели еще более ши­карно одетые люди и внимательно смотрели на нее. Во главе сто­ла Николь увидела ту самую платиновую блондинку и ахнула, а затем сделала глубокий вдох. Это ее шанс! Ну что ж, сейчас она им покажет.

– Фантастика! – сказала Сэм Карен Сторин, когда Дариус с Николь вышли из комнаты. – Кроме всего прочего, она умная девочка и знает, чего хочет.

– И потрясающе хороша собой, – вздохнула Карен. – Она могла бы быть моделью. А поскольку она еще и одарена музы­кально, думаю, нам с ней предстоит долгий путь.

– Надеюсь, – с чувством ответила Сэм, – потому что мы ух­лопали уйму денег на «Денсити», но я чувствую, что с ними у нас долгого пути не получится. Чтобы компенсировать затраты на этих парней, нам нужен верный хит.

Кабинет Сэм Смит был очень похож на свою хозяйку: такой же безукоризненный, деловой и без всяких украшений. Здесь не было ни фотографий детей, ни горшков с растениями, ни акваре­лей; только кресла вокруг стола для совещаний, огромный пус­той письменный стол и платиновые синглы на стенах. «Этой Сэм палец в рот не клади», – решила Николь. Маленькая, стройная, в дорогом элегантном сером костюме, Сэм была очень привлека­тельной и дружелюбной, но сразу становилось ясно, что она видит вас насквозь. Это и нравилось Николь, и пугало одновременно.

– Ну, что вы об этом думаете? – спросила Сэм, когда все трое сели за стол.

– Честно говоря, я немного занервничала, когда услышала об учителях пения, хореографии и всем прочем…

– Это хорошо, что вы нервничаете, – к удивлению Николь, ответила Сэм. – Пение – дело серьезное. Вам придется оставить работу, заниматься с преподавателями пения, хореографами и звукорежиссерами, находить с ними общий язык, однако нет ни­каких гарантий, что из этого выйдет толк.

Николь заморгала.

– Вы получите аванс в счет будущего гонорара, но если ниче­го не получится, мы с вами распрощаемся. Это жесткий бизнес, Николь, и я не хочу, чтобы вы бросались в него с закрытыми гла­зами.

– Я не дура! – нахмурилась Николь.

– Я этого и не говорила, – спокойно ответила Сэм. – Вы кто угодно, только не дура. Но вы не представляете себе, сколько лю­дей считает, что им предназначено стать звездами, а когда это не получается, чувствует себя обманутыми. В выбранном вами жан­ре вероятность неудачи очень велика, об этом не следует забы­вать.

Николь слегка нахмурилась.

– Впрочем, унывать тоже не следует, – сказала Сэм. – Я очень верю в вас и в студию «Эл-Джи-Би-Кей». У нас здесь подобралась отличная команда, Николь, и если мы не справимся с этим, то никто другой и подавно не справится. Клянусь вам. Но к делу. Во-первых, вам понадобится администратор. Дариус, у вас есть кто-нибудь на примете?

Когда через полчаса Дариус с Николь спускались в лифте, де­вушка чувствовала себя так, словно побывала в центре тайфуна.

– Сэм вас не слишком напугала? – Дариус смотрел на Ни­коль с тревогой, решив, что та расстроилась.

Но кошачье личико Николь горело от возбуждения. – Нет, – ответила она, – все было замечательно. Теперь я окончательно решила взяться за это дело!

По дороге домой Сэм ощутила знакомую боль. Эта боль уси­ливалась, грызла ее внутренности и распространялась из середи­ны живота в поясницу. Уже в который раз приближение месяч­ных превращало ее жизнь в кошмар. Эти проклятые фиброиды просто убивали ее. До посещения консультанта оставалось около трех недель, и она уже не впервые думала о том, что следовало на­стоять на более скором приеме. Сэм знала о кризисе системы го­сударственного здравоохранения, но этот визит был частным, а ее медицинская страховка позволяла не стоять в очереди. Впро­чем, может быть, у нее нет ничего серьезного и она напрасно бес­покоится? А если она позвонит и потребует переменить дату, ее наверняка сочтут невротичкой. Секретарша гинеколога уверяла, что они и так сделали для нее все, что могли.

Добравшись до дома, Сэм решила наконец выяснить, что же с ней происходит, и включила компьютер. Она любила пользо­ваться Интернетом и умела отыскивать интересовавшую ее ин­формацию. Однако к медицинским файлам Сэм до сих пор не обращалась, и понадобилось несколько попыток, прежде чем она обнаружила сайт, посвященный здоровью женщин.

Остальное было делом техники. Довольно скоро Сэм нашла перечень симптомов, которые полностью совпадали с тем, что испытывала она сама. Боли, тошнота, проблемы с месячными… Все как у нее! Только эти признаки были характерны не для фиб­роидов. Эта болезнь называлась раком яичников. Чем больше Сэм читала, тем лучше понимала: когда женщина ощущает такие симптомы, болезнь уже прошла начальную стадию, и эта болезнь смертельна.

Сэм выключила компьютер, выдернула из розетки вилку моде­ма и долго смотрела на потемневший экран. Теперь она знала, что с ней случилось. Знала, почему постоянно ощущает боль и теряет в весе. Она умирает. Время убегает от нее. Она не может ждать три недели, помощь нужна ей немедленно! Впрочем, какая разница, если она все равно умрет?..

Как ни странно, она не плакала. И руки у нее не дрожали. Вместо этого Сэм раскачивалась в своем любимом кресле и дума­ла о том, что попусту растранжирила отпущенное ей время. Она не считала чудом то, что просыпалась каждое утро, никого не благодарила за собственное существование, бездумно пользова­лась им и продолжала жить, уверенная в том, что проснется за­втра. И послезавтра. И послепослезавтра.

Но теперь этому настал конец. Время было драгоценностью, а ее время утекало. Мысль была чудовищной. Это было так же не­возможно, как представить себе бесконечность. Что будет со вре­менем, когда ее не станет? Что будет там? И есть ли там что-то?

Скорее всего, нет. Но какая разница? Если быть честной с самой собой, скорбеть о ней некому.

Она вспомнила Хоуп. Смеющуюся Хоуп с Милли и Тоби. И тут из ее глаз хлынули слезы.

В ту ночь Сэм так и не легла спать. Она молча сидела в гости­ной и бокал за бокалом пила белое вино. К чему воздерживаться, если ты все равно умираешь? Перед рассветом, когда ее лицо опухло от слез, Сэм наконец приняла решение. Теперь она знала, что нужно делать.

12

Мэтт взял машину, а это означало, что Хоуп привязана к дому. Погода для прогулки в деревню была слишком сырой, поэтому Хоуп усадила детей рисовать, а сама отправилась на кухню. Она давно собиралась разобраться в шкафах, но все время откладывала.

За шумом дождя Хоуп не услышала шума подъехавшей маши­ны. Когда кто-то постучал в дверь, этот стук прозвучал для нее как гром среди ясного неба. Хоуп вскочила и поклялась немед­ленно поставить на дверь звонок. Она привыкла к звонкам; стук в дверь напоминал ей фильмы о врывающихся в дом полицейских.

Открыв дверь, она ахнула. На пороге стояла Сэм, дрожавшая в легком пальто. На ее исхудавшем лице остались одни глаза.

На мгновение Хоуп лишилась дара речи. Но когда Сэм вдруг расплакалась, что было совсем не в ее духе, она поняла, что гово­рить ничего не надо, молча обняла сестру и провела в гостиную; было ясно, что произошло нечто ужасное.

– Прости, что не предупредила, – всхлипывала Сэм. – Но я… Ведь у меня нет ничего и… никого! Кто пожалеет обо мне, когда меня не станет? Никто. Я стала настоящей сукой… и отра­вилась собственной злобой. Вот почему я заболела. Я начала бро­саться даже на тех, кому нравилась!..

– Ты о том мужчине, с которым рассталась в Бате? – спроси­ла Хоуп, окончательно сбитая с толку.

В больших глазах Сэм мелькнул страх.

– Не было никакого мужчины, – прошептала она. – Уже дав­но. Кому я нужна? Я отпугнула от себя даже старых подруг, а сей­час… Сейчас я смертельно заболела, и до этого никому нет дела, кроме тебя.

Хоуп наконец поняла, что случилось, и в ее жилах заледенела кровь.

– Ты заболела? Чем? Рассказывай! Сейчас же! Прошла целая вечность, прежде чем Сэм перестала дрожать и смогла наконец говорить.

– Доктор сказал, что это фиброиды, и направил меня к специ­алисту. Но я не могла так долго ждать, залезла в Интернет и наш­ла все свои симптомы. Хоуп, это рак яичников!

– Но ведь ты даже не побывала у специалиста, не сдавала ана­лизы, не лежала на обследовании…

– Хоуп, я умею читать! У меня присутствуют все признаки. Я пойду к врачу через три недели, но все ясно и так. Разве ты сама не видишь этого?

– Если бы это было что-нибудь серьезное, они бы не застави­ли тебя так долго ждать… – начала Хоуп, но тут же осеклась: у Сэм началась такая истерика, которой она никогда не видела.

В этот момент дверь распахнулась, и испуганная Милли за­мерла на пороге. Она любила Сэм, но эта заплаканная женщина с безумными глазами была ей незнакома. Девочка теребила перед­ник и тревожно оглядывалась по сторонам.

– Милли, детка, тетя Сэм плохо себя чувствует. Я сейчас при­несу чай, а ты побудь с ней.немного, ладно?

Сэм поняла, что Хоуп хочет помочь ей справиться с собой. В самом деле, нельзя же пугать детей! К тому времени, как Хоуп вернулась, Милли и Тоби уже показывали тетке свои новые иг­рушки. Сэм слабо улыбнулась сестре. До нее впервые дошло, что быть матерью означает постоянно держать в узде собственные чувства и делать вид, что все в порядке.

Когда дети увлеклись очередной серией «Телепузиков», Хоуп села рядом с Сэм.

– Рассказывай все. С самого начала, – велела она.

– Консультант, к которому меня направили, в ближайшие три недели занят. Говорят, что она лучший специалист в Лондоне, но мне очень тяжело ждать. Я подумала, что здесь это будет легче.

– Сэм, почему ты не настояла на том, чтобы тебя направили к другому консультанту? У тебя ведь есть медицинская страховка, так что это вполне возможно.

– Знаю, – вздохнула Сэм. – Но сначала я об этом не подума­ла, а потом… Господи, да что они мне скажут? Что я должна прой­ти мучительную химиотерапию ради того, чтобы прожить не­сколько лишних недель? Я прочитала об этом все…

– Сэм, пожалуйста, не говори так! – воскликнула обезумев­шая от страха Хоуп. – Сейчас рак – одна из самых излечимых болезней. Современная медицина делает чудеса, и всегда есть на­дежда…

– Но только не с такими симптомами, как у меня! – Сэм сно­ва заплакала. – Когда ты их замечаешь, уже поздно. Видела бы ты этот интернетовский сайт!

Хоуп молча прокляла сеющие панику сайты, в которых описывается ужасный опыт других людей, заставляющий тебя бояться самого худшего.

– Послушай, недавно в Интернете появилось сообщение, что можно заболеть раком, пользуясь дезодорантом. Чушь какая!

– Я знаю, но тут совсем другое.

В конце концов Хоуп постелила Сэм постель в одной из пусту­ющих комнат и заявила, что она должна отдохнуть.

– Но я не смогу уснуть, – пробормотала Сэм. – Ты посидишь со мной? .

– Конечно.

Отправив детей в их комнату и запретив шуметь под страхом смертной казни, Хоуп села на край кровати и стала гладить хо­лодную руку Сэм. Светлые волосы сестры рассыпались по синей наволочке; ее лицо на темном фоне казалось пугающе бледным.

– Хоуп, я испугалась и поэтому прилетела к тебе. Ты единст­венная, кто у меня остался, – прошептала Сэм. – Одна я не вы­держу.

– Ты не будешь одна. Обещаю. А теперь помолчи и постарай­ся уснуть, – ласково сказала Хоуп, как будто успокаивала Тоби, которому приснился страшный сон.

Она продолжала гладить руку Сэм, и через несколько минут измученная сестра уснула. Когда дыхание Сэм стало ровным и мерным, Хоуп на цыпочках выбралась из комнаты, думая о том, что их роли переменились. Много лет Сэм заботилась о ней, но теперь Хоуп ощущала себя более сильной. И должна была взять инициативу на себя. Если Сэм действительно тяжело больна, ожидание приема может стать для нее катастрофой. А значит, нужно действовать.

И Хоуп Паркер, которая всю жизнь надеялась на других, взя­лась за дело. Она нашла записную книжку Сэм и отыскала номер телефона консультанта, возле которого была записана дата при­ема. Пять часов вечера, еще не поздно… Хоуп дозвонилась до ре­гистраторши и кратко объяснила, в чем суть. К счастью, оказа­лось, что один из пациентов отказался от приема, и регистратор­ша пообещала, что Сэм примут через три дня.

– Большое спасибо, – с чувством сказала Хоуп. – До свида­ния. Я привезу ее.

В половине седьмого вернулся Мэтт.

– Чья это машина? – удивился он и, бросив ключи на жур­нальный столик, заглянул в гостиную.

– Сэм приехала, – сказала Хоуп, вздрогнув при мысли о том, что сестра в таком состоянии ехала сюда от самого аэропорта. Просто чудо, что она не разбилась.

– Сэм? – Мэтт застыл на месте. – Почему же она не предуп­редила?..

– Папа, папа! – закричала Милли и побежала по лестнице, топая, как слон.

– Тихо! – прошипела Хоуп. – Тетя Сэм спит!

– Спит? – повторил Мэтт. – Хоуп, что случилось?

Хоуп отвела мужа на кухню и шепотом, чтобы не услышали дети, обо всем ему рассказала.

– О боже… – пробормотал потрясенный Мэтт. – Хоуп, это ужасно! – Он обнял жену и нежно поцеловал в макушку. – Ты в порядке?

Тут Хоуп дала себе волю и расплакалась.

– Все хорошо, дорогая. – Мэтт не знал, чем утешить жену. – Я с тобой. Даже если случится худшее, у тебя еще останутся дети и я…

– Знаю, – всхлипнула, Хоуп, уткнувшись в его джинсовую курт­ку. – Но смерти Сэм я не переживу!

В одиннадцать утра Хоуп разбудила сестру, войдя в спальню с подносом, на котором стояли кофейник, кувшин со свежим апель­синовым соком, яйцо от собственной курицы, местный ржаной хлеб, домашнее масло и джем из крыжовника.

– Неужели я так долго спала? – удивленно спросила Сэм, сев на кровати.

– Ты очень устала, – сказала Хоуп и поставила ей на колени поднос. – Ешь. Тебе нужно как следует питаться.

– Да, мамочка, – пошутила Сэм. Хоуп улыбнулась.

– Ну, значит, ты пошла на поправку, если снова начала драз­нить меня.

– Просто тебя слишком легко дразнить, – с любовью сказала Сэм. – Ты всегда была ужасно бесхитростная. И добрая. Спаси­бо за то, что ты заботишься обо мне.

– Это только начало, – улыбнулась Хоуп. – Консультант при­мет тебя через три дня, и я полечу с тобой.

Сэм молча взяла руку сестры, и ее глаза наполнились слезами.

– Ешь, – снова бодро сказала Хоуп. – А когда закончишь, мы с тобой погуляем. Тебе нужен свежий воздух.

– А как же дети? Кстати, где они?

– Утром Мэтт отвез их в ясли, так что мы с тобой сможем по­быть вдвоем. Ешь, лентяйка!

Стоял прекрасный февральский день, бледное солнце золоти­ло голые ветки деревьев. Хоуп и Сэм шли по проселку, наслажда­ясь редким зимним теплом.

– Извини, что я свалилась на тебя, как снег на голову, – ска­зала Сэм, засунув руки в карманы легкого анорака, позаимство­ванного у Хоуп. – Мне нужно было остаться дома и не причи­нять тебе хлопот. Я должна была сама переменить дату приема.

– Не говори глупостей. Ты поступила совершенно правильно. Куда еще ты могла поехать?

Сэм грустно кивнула:

– Да, верно. Куда бы еще я могла поехать? Никуда.

Хоуп была готова откусить себе язык. Вчера вечером во время слезной исповеди Сэм ей стало ясно, что у сестры уже давно ни­кого нет. Хоуп стало стыдно за то, что она верила байкам Сэм. Она должна была понять, что сестра одинока и просто притворя­ется довольной жизнью.

Они выбрались на шоссе и некоторое время шли молча. Потом Сэм ни с того ни с сего сказала:

– Когда мама и папа умерли, они были намного младше нас нынешних. Маме было двадцать девять. Я все еще помню запах ее духов, хотя никогда не знала их названия. Однажды в Париже я провела целый день в парфюмерном магазине, нюхая все подряд, но так и не нашла ничего похожего. Ты не помнишь, как они на­зывались?

Хоуп покачала головой:

– Нет. Я вообще ничего о них не помню… – Она призналась в этом впервые в жизни. Когда погибли их родители, ей было всего три года, а Сэм шесть.

– Ты никогда не говорила этого, – удивилась Сэм. Хоуп пожала плечами:

– Когда мы были маленькими и ты спрашивала меня, помню ли я запах маминых духов и песенки, которые она пела нам перед сном, я говорила «да», потому что думала, что так надо. Я боя­лась, ты будешь сердиться на меня за то, что я забыла их.

– Извини, – снова сказала Сэм, чувствуя знакомое жжение в глазах. Теперь она плакала по всякому поводу и злилась на себя за эту слабость.– Я хотела, чтобы мы помнили все, потому что тетя Рут вообще не хотела говорить о них. Она всегда меняла тему, едва я заговаривала о маме.

– Тетя не хотела ничего плохого, – возразила Хоуп. – Просто она совершенно не понимала детей и думала, что для нас будет лучше, если мы их забудем. Что если мы никогда не будем гово­рить о них, то быстрее придем в себя. Конечно, это было совер­шенно неправильно.

Сестры помолчали, вспоминая высокий и тихий старомодный дом в Виндзоре, где детям не разрешалось смеяться, чтобы не беспокоить дам, игравших в гостиной в бридж.

– Она не так уж плохо заботилась о нас, – заметила Хоуп.

– Не так уж. Теперь я понимаю, что для нее, наверное, это было настоящим кошмаром. Нелегко старой деве воспитывать двух маленьких детей.

Рядом с ними остановилась новенькая красная машина.

– Хелло-о! – пропела Дельфина, опуская стекло. – Привет, Хоуп! А вы, должно быть, Сэм? Рада познакомиться с вами. О гос­поди, – добавила она, – за милю видно, что вы сестры. Вы так похожи!

Сэм и Хоуп удивленно посмотрели друг на друга.

– До сих пор этого никто не замечал, – сказала Сэм.

– Значит, во всем виноваты мои кельтские предки, – расплы­лась в улыбке Дельфина. – Я ведь немного экстрасенс и чувст­вую кое-что, чего другие не ощущают. Вы придете сегодня в клуб макраме? – спросила она, , ;

– Вообще-то я собиралась, но у меня Сэм… – Хоуп осеклась.

– И думать не смейте! – решительно заявила Дельфина. – Сэм придет с вами.

– Я не хочу быть незваным гостем, – пробормотала Сэм, ис­пуганная мыслью о том, что испортит кому-то вечер. – Я пре­красно могу посидеть дома…

Дельфина подняла глаза к небу.

– Ну и парочка! Хотите перещеголять друг друга в деликат­ности? Так вот, я вас официально приглашаю, Сэм. Мы уже сто лет не встречались. Это будет настоящая бомба! Мэри-Кейт за­паслась водкой и смешала свой потрясающий мартини. Если вы не придете, мы перепьемся, и завтра в поселке объявят траур, по­тому что единственный фармацевт Редлайона будет мучиться по­хмельем. Пока-а!

Она нажала на педаль газа и умчалась. Сестры переглянулись и рассмеялись.

– Она прелесть, – сказала Сэм. – Удивительное место…

– Да. Это Редлайон, – гордо сказала Хоуп. – Он проглатыва­ет тебя целиком. И принимает такой, как ты есть.

13

Вечером должно было состояться первое заседание клуба мак­раме после долгого перерыва. Вирджиния купила головку мест­ного сыра и бутылку белого вина. Таков был ее вступительный взнос, хотя Мэри-Кейт не велела ничего приносить с собой.

– Главное – приходите сами, – сказала она. – Этого будет вполне достаточно. Мы с Дельфиной уже все приготовили. Только не садитесь за руль и приготовьте на утро несколько таблеток рас­творимого анальгина.

– Вы как профессионал предрекаете, что завтра мы все будем страдать похмельным синдромом? – спросила Вирджиния.

– Ничуть, – лаконично ответила Мэри-Кейт. – Просто мне нравится быть во всеоружии.

Вирджиния посмотрела на часы и решила, что выйдет через полчаса. Но до того ей нужно было проверить спальни для гостей. Джейми и Лоренс со своей новой подружкой по имени Барбара обещали приехать на пару дней, и она хотела убедиться, что все готово.

Розовый будуар был в полном порядке, но зато во второй ком­нате на стене красовалось влажное пятно. «Старые дома подобны дамам в возрасте, – вздохнула Вирджиния. – Стоит справиться с одним недугом, как тут же появляется другой». Несмотря на мо­роз, ее бедро не болело уже неделю, однако вернулась боль в пле­че, которой она не испытывала несколько лет. И это случилось именно тогда, когда от Вирджинии потребовались физические усилия! При детях она должна была выглядеть живой и здоровой, а не немощной старухой, требующей ухода.

«Они не дети, – поправила себя Вирджиния. – Они взрослые. Двадцать семь и двадцать пять». Но в глубине души она знала, что всегда будет считать Лоренса и Джейми детьми, хотя они жили собственной взрослой жизнью и работали не покладая рук. У Ло­ренса был в Суордсе зубоврачебный кабинет, а Джейми преподавал математику в закрытой школе для мальчиков. Вирджиния горди­лась всеми тремя своими сыновьями и надеялась, что сумела дать им, как гласит пословица, «корни и крылья». И все-таки она чув­ствовала себя эгоисткой за то, что уехала из Дублина, бросив Ло­ренса и Джейми. Слава богу, Доминик счастливо жил в Лондоне с Салли и маленькой Элисон…

Джейми и Лоренс не были в Килнагошелл-хаусе с тех пор, как перевезли ее сюда, и предстоящий визит сыновей почему-то тре­вожил Вирджинию. Барбара и Лоренс встречались четыре меся­ца, однако Вирджиния еще не была знакома с девушкой. Будь жив Билл, Барбара наверняка была бы в их доме таким частым гос­тем, что сейчас стала бы почти членом их семьи. В этом был весь Билл – гостеприимный и щедрый. При нем сыновья с самого на­чала приводили в дом своих подружек.

Вирджиния тяжело вздохнула. Ей Лоренс рассказал о Барбаре по телефону. По его словам, она была «добрая, умная и очень, очень милая». Вирджиния тут же позвонила Джейми в расчете на более объективную информацию и услышала совсем другую оценку.

– Она раздражающе беспомощная, – сказал Джейми. – И в то же время властная. Иными словами, пассивно-агрессивная, – добавил он.

Вирджиния улыбнулась. Джейми успешно применял на прак­тике знания психологии, полученные в университете.

– Хочешь сказать, что она тебе не нравится?

– Ни капли, – с непривычной для него решительностью от­ветил Джейми.

Вирджиния снова вздохнула. Ах, если бы сейчас Билл был с ней! Воспоминание о муже сделало свое дело, и она, как всегда, полезла за платком. «Думай о чем-нибудь другом! – велела она себе. – Не хватало еще явиться к Мэри-Кейт в слезах и испортить людям вечеринку».

– Знаете, я боялась, что вы не приедете, – сказала Мэри-Кейт, когда гостья отдала ей сыр, вино и букет нарциссов, которые она нарвала на краю луга у Килнагошелла.

– Я и в самом деле чуть не передумала, – улыбнулась Вирд­жиния, с любопытством разглядывая дом Мэри-Кейт. До сих пор ей не приходилось бывать здесь. .

– Вы знаете наши правила, – решительно сказала Мэри-Кейт, проводя ее в комнату, оклеенную темно-красными обоями. – Если сегодня вечером у вас неважное настроение, оставьте его за дверью. На то и существует клуб макраме.

Именно за это Вирджиния и любила свою новую подругу: с Мэри-Кейт можно было не притворяться.

– Потрясающая комната, – прошептала она.

Гостиная выглядела как голливудская версия Шанхая тридца­тых годов. Напротив друг друга стояли два огромных дивана с пухлыми валиками, обтянутые восточной парчой. Между ними расположился большой низкий стол темного дерева, который ук­рашали изящные безделушки, деревянные фигурки животных и шахматная доска из резного нефрита. На стенах висели картины в восточном стиле, окна были задернуты элегантными розовыми шторами, лампы под старинными абажурами с бахромой заливали комнату темно-янтарным светом. С каминной полки на них смот­рел Будда, окруженный горящими свечами, которые наполняли воздух ароматом пряностей и корицы. Для полноты картины тре­бовалось, чтобы на Мэри-Кейт было кимоно.

– Очень красиво, – искренне сказала Вирджиния.

– Может быть, немного аляповато, но мне нравится, – отве­тила Мэри-Кейт. – При моей матери эта комната была очень не­уютной гостиной, ею почти никогда не пользовались. А мне хотелось чего-то другого. И поскольку я никогда не путешествовала, эта комната стала моим убежищем, где я слушаю музыку.

– Невероятно, – вздохнула Дельфина, принеся с кухни под­нос, на котором стояли стаканы для мартини, шейкер и все при­надлежности для коктейлей. – Непременно устрою у себя что-нибудь подобное. Вирджиния, хотите выпить?

– Не откажусь.

Мэри-Кейт включила музыку, и Вирджиния сделала глоток мартини.

– Боже, как хорошо! – вздохнула она, когда жидкость скольз­нула по пищеводу, словно ртуть.

– Я говорила вам, что она великолепно смешивает коктей­ли, – откликнулась Дельфина. – В нью-йоркском отеле «Плаза» ей платили бы кучу денег, а она сидит в Редлайоне и составляет смеси от кашля!

– А вы подумали о том, что тогда нам пришлось бы остаться без нее? – улыбнулась Вирджиния.

– Расскажите мне лучше, кто придет, иначе я ляпну что-ни­будь невпопад.

– Во-первых, Хоуп, – сказала Мэри-Кейт. – Вы познакоми­лись с ней во «Вдове». Она приведет с собой сестру Сэм, которая вчера прилетела из Лондона.

Вирджиния кивнула. Она помнила хорошенькую Хоуп Паркер с тревожными глазами и ее красивого, уверенного в себе мужа.

– Во-вторых, Гизелла. Она немка, руководит яслями «Ханни-банникинс», недалеко от отеля. Живет здесь много лет и была од­ной из шести основательниц первого клуба макраме. Для начала всегда требуется шесть человек.

Вирджиния попробовала кусочек сыра.

– А с чего вообще все это началось? – спросила она.

– Первой осенило Шейлу. Мы когда-то учились с ней в одном классе, но связи практически не поддерживали. Я жила в Дубли­не, она здесь. А потом муж бросил ее и удрал с докторшей. Они оба были очень славными людьми. Кто же знал, что так получится?..

Вирджиния широко раскрыла глаза.

– Когда я вернулась из Дублина, мы с Шейлой возобновили знакомство. Нам обеим хотелось как-то отвлечься от сплетен – очень уж всех интересовало, почему от Шейлы ушел муж и поче­му я вернулась в Редлайон с поджатым хвостом и без супруга.

Вирджиния промолчала, хотя ее тоже интересовало-, почему Мэри-Кейт не вышла замуж.

– Гизелла еще раньше очень дружила с Шейлой, даже пару раз брала ее детей к себе, когда Шейла ездила к мужу, пытаясь угово­рить его вернуться. Но из этого ничего не вышло. Кончилось тем, что шестеро отверженных собрались у Шейлы, отлично провели вечер, а затем решили встречаться раз в месяц и перемывать кос­точки знакомым. Это прекрасное лекарство. А почему мы назва­ли его «клубом макраме», я вам уже рассказывала.

– Жаль, что Шейлы не будет, – заметила Вирджиния.

– Да. Теперь она живет на юге Франции с человеком, зарабо­тавшим миллионы на электронике. Но когда она прилетает на праздники, мы непременно устраиваем заседание клуба. Шейла говорит, что только эти заседания позволили ей в свое время не сойти с ума. И мне, кстати, тоже. – Мэри-Кейт грустно улыбну­лась, но тут же тряхнула головой. – Итого: трое нас, Хоуп, ее се­стра Сэм, Гизелла и Мэй Хонда. Она японка, ее муж работает на компьютерной фабрике.

– После отъезда Шейлы мы никак не могли собрать полный кворум, – сказала Дельфина.

Тут прозвучал звонок, и Дельфина пошла открывать.

– Гизелла и Мэй, добро пожаловать! – весело сказала она. – Что-нибудь выпьете?

Хоуп и Сэм опоздали. Заподозрив, что мать и тетка куда-то со­бираются без нее, Милли отказалась надевать пижаму, закаприз­ничала, и пришлось попросить Мэтта уложить ее спать. После этого Милли тут же стала паинькой, захлопала отцовскими пу­шистыми ресницами и сделала все, что ей велели.

– Кошмарный ребенок! – весело прошептал Мэтт Хоуп, пока Милли рылась в коробке, разыскивая самый толстый сборник сказок.

– Ребенок, который обожает вить веревки из своего отца, – шепнула в ответ Хоуп.

Теперь они шли по дорожке дома Мэри-Кейт. Сэм держала бу­тылку вина. Хоуп, которая раньше всегда нервничала при мысли о компании незнакомых женщин, теперь была совершенно спо­койна: она была обязана заботиться о старшей сестре. А вот Сэм нервничала. Ее мир заколебался, все сместилось, и она чувство­вала себя так неуютно, как никогда в жизни. Но едва она вошла в дверь и ощутила атмосферу этого дома, как тут же успокоилась. Все уже выпили по бокалу мартини и смеялись, глядя на огром­ного черно-белого кота, который гонялся за игрушечной мыш­кой. Такого Сэм не ожидала. Не привыкшая к сугубо женским компаниям, она боялась, что это будет похоже на кофейный ут­ренник из телесериала «Степфордские жены», где почтенные да­мы обсуждали достоинства того или иного стирального порошка.

Но тут все было по-другому. На кофейных утренниках не пили крепкие коктейли с водкой, не закусывали оливками и не вели оживленную беседу о мужчине своей мечты. На кофейных утрен­никах говорили только о мужьях, а здесь Гизелла с удовольствием вспоминала свою первую любовь, мальчика очень красивого, но, судя по всему, отнюдь не гения.

– Клаус совсем другой, – сказала Гизелла, имея в виду своего любимого супруга. – Я предпочитаю ум красоте, но тот мальчик был так хорош собой, что я не обращала внимания на его моз­ги, – вздохнула она. – Вернее, на их отсутствие.

– Не вижу в этом ничего плохого, – невозмутимо сказала Мэ­ри-Кейт. – Я сама была бы не прочь познакомиться с таким мальчиком.

Лед был сломан. Женщины взялись за сыр и крекеры и начали весело болтать обо всем на свете, потягивая коктейли. Сэм, кото­рая не привыкла к откровенности, вдруг осознала, что сидит рядом с Мэри-Кейт и рассказывает о том, что заставило ее сломя голову примчаться к сестре.

– Теперь я понимаю, глупо считать себя тяжелобольной без медицинского освидетельствования, – закончина она, стараясь, чтобы ее голос не дрожал.

– Считать себя больной не глупо, – мягко возразила Мэри-Кейт, – но не стоит устраивать собственные похороны раньше времени.

Сэм слабо улыбнулась, а Хоуп сказала, что Мэри-Кейт вели­колепно умеет приводить людей в чувство.

– Я хочу сказать, что вы ничего не знаете наверняка, – реши­тельно продолжила Мэри-Кейт. – Я знаю, что врачи иногда со­вершают чудовищные ошибки, но, судя по тому, что вы рассказа­ли, это не тот случай. Если бы он думал, что вы серьезно больны, то не отпустил бы вас на все четыре стороны с направлением на прием через месяц. Хорошо, что вам осталось ждать всего два дня. Когда все выяснится, вам станет легче. Так что не впадайте в па­нику. – Она улыбнулась Сэм. – Поверьте мне. Я старый фарма­цевт и знаю, что говорю.

– От души надеюсь, что я преувеличила, – серьезно сказала Сэм. – Но, знаете, я не из тех женщин, которые делают из мухи слона. Честное слово.

– Если так, то, значит, ваше тело пытается вам что-то сооб­щить, – кивнула Мэри-Кейт. – Вы должны прислушаться к не­му и найти выход.

– Никогда в жизни не прислушивалась к своему телу, – криво усмехнулась Сэм. – Наоборот, много лет заставляла его слушать­ся меня. «Вставай с постели; нет у тебя никакого гриппа. А даже если заболела, то держись». Примерно так.

– Тогда вам придется измениться. Другого выхода нет. Пред­ставьте себе, что вы тяжело заболели. Вам волей-неволей при­шлось бы поменять свою жизнь. Так почему бы вам не поменять ее сейчас? Сэм, вы переживаете кризис и сами знаете это.

Сэм кивнула:

– То, что я со всех ног бросилась к Хоуп, безусловно, о чем-то говорит. До сих пор я ничего подобного не делала. Мои коллеги несказанно удивились бы, узнав, что стерва номер один может чувствовать себя беспомощной.

Мэри-Кейт склонила голову набок и смерила Сэм взглядом:

– Вас так называют в офисе? Сэм пожала плечами:

– Не всегда. Но я чувствую, что действительно становлюсь стервой. Не хочу, но…

– Тогда изменитесь! – решительно сказала собеседница.

– Это не так легко.

– Почему? Хоуп, например, считает вас совсем другой. Она говорила, что вы добрая, заботливая и любящая сестра.

– Для родных мы всегда другие, – возразила Сэм.

– Просто на работе вы пытаетесь быть не тем, что вы есть. Считаете, что это единственный способ остаться смелой и реши­тельной.

– Туше! – засмеялась Сэм. – У вас это хорошо получается, но я сомневаюсь, что выдержу еще один сеанс психоанализа.

– Выдержите. Вы сильная женщина и нуждаетесь в сильных подругах, которые смогут сказать вам все. – Мэри-Кейт с минуту молчала. Было видно, что она колеблется. – Когда-то у нас в клу­бе была игра… Если у кого-то возникали трудности, мы говорили о них. Откровенно говорили, чего хотим от жизни, и просили ос­тальных высказать свое мнение. Это, между прочим, было самым трудным, – добавила она.

Гизелла рассмеялась.

– О да, я прекрасно помню. Кстати, после одного из таких ве­черов родился мой младший ребенок. Стоит принять лекарство Мэри-Кейт, как ты забываешь пользоваться противозачаточны­ми колпачками!

– А что это за лекарство? – спросила Сэм. Мэй улыбнулась.

– Лекарство правды. Фирменное лекарство клуба макраме.

– Ой, давайте сыграем! – взмолилась Дельфина. – Как инте­ресно! Я обожаю слушать вечерние женские исповеди.

– Это нелегко, – предупредила Гизелла. – Можно услышать о себе не слишком приятные вещи. Но плюс в том, что здесь ты можешь без опаски говорить обо всем и знать, что это тебе ничем не грозит. Никто не вспомнит об услышанном, а сказанное не выйдет за пределы комнаты.

– Ну что ж, если никто не возражает, можно начинать, – ска­зала Мэри-Кейт. – Каждый должен честно рассказать о том, что ему хочется изменить в себе, а потом мы попробуем дать совет. Конечно, если сможем. Дельфина, ты первая!

– Почему я? А впрочем, какая разница… – Дельфина задум­чиво помолчала. – Знаете, недавно одна знакомая сказала про меня, что я милая, сексуальная, но не умею постоять за себя. Я по­том много думала и поняла, что она была права. Это действитель­но так: я не могу постоять за себя.

– Я тоже, – сказала Хоуп, ей не хотелось, чтобы Дельфина чувствовала себя неловко.

– Но ведь это ужасно, правда? – воскликнула Дельфина, кру­тя в пальцах шпажку с оливками. – Я чувствую, как это мешает мне жить!

– Значит, тебе хотелось бы измениться? – спросила Гизелла. Дельфина решительно выпятила подбородок:

– Конечно! Но как это можно сделать?

– Нет ничего проще, – вмешалась Мэри-Кейт. – Выходи за­муж за Юджина.

Дельфина испуганно уставилась на нее.

– Ты же знаешь, почему мы не можем пожениться… – проле­петала она.

– Знаю. Потому что ты не можешь постоять за себя перед По­линой, – ответила ей тетка.

– Расскажите, в чем дело, – попросила Сэм. – Иначе как же мы сможем дать совет?

Дельфина сделала большой глоток мартини.

– Видите ли, мой жених уже однажды был женат и развелся. Мы с ним давно уже живем вместе, у нас все хорошо, но моя мать не желает даже знакомиться с ним, не говоря о том, чтобы прий­ти на свадьбу. Мы все надеялись, что она передумает и смирится, но этого не случилось. Мой отец познакомился с Юджином – конечно, тайком, потому что иначе мама его убила бы. Она счи­тает, что выходить замуж за разведенного – значит губить свою бессмертную душу. Она хочет, чтобы я венчалась в церкви, а это невозможно, потому что Юджин в разводе.

– Бедняжка, – сказала Мэй, погладив Дельфину по плечу.

– Это классический пример неумения постоять за себя, – за­явила Сэм. – Все очень просто: вы должны назначить день свадьбы, пригласить мать, а если она откажется, это ее проблема. Вы должны принять решение, а как она будет реагировать, ее дело.

Дельфина смотрела на нее во все глаза, вспоминая, как Хоуп рассказывала им о своей поразительно умной сестре и ее неверо­ятной карьере. Несмотря на худобу, усталость и темные круги под глазами, Сэм излучала энергию и решимость, она казалась очень уверенной в себе.

– Такому человеку, как вы, это легко, – пробормотала Дель­фина.

Сэм горько рассмеялась.

– Дельфина, я делаю ошибки всю свою жизнь, но за себя по­стоять умею. Можно сказать, что на этом я собаку съела. Так вот, когда на работе мне нужно принять трудное решение, я всегда пытаюсь упростить проблему. Допустим, вы решили выкрасить волосы в розовый цвет, но боитесь, что матери это не понравит­ся. Что вы будете делать? Покраситесь и поставите ее перед фак­том? Или не покраситесь и будете всю жизнь злиться из-за того, что позволили ее чувствам взять верх над вашими.

– Вы великолепно упрощаете проблему, – с восхищением за­метила Мэри-Кейт.

– Да уж… Как говорится, чужую беду руками разведу, – криво усмехнулась Сэм.

– Кажется, я поняла, – сказала Дельфина. – Я должна выйти замуж, не обращая внимания на то, что скажет мама.

– Полина все равно с тобой не разговаривает, – деловито на­помнила Мэри-Кейт. – Так что терять тебе нечего. Может быть, как раз ей нужен такой пинок в зад, чтобы понять, что она не пуп земли.

В глазах Дельфины вспыхнул пыл новообращенного.

– Вы правы. Так я и сделаю. Идите покупать новые шляпки – моя свадьба состоится через месяц!

– Тост! – воскликнула довольная Мэри-Кейт. – За Дельфи­ну, Юджина и чудодейственное лекарство правды!

Принесли новую порцию крекеров и сыра, чтобы было чем за­кусить.

– Сэм, хотите быть следующей? – серьезно спросила Мэри-Кейт.

Сэм поморщилась.

– Вообще-то я небольшой любитель таких вещей… – призна­лась она. – Выслушивать советы – то же, что принимать горькое лекарство. Не хочется, но нужно.

Ей понадобилось пять минут, чтобы рассказать о событиях последних месяцев. На этот раз она призналась, что приняла слу­чившееся слишком близко к сердцу, бросила все, прилетела в Редлайон, чтобы повидаться с Хоуп, и теперь ей очень неловко.

– Что же тут такого? – удивилась Дельфина. – Вам захоте­лось побыть с сестрой. Это вполне естественно.

– Да, но обычно я не позволяю себе таких вещей, – вздохнула Сэм.

– Ага! – воскликнула Мэй. – Тут другое… Может быть, это не болезнь, а признак кризиса? Тогда вам нужно что-то изме­нить. Сложить картинку заново!

– Но что я могу изменить? – беспомощно спросила Сэм. – У меня есть работа, долг, обязанности…

– Найдите время для общения с людьми. Вы ведь сами чувст­вуете, что отдалились от своих друзей, довели себя до предела, а отдачи никакой, – впервые за весь вечер подала голос Вирджи­ния.

– Позаботься о себе! – с жаром сказала Хоуп. – Я молюсь, чтобы все кончилось хорошо, но убью тебя собственными рука­ми, если узнаю, что ты жжешь свечу с двух концов. Ты ничего не ешь, никогда не отдыхаешь и не расслабляешься. А потом удив­ляешься тому, что твое тело начинает бунтовать!

– Перестаньте отталкивать от себя людей, – серьезно сказала Дельфина, желая помочь женщине, которая научила ее уму-разу­му. – Вы должны преодолеть внутренние барьеры. Вам понра­вился симпатичный сосед, но, когда он попытался подружиться с вами, вы оттолкнули его. Сэм, вы с ума сошли! Вы же настоящая красавица. Я отдала бы все на свете, чтобы выглядеть как вы. Так почему вы не пользуетесь своими преимуществами? Ведь этот мужчина может оказаться вашей второй половинкой!

– Понимаете, я никогда не хотела замуж, – объяснила Сэм. – Но оставаться старой девой тоже не собиралась. Все вышло само собой. Пару раз у меня брали интервью, и журналистам всегда хо­телось знать, как я сделала выбор между карьерой и семейной жизнью. Но я не делала никакого выбора! Разве можно планиро­вать собственную жизнь? Я терпеть не могу оправдываться… – Она чуть не плакала.

Мэри-Кейт наклонилась к ней и серьезно сказала: – Сэм, никто не требует от вас оправданий. Ваша жизнь ценна так же, как всякая другая. Дело не в том, что у кого-то есть дети, мужья и бойфренды, а у вас их нет. Но так ревностно защищает свой образ жизни только тот, кто чувствует себя неуютно. Вот вам пример. У меня есть хорошая работа, дом, деньги, но многие люди считают меня старой дурой, потому что я никогда не была замужем. Однако таков был мой выбор, и я о нем не жалею. Вирджиния уставилась на нее широко открытыми глазами. – Но это не значит, что у меня никогда не было мужчины, – с лукавым блеском в глазах добавила Мэри-Кейт. Это разрядило напряжение, и женщины рассмеялись.

– Хоуп, теперь твоя очередь, – заявила Сэм. – Расскажи нам, чего ты хочешь.

Хоуп вспыхнула.

– Ничего я не хочу, – пробормотала она.

– Брось, – перебила ее Сэм. – Ты тоже нуждаешься в пере­мене, которая поможет тебе снять стресс. И тут совершенно не­обходим хороший совет. Мне, например, сразу полегчало.

Глядя на бледное лицо Сэм, с которого разом исчезли все мор­щины, Хоуп подумала, что так оно и есть. Сама она молчала не потому, что ей нечего было сказать. Наоборот – суметь бы во­время остановиться…

– Мне бы хотелось перестать бояться! – внезапно выпалила она и вздрогнула. – О господи, я никогда не говорила об этом вслух…

– Чего же вы боитесь? – мягко спросила Вирджиния. Хоуп собралась с силами-/

– Я боюсь очень многого, – пролепетала она. – Постоянно волнуюсь за детей. Когда они были младенцами, я вставала по ночам и проверяла их каждые несколько часов – боялась, что они перестанут дышать.

– Это совершенно нормально, – заметила Гизелла.

– А до того, как мы приехали сюда из Бата, я боялась, что у Мэтта роман, – смущенно призналась Хоуп. – Никакого рома­на не было, но я была уверена, что он с кем-то встречается, что я недостаточно хороша для него. Наверное, это и есть страх – ког­да не существует никаких причин, кроме неуверенности в себе. Я всегда боялась того, что за горизонтом.

– Похоже, это страх того, что от вас уйдут близкие, – сказала Мэри-Кейт.

Хоуп кивнула:

– В том числе и это. Вы знаете, что наши родители погибли, когда мы с Сэм были маленькими. Очевидно, я так и не сумела пережить то, что люди, которых я любила, умерли.

– Понятно, – пробормотала Дельфина. – Конечно, это на­несло вам сильнейшую травму.

– Да, но из-за этого я… – Хоуп сделала паузу. Найти подходя­щие слова было трудно. – Как ни глупо звучит, но из-за этого я никогда не ссорилась с Мэттом, – наконец сказала она. – Я боя­лась, что, если мы будем ссориться, он рассердится и уйдет от ме­ня. Поэтому я лепетала какую-то чушь, как будто у меня в голове вместо мозгов каша, если злилась, то скрывала это.

– Люди, которые скрывают свой гнев, только копят его внутри, – заметила Вирджиния. – Если вы не выплеснете его на ко­го-то другого, этот гнев сожрет вас самое. Намного полезнее вре­мя от времени давать себе разрядку.

– Представьте себе, здесь я этому научилась, – улыбнулась Хоуп. – Иногда я даю выход своему гневу. Хотя не могу сказать, что все изменилось кардинальным образом. Слава богу, это про­исходит медленно. Мэтт так привык к моей безответности, что просто не выдержал бы, если бы я за одну ночь превратилась в ведьму.

– Значит, теперь вы ссоритесь? – спросила Вирджиния. – Ну, тогда все в порядке: вы уже изменили то, что следовало изме­нить. Старые привычки победить нелегко, но вы просто обязаны считать себя такой же личностью, как и ваш муж. Должны ду­мать, что Мэтту повезло с вами и что в один прекрасный день он сам начнет бояться потерять вас.

– Сомневаюсь, – засмеялась Хоуп. – С какой стати Мэтту этого бояться?

Вирджиния пожала плечами:

– Я не имею в виду, что вы и в самом деле уйдете от него. Про­сто вы должны повысить собственную самооценку.

Хоуп улыбнулась, довольная этой мыслью.

– Идея богатая, но реализовать ее нелегко!

Прозвучал звонок в дверь. Это означало, что прибыли заказан­ные такси.

– Вот и хорошо, – сказала Гизелла, с трудом поднимаясь на ноги. – Я все равно слишком устала, чтобы исповедоваться. В сле­дующий раз, ладно?

– Ладно, – сказали все, подвыпившие и довольные.

– Я чувствую себя исцелившейся, – заявила Сэм, прощаясь с Мэри-Кейт у дверей. – И дело не только в вашем мартини.

– Знаю, – ответила Мэри-Кейт. – Но это лишь первый шаг к тому, что вы ищете. Большинство людей думает, что у них нет выбора и что нужно мириться с окружающим. И лишь немногие счастливчики знают, что всегда можно изменить свою жизнь к лучшему.

Сэм блаженно улыбнулась:

– Вечер был замечательный. Можно будет прийти к вам снова?

– Разумеется! В любое время, дорогая.

На следующее утро после заседания клуба макраме Сэм встала раньше остальных взрослых обитателей дома. Когда Хоуп спус­тилась по лестнице, сестра намазывала шоколадным кремом только что испеченные булочки, а Милли и Тоби с восторгом на­блюдали за ней.

– Ты сегодня рано проснулась, – сказала Хоуп, у которой после вчерашнего слегка гудело в голове.

– Да, и чувствую себя отлично. Не сердись, но я заказала би­лет на вечерний рейс, чтобы к ночи быть дома.

Хоуп уставилась на сестру:

– Я думала, что полечу с тобой…

– Нет, не полетишь. Ты слишком занята. Я вернусь домой и пойду к консультанту сама. Хоуп, я не младенец!

– Но я хотела…

– Знаю. – Сэм обняла сестру.

Это была роковая ошибка, поскольку Милли осталась наедине с глубокой тарелкой шоколадного крема. Мать и тетка обнима­лись, пока вопль и грохот не оповестили о том, что Милли реши­ла взять готовку на себя.

– Упала… – растерянно пролепетала Милли, уставившись на разбитую тарелку и пол, залитый шоколадом.

Когда Сэм и Хоуп расхохотались, Милли тоже радостно захи­хикала. Раньше ей и в голову не приходило, что это кому-то может показаться смешным.

14

Сэм представляла себе консультанта внушительной деловой дамой в темном костюме в непременую полоску, но профессор Оливьери оказалась немногословной седой женщиной в белом халате поверх платья. Ростом она уступала Сэм; на бледном лице выделялись проницательные и дружелюбные карие глаза.

Она молча читала письмо врача, пока Сэм дрожала от волне­ния и смущения. Мысль о том, что ее сочтут законченным ипохонд­риком, заставляла Сэм сгорать от стыда.

– Прошу прощения за то, что подняла шум, – наконец не вы­держала она. – Я очень нервничала и решила, что просто не вы­держу долгого ожидания…

Профессор Оливьери только улыбнулась.

– Не беспокойтесь, – сказала она. – Сейчас я проверю, нет ли у вас опухолей. А потом для страховки проведем сканирование.

Сэм слабо кивнула.

– Начинайте, – шепотом ответила она.

Сэм уже уговорила себя, что все будет хорошо, но вдруг она ошиблась?..

Тем временем Хоуп сидела на кухне и смотрела на висевшие над столом часы с маленькой русалкой. Прием был назначен на три. Сколько он может продлиться? Хоуп начала считать. Пять минут на ожидание, еще пятнадцать на выяснение жалоб, пять-десять минут на осмотр… Наверно, потом Сэм отправят на ска­нирование. Интересно, это в том же здании или придется куда-нибудь ехать?

В коттедже «Кроншнеп» было тихо, если не считать тиканья часов и мычания коров, доносившегося с недалекого пастбища. Днем Мэтт тактично увел детей гулять, но теперь Хоуп хотелось, чтобы они были рядом. Забота о Тоби и Милли отвлекла бы ее от мыслей о Сэм.

Она сидела, ждала и злилась на себя за то, что не полетела в Лон­дон вместе с сестрой. Это было вовсе не трудно. Мэтт мог бы при­смотреть за детьми, а она вместо того, чтобы сидеть в Керри и ждать у моря погоды, держала бы сейчас Сэм за руку, утешала и успока­ивала.

Черт бы побрал упрямство Сэм и ее стремление к независи­мости! Но когда Хоуп как следует подумала, она поняла, что имен­но независимость нужна сейчас Сэм больше всего. Если бы Хоуп была с сестрой, та могла бы сломаться.

Чтобы как-то убить время, Хоуп решила погладить белье. Ког­да раздался звонок, она успела выгладить десять рубашек. Бросив утюг на доске, она побежала к телефону.

– Алло!

– Это я, – прозвучал голос Сэм.

Хоуп задержала дыхание, не зная, что можно сказать в такой ситуации.

– Все в порядке! – быстро проговорила Сэм. – В полном по­рядке! Сканирование обнаружило только фиброиды, а удалить их не представляет никакого труда!

– Ох, Сэм, – всхлипнула Хоуп, – я так боялась за тебя! Ужас­но боялась…

– Я тоже! – пропела счастливая Сэм и сразу начала утешать сестру: – Но теперь все хорошо. Я жива и здорова. Врач хочет на­править меня на какую-то штуку, которая называется трансцер-викальная резекция, но это пустяк. Я лягу в клинику и выйду от­туда в тот же день. Господи, я так рада! Что бы мне устроить?

– Может быть, вечеринку? – подсказала Хоуп, которой ужас­но хотелось оказаться рядом с сестрой и обнять ее.

– Грандиозная мысль! – обрадовалась Сэм.

На мгновение Хоуп почувствовала себя одинокой, но тут же спохватилась.

– Кого пригласишь? – спросила она.

Катрина отнеслась к идее вечеринки экспромтом с воодушев­лением.

– Я ведь больше никуда не хожу! – простонала она. – Не про­лезаю в дверь!

Джей и Грег собирались куда-то еще, но согласились заехать к ней по дороге.

– А по какому поводу вечеринка? – подозрительно спросила Джей.

– По поводу того, что я жива и здорова, – сказала Сэм, выти­рая слезы. – На прошлой неделе мне было очень скверно. Я ду­мала, что заболела, но все обошлось.

– Почему ты так думала? – тут же прицепилась к ней Джей.

– Потом расскажу. Какие блюда заказать – тайские, индий­ские или итальянские?

– Если хочешь все сделать по высшему разряду, закажи на дом повара из ресторана. Это будет проще.

В пятницу Сэм ушла с работы пораньше и по дороге купила несколько букетов цветов. Вино и еду она заказала, оставалось только прибраться и расставить цветы. Уборка заняла у нее не много времени, потому что чистота в квартире была идеальная. Обеденный стол украсила ваза с коралловыми розами, в бело­снежной гостиной разместились кроваво-красные амариллисы, а в коридоре – ароматные лилии.

Сэм сунула два розовых бутона в хрустальный бокал, отнесла его в столовую и поставила на подоконник. Выглянув в окно, она увидела Бенсона, тащившего на середину патио лавровое дерево в большой каменной вазе. Было ясно, что одному человеку это не под силу, но Морган помощников не признавал.

Увидев его, Сэм улыбнулась, а потом вдруг вспомнила, как вела себя во время их последней встречи, и ощутила жгучий стыд. Он был так любезен, даже пытался слегка ухаживать за ней, а она вела себя, как крокодил, у которого болят зубы. Сэм поняла, что просто обязана попросить прощения. В конце концов, она все равно собиралась переменить образ жизни. И первое, что ей сле­довало сделать, это извиниться перед Морганом.

Боясь передумать, Сэм опрометью выбежала из квартиры, ос­тановилась у его двери и изо всех сил нажала на кнопку звонка. Прошло несколько минут, прежде чем дверь распахнулась. На Моргане были рабочие джинсы, к свитеру и взлохмаченным каш­тановым волосам прилипли сухие листья и комочки земли.

– Да? – Бенсон смотрел на Сэм так, словно боялся, что она его стукнет.

– Я пришла извиниться! – выпалила Сэм. – Я вела себя ужасно и прошу за это прощения. В свое оправдание могу сказать только одно: у меня был личный кризис. – Она уставилась на носки собственных туфель, потому что больше не могла смотреть в его осторожные глаза. – Морган, мне действительно очень жаль. Я понимаю, что вам неприятно меня видеть, но мне хотелось бы, чтобы мы стали друзьями. Сегодня у меня вечеринка. Не хотите прийти в гости?

Сэм робко подняла взгляд – и поняла, что игра стоила свеч: лицо Моргана озарила широкая улыбка.

– А можно привести с собой десять подружек-потаскушек? – ехидно спросил он.

Сэм закусила губу.

– Если хотите, одну можете привести, – сказала она.

– Я пошутил. Я приду один, – ответил очень довольный Мор­ган.

– Форма одежды не… – начала Сэм и осеклась. Она хотела сказать «непринужденная», но вспомнила, что другой одежды у Моргана Бенсона просто нет.

– Джинсы сойдут? – спросил он, приподняв уголки рта.

– Сойдут, – серьезно ответила Сэм. – Только не эти. Оба посмотрели на бахрому, прикрывавшую его лодыжки.

– Тогда я пошла, – добавила Сэм. – Готовка и все прочее…

– Понятно. Званый ужин – настоящее наказание, – невоз­мутимо кивнул Морган. – Беспокоишься о том, чтобы не подгоре­ло ризотто, и надеешься, что дворецкий не вылакал вино, пред­назначенное для десерта.

Вернувшись к себе, Сэм поняла, что с минуты на минуту при­везут еду и вино и что пора переодеться. Сегодня она решила на­деть широкое легкое платье из шелка цвета сои с глубоким тре­угольным вырезом, очень короткое. Сэм купила это платье для одной вечеринки и с тех пор ни разу не надевала, потому что оно было слишком молодежным. «А что в этом плохого? – весело по­думала она, доставая босоножки на безумно высоком каблуке, выглядевшие так, словно их сделали на заказ для какой-нибудь супермодели. – Гулять так гулять!»

К восьми часам явилась вся банда: Джей и Грег, по-прежнему безумно влюбленные друг в друга; гордые Катрина и Хью, горев­шие желанием поговорить о будущем ребенке; и Энди, который привел с собой стеснительную учительницу Ванессу – она, похоже, горела желанием утешить мужчину, прошедшего через развод.

Морган удивил Сэм, придя в черной рубашке с расстегнутым воротником и серых брюках, явно дорогих и модных. Он коснул­ся губами щеки Сэм и вручил ей бутылку вина.

– Мисс Смит, с вашей стороны было очень любезно пригла­сить меня в гости, – церемонно сказал он. – Просто счастье, что у меня такие симпатичные соседи. А громкая музыка будет?

Сэм хихикнула, посадила его между Джей и Ванессой и побе­жала на кухню раскладывать первое блюдо.

– Да он у тебя красавчик, – прошептала Катрина Сэм, поло­жив в рот кусочек цыпленка по-тайски. – Где ты его прятала?

– Мы просто друзья, – возразила Сэм, накладывая себе салат.

– С такими друзьями никаких мужей не нужно, – подмигну­ла ей Катрина.

Вечеринка шла своим чередом. Более удачного ужина у Сэм еще не было. Объяснялось это очень просто: во-первых, она ус­покоилась; во-вторых, здесь был Морган, который очень понра­вился ее гостям. Особенно Хью, с которым у них нашлись общие знакомые. Выяснилось, что Морган несколько лет работал в Нью-Йорке и знал там Кристофера, старшего брата Хью. Сэм ужасно хотелось подслушать их увлеченную беседу, потому что прошлое Бенсона до сих пор оставалось для нее загадкой. Так же, как то, на какие средства он живет.

– О чем вы говорили с Морганом? – небрежно спросила Сэм Хью, когда тот пришел помогать ей варить кофе.

– О работе. Он отличный парень. Похоже, до смерти рад, что вышел из игры… – Но тут на кухню пришел Бенсон, и Сэм при­шлось прекратить расспросы.

Было около двенадцати, когда Катрина заявила, что им с Хью пора домой.

– Не знаю, что будет, когда родится ребенок и ты лишишься непьющего шофера, – сказала она мужу, который целовал Сэм на прощание.

Джей и Грег заявили, что сил на другую вечеринку у них уже нет, и уехали в такси вместе с Энди и Ванессой, которым было с ними по дороге.

– Я помогу убрать со стола, – сказал Морган, когда все ушли. Они молча ставили посуду в моечную машину; из стереоколонок доносился негромкий голос Мейси Грей. «Как будто мы же­наты сто лет», – внезапно подумала Сэм.

– Прекрасный был вечер, мисс Смит, – заметил Морган. – Вас сегодня просто не узнать.

После пары бокалов вина у Сэм развязался язык, и она расска­зала ему про то, как прошла эта ужасная неделя.

– Ничего удивительного, что вы были так расстроены. – Мор­ган вытер руки о кухонное полотенце и вдруг привлек изумлен­ную Сэм к себе. – Я рад, что вы не больны. Наверно, вам было очень страшно.

Сэм потеряла дар речи. Ей нравилось прикосновение рук Моргана; рядом с ним было спокойно и уютно. Прижиматься лицом к теплой мускулистой груди оказалось еще приятнее, чем она ду­мала. Раньше она испытывала нечто подобное только тогда, ког­да ее обнимали Хоуп, Хью или Энди, но то были сестринские или братские объятия…

А затем Морган так же внезапно отпустил ее и отошел в сторону.

– Прошу прощения, – отрывисто сказал он. – Я не собирал­ся вторгаться в ваше личное пространство. Иногда я забываю о приличиях.

– Все нормально, – пробормотала Сэм, постепенно приходя в себя.

И только тут она поняла, что Бенсон процитировал ее собст­венные слова, сказанные в момент их первой встречи. Тогда она пнула его в голень, а потом обвинила в том, что он вторгается в ее личное пространство.

– Мне пора, – сказал Морган, поставив в машину два послед­них бокала.

– Конечно, – вежливо ответила Сэм, глядя на спину Бенсо­на, обтянутую черной рубашкой. – Спасибо за то, что пришли. И за то, что помогли мыть посуду.

– Не за что.

Уходя, он не поцеловал ее в щеку. Только еще раз сказал спа­сибо. Сэм немного постояла на пороге, ожидая, что Морган обер­нется и улыбнется, но он этого не сделал. Она закрыла дверь, ощущая разочарование. Пока Морган не отстранился, в воздухе стояла аура ожидания. А почему, собственно? Если бы он чего-то хотел от нее, то дал бы это понять. А на нет и суда нет. Не стоит переживать. Она помирилась с ним, а это главное. Новая, улуч­шенная Сэм Смит, которая в восторге от того, что осталась жива, не станет рвать на себе волосы из-за такого пустяка. Она будет довольна, счастлива и изменит свою жизнь к лучшему. Займется йогой, будет есть органическую пищу, будет добра со всеми и по­пытается наполнить свою жизнь внутренним светом. Она не будет переживать из-за мужчины, который живет в соседнем доме и на­пускает на себя байроническую мрачность. Ни под каким видом.

15

Вирджиния терялась в догадках. Почему Джейми назвал Бар­бару властной? Девушка была очень тихой и очень послушной.

В отличие от высоких Коннеллов, Барбара была маленькой, с белой кожей и длинными светлыми волосами, романтическими волнами падавшими на спину. Картину довершало личико сер­дечком, пухлый алый ротик и большие голубые глаза. Было ясно, почему Лоренс влюбился в нее до безумия. Рядом с рослыми сы­новьями Вирджинии Барбара выглядела настоящей Дюймовоч­кой.

– Выпьете чаю? Должно быть, вы устали с дороги, – вежливо сказала Вирджиния, когда их познакомили.

– Только если это не трудно, – ответила Барбара. Вирджиния заметила, что Джейми возвел глаза к небу.

– Ничуть, – сказала она, смерив сына сердитым взглядом. Вирджиния отправилась на кухню, за ней побежала Динки – маленькая белая собачка, которую она недавно нашла в придо­рожной канаве. Поскольку никто не предъявил на нее права, Вирджиния зарегистрировала собачку и купила ей красивый ошей­ник. Теперь если бы кто-то захотел забрать у нее Динки, это мож­но было бы сделать только через суд.

– Ма, как поживаешь? – спросил Джейми, тут же опустив­шись в старое кресло у буфета и перекинув длинные ноги через ручку. «Как он похож на Билла», – с любовью подумала Вирджи­ния. Только Билл был крепче сбит, в то время как Джейми был высоким и угловатым, с каштановыми волосами, падавшими на озорные голубые глаза. В двадцать пять лет он все еще выглядел мальчишкой. «А вот Лоренс по сравнению с ним кажется уста­лым», – с тревогой подумала Вирджиния. Со стороны их с Джей­ми можно было принять за близнецов, но при более пристальном взгляде было видно, что глаза Лоренса окружены морщинками, а новая прическа в стиле «я хочу встретиться с управляющим бан­ком» ему не идет.

Вирджиния решила, что непременно спросит Лоренса, как об­стоят дела с его практикой, как только они останутся наедине. Ей не хотелось смущать сына в присутствии Барбары.

Барбара сидела на кухонной табуретке, как птичка на насесте, и осматривалась по сторонам. Динки, которая до сих пор привет­ствовала веселым лаем всех, включая почтальона, подошла и по­нюхала подол длинной черной юбки Барбары с вежливостью гер­цогини, встречающей старинную подругу.

– Ой, собачка! Какая славная… – пролепетала Барбара и по­спешно подобрала юбку, как будто Динки была свирепым волко­давом, оскалившим клыки.

– Вы не любите собак? – спросила Вирджиния, готовая при необходимости отправить Динки на место. Не всюду ведь так от­носятся к собакам, как в семье Коннелл.

– Ах нет, очень люблю, – проворковала Барбара, но юбку не отпустила.

Динки покосилась на Вирджинию, словно хотела сказать, что гостья говорит неправду.

– Конечно, она любит собак! – вмешался встревоженный Ло­ренс. Казалось, он боялся, что его любимая подружка не пока­жется кому-то святой.

– Динки, ко мне, – велела Вирджиния. Может быть, Барбара просто нервничает…

Динки, продолжая вести себя как настоящая леди, подошла и послушно села у ног хозяйки. И оставалась там, пока Барбара про­странно объясняла, почему она любит деревню. Вирджиния все больше мрачнела и думала о том, зачем Барбара пользуется таким темным карандашом для губ и проводит контур, не имеющий ни­чего общего с настоящими очертаниями ее рта. Может быть, та­кова последняя мода?

После двадцатиминутной речи Барбары Вирджиния поняла, что представления подружки Лоренса о сельской жизни ограни­чиваются телевизионными «мыльными операми» и соревнова­ниями на звание самой нарядной дамы, где она дважды чуть не получила первый приз.

– В Леопардстауне ты выглядела на миллион долларов! – улыбнулся Лоренс, накрыв ее маленькую кисть своей большой ладонью.

– Знаете, у меня где-то есть снимки, сделанные профессио­нальным фотографом, – самодовольно добавила Барбара.

«Может быть, она просто пытается произвести хорошее впе­чатление», – благодушно думала Вирджиния.

После чая она отправила молодежь на прогулку, решив, что с такими безупречно накрашенными ногтями, как у Барбары, все равно нельзя чистить овощи, и осталась наедине с Динки.

– Ну, что ты о ней думаешь? – спросила Вирджиния собачку. Та положила розовый нос на лапы и серьезно уставилась куда-то вверх. «Я не в восторге», – говорил этот взгляд.

Спустя полтора часа Джейми задал матери тот же вопрос, ког­да она позвала его в столовую помочь накрыть на стол. Но отве­тить Вирджиния не успела, потому что из гостиной донесся голос Барбары – они с Лоренсом только что вернулись с прогулки.

– Почему этой собаке позволяют жить в доме? – властно спросила Барбара, переставшая притворяться куколкой.

Вирджиния остолбенела.

– Я тебе говорил! – усмехнулся Джейми. – Может показать­ся, что она воды не замутит, но на самом деле этой девице палец в рот не клади.

– Это очень славная маленькая собачка, – принялся уговари­вать подружку Лоренс.

– По-моему, собакам место на улице, – безапелляционно за­явила Барбара. – И вообще, тут все нуждается в переделке. Не знаю, как твоя мать может здесь жить. В нашей спальне сыро. На стене огромное влажное пятно…

Вирджиния больше не могла этого слышать. И не взорвалась только потому, что Джейми прижал ее спиной к стене.

– Да как она смеет?! – задохнулась мать. – Как она смеет? Несносный Джейми только рассмеялся.

– Натрави на эту девицу Динки. Пусть загрызет ее насмерть, – предложил он.

– Я не подпушу к ней собаку. Бедное животное отравится.

За обедом Барбара снова попыталась притвориться Дюймо­вочкой, даже позвала Динки и предложила ей кусочек хлеба. Но эта собака была не дура. Она сидела у ног хозяйки и оказывала ей моральную поддержку. Вирджинии было не до любезностей. Она с трудом сдержалась, когда Барбара начала говорить, что уже по­любила Килнагошелл-хаус и что ей очень нравятся выцветшие шторы, которые Вирджиния не захотела менять. Только ради Ло­ренса она ничего не сказала Барбаре. Если он любит эту девушку, то слова матери все равно ничего не изменят. При известной доле везения вскоре он сам поймет, что с женщиной, которая на лю­дях притворяется киской, а наедине с ним превращается в фурию, не стоит иметь дела.

Утром Барбара встала рано и долго принимала ванну, исполь­зовав весь запас горячей воды. После завтрака она предложила Вирджинии прогуляться, но та поняла, что подобного испытания просто не выдержит. Сославшись на неотложные дела в поселке, она надела шляпку и предложила оставшимся совершить коллек­тивную экскурсию без нее.

Мэри-Кейт с удовольствием оставила вместо себя Отиса и про­вела Вирджинию в свой уютный кабинет, чтобы выпить кофе и отведать принесенного Вирджинией печенья.

– Неужели я превратилась в старую ведьму, которая ненави­дит своих невесток и подружек сыновей? – чуть не плача, вос­кликнула Вирджиния. – Я знаю, что свекрови – это бич божий. Говорят, в Италии даже существуют специальные курсы, где ма­терей учат не вмешиваться в супружескую жизнь их сыновей.

– Но, кажется, вы прекрасно ладите с женой своего старшего сына, – заметила Мэри-Кейт.

– Вы имеете в виду Салли? – Вирджиния шмыгнула носом и достала платок. – Да, но это совсем другое дело!

– Вот именно. Она милая, добрая, и вы ее любите. А эта Бар­бара ведет себя как настоящая стерва, и поэтому она вам не нравит­ся. И все же я боюсь, что вам придется смириться с ней.

Эти слова сильно расстроили Вирджинию. .

– Я хочу одного – чтобы мои мальчики были счастливы. Что­бы они женились на милых и добрых женщинах, которых я могла бы любить. Больше мне ничего не нужно.

– А я хочу мира во всем мире и крупного выигрыша в лотерею. Но поскольку ни того ни другого не будет, придется жить без это­го, – промолвила мудрая Мэри-Кейт. – А вдруг Лоренс устанет от нее и бросит? Мужчины всегда бросают женщин. Наверно, по­дружек у него хватало.

– Боюсь, что тут дело серьезное, – мрачно ответила Вирджи­ния. – Барбара из тех женщин, которые успокаиваются только тогда, когда надевают на палец кольцо с бриллиантом и назнача­ют день венчания.

Мэри-Кейт задумалась.

– Да, это тяжелый случай. Придется попросить Дельфину убе­дить какую-нибудь из ее бедовых подружек устроить Лоренсу ночь любви и отвлечь его от Барбары. Это поставит крест на ее матримониальных планах.

Вирджиния засмеялась.

– Только вам могла прийти в голову подобная мысль! Какой вы аптекарь? Вы настоящий Макиавелли. Или президент какой-нибудь гигантской корпорации.

– Можно поступить проще. Поставить Барбару на место и за­явить Лоренсу, что он женится на ней только через ваш труп.

Вирджиния знала, что ее подруга шутит, но все же покачала головой:

– Нет, я не хочу поддерживать легенду о злобных свекровях. Меня тошнит, когда я слышу об ужасных женщинах, обращаю­щихся со своими невестками как с крепостными, а с сыновьями как с избалованными принцами. Не хочу присоединяться к этому братству.

– Тогда учитесь натужно улыбаться, – посоветовала Мэри-Кейт.

Они допили кофе и стали прощаться, как вдруг Вирджиния вспомнила еще одно преступление Барбары.

– Вы не поверите, – хмуро сказала она, – Барбаре не нравит­ся Динки!

Мэри-Кейт театрально прижала руку к груди.

– Ну все! Сейчас я принесу винтовку. Эту женщину нужно ос­тановить!

– Тьфу на вас! – рассмеялась Вирджиния. Но ее чувства юмора хватило ненадолго.

Вечером Лоренс повез их обедать в ресторан при местном пя­тизвездочном отеле.

– Лори, должно быть, твой зубоврачебный кабинет – настоя­щее золотое дно, – заметил Джейми, поморщившись от здешних цен. – Пожалуй, мне тоже следовало бы стать дантистом. С жа­лованьем учителя тут делать нечего.

– Мы хотели, чтобы этот вечер запомнился надолго, – сказал Лоренс, улыбнувшись Барбаре и получив лучезарную улыбку в ответ. – Потому что у нас есть важная новость. Мы с Барбарой решили пожениться!

Вирджиния не знала, кого это объявление потрясло больше – ее или Джейми. Каким-то чудом она сумела улыбнуться, поздра­вить их и поцеловать Лоренса. Барбаре она послала воздушный поцелуй, потому что прикоснуться к этой женщине было выше ее сил. Впрочем, Барбара этого не заметила, потому что притворя­лась сияющей от удовольствия.

Но когда Вирджиния присмотрелась к будущей невестке, она увидела, что большие бледно-голубые глаза Барбары холодны, как зимнее небо перед снегопадом.

– Ну, что слышно о свадьбе года? – поинтересовалась Салли, когда Вирджиния позвонила ей спустя неделю.

Вирджиния волей-неволей рассмеялась. По крайней мере, у нее есть одна невестка, с которой она нашла общий язык.

– Лучше не напоминай! Посмотрим, что ты запоешь, когда она проведет у тебя уик-энд. – Было известно, что Барбара и Ло­ренс собираются вскоре посетить Лондон. – Давай поговорим о чем-нибудь другом. Я и так слишком много думаю об этой прокля­той Барбаре. Когда мне не спится, я скриплю зубами и придумы­ваю слова, которые хотела бы сказать ей… Но зато, – гордо про­молвила Вирджиния, – я сделала то, что собиралась сделать много лет. Позвонила в местный клуб и записалась на курсы гольфа! За­нятия начнутся через неделю.

– Фантастика! – воскликнула Салли.

Вирджиния подозревала, что Салли обрадовалась бы даже в том случае, если бы речь шла о курсах воздушной эквилибристи­ки. Любой признак того, что Вирджиния выходит из оцепенения, казался ее невестке обнадеживающим.

– Наверно, потом я испугаюсь. Стара я для таких вешей.

– Чушь! – твердо сказала Салли. Ее свекровь улыбнулась:

– Врушка ты, вот кто. Обе рассмеялись.

– Тренер спросил, занималась ли я когда-нибудь спортом. Я ответила, что в юности играла в кэмойдж, и он сказал, что это прекрасно. Тогда я напомнила, что в последний раз держала в ру­ках клюшку сорок лет назад, но он все равно сказал, что это пре­красно. Потому что меня не придется переучивать.

– По крайней мере, ты знаешь терминологию, – откликну­лась Салли.

– За долгие годы жизни с любителем гольфа не освоить эту терминологию могла бы только глухая, – заявила Вирджиния. Она нарочно не сказала «за долгие годы жизни с Биллом», и все равно пришлось вытирать слезы.

Тренером гольф-клуба Святой Цецилии был грубоватый и не­приветливый мужчина лет сорока с лишним, явно вставший се­годня не с той ноги.

– Почему клуб носит имя святой Цецилии? – вежливо спро­сила Вирджиния, когда они шли из помещения клуба к малень­кой площадке, где ей предстояло получить первый урок.

– Не спрашивайте меня, – фыркнул Финтан О'Риордан. – Я пришел учить вас играть в гольф, а не читать лекцию по истории!

«Считай до десяти», – приказала себе Вирджиния.

– Мой муж играл в гольф. Это его клюшки, – сказала она, до­ставая одну из них.

– Она для вас длинновата, – буркнул тренер. – Женщины играют более короткими клюшками, чем мужчины.

Вирджиния смерила его взглядом. Ростом он был меньше ее, но наверняка играл мужской клюшкой.

– Теперь следите за мной, – сказал Финтан и продемонстри­ровал несколько ударов. «Билл послал бы мячи дальше», – гордо подумала Вирджиния. Муж всегда говорил, что удар у него силь­ный.

Финтан показал Вирджинии, как держать клюшку, а потом только тяжело вздыхал или злобно рявкал, раздраженный ее ту­постью. Через десять минут Вирджиния поняла, что с нее довольно.

– Скажите, Финтан, у вас много учеников? – небрежно спро­сила она. – Лично я в этом сомневаюсь. Потому что если вы так собираетесь учить меня играть в гольф, то я скорее откушу себе ногу, чем приду к вам во второй раз!

– До сих пор на меня никто не жаловался, – ответил обижен­ный Финтан. – А вообще-то я не обучен дублинским тонкостям.

– Может быть, я и прожила в Дублине тридцать лет, но роди­лась и выросла в Трали. А ни одна уроженка Трали не позволит себя оскорблять человеку, которому она платит за уроки.

– Если бы вы сказали об этом раньше, я бы обращался с вами как с местной, – проворчал Финтон.

– Значит, местные имеют у вас преимущество? – борясь со смехом; спросила Вирджиния.

– Может быть. Но цена одна, – отрезал О'Риордан.

Когда урок закончился, они вернулись в клуб – большое ста­рое здание с оплетенной плющом дверью и просторной террасой.

– Хотите зайти в бар, познакомиться с остальными членами клуба? – спросил Финтан, вспомнивший о хороших манерах.

«Нет, – собиралась ответить Вирджиния. – Не хочу ни с кем знакомиться и объяснять, что я вдова, что мой муж умер полтора года назад и что я сбежала, потому что не могла видеть те места, где мы жили с ним».

– С удовольствием, Финтан, – вместо этого храбро ответила она.

Гольф-клуб Святой Цецилии был старомодным не только сна­ружи, но и внутри. Вирджиния вымыла руки в симпатичном жен­ском туалете, оклеенном темными псевдовикторианскими обоя­ми, и подкрасила губы перед зеркалом в золоченой раме с резны­ми херувимами. Причесавшись, она стянула волосы бархатной лентой. Что ж, неплохо… Красивые глаза орехового цвета, выгну­тые брови, взгляд спокойный и уверенный, кремовая рубашка-поло и чуть более темные брюки. Вполне приемлемо. Только один стаканчик, а потом она освободится, уползет к себе в нору и сно­ва останется одна.

Вирджиния поднялась на несколько ступенек и очутилась в клубной гостиной, комнате с темными панелями и плотными шторами винного цвета.

– Что будете пить? – спросил Финтан.

– Минеральную воду, пожалуйста, – ответила Вирджиния, оглядываясь по сторонам. Кроме молодой барменши и пары мужчин в углу, которые довольно мрачно пили виски в углу, в баре никого не было.

– Сегодня утром стадион закрыт, – сказал Финтан, заметив ее взгляд. – Санитарный день.

– Угу, – ответила Вирджиния, поняв, что знакомиться ей не с кем. Вот и отлично.

Она сделала глоток воды и откинулась на спинку стула. О'Ри­ордан был не из болтливых, и это ее вполне устраивало. Вирджи­ния стала бы разговаривать с ним лишь в случае крайней необхо­димости.

Допив стакан, она собиралась договориться с Финтаном о дате следующего урока, но тут в бар вошел высокий мужчина с седы­ми волосами до плеч и здоровым загаром (полученным явно не в мартовском Керри). Он кивнул Финтану и вежливо улыбнулся Вирджинии, окинув ее быстрым проницательным взглядом. Вирд­жиния отметила, что он красив и хорошо сохранился, что далеко не всегда бывает с мужчинами старше шестидесяти лет. Ни ного брюха, ни красных от виски щек. Просто стройный мужчи­на с морщинистым лицом, римским носом и умными дружелюб­ными глазами.

– Кевин! – воскликнул О'Риордан с облегчением, которое испытывает утопающий при виде спасательного круга. – Идите сюда и познакомьтесь с Вирджинией!

Кевин протянул руку, но не успел открыть рот, как Финтан продолжил речь, на удивление длинную для него:

– У вас очень много общего. Вирджиния учится играть в гольф, и она – единственная вдова на всю округу. А Кевин – вдовец. Надо же, какое совпадение!

Ясные карие глаза Вирджинии встретились с добрыми серыми глазами Кевина Бартона, и оба тут же рассмеялись.

– Вирджиния Коннелл, единственная вдова этого прихода и будущий игрок в гольф, – с улыбкой сказала Вирджиния, пожав ему руку, которая оказалась теплой и сильной.

– Кевин Бартон. Всегда к вашим услугам, – улыбнулся он. – Вдовец и тоже будущий игрок в гольф. Учусь уже давно. Говорят, первые тридцать лет – самые трудные.

Вирджиния снова рассмеялась.

– Финтан наверняка скажет вам, что самое трудное – это пер­вый урок. Не думаю, что я произвела на него сильное впечатле­ние.

– На Финтана никто не производит впечатления, – ответил Кевин. – Ему все лето приходится быть вежливым с посетителя­ми, а в остальное время он дает волю своему вздорному характе­ру, чтобы компенсировать даром потерянное время. Нельзя же быть вежливым всегда!

Они опять засмеялись, и Вирджиния вдруг почувствовала бла­годарность к Финтану. Едва ли ей было бы так легко с Кевином, если бы он представил их более церемонно.

– Как вам понравился первый урок? – спросил Кевин. Вирджиния состроила гримасу.

– Ужасно, – призналась она. – Мой муж Билл был заядлым игроком в гольф и хотел научить меня. Но я неизменно отказыва­лась. И теперь знаю почему. Потому что я безнадежна.

Кевин ободряюще улыбнулся:

– В первый раз так бывает со всеми. Мне понадобилось не­сколько лет, чтобы прилично ударить по мячу.

Беседа становилась все оживленнее. Оказалось, что Кевин знал прежних хозяев Килнагошелл-хауса – он несколько раз обедал там с женой Урсулой.

– Чудесное место. И хозяева были милые люди. Но постепенно возраст брал свое, и им стало трудно содержать такой большой дом.

– А ваша жена играла в гольф? – спросила Вирджиния.

– Да. Причем замечательно, – грустно ответил Кевин. – Мы, часто играли вместе.

Они разговаривали больше часа. Вирджиния выпила еще один бокал «Шардонне» и почувствовала приятное легкое опьянение. – Знаете, почему мне так легко с вами разговаривать? – вне­запно спросила она. – Потому что я могу говорить о муже и знаю, что вы меня поймете. Вы не попытались сменить тему, когда я сдуру упомянула о нем. Не стали бормотать: «Все там будем» и лихорадочно придумывать, что сказать еще. Это большое облег­чение. Сыновья боятся упоминать при мне имя отца, чтобы я не расстроилась. Только невестка понимает меня и говорит о Билле непринужденно.

Дома, в Дублине, она ни за что не сказала бы этого. Там она за­стегивалась на все пуговицы и пыталась быть прежней Вирджи­нией Коннелл, воспитанной, изящной и сдержанной.

– Понимаете, люди считают, что так лучше, – ответил Ке­вин. – Они не бесчувственные. Просто думают, что вы скорее излечитесь, если не будете говорить об умершем. Со мной проис­ходит то же самое. Никто йе желает слышать о том, что мы с Ур­сулой мечтали после выхода на пенсию совершить круиз. Они ду­мают, что это очень грустно и что я никогда не забуду свое горе, если буду продолжать говорить о ней.

– Мы тоже хотели отправиться в круиз, – тихо сказала Вирд­жиния. – Но это и в самом деле очень грустно. Думать о том, что ты собирался сделать, и знать, что не сделаешь этого никогда. Билл умер, и всем планам пришел конец. – У нее выступили сле­зы на глазах. – Нельзя отправиться в круиз в одиночку.

Ладонь Кевина легла на ее руку. Это прикосновение было доб­рым и успокаивающим.

– Но вы можете учиться гольфу, – сказал он. – А я с удоволь­ствием покажу вам окрестности. Конечно, Керри не Средизем­ное море, но мы что-нибудь придумаем. Двое старых друзей всег­да помогут друг другу.

– Но мы не старые друзья, – напомнила Вирджиния. Лицо Кевина осветила удивительно обаятельная улыбка.

– Я думаю, после этой беседы мы станем чертовски хороши­ми друзьями, – сказал он.

Когда Вирджиния пришла домой, на автоответчике было со­общение от Салли.

– Я позвонила только для того, чтобы узнать, как прошел урок, – сказал веселый голос невестки. – Я буду весь день дома, так что позвони мне, когда выпадет свободная минутка.

Вирджиния смотрела на телефон так, словно он обвинил ее в намерении бросить семью. Доминика, Лоренса и Джейми – их с Биллом. Господи, что она делает?! Болтает, флиртует… Да, флир­тует с мужчиной, хотя единственным мужчиной в ее жизни был Билл, а он умер!

Вирджиния скомкала принесенную с собой афишу клуба, где значился благотворительный женский турнир, а также приводи­лись часы работы стадиона. Как она могла весело и откровенно болтать с совершенно незнакомым человеком? Билл умер, и в мире больше не осталось радости. Смеяться и забыть о нем даже на минуту было изменой. Смеяться с другим мужчиной час с лиш­ним было чудовищной изменой!

Вирджиния села на нижнюю ступеньку большой резной лест­ницы Килнагошелл-хауса, закрыла лицо руками и заплакала.

На следующий день ей принесли записку.

«Позвоните мне, если хотите сыграть легкую партию в девять лунок. – Почерк у Кевина был крупный и разборчивый. Он со­общил свой номер и закончил словами: – Я не настаиваю. Позво­ните, если захочется».

Вирджиния не позвонила, а ночью ей приснился сон. Она ви­дела вдалеке Билла, но никак не могла до него добраться. Утром Вирджиния проснулась такой разбитой, словно накануне вско­пала огород. Чувство вины за вчерашнюю непринужденную бесе­ду с Кевином давило на грудь, как жернов. Чтобы искупить эту вину, она встала рано и пошла к восьмичасовой мессе, надеясь, что знакомые слова, сказанные подслеповатым отцом Мактигом, проникнут в ее душу и вернут прошлое. Однако после смерти Бил­ла месса перестала ей помогать. Она читала молитву механичес­ки, слова легко слетали с ее языка, но в них не было никакого смысла. Они не могли успокоить ее раньше и не помогали теперь.

Вирджиния вернулась домой разбитая и, пытаясь заглушить чувство вины, стала с остервенением выбрасывать барахло из сарая, стоявшего на заднем дворе. К середине дня она устала до изнеможения, и больше всего на свете ей хотелось провести ве­чер дома. Но она заранее обещала Мэри-Кейт и Дельфине схо­дить с ними во «Вдову», так что пришлось одеваться, подкраши­ваться и брать такси.

Киснуть на глазах у Мэри-Кейт было нельзя, поэтому Вирд­жиния выпила бокал вина и съела рыбный пирог, которым сла­вилась «Вдова».

– Желаю вам успешно освоить гольф, – сказала Дельфина, когда Вирджиния поведала им о своих приключениях.

– Значит, вы познакомились с Кевином Бартоном? Он всегда казался мне очень симпатичным мужчиной, – небрежно броси­ла Мэри-Кейт.

– Он такой и есть, – так же небрежно ответила Вирджиния. Она подняла глаза, увидела, что Мэри-Кейт улыбается, и вспых­нула. – А что?

– Ничего, – невинно ответила Мэри-Кейт.

Мэтт смотрел на пустой экран своего «ноутбука». Экран отра­жал свет лампочек, свисавших с потолка просторного чердака; курсор весело подмигивал ему. Как всегда, в комнате было тихо: разговаривать здесь не разрешалось. Сегодня утром были заняты лишь два стола из семи. За одним из них сидела пожилая писа­тельница, которая сказала Мэтту на кухне, что заполняет налого­вую декларацию и хочет сделать это в спокойной обстановке. Второй стол занимал Сиаран Хедли-Райан, что-то лихорадочно строчивший. Он просиживал здесь каждое утро с девяти до часу; при этом его пальцы ни на секунду не останавливались. Каза­лось, он не знал ни творческих простоев, ни приступов неуверен­ности в себе.

Мэтт смотрел в окно на голый, унылый пейзаж. Утро было ужасное: ветер гнул сосны и хлестал росшие у ворот рододендро­ны. «Чтобы у человека начался творческий простой, нужно сна­чала написать хоть что-нибудь», – тоскливо думал Мэтт. А он за все эти месяцы не написал ни одной приличной строки.

Прекрасная лирическая книга, о которой он так долго мечтал, роман, после опубликования которого все литературные светила становились бы в очередь, чтобы пожать ему руку, отказывался принимать форму. Впрочем, нет: кое-что у Мэтта получалось. Сценарий третьеразрядного телефильма, который никто не смот­рит. Его страдающий от депрессии герой сбежал со страниц пло­хого научно-фантастического романа. Мэтт был заядлым читате­лем и знал разницу между барахлом и хорошей книгой. Как ни больно было признаться, но по сравнению с романами Салмана Рушди его книга была барахлом. У него не хватало смелости ска­зать Хоуп о том, как страшно целый день смотреть на экран и ви­деть на нем лишь несколько беспомощных фраз, которые на сле­дующий день кажутся еще хуже.

Как ни горько, но Мэтт понимал, что он не писатель. Состав­лять тексты рекламных объявлений и писать романы – это прин­ципиально разные вещи. Если человек играет на фортепиано, это вовсе не значит, что он умеет играть на скрипке. Да, кое-что об­щее есть, но если ты прекрасно делаешь что-то одно, то совсем не обязательно сумеешь сделать другое.

Это было больно, очень больно. Но больнее всего было другое. Он возомнил, что может писать, и заставил Хоуп и детей пере­ехать с ним в Керри. Бросил работу, дом, друзей, а все ради чего?

– Кофе? – одними губами произнес Сиаран, внезапно ока­завшийся рядом.

Мэтт благодарно кивнул. Что угодно, лишь бы оказаться по­дальше от этого злобно подмигивающего курсора!

Спустившись на кухню, Сиаран наполнил две кружки кофе и сел за стол, добродушно поглядывая на Мэтта. Он ни за что не сказал бы человеку, что тот бездарен. Сиарану доводилось видеть людей, в которых просыпался скрытый талант, – их пальцы так и летали по клавишам, а в ушах звучала ликующая музыка. И дру­гих, которые годами мечтали о том, что в один прекрасный день начнут писать; людей, которые отказывали себе во всем, чтобы провести неделю в знаменитом редлайонском Центре творчест­ва. Но, оказавшись на большом чердаке, они обнаруживали, что это не так легко, как кажется, и что слова из себя приходится тя­нуть клещами. Слова, которые не ложатся на бумагу и никогда не увидят света.

Мэтт не был похож на первых; он выглядел типичным пред­ставителем второй группы – подавленным неудачником, совер­шившим большую ошибку и не знающим, как в ней признаться.

– Как дела? – осторожно поинтересовался Сиаран.

– О'кей, – так же осторожно ответил Мэтт. – Все о'кей. На самом деле я еще обдумываю сюжет.

– Конечно, – серьезно сказал Сиаран. – Это очень важно.

Он начал размешивать кофе, размышляя о том, что нельзя об­думывать сюжет и при этом ничего не писать. Бедный Мэтт… Сиарану было жаль и Мэтта, и его милую тихую жену. Оставалось надеяться лишь на то, что Паркер вовремя опомнится. Он много раз видел, как Хоуп тащила в деревню двух малышей. Было ясно, что всем троим здесь смертельно скучно. Они были похожи на сосланных. Сейчас Хоуп работала несколько дней в неделю; ви­димо, больших денег у этой семьи не было. Мэтту следовало снять­ся с якоря и вернуться домой. Сиаран видел множество похожих примеров и знал, как разъедает душу творческое бессилие.

– Финула просила пригласить вас к нам на следующей неделе. У нас будет небольшая вечеринка, – непринужденно сказал он.

– Мы с удовольствием придем, – сказал Мэтт. Что угодно, лишь бы развеять тоску. Может быть, он хотя бы на мгновение сумеет забыть о том, что потерпел неудачу.

Спустя неделю Мэтт гнал машину по шоссе со скоростью, ко­торую Хоуп считала смертоубийственной. Но просить его ехать помедленнее было бессмысленно – это только заставило бы его поддать газу.

Хоуп вцепилась в сиденье так, что побелели костяшки, сжала губы и посмотрела назад. Тоби спал в своем детском сиденье, а Милли улыбалась от уха до уха. Скорость ее не пугала. Она, как и отец, предпочитала езду с ветерком и при каждой возможности кричала: «Быстрее, папа!»

Они возвращались из экспедиции в Килларни, куда ездили за покупками. Милли тряслась от радости при виде своих новых ту­фелек из небесно-голубой замши. Но Хоуп особого восторга не испытывала, потому что небесно-голубая замша и коттедж «Крон­шнеп» не имели между собой ничего общего. Как удалять грязь с замши? Мэтт был счастлив, потому что купил новый триллер и пару журналов по вычислительной технике. Тоби был счастлив, потому что это было его обычное состояние. А Хоуп ворчала и сердилась, потому что она не купила ничего, кроме всяких пустя­ков. Она собиралась приобрести что-нибудь дешевое, но наряд­ное для вечеринки у Финулы, но, как на грех, в магазинах ничего подходящего не оказалось.

Пытаясь отвлечься от дороги, Хоуп начала перебирать в уме, что ей надеть, и быстро забраковала половину своих нарядов. «Су­ществует четкая связь между одеждой и неприязнью», – сделала вывод она. Чем меньше тебе кто-то нравится, тем лучше ты дол­жен быть одет при встрече с ним. В таком случае у нее лишь один выход: позвонить в Милан Донателле Версаче и попросить сроч­но прислать ее последнее творение. Если бы у нее был хоть ма­лейший повод не идти на эту проклятую вечеринку! Увы, такого повода не было. Сослаться на то, что некому сидеть с детьми, она не могла: Финула настояла, чтобы детей привезли с собой и уло­жили в спальне для гостей.

– Думаю, они не проснутся, пока мы не соберемся домой, – весело сказал Мэтт, сообщив Хоуп об этом плане.

Когда в восемь часов вечера машина Паркеров остановилась у дома Финулы и Сиарана, все члены семейства были облачены в свои лучшие наряды. Мэтт был неотразим в костюме от Пола Сми­та, который он надевал всего несколько раз. Костюм дополняла серая рубашка без галстука, получалось что-то очень стильное и в то же время непринужденное. Хоуп знала, что ей никогда не удастся добиться того же эффекта. Поэтому она махнула рукой на непринужденность и надела маленькое черное платье из «Некст», которое было тесновато в талии еще при покупке и за это время просторнее не стало. Дополняли наряд жемчужные серьги, высо­кая прическа, тонкие черные колготки и классические замшевые «лодочки». Все журналы мод в один голос кричали, что малень­кое черное платье – это безошибочный выбор. Хоуп, которая была вынуждена надеть под него неудобное стягивающее белье, оста­валось надеяться на то, что журналы правы.

Сиаран встретил их у дверей и сразу повел в спальню для гос­тей, где можно было уложить детей.

– Прислать к вам Финулу на помощь? – спросил он, уводя Мэтта.

Хоуп улыбнулась и покачала головой. В последнее время она пришла к выводу, что Сиаран очень симпатичный человек. Она не выносила только Финулу.

Конечно, Милли не собиралась ложиться спать без стакана молока, воды и нескольких походов в ванную. Когда дети нако­нец уснули, было уже почти девять. Вечеринка была в разгаре, но уставшей Хоуп было не до веселья.

– Дорогая, рада вас видеть. Как дети, уснули? – спросил зна­комый голос.

Хоуп показалось, что интонации Финулы стали еще более ма­нерными. Ничего удивительного. Впрочем, Финула пыталась произвести впечатление. Это означало, что она будет говорить с французским акцентом, упоминать имена шапочно знакомых ху­дожников с таким видом, словно это ее близкие друзья, и притво­ряться, что каждый вечер ужинает с шампанским. Все это было тошнотворно. Через десять минут Хоуп захотелось уйти и лечь.

Впрочем, Финула тоже, очевидно, была сыта Хоуп по горло.

– А теперь вы должны познакомиться с моей сестрой, Присциллой Хедли-Кларк, – сказала она.

Присцилла была более стройным и менее претенциозно оде­тым вариантом Финулы, но питавшим ту же страсть к красному лаку для ногтей, обилию бижутерии и псевдоаристократическо­му акценту.

И все-таки после Финулы Хоуп показалось, что говорить с Присциллой намного легче.

Дизайнер по интерьеру, Присцилла тоже любила упоминать знаменитых людей, с которыми ей довелось работать, но, по крайней мере, она не делала каждые несколько минут многозна­чительных пауз. И, в отличие от сестры, слушала слова Хоуп.

– Должно быть, трудно бросить все и переехать, – заметила Присцилла, узнав о переселении Паркеров в Керри.

– Я скучаю по друзьям, хотя успела завести здесь хороших зна­комых.

– Очевидно, вы имеете в виду Финулу, – с уважением кивну­ла Присцилла.

Хоуп не стала ее поправлять.

– Мы пробыли здесь всего несколько месяцев, но у меня такое чувство, словно я жила здесь всегда. Это место засасывает тебя.

– А вы здесь не скучаете? – спросила Присцилла. – Деревня кажется мне немного пресноватой. Должна признаться, я люблю городскую жизнь.

Хоуп подумала и поняла, что в последнее время она не скуча­ла. Два раза в неделю она работала у Эрвина, и хотя эта работа цодходила к концу, безработица ей не грозила. Дельфина сказа­ла, что бухгалтерии отеля срочно требуется помощница на не­полный день. Ее светская жизнь тоже наладилась. Хоуп регуляр­но встречалась с Мэри-Кейт и Дельфиной за кофе, раз в неделю они с Мэттом ходили к кому-то и гости, плюс клуб макраме, где можно было чувствовать себя непринужденно и говорить обо всем на свете. Конечно, она скучала по Сэм, но они звонили друг дру­гу через день, не обращая внимания на счета. Им было очень важ­но поддерживать связь.

– А мне здесь нравится, – сказала Хоуп, удивившись собст­венным словам. – Тут испытываешь удивительное чувство… общ­ности, что ли. Это замечательно. Похоже на большую семью, где ты знаешь всех и каждого. «

Присцилла хмыкнула.

– Финула прожила здесь десять лет, но говорит, что все еще чувствует себя здесь чужой.

Хоуп с трудом сдержала улыбку.

– Ну, не всем удается адаптироваться к местным условиям, – пытаясь быть вежливой, сказала она.

– Но Финула всегда легко адаптируется, – стояла на своем Присцилла. – Она говорит, что здесь просто люди очень недру­желюбные.

В конце концов Хоуп сбежала от Присциллы и заговорила с Мэй, своей подругой по клубу макраме. Ни Мэй, ни ее муж Такеси не были художниками, но их пригласили сюда, потому что Та-кеси занимал ответственный пост на фабрике компьютеров. Финуле нравилось, когда на ее вечеринках встречались представите­ли искусства и промышленности.

Домой они приехали в час ночи.

Как ни странно, дети даже не проснулись, пока их несли из ма­шины в кровать. Хоуп стаскивала с себя чертовски неудобное белье, когда в спальню влетел Мэтт. Его глаза горели от возбуждения.

– На автоответчике сообщение от Дэна! – воскликнул он. – Представляешь, у Адама Джадда был сердечный приступ. Сейчас все в порядке, опасность ему не грозит, но он не сможет руково­дить агентством минимум шесть недель. Так вот, Адам попросил Дэна выяснить, не смогу ли я вернуться и заменить его, пока ему не станет лучше!

Хоуп ахнула, а Мэтт засмеялся от радости, которую был не в силах скрыть. Он возвращается! Он еще на коне. Агентство Джадда нуждается в нем. Ну и что ж, что он не сумел написать роман века. Зато от него по-прежнему зависит судьба компании!

Мэтт обнял жену, прижал к себе ее полуобнаженное тело, и Хоуп почувствовала, что он возбужден. Но муж захотел ее только пото­му, что соскучился по работе. Сообщение о том, что он нужен, нажало на какую-то тайную кнопку, и он включился. Кончилось тем, что они упали на кровать и занялись любовью, но, когда Мэтт уснул, Хоуп долго лежала с открытыми глазами. Почему ей было достаточно Мэтта, а Мэтту всегда требовалось что-то еще? Он хотел от жизни чего-то большего, а с нее хватало его любви…

На следующий день Мэтт развил бешеную активность. Он зво­нил по телефону, посылал сообщения по электронной почте, за­казывал билет на самолет… «Как в старые времена», – подумала Хоуп. Возбужденный мыслью о том, что он необходим, Мэтт вос­парил в небеса; его энтузиазм оказался заразительным. Дети, не знавшие, что он уезжает на шесть недель, радостно скакали во­круг. Хоуп тоже пыталась быть веселой, но на самом деле ей было очень грустно. Во-первых, оттого, что он улетал. Во-вторых, от­того, что он был так рад этому.

Днем они все вместе поехали в аэропорт. До Милли наконец дошло, что ее любимый папочка улетает, она сидела позади и ре­вела всю дорогу до Килларни. Это напомнило Хоуп их прибытие в Керри.

– Не выходи, – сказал Мэтт, когда они припарковались. Блед­ное, расстроенное лицо Хоуп заставило его ощутить чувство ви­ны. Он решил, что ей будет трудно прощаться в многолюдном аэропорте, а потом тащить двух хнычущих ребятишек обратно в машину. Намного легче попрощаться прямо здесь. Он крепко сжал руку Хоуп, надеясь, что жена все поймет.

Но Хоуп поняла только одно: Мэтту так не терпится улететь, что он не хочет дать ей возможность как следует попрощаться. Когда он наклонился поцеловать ее, она ответила ему холодно, едва коснувшись губами щеки.

– Счастливо, – еле слышно сказала она.

16

«Привет, Хоуп!

Извини, что вчера не смогла поговорить с тобой: не было бук­вально ни секунды свободной. Я и сейчас тороплюсь – уезжаем на три дня в Хертфордшир на конференцию по торговле. Как ты живешь без Мэтта? Держу пари, Милли продолжает скандалить. Вот уж папина дочка!

Помню, что сегодня ты выходишь на новую работу, и желаю удачи. Уверена, что все будет замечательно. Отель у в ас просто по­трясающий. Может быть, в мой следующий приезд мы закажем там номер и проведем целый день у Дельфины в салоне красоты. Это мне просто необходимо! За последние недели моя кожа преврати­лась в терку. Убеждена, что это результат применения анестезии во время удаления фиброидов. Вот тебе и «двадцать четыре часа, и от болезни ни следа»! Нет, я шучу. Сухая кожа – не слишком доро­гая плата за хорошее самочувствие. Я начала заниматься йогой, ем хорошо и готовлю обед каждый вечер. Ты можешь гордиться мной!

Может быть, сегодня позвонить не успею, но попытаюсь.

Любящая тебя Сэм».

Хоуп улыбнулась при мысли о том, что ее безнадежная в смыс­ле домашнего хозяйства сестра каждый вечер готовит себе обед. Она щелкнула клавишей и принялась писать ответ.

«Привет, сестренка!

У меня все нормально. Я понимаю, что ты безумно занята, и то­же пишу второпях, потому что через пять минут уезжаю в отель, а по дороге должна забросить детей в ясли. Судя по шуму внизу, Милли убивает Тоби. Я немного нервничаю, потому что моим един­ственным собеседованием был телефонный разговор с заведующей бухгалтерией Уной Хатчинсон. Все-таки работа в пятизвездочном отеле – не шутки. Наверно, у них очень сложная автоматизиро­ванная система, и я слегка побаиваюсь. Но буду стараться изо всех сил. Если уж после отъезда Мэтта я сумела исправить электропро­водку и утихомирить Милли (ты права, без отца она окончательно отбилась от рук), то справлюсь и с новой работой. Неужели после отъезда Мэтта прошло уже три недели ? Невозможно поверить. Я так занята, что днем не скучаю о нем, вот только по ночам одиноко. Спасибо девочкам, которые умудряются вытаскивать меня из дома».

Правдой тут была только последняя фраза. Хоуп безумно тос­ковала по мужу, но не хотела сообщать об этом Сэм. Сестра тут же позвонила бы Мэтту и отчитала за то, что он не обращает вни­мания на жену.

«У Мэтта все в порядке, хотя связаться с ним по телефону труднее, чем с тобой. Агентство завалено заказами, а он не только выполняет обязанности Адама, но и занимается собственной рабо­той».

Хоуп не стала писать, что Мэтт терпеть не мог электронную почту, считая, что не следует отправлять личные сообщения из офиса, где их может прочитать каждый. Поэтому оставался толь­ко телефон. Но звонил Мэтт лишь после работы, часов в девять вечера, забывая, что дети ложатся спать в половине восьмого. Еще обиднее было то, что он не позвонил накануне, чтобы поже­лать ей ни пуха ни пера в отеле «Красный лев». Дельфина, Мэри-Кейт, Вирджиния и Гизелла помнили об этом, а вот Мэтт забыл. Хоуп поклялась не сердиться на мужа, но ничего не могла с собой поделать. Ей хотелось облегчить душу и поделиться с Сэм оби­дой, однако это было невозможно. Хоуп считала, что женатым людям не следует никого обременять своими проблемами. Сэм могла вмешаться и начать подбивать Хоуп на бунт. Что категори­чески исключалось.

«Держу пари, что вы выбрали для своей конференции какой-ни­будь шикарный отель. Желаю хорошо провести время. Береги себя; не забывай, что после твоей операции прошло всего две недели. В конце концов, ты не сверхчеловек! А даже если и сверхчеловек, все равно не слишком переутомляйся.

Любящая тебя Хоуп».

Внизу раздался рев, а потом Тоби крикнул:

– Мама, Милли стукнула меня лопаткой!

Хоуп быстро отправила сообщение и побежала вниз.

Час спустя Хоуп ехала по ухоженной подъездной аллее «Крас­ного льва», и глаза ее все шире раскрывались от изумления. Она слышала, как Мэри-Кейт называла отель «оазисом роскоши», и даже знала, что двухнедельное проживание в местном «люксе» стоит столько же, сколько половина дома в Редлайоне. Но ей не приходило в голову, что всего в десяти километрах от деревни может выситься роскошный замок, окруженный буковой рощей. Отель был огромным, с зубчатыми башнями по обеим сторонам массивной деревянной двери. Башни украшали фигуры химер, зорко следивших за тем, чтобы никто не перелез через крепост­ную стену, похожую на оправу драгоценного камня.

Швейцар в ливрее открыл ей дверь и улыбнулся:

– Добро пожаловать, мадам.

Хоуп улыбнулась в ответ, довольная тем, что ее отнесли к чис­лу постояльцев. Недаром она сегодня надела свой самый элегант­ный черный костюм и особенно тщательно накрасилась. Войдя в вестибюль, Хоуп на мгновение замерла, восхищаясь просторным помещением с деревянными панелями и гобеленами на стенах. На двух мраморных столах стояли огромные букеты цветов, а у парадной лестницы зловеще маячили рыцарские доспехи.

– Красиво, правда? – негромко спросил ее мужской голос.

– Очень, – солгала Хоуп. Почему-то доспехи напомнили ей фильмы ужасов.

– Чем могу служить?

Голос принадлежал мужчине с копной кудрявых темных во­лос, внешность которого поразила Хоуп. Он был просто ослепи­телен – от белоснежных манжет до сверкающих носков туфель. Заглянув в сияющие черные глаза, Хоуп застыла как вкопанная и робко улыбнулась.

– Я… э-э… ищу бухгалтерию, – спустя целую вечность выда­вила она. – Мне предстоит там работать.

– Должно быть, вы миссис Паркер, – сказал мужчина.

– Откуда вы знаете? – удивилась Хоуп.

– Я по долгу службы обязан знать все, что здесь происхо­дит, – все тем же бархатным голосом промолвил незнакомец. – Я Кристи Де Лейси, главный управляющий.

Не успела Хоуп опомниться, как он взял ее за руку.

– Добро пожаловать – и спасибо.

Хоуп не знала, за что ее благодарят, но возражать не стала, по­скольку ослепительные мужчины не так уж часто баловали ее своим вниманием.

– Как мне пройти в бухгалтерию? – спросила она.

Тут Де Лейси выпустил ее руку, и Хоуп подумала, что теперь от нее будет долго пахнуть его одеколоном.

– Я провожу вас, – серьезно сказал он, – а заодно покажу вам отель.

Польщенная Хоуп попыталась возражать:

– Но я не хочу злоупотреблять вашим временем. Его голос, и без того низкий, снизился еще на октаву.

– Я не думаю о времени, когда нужно сопровождать прекрас­ную даму.

Сердце Хоуп сделало прыжок, который, возможно, и не при­нес бы ей звания олимпийской чемпионки по спортивной гим­настике, но для тридцатисемилетней женщины, не привыкшей к таким головокружительным сальто, это было совсем неплохо.

Де Лейси провел ее к лифту, и экскурсия началась. Пока лифт шел наверх, он рассказал о панелях, привезенных с Мальты, и о затратах на приобретение антикварной мебели, но Хоуп слушала вполуха. Больше всего на свете ей хотелось еще раз услышать слова «прекрасная дама». Стоять рядом с таким мужчиной в кабине лифта было очень сексуально. Кажется, в каком-то фильме была любовная сцена в лифте. Что будет, если Кристи прижмет ее к стене и поцелует?..

– По-моему, лучше всего отреставрирован первый этаж, – сказал Де Лейси, когда дверь открылась.

Хоуп изо всех сил пыталась придумать умный вопрос и вскоре придумала.

– Когда же был построен этот замок? – спросила она. Кристи снисходительно улыбнулся.

– Дом действительно похож на средневековый замок, но даже самые старые его части датируются девятнадцатым столетием. Один богатый землевладелец построил его для своей молодой жены в знак любви, потому что она говорила, что хочет жить в замке. Увы, она умерла еще до окончания строительства, и без­утешный супруг, бросив все, навсегда покинул эти места.

– Как романтично… – Хоуп провела рукой по висевшему на стене шелковистому гобелену.

Пока они снова ждали лифта, Хоуп смотрела на Де Лейси влюб­ленными глазами и злилась на себя. «Прекрати сейчас же! Что ты делаешь, дура?!» – твердила она мысленно, но все впустую. Ка­залось, ей снова пятнадцать лет, она пришла на первое в жизни свидание, смотрит на своего избранника снизу вверх, глупо улы­бается и ждет, чтобы он похвалил ее прическу, джинсы и так да­лее…

Они поднялись на верхний этаж, и Кристи провел ее в один из незанятых «люксов», где стояла самая большая кровать, которую Хоуп доводилось видеть.

– Ух ты! – воскликнула она, борясь с желанием сесть на мат­рас и попрыгать.

– Садитесь. Это кровать с гидроприводом. – Кристи сел на кровать и покачался на ней. – Забавно, правда? – Задав этот провокационный вопрос, он дьявольски выгнул брови.

Хоуп села как можно дальше от него. Это было настоящим безумием. Де Лейси был опасным человеком. Словно прочитав ее мысли, Кристи поднялся.

– Извините меня, – серьезно сказал он. – Я слишком увле­чен своим прекрасным отелем и забываю, что другим это может быть неинтересно. Понимаете, я хочу, чтобы работающие здесь люди ценили его красоту. Они должны гордиться тем, что рабо­тают здесь. Именно поэтому я устроил вам экскурсию. Надеюсь, она была не слишком скучной. А сейчас позвольте проводить вас в бухгалтерию. Остальную часть отеля вы увидите позже.

Хоуп покраснела. А она-то, дура, подумала, что Кристи устро­ил ей экскурсию из совсем других соображений! На самом деле он, как управляющий, хотел убедить новую служащую, что это место уникально. С чего она решила, что представляет интерес для такого опытного обольстителя, как Кристи Де Лейси?

Пока они спускались на лифте, Хоуп сгорала от стыда. Как же глупо она, должно быть, выглядела, когда пялилась на него, как школьница! Конечно, такой красивый мужчина привык, что жен­щины бросаются ему на шею. Но она не бросалась ему на шею, а просто занеслась куда-то и шлепнулась на землю. Как унизитель­но…

От смущения она просто потеряла дар речи.

Кристи подвел ее к двери без всякой таблички.

– Я скажу миссис Хатчинсон, что вы здесь, – промолвил он и открыл дверь.

Через несколько секунд он вышел и сказал, что заведующая бухгалтерией ждет ее.

– Надеюсь, мы еще встретимся. – Он церемонно пожал ей руку.

– Спасибо, мистер Де Лейси, – пролепетала Хоуп.

– Просто Кристи, – улыбнулся он и пошел по коридору.

Хоуп долго смотрела ему вслед. То ли ей показалось, то ли дей­ствительно взгляд, который Кристи бросил на нее после того, как они попрощались, не имел-ничего общего с платоническим чув­ством. Да нет, конечно, показалось.

Миссис Хатчинсон оказалась веселой женщиной лет пятиде­сяти. Она говорила с Хоуп так же дружелюбно, как и по телефо­ну, и тут же попросила называть ее Уной.

– Я всегда считала, что офис – не то место, где следует соблю­дать правила этикета, – улыбнулась она, представив Хоуп другой сотруднице бухгалтерии, озорной молодой женщине по имени Дженет.

– Но мистер Де Лейси назвал вас миссис Хатчинсон, и я поду­мала… – начала Хоуп.

– И что вы о нем подумали? – с невинным видом спросила Уна.

– По-моему, очень симпатичный, – небрежно ответила Хоуп. Она не заметила, как ее собеседницы обменялись многозначи­тельным взглядом.

– Какая жалость, что у него никогда не будет подружки, – мрачно сказала Дженет. – Просто трагедия…

– Какая трагедия? – вскинулась Хоуп и угодила в заранее рас­ставленную ловушку.

– И эта туда же! – рассмеялась Уна. – Мистер Де Лейси неот­разим, правда? В него влюбляются все.

– Я в него не влюблялась! – возмущенно воскликнула Хоуп. – Не забывайте, я замужняя женщина с двумя детьми!

Уна похлопала ее по руке.

– Ничего, привыкнете, – сказала она. – Пока на рабочих местах не поставят телевизоры, нашим единственным развлече­нием будут сластолюбивые грезы о Кристи Де Лейси. Нет, он не женат, так что можете не спрашивать.

– Держу пари, вы чувствовали себя глиной в его руках, – вздох­нула Дженет.

– Не смешите меня! – сказала Хоуп тоном строгой матери. – А теперь покажите, в чем заключается моя работа, – добавила она, пытаясь избавиться от соблазнительной картины: сильные руки Кристи Де Лейси мнут ее плоть, как замазку, разминают ее затекшие плечи, а затем спускаются ниже…

Вечером в коттедж «Кроншнеп» приехали Мэри-Кейт и Дель­фина. Они привезли с собой несколько бутылок вина и кастрюль­ку с легендарным грибным супом Мэри-Кейт.

– Чтобы вам не думать о готовке, – объяснили она Хоуп.

За три недели, прошедшие после отъезда Мэтта, женщины часто обедали вместе, и Хоуп узнала, что Мэри-Кейт великолепно го­товит.

Тоби и Милли весело поздоровались с Дельфиной, которую обожали, и тут же потащили ее в детскую. Пришлось пообещать, что она придет через пять минут, потому что хочет сначала пого­ворить с их мамой.

– Ну, как прошел день? – спросила она Хоуп.

– Замечательно. Уна очень симпатичная.

– О, она просто лапочка! – воскликнула Дельфина. – Уна фактически руководит гостиницей, но нисколько не чванится этим. А Дженет? Правда, прелесть?

– Правда. Да, а еще я познакомилась с управляющим, – не­брежно сказала Хоуп. – С Кристи Де Лейси. – Она не могла про­тивиться соблазну – ей нравилось произносить это имя. Оно так и скатывалось с губ.

Дельфина, сидевшая на диване между Тоби и Милли, присталь­но посмотрела на Хоуп.

– Он тебе понравился? Хоуп просияла:

– Он был настоящим ангелом! Показал мне отель…

– Почему я никогда не видела этого человека? – воскликнула Мэри-Кейт. – Наверно, я единственная женщина в радиусе де­сяти миль, которая не млеет при одном упоминании его имени. Почему он ни разу не зашел в аптеку за мазью для растирания или чем-нибудь еще? Думаю, мне нужно написать жалобу. Куда смотрит министр юстиции? Может быть, он сумеет восстановить справедливость?

Хоуп засмеялась.

– Вам следует записаться на экскурсию, – сказала она. – Там вы с ним и познакомитесь.

– Боюсь, он проводит такие экскурсии только для красивых женщин лет тридцати с небольшим, одетых в нарядные костю­мы… – проницательно заметила Мэри-Кейт.

– Мадам, если вы придерживаетесь такого образа мыслей, то пить вам нельзя, – отшутилась Хоуп. – Он просто очень милый человек, только и всего. Никто не собирается по нему млеть.

Дети с удовольствием отправились спать, поскольку Дельфина пообещала прочитать им сказку.

– Она была бы замечательной матерью, – заметила Хоуп Мэ­ри-Кейт. – Как вы думаете, они с Юджином собираются заво­дить детей?

– Уверена, они сделали бы это с удовольствием, но сначала им не помешало бы пожениться, – вздохнула Мэри-Кейт. – Боюсь, что ей придется долго ждать. Не знаю, почему Дельфина не хочет поставить свою идиотку-мать перед свершившимся фактом.

– Люди могут быть очень жестокими, сами не зная этого, прав­да? – сказала Хоуп. – Почему Полина считает, что имеет право учить Дельфину жить?

Мэри-Кейт промолчала и уставилась в пространство. Она ка­залась грустной и подавленной.

– Что с вами? – встревожилась Хоуп.

Она привыкла, что Мэри-Кейт всегда поднимает окружаю­щим настроение и заставляет смеяться. Именно она помогала членам клуба макраме видеть смешную сторону жизни. То, что эта жизнерадостная женщина тоже способна унывать, поразило Хоуп.

Казалось, Мэри-Кейт с трудом заставила себя вернуться к дей­ствительности.

– Старые воспоминания, – пробормотала она. – Не обра­щайте внимания.

– Похоже, они уснули, – прошептала Дельфина, на цыпочках спустившись по лестнице. – Я успела прочитать им только одну сказку.

– Они всегда устают, когда приходят из яслей, – ответила Хоуп. – Не знаю, что там с ними делает Гизелла, но это просто фантастика.

– Наверно, у нее есть специальный комплекс физических уп­ражнений. Она на весь день привязывает детей к тренажерам и уходит, – пошутила Дельфина.

– А это мысль! – откликнулась Хоуп. – Пожалуй, мне тоже придется купить пару таких тренажеров.

Это замечание заставило рассмеяться даже Мэри-Кейт.

Вскоре они с удовольствием взялись за необыкновенно вкус­ный суп. Разговор шел о том, как каждая из них провела неделю. Хоуп умудрилась рассказать о первом рабочем дне в бухгалтерии, ни разу не упомянув имя Кристи. Дельфина рассмешила их рас­сказом о знаменитом пожилом киноартисте, который остановил­ся в отеле с женой и решил удалить волосы на груди с помощью бразильского воска. При этом он рычал и стонал так, что у нее за­ложило уши, а потом, как ни в чем не бывало, предложил ей вече­ром выпить с ним.

– Боюсь, что по сравнению с вами обеими у меня день был очень скучный, – сказала Мэри-Кейт. – Правда, я встретила вдову Мэгуайр и узнала 6 ее новых похождениях.

– Я не знала, что такой человек существует, – удивилась Хо­уп. – Думала, пивная так называется только для красоты. Я ни­когда ее не видела.

– Потому что она всю зиму проводит на своей вилле в Порту­галии, – объяснила Мэри-Кейт. – Белла Мэгуайр – классичес­кая веселая вдова. А почему бы и нет? Для меня тайна, как она не умерла от отвращения раньше своего супруга. Это был самый мерз­кий старикашка на свете. Но богатый. – Она улыбнулась. – Доб­родетель вознаграждается. Когда он протянул ноги, Белла пере­именовала пивную – раньше та называлась просто пивной Мэ-гуайра, – купила себе виллу и не возвращается в Ирландию раньше марта. Ходят слухи, что она завела дружка вдвое моложе себя. Ка­кая жалость, что она никогда не привозит его сюда! Мне бы хоте­лось посмотреть на ее любовника.

– Наверно, она очаровательна и очень хороша собой, – пред­положила Хоуп.

Мэри-Кейт пожала плечами:

– Очаровывает она только мужчин. Женщины для нее не су­ществуют. Советую при ней покрепче держаться за Мэтта – он как раз в ее вкусе.

– Сначала ей придется сразиться с Финулой, – не без горечи сказала Хоуп. – Та является сюда через день, спрашивает, как у Мэтта дела и скоро ли он вернется. Как будто я это знаю. Я ведь всего-навсего его жена!

– Ах, он наверняка сходит без тебя с ума, – утешила ее Дель­фина. – Просто мужчины терпеть не могут телефон.

– Наверно, он чувствует себя виноватым в том, что оставил вас здесь с детьми, – добавила Мэри-Кейт.

«Если так, то он выбрал странный способ показать это», – по­думала Хоуп. Мэтт не звонил со вторника. Целых два дня. Хоуп не могла прожить без семьи и нескольких часов, а Мэтт три недели назад вышел в эту дверь – и забыл о них. После его отъезда Хо-уп страдала от одиночества, а вот он, судя по всему, нисколько. Конечно, ликующая Бетси таскает его по всему городу, с ленча на вечеринку, как одинокого мужчину, который сам себе хозяин. То, что у него в сельском раю осталась жена, не имело значения…

На прощание Дельфина и Мэри-Кейт очень нежно обняли ее, словно хотели выразить то, что не решились облечь в слова. Они знали, что Хоуп страдает от одиночества, и приехали нарочно, чтобы побыть с ней. Хоуп вспомнила своих подруг, оставленных в Бате. Кто из них смог бы сделать для нее то же самое, что сдела­ли новые подруги из Редлайона?

Она убрала со стола, заперла двери, проверила окна и легла в свою одинокую постель. У нее было полное право помечтать о больших черных глазах Кристи Де Лейси. В конце концов, это было совершенно безобидно. Вроде бокала «Бейли» со льдом, выпитого на ночь, когда сидишь на диете. Конечно, нехорошо, но очень, очень приятно.

Мэтт позвонил только в воскресенье вечером.

– Привет, – прошептала Хоуп, молясь, чтобы звонок не раз­будил детей.

– Почему ты говоришь шепотом? – удивился Мэтт.

– Потому что Тоби и Милли уже спят. Мэтт застонал.

– Я хотел поговорить с ними, – несчастным тоном пробор­мотал он.

Хоуп только покачала головой. Ох уж эти мужчины! Никакого представления о времени.

– Мэтт, ты смотрел на часы? – насмешливо спросила она. – Неужели ты не помнишь, что в это время они всегда спят?

– Не всегда, – возразил муж. – Иногда они ложатся позже.

– Иногда, – согласилась Хоуп, – но редко. Тебе следовало позвонить раньше. Мы были дома. – Это означало: «А ты тем временем развлекался в Бате, забыв о нас».

– Я думал, что вы куда-нибудь ездили…

– Куда же нам ехать? Даже гулять не ходили: сегодня весь день проливной дождь. А ты как поживаешь?

– Был на обеде у Мэдоусов вместе с Дэном и Бетси. За детьми присматривала их новая нянька.

– Нянька? – переспросила Хоуп. – Бетси и Дэн взяли нянь­ку? Когда?

– С неделю назад.

– Она всегда говорила, что никому не доверит своих детей! – разозлилась Хоуп. – Догадываюсь, что этой няньке лет семнад­цать и выглядит она, как копия Бритни Спирс!

Мэтт засмеялся.

– Ты в своем уме? Забыла Бетси? Она слишком ревнива, что­бы держать у себя в доме нечто подобное. Этой няньке двадцать три года, она ревностная христианка из Страсбура и ничуть не похожа на Бритни. Очень чопорная, застенчивая и называет Бет­си «мадам».

Хоуп фыркнула.

– Бетси это понравится! Скоро она обрядит ее как горнич­ную, заставит делать книксен, кланяться и спрашивать: «Собла­говолит ли мадам, чтобы ей подали чай в малую гостиную?» Кста­ти, что там было у Мэдоусов? Ленч или вечеринка?

– Вечеринка, – опрометчиво ответил Мэтт. – Они праздно­вали десятую годовщину свадьбы.

Хоуп, которая весь день кисла в пустом коттедже и в тысячный раз смотрела по видео «Звуки музыки», вскипела. То, что они с Мэттом едва знали Мэдоусов и что Мэтта, жившего у Дэна и Бет­си, пригласили только за компанию, не имело значения. Значе­ние имело лишь то, что он развлекался без нее и опоздал погово­рить с детьми.

– Пока ты веселился и пил коктейли у Мэдоусов, мы слушали стук дождя по крыше сарая! – Хоуп знала, что нарывается на ссору, но ничего не могла с собой поделать.

– Там было очень скучно, – солгал Мэтт. – Тебе не понрави­лось бы.

– Конечно, теперь ты можешь говорить что угодно. Меня ведь , там не было!

– Мне не нравится твой тон! – разозлился Мэтт. – Хоуп, ты не ребенок. Могла бы и сама сходить куда-нибудь. Так что не строй из себя жертву.

Хоуп злобно уставилась на телефон. Да как он смеет такое го­ворить?! Притащил ее сюда, заставил сидеть с детьми, а сам тас­кается по вечеринкам! Какое нахальство!

И тут Хоуп сделала то, чего никогда не делала раньше. Молча положила трубку. Пусть себе злится в своем Бате! Все равно он ей ничего не сделает, поскольку вернется только через несколько недель. Хоуп сняла трубку, чтобы Мэтт не смог перезвонить, и улыбнулась своему отражению в зеркале. Как ни странно, ее на­строение улучшилось. Решительным движением она достала из шкафа черную блузку в обтяжку, подаренную Сэм на Рождество и ни разу не надетую. То ли ей не хватало смелости, то ли не было подходящего лифчика. Теперь Хоуп надела ее на голое тело и пришла в восторг. Низкий треугольный вырез заканчивался на­много ниже того места, которое обычно стянуто лифчиком. Она примерила серый костюм и несколько раз прошлась перед зеркалом походкой топ-модели. Конечно, для работы в бухгалтерии, где остальные будут одеты по-деловому, этот наряд был слишком сексуальным.

А впрочем, что такое деловой костюм? Все зависит от того, ка­ким делом ты собираешься заняться…

Мэтт сидел в обитой ситцем, спальне для гостей и уныло смот­рел на свой мобильник. Великолепно! Хоуп бросила трубку. До сих пор ничего подобного не бывало.

Он не собирался ссориться с Хоуп; но она вывела его из себя. Почему все должен решать он? Он что, повелитель? Хоуп, сделай то, Хоуп, сделай это… А она сама на что?

Мэтт мрачно улегся на цветастое стеганое одеяло. Нет, он не прав. Он хотел быть повелителем. Хотел указывать, какое видео ей смотреть, какую машину купить и куда отправиться в отпуск. Если говорить честно, то ему нравилось, что Хоуп передоверила ему право принимать важные решения. Его вполне устраивало, что она, в отличие от своей старшей сестры, не стремилась к не­зависимости. Но бунт тем не менее устроила не Сэм, а Хоуп…

– Мэтт! – негромко окликнули его. – Я варю кофе. Хотите чашечку?

Описывая няньку Дэна и Бетси, Мэтт был не совсем точен. Да, Шанталь была чопорной, примерной христианкой, но он нароч­но сгустил краски, описывая ее внешность. Шанталь была по-своему хорошенькой и явно неравнодушной к нему. Это льстило его самолюбию. У Шанталь с Хоуп было что-то общее – боль­шие глаза, неторопливость в движениях и желание сделать ему приятное. Точнее, с бывшей Хоуп. Впрочем, Мэтт был однолю­бом. Многие женщины строили ему глазки, но это его никогда не интересовало.

– С удовольствием, Шанталь, – тепло улыбнулся он. – Я сейчас спущусь.

– Очень красивый костюм, – сказала Уна, налив себе и Хоуп по чашке кофе.

– Да ну, старье, – отмахнулась Хоуп. – С чего мне сегодня начать?

– Боюсь, вам предстоит ужасная работа. У нас возникла про­блема с накладными поставщиков рыбы, и теперь они грозят прекратить поставку. Бедный Кристи рвет на себе волосы, так что нужно все сделать на этой неделе. Но беда в том, – добавила Уна, показав на огромную папку, лежащую на столе Хоуп, – что тут сам черт ногу сломит.

– Ничего страшного, – весело сказала Хоуп, предвкушая мно­жество встреч с Кристи. «Как приятно с вами работать! – скажет он ей. – Никто не смог бы справиться с этим лучше вас».

Увы, утро прошло совсем не так, как она планировала. Хотя дверь в бухгалтерию открывалась много раз, Кристи так и не по­явился, а сортировка накладных на рыбу действительно оказа­лась делом трудным и утомительным. Хоуп все утро вводила в компьютер платежные суммы и номера соответствовавших им платежных поручений, а сделала только одну десятую работы. В довершение разочарования, вызванного отсутствием главного управляющего, она обнаружила, что в красивой шелковой блузке ужасно жарко.

За полчаса до ленча в бухгалтерию влетела горничная Клод, рассерженная ссорой с постояльцем, который хотел видеть Кристи.

– Мне нужен мистер Де Лейси! – размахивая руками, вос­кликнула она.

– Его нет, – лаконично ответила Уна. – Ты же знаешь, сегод­ня у Кристи выходной. Вместо него Фредерик.

У Клод и Хоуп вытянулись лица. Хоуп вздохнула. Черт побери, могли бы предупредить… Тогда она приберегла бы этот наряд для другого раза.

Когда стрелки показали без десяти час, у Хоуп уже рябило в глазах от цифр и мерцания монитора.

– Вы прекрасно справились, – похвалила ее Уна. – Честно говоря, от вашей предшественницы не было никакого толку. А у вас получается. Вы не могли бы приходить к нам чаще двух раз в неделю? В принципе, нам была бы нужна сотрудница на полный рабочий день, но я понимаю, у вас маленькие дети…

Как ни странно, эти слова доставили Хоуп удовольствие. При­ятно, когда тебя ценят и считают нужной.

– Может быть, вы сначала поговорите с мистером Де Лей-си? – спросила она. Гизелла уже предлагала ей приводить детей в «Ханнибанникинс» три раза в неделю.

– В этом нет нужды. Он и так знает, что вы молодец, – сказа­ла Уна, и сердце Хоуп снова совершило сальто.

Он считает ее молодцом. Но в каком смысле? В смысле работы или…

– Не хотите пообедать с нами? – спросила Дженет.

– Нет, спасибо, – ответила Хоуп, помня о том, как паста «Во­лосы ангела» с соусом перно скажется на ее талии. – Мне нужно пройтись по магазинам, а потом забрать детей из яслей.

– Принесите в четверг их фотографии, – попросила Уна. – Судя по вашим словам, они очень славные.

Выражение лица Хоуп сразу смягчилось, и она пожалела, что утром накричала на Милли.

– Да, – просияла она.

Выйдя из служебного входа, она заторопилась к служебной ав­тостоянке, составляя в уме список покупок и не замечая ничего вокруг.

– Привет, Хоуп, – прозвучал знакомый бархатный голос. Хоуп стремительно обернулась и увидела Кристи, плотоядно улыбавшегося ей из серебристой спортивной машины. Его влаж­ные волосы были зачесаны назад, вместо костюма управляющего он надел сегодня белый свитер. Непринужденный стиль шел Крис­ти еще больше, чем официальный, а прическа делала его каким-то беззащитным. «Как будто он стоит передо мной обнажен­ным», – подумала Хоуп и тут же закусила губу. Что за чушь! Навер­ное, он просто живет в отеле и только что вышел из-под душа.

– Ах… э-э… привет, – неловко ответила она. Надо же было встретиться с Де Лейси именйо сейчас, а не раньше, когда она была причесана и накрашена!

– Не остались на ленч? – спросил он.

– Нет, – ответила Хоуп, надеясь, что не слишком покраснела.

– Разве вы не проголодались?

– Вообще-то проголодалась, но у меня нет времени… – нача­ла она.

– Ерунда. Время для еды должно быть всегда. Я еду на ленч в «Пиджин-клаб». Не хотите составить мне компанию?

Изысканный ресторан «Пиджин-клаб» находился в пятнадца­ти километрах от Редлайона, в противоположной стороне от гос­тиницы. Хоуп никогда там не была, хотя часто слышала о нем от Финулы, которая на все лады расхваливала тамошнюю кухню, обстановку и публику. В «Пиджин-клабе» собирались только слив­ки местного общества, к которым Финула причисляла и себя. До сих пор у Хоуп не было никакого желания идти туда, но сейчас приглашение Кристи показалось ей очень заманчивым. В конце концов, она действительно проголодалась.

– В половине четвертого мне нужно будет забрать детей, – тревожно сказала Хоуп.

– У нас уйма времени. Садитесь в машину и поезжайте за мной, – уронил Кристи так, словно это было проще простого.

– О'кей. – Теперь Хоуп сама чувствовала, что вспыхнула. Ленч с Кристи Де Лейси… Что она делает?

Не тратя времени, Кристи нажал на газ, и из-под колес его ма­шины полетел гравий, брызнувший во все стороны, как конфет­ти. Хоуп изо всех сил старалась не отстать, пытаясь придумать, как на ходу поправить макияж.

Она сумела напудрить блестевший нос и нанести на губы слой коралловой помады, когда серебряная пуля Кристи резко сверну­ла направо и помчалась по трехрядной подъездной аллее. Хоуп остановилась рядом и вышла из машины, разглядывая «Пиджин-клаб». Длинное мрачноватое здание с соломенной крышей и ма­ленькими окошками выглядело так, словно было предназначено для тайных встреч.

Навстречу им вышел владелец ресторана, которого звали Лайам. Поздоровавшись с Кристи за руку, он усадил их за столик в оконной нише, практически не видный из зала, и Хоуп была этому несказанно рада. Может быть, никто не узнает, чем она за­нимается в отсутствие мужа. Но когда она поняла, что здесь мож­но безнаказанно раздеться догола и заняться любовью прямо на столе, то начала нервничать.

Кристи, извинившись, отошел, чтобы сказать несколько слов Лайаму, и тут Хоуп охватила настоящая паника. Она любила Мэт-та и ни разу ему не изменяла. Сейчас она просто попыталась по­флиртовать с Кристи, а что из этого получилось? Он пригласил ее на ленч совсем не просто так. Ему что-то от нее нужно. То, на что она не способна. Может быть, Де Лейси думает, что она пригла­сит его к себе в коттедж и отдастся ему, как скучающая домохо­зяйка, которая любит случайные связи? О боже, только не это!

«Но это всего лишь ленч, – сказал ей внутренний голос, дро­жащий от возбуждения. – Мэтт развлекается в Бате и даже не удосуживается позвонить, а ты всего-навсего сидишь в ресторане с красивым мужчиной. Можно сказать, с коллегой. В этом нет ничего особенного. Мэтт и Кристи наверняка понравятся друг другу. Вы сможете устраивать вечеринки и приглашать на них Кристи…»

«Черта с два, – ответила ему Хоуп. – Кристи и Мэтт никогда не окажутся в одной комнате. И мечты об интеллектуальных ве­черинках – полная чушь. От близости Кристи меня бросает в дрожь, и Мэтт наверняка заметит то, что видно за милю самому толстокожему человеку».

– Прошу прощения, – сказал Кристи, садясь на свое место. – Я собирался кое-что сообщить Лайаму и приехал сюда, собствен­но, ради этого. Надеюсь, вы не рассердились на меня за пригла­шение? – Его темные глаза были совершенно невинными. – Я подумал, что неплохо взять с собой кого-нибудь: ненавижу есть в одиночку. А у Лайама никогда нет времени на то, чтобы сесть с гостем за столик.

Хоуп почувствовала, что напряжение постепенно отпускает ее. Слова Кристи звучали так убедительно…

Они изучили меню, выслушали советы Лайама и сделали за­каз. Кроме того, Кристи заказал бутылку красного вина. – Не могу, я за рулем, – сказала Хоуп.

– Всего один бокал! – принялся уговаривать Кристи. – После напряженной работы это будет вам только на пользу. Кста­ти, расскажите мне, как обстоят дела с этими поставщиками рыбы.

Тут Хоуп совсем успокоилась. Он хотел поговорить о работе. Что в этом плохого? В самом деле, если вдуматься, это всего лишь деловой ленч. Если Мэтт спросит, она так ему и скажет. Конеч­но, он не спросит, но вдруг? Она скажет, что все было очень чин­но и пристойно. В конце концов, ведь это общественное место!

Она говорила о накладных на рыбу, а Кристи слушал и время от времени подливал вино в ее бокал. Закуски долго не подавали, на столе не было ничего, кроме булочек, и Хоуп начала пьянеть. Она вообще, когда нервничала, пила больше обычного.

– Я слышал, что ваш муж пишет роман, – сказал Кристи, когда подали закуски. Словно по мановению волшебной палоч­ки, на столе появилась вторая бутылка. – Расскажите об этом поподробнее. Я бы с удовольствием познакомился с ним. Я и сам в глубине души мечтаю написать роман. Наверно, как каждый грамотный человек!

После этого бесхитростного замечания Хоуп совсем перестала дичиться. Какой он милый! Интересуется ее семьей и хочет по­знакомиться с Мэттом… Замечательно. Он просто друг и ничего больше. Красивый, чрезвычайно сексуальный друг, с которым очень приятно обедать и питать к нему платоническое чувство. Именно этого ей и не хватало: платонически влюбленного друга с добрыми глазами.

Глядя на Кристи сквозь пелену тумана и восхищаясь его ши­рокими плечами, обтянутыми толстым свитером, Хоуп думала, что он и вправду очень сексуален. Сэм он тоже понравился бы. Если кто-нибудь спросит, она сможет сказать, что наконец наш­ла для Сэм подходящего мужчину.

Они говорили о жизни в Керри, Хоуп рассказывала о своих по­пытках вырастить шестерых цыплят, и это у нее получалось за­бавно – во всяком случае, Кристи громко смеялся и не прерывал ее.

В половине четвертого вдали послышался звук мотора. Хоуп, только что с улыбкой рассказавшая Кристи о своих попытках на­деть на работу что-нибудь нарядное на случай, если им доведется встретиться, внезапно выпрямилась, посмотрела на часы и ахнула:

– Дети! Я должна забрать их!

– Еще рано, – возразил слегка раздосадованный Кристи.

– Нет! Я опаздываю! – Хоуп с трудом поднялась на ноги и оп­рокинула бокал – к счастью, пустой.

– Дорогая, вам нельзя садиться за руль, – сказал Кристи. – Вы выпили. Я отвезу вас.

– Вы тоже пили. Я не могу доверить вам везти моих детей! – ответила Хоуп.

– Я выпил не так много, как вы.

Это была чистая правда: Де Лейси наполнял бокал Хоуп на­много чаще, чем свой. Как ни стыдно было в этом признаться, она действительно напилась.

– Вы можете подкинуть меня до «Ханнибанникинс», – сму­щенно пробормотала Хоуп. – А оттуда я позвоню таксисту Тед­ди, и он отвезет нас домой.

Проходя мимо висевшего в холле зеркала, Хоуп заглянула в него и поняла, что выглядит вовсе не так привлекательно, как ей казалось час назад в дамском туалете. Ее лицо пылало, ресницы поплыли, а вся помада осталась на ободке бокала.

Машина Кристи оказалась чересчур тесной, и когда рука Крис­ти легла на рычаг коробки скоростей, она очутилась лишь в не­скольких сантиметрах от ее колена.

– Устроились? – спросил он.

– Да, – ответила она, чувствуя себя потаскушкой и плохой матерью.

Машина тронулась. Хоуп виновато смотрела в окно и пережи­вала: она опаздывала к детям, а Кристи сел за руль пьяный… Она так волновалась, что не заметила, как Де Лейси положил руку на ее колено. И лишь у «Ханнибанникинс» поняла, почему ее коле­ну теплей, чем всему остальному.

Кристи остановил машину возле большого дерева, отделявше­го территорию яслей от шоссе. Из «Ханнибанникинс» автомоби­ля видно не было. Соседний дом находился в нескольких сотнях метров. Заметить их не могли.

– До свидания, дорогая, – нежно сказал Кристи. Внезапно он обнял Хоуп, и его смуглое лицо оказалось в не­скольких сантиметрах от ее лица. А потом его губы страстно при­никли к ее губам. Почувствовав прикосновение его твердой груди, Хоуп инстинктивно выгнулась, каждый нерв ее тела тре­петал от ожидания. Соски напряглись от возбуждения и стали твердыми, как пули. Но не успела она приоткрыть рот, как Крис­ти так же неожиданно отстранился и бережно провел пальцем по ее губам.

– Я хотел сделать это с первой минуты нашего знакомства, – сказал он, не сводя с Хоуп бездонных черных глаз.

Хоуп сделала глубокий вдох.

– Мы скоро увидимся, – добавил он и обеими руками взялся за руль.

– С-спасибо за ленч, – заикаясь, пробормотала она и нелов­ко выбралась из машины.

Кристи умчался, заскрежетав шинами, а Хоуп осталась стоять на дороге. У нее кружилась голова – то ли от вина, то ли от воз­буждения, то ли от страшного стыда. Господи, что она скажет Гизелле? .

Едва взглянув на Хоуп, Гизелла молча отвела ее к себе и свари­ла кофе, такой крепкий, что по его поверхности утка могла бы бе­гать трусцой.

– После работы я выпила пару бокалов вина, потом меня под­везли, но я знала, что не смогу отвезти детей домой… – залепета­ла Хоуп.

– Кто вас подвез? – нахмурившись, спросила Гизелла.

– Один человек с работы, – икнув, ответила Хоуп. – Мэри-Кейт всегда советует мне расслабиться. Думаю, она имела в виду именно это… Можно позвонил по вашему телефону Тедди? – добавила она.

Оказавшись дома, все еще не протрезвевшая Хоуп вдруг по­чувствовала бешеный прилив энергии и начала играть с детьми.

– От тебя странно пахнет, – сказала Милли, смущенная тем, что мать хихикает и не торопится переодеться.

Хоуп взяла ее на руки и закружилась по комнате. Тоби захоте­лось присоединиться к ним, тогда Хоуп включила музыку, и они немножко потанцевали. В яслях дети вырезали звездочки из зо­лотой бумаги, и теперь с них сыпались обрезки.

– Я сияю, как звезда! – пела Милли, кружась на цыпочках, как балерина. Кусочки фольги сверкали в лучах бледного солнца.

– «Падали звезды…» – запела счастливая Хоуп арию Кавара-досси и тоже закружилась на месте.

Но к половине шестого Хоуп ощутила похмелье и острое чув­ство вины. Боже, что она наделала? Наверно, она выжила из ума. А этот поцелуй у яслей… От одной мысли о том, что их могли уви­деть, у нее свело живот. Это было ужасно, просто ужасно и боль­ше никогда не повторится. Что будет, если кто-то увидел их и расскажет Мэтту? Хоуп побледнела. Нет, это не должно повто­риться!

Посреди ночи Хоуп проснулась от ужаса. Ей приснилось, что Мэтт застал их с Кристи, когда они занимались любовью в гости­ничном джакузи. Сон был странный: она ведь даже не знала, есть ли в отеле джакузи. У Хоуп колотилось сердце. Она вспомнила, каким опустошенным стало лицо Мэтта, когда он увидел, что его обнаженная жена, раскинув ноги, лежит под совершенно незна­комым мужчиной, вцепившись в него, как изголодавшаяся по сексу рыба-прилипала. Да, именно опустошенным. Другого сло­ва не подберешь.

Хоуп затопило чувство вины. Почему никто не сказал ей, что изменять мужу так страшно? Во всех фильмах и книгах говори­лось лишь о риске быть пойманным на месте преступления, но в них не было ни слова о муках совести перед любимым человеком. Но ведь настоящей измены не было, был только один поцелуй украдкой! Хоуп пыталась убедить себя, что все не так страшно. Это же не жаркий секс в джакузи. И вообще, в их поцелуе не бы­ло ничего сексуального…

О черт! Убеждать себя в этом было бесполезно. Если бы спор­тивная машина Кристи была широкой, как двуспальная кровать, она, наверное, мгновенно разделась бы догола – так сильна была тогда их тяга друг к другу.

Заплаканная Хоуп встала, завернулась в старый халат Мэтта и спустилась на кухню. Простит ли она себя когда-нибудь за то, что чуть не изменила Мэтту? Или будет всю жизнь испытывать чув­ство вины? Она знала, что женские журналы советуют людям, со­вершившим супружескую измену, никогда не признаваться в этом. Признание может облегчить совесть, но не пойдет на пользу се­мейной жизни. Однако Хоуп хотелось во всем признаться Мэтту и получить отпущение грехов. Ох, если бы можно было повер­нуть время вспять и поступить по-другому…

17

Когда зазвонил телефон, Вирджиния и Динки были в саду. Вирджиния сбросила рабочие рукавицы и побежала в дом. Динки мчалась впереди.

Это звонил Лоренс; он был расстроен.

– Мама, не знаю, как и сказать… – начал он. – Дело в том, что Барбаре не нравится план свадьбы.

– Что значит «не нравится»? – ахнула Вирджиния.

Лоренс вздохнул.

– Понимаешь, она говорит, что всегда мечтала о свадьбе на берегу, чтобы все ходили босиком по песку, а на заднем плане были волны…

Вирджиния сосчитала до десяти. Она знала, что не следует го­ворить сыну гадости о его будущей жене.

– Почему же Барбара не сказала этого с самого начала? – мягко спросила она. – Месяц назад ты заказал венчание в церкви и банкет в ресторане отеля. Наверно, все было бы намного проще, если бы она сообщила о своих планах заранее… А что го­ворят ее родители?

– Они хотят, чтобы их дочь была счастлива. И я тоже. Мама, я знаю, как ты ждала этой свадьбы… Ты очень расстроишься, если мы вместо этого отправимся на Карибы?

– Конечно, нет, Лоренс, милый. Это твоя свадьба, а не моя. Но большинство гостей не сможет отправиться в такое далекое путешествие. Это слишком дорого, – осторожно добавила она. – Впрочем, нет смысла делать из этого трагедию. Когда отменишь заказы, сообщи мне.

А потом позвонил Джейми, кипевший от злости.

– Мама, эта дрянь сведет меня с ума! Она обращается с Ло­ренсом как с половой тряпкой! Ты слышала последние новости о свадьбе? Эта идиотка хочет отпраздновать свадьбу на берегу! Ну, попадись она мне там! Я столкну эту тварь в море и буду держать ее голову под водой, пока она не перестанет пускать пузыри!

– Джейми… – предупредила мать.

– Ну и что? Она этого заслуживает. Она все время морочит Лоренсу голову. Бедняга совсем извелся. Я уверен, что задаток за ресторан ему не вернут.

– Джейми, мы не можем вмешиваться в это дело, – ответила Вирджиния. – Я не хочу быть свекровью-злодейкой.

– Будь жив папа, он бы этого не допустил! – сердито сказал Джейми. – Он вмешался бы, если бы видел, что Лоренсу грозит беда!

Вирджиния, стоявшая у телефона в гостиной, тяжело опусти­лась на диван.

– Мама, ты не единственная, кого подкосила смерть папы, – продолжил Джейми. – Лоренсу пришлось тяжелее всех. Он был так привязан к отцу! Ты же знаешь, какой он чувствительный. Если он молчит о папе, это еще не значит, что он не переживает. С тех пор он сам не свой, а Барбара – первая женщина, которую он полюбил. Он совершенно выбит из колеи, а она этим пользуется. Он нуждается в нас, нуждается в том, чтобы мы вправили ему мозги… О, звонит мой мобильник! Мама, я побежал. Перезвоню позже. – И он положил трубку.

Джейми был самым непоседливым из ее сыновей, всегда спе­шил и жил со скоростью сто пятьдесят километров в час. А Лоренс был тихим, сдержанным, прятал свои чувства и никому не гово­рил о них.

Динки, понимавшая, что хозяйка расстроена, села у ее ног и тревожно подняла глаза. Но Вирджиния этого не заметила. Она была в отчаянии. После смерти Билла она заботилась только о себе и совсем забыла о сыновьях!

Как обычно, утешение она нашла у рассудительной Мэри-Кейт.

– Я не знаю, что делать с Барбарой, – со слезами на глазах призналась Вирджиния, когда они пили кофе в уютном кабинете за аптекой. – Она говорила, что мечтает о романтическом пред­ложении с вручением кольца, а когда Лоренс это сделал, кольцо ей не понравилось и она захотела другое.

– Нужно было выбирать кольцо вместе, – ответила Мэри-Кейт. – В наши дни большинство пар так и делает.

– Только не Барбара! Это похоже на десять подвигов Герак­ла, – сказала Вирджиния. – Ей нравится заставлять людей ради нее лезть вон из кожи. Она хочет, чтобы Лоренс исполнял все ее капризы.

– И сколько подвигов он уже совершил? Вирджиния мрачно пожала плечами:

– Сколько бы ни совершил, этого недостаточно. Наверно, у нее есть целый список. Боюсь, она из тех ужасных женщин, кото­рые не хотят отвечать ни за что, никогда не бывают довольны, но не ударяют палец о палец, чтобы добиться чего-то самостоятель­но. Такие женщины никогда не принимают решений, вечно ра­зыгрывают из себя жертву, а когда все рушится, начинают гово­рить всем, кто соглашается слушать, что «во всем виноват он».

– Я понимаю, что вы имеете в виду. – Мэри-Кейт нахмурилась. – Когда-то у меня была такая знакомая. У нее на лбу было написано: «Ах я, бедняжка!» Эта женщина вышла замуж за хоро­шего человека, у которого было все, к чему она стремилась: день­ги, надежность и большое будущее. Однако очень скоро их брак затрещал по швам, но она не хотела этого признавать. Боже упа­си, она не желала терять завоеванное! Она цеплялась за то, что успела получить, и годами твердила всем, кто соглашался слу­шать, что во всем виноват он, что он ужасный муж и что она сама не понимает, почему не уходит от него. Но никогда не признава­лась в том, что им вообще не следовало вступать в брак.

Глаза Мэри-Кейт вдруг наполнились слезами, и Вирджинии стало ясно, что за этим стоит какая-то личная трагедия.

– Они были вашими друзьями? – осторожно спросила она.

– Я училась с ним в университете, – сказала Мэри-Кейт. – Вся наша группа присутствовала на его свадьбе, и каждый из нас знал, что он совершает большую ошибку. Они были слишком разными людьми, чтобы счастливо жить вместе.

Внезапно все встало на свои места. Мэри-Кейт говорила о че­ловеке, разлука с которым разбила ей сердце.

– Вы любили его? – тихо спросила Вирджиния. Мэри-Кейт кивнула.

– После университета мы потеряли связь, встретились через несколько лет – и полюбили друг друга. Странно, что это не про­изошло раньше, когда мы учились вместе. Кто знает, как бы все обернулось?..

– И что случилось потом? – Голос Вирджинии звучал еле слышно.

– Она обо всем узнала, закатила истерику и стала умолять его не уходить от нее.

– И он не ушел?

– Нет. – Мэри-Кейт смахнула слезы. – Я вернулась сюда и приняла от отца аптеку, а они родили еще одного ребенка. – Она слегка пожала плечами. – Такая вот грустная история. Что, не похожа я на разлучницу?

Вирджиния грустно улыбнулась.

– Меня сбило с толку отсутствие огненной помады и черных шелковых чулок. Мэри-Кейт, вы очень хорошо храните секреты.

– Если живешь в деревне, этому приходится научиться. Ник­то не знает о нем, хотя я думаю, что Гизелла о чем-то догадывает­ся; у нее очень развита интуиция. Но я бы не хотела, чтобы об этом узнал кто-то другой. Предпочитаю, чтобы меня считали «синим чулком», а не потаскушкой, которая состояла в связи с женатым мужчиной. Я не шокировала вас, нет? – внезапно встревожилась она. – Я почувствовала, что могу вам довериться, но мне не хоте­лось бы потерять вашу дружбу…

Вирджиния укоризненно взглянула на нее:

– Если вы думаете, что я ханжа, то плохо меня знаете. Вы го­ворите со второй веселой вдовой Редлайрна, о которой почтен­ные прихожанки судачат, что она охотится на бедного, неввдно-го Кевина Бартона.

Обе рассмеялись. Всех здешних сплетниц взбудоражила весть о том, что Вирджиния часто встречается с Кевином за ленчем в гольф-клубе.

– Боюсь, вы действительно огорчили кое-кого из наших дам, которые положили глаз на красавчика Кева, – призналась Мэ­ри-Кейт. – Особенно расстроилась мисс Мэрфи, которая ухажи­вает за церковными цветами, Когда вы появились здесь во всем дублинском блеске, ее надежды впервые пойти под венец в воз­расте шестидесяти лет превратились в прах. Но, – тут Мэри-Кейт улыбнулась, – соперничество из-за Кевина идет на пользу моему бизнесу. После вашего приезда у меня рвут из рук серебристую краску для волос. Множество женщин осознали, что если эле­гантная миссис Коннелл может выглядеть как кинозвезда, то им тоже нет смысла ходить с тусклыми седыми патлами. Скоро они будут приходить к вам и просить научить пользоваться космети­кой!

– Вам нет цены, – с улыбкой сказала Вирджиния.

– Вы думаете, я шучу? Нисколько, – возразила подруга.

– Я вовсе не охочусь на Кевина, – сказала Вирджиния. – Просто мне нравится играть с ним в гольф.

– Скажите это мисс Мэрфи.

Вирджиния теребила присланную Кевином открытку так дав­но, что оторвала у нее уголок. Она считала себя спокойной и урав­новешенной женщиной, но на этот раз хваленое хладнокровие ей изменило. Приглашение на концерт было церемонным, старо­модным и абсолютно нестрашным:

«Не хотите ли вы в четверг вечером пойти со мной на концерт в Килмонбекине? Если сможете, то я заеду за вами в семь».

Почему Вирджинию так испугала мысль о встрече вечером? Потому что это могло означать только одно: свидание. И дало бы кумушкам из церкви новый повод для сплетен.

Вирджиния вспоминала то время, когда сыновья были малень­кими и их сосед Фредди засунул в нос четыре горошины.

– О боже, что делать? – запричитала его мать, пившая с Вирд­жинией кофе, пока дети играли на заднем дворе.

Вирджиния спокойно отвела сыновей к подруге, жившей че­рез два дома, отвезла Фредди и его мать к врачу, а через час при­везла обратно. Без всякой суеты и истерик. Если не считать рева Фредди при виде пыточных инструментов, с помощью которых врач доставал злополучные горошины.

Иосле этого мать Фредди решила, что Вирджиния может все. Она звонила Вирджинии, когда из стиральной машины начинала течь вода. КогДа младшую сестру Фредди чуть не убило током и . во всем доме вылетели пробки, она тоже позвонила Вирджинии.

– Надеюсь, что от нее не уйдет муж, – пошутил Билл. – Ина­че она первым делом бросится звонить тебе.

В среду утром Вирджиния решила, что ей необходимо новое платье. Надеть то, что она носила при Билле, было нельзя: она испортила бы себе весь вечер. Вирджиния знала, что стоит ей коснуться любимого розового шерстяного платья, как она запла­чет от чувства вины и отчаяния. Поэтому она съездила в Килларни и купила гладкое трикотажное платье цвета светлого янтаря. Она примерила красивое черное, прекрасно сшитое и очень модное, но поняла, что кажется карикатурой на вдову в трауре, и ос­тановилась на янтарном. «Тем более что Билл терпеть не мог чер­ный цвет», – подумала она.

– Вы чудесно выглядите, – любезно сказал Кевин, заехав за ней в семь часов.

Вирджиния заставила себя улыбнуться.

– Спасибо, – сказала она.

Все было очень странно. От той непринужденности, с которой они общались на стадионе для гольфа, не осталось и следа. Одно дело болтать, занимаясь спортом при свете дня, на виду у других людей, и совсем другое, когда вы вечером вдвоем едете в машине.

Они ехали молча. Наконец Кевин, пять минут не сводивший глаз с дороги, откашлялся.

– Э-э… вы хорошо сделали, что согласились, – выдавил он. – На таких концертах одному очень неуютно.

– Да, верно, – так же принужденно, ответила Вирджиния и выглянула в окно, за которым било темно, как в чернильнице.

«Что с нами творится?» – огорченно подумала она и решила заговорить так, как будто они находились на поле для гольфа.

– Я изо всех сил совершенствую подачу, – весело сказала она. – Младший сын прислал мне резиновый коврик, и это очень удобно. Я бью по мячу, а он возвращается обратно. Динки это очень нравится. Она думает, что с ней играют, и пытается пой­мать мяч зубами.

Кевин улыбнулся.

– К таким вещам быстро привыкаешь, – сказал он. – Как-то Урсула купила мне такой: наверно, сейчас он лежит на чердаке. Держу пари, что у Билла тоже было что-то подобное.

Вирджиния напрягла память.

– Не могу вспомнить, но, наверно, было. У него было все. Ес­ли бы существовали кухонные рукавицы для гольфа, они были бы у нас тоже.

– Как, неужели у вас нет кухонных рукавиц для гольфа? – притворился удивленным Кевин. – У меня они есть, и это моя самая ценная вещь.

И все прошло. Они снова болтали, смеялись и были друзьями, а не двумя косноязычными истуканами.

В большом фойе было полно народу. Все держали в руках бо­калы с подогретым вином; организаторы решили таким образом привлечь побольше публики, поскольку апрель выдался холод­ный.

Вирджиния передала Кевину бокал. «Немного вина ему не по­вредит. Он должен расслабиться», – подумала она.

– Кевин! – окликнули его из толпы нарядно одетых людей, ждавших, когда можно будет занять места.

– Гленис, Ричард! Рад видеть вас, – сказал Кевин, радостно приветствуя немолодую супружескую пару.

Гленис, дородная матрона лет шестидесяти, блиставшая меха­ми и пышной прической, обняла Кевина, а потом окинула взгля­дом Вирджинию.

– Добрый вечер, – приветливо улыбнулась Вирджиния. – Я Вирджиния Коннелл.

– Гленис и Ричард Смарт, – холодно ответила Гленис. – Мы очень старые друзья Кевина. И Урсулы, – добавила она, реши­тельно вскинув подбородок.

«О боже! – подумала Вирджиния, продолжая улыбаться. – Мелкие булавочные уколы. Мы чтим память любимой подруги и не желаем, чтобы какая-то пронырливая вдова из Дублина при­бирала к рукам безутешного вдовца».

– Очень рада познакомиться с вами обоими, – сказала Вирд­жиния. Билл часто дразнил ее, что она любезнее всего разговари­вает с людьми, которые ей не нравятся.

Ричард поздоровался с ней кивком, а Гленис обернулась и взя­ла Кевина за руку.

– Кевин, дорогой, как поживаешь?

Вечер превратился в кошмар. Гленис умудрилась усесться между Вирджиней и Кевином, так что она даже не могла погово­рить с ним. В антракте Гленис тяжело вздыхала и говорила:

– Какое несчастье, что Урсула не может послушать этот кон­церт! Она так любила музыку… Кевин, ты помнишь тот чудесный вечер в дублинском Консерт-холле, после которого мы поехали обедать в «Уэстбери»?

Кевин помнил, и вскоре трое старых друзей начали со смехом вспоминать былые дни.

Вирджиния чувствовала, что улыбается из последних сил. Какая чудовищная бестактность! Впрочем, бестактность была тут ни при чем. Гленис делала это намеренно, потому что Вирджи­ния ей не нравилась. Но почему? От чего она защищала Кевина? Может быть, она считала Вирджинию роковой женщиной, остав­ляющей за собой множество брошенных мужчин? Или Вирджи­ния напомнила ей «черную вдову» – самку паука-каракурта, ко­торая после спаривания убивает супруга? Как бы там ни было, но Ричард и Гленис Смарт явно думали, что в ее дружбе с Кевином есть что-то недостойное.

После концерта все четверо зашли в маленькую пивную. За первые же пять минут Вирджиния услышала, что Урсула безумно любила классическую музыку, узнавала каждую вещь по первым четырем тактам и всю жизнь мечтала научиться играть на скрипке.

– Я думаю, она прекрасно играла бы, правда? – со слезами на глазах сказала Гленис Кевину. – Она была такая талантливая…

Вирджиния, которая раньше думала, что Урсула Бартон могла бы ей понравиться, в конце концов чуть не возненавидела покой­ницу. Как женщина в здравом уме могла дружить – нет, быть лучшей подругой этой тошнотворной Гленис?

Самое печальное было то, что Кевин явно нервничал, а когда разговаривал с Вирджинией, то держался чопорно, как архиепи­скоп, и словно боялся, что старые друзья его неправильно поймут.

Терпение Вирджинии быстро подошло к концу. Она молча до­пила свое белое вино и попросила Кевина отвезти ее домой.

– Жду на обед! – крикнула Гленис Кевину, когда они уходили.

На Вирджинию это приглашение явно не распространялось.

На обратном пути тишину нарушали только звуки радио. Го­ворить с Кевином не имело смысла. Все было очень просто: если он стыдится их дружбы, то она больше не хочет его видеть. Мисс Мэрфи из группы заботы о церковных цветах может снова начать питать на его счет надежды.

У Килнагошелла Вирджиния вежливо поблагодарила Кевина за концерт и собралась выйти.

– Это я вам благодарен, что согласились пойти со мной, – впервые за весь вечер Кевин заговорил в своей прежней мане­ре. – Я позвоню вам насчет гольфа? – Это был скорее вопрос, чем утверждение.

Взгляд Вирджинии был холодным и ясным.

– Зачем? – спросила она. Кевин первым опустил глаза.

– Мне очень жаль, – сказал он. – Я понимаю, что вам было не по себе. Гленис была близкой подругой моей жены, и ей труд­но смириться с мыслью, что кто-то может занять место Урсулы.

– Вы должны были сказать Гленис, что я не собираюсь зани­мать место Урсулы, – надменно произнесла Вирджиния. – Я бы­ла с вами сегодня только как подруга и ничего больше. Но друзья не сидят сложа руки, когда оскорбляют их подруг!

Она вышла, хлопнула дверью машины и направилась к дому. Кевин уехал. Ничего другого ему не оставалось.

– Как прошел вечер? – спросила Мэри-Кейт на следующий день, когда они случайно встретились у здания почты. Вирджи­ния давно обнаружила, что не встретить в Редлайоне кого-нибудь из знакомых невозможно. Слава богу, что она столкнулась с Мэри-Кейт, а не с Люсиль из бутика, которая уже давно пыталась уговорить Вирджинию зайти и купить что-нибудь.

Вирджиния посвятила подругу во все детали происшедшего.

– Я не знаю Смартов, но, по-моему, эта женщина – настоя­щий кошмар. Может быть, она сама мечтала утешить скорбящего вдовца, – прозаически заметила Мэри-Кейт. – Красивый холо­стой мужчина в наших местах большая редкость, а миссис Смарт наверняка нужен такой человек для вечеринок. А вы, развратни­ца, разрушили все ее планы.

Вирджиния пожала плечами:

– Да, я сердцеедка, обольщающая одиноких мужчин. Это сле­довало бы запретить законом.

– О, не опускайте руки! Ее ревность – вовсе не повод, чтобы не видеться с Кевином.

Вирджиния посмотрела на письма, которые она собиралась отправить.

– Вы не правы, Мэри-Кейт, – возразила она. – В ее присут­ствии Кевин действительно вел себя совсем по-другому. Думаю, он испытывает чувство вины за то, что встречается со мной.

– Вины? Но за что? Его жена умерла уже несколько лет назад, и он не изменяет ее памяти, видясь с вами.

Вирджиния пожала плечами:

– Умерла, но не забыта. Он чувствует неловкость из-за того, что встречается со мной под предлогом игры в гольф.

Мэри-Кейт опечалилась.

– Знаете, я все время думаю о Билле, – тихо сказала Вирджи­ния. – Я любила его так, что невозможно себе представить. Но это не значит, что теперь я не могу испытывать удовольствия от встреч с Кевином. Сама мысль о том, что я могу с кем-то обедать, означает возврат к нормальной жизни. Когда умер Билл, мне и в голову не приходило, что это возможно. Но такие простые вещи, как покупка нового платья или новые знакомства, делают свое дело. Они заставляют меня чувствовать, что я еще жива, а не жду смерти и возможности соединиться с Биллом. Что в этом плохого?

Ее красивое тонкое лицо было очень серьезным, и Мэри-Кейт подумала, что Кевин Бартон дурак, если готов расстаться с умной и доброй Вирджинией Коннелл только потому, что он и его так называемые друзья не могли забыть покойную Урсулу.

– Ничего. Вы абсолютно правы. Вы не должны переставать жить только из-за того, что на свете есть люди, осуждающие жен­щин, которые не бросаются в погребальный костер мужа, – ре­шительно сказала Мэри-Кейт. – Дайте Кевину еще один шанс, ладно?

– Что ж, пожалуй. Иначе мне останется только одно: вырвать Ричарда Смарта из цепких ручек Гленис.

Эта мысль заставила обеих улыбнуться.

– Вперед! – пошутила Мэри-Кейт. – Я бы на вашем месте дерзнула.

Вирджиния пожала плечами:

– Одной дерзости недостаточно. Раз они до сих пор вместе, то заслуживают друг друга.

18

– Мама, телефон! – на следующее утро сердито сказала Мил­ли, забравшись на кровать к Хоуп и качаясь на ней. – Вставай, мама, это звонит папа!

Мама, у которой болела голова после кошмарного сна, заста­вила себя сесть. Почему они не додумались поставить параллель­ный аппарат в спальне?

Спотыкаясь, она спустилась на первый этаж, взяла трубку и хрипло сказала:

– Алло…

– Привет, дорогая. Похоже, ты только что проснулась, – ве­село сказал Мэтт.

Хоуп возблагодарила господа за то, что такая новинка, как ви­деотелефон, до семьи Паркер еще не добралась. Иначе Мэтт до­гадался бы обо всем по выражению ее лица.

– Н-нет, – заикаясь, выдавила она. – Просто устала. Я плохо спала.

– Бедняжка. Знаешь, я должен тебе кое-что сказать.

У Хоуп расширились глаза. Как он узнал? Кто ему позвонил? Неужели их с Кристи кто-то увидел, и у этого кого-то хватило жестокости разрушить чужой брак…

– Здесь куча дел. Я вернусь дней через десять, но потом буду вынужден снова улететь в Бат. Недели на две. Может быть, на доль­ше, – сказал Мэтт. – Офис буквально задыхается – после того, как мы получили премию, агентство Джадда стало самым мод­ным в стране, и все хотят иметь дело только с ним. А Адам никак не может прийти в себя.

Хоуп вздохнула с облегчением и опустилась в кресло. Слава богу, он ничего не знал о Кристи… Поняв это, она стала поклади­стой.

– Ладно, Мэтт. С этим ничего не поделаешь. Я понимаю.

– Вот и хорошо, дорогая, – обрадовался Мэтт. – Я боялся, что ты будешь сердиться. Знаю, как тебе трудно справляться с детьми в одиночку. Обещаю: как только я вернусь, мы отправим малышей к Финуле, а сами съездим куда-нибудь на романтичес­кий уик-энд, о'кей?

При мысли о романтическом уик-энде, во время которого ей придется бороться с собой, чтобы не рассказать Мэтту о случив­шемся, Хоуп бросило в холодный пот.

– Замечательная мысль, – механически ответила она. – Уехать на уик-энд было бы чудесно, но давай возьмем детей с собой.

Мэтт начал предлагать места, но Хоуп не слушала: ее продол­жала мучить совесть. Муж неправильно истолковал ее молчание.

– Не сердись на меня, – попросил он. – Мне очень жаль, что я не смогу провести с вами ближайший уик-энд. Я знаю, ты хочешь сказать, что дети забудут меня, а ты от скуки заведешь себе молодого любовника!

Он рассмеялся: мысль была абсурдная. Хоуп тоже нервно хи­хикнула.

– Смешно. Очень смешно, – сказала она.

Хоуп не собиралась наряжаться на работу. Совершенно не со­биралась. Накануне она выбрала простую белую хлопчатобумаж­ную блузку и черные брюки. Так она сойдет за официантку, и этот наряд убьет всякое желание. Она даже придумала, что скажет, ес­ли случайно столкнется с Кристи, и репетировала эту речь сорок восемь часов, бесконечно повторяя ее в уме.

«Кристи, я замужем. Я люблю своего мужа. Это была ошибка. Просто я слишком много выпила. Прошу прощения за то, что не­вольно ввела вас в заблуждение. У меня счастливый брак».

Она пробовала разные варианты, сгорая от стыда при мысли об этом разговоре. Наверно, Кристи будет очень удивлен. Навер­но, он считает ее потаскушкой, которая трахается направо и на­лево и обожает мужское внимание. О нет, ради бога, только не это! За все годы ее брака она ни разу не посмотрела на другого мужчину. К сожалению, с самого утра все пошло не так, как она плани­ровала. Началось с того, что за завтраком Милли испачкала клуб­ничным джемом и себя, и мать. Пришлось переодеваться. Един­ственная белая блузка висела в самом углу шкафа, и Хоуп второ­пях схватила ее, забыв, что эта скромная шелковая блузка была очень чувствительна к статическому электричеству и без приме­нения специальных средств липла к коже, как мокрая футболка. Она вспомнила об этом только тогда, когда сняла пальто в бух­галтерии. Блузка прилипла к телу так, словно Хоуп искупалась в столярном клее.

В тот день у Дженет был выходной, и они работали вдвоем с Уной, слушая радио. Время от времени в бухгалтерию входил кто-то из регистратуры. Стоило открыться двери, как Хоуп под­прыгивала на стуле, боясь, что это Кристи. Однако время шло, а управляющий не подавал признаков жизни. «Наверное, его се­годня нет», – убеждала себя Хоуп и постепенно успокаивалась. Она забыла про заранее заготовленную речь и надеялась, что при следующей встрече они будут поддерживать сугубо служебные отношения и делать вид, что ничего не было.

Так бывает во время киносъемок на натуре, когда между ар­тистами и артистками возникают скоропалительные романы. Эта игра называется «Съемки не в счет». Потом участники делают вид, что никакого романа не было, и как ни в чем не бывало воз­вращаются к прежним партнерам. Должно быть, в гостиничном бизнесе поступают так же.

В двенадцать пятьдесят пять Хоуп выключила компьютер и схва­тила пальто.

– Я знаю, еще рановато, – сказала она, – но мне пора бежать.

Кристи всегда появлялся #а работе после часа. Если уйти раньше, то они не столкнутся.

– Ничего страшного, – ответила Уна. – Только по дороге за­несите это в регистратуру. – Она протянула Хоуп какую-то бумагу.

„Хоуп выглянула в коридор. Путь был свободен. Она сунула до­кумент администраторше и пулей вылетела в парадную дверь, даже не успев надеть пальто. Обогнув фигурно подстриженную жи­вую изгородь, Хоуп устремилась к машине. Но едва она добра­лась до посыпанной гравием дорожки, как перед ней вырос Де Лейси.

Безукоризненно сшитый костюм, темные кудри, сверкающие глаза делали его невероятно опасным. Еще более опасным, чем в том сне, когда обнаженный Кристи яростно овладевал Хоуп и низким бархатным голосом повторял, как он хочет ее.

– Добрый день, – дружелюбно сказал он. – Вы всегда куда-то торопитесь, миссис Паркер.

Хоуп потеряла дар речи. Несмотря на все репетиции, она не могла прочитать заранее заготовленную речь: когда Кристи стоял рядом, у нее начинало бешено колотиться сердце.

– Мне нужно забрать детей, – пробормотала она и тут же спо­хватилась. Кристи знал, что она лжет, – в прошлый раз Хоуп за­брала их в четыре.

– Жаль. Мы могли бы вместе отправиться на ленч, – непри­нужденно сказал он, касаясь рукой отворотов предательской блузки. – Вы очень необычно одеваетесь. Едва ли я смог бы ра­ботать, если бы увидел вас утром.

– Вы не должны смотреть на меня, – глупо сказала Хоуп. Кристи только улыбнулся. Он был так близко, что она ощущала тепло его дыхания. Еще мгновение – и его полные губы с при­поднявшимися уголками прильнули к дрожавшим от ожидания губам Хоуп.

Хоуп не хотела этого, но не могла справиться с собой. Заранее заготовленные слова «у меня счастливый брак» испарились из ее памяти; она отдалась опьяняющему ощущению близости самого сексуального мужчины, которого ей доводилось видеть. Кристи обхватил ее талию и прижал к себе. Это не имело ничего общего с поцелуем в машине. Тогда они были ограничены пространством, но здесь, в дальнем углу автостоянки, наполовину скрытом высо­кой живой изгородью, ограничений не было. Кристи прижимал трепещущую Хоуп к своем твердому жилистому телу, и она пыл­ко отвечала ему, обхватив руками его шею, погрузив пальцы в мягкие кудри. Она притягивала его к себе так жадно, словно была умирающим от нехватки кислорода аквалангистом, а он – запас­ным резервуаром с дыхательной смесью.

Поцелуй казался бесконечным. Умелые губы Кристи застави­ли Хоуп забыть обо всем на свете. Каждый дюйм ее тела изнывал и тянулся к нему, как цветок тянется к солнцу. Его руки спусти­лись ниже, обхватили ее ягодицы, и когда Кристи привлек ее к себе, у Хоуп вырвался стон. Все ее тело покалывали тысячи кро­шечных иголок. Она хотела, чтобы Кристи прижал ее к стене, со­рвал одежду и начал умолять сказать «да». Да, да…

– Да! – прошептала Хоуп, когда губы Кристи коснулись ее шеи и потянулись к вырезу злополучной блузки.

– Да? – гортанно переспросил он. – Ты уверена?

– Да. Я знаю, что это плохо, но ничего не могу с собой поде­лать… – пролепетала Хоуп.

– В этом нет ничего плохого.

Опытные пальцы Кристи быстро расстегнули пуговицы, про­никли под блузку и коснулись обнаженной груди. Хоуп застонала от желания, когда он начал ласкать ее сосок. Она готова была взорваться от желания, сила которого ошеломила ее самое. Каж­дая клеточка ее тела стремилась к нему, изнемогала от страсти…

Резкий звонок мобильника заставил обоих вздрогнуть.

– Черт возьми! – Кристи тут же отпустил Хоуп и достал теле­фон из внутреннего кармана пиджака.

– Кристи Де Лейси. Мистер Уилсон? Конечно, мы вас не забы­ли, – невозмутимо сказал он, тут же вернув себе прежний имидж.

Хоуп застыла на месте с открытым ртом и расстегнутой блуз­кой. Похоже, Кристи умел включаться с пол-оборота. Никто не сказал бы, что этот человек секундой раньше готов был овладеть женщиной.

Радость от того, что желанна, тут же исчезла. Жестокая правда заключалась в том, что ради служебного долга Кристи готов был бросить ее в любую минуту. А она, как последняя сучка, забыла о своем долге перед мужем. Господи, что они делают? Что она дела­ет? Пришедшая в ужас Хоуп застегнула блузку, подняла с земли пальто, которое уронила в угаре страсти, и побежала к машине. «И ты еще смеешь говорить о любви к мужу? – гневно говорила она себе самой. – Лживая, подлая сука! Грязная тварь!»

Хоуп нажала на газ, боясь, что Кристи погонится следом и по­требует продолжения. Но Де Лейси поблизости не было. Навер­няка он уже пришел в себя, снова начал играть роль образцового управляющего отелем и забыл-о страстной сцене с глупой и раз­вратной временной сотрудницей бухгалтерии. Тем не менее те­перь Кристи сможет смотреть на Мэтта сверху вниз и самодо­вольно думать: «Приятель, я спал с твоей женой». И все по ее ви­не… В этот миг Хоуп ненавидела себя, как никогда в жизни.

Вечером Хоуп позвонила сестре. Ей хотелось кому-то расска­зать о случившемся, зарубиться чьей-то поддержкой, услышать, что ничего страшного не произошло, а следовательно, стыдиться ей нечего.

Однако, когда Сэм сняла трубку, Хоуп поняла, что не сможет ничего ей сказать. Нет, Сэм не была ханжой, но Хоуп знала, что неверность – не чета другим грехам. Эта тема была запретной и обсуждению не подлежала. Люди, которые могли простить дру­гим что угодно, при мысли о супружеской измене испытывали шок. Хотя Сэм не слишком любила Мэтта, она была бы потрясе­на, узнав, что Хоуп может прийти в голову мысль наставить мужу рога. Хуже того, она могла окончательно разочароваться в сестре. Поэтому Хоуп ничего не сказала, и они десять минут болтали о всяких пустяках.

Положив трубку, Хоуп грустно уставилась в окно. Дети весело лепили пирожки из глины и были по уши в грязи. Они были счас­тливы, а она несчастна, но винить в этом ей следовало только самое себя. Выход был один: бросить работу. Если она еще раз уви­дится с Кристи, то умрет от стыда. Но как она будет смотреть в глаза Мэтту?

19

– Куда пойдем обедать? – спросил Морган, когда они вышли из кино на Лестер-сквер.

Сэм пожала плечами:

– Все равно. У меня только одно условие: каждый будет пла­тить сам за себя.

Их встречу нельзя было назвать свиданием, поэтому следовало с самого начала поставить точки над 1. Морган позвонил накану­не, сказал, что мечтает посмотреть новый фильм Тома Хэнкса, и спросил, не хочет ли она составить ему компанию. Судя по его непринужденному тону, ни о каких чувствах речь не шла. Просто друзья решили вместе сходить в кино. Это означало, что счета им должны подавать отдельно.

– Как хотите, – ответил Морган. – Но я перед вами в долгу за вечеринку.

Они остановились у симпатичного, тускло освещенного ита­льянского ресторана, сулившего множество блюд «как у мамы».

– Ясно, что здесь никогда не пробовали стряпню моей мате­ри, – пошутил Морган, когда они вошли в зал. – Она была очень талантливой женщиной, но кулинарка из нее была никудышная. Все блюда готовил отец. А мать не могла даже чайник вскипятить.

Сэм удивилась:

– До сих пор вы никогда не рассказывали о себе.

– Добрый вечер! – выдохнула совсем непохожая на итальян­ку белокурая официантка и ослепительно улыбнулась Морга­ну. – Столик на двоих? Нет проблем.

Она посадила их за столик и подобострастно вручила Моргану меню. Сэм не знала, смеяться ей или злиться. Единственным уте­шением было то, что Морган не замечал нескрываемого восхи­щения официантки.

– Я не рассказывал о себе, потому что рассказывать особенно нечего, – пожал плечами Бенсон, когда они снова остались од­ни. – Я очень скучный человек.

– Наша официантка так не думает, – усмехнулась Сэм. – Как и кассирша из соседнего магазина. Не говоря о множестве других женщин, которые глупо улыбаются вам на каждом шагу.

– Ревнуете, мисс Смит? – Если Морган хотел, то его взгляд становился пронзительным, а лицо ястребиным.

Сэм чуть было не сказала: «Да, я отчаянно ревную вас к каж­дой женщине, которая строит вам глазки», но вовремя останови­лась и разозлилась на себя. Спасибо на том, что юная Мэгги с «глазами серны, которая когда-то упала в объятия Моргана, в пос­леднее время у него не появлялась. Сэм не смела спросить прямо, однако надеялась, что эта девица исчезла навсегда.

– Хватит смеяться. Давайте поговорим, – сказала она. – Зна­ете, вы слишком скрытный человек. Откуда я знаю, вдруг вас ра­зыскивает Интерпол или ФБР?

Морган кивнул:

– Думаю, за мою голову назначена награда. Не очень боль­шая, но на то, чтобы заново отделать квартиру и купить машину, хватит.

– Вы безработный комик! Как я сразу не догадалась? – рас­смеялась Сэм. – Нет, серьезно, расскажите о себе.

Морган потер глаза, а потом бросил на нее довольно мрачный взгляд.

– Если люди о чем-то не говорят – значит, не хотят. Вам это никогда не приходило в голову?

– Приходило, – хладнокровно ответила Сэм. – И все же я продолжаю спрашивать. Я человек прямой.

Он засмеялся.

– Вашей прямоте мог бы позавидовать главный инспектор Скотланд-Ярда! Ладно, инспектор, доставайте свой блокнот. Что вы хотите знать?

Сэм вдруг стало жарко. Она хотела знать историю его похож­дений. Сколько женщин он бросил, был ли когда-нибудь женат… Но спросить его об этом она не могла: Морган понял бы, что она к нему неравнодушна. Боже упаси! Это было бы слишком унизи­тельно. Зачем мужчине, у .которого нет отбоя от двадцатилетних девиц, старая лохудра тридцати девяти лет и одиннадцати меся­цев от роду?

– Вы не миллионер, наживший состояние с помощью Интер­нета; я проверяла, – сказала Сэм. – Так чем же вы занимаетесь? – Подтекст гласил: откуда у вас деньги на такой дом?

– Вы хотите знать, как я умудрился купить дом по соседству с вами? – мрачно спросил Морган.

Она закусила губу, но все же расхохоталась.

– Признаюсь, именно это я и хотела узнать. Морган окунул в соус кусочек хлеба.

– Я был советником по капиталовложениям, – сказал он. – Партнером одной фирмы в Сити. Мы находили деньги для вновь создаваемых компаний. Это был большой риск, но очень заман­чивое дело.

– Тогда почему вы его бросили? – не подумав, спросила Сэм. —

Похоже, оно вам нравилось.

Подняв глаза, она увидела, что лицо Моргана превратилось в маску. Сэм инстинктивно протянула руку и сжала его сильные пальцы:

– Прошу прощения, Морган. Я задала бестактный вопрос. За­будьте о нем.

Бенсон немного расслабился.

– Нет, все правильно. Я должен научиться не принимать это близко к сердцу. – Внезапно он улыбнулся. – Так утверждает Чарли. Мой пасынок и знаток психологии.

– Я и не знала, что у вас есть пасынок.

– Вы ведь заметили, что я люблю изо всего делать тайну. Вообще-то у меня их трое. Две падчерицы и Чарли. Они живут с моей бывшей женой, но мы по-прежнему близки. Я знал их всех еще малышами.

– Ох, – пробормотала Сэм, поняв, что была слишком дотош­ной, – я не хотела совать нос…

– Вы просто любопытны, как все женщины, – мягко улыб­нулся Морган. – Впрочем, вас нельзя назвать обыкновенной женщиной. Вы – то, чем я был раньше, а именно трудоголик. Я тоже когда-то жил своей работой, и в конце концов это разру­шило мой брак. Сначала мы с женой разъехались, потом разве­лись официально, и это заставило меня выйти из игры. Но для нас с Вэл все было кончено. Вот и вся моя история. – Мне очень жаль, – сказала Сэм. Морган пожал плечами и отставил тарелку. – Я сам виноват, – лаконично ответил он. – Теперь, как вы тоже, вероятно, заметили, я очень увлечен своим домом. Переде­лывая его своими руками, я хочу немного отвлечься и понять, что мне делать дальше. Когда я был женат на Вэл, то не сменил ни одной лампочки, не вбил ни одного гвоздя, хотя без труда мог бы сделать это. Но я был слишком занят. – Уголок его рта еле замет­но приподнялся. – Воображал себя властителем вселенной, но не видел, что моя семейная жизнь катится под откос.

Сэм была сама не рада, что начала этот разговор. Она не хотела огорчать Моргана и заставлять человека вспоминать то, что он хотел забыть.

– Вы вернетесь в Сити? – спросила она, чтобы сменить тему.

Он покачал головой:

– Я больше не хочу жить такой жизнью, а чего хочу, пока не понял. Наверное, мне нужно время, чтобы прийти в себя. Вот по­чему я не тороплюсь вступать с кем-нибудь в связь. – Морган за­глянул ей в глаза. – Точнее, не торопился, – добавил он.

Эта оговорка была достаточно красноречивой. Сэм тревожно закусила губу, ожидая продолжения. Настал момент истины; Морган должен сказать, что она ему нравится. Не может же она сказать это первой!

– Вы закончили? Все в порядке? – Официантка составила тарелки в стопку и еще раз призывно улыбнулась Моргану. – Хотите десерт?

Сэм бросила на нее убийственный взгляд, но было поздно: мо­мент истины прошел.

Должно быть, Морган почувствовал то же самое. Он откинул­ся на спинку стула, и тоненькая ниточка, которая на мгновение протянулась между ними, сразу оборвалась.

– Было очень приятно стать самому себе хозяином, перестать носить рубашки с французскими манжетами и не выходить из дома в шесть утра, чтобы успеть на совещание во Франкфурте-на-Майне.

– А я думала, что у вас никогда в жизни не было приличной рубашки! – весело призналась Сэм.

– Вам не нравится, как я одеваюсь? – спросил он, посмотрев на свою выцветшую голубую рубашку, а заодно и на поношенные джинсы с потертыми швами.

– Нравится, – добродушно ответила Сэм, чувствуя, что ей снова стало с ним легко и просто.

Они немного поболтали, съели мороженое, выпили кофе, а потом дернулись домой на такси. Ноги Моргана, обтянутые джин­сами, занимали все свободное пространство, но это не мешало Сэм смеяться всю обратную дорогу. Именно это ей больше всего и нравилось: Бенсон постоянно смешил ее.

20

Николь в сотый раз за утро открыла пудреницу и проверила макияж.

– Скоро зеркало треснет, – как всегда, хихикнула мать.

– Не болтай, – одернула ее бабка. – По крайней мере, девоч­ка смотрит в зеркало, когда красится. А тебе лишь бы намазать глаза и намалевать губы.

Николь тяжело вздохнула. Они грызлись с той минуты, как выш­ли из дома и сели в такси. Сначала бабка проворчала, что глупо тратить кучу денег на такси, если можно прекрасно добраться автобусом. В ответ Сандра сказала, что семье Тернер пора перес­тать считать каждую копейку, и добавила, что видела в «Харродс» очень симпатичную сумочку всего за двести фунтов. Скоро Ни­коль разбогатеет, и тогда они будут все покупать только в «Хар­родс».

– «Харродс»?! – завопила бабка так, что таксист вздрогнул. – Еще чего! Мадам, когда я была .в вашем возрасте, то и не мечтала покупать сумочки, которые стоят столько же, сколько прилич­ные пальто для всех членов семьи!

Они продолжали препираться, а Николь смотрела в окно. Нужно было сказать в «Титусе», что она круглая сирота и приедет на встречу с потенциальными администраторами одна. Но Дариус настоял на том, чтобы она привезла родных для моральной поддержки.

– Для нас это в высшей степени необычный случай, – сказал он. – К тому времени, когда мы подписываем договор, у большинства артистов уже есть администратор. Но Сэм Смит хочет, чтобы вам подыскали самого достойного. Человека, которому можно доверять.

Николь не знала, может ли она доверять самому Дариусу. Она сомневалась в том, что кому-то вообще можно доверять, но ей давали шанс, и она была обязана им воспользоваться. Встреча с представителями менеджерских компаний в конференц-зале «Ти-туса» была назначена на половину одиннадцатого, а потом Сэм с Дариусом собирались повезти Тернеров обедать. Николь молила небо, чтобы к тому времени мать и бабка утихомирились. По час­ти моральной поддержки они были не мастера.

Когда через полчаса Тернеры вошли в шикарный вестибюль «Титуса», грызня возобновилась. Теперь они ссорились из-за цвета волос. Это был любимый конек обеих. Сандра, верная по­клонница Голди Хоун, всегда считала, что «блондинки имеют преимущество», в то время как ее мать, убежденная католичка, пребывала в уверенности, что грешно менять дарованное тебе господом.

– А теперь и Николь туда же, – проворчала Рини Тернер. Ее темные с проседью волосы не знали, что такое краска.

– Ей идет, – возразила Сандра. – Неужели лучше таскаться по городу с седыми космами, как у старой английской овчарки?

– Ах, овчарки? – взвилась Рини. – Как ты смеешь обзывать мать!

Николь, у которой переворачивались внутренности при мысли о предстоящей встрече, решила, что с нее достаточно. Она резко встала и со скрежетом отодвинула стул.

– Я привезла вас сюда для помощи! – бросила она обеим. – Думала, что это пойдет мне на пользу, а вы только и знаете, что устраивать дурацкие ссоры! Если сейчас же не прекратите, воз­вращайтесь домой. У меня и так хватает забот.

Бабка и мать тут же прикусили языки.

– О боже… Детка, ты права, – сказала пристыженная Ри­ни. – Прости нас обеих. Мы просто очень переживаем за тебя.

– А я что, не переживаю? – буркнула Николь.

– Ты кажешься совершенно спокойной, – утешила ее Сандра.

Николь снова села и безвольно опустила руки. Она хотела ска­зать им, что все это неправда и что ей очень страшно. Но делать этого было нельзя. Они надеялись только на нее. И должны были знать, что она готова к любым испытаниям, которые могут вы­пасть на долю семьи Тернер.

– Я действительно спокойна, – бодро сказала она. – Нерв­ничать не из-за чего. Мы встретимся с пятью разными администраторами и выберем лучшего – вот и все. Но мне будет легче сосредоточиться, если вы перестанете грызться.

Мать и бабка посмотрели на нее с гордостью. Их Николь силь­ная, умная и красивая. Ничего не боится и сумеет справиться с этими типами из компании звукозаписи. И в кого она такая уро­дилась?

В вестибюль спустился Дариус, проводил их в конференц-зал, а сам отправился к Сэм, чтобы сообщить о приезде Тернеров.

– Он хорошо воспитан, этот мальчик, – заметила Рини. – Такой симпатичный и с такими хорошими манерами. А я-то ду­мала, что в этих звукозаписывающих компаниях работают сплош­ные наркоманы. Жаль, одеваться не умеет.

Хотя Николь нервничала, эта фраза заставила ее улыбнуться. Лично она считала, что поношенная парусиновая куртка, про­стая белая майка и черные холщовые брюки прекрасно смотрят­ся на длинном худощавом теле Дариуса. Его светлые волосы бы­ли покрыты лаком и торчали гай самыми немыслимыми углами к черепу. Это был стиль «фанк», призванный пугать окружающих, од­нако Дариус все равно выглядел юным и каким-то беззащитным.

В его добром, открытом лице было что-то, вызывавшее дове­рие. Говорившее о том, что Дариус Гуд любит животных, уступа­ет место в метро старушкам и никогда не говорит девушке, что позвонит ей, если не собирается этого делать.

У Сэм оставалось пять минут до следующего совещания. – Я буду рада поздороваться с ними, – сказала она Дариусу. – Должно быть, они очень нервничают. Вы предложили им кофе?

– Э-э… Нет, но предложу, – пообещал Дариус.

В последние дни с Сэм Смит творилось что-то странное. Да­риус не мог понять, что именно, но она изменилась. Стала добрее и… мягче, что ли. Конечно, это могло ему показаться. Но Иззи, секретарша Зака, говорила то же самое. И даже знала, чем это объясняется.

– Должно быть, мисс Смит влюбилась, – однажды проница­тельно сказала Иззи во время ленча. – Эти крутые стервы всегда те­ряют голову, когда у них в доме появляется кто-то кроме кошки.

Дариус считал, что у Иззи слишком злой язык, но был вынуж­ден признать, что Сэм действительно изменилась. Она явно стала более разговорчивой, дружелюбной и ничем не напоминала жест­кую, не признающую отговорок женщину, которой была прежде. Но Дариуса это не беспокоило. Его ненаглядной Николь это было только на пользу, а все остальное значения не имело. Если Сэм изменилась из-за мужчины – что ж, дай ей бог счастья. А он счастлив от того, что нашел Николь.

Сэм ворвалась в конференц-зал, как маленький вихрь. Николь тут же поднялась. Ее стройную фигуру обтягивало черное платье, безупречную голову окружал нимб бронзовых кудрей.

– Привет, Сэм, – сказала она.

Сэм порывисто обняла девушку, удивляясь самой себе. Ниче­го подобного она до сих пор не делала. Видимо, Болезнь с боль­шой буквы, как Сэм называла ее про себя, действительно изме­нила ее.

– Привет, Николь. Рада видеть тебя.

– Это моя бабушка, Рини Тернер, – сказала Николь. – А это моя мама, Сандра.

– Рада познакомиться с вами, – церемонно сказала Рини, крепко пожимая руку Сэм. – Мы пришли, чтобы поддержать Николь всем, чем можем, – решительно сказала она.

– Тут так интересно! – восхищенно воскликнула Сандра. – У вас потрясающий вид из окна. Как вы умудряетесь работать? Я бы на вашем место только и делала, что любовалась панорамой!

– Боюсь, на моем месте вы бы ее даже не заметили, – вздох­нула Сэм .

Она обвела взглядом обеих женщин. Что ж, по крайней мере, бабушка Николь производила впечатление разумного человека. В отличие от странноватой матери, которая явно считала, что в пасмурный весенний день можно надевать белый кожаный пид­жак, широкую молодежную юбку и розовые босоножки на высо­ком каблуке.

– Я не смогу присутствовать на встрече, – объяснила Сэм, – но, если хотите, Дариус составит вам компанию и расскажет о людях, с которыми вы увидитесь. Сегодня вам не придется при­нимать никаких решений. Но не позволяйте этим людям запугать вас. В дальнейшем один из них будет представлять Николь, и ей должно быть с ним удобно. Это очень важно, Николь. Админи­стратор будет работать с тобой рука об руку. Тебе придется найти с ним или с ней общий язык, а для этого требуется интуиция.

Николь и Рини внимательно слушали, а Сандра восхищалась ее туфельками от Гуччи.

– Если у вас будет время, встретимся во время ленча, – доба­вила Сэм.

Лицо Сандры осветилось.

– А шампанское будет? – спросила она.

– Ну, что скажете? – спросил Дариус.

Стрелки показывали без десяти час, и у Николь голова шла кругом. Больше всего ее поразила сумма, которую администраторы собирались получить от компании «Титус». О таких деньгах она и не мечтала, но все говорили, что это только начало.

– Если все пойдет как надо, вы станете очень богатой юной леди, – сказал администратор, который не понравился ей боль­ше остальных.

Николь ненавидела, когда ее называли «юной леди». Нет, этот человек решительно не подходил ей. У него были глазки-бус инки и брови, сросшиеся на переносице. Ужасно! Властная, высокая, коротко стриженная женщина в кожаных джинсах обладала слиш­ком пронзительным голосом и напоминала сестру Жером, кото­рая три месяца учила ее географии в школе Святой Анны, пока Николь не исключили оттуда. Николь даже показалось, что сей­час у нее потребуют домашнее задание по экономике Рурской об­ласти. Нет, эта тоже не подойдет. Двое остальных были довольно симпатичными, но у Николь не сложилось о них определенного мнения.

По-настоящему ей понравился только парень в джинсах и по­ношенной кожаной куртке, который, в отличие от четырех осталь­ных, не пытался доказать, что будет вести ее дела лучше всех в мире.

– Я пришел сюда, потому что считаю вас талантливой и ду­маю, что у вас получится. Собственно, это моя работа – сделать все, чтобы у вас получилось. Но подлизываться и внушать вам, что вы Мадонна, в мои обязанности не входит. Это распростра­ненное заблуждение. Если вы хотите этого, то я вам не подойду.

Николь посмотрела на заполненный им листок бумаги: Боб Феллоус из «Ди-Эм-Эф Менеджмент». Подходящее имя. И па­рень тоже подходящий.

– Молодец, – позже сказала Рини. – Он мне понравился. По крайней мере, он не показывал порнографических снимков сво­их клиенток. Николь, я не хочу, чтобы ты одевалась как падшая женщина.

Во время ленча Дариус вел себя как хорошо воспитанный мо­лодой человек, которым и был на самом деле. Он вежливо разго­варивал с бабушкой Николь, которая предупредила, что не по­терпит вызывающих нарядов. Сандра Тернер, безумно счастливая от того, что обедает в роскошном ресторане, следила за другими посетителями и пыталась угадать, где они покупали одежду и сколько за нее заплатили. А у Сэм наконец появилась возмож­ность поговорить с Николь.

– Как чувствуешь себя? – участливо спросила она.

Этой новой, дружелюбной, улыбчивой и искренней Сэм Смит было невозможно солгать.

– Паршиво, – призналась Николь. – Я и не мечтала о таком. Мне страшно. – Она уставилась на свои руки. – Такому челове­ку, как вы, это может показаться глупым, но я очень боюсь.

– Это совсем не глупо, – серьезно возразила Сэм. – Нет ни­чего хуже страха. Я сама недавно так испугалась, что была вы­нуждена изменить все взгляды на жизнь. Это очень трудно, и я понимаю твои чувства.

Николь хотела спросить, что с ней случилось, но не посмела.

– Секрет заключается в том, – продолжила Сэм, – чтобы ос­таваться самой собой и верить себе. Сейчас у тебя очень ответст­венный период. Конечно, тебе страшно, и именно поэтому ты нуждаешься в хорошем администраторе, который мог бы обо всем позаботиться. Да и мы с Дариусом поможем. Дариус хороший па­рень.

Николь смущенно кивнула.

Сэм продолжала развивать свою мысль:

– Некоторые люди, записав первый альбом, думают, что от­ныне должны вести себя по-другому. Забывают о том, какие они на самом деле, начинают считать себя пупом земли и теряют все. Ты славная девушка, и голос у тебя фантастический. Я хочу, что­бы ты добилась успеха, но тебе нужно понять, что это тяжелая ра­бота и что помочь тебе смогут только друзья и ты сама. Пытаться стать не тем, кто ты есть, было бы большой ошибкой.

Лицо Сэм приобрело странное выражение, и на мгновение Ни­коль показалось, что она говорит о себе самой. Но этого просто не могло быть.

Ленч получился замечательный. Сандра парила в небесах, а поскольку речь зашла о планах на отпуск, она сказала, что всю жизнь мечтала побывать в Канне.

– А я недавно видела брошюру, рекламировавшую Мальдивы. Это было потрясающе, – мечтательно вздохнула Николь. – Ба­ры, пляжи, невероятно голубой океан, и можно целый день ниче­го не делать…

Она встретилась взглядом с Дариусом.

– Я тоже всегда мечтал попасть туда! – с жаром воскликнул он. Сэм рассказала, что она провела несколько чудесных дней у сестры в Ирландии.

– Моя сестра живет в удивительном месте. Там невероятные пейзажи: мрачные холмы, ущелья, а в долине стоит чудесная де­ревушка с прелестными маленькими домиками, ярко раскрашен­ными магазинами и самой симпатичной пивной в мире. Но глав­ное – там живут очень добрые люди, искренне привязанные друг к другу. В других местах такого, к сожалению, не встретишь.

Рини степенно кивнула:

– В больших городах теперь не знают даже своих ближайших соседей. Ты можешь умереть у себя в доме, а об этом узнают лишь тогда, когда у дверей скопится гора молочных бутылок.

Сэм подумала о чудесных жителях Редлайона, которые так тепло приняли Хоуп и заботились о ней, как о родной, долгих про­гулках, которыми наслаждались они с Хоуп, о свежем деревен­ском воздухе, наполнявшем их легкие, и о замечательном клубе макраме, где она смеялась так, что болели ребра, и где ей пришло в голову изменить свою жизнь.

– Там очень спокойно, но стоит получше узнать тамошних жителей, и вы поймете, что в Редлайоне происходит больше со­бытий, чем во всем центральном Лондоне! Честное слово, жизнь там бьет ключом!

Рини вдруг застыла, не донесся вилку до рта.

– Вы сказали – в Редлайоне?

Николь с любопытством посмотрела на нее.

– Бабушка, ты знаешь это место? – спросила она. – Вообще-то бабушка родом из Ирландии, из графства Керри, – объяснила она Сэм. – Уехала оттуда в шестнадцать лет и не вернулась. Я ре­шила, что, если со мной подпишут контракт, мы все съездим туда. Я бы с удовольствием увидела ее родину.

– Так вы из Редлайона? – обрадовалась Сэм.

( Серые глаза Рини за толстыми стеклами очков потемнели.

– Нет, я из Килкенни, – быстро сказала она.

В этот момент принесли десерт, и беседа приняла другое направление. Сэм думала о том, почему на Рини Тернер так стран­но подействовало упоминание о Редлайоне. Эта тема явно много для нее значила, и, судя по всему, воспоминания о малой родине были у нее не из приятных. Но если Сэм правильно определила возраст Рини, та оставила Ирландию лет сорок назад, тогда были совсем другие времена…

После ленча Сэм нужно было срочно вернуться в офис. Она обняла Николь на прощание, а Сандра, видевшая, как это делают другие посетители ресторана, поцеловала ее в обе щеки.

– Если возникнут трудности, звоните мне в любое время, – сказал Дариус Николь, уходя вместе с Сэм.

– Позвоню, – сказала она, глядя на него снизу вверх. – По­звоню.

– Что вы о ней думаете? – спросила Сэм, когда они с Дариу-сом оказались в лифте.

– Невероятна! – глядя куда-то в пространство, ответил он.

Сэм улыбнулась. Настоящая любовь – всегда чудо. Однако Карен Сторин, в шесть часов забежавшая к ней по до­роге на презентацию нового альбома, не находила в случившемся ничего чудесного. Она восхищалась золотым голосом Николь и не меньше других хотела подписать с ней контракт. Но очень опасалась, что попытки Сэм и Дариуса подыскать девушке хоро­шего администратора вскоре вызовут большие трудности.

– Может кончиться тем, что новый администратор найдет ей другую компанию, а мы останемся с носом, – предупредила она.

Сэм пожала плечами и безмятежно посмотрела на Карен.

– Что ж делать, – философски заметила она. – Бывают вещи и похуже.

– Хуже всего будет, если об этом услышит Стив Пэррис, – возразила Карен.

От безмятежности Сэм тут же не осталось и следа. Карен была права. Если Стив Пэррис узнает, что из-за непривычной щедрос­ти Сэм компания лишилась перспективной артистки, то просто выгонит ее в три шеи. Господи, неужели она совершила роковую ошибку?

После ухода Карен Сэм сидела в своем кабинете и думала о том, что жить новой жизнью и по-прежнему безупречно выпол­нять свои обязанности невозможно. Как получать удовлетворе­ние от каждого прожитого дня, если на работе ты играешь роль надсмотрщика? Сколько бы чашек настоя ромашки она ни выпи­ла, это не избавит ее от необходимости принимать непопулярные решения, от которых зависит судьба других людей. Людей, кото­рые наверняка будут призывать на ее голову все кары небесные.

Придя домой в половине восьмого, Сэм обнаружила прикле­енную к двери записку: «Приходите есть пиццу из натуральных продуктов!»

Записка была от Моргана. После посещения кино они встре­чались пять раз: однажды ходили в библиотеку на лекцию о хо-листике как науке о здоровом образе жизни, трижды обедали и однажды посетили фитобар, где Сэм чуть не выплюнула коктейль из проростков пшеницы, якобы оказывающий поразительное действие на кишечник.

Мысль о пицце из натуральных продуктов заставила Сэм улыб­нуться. Ее планы на вечер включали гимнастику по системе йогов и ручную стирку всяких мелочей, но визит к Моргану был намно­го увлекательнее. Да, конечно, Морган смотрел на нее совсем не так, как на своих двадцатилетних красоток. Но он был подходя­щей компанией, и они неплохо ладили. Были друзьями. А в дру­зьях Сэм сейчас очень нуждалась.

Она позвонила ему.

– Пицца, мистер Бенсон?.. А ничего получше у вас нет?

Сэм чувствовала, что он улыбается.

– В супермаркете этих мерзких гамбургеров с «тофу» не было, и я взял вместо них пиццу. Ну что, у меня через полчаса?

– А разве мы никуда не пойдем?

– Еще одного ресторана здоровой пищи я не выдержу, – при­знался Морган. – А в этой пицце начинка из козьего сыра и на­стоящих лесных грибов…

– Звучит заманчиво, – вздохнула Сэм. – Но я сегодня и так обедала в ресторане. Сколько же можно есть?

– Вам нужно набрать несколько килограммов, – возразил он. – Иначе вы провалитесь в трещину в асфальте. А если поху­деете еще больше, кто-нибудь подпишет с вами контракт и заста­вит ходить по подмосткам в двух квадратных дюймах лайкры.

– Размечтались! – усмехнулась она. – Ладно, увидимся через полчаса.

Спускаясь по лестнице двадцать пять минут спустя, Сэм все еще улыбалась. После дня, проведенного в офисе, встречи с Мор­ганом неизменно действовали на нее успокаивающе. Самой при­ятной чертой их связи была непринужденность. Впрочем, нет, связи у них не было. От большинства других мужчин Морган от­личался тем, что ей было с ним весело. Он ничего от нее не требо­вал, смотрел на все сквозь пальцы в лучшем смысле этого слова. С ним не нужно было следить за своей речью или наряжаться, когда на это нет настроения. Она нравилась Моргану и в старых джинсах, и в строгом деловом костюме. Он принимал Сэм такой, как она есть. До сих пор ей подобные мужчины не встречались. С Карлом – ее последней любовью – приходилось обращаться осторожно, чтобы не оскорбить его болезненное самолюбие. Карл обожал, когда превозносили его ум и говорили, что компания без него пропадет. Он очень гордился этим.

С Морганом можно было не церемониться. Не спрашивать: «Как прошел день, дорогой?» еще до того, как начать рассказы­вать о собственных делах. «Очевидно, все дело в характере отно­шений между мужчиной и женщиной, – думала она. – Наверно, общаясь со своими юными подружками, Морган тоже требует, чтобы с ним нянчились, льстили и говорили, какой он замеча­тельный». Сэм же неизменно дразнила его тем, что он отстал от жизни. Нет, быть друзьями намного приятнее.

Когда Морган открыл дверь, он был одет как обычно: в запач­канные джинсы и свитер. Темные волосы покрывала белая пыль, делавшая его похожим на французского аристократа восемнад­цатого века; лицо тоже казалось напудренным.

– Вы были в этом свитере три дня назад, когда мы бегали трусцой, – нахмурилась Сэм. – Его давно следовало отправить в стиральную машину!

– Да, но мы сносим стену ванной, и я решил не снимать его, пока все не закончим.

– Вы представляете опасность для окружающей среды, – за­явила Сэм. – С минуты на минуту сюда могут приехать сотруд­ники санэпидстанции. Я не смогу с вами обедать, если вы не пе­реоденетесь.

Морган устало прислонился к двери.

– Не придирайтесь! – взмолился он. – Я совсем выдохся. Сэм ответила ему суровым взглядом.

– Ступайте наверх и примите – душ. Это приказ. А когда спус­титесь, обед будет готов. Идет?

– Есть, сэр! – рявкнул он и отдал честь.

– Давайте сюда этот ужасный свитер. Я его постираю, – доба­вила она, когда Морган пошел наверх.

– Вы уверены, что в прошлой жизни не служили в армии? – пробормотал Бенсон, стаскивая свитер через голову.

Сэм ждала у подножия лестницы. Морган бросил свитер вниз и стащил с себя майку, под которой обнаружились внушитель­ные мускулы. Сэм чувствовала, что ей следует отвернуться. Это было слишком интимное зрелище. И слишком возбуждающее. При виде полуобнаженного тела Моргана по ее спине побежали мурашки. От него нельзя было отвести глаз. Широкие плечи, уз­кие бедра… И при этом ни капли стеснения. Как будто он был здесь один. Интересно, сколько нужно качать пресс, чтобы добиться такой фигуры? Но она тут же поняла, что Морган не из тех, кто посещает атлетические клубы. Чтобы держать себя в форме, ему достаточно мостить патио и сносить кувалдой стены.

Через некоторое время Бенсон спустился, облаченный в чис­тые джинсы и свитер, как две капли воды похожий на тот, кото­рый уже крутился в стиральной машине.

– Переоделись к обеду? – с усмешкой спросила Сэм.

– Надень я костюм, вы бы меня не узнали, – отшутился Мор­ган, выдвигая стул.

– Можно подумать, что у вас костюмов полные шкафы, – поддразнила его Сэм.

Морган посмотрел на нее искоса.

– Вы бы очень удивились, увидев меня в костюме, – повто­рил он.

– Умерла бы от разрыва сердца, – кивнула она. – Ну что, от­кроете бутылку вина или будете ждать, пока я принесу свою?

За обедом они оживленно болтали, и Сэм радостно думала, что ей очень нравится быть с ним. Единственной ложкой дегтя в бочке меда было то, что Бенсон относился к ней как к подруге, а Сэм хотелось большего. Сегодня вечером он был очень мил, и все же ей чего-то не хватало. Может быть, он боялся сделать решитель­ный шаг? Или просто не испытывал к ней интереса? Но спросить его об этом мешал стыд. Пусть все идет своим чередом. Близкие друзья становятся лучшими любовниками, не так ли? Стоит толь­ко подождать.

21

Когда Хоуп с детьми приехала встречать Мэтта в аэропорт Фарранфор, там было яблоку упасть негде. Мэтт должен был прожить дома три недели, и Хоуп не представляла себе, как она их пере­живет. «Некоторые браки выдерживают даже настоящую измену, по сравнению с которой мое поведение просто пустяк», – утеша­ла она себя. И все же ей хотелось, чтобы эти три недели поскорее закончились и Мэтт благополучно вернулся в Бат.

Когда Мэтт появился в толпе туристов, обремененных огром­ными чемоданами, Милли и Тоби бросились к нему с криками: «Папа, папа!» Мэтт ухитрился подхватить их на руки и добраться до Хоуп, толкая тележку бедрами. Не выпуская детей, он накло­нился и поцеловал сгоравшую от стыда жену.

– Я скучал по тебе, – вздохнул Мэтт. – Очень.

– Я тоже, – ответила Хоуп, старательно изображая радость: в этом было ее единственное спасение. – Давайте посадим папу в машину. Там вы расскажете, чем занимались, пока его не бы­ло, – все так же радостно сказала она детям.

Уговаривать их не пришлось. Вскоре Тоби и Милли, стараясь перекричать друг друга, рассказывали о том, как вырезали кар­тинки из золотой фольги, как Милли лепила пирожки из грязи, а потом эта грязь оказалась даже на ее ночной рубашке.

– На ночной рубашке? – переспросил Мэтт. – Потрясающе! Как это тебе удалось?

Дети трещали, счастливый Мэтт слушал их, время от времени любовно поглаживал бедро Хоуп и улыбался ей. «В конце концов все наладится, – думала она. – Если только я сумею держать рот на замке».

Когда они добрались до Редлайона, Мэтт предложил отметить его приезд ленчем во «Вдове Мэгуайр».

– Заодно отдохнешь от готовки, – сказал он Хоуп. – Ты это заслужила.

Во «Вдове» было полно туристов, решивших воспользоваться благодатным началом мая, чтобы ознакомиться с достопримеча­тельностями Керри. Детям взяли сосиски с чипсами, а себе зака­зали рыбный пирог – фирменное блюдо, готовившееся только по пятницам. Пока Мэтт делал заказ у стойки, Хоуп следила за ним и ломала себе голову, что она нашла в Кристи Де Лейси. Да, Кристи был очарователен, как щенок чистых кровей, но Мэтт намного привлекательнее. Разве можно было сравнить страст­ные, но пустые глаза Кристи с добрыми, любящими глазами Мэт­та? Мэтт был благородным добрым львом, а Кристи – нервным самовлюбленным пуделем. Как она не замечала этого раньше?

– Посмотрите-ка, кого я привел! – с улыбкой сказал вернув­шийся Мэтт.

– Привет! – весело воскликнула Дельфина, обняла Хоуп и поцеловала в макушки довольных детей. – У Юджина выходной, а я взяла отгул. Мы пробездельничали и не успели ничего приго­товить. Можно сесть с вами?

За ней вперевалку шел Юджин, похожий на плюшевого миш­ку, добродушный и не слишком опрятный. Только что выглажен­ная рубашка через минуту выглядела на нем так, словно ее выну­ли из корзины с бельем, по которой пробежало стадо буйволов.

– Несите стулья! – сказал Мэтт.

За столом, рассчитанным на четверых, сразу стало тесно. Они болтали о том, что погода стоит прекрасная и что деревня набита битком. Даже в пансионе неприветливой миссис Иген нет ни од­ной свободной комнаты. Все соглашались, что это просто чудо.

Дельфина сказала, что отель тоже переполнен. Ей стоило не­малых трудов получить отгул.

– Они тебя совсем загнали, – нахмурился Юджин, не склон­ный к преувеличениям. – Она не брала отгулов с самого Рожде­ства, – объяснил он Мэтту и Хоуп. – Этот их управляющий вы­жимает из служащих все соки.

При упоминании о Кристи Хоуп вздрогнула, а Дельфина груст­но улыбнулась.

– Не преувеличивай, – сказала она. – Наш мистер Нарцисс Де Лейси не такой уж деспот. Кроме того, я не собираюсь рабо­тать там всю жизнь. Хочу открыть собственный салон красоты.

– Серьезно? – воскликнула Хоуп, жаждавшая поскорее сме­нить тему.

– Да, но до тех пор ты протянешь ноги, – проворчал Юд­жин. – Мне не нравится этот человек, – добавил он. – Это на­стоящая акула, глотающая людей.

Дельфина засмеялась и любовно потрепала его по руке.

– Забавно… Все мужчины, которых я знаю, терпеть не могут Кристи, а вот все женщины от него без ума. Уна из бухгалтерии на него просто молится, и даже Мэри-Кейт злится, что ни разу его не видела.

– Хоуп, а ты с ним знакома? – спросил Мэтт.

– Да, – еле слышно сказала она.

– И что ты о нем думаешь?

– Он всегда очень внимателен к ней, – лукаво усмехнулась Дельфина. – По-моему, он в нее влюбился!

Хоуп окаменела, а Дельфина и Мэтт расхохотались.

– Да как он смеет?! – шутливо нахмурился Мэтт. – Может быть, вызвать его на дуэль?

Когда принесли еду, Хоуп обрадовалась. Ей не хотелось отве­чать на вопрос о том, как близко она знает Кристи Де Лейси, и слышать разговоры о его роковом действии на замужних жен­щин. Почему никто не сказал ей это до того, как она устроилась на работу в отель?

Во время ленча Юджин и Мэтт заговорили о футболе, а Дель­фина стала жаловаться Хоуп на свою мать. Оказалось, что они с Юджином все еще набираются смелости, чтобы объявить о своих матримониальных планах.

– Это ужасно, – посочувствовала ей Хоуп. – Я знаю, что твоя мама очень религиозна, но, по-моему, то, что она делает, это со­всем не по-христиански.

– Когда любишь кого-то, то можешь справиться со всем на свете, правда? – спросил Мэтт, сжав руку жены. – Любовь всег­да добьется своего.

Чувствуя себя последней лицемеркой, Хоуп ответила на пожа­тие и едва не расплакалась. Дрянь, какая она дрянь! Хоуп ненави­дела себя. Она не заслуживала такого мужа.

Вскоре к их столику подошла сама веселая вдова Белла Мэгуайр, благоухающая «Шанелью № 5» и звенящая золотыми брас­летами на худых загорелых руках. Умело накрашенная яркая блондинка поздоровалась со всеми и обольстительно улыбнулась Мэтту, с которым еще не была знакома.

– Надеюсь, у вас уже есть билеты на мой благотворительный вечер, – сказала она. – Вечер проводится в пользу собак-пово­дырей для слепых каждый год. Я всегда говорю: чем больше на­роду, тем веселее. Будет буфет и несколько рок-групп.

– Мы придем, – сказала ей Дельфина. – А вы, Хоуп?

– Э-э… да, конечно, – ответила Хоуп.

– Отлично. Тогда я куплю билеты.

– Юджин – очень симпатичный парень, – сказал Мэтт, са­жая Милли в детское кресло. – Но слегка пуританин. Наверно, боится, что этот Де Лейси начнет подбивать клинья под Дельфи­ну, – добавил он.

Оказавшись в коттедже «Кроншнеп», Мэтт начал восхищаться тем, как выросли куры, сколько яиц они теперь несут (три-четы­ре от шести птиц почти ежедневно) и сколько труда положила Хоуп на расчистку зарослей перед домом.

– Пустяки, – пробормотала Хоуп, хотя три дня работала не разгибая спины.

Это было еще одним наказанием, которое она себе придумала. Ее руки и ноги были исцарапаны колючками, а плечи болели, за­то в награду она получила место для палисадника. В супермарке­те продавались симпатичные растения в горшках, которые мож­но было высадить на клумбы.

Пока Мэтт распаковывал вещи с не отходившими от него деть­ми, Хоуп занималась своими обычными обязанностями. Она уб­рала кухню и залила самодельным маринадом куриные грудки, которые предстояло съесть вечером.

Спустившись на кухню, Мэтт заглянул ей за плечо, принюхал­ся к запаху маринада и почмокал губами.

– Ты поработала на славу, – сказал он и поцеловал жену в ма­кушку. – Я знаю, ты хочешь, чтобы мы все вновь почувствовали себя семьей, но… – тут Мэтт обвил руками ее талию, – не следует забывать и о супружеских обязанностях. Я попросил Финулу взять детей на уик-энд. Завтра утром мы с тобой едем в Кинсэйл! Там будем только мы – и большая двуспальная кровать; к тому же, по всеобщему мнению, в этом городке расположены лучшие ресто­раны страны.

Хоуп задохнулась. Возразить было нечего. Да и что она могла сказать? Внимательный муж организовал для них потрясающий романтический уик-энд. Она хотела сослаться на то, что Милли недолюбливает Финулу, но, поскольку и Тоби, и Милли любили Сиарана, этот предлог никуда не годился.

Кинсэйл оказался еще более прелестным городком, чем о нем писал путеводитель. Тут были узкие кривые улочки, уютные рес­торанчики на каждом углу и симпатичная бухта, в которой борт к борту стояли разномастные яхты и лодки. Сложись обстоятельст­ва по-другому, Хоуп полюбила бы Кинсэйл без памяти.

Они с Мэттом рука об руку бродили по улицам, сидели в оча­ровательной пивной с ярко-розовым фасадом, собирали ракушки на узком пляже. Вечером они ели нежнейших раков в тускло осве­щенном ресторане, где негромко звучала веселая ирландская музы­ка и посетители непринужденно болтали с хозяевами. Казалось, все, кто приезжал в Кинсэйл, пропитывались здешней атмосферой и радовались жизни, наслаждались вкусной едой и выпивкой.

– Именно за это я и люблю Ирландию. – Сытый Мэтт отки­нулся на спинку стула. – За ее беспечность. Я пытался объяснить это Бетси, но безуспешно. Она считает, что край света находится в трех часах езды от Лондона.

– Что Бетси какая-то Ирландия, если в глубине души она меч­тает жить на Манхэттене! – фыркнула Хоуп. – Она думает, что только Дэн и дети мешают ей целыми днями пить коктейли, пе­реодеваться к каждой трапезе и кокетничать с красивыми и бога­тыми мужчинами.

– В последнее время ты очень критически относишься к Бет­си, – заметил Мэтт. – А между тем в Бате вы были лучшими по­другами.

Хоуп повертела в руках бокал.

– Были и есть, – ответила она. – Но Бетси не слишком стре­мится лишний раз побеседовать со мной. А когда звонит, то все время говорит о том, что я наверняка безумно скучаю по Бату. Это невыносимо. И смеется над моими курами! – злобно доба­вила она. – Как будто куры живут с нами под одной крышей, си­дят на подоконниках и откладывают яйца на диван!

Мэтт покатился со смеху.

– Ты ужасно смешная, когда злишься, – сказал он. – Стран­но, ты всегда смотрела на Бетси снизу вверх, она была для тебя высшим авторитетом. Знаешь, ты изменилась.

Хоуп испуганно покосилась на него. Да, наверное… В Бате она и не посмотрела бы на мужчину типа Кристи Де Лейси. А о двух страстных свиданиях и говорить нечего.

– Пожалуй, – согласилась она.

– А помнишь, как ты не хотела уезжать из Бата и говорила, что никогда не привыкнешь к здешней жизни?

– Я ошибалась, – ответила Хоуп. – Мне здесь очень нравит­ся. – Она посмотрела мужу в глаза. – Кажется, это ты не мо­жешь привыкнуть к здешней жизни.

Мэтт почувствовал себя неуютно – Хоуп становилась все бо­лее решительной.

– Да нет, я привык, – ответил он. – Моя работа в Бате – вещь временная. Не думай, я не бросил роман. – Он скрестил под сто­лом пальцы. Лишь бы роман не бросил его…

Когда они шли к гостинице, Мэтт обнимал ее за плечи. Ока­завшись в номере, Хоуп медленно разделась. На ее сердце лежала свинцовая тяжесть. Накануне вечером, не успели они лечь в по­стель, Тоби приснился страшный сон, и, когда она успокоила ре­бенка, Мэтт уже уснул, раскинувшись на кровати и дав Хоуп пе­редышку. Но было ясно, что сегодня такого не случится.

Хоуп вынула шпильки, позволив волосам рассыпаться по пле­чам, сняла аметистовый кардиган и кофточку. Когда она расстег­нула длинную и широкую черную юбку, Мэтт обнял жену и утк­нулся в ее шею.

– Я соскучился по тебе, – сказал он, прижав Хоуп к себе.

Его обнаженный торс был теплым и знакомым; от его кожи пахло одеколоном, которым Мэтт пользовался много лет. Они столько раз занимались любовью, что привыкли друг к другу, как к любимой одежде, которая остается удобной даже после множе­ства стирок. И сегодня Мэтт ласкал ее так, как ей всегда нравилось, а долгое отсутствие делало эти ласки более страстными. Руки Мэтта обхватили ее тяжелые груди, поглаживая их; губы покры­вали поцелуями ее нежную шею и плечи. Хоуп стосковалась по мужу и не могла остаться равнодушной к его прикосновениям. Она откинула голову и почувствовала, что на глаза набегают слезы.

Господи, что делать с этим чувством вины?..

Мэтт уложил ее назревать, потом разделся сам и лег сверху. Он страстно целовал ее, жадно ласкал и шептал, как он тосковал по ней и сколько ночей мечтал об этом миге, лежа без сна в за­пасной спальне дома Дэна и Бетси.

– Я люблю тебя, Хоуп! – бормотал он.

Хоуп старалась отвечать на ласки мужа хотя бы с десятой долей его пыла и заглушить внутренний голос, говоривший, что она из­менница и лгунья. Она старалась, старалась изо всех сил, но от каждого движения губ Мэтта ей хотелось плакать. Она не заслу­живала ни такого мужа, ни его ласк.

– Хоуп, любимая! – хрипло воскликнул Мэтт, наконец овла­дев ею. И тело Хоуп ответило ему, несмотря на чувство вины. Долгие одинокие ночи сделали свое дело. Когда Мэтт сдавленно застонал, Хоуп тоже испытала ослепительный оргазм, стиснула его в объятиях, прошептала его имя, а потом заплакала навзрыд, вздрагивая всем телом.

– Любимая, что с тобой? – испугался он.

– Все хорошо. Все хорошо, – Сквозь слезы пробормотала она. – Я просто соскучилась по тебе, вот и все. – А затем заплакала еще сильнее, потому что это была неправда.

Ко времени возвращения Мэтта в Бат Хоуп почти убедила себя, что между ней и Кристи ничего не было. Жизнь удивитель­но легко стала прежней. Почти каждый день Мэтт уходил в Центр творчества, но возвращался гораздо раньше, чем прежде, и подол­гу играл с детьми.

– Когда надолго уезжаешь, начинаешь жалеть, что не видишь, как они растут, – однажды сказал Мэтт Финуле, когда та без при­глашения явилась к ним выпить кофе и обнаружила, что Мэтт собрался на пикник с детьми и отменять его не собирается.

– Боюсь, вам придется пить кофе со мной, – мстительно сказала Хоуп Финуле, когда Мэтт и дети взяли пакет с сандвичами и отправились к ручью ловить головастиков.

– Замечательно, – улыбнулась Финула, но по ее тону было ясно, что ничего замечательного в этом нет.

В отсутствие Мэтта Хоуп успешно избегала Финулу и в резуль­тате почти забыла, как раздражает ее эта женщина. Финула дер­жала чашку кофе, оттопырив пальчик – считая, очевидно, этот жест очень светским, поглощала шоколадное печенье со скорос­тью, поразительной для человека, заявлявшего, что у него аллер­гия на мучное, и, как всегда, пускала пыль в глаза.

– Вчера вечером мы обедали в «Пиджин-клаб», – объявила она. – Все было прекрасно, еда выше всяких похвал. Я ела вос­хитительного ягненка. Между прочим, владелец ресторана – наш близкий друг.

Хоуп чуть не выпалила, что она знакома с владельцем рестора­на Лайамом, что она приезжала туда на ленч с действительно близким другом Лайама и что Лайам посадил их за лучший сто­лик. Который был скорее кроватью, чем столиком. Она сцепила зубы и налила себе еще кофе, борясь с желанием вылить его на голову этой самовлюбленной куклы.

– Финула сведет меня с ума! – прорычала Хоуп, когда Мэтт привел домой грязных детей. На колене Милли красовалась ца­рапина, а никаких головастиков не было и в помине.

– Она неплохая, – вступился за Финулу Мэтт. – Просто не­уверенная в себе.

– Неуверенная?! – взвилась Хоуп. – Такая же неуверенная, как председатель Мао! Она все время хвастается. Она трижды го­ворила мне, что в январе у них будет новый «Чероки», и без конца твердила об «отпуске на Антигуа». Надеюсь, на таможне их запо­дозрят в контрабанде наркотиков и продержат в тюрьме все три недели!

Мэтт рассмеялся, чем только усилил досаду жены.

– Хоуп, ты меня уморишь! Конечно, Финула очень не уверена в себе. Иначе с какой стати она стала бы рассказывать тебе все это? Она завидует тебе и пытается набить себе цену постоянно напоминая об их отпуске, их джипе и их знаменитых друзьях. А так она очень милая, честное слово.

Хоуп удивленно взглянула на него:

– Да, но почему Финула завидует мне? Разве у меня есть то, чего нет у нее?

Мэтт лукаво улыбнулся:

– Конечно, есть. Это я, дорогая.

Хотя после возвращения Мэтта Хоуп работала каждое утро, она ни разу не столкнулась с Кристи. Казалось, Де Лейси чувст­вовал, что Хоуп отныне не страшны его чары, и понимал, что должен оставить ее в покое. К шестому дню Хоуп почти убедила себя, что их страстные поцелуи были всего лишь эпизодом из фильма «Даллас» и только пригрезились ей.

– Я собираюсь взять неделю отгулов, – сообщила Уна, когда в одиннадцать часов они сделали перерыв на кофе. – Дорогая, вы не могли бы эту неделю поработать полный день?

– Мне только нужно договориться с яслями, но думаю, что проблем не будет, – решительно ответила Хоуп. Ее роман с Крис­ти остался позади. Беспокоиться было не о чем.

22

Николь сидела на кровати и рассматривала свою фотографию в вечерней газете под рубрикой «Дебютанты». О ней писали как о последнем приобретении студии «Эл-Джи-Би-Кей», «самой многообещающей певице последних лет», как выразилась Сэм Смит. Кроме того, газета процитировала высказывание Сэм о том, что за право подписать контракт с Николь развернулась целая битва. «Мы очень рады, что она заключила договор именно с нами, потому что именно мы открыли певицу, которой пред­стоит стать суперзвездой», – сказала Сэм.

Увидев фото, Сандра чуть не сошла с ума от радости, купила шесть экземпляров газеты и помчалась к своим подругам с Белтон-террас хвастаться, как преуспела ее дочь. Как всегда, неуме­ренная радость матери уравновешивалась недостатком радости самой Николь.

– Ма, это абсолютно ничего не значит, – сказала она, когда Сандра вернулась домой. – Всего-навсего картинка в газете. Ерунда.

– Это значит, что ты стала знаменитой! – с придыханием вос­кликнула Сандра.

– Нет, не значит, – заупрямилась Николь. – Ну что, будешь есть? Я приготовила омлет.

Шарон позвонила в разгар обеда.

– Все в «Копперплейт» видели газету! – с жаром воскликнула она. – Даже эта старая галоша Синклер! В буфете только о тебе и разговору!

На мгновение Николь ощутила тоску по своей старой работе. Она ушла из «Копперплейт» чуть больше месяца назад, а каза­лось, что с тех пор прошли тысячи лет. Все это время она работала над альбомом, (при одной мысли о котором по коже бежали мурашки) и проходила фотопробы. Пробы… Звучало заманчиво, а на самом деле было так скучно, что Николь не могла понять, как модели это выдерживают.

– Ой, Ник, ты такая знаменитая!

Ну вот, и Шарон туда же… Николь стало грустно. Они с Ша­рон дружили целую вечность – с тех пор, как восемнадцатилет­ними девчонками одновременно пришли в «Копперплейт». Шарон знала ее как облупленную и должна была понимать, что Николь осталась прежней. Независимо от этой дурацкой фотографии в газете.

– Что делаешь сегодня вечером? – спросила она, чтобы сме­нить тему.

Шарон застонала.

– Иду с Майклой на двойное свидание. Будут ее парень и луч­ший друг этого парня.

– Ради разнообразия могла бы и отказаться, – недовольно сказала Николь, которая надеялась сходить куда-нибудь со ста­рой подругой. – Ты же говорила, что парень Майклы – настоя­щий зануда.

– Ну да, но нужно же как-то убить время, верно? – ответила Шарон. – А что будешь делать ты? Наверняка что-нибудь сногс­шибательное?

Николь посмотрела на кухонный стол, где стыли остатки обе­да Сандры и Памми. Как всегда, обе бросили тарелки и вилки там, где ели. Сандра была не из тех женщин, которые не могут ус­покоиться, пока на кухне не будет чисто. Она могла копить гряз­ные тарелки несколько дней; это означало, что главным мойщи­ком посуды в семье была Николь. Если бы у нее была возмож­ность отпраздновать с Шарон появление фотографии в газете, она бы вымыла посуду не задумываясь. Но было ясно, что Шарон переметнулась к своей двоюродной сестре Майкле и считает, что Николь развлекается с парнями из студии звукозаписи и поста­вила крест на старых подругах.

– Ничего, – ответила она Шарон. – Я ничего не делаю. Не­деля выдалась сумасшедшая, так что язык на плече. Наверно, лягу пораньше, и все.

Когда Шарон повесила трубку, Николь выкинула остатки своего обеда в мусорное ведро и пошла мыть посуду. Как она и предполагала, яичница пристыла к тарелкам. Она энергично тер­ла их и думала о том, как проводят вечер пятницы другие буду­щие звезды.

Пита из отдела рекламы «Титуса» звала Николь с собой на пре­зентацию нового альбома, но она отказалась. Вот если бы Шарон могла пойти вместе с ней… Николь знала, что настоящие звезды всегда приходят на такие мероприятия с эскортом друзей, но то звезды, а она всего лишь начинающая, о которой толком никто не слышал. Будет ужасно неудобно, если она придет с Шарон, а их не пустят…

Прибравшись на кухне, Николь пошла к себе и несколько ми­нут рассматривала свою фотографию в газете. Как ни странно, там она выглядела красавицей. Почти незнакомкой. Каждый, кто увидел бы эту большеглазую девушку, стройную шею которой ук­рашало индийское колье, подумал бы, что она каждый вечер бы­вает на приемах. А не торчит дома.

Николь швырнула газету на пол. С какой стати ей торчать дома? Она позвонила Пите, но телефон не отвечал. Тогда Николь на­брала номер Айсии, помощницы Боба Феллоуса, – ей не хоте­лось тревожить Боба из-за такого пустяка. Когда Николь выбрала его своим администратором и они подписали договор с «Титу-сом» и «Эл-Джи-Би-Кей», Боб настаивал на том, чтобы она зво­нила ему по любому поводу. Но Николь все еще стеснялась его, а Айсия всегда была очень любезна и намного более доступна. Айсия отнеслась к проблеме всерьез.

– Конечно, никакого письменного приглашения вам не тре­буется, – как всегда мягко, сказала она. – Предоставьте это мне. Я пришлю вам стилиста. В девять вечера за вами заедет лимузин. Вы знаете Лорелею? Она тоже наш клиент. Вы приедете вместе с ней. Вам все равно придется с ней познакомиться, потому что вы обе будете выступать в разъездном шоу «Юные звезды».

Николь положила трубку и захлопала глазами. Лорелея была настоящей звездой – она уже записала два альбома, вошедшие в «горячую десятку». Лимузин? Стилист? Николь с трудом переве­ла дух. Она чувствовала, что сидит в экспрессе, мчащемся к сла­ве, и уже не может сойти…

Стилист заставил Николь облачиться в крошечную кожаную юбку и шифоновый топ, который не налез бы и на куклу Барби. Но Лорелея была одета еще более вызывающе. Нечего и гово­рить, что вокруг них весь вечер крутились мужчины. Причем не те обычные парни, к которым привыкла Николь, а почти знаме­нитости вроде солиста группы «Корал Фиш», великана с потря­сающими глазами, которого звали Зол. Весь в коже, с руками профессионального гребца, он не стесняясь закурил при ней са­мокрутку с марихуаной и спросил, не хочет ли Николь после пре­зентации поехать к нему в отель. Николь только нервно рассмея­лась в ответ.

Обычное хладнокровие изменило Николь, и она пила кок­тейль за коктейлем, пытаясь успокоиться. Она не сказала Золу «да», но великан, кажется, был уверен в ее согласии, потому что похлопывал Николь по заду и с видом собственника ерошил ей волосы. Лорелея, с которой они познакомились в лимузине, потом совершенно забыла о ней, вот почему Николь так бурно обрадовалась Дариусу, прибывшему с группой «Денсити».

– Слава богу, что вы здесь! – пьяно улыбнулась Николь. – Тут настоящий дурдом. Они все чокнутые.

– Николь… – Дариус обнял покачивавшуюся девушку. – Вам плохо? Похоже, вы выпили лишнего.

– Зомби, – пробормотала Николь. – Их тут полно. Я видела как минимум четверых. Тут страшно. Ни одного нормального че­ловека.

Дариус отвел Николь в тихий уголок, подальше от танцпло­щадки и бара, и усадил на большой пухлый диван.

– Я не знал, что вы будете здесь, – мягко сказал он, глядя на крошечный шифоновый топ, едва скрывавший ее маленькие гру­ди, и кожаную юбку, не достававшую до колена на добрых пят­надцать сантиметров. Если бы этот наряд увидела Рини Тернер, ее бы хватил удар.

– Я и не собиралась. Я мыла тарелки из-под яичницы, и мне было скучно и одиноко. – Она вдруг схватила Дариуса за отворо­ты пиджака, посмотрела на него снизу вверх. В ее влажных тем­ных глазах горело желание. – Д-дариус, ты такой милый…

Гуд чуть не задохнулся. Он сходил по Николь с ума, но не со­бирался пользоваться тем, что девушка пьяна. Он не мог видеть ее в таком состоянии. Ей было здесь не место. Чему ее могли на­учить накачанные наркотиками парни из «Корал Фиш» или же­лезная сучка Лорелея? Эти бездарные, самовлюбленные твари за­ставляли всех кругом вставать на уши, но Дариус был убежден, что через два года о них никто и не вспомнит. В отличие от них, Николь ждала долгая творческая жизнь, но тот стиль жизни, ко­торого придерживались малые из «Корал Фиш», мог погубить ее карьеру в самом начале.

Дариус бережно разжал ее руки.

– Николь, ты мне тоже очень нравишься, – нежно сказал он. – Но не здесь и не сегодня. Внезапно их прервали.

– Привет! – с придыханием произнес чей-то грудной голос, и Лорелея плюхнулась на диван рядом с Дариусом.– Кто это у нас тут? Николь, не хватит ли с тебя красавчиков?

Она положила руку на худое длинное бедро Дариуса:

– Хелло… Меня зовут Лорелея.

Лорелея ждала, что ее фирменный (и тщательно культивируе­мый) низкий протяжный голос, жестокое, твердое как алмаз ли­чико и силиконовый бюст, подтянутый лифчиком к подбородку, окажут свое обычное действие. Многие мужчины при виде нее пускали слюни. Но, к несчастью, на сей раз это не сработало.

– Мы уже знакомы, – коротко ответил Дариус. – Виделись на церемонии вручения премий в прошлом году.

Он снова повернулся к Николь, и Лорелея ушла, смертельно обиженная его невниманием. Потом Николь поняла, что именно с этого все и началось. Лорелея задумала страшную месть.

Николь разговаривала с Дариусом целую вечность, но в конце концов ей пришлось встать и отправиться в дамскую комнату. Не успела она завернуть за угол коридора, как светловолосый гигант по-медвежьи сгреб ее в охапку и засунул в лимузин, где уже сидела Лорелея.

– Мне нужно вернуться к Дариусу! – невнятно пробормотала Николь, утонувшая в кожаном сиденье.

– Не сегодня, милочка, – отрезала Лорелея.

Она велела водителю ехать в другой ночной клуб, и хотя Ни­коль лихорадочно листала записную книжку, пытаясь найти но­мер мобильника Дариуса, но такая задача пьяному человеку была не по силам.

Дариус наверняка решил, что она бросила его… Подавленная этой мыслью, Николь выпила три рюмки текилы. И прибыла домой в четыре часа утра только благодаря доброте белокурого великана, который на руках отнес ее в лимузин.

Телефон звонил добрых двадцать минут, прежде чем страдав­шая от похмелья Николь выбралась из кровати, шатаясь, спусти­лась по лестнице и сняла трубку.

– Алло… – прохрипела она.

– Как прошла презентация? – резко спросила Шарон.

– Какая презентация? – У Николь гудела голова.

– Та самая, на которой ты была вчера вечером! На которую пошла после того, как сказала мне, что ничего не делаешь.

Николь села на нижнюю ступеньку лестницы и прислонилась головой к стене, оклеенной дешевыми желтыми обоями. Ей было скверно. В желудке бушевал десятибалльный шторм. Нужно по­терпеть несколько минут. Может быть, тошнота пройдет…

– Это случилось в последнюю секунду, – слабо ответила она. – Меня туда звали, но я не собиралась…

Ну, судя по статье в «Глобусе», ты получила большое удоволь­ствие. И, разумеется, ты не захотела брать с собой скучную старую подругу, а потому решила ничего ей не говорить. Отлично! – В голосе Шарон звучала нескрываемая обида. – Наверное, в сле­дующий раз я увижу тебя лет через пятьдесят в документальном фильме о твоей необыкновенной жизни! – Шарон бросила трубку. Расстроенная Николь потащилась на кухню и выпила пол­литра воды. Через десять минут ее вырвало. Потом позвонил Дариус. Он тоже был обижен. – Значит, вы все же добрались до дома? – с ледяной вежли­востью аристократа спросил он. – Когда вы ушли и не верну­лись, я начал волноваться. Я долго искал вас, но уборщица в туа­лете сказала, что вы ушли с парнем из «Корал Фиш».

Тут к Николь вернулись смутные воспоминания о вчерашнем вечере. Ее похитила Лорелея. Николь могла поклясться, что это было местью: она положила глаз на Дариуса, а тот даже не взгля­нул на нее.

Николъ попыталась оправдаться, но ее отчаянно тошнило. – Зол тут ни при чем, – наконец выдавила она. – Меня укра­ла Лорелея.

Конечно, Дариус этому не поверил.

– Я бы не советовал вам связываться с Золом, – холодно ска­зала он. – Этот человек опасен. Он по уши накачан наркотика­ми. Я думал, что отвезу вас домой…

– Так и нужно было сделать, – грустно вздохнула Николь.

– Мы теперь увидимся только через несколько недель, – ска­зал Дариус таким тоном, словно сообщал дату посещения зубно­го врача. – Конечно, я поговорю с Бобом об альбоме, но…

– А разве вы не будете участвовать в шоу «Юные звезды»? – разочарованно протянула Николь. – Я думала, что мы поедем вместе…

Это турне по семи городам считалось идеальным вариантом для дебюта новичков, их обкатки и завоевания новых молодых поклонников. Кое-кто не продвигался дальше этого шоу, потому что ему больше нечего было предложить. Николь очень боялась, что ее ждет именно эта участь. Дариус собирался участвовать в турне, поскольку Николь была его открытием. Но он передумал. – Вы ведь уже подружились с Лорелеей, – холодно ответил он. – Так что все будет в порядке.

Николь чувствовала себя так, словно она лишилась своего един­ственного союзника на свете.

Участники турне собрались в зале ожидания бизнес-класса, и Николь впервые пришло в голову, что они мало чем отличаются от школьной экскурсии. Администраторы и представители студий напоминали взволнованных учителей, а певцы – подрост­ков, только что вырвавшихся на свободу и решивших поднять как можно больше шума.

Четыре девушки из милой и невинной группы «Карли Герлс» сидели в углу, глушили стаканами красное вино и перебрасыва­лись сальными шутками с фотографом. Розовощекий Грегори, бывшая звезда «мыльных опер», любимец девочек-подростков и их мамаш, дымил как паровоз и одновременно говорил по теле­фону, матерясь через слово. Вели себя прилично только пятеро мальчиков из группы «Юстон», самой писклявой в мире. Они мир­но играли в карманную «монополию». Стервы Лорелеи нигде не было. Может быть, ее исключили в последний момент? Дай-то бог! У Николь не было никакого желания видеть ее вновь.

– Нам нужно сделать несколько фотографий для проспек­та, – сказала Филлис, директор шоу, видимо привыкшая коман­довать буйной молодежью. – Группа, попрошу собраться! – объ­явила она тоном, не терпящим возражений.

Услышав команду, «Карли Герлс» тут же затушили окурки, Филлис быстро убрала предательские стаканы, и все попытались принять вид молодых, счастливых и кристально честных поп-звезд. Грегори выматерился в последний раз, выключил телефон и изобразил обаятельную улыбку, которую обожали все женщи­ны от мала до велика.

– Привет, крошка, – сказал он, пробравшись к Николь и от­бросив со лба прядь натуральных светлых волос. – Мы еще не встречались. Похоже, турне может оказаться забавным.

Николь хмуро покосилась на него. Зачем ей сдался этот дву­личный тип? Дураков нет.

– Хелло! – сказал знакомый ненавистный голос. – Никки, ты опять крадешь моих мальчиков? Очень нехорошо с твоей сто­роны. Я вижу, с тобой нужно держать ухо востро!

Это была Лорелея, обтянутая какими-то розовыми кружевами. Подобный наряд был совершенно неуместен в Хитроу в два часа пополудни. Она выглядела так, словно была готова танцевать во­круг столба в каком-нибудь стриптиз-клубе.

«Неужели ей всего девятнадцать? Не может быть», – подумала Николь. Эта тварь была бессмертной и веками рыскала по земле, выискивая свои жертвы. За девятнадцать лет невозможно стать такой законченной стервой.

– Готовы? – спросил фотограф.

Лорелея, обожавшая сниматься, решила, что она должна быть в центре группы. Растолкав всех, она пробралась в середину, по дороге умудрившись вонзить длинный ноготь в руку Николь. – Уй! – вскрикнула та.

– Извини, пуся, – сказала Лорелея. – Я не хотела делать тебе больно. Мы же с тобой лучшие подружки!

В результате на первой фотографии участников судьбоносного турне Николь была запечатлена в объятиях Лорелеи, вцепившейся в нее мертвой хваткой. При этом Лорелея ангельски улыбалась, а Николь хмурилась. Только тут она поняла, какие кошмарные три недели ей предстоят.

Лорелея испортила ее отношения с Дариусом, и Николь реши­ла отплатить ей любой ценой. С того утра после презентации аль­бома «Корал Фиш» Дариус не звонил ей, а когда Николь позво­нила сама, надеясь помириться, он был холоден и деловит, как будто их не связывали никакие личные отношения.

Николь положила трубку и позволила себе пролить несколько горьких слез, сама удивляясь тому, как много значила для нее его дружба.

Хотя все устроители турне утверждали противоположное, га­строли оказались на удивление трудным делом. Они должны бы­ли посетить шестнадцать городов и дать в каждом по два концерта, часто в один и тот же день. По окончании второго концерта все мечтали только о том, чтобы добраться до кровати. Впрочем, в от­ношении Николь этот напряженный график дал совершенно не­ожиданный результат: она перестала бояться выступлений. Пос­ле нескольких концертов Николь обнаружила, что ей нравится находиться на сцене и что она может петь даже во сне.

Музыкальный критик газеты «Эдинбург Кларион» написал: «Конечно, шоу „Юные звезды“ может показаться не слишком изысканным, но следует поблагодарить организаторов за то, что. они привезли нам харизматическую Николь. Ангельский голос и внешность индийской богини делают ее звездой этого шоу. Судя по шуму, который вызывает ее появление на сцене, публика ду­мает так же».

Хвалебная рецензия, естественно, не улучшила ее отношений с Лорелеей, которая в отместку забрызгала лаком для ногтей приз Николь – набивной цветастый жакет от «Ди энд Джи». В ответ Николь – невозмутимая, как подобает уважающему себя про­фессионалу, – сунула огромную коллекцию косметики Лорелеи в микроволновую печь и держала там, пока все не превратилось в разноцветную кашу. Потом она осторожно вернула косметичку на место – в большой металлический ящик с гримом, который Лорелея заставляла таскать других. Коллекция была ее гордостью и отрадой. Она отказывалась пользоваться той же косметикой, что все остальные, и настаивала, чтобы гримеры применяли только ее собственный, очень дорогой макияж.

Когда Лорелея обнаружила, что случилось, она вопила громче, чем на сцене, причем без всяких усилителей.

– Сука! – Она стояла в дверях гримуборной Николь, как две капли воды похожая на разъяренную самку тиранозавра из «Пар­ка Юрского периода».

Николь, разговаривавшая в это время с Филлис, подняла на нее невинный взгляд.

– Ты о чем, Лор? – мягко спросила она.

– Лорелея, поторопись! – решительно сказала Филлис, давая понять, что не потерпит никаких ссор. – До концерта полчаса, а ты еще не начинала гримироваться.

– Весь мой грим растаял! – взвыла Лорелея.

– Наверно, ты положила его слишком близко к батарее, – по­сочувствовала ей Николь. – В этом зале очень тепло. В отличие от всех остальных.

Время шло, но Николь все еще чувствовала себя неуютно. Нельзя сказать, что она страдала от одиночества: постоянные ре­петиции, концерты, перелеты и интервью не давали скучать. Но девушка так привыкла опекать Памми и Сандру, что ощущала неловкость, заботясь только о себе самой. Однако постепенно она начала осваивать самостоятельную жизнь и даже получать от этого удовольствие.

В свободное время Николь не бегала по магазинам и не поку­пала вороха одежды, как делали остальные девушки. Вместо это­го она совершала долгие пешие прогулки по городам, в которых раньше не бывала, и осматривала местные достопримечательности. Свобода была полная. Она ни за кого не отвечала, не должна бы­ла заботиться о том, не забыла ли Памми спортивную форму и есть ли в доме продукты.

Почти всю свою жизнь Николь чувствовала себя главой семьи. Другие девушки рано покидали дом и жили с бойфрендами, но Николь знала, что никогда не сделает этого. Никогда не сможет бросить сестру и мать на произвол судьбы. Такое ей и в голову не приходило. Но сейчас, вкусив свободы, она все чаще подумыва­ла, что неплохо было бы жить отдельно и не нести ответственнос­ти за родных. Мысль была дикая – она каждый день говорила с Памми по телефону и безумно скучала по девочке. Но постепен­но Николь с удивлением обнаружила, что родные могут обойтись без нее. Сандра даже несколько раз наведалась в школу, хотя до отъезда Николь не посетила ни одного родительского собрания.

Дариус позвонил ей на десятый день турне.

– Я слышал, вы пользуетесь огромным успехом, – сказал он. Николь, которая была в купальном халате и готовилась к ве­чернему концерту, зарделась от удовольствия.

– Я соскучилась! – выпалила она и покраснела еще силь­нее. – То есть, я хотела сказать… Я была бы рада, если бы вы бы­ли здесь, – быстро пролепетала она, надеясь исправить сказан­ное. Боже, какая идиотка!

– Я тоже соскучился, – тихо сказал Дариус.

Николь, стоявшая у телефона, как подкошенная опустилась кровать. – Ох…

– Говорят, что вы поете фантастически, что вы прирожденная артистка и великолепно держитесь на сцене. Завтра вечером на концерте будут присутствовать люди из нескольких зарубежных студий, входящих в состав «Титуса». Они слышали, что вам про­чат необыкновенную карьеру, и горят желанием посмотреть на вас. Тут начался настоящий бум.

Но Николь это не заботило – пусть на концерте будет хоть все жюри по присуждению премии «Эмми». Она сидела на кровати и улыбалась как дура. Дариус позвонил! Все остальное не имело никакого значения.

– Так вы приедете? – спросила она.

– Конечно. Извините меня за тот случай…

– Я не ездила с Золом, – перебила его Николь. – Честное сло­во. Лорелея разозлилась, что вы повернулись к ней спиной, и под­говорила этого верзилу затащить меня к ней в лимузин. Я не хо­тела ехать, я хотела остаться с вами. Я вообще не хочу иметь с эти­ми людьми ничего общего!

– Это не ваша вина, – ответил Дариус. – Я не должен был выпускать вас из виду.

Николь, которая раньше стукнула бы каждого, кто сказал бы, что за ней нужно присматривать, чуть не заплакала от такой заботы.

– Мне нравится эта мысль, – сказала она.

Лорелея словно почувствовала, что Николь предстоит важный день. Утром она на целый час задержала отправление автобуса, заявив, что потеряла браслет, который отец подарил ей на счас­тье. Из-за опоздания они не успели разместиться в гостинице до дневного концерта. Николь, которой предстояло позже встре­титься с представителями «Титуса», не сумела привести себя в порядок перед репетицией и страшно разозлилась. Девушки из «Карли Герлс», с которыми она делила грим-уборную, тоже были сердиты.

– Сначала я думала, что Лорелея забавная, но это просто кош­мар какой-то, – сказала одна.

– Да уж… Корчит из себя королеву испанскую. Терпеть ее не могу, – ответила другая.

– И не говорите, – вздохнула Николь.

Поскольку до выступления оставалось полчаса, все начали на­девать сценические костюмы. У «Карли Герлс» был серебряный период: они щеголяли в серебристых трико. В тот день костюм Николь представлял собой безрукавку с низким декольте и изго­товленные на заказ джинсы от Дольче и Габбана с бронзовой вы­шивкой.

– До скорой встречи, – уходя, сказали «Карли Герлс».

Они должны были выступать следующими, за ними Николь, потом Грегори, Лорелея, и заканчивала шоу группа «Юстон». Порядок номеров был очень важен; самый известный исполни­тель обычно выступал последним. Лорелея отчаянно боролась за это право, но до сих пор у нее ничего не получалось.

Николь знала, что у нее есть в запасе пятнадцать минут, и ре­шила зайти в крошечную ванную при гримуборной. Одетая лишь в джинсы и маленький просвечивающий лифчик, она закрыла дверь, взяла лосьон для тела и отвинтила крышку. А вдруг Дариу-су захочется обнять ее? Николь хотелось благоухать и выглядеть как можно лучше.

Шум, донесшийся из комнаты, заставил ее вздрогнуть. – Эй, кто это? Андреа, ты?

Ответа не последовало, но кто-то явно приближался к двери ванной. Николь напряглась… и вдруг услышала, что кто-то по­вернул ключ в замке. Николь толкнула дверь, но та не поддалась.

– Кто там? – властно спросила она.

Никто не ответил, но Николь уловила сдавленный смешок, который узнала бы где угодно. Лорелея!

– Лорелея, открой сейчас же! – злобно прорычала она. Но никто не откликнулся.

Николь налегла на дверь всем телом, однако это не помогло. Судя по всему, Лорелея нашла ключ и заперла ее за пятнадцать минут до выхода на сцену. К тому времени, как ее хватятся и вы­пустят отсюда, она будет настолько выбита из колеи, что ни о какой встрече с представителями студий звукозаписи не сможет быть и речи.

Эта мысль заставила Николь вскипеть. «Поймаю – убью!» – подумала она.

Прошло пять минут, потом десять. Николь сначала боролась с гневом, но потом ударилась в панику. Она колотила в дверь ван­ной, вопила, но никто ничего не слышал.

– Помогите, помогите! – кричала Николь, боясь сорвать го­лос, но еще больше боясь пропустить свой выход. Она так стара­лась, а теперь из-за этой подлой стервы все пошло прахом…

Нет, сука, не выйдет! Она обвела ванную взглядом, ища что-нибудь тяжелое. Ничего более подходящего, чем старые аптеч­ные весы, стоявшие здесь со времен королевы Виктории, не наш­лось. Николь ударила ими в дверь, пробив в филенке дыру. По­том она начала лупить весами по ручке, надеясь сломать замок. Девушка успела нанести три сокрушительных удара, прежде чем услышала, что ее зовут:

– Николь! Вы здесь?

– Да! – радостно крикнула в ответ Николь, бросая весы. – Меня заперли! Найдите ключ!

На мгновение все стихло, а потом послышалось:

– Не могу найти. Отойдите в сторону. Я попробую выбить дверь. Николь быстро отстранилась, раздался мощный удар, и дверь со скрежетом распахнулась. За ней стоял Дариус.

– Господи… – выдохнула Николь. Она никому не радовалась так, как ему. По многим причинам. – Не сомневаюсь, это дело рук Лорелеи.

– Сука! – прорычал Дариус. Его доброе веселое лицо было ис­кажено гневом. Николь никогда не поверила бы, что такое воз­можно. – Вам не следовало отправляться с ней в одно турне. С таким же успехом вас могли бросить в пруд на съедение акулам. Она завидует вам.

– Серьезно? – Николь совсем забыла, что стоит перед ним в одном лифчике и джинсах. – Как вы узнали, что я здесь?

– Я не знал, – ответил Гуд, жадно глядя на нее сверху вниз. – Просто вспомнил, что вы никогда не опаздываете, и решил, что дело плохо.

Николь знала, что он слишком хорошо воспитан и ни за что не прикоснется к полуодетой женщине. Поэтому она приподнялась на цыпочки и сама поцеловала его. В ту же секунду руки Дариуса обхватили ее. Они яростно вцепились друг в друга и целовались до тех пор, пока Дариус не пришел в себя.

– Потом, – сказала Николь.

– Потом, – кивнул он.

– Где ты была? Мы так волновались! – ангельским голосом пропела Лорелея, когда Николь ворвалась за кулисы.

Времени ответить не было, но по окончании концерта Николь получила возможность отомстить.

– Пожалуйста, дай пятиминутное интервью, – попросила Филлис, когда после финала все столпились за кулисами. – Я знаю, тебя ждут представители компании, но сегодня у тебя был такой успех, что одна девочка из журнала «Сьюперб» умира­ет от желания поговорить с тобой.

– Нет проблем, – ответила Николь, у которой созрел план страшной мести.

Интервью проходило в крошечном кабинете за кулисами. Ког­да был задан неизбежный вопрос о грызне между звездами, Ни­коль была к нему готова.

– Я прекрасно понимаю, о чем вы, – фыркнула она. – Я знаю, что Лорелея говорила обо мне гадости. Это ужасно… Рок-биз­нес – вещь очень жестокая, – мрачно добавила Николь. – В глу­бине души она славная девушка, но, когда твой сингл провалива­ется, ты становишься парией, а на некоторых это очень дурно действует.

Репортер «Сьюперб» жадно клюнула на приманку.

– А разве она провалилась? Я ничего об этом не знала. Николь закусила губу, сделав вид, что проговорилась.

– О боже, мне вообще следовало молчать… Лорелея будет в отчаянии, если кто-нибудь узнает: она такая гордая… Но дело в том, что ее второй альбом вылетел из чартов и пошел ко дну, как ка­мень. Она так расстроена… Я знаю, она не хотела мне зла. В кон­це концов, мы ведь подруги, – с невинным видом добавила Ни­коль.

Репортерша улыбнулась, услышав, что карьера Лорелеи рухну­ла под откос. За два года она слишком многим испортила нервы. Настала пора расплаты.

В два часа ночи, после триумфального обеда с сотрудниками европейского отделения «Титуса», где дружно хвалили Николь и сулили ей блестящее будущее, Дариус проводил ее до дверей но­мера. День был утомительный, Николь охрипла от пения и разго­воров, ее не держали ноги, и все же ей казалось, что, если бы Да­риус попросил, она могла бы танцевать всю ночь.

Гуд остановился у дверей и взял ее маленькую руку в свою большую ладонь. «Он такой милый, – подумала Николь. – Са­мый добрый, самый вежливый человек на свете. Что общего у не­го может быть с такой простушкой, как я?»

– Ну… спокойной ночи, – неловко пробормотал Дариус, ко­торый выигрывал в школе все диспуты, никогда не лазил за сло­вом в карман, а сейчас лишился дара речи. Так действовала на него Николь. Достаточно было одного опаляющего взгляда ее тигри­ных глаз.

– Да… спокойной ночи, – сказала Николь и замолчала. Впер­вые в жизни у нее не было слов. Николь хотелось, чтобы Дариус поцеловал ее, хотелось еще большего, но она уже сделала первый шаг и не могла сделать второй. С таким человеком, как Дариус, это было невозможно. Он был таким воспитанным, словно всю жизнь посещал приемы в саду королевы и регаты на Темзе. Роди­телей Дариуса наверняка хватит удар, если он приведет домой какую-то полуиндианку-полуирландку…

– Что мы тут стоим? – внезапно очнулся Дариус. – Где твой ключ?

Оторопевшая Николь отдала ему ключ. Гуд открыл дверь, вта­щил Николь в комнату, обнял ее и целовал до тех пор, пока она едва не потеряла сознание от недостатка кислорода.

– Извини, – сказал он, когда Николь стала хватать ртом воз­дух.

– За что? – засмеялась она и снова притянула к себе голову Дариуса. – Будешь извиняться, когда остановишься.

Прошла целая вечность, прежде чем они добрались до дивана. Николь сидела на коленях у Дариус.а, уютно прижавшись к его сильному телу.

– Я должна тебе кое-что сказать, – пробормотала она, не смея смотреть ему в глаза.

– Ты можешь сказать мне все. – Голос Дариуса прерывался от страсти, он смотрел на нее такими честными голубыми глазами, что Николь поняла: она действительно может сказать ему все.

– Видишь ли, дело в том, что я девушка. Я никогда… раньше этого не делала. А ведь в наши дни это считается недостатком, – верно?

– Почему? – негромко спросил Дариус, обводя пальцем ее гу­бы. – Николь, ты красавица. Я схожу по тебе с ума. Я люблю тебя.

– Я тоже, – быстро ответила она. – Именно поэтому я и ре­шила тебе сказать. Я знаю, что рано или поздно это случится, но мне нужны какие-то особые обстоятельства. – Она сделала пау­зу. – Если только ты не хочешь испортить себе всю жизнь…

Дариус понимал, что за этим стоит что-то очень личное.

– Расскажешь? – спросил он. Николь тяжело вздохнула.

– Наверное, все дело в каких-то детских комплексах. Когда я была девочкой, бабушка всегда говорила, что мама забеременела в подростковом возрасте и это сломало ей жизнь. Я чувствовала себя виноватой и думала, что в ответе за это.

– Ты ни в чем не была виновата, – возразил Дариус.

– Но и мама тоже! Ты же видел ее. Она самый добрый человек на свете и никому не может отказать. Бабушка всегда говорит, что с нее нельзя спускать глаз. Я люблю бабушку, честное слово люблю, но маму я люблю больше. Я не хотела, чтобы ее считали гулящей женщиной с детьми от разных отцов. Это неправда! – сердито воскликнула Николь. – Именно поэтому я так стара­лась, чтобы у нас в семье царил мир.

– Твоя мама очень славная, – искренне сказал Дариус. Он прекрасно понимал, что именно имеет в виду Николь. Сандра была наивной и доверчивой, как летний день.

– Мама не ждет от жизни и людей ничего плохого, – вздохну­ла Николь. – У нее совсем нет чутья. Она слишком наивна, и в этом Все дело. Мама всегда делала для нас что могла, но она из тех людей, которым нужно на кого-то опираться. Я пыталась быть таким человеком, а бабушка все время говорила мне, что секс – это плохо, и приводила в пример маму.

– Секс – это совсем не плохо. – Дариус нежно погладил Ни­коль по щеке. – Просто в твоей бабушке говорит религиозное воспитание. Ты должна это понять.

– Я понимаю. – Николь улыбнулась. – Но мне хотелось до­ждаться своего единственного. И любить его не в гостинице, а в своем собственном доме, тде я буду свободна и счастлива. Только это невозможно.

– Почему? – рассудительно спросил Дариус. Николь посмотрела на него.

– Сам знаешь. Я не могу оставить маму и Памми.

– Когда-то все же придется, – серьезно ответил он.

23

Благотворительный вечер удался на славу. До сих пор Хоуп ни разу не была в деревенском банкетном зале. Снаружи это было унылое, ничем не примечательное кирпичное здание, которое не мог украсить даже вьющийся плющ. Однако внутри все было по-другому. Местные дамы под руководством веселой вдовы Беллы оклеили стены желтыми обоями, принесли множество цветов в горшках и поставили у стены длинный стол, который ломился от аппетитно выглядевших закусок. Лампы горели вполнакала, что создавало уют и льстило всем независимо от возраста. Было ясно, что все это потребовало немалых усилий. Хоуп в подготовке учас­тия не принимала, поэтому ей поручили продавать лотерейные билеты.

К половине восьмого начали собираться люди. Как обычно, тут были и те, кто разрядился в пух и прах, и те, кто пришел пря­мо с работы и не успел надеть костюм и галстук. К сожалению, некоторые не обращали никакого внимания на закуски, а прями­ком устремились к бару, где первый час всем наливали выпивку бесплатно.

– По-вашему, это хорошая мысль? – спросила Хоуп Беллу, увидев, что гигантская очередь в бар и не думает уменьшаться.

Белла загадочно улыбнулась.

– Подождем аукциона, – сказала она. – Пьяные люди щед­рее. Вот увидите, когда все будет подсчитано, мы окажемся в большом выигрыше.

Она оказалась права. К десяти часам Хоуп продала почти все билеты, а на танцплощадке было яблоку упасть негде. Хоуп не­сколько раз приглашали танцевать – всем нравилась очарова­тельная миссис Паркер, которой очень шло цветастое шифоно­вое платье.

– Как дела? – спросила Белла, столкнувшись с Хоуп в дам­ской комнате.

– Замечательно! – с жаром ответила Хоуп. – Похоже, мы действительно окажемся в большом выигрыше.

– Отлично. А вот у меня возникли сложности с аукционом: одна из дам отказалась участвовать.

– Я могу чем-нибудь помочь? – спросила Хоуп. Белла улыбнулась:

– Я надеялась, что вы так и скажете.

В результате Хоуп оказалась на сцене, тревожно переминаясь с ноги на ногу рядом с семью местными жителями, которые в шут­ку выставляли себя на аукцион. Дэнни, местный садовник, пред­лагал бесплатно проработать день в чьем-нибудь саду. Талантли­вый декоратор Шона обещала дать совет, как отремонтировать дом, а Дельфина – провести массаж лица на дому. Только Хоуп не знала, какие услуги она может оказать.

– Почистить курятник, – ехидно предложила Мэри-Кейт.

– А почему вы сами не поднялись на сцену? – огрызнулась Хоуп.

– Потому что вы красивее, – обезоруживающе улыбнулась Мэри-Кейт.

– Не волнуйтесь, дорогая, – вмешалась Белла. – Я слышала, что вы великолепный организатор. Уна Хатчинсон буквально молится на вас. Вы можете предложить за два часа привести в по­рядок чье-то делопроизводство.

Сначала аукцион шел не слишком бойко, но когда очередь дошла до Шоны, деньги потекли рекой.

– Триста фунтов, это же надо! – усмехнулась Шона, когда торги закончились. – Неплохой результат.

– О боже, – смущенно прошептала Хоуп на ухо Дельфине, – никто не даст за мои услуги ни фунта. Я умру со стыда! Зачем я ввязалась в это дело?..

Белла, идеально подходившая для роли церемониймейстера, попросила Хоуп встать рядом с ней, красочно описала то, что она умеет, и объявила начало торгов.

Хоуп растерянно улыбнулась аудитории. Если бы здесь был Мэтт, он заплатил бы за нее несколько фунтов – исключительно для того, чтобы спасти от публичного унижения.

– Сто фунтов! – крикнул верный Юджин.

Хоуп улыбнулась ему.

– Сто семьдесят пять, – сказал Падди Слэттери, который ког­да-то продал ей цыплят. Хоуп нахмурилась. Если Падди выиграет аукцион, то, вполне возможно, заставит ее чистить курятник…

– Двести, – сказал Эрвин, у которого она уже работала. Хоуп вздохнула с облегчением: с делами машинно-тракторной станции она как-нибудь справится.

Новых предложений не поступало. В зале наступила тишина, которую нарушала только негромкая музыка, доносившаяся из стереоколонок, и звон бокалов в баре.

– Триста двадцать пять, – сказал помощник мясника явно по наущению своей хозяйки.

– Триста двадцать пять фунтов, – повторила Белла, решив­шая, что на этом торги закончатся. – Триста двадцать пять раз, триста двадцать пять два…

– Четыреста фунтов! – раздался знакомый голос.

– Фантастика! – воскликнула одна из устроительниц аукцио­на, изрядно перебравшая бренди. – Слава богу, что эту цену предложил не мой муж!

– Кто это был? – шепотом спросила Шона, вглядываясь в дальнюю часть зала, где было темно и лица сливались.

Но Хоуп не смотрела туда. Ей и так все было ясно. Она узнала бы медовый голос Кристи Де Лейси где угодно.

– Четыреста фунтов, кто больше? – спросила Белла, которая нюхом чуяла поживу и без труда разглядела лицо Кристи в толпе гостей. – Четыреста раз, четыреста два, четыреста три. Продано мистеру Де Лейси за четыреста фунтов! Вам повезло, – вполго­лоса сказала она, обращаясь к Хоуп. – Четыреста фунтов, надо же! Я бы продалась этому красавчику и за четыре.

Но Хоуп сама с радостью выписала бы благотворительному комитету чек на четыреста фунтов, лишь бы снова не оказаться ря­дом с Кристи.

Когда аукцион закончился, Белла объявила, что через десять минут бар закрывается. Все тут же бросились в заднюю часть за­ла, кое-кто начал брать пальто и сумки. По просьбе Беллы победители поднялись на сцену, чтобы получить свои призы. За­жглись прожектора, и Хоуп увидела Кристи Де Лейси, умопомра­чительно красивого в костюме от Хьюго Босса.

– С вашей стороны было очень мило дать такую высокую це­ну, – сказала Белла, глядя на него снизу вверх.

– Это же на благотворительные нужды… – любезно улыбнул­ся Кристи.

– Я бы никогда не подумала, что вы такой филантроп, – рез­ко сказала Хоуп.

Белла посмотрела на нее, но ничего не сказала.

– Когда же вы придете в отель и поможете мне разобраться с делами? – спросил Кристи и добавил так тихо, что его слышала только Хоуп: – Я соскучился по нашим маленьким встречам.

Хоуп промолчала, боясь, что их могут услышать: Дельфина и Юджин стояли от нее всего в нескольких метрах, а Мэри-Кейт болтала с Шоной, находившейся совсем рядом.

– Хоуп, можно подвезти вас до дома? – громко спросил Крис­ти. – Нам по дороге, а я должен вернуться в отель к половине двенадцатого.

– Нет, спасибо, – холодно ответила Хоуп. – Меня отвезут Юд­жин и Дельфина. Моя бэби-ситтер Джеральдина живет рядом с ними, и они заодно подбросят ее до дома.

– Я тоже могу сделать это, – любезно заметил Кристи. Хоуп бросила на Дельфину умоляющий взгляд, но та надевала пальто и не смотрела в ее сторону.

– Юджин, я отвезу Хоуп, – сказал Кристи другу Дельфи­ны. – Вам не придется делать крюк.

– Не знаю… Если вы уверены… – запинаясь, пробормотал Юд­жин. Его нелюбовь к Де Лейси боролась с нежеланием ехать по ухабистому проселку.

– Абсолютно, – сказал Кристи.

Поскольку публичного скандала Хоуп не хотела, ей оставалось только надеть жакет, попрощаться со всеми и поехать с Кристи. Конечно, она могла бы наотрез отказаться, но тогда Дельфина и Юджин начали бы задавать вопросы. А что бы она им ответила? Что она похотливая сучка, которая вздумала флиртовать с Кристи и поставила себя в дурацкое положение? Черт бы его побрал! Не­ужели Де Лейси не понимает, что она не хочет иметь с ним дела?..

Кажется, Кристи просто не хотел этого понимать.

– Смотрите под ноги, – пробормотал он и хотел взять ее под руку, но Хоуп отдернула руку как ошпаренная.

– Я сама! – бросила она.

Кристи посмотрел на нее с укоризной.

– Устали? Потерпите минутку. Сейчас я посажу вас в машину, и вы сможете снять туфли. – Он смерил ее взглядом, очевидно предвкушая, что Хоуп снимет не только туфли.

По дороге оба молчали. Кристи несся по Редлайону, игнори­руя знаки, запрещавшие двигаться со скоростью больше пятиде­сяти километров в час. Когда машина запрыгала по ухабам, Хоуп почувствовала облегчение. Она уже была дома, а Кристи ее паль­цем не тронул.

– Спасибо, – лаконично сказала Хоуп, когда он плавно оста­новился у коттеджа.

К ее удивлению, Кристи вышел вслед за ней.

– Вы забыли, что я должен отвезти домой Джеральдину? – спросил он, заметив ее реакцию.

– Я… да, но я хотела попросить ее остаться на ночь, – запина­ясь, пробормотала Хоуп. Можно ли отпустить бедную девочку с таким аморальным типом?

– Я войду с вами, – порочно улыбнулся он.

Хоуп неловко шарила в сумочке. Неужели он осмелится что-то предпринять в доме, на глазах у Джеральдины? Но когда она тихо вошла в прихожую, никто ей навстречу не появился. У Хоуп вы­тянулось лицо. Джеральдина не могла уйти, не предупредив ее!

– Должно быть, она легла, – сказал Кристи, тихо закрыв вход­ную дверь.

– Да, – тревожно ответила Хоуп. Как бы то ни было, ее дуэ­нья исчезла. Придется избавляться от Де Лейси самой, пока он ничего не почуял. – Ну что ж, Кристи, большое спасибо за то, что довезли меня.

Она пыталась говорить тоном хозяйки вечеринки, напоми­нающей гостям, что пора и честь знать, а не тоном женщины, ос­тавшейся наедине с мужчиной, которого она целовала.

– Пожалуйста, – промурлыкал Кристи.

Он осторожно положил ключи на кофейный столик, снял пид­жак движением змеи, сбрасывающей кожу, и тут же оказался ря­дом с Хоуп. Обхватив ее обеими руками, он наклонил кудрявую голову и, не дав опомниться, прильнул к ее губам. Язык Де Лейси проник в ее рот.

– Нет! – через несколько секунд прошипела она, сумев осво­бодиться.

Но сильная рука обвила ее талию, вторая рука скомкала тон­кий шифон, задрала подол и начала поглаживать обнаженное бедро. Хоуп казалось, что все происходит не наяву, а в каком-то эротическом фильме. Как будто со стороны она следила за свои­ми попытками оттолкнуть Де Лейси.

– Прекратите! – снова прошипела она, на этот раз громче. – Я не хочу, поняли? Если вы сейчас же не перестанете, я закричу!

Наконец ей удалось оттолкнуть Де Лейси. Они стояли лицом к лицу, растрепанные, взъерошенные, и с трудом переводили дух.

– В прошлый раз ты вела себя совсем по-другому! – громко и гневно сказал Кристи. – Ты сходила по мне с ума! Ты не говори­ла «нет» у меня в машине, это уж точно! А теперь вздумала стро­ить из себя недотрогу? В отеле, когда зазвонил мой телефон, ты была готова на все! Не отпирайся!

– Сейчас же убирайтесь из моего дома, если не хотите, чтобы я вызвал полицию! – раздался чей-то низкий и гневный голос.

Ошеломленные Кристи и Хоуп посмотрели наверх. На лест­ничной площадке стоял Мэтт. Его лицо было мрачным, как гро­зовая туча. У Хоуп подкосились колени.

– Черт побери! – пробормотал Кристи при виде соперника, на стороне которого был закон и, возможно, спрятанная непода­леку бейсбольная бита. Он схватил пиджак, ключи и выскочил за дверь со скоростью олимпийского чемпиона в беге на стометров­ку. Хлопнула дверца машины, мотор взревел, и под шинами за­хрустел гравий.

В коттедже «Кроншнеп» воцарилось молчание. Но далеко не мирное и спокойное. Хоуп закрыла глаза, мечтая повернуть вре­мя вспять. Хотя бы на несколько минут. Что видел Мэтт? Что он слышал? Хотя она пыталась избавиться от Кристи, доказательств измены было больше чем достаточно. Если не знать фактов.

– Я так рада, что ты вернулся… – наконец пролепетала Хо­уп. – Он набросился на меня и ничего не хотел слушать! Я велела ему уйти, но он не ушел… Ты ведь слышал, правда?

Хоуп подняла взгляд. Мэтт неподвижно стоял на площадке. Она никогда не видела его в таком гневе. Челюсть мужа напря­глась, губы сжались в ниточку, казалось, он был готов задушить Де Лейси голыми руками. Она знала, что такое случается, когда мужья застают жен с другими мужчинами. «Застают жен с други­ми мужчинами». О боже… Хоуп пришлось сесть. Это случилось не в «мыльной опере», а в жизни. В ее жизни! Нужно было что-то делать. Причем немедленно.

– Мэтт, – чуть слышно произнесла она, – все было совсем не так, как кажется. Он сам набросился на меня, ты же видел. Он мне абсолютно безразличен…

Лицо Мэтта покраснело от гнева, но тон был ледяным.

– Я видел и слышал достаточно, – медленно сказал он, глядя на Хоуп так, словно увидел ее впервые. – Прошу прощения за то, что решил сделать сюрприз тебе и детям и помешал вашему страст­ному свиданию.

– Все было совсем не так! – испуганно воскликнула Хоуп. Мэтт никогда не смотрел на нее с такой ледяной обидой. И вел себя совсем не так, как во время их редких ссор. Он выглядел… опустошенным. Именно таким, как в ее сне. – Все было совсем не так, – повторила она.

– Не считай меня дураком. Вы слишком поздно увидели ме­ня. Я слышал все.

Мэтт медленно спустился по лестнице. Хоуп бросилась к му­жу, чтобы обнять его, сказать, что любит. Он обнимет ее в ответ, и все снова будет хорошо… Но Мэтт отстранился.

– Не прикасайся ко мне, – шепотом сказал он.

Хоуп вздрогнула и попятилась, не зная, что делать. Боже… Уж лучше бы он накричал на нее, обозвал шлюхой за то, что она по­смела посмотреть на другого мужчину. Что угодно, лишь бы не видеть выражения боли и обиды на любимом лице.

– Пожалуйста, Мэтт! – хрипло взмолилась она. – Пожалуйс­та, дай мне объяснить…

– Я не хочу слушать твои лживые объяснения, – бесстрастно ответил он. – Я думал, ты любишь меня. Я никогда не был бли­зок со своими родными, а у тебя не было никого, кроме Сэм. Ты была всей моей семьей, а я твоей. Но ты все разрушила.

– Нет! – крикнула она. – Нет! Ничего не было! Мэтт посмотрел на нее с отвращением.

– Это еще хуже. Ты все разрушила из-за пустяка. Раньше я ду­мал, что на такое способны только мужчины. – Какое-то мгно­вение казалось, что он вот-вот заплачет. Хоуп видела такое лишь дважды в жизни: когда рождались дети. Она не могла предста­вить, что Мэтт способен плакать в других обстоятельствах. Но когда муж поднял глаза, его лицо было твердым как камень.

Он отвернулся и пошел наверх, а Хоуп снова опустилась на ди­ван и залилась слезами. Что она наделала? Во всем была виновата она сама. Проклятый Кристи был тут ни при чем: он всего лишь флиртовал с ней, а она должна была вести себя как достойная за­мужняя женщина.

Через несколько минут бледный Мэтг в черном замшевом пид­жаке спустился по лестнице. В одной руке у него был огромный «семейный» чемодан, в другой – чемоданчик с «ноутбуком».

Хоуп помертвела и отшатнулась.

– Куда ты? – едва шевеля языком, выдавила она.

– Неважно, – с горечью ответил муж. – Лишь бы подальше от тебя.

– Это невозможно! – всхлипнула Хоуп. – Ты не можешь бро­сить меня здесь одну…

– Я не бросаю тебя. Просто оставляю с любовником. Но пусть он не рассчитывает на моих детей! Черта с два!

– Мэтт, не уходи! – взмолилась она. – Мы справимся, чест­ное слово! Подумай о детях…

– Не устраивай сцену, – ледяным тоном ответил Мэтт. – Ты хотела иметь и мужа, и любовника сразу, но это невозможно. Ес­ли я понадоблюсь детям, позвонишь мне по мобильнику. Когда устроюсь, сообщу номер телефона и адрес. Здесь я больше жить не буду. – Он открыл дверь и вынес вещи. – Сейчас придет так­си. Я подожду снаружи.

Мэтт захлопнул дверь и, пока не пришла машина, стоял на крыльце. Когда он уложил чемодан в.багажник, и машина двину­лась по проулку, подскакивая на ухабах, Хоуп тяжело осела на пол и плакала, пока не кончились слезы.

Когда на следующее утро Дельфина остановилась у коттеджа «Кроншнеп», ее удивило, что шторы в доме все еще задернуты. Не увидев никаких признаков жизни, Дельфина испугалась, что кто-то из малышей заболел.

Когда Хоуп открыла дверь, Дельфина ахнула, даже не успев спросить, все ли в порядке, ей сразу .стало ясно, что ни о каком «порядке» не может быть и речи. Хоуп выглядела ужасно. Впро­чем, это было слишком мягко сказано. Казалось, она только что выбралась из вдребезги разбитой автомашины, каким-то чудом оставшись в живых. Ее распухшие глаза были обведены красны­ми кругами, лицо побледнело и осунулось, а тело дрожало, как деревце под натиском ветра в десять баллов.

– Ох, Дельфина… – хрипло выдавила она. – Дельфина, Мэтт ушел! Он бросил меня. Увидел здесь Кристи и подумал… – Тут Хоуп прижалась к подруге и затряслась от беззвучных рыданий. Слез у нее уже не было.

Хотя Дельфина была потрясена этой сногсшибательной но­востью, школа Мэри-Кейт дала себя знать. В таких ситуациях ее тетушка оставалась оазисом спокойствия. Дельфина, наблюдав­шая за Мэри-Кейт много лет, знала, что нужно не задавать дурац­ких вопросов, а действовать.

Она закрыла дверь и усадила Хоуп на диван. По телевизору по­казывали мультфильмы^ и малыши не сводили глаз с экрана. Пе­ред ними были разложены пакетики с шоколадными конфетами. Дельфина знала, что Хоуп прячет конфеты от детей на крайний случай, предпочитая давать им йогурты и сухофрукты.

– Когда это случилось? – Дельфина взяла дрожащую руку Хоуп и крепко сжала ее.

– Вчера вечером. – прошептала Хоуп. – Когда Кристи при­вез меня домой, Мэтт уже был здесь. Он вызвал такси, отправил Джеральдину домой, а потом… Это было ужасно! Он уехал и боль­ше никогда не вернется.

– И ты всю ночь не сомкнула глаз, верно? Хоуп подняла измученные глаза:

– А ты бы на моем месте уснула?

Дельфина отправилась на кухню, сварила крепкий кофе и до­бавила туда немного бренди.

– Выпей, – решительно сказала Дельфина. – Потом подни-мись наверх, прими душ, причешись, а затем поговорим, если хо-чешь. Но сначала тебе нужно привести себя в порядок. Ради де­тей. Малыши не должны видеть тебя в таком состоянии, а они для тебя самое главное.

– Да, конечно. – Глаза Хоуп вновь наполнились слезами. – Мне стыдно самой себя! Я не имею права быть их матерью…

– Ну-ну, перестань, – обняв ее, мягко сказала Дельфина. – Ты прекрасная мать, Хоуп. Просто ты пережила шок и, конечно, расстроилась. Ты же не машина.

Пока Хоуп принимала душ, Дельфина отправилась в гости­ную.

– Привет, ребята! – весело сказала она. – Как поживаете?

– Мы хорошо, а у мамы болит голова, – серьезно произнесла Милли. – Она сама так сказала. Потому что она плачет.

– Бедная мама, – посочувствовала Дельфина. – У мам иног­да ужасно болит голова. И проходит она только тогда, когда их любят и целуют. Вы хотите ей помочь?

Милли кивнула.

– Вы уже завтракали? – спросила Дельфина. Милли кивнула еще раз. А потом прошептала:

– Я все разлила, а мама ничего не заметила.

– Ничего, сейчас что-нибудь придумаем, – бодро сказала Дель­фина и повела их на кухню.

Когда через пятнадцать минут Хоуп спустилась в гостиную, еще бледная, но выглядевшая куда лучше, чем прежде, дети бро­сились к ней.

– Мама, мы ели гренки с шоколадной подливкой, и Тоби за­брызгал всю майку! – хихикнула Милли.

– Нет, не забрызгал! – с жаром возразил Тоби.

Дети прижались к Хоуп, и она поверх их голов одними губами прошептала Дельфине:

– Спасибо…

Когда малыши опять отправились смотреть мультики, Дель­фина еще раз сварила кофе и села напротив Хоуп за кухонный стол. Хоуп рассказала ей все, не утаив ни одной детали, даже са­мой постыдной.

– Я слышала, что исповедь очищает душу, – грустно сказала она, закончив рассказ.

– Так всегда говорила моя мать, – кивнула Дельфина. – Правда, она имела в виду, что после исповеди человек больше никогда не совершит подобной ошибки. Но я не думаю, что люди на это способны. Мы каемся, а после снова грешим.

– Куда твоим грехам до моих… – вздохнула Хоуп.

– Не суди себя слишком строго, – посоветовала Дельфина. – Тут не только твоя вина. Кристи – мастер по этой части. У каж­дого свое хобби. Хобби Кристи – соблазнять женщин. Он нахо­дит тех, которым не хватает мужского внимания, и изливает на них свои чары. Экзотический ленч с красивым мужчиной кажет­ся им эпизодом из фильма. Ничего подобного в реальной жизни с ними не случается, и поэтому его жертвы начинают таять от восторга, думая, что это взаправду.

Слова Дельфины заставили Хоуп вздрогнуть. Она разрушила свой брак из-за какого-то миража, и это было ужаснее всего.

– Может быть, он плейбой, донжуан и все прочее, – медлен­но сказала она, – но я не имела права терять голову. А я увлеклась им, и это непростительно. Разве порядочной женщине, у которой хороший муж, придет в голову изменить ему? Ты же не станешь изменять Юджину, правда? Боже мой, как я могла? Бед­ный Мэтт! – Она закрыла лицо руками и затряслась всем телом.

– Ты не изменила Мэтту, – возразила Дельфина. – Просто увлеклась Кристи и поцеловала его, вот и все. Это пустяк.

– Мэтт с тобой не согласится.

– Мэтт не знает всего. Ты должна была рассказать ему.

– Я пыталась, но он не стал слушать, – тихо ответила Хоуп.

В тот вечер Хоуп набралась храбрости и позвонила Мэтту на мобильник. Дельфина весь день убеждала ее сделать это, но Хоуп боялась. А вдруг Мэтт снова скажет, что их семейная жизнь кон­чена и он не желает с ней разговаривать? Впрочем, она понимала, что ведет себя как страус. Чем дольше она будет прятать голову в песок, тем позже узнает правду.

Пока дети пили молоко и препирались из-за того, какую сказ­ку они хотят послушать на ночь, Хоуп взяла телефон и набрала номер. Включился автоответчик, и знакомый спокойный голос Мэтта попросил оставить сообщение. Она тут же дала отбой и проглотила комок в горле. Когда малыши наконец уснули, она взяла себя в руки, позвонила опять и на сей раз сказала:

– Привет, Мэтт, это Хоуп, – пробормотала она. – Нам нуж­но поговорить. Пожалуйста, позвони мне. Я люблю тебя. Я очень, очень виновата. Ты знаешь, что я ни за что на свете не причинила бы тебе боли. Пожалуйста, поверь мне. Я люблю тебя.

Все остальное она расскажет Мэтту, когда тот позвонит… Потом она набрала номер Бетси и Дэна в Бате.

– Привет, пропащая! – весело сказал Дэн. – Сколько зим сколько лет! Как дела? Тебе Бетси, конечно?

– Э-э… нет, – с запинкой сказала Хоуп. – Я только хотела уз­нать: Мэтт у вас?

Возникла неловкая пауза.

– Нет, Хоуп, его нет. Он полетел к тебе на уик-энд. Это был сюрприз. Неужели он еще не добрался?

Хоуп вздохнула.

– Дэн, он был здесь. Но мы поссорились, и он снова улетел.

А связаться с ним по мобильнику я не могу.

– Как, и вы туда же? – пошутил Дэн. – А я-то всегда считал вас идеальной парой! Бетси устраивает скандалы дважды в неде­лю, удирает из дома и возвращается лишь тогда, когда нанесет изрядный урон своему банковскому счету. Держу пари, когда Мэтт вернется, у него будет трещать голова с похмелья!

Если бы все было так просто…

– Надеюсь, – вздохнула Хоуп.

Она снова набрала номер Мэтта и оставила еще одно сообще­ние, сказав, что очень волнуется и просит позвонить.

– Дети скучают по тебе, – добавила она.

Хоуп знала, что это эмоциональный шантаж, но была не в си­лах справиться с собой. Ради звонка Мэтта она могла бы сказать, что умирает. Игра стоила свеч. Когда Мэтт позвонит, она сумеет убедить мужа, что любит его. Непременно сумеет!

24

Вирджиния терпеть не могла людей, которые совали нос в чу­жие дела. Именно поэтому она ответила отказом, когда Мэри-Кейт позвала ее на ленч-девичник, который решено было устроить в Килларни, чтобы поднять настроение Хоуп.

– Да она возненавидит меня, если завтра увидит у себя в до­ме! – воскликнула шокированная Вирджиния. – Бедняжка и так мучается. Что с ней будет, если вся деревня узнает, что от нее ушел муж?

– Вся деревня не узнает, – решительно ответила ей Мэри-Кейт. – Будете знать только вы, а вы не тот человек, который в воскресенье возгласит это с амвона. Хоуп нуждается в подругах, которые могли бы вытащить ее из дома и привести в чувство.

Кроме того, она вас любит и будет вам рада. Давайте смотреть правде в глаза. Рано или поздно об этом все равно узнают, и ей будет легче, если кто-то сможет опровергнуть злобные сплетни.

– Тогда спросите Хоуп, хочет ли она, чтобы об этом знала я, – заволновалась Вирджиния. – Скажите, что вы еще ничего мне не говорили. Если она не будет возражать, то я поеду с вами.

– Ладно, – сказала Мэри-Кейт. – Но, по-моему, вы чересчур щепетильны.

Вирджиния скорчила гримасу:

– Я достаточно общалась со слишком любопытными людьми, которые обожали смотреть на чужое несчастье. Мне бы не хоте­лось оказаться одной из них.

Хоуп Паркер весь день не выходила у Вирджинии из головы. Эта славная, милая женщина б.ыла одной из типичных хранительниц домашнего очага и пропала бы без своего красивого мужа. «Впро­чем, я тоже думала, что пропаду без Билла, а все еще живу на све­те, – печально подумала Вирджиния. – Жизнь есть жизнь, как бы тяжела она ни была. И Хоуп придется сделать то же самое».

Мэри-Кейт позвонила вечером.

– Мадам, доставайте выходное платье, завтра утром вы едете с нами. Хоуп будет рада вам. Но бедняжка подавлена и боится, что вы не захотите ее видеть, если узнаете, что она увлеклась этим хлыщом из отеля. Она считает вас высокоморальной личностью и думает, что вы будете ее презирать.

– Помоги ей господь, – вздохнула Вирджиния, тронутая и опечаленная одновременно. – Мэри-Кейт, я рада, что вы меня пригласили. Думаю, нам придется объяснить бедняжке Хоуп, что мир не черно-белый и что настоящие друзья знают это.

– Серый, – рассудительно ответила Мэри-Кейт. – Мир се­рый… Кстати, о сером. Думаю, завтра я надену серое платье. Пойду гладить.

– Мэри-Кейт! – укоризненно сказала подруга. – В один пре­красный день я вытряхну вас из серых и грязно-коричневых оде­жек. Вам очень пойдут яркие цвета.

– Старая овца нарядится ягненком? – засмеялась Мэри-Кейт. – Миссис Коннелл, у меня нет вашего шика, чтобы оде­ваться как модель!

– Мадам, вы намекаете, что я – старая овца, нарядившаяся ягненком? – пошутила Вирджиния.

– Ни под каким видом. Я ни за что не рискнула бы вас оби­жать. Не зря же вы ходите в гольф-клуб – вы бы пристукнули ме­ня клюшкой.

– Нет уж, – ответила Вирджиния. – Я бы воспользовалась ядом из вашей аптеки. Тогда полиция решила бы, что это само­убийство, и я вышла бы сухой из воды.

– Вы читаете слишком много детективных романов, – усмех­нулась Мэри-Кейт. – Я заеду за вами завтра в двенадцать.

Милли опять закапризничала, чем очень обрадовала мать. Все четыре дня, прошедшие после ухода Мэтта, дети были подавленными и угрюмыми, реагируя на настроение Хоуп. Хотя она пыталась быть веселой и оживленной, дети чувствовали: что-то не так. Именно поэтому у Хоуп упал камень с души, когда за завтраком Милли устроила первоклассный скандал. Она разозлилась, услы­шав, что мать обсуждает по телефону поездку в Килларни, тогда как они с Тоби должны были отправиться в «Ханнибанникинс». Милли решила, что это нечестно: поездка в Килларни с тетей Дельфиной означала развлечения, конфеты, а то и мороженое с кусочками шоколада.

– Не пойду! Не пойду! – завопила вредная девчонка. Ее ста­кан с молоком и каша Тоби полетели на пол.

– Милли… – предупредила Хоуп.

– Не хочу! Хочу в Килларни! – снова завопила Милли и от­толкнула свою тарелку с кашей так, что та пролетела через весь стол и тоже грохнулась на кухонный пол.

«Слава богу, что пол каменный», – спокойно подумала Хоуп. Пол можно было быстро привести в порядок – в отличие от ее отношений с Мэттом. Поэтому Хоуп старалась поменьше думать, действовала как автомат и пыталась не поддаваться отчаянию. Иначе она превратилась бы в развалину.

– Тоби, – сказала она, – ты хороший мальчик. Сейчас я дам тебе что-нибудь другое.

Она поцеловала сына в макушку и начала подметать пол.

Милли сердито смотрела на них обоих. Ей нужно было, чтобы на нее обратили внимание и стали уговаривать хорошо себя вес­ти. Но никто ее не замечал, поэтому она демонстративно сброси­ла со стола ложку.

Хоуп ничего не сказала. Просто взяла Милли на руки, отнесла в гостиную и посадила на диван.

– Мы с Тоби будем завтракать, а раз ты не хочешь, сиди здесь, – твердо сказала она. Потом повернулась спиной к изумленной до­чери и вернулась к Тоби.

Упрямо просидев на месте целую минуту, Милли украдкой по­косилась в сторону кухни. Хоуп говорила Тоби, как весело сегодня будет в яслях. Гизелла обещала, что они будут рисовать паль­цами и заниматься другими страшно интересными вещами. Ко­нечно, он пойдет туда один, потому что Милли останется дома: Гизелла не пускает к себе непослушных девочек.

Ошеломленная Милли тут же слезла с дивана и затопала на кух­ню. Ее большие темные глаза были грустными, пухлая нижняя губка дрожала. Так бывало, когда она чувствовала себя обижен­ной или готовилась устроить скандал. Сейчас ее губа дрожала от обиды.

– Мама, можно мне тоже пойти в «Банни»? – со слезами на глазах спросила она.

Хоуп сделала вид, что задумалась.

– Я решила, что ты не хочешь, – наконец сказала она. – Ты же знаешь, Гизелла не любит, когда к ней в ясли приходят плохие девочки. Она очень рассердится, если ты разольешь молоко.

Нижняя губа Милли задрожала еще сильнее, и Хоуп, не вы­держав, обняла дочку.

– Ладно, милая, – сказала она, целуя Милли в макушку. – Ты можешь пойти с Тоби. Но больше никаких капризов во время завтрака, о'кей?

Милли тут же успокоилась, и на ее личике херувима появилась широкая улыбка.

– Хорошо, мамочка, – невинно сказала она.

Вернувшись домой, Хоуп села на кровать, завернулась в одея­ло и заплакала. Она раскачивалась взад-вперед и рыдала так, словно хотела выплакать все душившие ее слезы. То были слезы по себе, по своей семейной жизни, по детям и, наконец, по ее до­рогому Мэтту.

Вспоминая его искаженное болью лицо, Хоуп чувствовала себя последней гадиной. Он был убит горем. В ее ушах до сих пор звучали его слова: «Ты была всей моей семьей, а я твоей. Но ты все разрушила».

Если бы с ним можно было связаться!.. Тогда Хоуп сказала бы Мэтту, как она его любит и жалеет о своей ошибке. Но за четыре дня он так и не дал о себе знать. А вдруг он лежит мертвый где-ни­будь в кювете? И все из-за нее…

В конце концов Хоуп встала с кровати и попыталась привести себя в порядок. Кожа была красной, воспаленной, а на подбо­родке проступили пятна. Несчастная Хоуп грустно улыбнулась своему неказистому отражению в зеркале ванной. В кино жен­щины, семейная жизнь которых потерпела крах, худели и стано­вились устрашающе красивыми. В реальной жизни они покрыва­лись прыщами и их кожа становилась похожей на смятую оберт­ку из-под горячих сандвичей с сыром…

На всякий случай Хоуп включила компьютер и проверила элек­тронную почту. Конечно, от Мэтта ничего не было, но зато при­шло сообщение от Сэм.

«Хоуп, милая, мне тебя ужасно жалко. Какой кошмар! Призна­юсь, когда ты позвонила мне вчера вечером, я просто оцепенела. Подлый ублюдок! Я убью его. Как он смел уйти, не дав тебе возмож­ности объяснить случившееся? Каждый, кто тебя знает, поймет, что ты и не думала заводить интрижку. Черт побери, мы все с кем-нибудь заигрываем, в том числе и твой драгоценный Мэтт! Так что не вини себя ни в чем. Ты просто нормальная женщина, и если Мэтт настолько глуп, что не верит тебе, то, значит, он тебя не заслу­живает.

Предоставь это дело мне. Я найду Мэтта и скажу все, что о нем думаю. Если бы он не бросил тебя с детьми, ты бы не стала жер­твой этого подлого хищника Де Лейси, который ничуть не лучше Мэтта. Как он смел набрасываться на тебя! Нужно было позво­нить в полицию и подать на него жалобу».

Хоуп поморщилась. Конечно, Сэм страстно защищала люби­мую сестру, но злиться на Мэтта и даже на Кристи было бессмыс­ленно.

«Я прилечу на уик-энд. Не паникуй. Ты прекрасно обойдешься без Мэтта Паркера. А когда он очухается и приползет обратно, то будет иметь дело со мной. Может быть, ты и простишь его, ноя – ни за что! Еще созвонимся. Выше нос!

Любящая тебя Сэм».

Сил на ответ у Хоуп не хватило. Она вспомнила, как Сэм кри­чала по телефону: «Я задушу этого подонка!» Но это только уси­ливало чувство вины. Хотя Мэтт не пожелал выслушать ее оправ­дания, Хоуп знала, что ей есть чего стыдиться, и закрывать на это глаза не приходилось.

Дельфина, Мэри-Кейт и Вирджиния приехали за ней еще до полудня.

– Я заказала столик в лучшем ресторане города, – с порога объявила Мэри-Кейт. – И велела заморозить для нас шампан­ское.

– Шампанское! – изумилась Хоуп. – Что мы празднуем?

– День дружбы, – решительно сказала Мэри-Кейт. – Или день избавления от приступа варикоза. Точно не помню. Неваж­но. Едем!

После шампанского они перешли к вину, и тут Мэри-Кейт спохватилась, что домой им придется возвращаться на такси.

– Терпеть не могу вызывать Тедди, – сказала Дельфина, раз­делавшись с великолепным эскалопом и отложив нож и вилку. – Он слишком медленно ездит. Ему бы только катафалки водить.

– Если бы он ездил быстрее, в тот вечер я бы ни за что не заме­тила на обочине Динки, – возразила Вирджиния.

– Славная собачка, – умилилась Хоуп. – Тоби и Милли лю­бят играть с ней. Может быть, я тоже заведу собачку. Будет с кем спать по ночам… – уныло закончила она.

– Не разводите сырость, – перебила ее Мэри-Кейт. – Все бу­дет хорошо.

– Ох, не знаю, – пробормотала Хоуп. – С Мэттом связи нет, всю последнюю неделю я не работала и возвращаться в отель не собираюсь, – добавила она, содрогнувшись при мысли о новой встрече с Кристи Де Лейси. – Единственные деньги, которые по­ступают на мой банковский счет, это плата за дом в Бате. Но они тут же перечисляются в счет погашения ссуды. Без моего жалова­нья и тех сумм, которые Мэтт получает по контракту с Джаддом, нам не продержаться.

Дельфина положила ладонь на руку Хоуп.

– Мы поможем, – сказала она. Хоуп улыбнулась ей:

– Дельфина, спасибо за доброту, но я не могу на это согла­ситься.

– Вам нужна другая работа, – решительно заявила Мэри-Кейт. – На следующей неделе начнем искать. Вы уже говорили с Сэм?

Хоуп кивнула:

– Она прилетит на уик-энд.

– Вот и прекрасно. Она поднимет вам настроение.

– Едва ли, – мрачно сказала Хоуп. – Едва ли что-то подни­мет мне настроение. И работать я тоже не смогу. Я чувствую себя совершенно бесполезной и никчемной.

– Глупости. Вам нужно работать.

– Можно подавать десерт? – спросил официант.

– Нет-нет, никаких десертов, – с озорной улыбкой ответила Дельфина. – Но мы с удовольствием посмотрим меню.

Конечно, одного лицезрения меню оказалось недостаточно. Увидев название «Шоколадный оргазм», все дружно заказали это блюдо.

– Интересно, что там внутри? – задумчиво спросила Мэри-Кейт.

– Чем спрашивать, лучше попробуйте, – ответила Вирджи-ния, погружая вилку в горку темного шоколада.

Было почти три часа, когда все они со смехом залезли в маши­ну таксиста Тедди, который поприветствовал их весьма сдержан­но. Тедди слегка побаивался этих странных женщин. Когда они разъезжались с заседаний своего клуба рукоделия, то всегда хохо­тали и вели себя очень шумно. С такими нужно было держать ухо востро.

Вирджиния, которой предоставили почетное место рядом с шофером, уже собиралась закрыть дверцу, когда увидела пару длинных ног в белых брюках со стрелками, о которые можно бы­ло обрезаться.

– Вирджиния! Как я рад вас видеть!

Чтобы их головы оказались на одном уровне, Кевину Бартону пришлось опуститься на корточки. Загар, полученный на поле гольф-клуба, очень украшал его тонкое лицо, умные серые глаза тепло смотрели на Вирджинию.

Три женщины, сидевшие сзади, захихикали, как невоспитан­ные школьницы на экскурсии, впервые увидевшие статую обна­женного мужчины. Поклявшись про себя оторвать им головы, Вирджиния вежливо поздоровалась. Она не видела Кевина с того злополучного концерта, поскольку сознательно приходила в гольф-клуб, когда его там не было.

– Как поживаете? – спросил Кевин.

– Нормально, – ответила Вирджиния. – К сожалению, нам пора: Дельфина опаздывает на работу.

Дельфина, которая после двух бокалов шампанского и трех вина могла опоздать только к дивану и телевизору, неудержимо захихикала.

– Можно позвонить вам? – с обычной для него вежливостью спросил Кевин.

Вирджиния почувствовала, что кто-то из сидевших сзади пнул спинку ее сиденья, что, конечно же, значило: «Валяй, не стес­няйся!»

– Да, конечно, – ответила она Бартону.

– Спасибо, – сказал он. Потом добавил: – До свидания, да­мы, – и захлопнул дверцу.

– Очень симпатичный мужчина, – невинно сказала Мэри-Кейт, и Вирджиния бросила на нее весьма красноречивый взгляд.

Тедди развез всех по домам, и после этого Хоуп заехала в «Ханнибанникинс» за Милли и Тоби. Дети целый день рисовали паль­цами, и Хоуп не могла понять, в каких костюмах они этим зани­мались. Должно быть, в космических скафандрах, потому что на их одежде не было ни пятнышка.

– Просто мы были очень осторожны, – сказала Гизелла, по­махав им на прощание.

– Хотела бы я этому научиться! – засмеялась Хоуп. – Когда мы что-то красим дома, единственные, на ком не бывает краски, это куры!

Войдя в дом, она увидела, что на автоответчике мигает зеленая лампочка: это означало, что кто-то оставил сообщение. Не смея надеяться на чудо, Хоуп нажала кнопку.

– Это я, – сказал Мэтт. – Я в Бате. Сердце Хоуп подпрыгнуло от рад ости.

– Я знаю, что ты разыскивала меня. Я разговаривал с Дэном, и он сказал, что ты звонила. Я не захотел оставаться у него и Бет­си и снял номер в гостинице. Не знаю, смогу ли я разговаривать с тобой, – г мрачно продолжил он. – Мне нужно время, чтобы во всем разобраться. Передай детям, что я их люблю, ладно? Види­мо, нам придется договариваться о доступе. Сейчас мой мобиль­ник включен, так что, если понадобится, ты сможешь до меня до­звониться. Только не проси меня вернуться, потому что я все равно этого не сделаю.

Радость Хоуп разлетелась на куски. О доступе? Что он мог иметь в виду? Очевидно, доступ к детям, о котором договариваются те, кто разводится. Значит, Мэтт хочет развода?

И тут она впервые ощутила гнев. В этом был весь Мэтт! Он принял решение сам, не дав ей сказать ни слова в свое оправда­ние. Как часто он делал это за время их семейной жизни? Десят­ки – нет, тысячи раз. Мэтт принимал решения, а она слепо вы­полняла их. Все, хватит! Если Мэтт хочет развода, он его получит. Но подаст на развод она сама. Пусть почешется!

Оказавшись в Килнагошелл-хаусе, Вирджиния сняла с себя платье-рубашку из темно-красного шелка, надела вельветовые брюки, свитер и повела Динки на прогулку. Нужно было провет­риться после непривычных для нее трех бокалов вина.

– Напиваться днем неприлично, Динки, – сказала она.

В последнее время Вирджиния все чаще замечала, что беседует со своей любимицей, и это казалось ей признаком безысходного одиночества.

– Не знаю, что бы я без нее делала, – накануне сказала она по телефону Джейми. – Наверно, я кажусь тебе смешной. Нельзя так относиться к какой-то собачонке. Наверно, ты считаешь, что так любить следует только людей.

– Не говори глупостей, – тепло сказал Джейми. – Я рад, что у тебя есть Динки. Каждому из нас кто-то нужен, человек или животное. Только, пожалуйста, не забывай, что у тебя есть все мы.

Вирджиния так углубилась в свои мысли, что заметила маши­ну Кевина лишь тогда, когда она оказалась совсем рядом.

Он вышел из автомобиля и потрепал Динки по голове. Соба­чонка так обрадовалась, что перевернулась на спину и подстави­ла ему брюшко.

– Хорошая девочка, хорошая, – ласково сказал Кевин. «Что ж, – подумала Вирджиния, – человек, который любит собак, не может быть таким уж плохим».

– Я приехал просить прощения, – сказал Кевин, продолжая гладить Динки.

– За что? – спросила Вирджиния, не желая облегчать ему жизнь.

– За то, что привел вас туда, где были Смарты, и позволил Гленис грубить вам.

– Это слишком сильно сказано, – Вирджиния пожала плеча­ми. – Однако меня расстроило то, что вы не заступились за меня. Конечно, старым друзьям тяжело видеть вдову или вдовца с кем-то другим, поэтому я ее понимаю. Но не оправдываю. – Тон Вирд­жинии стал холодным. – А вы позволили ей так обращаться со мной, и это непростительно. Я была просто вашей гостьей, и по­зволять ей думать, что нас связывает что-то большее, было по меньшей мере необдуманно.

Кевин быстро выпрямился.

– Я знаю и прошу за это прощения, – сказал он и взял Вирд­жинию за руку.

Вирджиния медленно убрала руку. Она не хотела быть невеж­ливой, но не считала, что Кевин заслужил право на такой интим­ный жест.

– Пожалуйста, простите меня, – серьезно сказал он. – В свое оправдание могу сказать только одно: я был бы рад, если бы нас что-то связывало. Тогда осуждение Гленис было бы не таким обидным.

Вирджиния величественно выпрямилась. Увидев, как напряг­лось ее лицо, Бартон заторопился.

– Вирджиния, я бы с удовольствием назначил вам свида­ние, – сказал он. – Во-первых, потому, что вы мне очень нрави­тесь, а во-вторых, чтобы вымолить прощение. Что вы скажете, если я приглашу вас к себе на обед вечером в пятницу? Все будет очень мирно и не даст повода для сплетен. В моем предложении нет ничего оскорбительного, уверяю вас! Все будет очень при­лично. К тому же я неплохо готовлю.

Вирджиния впервые улыбнулась.

– Я должна заглянуть в календарь, – сказала она. В дни ее мо­лодости ни одна женщина не соглашалась на свидание, не загля­нув предварительно в календарь. Этого требовал этикет.

– Тогда я позвоню вам завтра! – с жаром сказал Кевин. – Буду ждать с нетерпением.

– Ты маленькая предательница, – сказала Вирджиния Динки по пути домой. Впрочем, это было несправедливо по отношению к собаке, которая явно разбиралась в людях. Она обожала Мэри-Кейт, терпела Тедди-таксиста и ненавидела Барбару. – Что ты думаешь о Кевине? – спросила ее Вирджиния.

Динки радостно завиляла хвостом.

– Что ж, обед так обед, – сказала ее хозяйка.

Перед обедом у Кевина Вирджиния весь вечер думала о Билле. Было трудно представить себе, что после его смерти прошло два года. Он все еще был с ней его присутствие составляло неотъем­лемую часть жизни Вирджинии. И в то же время казалось, что его нет очень давно, потому что за это время многое изменилось. Вернее, изменилась она сама. Ее возвращение к жизни было мед­ленным, болезненным и протекало по принципу «шаг вперед, два шага назад». Но жизнь продолжалась, и Вирджиния училась ей заново, потому что выбора не было.

Она помнила день, когда Лоренс, считая, что поступает пра­вильно, мягко предложил убрать одежду отца. Но Вирджиния не желала и слышать об этом, – Если ты выкинешь его одежду, то выкидывай заодно и ме­ня! – гневно сказала она.

Она привезла весь гардероб Билла в Килнагошелл и развесила его в шкафу, который стоял в спальне для гостей. Но скоро эти вещи утратили его запах. Когда Вирджиния прижимала к себе старый твидовый пиджак мужа, пиджак не пах ничем. Только старым шкафом и тканью, которая больше не касалась сильного, любимого мужского тела.

Укладывая одежду в чемоданы, она плакала. Но решение было правильным. Билл одобрил бы ее, она была в этом уверена. Вирд­жиния была обязана сделать это, как бы больно ей ни было. Ина­че ей следовало бы лечь с ним в одну могилу. В супермаркете она заставляла себя проходить мимо полок с овсянкой, чтобы не быть рабой собственной памяти.

Впрочем, старый джемпер, в котором Билл играл в гольф, все еще лежал в нижнем ящике комода. Она часто вынимала его и прижимала к лицу. Он вызывал воспоминания, от которых на глазах выступали слезы.

Вот и в тот вечер, одевшись, чтобы ехать к Кевину, Вирджиния села на кровать, обхватила джемпер и стала баюкать его, как плю­щевого мишку. Динки, чувствовавшая настроение хозяйки, ле­жала на полу, вытянув лапы, и задумчиво смотрела на нее снизу вверх.

– Думаешь, я сошла с ума? – спросила ее Вирджиния. Потом поцеловала джемпер и снова осторожно положила его в ящик. – Я ненадолго, малышка, – сказала она собачке.

Кевин жил в старом деревенском доме по другую сторону Редлайона. Вирджиния, которая имела немалый опыт в садоводстве, представляла себе щедрую зелень, плетистые розы, обвивающие дверь, большие вазы с растениями по бокам и клумбы с душис­тым табаком. Однако перед домом были только четыре прямо­угольные рабатки гладиолусов, выглядевшие так, словно их раз­били с помощью линейки и угольника. Выглядело это довольно странно.

– Любуетесь цветами? – спросил Кевин, стоявший на крыльце.

– Э-э… да, – солгала Вирджиния. Гладиолусы были единст­венными цветами, которые она не любила.

– Урсула была первоклассным цветоводом. Она сама разбила эти клумбы, а я пытаюсь поддерживать их в первозданном ви­де, – грустно сказал Кевин.

Внутри дом был таким же строгим. Деревянные полы покры­вал узорчатый ковер, на стенах красовались темно-красные обои, создававшие резкий контраст с ковром и бледно-розовым дива­ном. Свободные поверхности были уставлены фотографиями в рамках из белого металла. Все здесь казалось слегка нарочитым, как в голливудской версии викторианского особняка.

Главным украшением комнаты был портрет, висевший над ка­минной полкой. На нем была изображена женщина лет сорока пяти, одетая в синее платье. Она слегка улыбалась, подобно Мо-не Лизе, лицо окружали короткие темные волосы, темные глаза мерцали. Скорее всего, это и была Урсула.

– Я заказал этот портрет на ее пятидесятилетие, – гордо ска­зал Кевин.

– О боже, она не выглядит на пятьдесят, – ответила Вирджи­ния.

Бартон был доволен.

– Урсула.никогда не выглядела на свой возраст. Такие жен­щины навсегда остаются молодыми. Даже перед самым концом она казалась младше, чем была на самом деле. Это замечали все. – В голосе Кевина звучала грусть. Он смотрел на портрет и казался целиком ушедшим в себя.

– Помочь вам на кухне? – бодро спросила Вирджиния.

Кевин сразу взял себя в руки.

– Нет, спасибо, я справлюсь. Надеюсь, вы любите жаркое из ягненка?

– Обожаю, – улыбнулась Вирджиния.

Она с удовольствием тоже пошла бы на кухню и дружески по­болтала с Кевином, пока он будет готовить. Но он явно предпо­читал более официальный стиль общения. Когда Вирджиния по­просила воды, он принес ей стакан в гостиную, где негромко зву­чала грустная фортепьянная пьеса Шопена, и опять ушел.

Вирджиния знала, что ведет себя невежливо, но не смогла про­тивиться соблазну и начала рассматривать фотографии, букваль­но наводнявшие комнату. На большинстве были запечатлены Кевин и Урсула вместе, но попадались и портреты одной Урсулы. Глядя на свадебную фотографию, Вирджиния поняла, что худож­ник польстил натуре. Ее темные глаза были гораздо более узки­ми, а подбородок более тяжелым, чем на портрете. Вирджиния осторожно рассматривала снимок и пыталась понять, смогла ли бы она дружить с этой женщиной. Едва ли можно быть подругой совершенства. Совершенства, дружившего с этой кошмарной Гленис Смарт… Вообще Вирджиния чувствовала себя здесь не слишком уютно. Было ясно, что это дом Урсулы; вернее – ее усы­пальница. Склеп.

Кевин не лгал: он действительно оказался хорошим поваром. Оба ели с удовольствием, болтая о друзьях и знакомых, вспоми­нали забавные истории, связанные с гольфом, и рассказывали друг другу о своей прежней жизни. Вирджиния пыталась как мож­но реже упоминать имя Билла – это было реакцией на поведение Кевина, каждая вторая фраза которого была посвящена Урсуле. Может быть, за ней тоже водится этот грех? Кажется, нет. Пили они мало, и когда дело дошло до кофе, в бутылке еще оставалось как минимум на один бокал.

– Еще вина? – спросил Кевин.

– Нет, спасибо. Я выпила достаточно. К тому же я за рулем, – сказала Вирджиния.

Бартон заткнул бутылку пробкой.

– Пусть стоит до следующего раза, – мрачно сказал он. – Слишком легко поддаться горю и начать пить. Я думаю, этим кончает большинство вдовцов. Когда я сижу здесь наедине со своими воспоминаниями и Шопеном, то понимаю: стоит начать глушить боль вином, как остановиться будет трудно.

Вирджиния посмотрела на него с любопытством.

– Я знаю, это банально, – сказала она, – но не думаете ли вы, что время лечит?

– Нет, не думаю, – ответил шокированный Кевин. – Разве это возможно? Как я могу забыть Урсулу? – Его лицо исказила боль.

– Я имела в виду другое, – мягко возразила Вирджиния. – Можно ли привыкнуть к потере и смириться с ней? После смерти Билла прошло два года, но я не могу забыть его. Билл так долго был для меня всем на свете… Забыть его так же невозможно, как забыть дышать, но… – Вирджиния сделала паузу, пытаясь найти подходящие слова; ей не хотелось обидеть Кевина. – Жизнь про­должается. – Она засмеялась. – Еще одна банальность! Но хо­чешь не хочешь, а приходится что-то менять. Похоже, Урсула лю­била жизнь: она не хотела бы, чтобы вы похоронили себя заживо. – Вы правы. – Лицо Кевина просветлело, как по мановению волшебной палочки. – Она действительно любила жизнь. Я рад, что сумел дать вам представление о ней. Он положил ладонь на руку Вирджинии.

– Думаю, она бы вам понравилась. Вы могли бы стать подру­гами.

– Да, наверно, – согласилась Вирджиния. – А вы стали бы неразлучными друзьями с Биллом и с утра до ночи пропадали бы на стадионе для гольфа. Но, увы, ни Урсулы, ни Билла больше нет. А мы вынуждены что-то менять. Честно говоря, я уехала из нашего старого дома с горя, но это позволило мне начать жизнь заново и не заливаться слезами каждые пять минут. А вы, напри­мер, могли бы сменить обои. Просто для разнообразия.

Он улыбнулся.

– Но я уже менял обои. Старые совсем выцвели. Вирджиния тоже улыбнулась. Значит, ужасное сочетание цве­тов было делом рук Кевина. Возможно, у Урсулы был более изыс­канный вкус.

– Вы не представляете, как трудно было разыскать те же обои!

Их перестали выпускать. У меня ушло на это два месяца.

Он выглядел таким гордым, что Вирджиния промолчала. Да и что она могла сказать? Наверно, вдовы действительно приспо­соблены к жизни лучше вдовцов, которые без жен остаются со­вершенно беспомощными. Как это грустно… Но еще грустнее попытка Кевина воссоздать прошлое, сохранив обои, выбранные Урсулой. Вирджиния была готова держать пари, что он покупает те же вещи, которые покупала Урсула, – от молока до средства для чистки раковин. Конечно, именно она научила Кевина гото­вить чудесного ягненка с мелким жареным картофелем и зелены­ми бобами, слегка смазанными сливочным маслом… Вирджиния вздрогнула: казалось, за ней следит привидение. Спустя несколь­ко минут она украдкой посмотрела на часы. Было без четверти десять – она провела у Кевина достаточно много времени, чтобы уход не показался невежливым.

– Все было очень вкусно, – любезно сказала она.

– Я рад, что вам понравилось. Раз так, придется повторить. – Кевин тепло улыбнулся. – Может быть, мы шокируем местное общество и куда-нибудь выберемся.

Вирджиния сделала вид, будто не поняла намека.

– Едва ли кого-нибудь шокирует, если двое старых друзей по­обедают вместе.

Она не стала предлагать Кевину помочь убрать со стола. Во-первых, он отказался бы; во-вторых, на сегодня она была сыта Урсулой по горло.

– Спасибо, Кевин.

Вирджиния прошла в прихожую, сняла с вешалки жакет и бы­стро накинула его. Помочь ей Кевин не успел.

– На следующей неделе я буду очень занята, – сказала она. – Зато потом мы могли бы сыграть в гольф двое на двое.

– Что ж, если вы заняты, то делать нечего… – пробормотал Кевин.

Вирджиния клюнула его в щеку и рывком открыла входную дверь.

– Счастливо! – весело бросила она и пошла к машине мимо рабаток с омерзительными розовыми гладиолусами.

Сев в машину, она помахала рукой и выехала за ворота. Теперь можно было успокоиться. Ничего себе мирное свидание! Вот те­бе веселая вдова… Конечно, Кевин ухаживал за ней изо всех сил, однако настоящая связь между ними была невозможна. Вирджи­ния чувствовала, что нравится ему, но сердце Кевина принадле­жало только Урсуле. А жаль…

– Билл, милый, надеюсь, ты будешь счастлив на небе с каким-нибудь симпатичным ангелом, – сказала она, выезжая на шос­се. – На земле мне это не удается. Ну что ж… Зато у меня здесь есть подруги, так что обо мне можешь не беспокоиться.

25

В день своего сорокалетия Сэм проснулась на рассвете и спела себе первые такты «С днем рожденья тебя».

– Первый признак сумасшествия, – сказала она своему отра­жению в зеркале ванной, – это разговоры с самой собой. Тебе сорок лет, и ты сошла с ума. С чем тебя и поздравляю!

Она стояла под душем и размышляла, не завести ли кошку для компании. Она любила животных; кроме того, у нее появился бы предлог разговаривать вслух в собственной квартире. Но тогда люди стали бы видеть в ней «женщину с кошкой», что было эвфе­мизмом выражения «одинокая женщина». До сорока еще можно было завести кошку и при этом сойти за веселую незамужнюю даму, любящую животных. После сорока следовало начинать со­бирать волосы в монашеский тугой пучок на затылке, как делала тетя Рут, играть в бридж и ворчать на продавщиц в магазинах.

Нанося косметику, Сэм думала о статистике. В ближайшие тридцать-сорок лет удельный вес одиноких женщин составит тридцать процентов. Сэм считала, что в положении одинокой жен­щины нет ничего плохого. Ей нравилось быть хозяйкой самой себе. Вернее, нравилось до последнего времени. Потому что все одинокие женщины, которых она знала, рано или поздно обзаво­дились парой. Как будто они много лет притворялись счастливы­ми, а теперь сказали: «На самом деле мы лгали. Мы хотим любви и второй пары тапочек у камина». Сэм чувствовала себя так, словно ее предали. Или это было ощущение одиночества? Она боялась искать ответ.

Сэм заглянула в почтовый ящик, но там не было ничего, кроме счета за электричество. Морган не прислал ей даже поздрави­тельную открытку… Ну и что? Не стоит унывать!

Под звуки передававшейся по радио песни «Солнечная про­гулка» Сэм надела розовый кашемировый свитер с круглым во­ротником и длинную белую льняную юбку. Она никогда не ходи­ла в таком виде на работу, но сегодня во что бы то ни стало хотела выглядеть женственной и привлекательной. На завтрак она съела свежие фрукты, вынула из холодильника биойогурт, чтобы позже выпить его в офисе, и уже собиралась выйти из дома, но тут по­звонила Хоуп.

– С днем рождения, Сэм, дорогая! Как бы мне хотелось быть с тобой… Нехорошо встречать сорок лет в одиночку.

Глаза Сэм наполнились слезами.

– Я бы тоже хотела, чтобы ты была рядом, – сказала она, вы­нимая платок из кармана пальто. – А еще лучше было бы, если бы я оказалась у тебя. Но меня ждет праздничный ленч с Джей, – делано веселым тоном добавила она. Обычно так и случалось, од­нако, похоже, на этот раз подруга забыла про дату: все свободное время она теперь проводила с Грегом.

– А что ты будешь делать вечером? – с тревогой спросила Хоуп.

– Я слишком устаю, чтобы куда-то ходить по вечерам, – со­лгала Сэм. т – Попробую восстановить силы с помощью сна… Есть что-нибудь от Мэтта?

– На этой неделе он звонил каждый вечер и разговаривал с детьми, – вздохнула Хоуп. – А со мной общался сквозь зубы и только тогда, когда я подходила к телефону. Он жил в гостинице, но теперь снял квартиру. Судя по тону, он собирается там остать­ся. Милли все время спрашивает, когда он вернется. Это надры­вает мне душу.

Представив себе серьезное маленькое личико племянницы, Сэм поморщилась. Бедная Хоуп! Стыдно впадать в депрессию из-за того, что тебе стукнуло сорок, в то время как сестра стойко несет бремя матери-одиночки.

В кабинете Сэм ждал огромный букет цветов от Хоуп. Казалось, только сестра знала, что суровая и сдержанная мисс Смит обожа­ет самые романтические цветы. Букет Хоуп представлял собой буйство розовых роз «Венделла», часть которых была в полном цвету, а часть представляла собой тугие маленькие бутоны. Окру­жавшая их темная зелень подчеркивала роскошь цветов. Доволь­ная своим первым и пока единственным подарком, Сэм спрятала букет за шкаф, не желая, чтобы его увидели и начали задавать во­просы.

Однако от внимания служащих офиса не укрылось, что мисс Смит доставили розовые розы. Все утро пятый этаж обсуждал, что означает этот букет и кто его прислал.

– Должно быть, любовник, – предположила администратор этажа.

– Женатый любовник, – заметила секретарша отдела рекла­мы, которая разбиралась в таких вещах.

– Она сама их себе прислала, – ядовито сказала Иззи из отде­ла артистов и репертуара.

В одиннадцать часов позвонила Катрина.

– С днем рождения, Сэм! – весело сказала она. – Уже полу­чила подарки?

– Сразу несколько, – ответила Сэм: ей не хотелось, чтобы ее жалели.

– А наш?

– Увы, пока нет.

– Да ну? Хью послал его еще несколько дней назад. Наверно, доставят завтра. Или сегодня, когда ты придешь с работы, – ска­зала Катрина. – Что будешь делать вечером? Наверно, закатишь буйную вечеринку со своими лощеными приятелями из компа­нии?

Сэм подумала, что беременность повлияла на рассудок Катрины. Какие лощеные приятели? У нее есть только одни друзья – однокурсники. По крайней мере, были.

– Да, кое-какие планы есть, – беспечно ответила Сэм. – Се­годня вечером мы собираемся в «Сандерсоне», но меня уже тош­нит от коктейлей «Космополитен».

– Счастливая… – простонала Катрина. – А я не пила уже ты­сячу лет. Думаю, я потеряла бы сознание от одного запаха кок­тейля!

За этим последовала долгая дискуссия о беременности Катри-ны. Она была на восьмом месяце, очень уставала и когда утром приезжала на работу, то хотела только одного: вернуться домой и лечь в постель. Это было совершенно в духе Катрины – работать до последнего дня…

– Катрина, тебе нужно отдыхать, – убеждала ее Сэм. – Пере­стань строить из себя сверхчеловека. Это вредно для ребенка. Почему бы вам с Хью не провести уик-энд в каком-нибудь хоро­шем месте? Ты можешь хоть ненадолго забыть о работе?

– Ты права, – вздохнула Катрина, впервые за все время бесе­ды став самой собой. – Все остальные восхищаются моей актив­ностью и говорят, что я должна продолжать делать то, что делала до сих пор.

– Только в том случае, если у тебя есть для этого силы, – воз­разила Сэм. – А тебе до родов всего несколько недель. Нужно бе­речь себя.

Они попрощались, и Катрина пообещала позвонить Сэм на следующей неделе.

Почти тут же телефон зазвонил вновь. Это была Джей. Она сказала, что не сможет прийти на ленч.

– Мне очень стыдно огорчать тебя в такой день, – пробормо­тала она, – но кое-что случилось…

Что именно, Джей не сказала. По собственному опыту Сэм знала: если у людей есть уважительная причина, они ее называ­ют. А если не называют – значит, это блеф. «Кое-что», скорее всего, было Грегом. Он, очевидно, взял отгул и попросил Джей отменить ленч со скучной подругой, помешанной на карьере.

– Все в порядке, Джей, – холодно ответила она. – Я пони­маю. Позвонишь, когда у тебя найдется время.

Сэм швырнула трубку и уронила голову на руки. Итак, ей ис­полнилось сорок лет, но никто из близких друзей об этом и не вспомнил. А тот, кто вспомнил, был занят более важными дела­ми, чем ленч с именинницей.

В половине первого Сэм вышла из здания и отправилась в универмаг «Харви Николе», собираясь проверить эффективность шопинговой терапии. Она начала исследование с отдела парфю­мерии, где купила гигантский флакон «Шанель № 5» и такой же лосьон для тела. Если никто не собирается дарить ей подарки, она сделает это сама! Следующую остановку она сделала в секции белья, где приобрела два роскошных гарнитура «Ла Перла». По­том прошла в отдел фирменной верхней одежды и всего за двадцать минут купила черный костюм от Ричарда Тайлера, сшитый словно специально для нее, два чудесных свитера от Фенди и по­трясающе сексуальное, переливавшееся всеми цветами радуги платье от Гуччи, выглядевшее так, словно его можно было снять одним рывком. «Рывком, который, очевидно, великолепно осво­ил Морган Бенсон», – мрачно подумала Сэм, выписывая чек. Зачем она купила все эти вещи? Кто будет смотреть на сиреневый лифчик, приподнимающий грудь, и найдется ли такой мужчина, который захочет стащить с нее платье одним рывком?..

Шел уже третий час, когда она вошла в лифт офиса, помахивая дорогими фирменными пакетами универмага «Харви Николе». «Шопинг-терапия помогает, но ненадолго», – сделала вывод Сэм. Она хорошо чувствовала себя во время примерки, однако, стоило отойти от кассы, все становилось по-прежнему. Если не считать изрядно уменьшившегося банковского счета.

Двери лифта уже закрывались, когда к ним подошел Стив Пэр-рис и нажал на кнопку. Двери, соблюдавшие субординацию, по­слушно открылись и впустили его.

Сегодня он был одет непринужденно: белая майка, джинсы, кожаный пиджак… Естественно, все от модных дизайнеров. Жи­листый коротышка Стив (ста шестидесяти восьми сантиметров ростом) был параноиком и ни за что не надел бы вещь без ярлыка знаменитой фирмы. В «Титусе» часто говорили, что, если бы босс был немного выше ростом, он бы лучше относился к своим слу­жащим.

– Привет, Сэм. Прошлись по магазинам? – Темные глазки смерили ее пристальным взглядом. Сэм знала, что Стив может подсчитать дебет и кредит за три секунды. Но когда он так же бы­стро оценивал людей, это производило неприятное впечатление.

– Да, – спокойным деловым тоном ответила она, борясь с желанием сказать: «Нет, просто я люблю ходить по офису с паке­тами».

– Что-нибудь симпатичное?

Сэм захлопала глазами. Это было в высшей степени необычно. Стив всегда говорил только о работе.

– Э-э… да, кое-что.

– Что-нибудь сногсшибательное? – жизнерадостно спросил он. Сэм посмотрела на него с любопытством. Озорство победило осторожность.

– Да. Сексуальное платье, на котором впору писать: «Мин­здрав предупреждает»! – выпалила она и тут же пожалела о своих словах. Но что же делать, если попытка шокировать босса была ее единственным сегодняшним развлечением.

Однако он вовсе не выглядел шокированным.

– Отлично. – Глаза Стива, в обычное время напоминавшие куски льда и загоравшиеся лишь тогда, когда певцы «Титуса» воз­главляли чарты, вспыхнули от удовольствия. – Слушайте, Сэм, вы знаете, что скоро состоится вручение «Лимона»?

Конечно, Сэм это знала. Как каждый в музыкальном бизнесе, у которого была хотя бы одна извилина в мозгу. Такие узкопрофес­сиональные премии были символом высокого статуса и певца, и студии. «Титус» претендовал на победу во всех номинациях. Са­мой большой проблемой Сэм на сегодняшний день было составле­ние списка .сотрудников компании, которые должны были полу­чить чрезвычайно дорогие и дефицитные билеты на церемонию.

– Прилетит кое-кто из американцев. – Стив красноречиво поднял брови. – Так вот, я хотел бы, чтобы вы сидели за моим сто­лом.

Сэм насторожилась. Для сотрудников студии «Эл-Джи-Би-Кей» был отведен собственный стол, и она собиралась сидеть вместе со всеми.

– А потом в «Шиве» пройдет прием в узком кругу. Я был бы рад, если бы вы пошли туда со мной. – Стив многозначительно прикоснулся к ее плечу. – Это для меня очень важно.

Сэм очень давно не лишалась дара речи. Он что, решил приуда­рить за ней? Стив Пэррис, человек, у которого вместо сердца ком­пьютерная распечатка, подбивает под нее клинья? Нет, не может быть…

– Конечно, я буду на церемонии, Стив, – осторожно ответи­ла она. – Разве можно пропустить вручение «Лимона»?

Глаза Стива загорелись.

– Спасибо, Сэм. Это важно. Но, – тут он хмыкнул, – непре­менно наденьте то платье с предупреждением Минздрава. Хочет­ся увидеть его собственными глазами.

Лифт остановился на пятом этаже, и изумленная Сэм вышла.

О черт! Босс действительно приударял за ней. Иначе с какой стати Стив стал бы просить ее надеть сногсшибательное платье? Надо же было так неудачно пошутить!

Сэм шла к своему кабинету, пытаясь придумать, как быть. Во-первых, она не испытывала никакого интереса к Стиву. Во-вто­рых, существовала еще одна, куда более важная причина избегать Стива: служебный роман поставил бы крест на ее карьере. Но ес­ли она оттолкнет босса, он разозлится, и один бог знает, как это скажется на ее положении в «Эл-Джи-Би-Кей». До церемонии вручения «Лимона» остается десять дней. За это время нужно придумать выход, иначе ее ждет катастрофа.

Сэм сумела доработать до конца дня, проводя совещания, от­вечая на звонки и электронную почту, и не подать виду, что она подавлена и встревожена. Уйдя из офиса в семь, она вернулась домой на такси, что было предпоследним аккордом праздника. Последним должна была стать выпитая в одиночку бутылка вина, а затем ванна с лосьоном для тела «Шанель № 5», который будет некому оценить. Единственное утешение одинокой деловой жен­щины в день ее рождения.

Войдя в квартиру, Сэм увидела, что на автоответчике горит цифра «4». Но Сэм успела прослушать только первое сообщение.

– Сэм! – прозвучал взволнованный голос Катрины. – Я по­нимаю, что это очень некстати, но ко мне только что пришла Джей. Она ужасно расстроена. Ты не могла бы подъехать?

Даже если бы Катрина говорила совершенно бесстрастно, Сэм все равно поняла бы, что случилась беда. «Это наверняка связано с Грегом, – решила она, забыв, что весь день злилась на Джей. – Бедная девочка! Должно быть, Грег бросил ее. Это ужасно, пото­му что Джей явно потеряла голову».

Сэм схватила сумочку и вылетела на улицу. Поймать такси в час пик нечего было и думать… И тут она заметила нарядно оде­того Моргана, который садился в свой потрепанный джип. Ма­шина никуда не годилась и была не мыта с Рождества Христова, но в этот миг она показалась Сэм сказочной каретой.

– Морган! – крикнула она. – Сделайте одолжение, подбросьте меня, а? Тут всего десять минут, а такси сейчас не найти!

– Садитесь.

– Что-то случилось с моей подругой Джей, – объяснила Сэм, сказав Моргану, куда ехать. – Ей нужна помощь. Прошу проще­ния, что отвлекла вас, но, видимо, это серьезно. Иначе Катрина не стала бы мне звонить.

– Пустяки, – ответил Морган. – Надеюсь, не произошло ни­чего страшного. Джей – славная девушка.

– Я тоже надеюсь. – Сэм в тревоге закусила губу. – Бедняжке Джей всегда не везло с мужчинами. Неужели Грег бросил ее?..

– Когда я видел Джей и Грега у вас на вечеринке, они были по уши влюблены друг в друга. Может быть, это всего лишь ссора, – постарался утешить ее Морган.

Джип тарахтел по лондонским улицам. Морган сворачивал в переулки, проезжал через какие-то проходные дворы и ровно через девять минут остановился у дома Хью и Катрины. Сэм вы­скочила наружу еще до того, как Бенсон успел поставить машину на ручной тормоз.

– Я у вас в долгу! – на ходу бросила она и побежала по тро­пинке. Ветер трепал ее платиновые волосы.

Дверь открыла спокойная и невозмутимая Катрина.

– Что случилось? Где она? – задыхаясь, выпалила Сэм. – Это все Грег? Он бросил ее, да?

– Поговори с ней сама, – сказала Катрина. – Она в гостиной. Сэм устремилась туда.

– Сюрприз! – хором воскликнули несколько человек, стоя­щие под ярким полотнищем, на котором было крупно написано: «Да здравствует сорокалетие Сэм!» Тут были Хью, Джей, Адам, Грег, Энди, а также Салли и Дэнни, которых она не видела целую вечность. Все смеялись и поднимали бокалы.

Ошеломленная Сэм попятилась и налетела на Моргана, кото­рый стоял сзади и улыбался от уха до уха.

– Надеюсь, я не напугала тебя, – сказала Катрина, крепко обняв Сэм. – Мы не могли придумать ничего лучшего, чтобы за­ставить тебя приехать сюда. Идею подала Джей. Она знала, что именно ты подумаешь.

– С днем рождения! – пискнула Джей, обнимая и Катрину, и Сэм сразу. – Неужели я могла пропустить твой праздник? – рас­смеялась она. – Мне пришлось отменить ленч, потому что вече­ринка была еще не готова. Я боялась, что мы не успеем. Мы гото­вились к этому две недели и приложили колоссальные усилия, чтобы ты ни о чем не догадалась! – весело добавила она.

Сэм вспомнила, как она злилась на бедную Джей и обижалась на бросивших ее старых друзей. Чувства переполняли ее и заста­вили дать волю слезам.

– Не плачь, – сказал Хью и обнял ее.

– Ох! – Сэм зарыдала еще громче.

– Это праздник Сэм, и она может плакать, если хочется, – за­явил Грег. Он подал Сэм бокал шампанского и целомудренно по­целовал ее в лоб. – Я в отчаянии. Неужели вы поверили, что я полный ублюдок и могу бросить мою милую Джей?

Все по очереди обняли и расцеловали ее.

– Вы такие добрые… – всхлипывала Сэм, глядя на воздушные шары и на кофейный столик, заваленный красиво упакованными подарками.

– Ты наша подруга, – с чувством произнес Хью. – А чего ты ждала, дуреха? Сорок лет бывает не каждый день.

После второго бокала шампанского слезы Сэм высохли. Она села в большое пухлое кресло и начала разворачивать подарки. Катрина сидела на одной ручке кресла, Джей на другой, »Хью раз­носил напитки, люди болтали и смеялись, а Грег помогал Морга­ну раздавать тарелки с деликатесами.

– Я обожаю тапас[2], – вздохнула Джей, взяв у Грега тарелку. – Морган сказал нам, что ты слегка сдвинулась на здоровой пище, но иногда ешь и нормальные блюда.

– Так Морган тоже приложил к этому руку? – изумилась Сэм.

– С самого начала. Все организовали он и Катрйна, – просто сказала Джей. – Я ничего не делала до сегодняшнего дня. Катрй­на ушла на работу, а мне пришлось сидеть здесь и ждать рестора­торов. Все блюда выбирал Морган, а когда мы с Катриной приду­мали, как притащить тебя сюда, Морган сказал, что будет ждать в джипе. Думаю, его мучает совесть: бедняга вез тебя, зная, что ни­чего не случилось и ты расстраиваешься понапрасну. Но именно он сказал, что уловка сработает, потому что ты очень преданный человек и, если кому-то понадобится помощь, ты примчишься немедленно, не задавая никаких вопросов.

– Ох… – На глаза Сэм вновь навернулись слезы. Морган ду­мает, что она преданный человек. Конечно, очень мило с его сто­роны, но если бы он знал, как она нагрубила Джей по телефону, и вообще…

– Разве можно плакать на собственном дне рождения? – доб­родушно проворчал Морган, »появившийся перед ней с бутылкой вина.

– Мне можно! – всхлипнула кругом виноватая Сэм.

– Разворачивайте подарки, милая, – сказал он так мягко, будто говорил с ребенком.

– О'кей. – Сэм шмыгнула носом.

Она засмеялась при виде пушистой грелки в виде леопарда и вздохнула от удовольствия, рассматривая подарок Катрины с Хью – прекрасную акварель с изображением орхидеи. Джей по­дарила ей фигурку слона из экзотического черного дерева, а Грег – красивую шкатулку с прозрачной крышкой.

– В ближайшее время этот сундук наполнится сокровища­ми, – пообещал он.

Кроме того, тут были бутылка ее любимой «Риохи» в нарядной упаковке, книги в подарочных изданиях и прелестные серебря­ные сережки с филигранью.

– Спасибо… спасибо вам всем, – бормотала тронутая до глу­бины души Сэм.

– Я не знал, что вам подарить, – сказал Морган, – а потом подумал об одной вещи, которая могла бы прийтись вам по душе. Впрочем, я не уверен… К тому же мне говорили, что такие подар­ки делать нельзя…

Сэм уставилась на него во все глаза. Господи, о чем он говорит и почему так нервничает?

– В общем, если они вам не понравятся, их возьмут обратно, так что можете не волноваться.

Он протянул ей большую картонную коробку. Сэм села на корточки и заглянула в нее. Там сидели и отчаянно мяукали два котенка, один желтый, а другой полосатый. Оба страшно злились на то, что их сунули в коробку, когда им хотелось точить коготки о мебель.

– Ой, – пролепетала Сэм, прижав их к груди, – какие хоро­шенькие! Чудесный подарок! – Внезапно она громко рассмея­лась. – Ирония судьбы… Я стану дамой с двумя кошками!

Смех оказался заразительным, но никто не понял, что именно она имела в виду.

– Вы действительно возьмете их? – Лицо Моргана озарилось широкой улыбкой. – Я подумал, что, когда вас не будет дома, вдвоем им будет веселее. А если вам придется куда-то уехать по де­лам службы, я присмотрю за ними. Честное слово. Я хочу сказать…

– Стоп! – сказала она, протягивая Моргану желтого котен­ка. – У моей тети были кошки, и я знаю, как за ними ухаживать. Более того, сегодня утром я сама подумывала завести кошку. – Она поцеловала полосатого в розовый носик. – Они просто чу­до. Правда, малыши?

Полосатый уткнулся ей в плечо и громко замурлыкал, а Мор­ган улыбнулся.

– Я написал вам поздравление, – сказал он и полез во внут­ренний карман.

Морган передал Сэм конверт и взял полосатого котенка, что­бы она могла достать открытку.

Это была репродукция старой картины: девушка в платье с оборками сидит на качелях. Внутри почерком Моргана было на­писано: «С днем рождения, подруга. Надеюсь, вас ждет чудесный год. Любящий вас Морган».

Сэм была тронута до глубины души, и вообще вечеринка про­шла прекрасно. Сэм давно не чувствовала себя такой счастливой. Причина была проста: куда бы она ни пошла, Морган неизменно оказывался рядом. Как будто некий тайный магнит притягивал их друг к другу, и они снова обменивались добродушными шут­ками или парой слов.

– Как поживают котята? – спросил Морган, встретив Сэм в столовой.

– Спят сном праведников, – ответила Сэм, нежно прикос­нувшись к его руке. – Завтра нам придется придумать им имена.

У полосатого котенка была милая доверчивая мордочка, в то время как желтый проявлял высокомерие и презрительно пома­хивал хвостом.

– Она апельсиновая, – сказал Морган на другой день, рас­сматривая кошечку. – Можно назвать ее Апельсин.

– Слишком просто, – ответила Сэм. – К тому же она скорее абрикосовая, чем апельсиновая.

– Абрикосовая? – переспросил Морган. – Тогда пусть будет Абрикос. Я так и вижу, как вы вечером высовываетесь в окно и громко кричите: «Абрикос! Обед готов!»

Сэм, заваривавшая чай, невольно улыбнулась.

– Придумайте что-нибудь еще.

– Может быть, Спайк? У нее очень острые когти.

Но Сэм не согласилась:

– Это имя для мальчика.

– А если оно ей подходит? – Морган заглянул в янтарные глаза котенка. – Спайк… Тебе нравится, правда, малышка?

Спайк громко мяукнула.

– Ей нравится! – воскликнул Морган. – Значит, Спайк. Те­перь нужно окрестить вторую.

– Предлагаю самый простой вариант: Табита, – ласково ска­зала Сэм, взяв на руки хорошенькую полосатую кошечку.

– Табита и Спайк! Проще не бывает. – Морган был доволен собой. – Кто готовит сегодня вечером, вы или я? Что бы вам хо­телось съесть?

Сэм задумчиво смотрела на него. Она знала, чего ей хочется, но к еде это отношения не имело. Увы, Морган не разделял ее чувств. Да, конечно, она ему нравилась – иначе зачем бы он стал так хлопотать из-за ее дня рождения? Но когда же он сделает пер­вый шаг?

26

Сэм удивляло, что котята стали неотъемлемой частью ее жиз­ни всего за несколько дней. По утрам они прыгали на ее кровать, требуя любви и завтрака, а когда Сэм возвращалась с работы, ко­тята радовались, начинали тереться о ее лодыжки и громко мяу­кать. Табита больше всего любила сидеть на подоконнике, следить за прохожими и во все огромные удивленные глаза смотреть на двух малиновок, живших на буке напротив окна. А Спайк лю­била находиться там, где она могла нанести больше всего вреда. Ни одна штора не избежала ее острых когтей. Спайк ничего не стоило прыгнуть на кофейный столик, сунуть любопытную лапу в еду Сэм и попробовать ее на вкус.

– Прекрати! – кричала Сэм, отчего Табита в ужасе забивалась под диван. Тем временем Спайк весело вылизывала лапу, словно это не имело к ней ни малейшего отношения и у нее было полное право сидеть на столе.

Сэм собиралась на первый урок йоги, когда раздался телефон­ный звонок. Это была Хоуп.

– Ох, сейчас не могу говорить, – извинилась Сэм. – Опазды­ваю на курсы йоги, а эта чертова Спайк порвала мои леггинсы!

К ее удивлению, Хоуп рассмеялась.

– Извини, но это ирония судьбы, – сказала она куда веселее, чем прежде. – Я ругаю Милли за то, что она портит мои вещи, а у тебя то же самое делает Спайк!

– Им следовало бы жить вместе, – заметила Сэм. – Можно позвонить тебе позже?

– Конечно.

– Ну как прошел урок? – спросила Хоуп, когда Сэм перезво­нила ей вечером.

– Чудесно! – Сэм навзничь лежала на диване, ощущая полное спокойствие и безмятежность, как после бокала вина, но только без всякого опьянения. – Просто невероятно… Хоуп, ты тоже должна попробовать. Это пойдет тебе на пользу. Сегодня, напри­мер, нас учили правильно дышать.

– Как во время родов? – спросила Хоуп.

– Понятия не имею. Но мне приходилось принимать такие странные позы, как будто я действительно рожала. Так что, может быть, ты и права. Ладно, неважно… Как твои дела?

– Наверно, нормально, – задумчиво сказала сестра. – Я пока не принимала никаких жизненно важных решений. Может быть, потому, что все советуют мне «сидеть тихо». Хотела бы я знать, что это значит.

– Люди дают такие советы, когда не знают, что сказать, – рассудительно ответила Сэм. – Никто не хочет высказывать свое мнение, потому что прошло только две недели и есть надежда, что все утрясется.

– Две недели и пять дней, – поправила ее Хоуп.

– Не имеет значения. Все боятся торопить тебя. Допустим, они посоветуют тебе разойтись с Мэттом, а вы возьмете и поми­ритесь. Тогда они до конца жизни не смогут смотреть тебе в гла­за. Если же они скажут, чтобы ты отдалась на милость Мэтта, а ты этого не сделаешь, они почувствуют себя полными идиотами, по­тому что неправильно оценили ситуацию.

– А что мне посоветуешь ты?

Сэм помолчала. Сразу после отъезда Мэтта она прекрасно знала, что следует делать сестре. Но ее представление о том, как бу­дет реагировать Хоуп на уход мужа, оказалось ошибочным. Она считала, что Хоуп будет беспомощно рыдать и всеми силами пы­таться вернуть мужа. Однако все вышло не так. Хоуп расправила плечи и приняла на себя всю тяжесть жизни. Во время уик-энда, проведенного в Редлайоне, Сэм удивилась тому, как легко Хоуп справляется с невзгодами. Может быть, сестра считала, что они разъехались лишь на время? Но что будет, если Мэтт подаст на развод?

– Хоуп, я не знаю, что тебе посоветовать, – наконец просто­душно призналась она. – Я плохо разбираюсь в таких вещах. А чего хочешь ты сама?

– Ты знаешь, чего я хочу. Хочу, чтобы Мэтт вернулся домой. Но он даже не разговаривает со мной по телефону. Только просит позвать детей, и все.

Сэм решила, что это плохой признак.

– Думаю, вы с ним должны о чем-то договориться, – сказала она.

– Знаю, – вздохнула Хоуп. – Но он не позволит мне ничего объяснить. Он выслушал меня только раз – в тот вечер, когда ушел, – но это было очень бессвязное и сбивчивое объяснение. Я была бы рада сказать ему, что была не права, что обожаю его, что это была глупая ошибка и ничего больше. Если бы я подума­ла, то никогда бы не посмотрела на Кристи. Но, увы, – с горечью прибавила Хоуп, – я никогда не умела мыслить здраво.

– Может быть, мне поговорить с Мэттом? – осторожно пред­ложила Сэм.

– Нет, – твердо ответила Хоуп. – Я хочу, чтобы он вернулся по собственному желанию, а не потому, что кто-то заставил его сделать это. Может быть, это и значит «сидеть тихо»? Люди иног­да говорят поразительные глупости.

Сэм попыталась развеселить сестру:

– Подожди еще месяц. Я знаю, что именно станут тебе гово­рить. Они забудут про совет «сидеть тихо», начнут приглашать тебя на обеды и знакомить с одинокими мужчинами. Погоди, увидишь!

– Надеюсь, этого не случится. Я сыта мужчинами по горло! – сердито сказала Хоуп.

– Откуда ты знаешь? Может быть, тебе кто-нибудь понравится.

– Я уже пробовала, – сухо ответила Хоуп. – А чем это кончи­лось? Ладно, хватит о грустном. Как твои дела?

– Не так уж плохо, – вздохнула Сэм. – Я пытаюсь понять, какого черта мужчины, которые мне нравятся, отказываются де­лать первый шаг, а те, на кого я не стала бы смотреть даже в том случае, если бы они были последними мужчинами на Земле, счи­тают, что я – благословение господне. – Последняя фраза отно­силась к Стиву, который на протяжении двух последних дней то и дело глупо улыбался ей. С другой стороны, Морган явно решил поддерживать с ней сугубо платонические отношения.

– Наверное, это связано с антимагнетизмом, – предположи­ла Хоуп.

– С анти – чем?

– С антимагнетизмом. Некоторые женщины обладают таким магнетизмом, что мужчины слетаются к ним, как мухи на мед. А некоторые его лишены. Мы с тобой явно из второй категории.

– Очень утешительная мысль, – пробормотала Сэм.

– Ничего страшного. Хотя, конечно, мы можем свихнуться, стать чудаковатыми и перестанем бояться, что кто-то посреди ночи снова стащит с нас одеяло, – сказала Хоуп.

– У меня никогда не было такой проблемы, – напомнила Сэм. – Чем ты занимаешься?

Хоуп задумалась. Сказать правду? Нет, невозможно.

– Да так… Присматриваю за детьми, чищу курятник… Мэри-Кейт придумала мне работу: попытаться воссоздать в Редлайоне экскурсионное бюро.

– Стало быть, дел по горло? – спросила Сэм.

– Да, – вздохнула Хоуп.

Положив трубку, Хоуп поднялась по лестнице, проверила, спят ли дети, потом снова спустилась и заварила ромашку. Мэри-Кейт, которая была убежденной сторонницей антидепрессантов, хотела, чтобы ее осмотрел доктор Маккевитт. Но Хоуп, знавшая, что беременным принимать такие лекарства нельзя, сказала, что будет пить на ночь настой ромашки, чтобы лучше спать.

Да, теперь она уже не сомневалась, что беременна. Первые по­дозрения возникли после того, как Хоуп, убираясь в ванной, на­шла пакет с тампонами, которыми она не пользовалась уже два месяца. Только паника, владевшая ею последние недели, поме­шала ей заметить неизбежные признаки беременности: тошноту и странный металлический вкус во рту. То же самое она испыты­вала, когда была беременна Милли и Тоби.

По иронии судьбы, Хоуп забеременела в ту самую роковую ночь в Кинсэйле – в ночь, когда ее мучила совесть из-за флирта с Кристи.

Хоуп была в шоке, но одно знала наверняка: она хочет этого нового малыша и не желает думать о том, как трудно будет рас­тить его без отца. Мысль о том, что ее семейная жизнь, может быть, закончилась навсегда, причиняла Хоуп непереносимую боль, но впадать в отчаяние было нельзя. Она должна была заботиться о детях. Из-за собственной глупости она уже оставила их без отца. Теперь нужно было перестать жалеть себя и начать думать о ма­лышах. Всех троих.

– Хоуп, мне необходимо повидаться с детьми. Я прилечу в Ирландию на уик-энд и остановлюсь в Килларни.

Голос Мэтта был чужим, холодным, и ей пришлось закусить губу, чтобы не разрыдаться.

– Хорошо, – храбро сказала Хоуп.

Когда зазвонил телефон, она переодевала Милли на ночь и была готова передать трубку дочери, но тут Мэтт сказал, что хо­чет поговорить с ней.

– Да? – радостно воскликнула она в безумной надежде, что те­перь все будет хорошо. Но этой надежде не суждено было сбыться.

– Я позвоню тебе, когда закажу номер в гостинице, и ты при­везешь туда детей утром в субботу. Думаю, ты не станешь возра­жать, если они проведут ночь у меня. А у тебя появится возмож­ность развлечься, – с горечью добавил он. Видимо, Мэтт считал, что она все еще встречается с Кристи.

– Хорошо, я оставлю детей, – сказала Хоуп. – Но мы должны обсудить, что им говорить. Конечно, дети еще маленькие, но они чувствуют, что что-то не так, а я не знаю, что им сказать.

– Может быть, сказать, что ты нашла им нового папу? – желчно спросил Мэтт.

Хоуп снова закусила губу. Такой стресс мог повредить младенцу.

– Это не поможет, – пытаясь сохранить спокойствие, ответи­ла она. – Наверно, мне следует обратиться к своему адвокату, чтобы тот подготовил договор о твоих встречах с детьми.

Мэтт был ошеломлен.

– У тебя есть адвокат?

– Если ты не можешь разговаривать со мной по-человечески, то он мне понадобится! – выпалила Хоуп. – Позвонишь, когда закажешь номер! – Она бросила трубку и заплакала.

– Я не поговорила с папой! – заныла Милли. – Ты плачешь из-за него?

– Нет, – сквозь слезы ответила Хоуп. – Ваш папа – самый лучший папа на свете. Он никогда не обидит маму.

Тоби тоже разревелся. Дети прижались к матери, все трое за­лились слезами.

– Хочу папу! – плакала Милли.

– Хочу пи-пи! – плакал Тоби.

– Хочу, чтобы все стало по-прежнему! – плакала Хоуп. Когда Мэтт позвонил в следующий раз, он был любезен так, словно впервые говорил с новым клиентом.

– Как поживаешь? – церемонно спросил он.

– Прекрасно, – пришлось ответить Хоуп, которая чувствова­ла себя героиней одного из романов Джейн Остин, присутствую­щей на балу в дворянском собрании.

Они договорились о том, что Хоуп привезет детей в одиннад­цать. Мэтт должен был остановиться в отеле «Европа» на проти­воположной стороне Килларни – уютной семейной гостинице с огромным внутренним бассейном и конюшней, где держали чу­десных золотистых пони для развлечения детей.

– Надеюсь, ты привезешь одежду на все случаи жизни? – спросил он, на мгновение став прежним Мэттом, который ни­когда не отличал старого комбинезона для игр от выходных брюк, не предназначенных для копания в грязи.

– Конечно, – покорно сказала Хоуп. Мэтт не был виноват в случившемся. Ну, разве что чуть-чуть.

В субботу дети сходили с ума от возбуждения. Всю дорогу до отеля «Европа» Милли твердила: – «Папа! Папа! Папа!» Напряже­ние, владевшее Хоуп, усиливалось с каждой секундой. Появилась возможность все наладить. Может быть, и Мэтт чувствует то же самое. Может быть, Мэтт ждет, что Хоуп попросит прощения и он сможет вернуться домой, чтобы зажить по-прежнему?..

Сидя в машине, Хоуп мысленно репетировала свою речь.

– Мэтт, прости меня. Ничего не было. Я сама во всем виновата. Я не должна была соглашаться на его предложение подвезти ме­ня до дома. Я прекрасно понимаю, почему ты мне не поверил…

Однако именно в этом и заключалась трудность: она знала, по­чему Мэтт вышел из себя, но не могла смириться с тем, что их любовь оказалась слишком хрупкой. Будь по-иному, Мэтт не по­верил бы так легко в ее измену. Но старые привычки взяли свое: он даже не дал ей возможности оправдаться. Нет, она больше не поползет к нему на коленях, умоляя о прощении. Это время про­шло. Если они снова будут вместе, то лишь потому, что оба захо­тят этого и оба скажут, что жалеют о случившемся. Правила игры следовало изменить.

Мэтт ждал их у отеля. Он стоял, поставив длинную ногу на жердь ограждения паддока для пони. На нем были джинсы и бе­лая майка, отчего его волосы казались темнее обычного. При ви­де его у Хоуп замерло сердце.

– Папа! – хором завопили дети, и Хоуп заставила себя улыб­нуться.

Она остановила машину и вышла, продолжая застенчиво улыбаться. Но Мэтт даже не посмотрел на нее. Он рывком открыл дверь, наклонился и обнял детей. Начались возня, писк и доволь­ное хихиканье. Хоуп пришлось отойти в сторону. Когда детей и багаж извлекли наружу, она немного подождала, отчаянно же­лая, чтобы Мэтт сделал первый шаг. Ей было бы достаточно слов: «Пойдем, выпьем кофе», и все встало бы на свои места. Она об­няла бы его и сказала: «Да!»

– Во сколько тебя ждать завтра?

Прошло какое-то время, прежде чем Хоуп очнулась от грез об их радостном воссоединении и вернулась к суровой действитель­ности.

– В пять? – прошептала она. Мэтт кивнул и вежливо сказал:

– Тогда до завтра. – Потом он посадил Тоби на плечи, под­хватил сумку, взял Милли за руку и пошел к отелю.

Опустошенная и раздавленная, Хоуп села в машину и поехала домой. До сегодняшнего дни у нее еще была надежда. Теперь ее не осталось. Разве можно было сказать Мэтту о ребенке? В лучшем случае он подумал бы, что это ловушка. В худшем – что это ребе­нок Кристи.

27

Николь оставила чемодан в прихожей и прошла в гостиную, ожидая увидеть там хаос. Обычно убирать старые газеты и журна­лы приходилось ей самой. Но в комнате царил образцовый порядок: ни кружек на кофейном столике, ни номеров «Хелло» и «О'кей», разбросанных на диване. Странно… На кухне было то же самое. Нигде ни пятнышка, в раковине не валялось даже чайной ложки, а в воздухе стоял лимонный аромат средства для мытья фаянса.

«Бабушка, – решила Николь. – Бабушка все выскребла и вы­мыла». Наверно, это было результатом ее очередной перепалки с Сандрой из-за опрятности. Обычно после реплики Рини: «Санд­ра, ты как была неряхой, так ею и осталась» – начиналась ссора, после которой наводить порядок приходилось Николь. Но, види­мо, на этот раз все сделала бабка.

Она поднялась наверх и начала распаковывать чемодан. Пер­вым на свет появился ее любимый старый Тигра, которого она брала с собой в турне. Днем Тигра сидел на гостиничной кровати, а по ночам утешал хозяйку. В ту ночь, когда Николь и Дариус об­нимались, целовались и разговаривали, Тигра неодобрительно смотрел на них с туалетного столика.

– Тигра шокирован, – сказал Дариус на следующее утро и повернул игрушку мордой в угол перед тем, как поцеловать Николь на прощание.

– Ему не с чего быть шокированным, – улыбнулась Николь. – Ничего не было.

Но она хотела, чтобы было! Только в подходящее время и в подходящем месте. После той ночи с Дариусом она не могла ду­мать ни о чем другом и постоянно представляла себе свою новую квартиру. Дариус сможет туда приходить, но квартира будет при­надлежать только ей. Эта мысль была чрезвычайно притягатель­ной. Николь каждую ночь видела во сне, что она вместе с Памми и матерью ходит по магазинам в поисках стеганых одеял и абажу­ров, подбирает то и это и смеется над дурацкой занавеской для душа, разрисованной золотыми рыбками… Потом Николь от­крывала глаза и возвращалась к реальности, понимая, что не сможет оставить родных. Впервые в жизни у нее появилась мате­риальная возможность жить отдельно, но чувство ответственнос­ти не позволяло сделать это.

Хлопнула входная дверь, и Николь поспешно сбежала вниз. Она не могла дождаться, когда увидит маму и свою дорогую Памми.

– Николь! – закричала Памми, маленькая белокурая прин­цесса в розовых джинсах и коротенькой курточке.

– Ох, моя радость, как я по тебе соскучилась! – сказала Ни­коль, прижимая к себе маленькое тельце и пытаясь справиться со слезами.

– Как хорошо, что ты вернулась, – сказала Сандра. – Мы то­же соскучились по тебе.

– Как вы здесь жили без меня?

– Хорошо жили. – Сандра достала из пакета куриные грудки, пару луковиц и банку помидоров. – Правда, Памми?

Девочка гордо кивнула.

– Мы готовили каждый день – не только яичницу и чипсы. Николь, ты, наверно, думала, что мы больше ничего не умеем?

Сандра и Николь дружно улыбнулись.

– Я освоила тот симпатичный рецепт приготовления барани­ны в йогурте, – сказала Сандра. – Это очень легко, и Памми нравится.

Николь пришлось опуститься на стул. С ума сойти! Ее мать го­товит? Сандра не готовила ни-ког-да. Когда Николь была малень­кой, они ели яйца, чипсы, пиццу и какое-нибудь замороженное блюдо, которое можно было быстро разогреть. А сейчас мать пре­вратилась в искусного кулинара.

– В квартире чистота… Должно быть, бабушка постаралась?

– Это я постаралась! – сердито ответила мать. – Николь, неужели ты всерьез думаешь, что я не знаю, с какого конца берутся за пылесос?

Николь хотела сказать, что мать никогда не была миссис «Мой дом – моя гордость», но вовремя прикусила язык.

– Ну, рассказывай, – сказала Сандра, когда сумки опустели и на буфете осталась только пачка шоколадного печенья к чаю. Памми начала раскрашивать картинки, а Сандра – резать лук для обеда. – Ты чудесно выглядишь. Я читала статью о тебе в ве­черней газете. Там тебя назвали «очень талантливой». Я купила шесть экземпляров.

Николь усмехнулась.

– Как только выйдет мой сингл, все скажут, что я бездарность и что они знали это с самого начала.

Сандра пожала плечами:

– Конечно, бумага все стерпит. Но мы гордимся тобой, что бы о тебе ни написали.

– Мама, я подумала… – Николь сделала паузу, встала и взяла из пачки еще одно печенье.

– Ты бросила курить, да? – неожиданно спросила мать. – Ты раньше никогда не ела печенье.

Николь вспыхнула.

– Стараюсь изо всех сил, – сказала она. – Дар… э-э… служа­щие компании говорят, что это плохо для голоса.

– Служащие? – со смехом повторила мать. – Или твой Дари-ус? Не морочь мне голову.

Николь тут же расплылась в блаженной улыбке, как бывало каждый раз, когда она думала о Дариусе.

– Ну… да. Об этом я тоже хотела тебе рассказать. А вообще-то я подумываю…

– Переехать, – закончила за нее мать. – Чему ты так удивля­ешься, моя дорогая? Я знала, что рано или поздно это случится. Теперь тебе имеет смысл жить отдельно. Этого требует твоя работа.

Изумленная и обиженная Николь уставилась на мать. – А что вы будете без меня делать? – выпалила она. Сандра улыбнулась.

– Брось, Николь. Ты же не можешь всю жизнь провести с нами. Я знала, что однажды мне придется тебя отпустить. Ты же моя дочь, а не пленница.

– Но как вы справитесь? На этот раз мать действительно удивилась.

– Справимся? Но нам вовсе не нужно, чтобы ты заботилась обо всем и вся. Прекрасно справимсяг По-твоему, я безрукая? А как же я справлялась, когда ты была маленькой?

– Бабушка говорила, что тогда все делала она! – перебила ее Николь.

– Твоя бабушка такая же, как ты. Ей нужно чувствовать себя незаменимой. Именно она настояла, чтобы я жила с ней. Я тоже хотела жить отдельно, но ты же знаешь, какая она командир­ша, – с любовью добавила Сандра.

Николь пожалела, что решила бросить курить: переварить такое без сигареты было трудно.

– В детстве ты была ужасно забавная, – продолжила Сан­дра. – Хотела, чтобы все было идеально. В точности как твоя ба­бушка. Вы с ней два сапога пара. Но даже бабушка не была такой дотошной, как ты. Например, она никогда не мыла ручки кранов в ванной… Знаешь, это меня беспокоило, – призналась Санд­ра. – Я даже ходила к врачу, потому что ты была просто помеша­на на чистоте и порядке. Но врач меня успокоила. Она сказала, что тебе не хватает отца, но ты не хочешь в этом признаться и по­этому стараешься создать видимость нормальной семьи. И велела оставить тебя в покое. Мол, это единственное, что тебе требуется.

Николь была поражена. Ей казалось, что все было совсем не так.

– Но бабушка столько раз говорила, что я испортила тебе жизнь… Я считала себя виноватой во всем…

– Я знаю. – Добрые глаза Сандры потемнели. – Радость моя, ты ни в чем не была виновата. Вы с Памми – самое дорогое, что у меня есть. Ты ведь знаешь это, правда? Я ни о чем не жалею, потому что у меня есть две замечательные дочки. А то, что твоя бабушка жалеет, – это ее дело. Именно поэтому она и не хочет слышать о сексе до свадьбы. Не по моральным соображениям, а потому, что не хочет, чтобы ты осталась с ребенком без пенни в кармане, как мы с ней…

Тут Сандра спохватилась, бросила сковородку и с ужасом по­смотрела на дочь.

– О боже, Николь, ты ничего не слышала!

– Вы с ней?– изумленно повторила Николь.

– Пожалуйста, Николь, ни слова бабушке! Она убьет меня. Она не хотела, чтобы ты знала. Думала, что ты будешь ее сты­диться. Забудь то, что я сказала.

– Разве я стала бы стыдиться собственной бабушки? Но забыть я тоже не смогу. Расскажи мне правду, – прошептала Николь.

– Правду о чем? – властно спросила Рини Тернер, стоявшая на пороге кухни с ключами в руке.

Николь решила выбрать другой день, чтобы бросить курить. Стоило бабушке начать, слова полились из нее рекой, как будто она давно мечтала рассказать Николь правду. Когда Рини Тернер перебралась из Ирландии в Лондон, ей действительно шел сем­надцатый год. Но Николь ни разу не слышала о том, что Рини сбежала из дома, забеременев от одного местного парня, который и в мыслях не имел жениться на ней. Она жила на маленькой фер­ме близ Редлайона. Николь помнила, что так назывался городок, в котором поселилась сестра Сэм Смит. Но рассказ бабушки был таким невероятным, что она ничуть не удивилась этому совпаде­нию.

– Жизнь тогда была совсем другой, – говорила Рини. – Ни­коль, ты не можешь себе этого представить, но забеременеть до свадьбы у нас считалось позором и смертным грехом. Мои род­ные ничего не знали, Да я и сама почти ничего не знала. Ни о ка­ком изучении основ секса тогда и слыхом не слыхивали. Мне было ясно одно: я должна уехать, иначе вся моя родня умрет от стыда.

У Николь заныло сердце при мысли об одинокой девушке, вы­нужденной бросить дом и семью, потому что она жила в эпоху, когда на беременность вне брака было наложено строжайшее табу.

– К счастью, моя сестра Хизер, упокой господь ее душу, соби­ралась в Лондон учиться на сиделку. Она была старше меня на три года, и однажды ночью я рассказала ей все. Хизер взяла меня с собой в Лондон и позаботилась обо мне… Когда родилась твоя мать, у нас с Хизер уже было свое жилье. Она всем говорила, что я вдова и что мой муж погиб во время несчастного случая на строй­ке. Тогда в Лондоне было много строителей из Ирландии, и ник­то этому не удивлялся. А потом я встретила твоего дедушку Чарли Тернера, и он действительно был твоим дедушкой. Потому что любил Сандру, как свою собственную дочь!

Николь сохранила лишь смутные воспоминания о добром седом дедушке, умершем, когда она была маленькой.

– Бабушка, почему ты ничего мне не рассказывала? – спро­сила она. – Неужели я бы тебя осудила?

Впервые в жизни Николь увидела, как ее бабушка смущенно потупилась.

– Я много раз собиралась, но не могла найти подходящий мо­мент.

– Мама, у Николь тоже есть новость, – с улыбкой сказала Сандра. – Они с Дариусом Гудом любят друг друга. Она собира­ется снять себе квартиру и жить отдельно.

– Надеюсь, не с Дариусом? – сердито спросила Рини. .

– Нет, – ответила уязвленная Николь. – Кстати, я думала, что он тебе нравится.

Бабушка улыбнулась.

– Нравится, – подтвердила она. – Он настоящий джентль­мен и подходит тебе. Я только не хочу, чтобы ты торопилась. Те­перь тебе нужно думать о карьере. Ты же не захочешь оказаться связанной по рукам и ногам, верно? Мы с твоей матерью хотели бы, чтобы ты чего-то добилась, а уже потом обзавелась семьей. Я смотрела по телевизору «Горячую десятку» и могу сказать, что всем остальным певцам до тебя далеко! – убежденно сказала Рини.

Николь засмеялась.

– Ах, бабушка, ты пристрастна!

Она поцеловала бабку и мать и побежала наверх, чтобы позво­нить Дариусу. Теперь она была уверена, что Тернеры без нее не пропадут.

28

Сэм примеряла свое сногсшибательное платье. Оно чрезвы­чайно шло к ее смуглой коже и прямым длинным платиновым волосам, падавшим на плечи. Переливающаяся ткань в тонкую полоску, сладострастно льнувшая к телу, и вызывающе низкий вырез делали ее похожей на голливудскую диву, собравшуюся на церемонию, вручения «Оскара».

На двери шкафа висел другой подходящий наряд – черный костюм от Прада, очень дорогой и модный. Но Сэм была по гор­ло сыта сдержанным деловым стилем – и наплевать, что на вру­чении «Лимона» будет присутствовать босс, который ясно давал ей понять, что она ему нравится. Сэм не сомневалась, что сумеет справиться со Стивом; кроме того, ей хотелось впервые предстать перед Морганом в полном блеске. Пусть она и не относилась к той возрастной группе, которую предпочитал Морган, но выглядела неплохо и собиралась перед отъездом на церемонию заскочить к Бенсону и поздороваться.

– Привет! – начала репетировать она, крася глаза перед зерка­лом. – Я забежала на минутку, чтобы вернуть вам видеокассету…

Нет, неубедительно. Да и какого черта?! Разве нельзя просто прийти к нему и сказать: «Привет! Мне захотелось показаться вам перед выходом. Что вы скажете об этом платье?»

Сэм знала, чего хочет. Она хотела, чтобы его узкие глаза цвета карамели широко раскрылись при виде ее обнаженных плеч, по­крытых бронзовой пудрой с блестками, чтобы потом его оцени­вающий взгляд скользнул в возбуждающую ложбинку между гру­дями и загорелся от желания. Когда Морган увидит ее в этом пла­тье, половина дела будет сделана.

Сэм была уверена, что и Морган к ней неравнодушен, ждет от нее сигнала. Считает ее сильной женщиной, которая не любит, когда мужчины позволяют себе лишнее. Что ж, настало время показать, что любовь и уважение могут идти рука об руку.

В пять часов Сэм накинула просторное пальто из темно-фио­летового бархата и отправилась в соседний дом.

В это время отделочники обычно завершали свою бурную дея­тельность, и, если повезет, она сможет остаться с Морганом на­едине. Однако ее ожидало разочарование: входная дверь была от­крыта, и Сэм услышала стук молотков.

Строители работали здесь уже несколько месяцев. Надо ду­мать, ремонт стоил Моргану целое состояние. Он давно уже не говорил о том, что хочет продать дом, и иногда Сэм фантазирова­ла, что они с Морганом живут там вместе. Представляла себе, что она рассказывает гостям, как помогала ему мостить патио, а Мор­ган обнимает ее, улыбается и во всеуслышание говорит, что по­любил ее за независимый нрав.

– Эй! – негромко окликнула она, заглянув на кухню, где си­дели строители, выкуривавшие по последней сигарете на дорож­ку. – Привет, мальчики. А где хозяин?

– В оранжерее, – сказал один из них.

Сэм быстро прошла в оранжерею, почти полностью перестро­енную, и застыла, потеряв дар речи. Морган бережно, словно фарфоровую вазу, обнимал девушку с глазами серны. Ту самую, которая выходила из его дома после вечеринки, явно проведя там ночь. Девушку лет двадцати с небольшим, которая однажды утром появилась в его джинсах и свитере и выглядела так, словно только что обнимала Моргана.

Сэм от души надеялась, что эта нимфетка осталась в прошлом. В последнее время она вообще не видела возле дома Моргана женщин и была уверена, что это не простое совпадение, что Мор­ган влюбился в нее и перестал встречаться со своими крошками. Но маленькая мисс Серна прижималась к его груди, обтянутой старой белой майкой, с таким видом, словно имела на это полное право. Из чего следовало, что их роман продолжается вовсю.

Сэм показалось, что ее ударили ножом в сердце. Она затаила дыхание и попятилась. Чтобы осознать случившееся, ей понадо­билось всего несколько секунд. Морган смотрел на нее, хлопая глазами, но Сэм не собиралась выслушивать его жалкие объясне­ния. Она стремительно повернулась и выбежала из оранжереи.

– Красивое платье! – крикнул один из работяг, когда Сэм в распахнутом бархатном пальто пробежала мимо него в коридор.

Очутившись в своей квартире, Сэм села в кресло у окна, слиш­ком потрясенная, чтобы снять пальто. Морган вовсе не любил ее; глупо было думать иначе. Интересно, она сама морочила себе го­лову или это делал он? Впрочем, неважно. Сэм знала только од­но – она бежала к нему, как девчонка, и оказалась в дураках. Все это было только ее фантазией. Размечталась!

Она сидела неподвижно, утратив представление о времени. Ей хотелось, чтобы Морган ворвался в ее квартиру, начал просить прощения, сказал, что все это ужасная ошибка и что она поторо­пилась с выводами. Что он любит ее.

И в то же время она злилась на саму себя за то, что поверила мужчине. Все очень просто. Нужно полностью вычеркнуть Мор­гана Бенсона из своей жизни, потому что она больше не выдер­жит такого напряжения. Его нет, он остался в прошлом, как рок-группа, чей следующий альбом она отказалась выпускать. Люди часто спрашивали, как она может работать там, где приходится принимать жесткие решения, и Сэм отвечала просто: это бизнес. Тут нет ничего личного. Ни одна звукозаписывающая компания не может позволить себе держать иждивенцев.

Теперь ей следовало сделать то же самое, словно Морган был группой, в которую она вложила много времени и денег, но за­траты не окупились. Пора расставаться. Он – прошлое, история. Все кончено. Если повторять себе это достаточно часто, можно поверить.

Церемония вручения «Лимона» прошла для нее в тумане. За­помнилось только, что группа «Денсити» потерпела сокруши­тельное поражение в номинации «Лучший дебютант». Стив Пэр-рис с горя напился, говорил ей, как она ему нравится, и жаловался на бывшую жену, которая сбежала от него, заявив, что он никуда не годится в постели.

– Вы меня мало знаете, но, если бы узнали, я бы вам тоже по­нравился, – невнятно бормотал Стив. – Хотя бы немножко, правда?

– Да, – с отсутствующим видом ответила Сэм. Ее это не инте­ресовало; кроме того, она знала, что утром Стив не вспомнит ни слова из сказанного.

– Нет, правда? Хоть чуть-чуть? – настаивал пьяный Стив. Он был так близко, что Сэм чувствовала запах перегара.

– Да, конечно, – сказала Сэм таким тоном, словно говорила с Тоби или Милли.

– Понимаете, люди думают, что я «голубой»…

Сэм облегченно вздохнула. Если он был «голубым», это озна­чало две вещи: во-первых, что он не имел на нее никаких видов; во-вторых, что Стив куда человечнее, чем кажется, но скрывает свою подлинную сущность, потому что для преуспевания в таком мужском деле, как музыкальный бизнес, нужно быть жестким. Если Стив «голубой», то они и вправду смогут стать друзьями, объединенными необходимостью изображать из себя «крутых».

В знак поддержки Сэм положила руку на его колено.

– Но я не «голубой», – икнул Стив. – А жаль, черт побери!

Так было бы куда легче. Мне бы не пришлось иметь дело с сука­ми вроде моей бывшей жены. Но я ненавижу гомиков!

Сэм тут же убрала руку. Ее последняя надежда угасла.

– У этой суки были альбомы с фотографиями всяких извра­щений. Господи, как же я ее ненавижу! Но не все женщины такие, правда?

Каждая новая фраза была Сэм как нож острый. Пьяная откро­венность – самая опасная вещь на свете. Стив действительно проявлял к ней интерес, но она не могла сказать, что не в состоя­нии ответить на его чувства: Пэррис был пьян и ничего не сооб­ражал. Хуже того, босс поверял ей свои тайны так, словно она была его лучшим другом. Следовательно, Стив разозлится, когда она скажет, что не испытывает к нему интереса. Впрочем, есть надежда, что утром он забудет про свои признания…

Пэррис пьяно улыбнулся ей, и Сэм слегка улыбнулась в ответ. А что ей еще оставалось делать?

«Три часа ночи – не лучшее время, чтобы ложиться спать», – подумала Сэм на следующее утро, собираясь за продуктами. Хотя она выпила всего лишь пару бокалов вина, но спала плохо и про­снулась усталая и разбитая. Лицо было бледным, под тусклыми глазами залегли тени, однако краситься она не стала. Кому на нее смотреть?

Сэм натянула брюки, белую майку, куртку на «молнии» и вы­шла из дома. И тут же столкнулась с Морганом. По странному совпадению, у него тоже запали глаза, а загорелое лицо стало пе­пельным.

– Сэм, – негромко сказал он, – мне нужно поговорить с вами.

– О чем? О вашем гареме? А я-то, дура, думала, что вы броси­ли своих дошкольниц! К несчастью, я ошиблась.

– Сэм, это не то, что вы думаете, – упрямо пробормотал Бен-сон.

Гнев, копившийся в ней со вчерашнего вечера, вырвался нару­жу, как лава.

– Не то, что я думаю? – прошипела она, как персонаж филь­ма ужасов. – Откуда вам знать, что я думаю? Вы не знаете обо мне ничего. А вот я знаю о вас все. Вы не можете жить без мало­леток, верно? Вы мне отвратительны!

Морган подошел ближе. В его узких глазах застыла мольба.

– Сэм, не сердитесь. Вы все неправильно поняли, честное слово. Я могу объяснить…

Сэм посмотрела на него с ненавистью. Ей хотелось заорать на всю округу, но нужно было сохранять остатки достоинства.

– Я не хочу слушать ваши лживые оправдания, – сказала она, надменно вздернув подбородок. – Оставьте меня.

– Не говорите так, – попросил Морган.

– Нет, буду! Вы для меня ничто! Я больше не желаю с вами разговаривать! Никогда!

– Вы не хотите дать мне возможность объясниться, потому что уже все решили заранее, верно?

Глаза Моргана стали чужими, голос звучал холодно. На долю се­кунды Сэм заколебалась. Но лишь на долю. Она знала, что не ошиб­лась, и не собиралась позволить ему одурачить ее во второй раз.

– Я просила оставить меня в покое! – гневно сказала она. Господи, скорее бы он ушел, иначе она не выдержит! Разреветься у него на глазах было бы слишком унизительно.

– Прошу прощения, – все тем же чужим голосом сказал Мор­ган. – Значит, наша дружба для вас ничего не значит? Вы не ве­рите мне?

– Вы не обязаны мне что-то объяснять. «Ничего не объяснять, никогда не извиняться…» – процитировала Сэм. – Видимо, это ваш девиз.

– Нет, – сказал Бенсон тоном, который мог бы заморозить пекло. – Я ничего не объясняю только тогда, когда мне не верят.

Он повернулся и пошел к дому. Сэм очень хотелось побежать за ним, но это было невозможно. Совершенно невозможно.

Была пятница. После вручения «Лимона» прошла ровно неде­ля. Рассвет выдался поразительно ярким. Идя к станции метро «Холланд-парк», Сэм слышала, как пересвистываются птицы в деревьях вдоль дороги. «Стыдно работать в такой день», – поду­мала она, а затем осудила себя за пессимизм.

В половине седьмого час пик в метро еще не начался, и вагон, в котором ехала Сэм, был заполнен лишь наполовину. На сиде­нье лежал забытый кем-то дамский журнал. Сэм, которой было нечего читать, кроме лежавших в «дипломате» документов, начала небрежно листать его. Она пропустила рубрику «Мода», где было представлено множество кокетливых летних нарядов, и интер­вью с самовлюбленной актрисой, которая заявляла, что не нужда­ется в диете для сохранения фигуры, ест как лошадь и обожает чипсы. «Ага, как же!» – хмыкнула Сэм.

Она перестала листать страницы, когда добралась до вклады­ша, посвященного взаимоотношениям между сексуальными парт­нерами. Обычно Сэм относилась к таким статьям с презрени­ем – так же как к женщинам, которые считали, что единственной целью их жизни является мужчина. Но сегодня ее внимание привлекли заголовки.

«Слишком гордая, чтобы просить прощения», «Не вредит ли карьера твоей личной жизни?», «Семь секретов, которые должна знать каждая женщина».

Сэм устроилась поудобнее и начала читать, готовая насмешли­во фыркнуть. Карьера вредит твоей личной жизни?.. Если бы! Но скоро она поняла, что смеяться не над чем. Статья была написана словно о ней. Здесь шла речь о деловых женщинах, которые ви­дят в мужчинах лишь коллег и не понимают, что личная жизнь так же важна, как и работа.

«Мужчины обычно понимают, что необходимо иметь и другие интересы, – объяснял психолог, у которого брали интервью. – У них есть спорт, хобби, а если везет, то и женщина-партнер, ко­торая приглядывает за домом и позволяет им выкраивать время на спорт и хобби. Но так называемые деловые женщины ничего подобного не имеют. Они целиком отдаются работе, и именно в этом заключается проблема. Никакая карьера не стоит того, что­бы ради нее отказываться от всего на свете».

Мужчина, который вошел в вагон на станции «Ноттингхилл-гейт» и плюхнулся рядом, придвинулся ближе и попытался загля­нуть в журнал. Сэм прижала журнал к груди, не желая, чтобы кто-то понял, что она читает статью о себе – печальной и одинокой деловой женщине.

Статья «Слишком гордая, чтобы просить прощения» еще боль­ше задела ее за живое. Сэм бросила читать, когда дошла до абзаца, где говорилось, что гордость и желание свалить всю вину на дру­гого означают полное забвение основных правил общения. «Са­мое главное – это создать такие условия, при которых ваши от­ношения смогут возобновиться. Так какая разница, кто первым попросит прощения? Неужели это так важно?»

«Нет, неважно», – мрачно подумала Сэм. Она так и не дала Моргану возможности объяснить, почему он так крепко обнимал красивую юную брюнетку. Ведь не исключено, что существовало какое-то неожиданное объяснение. Тем более что это было вооб­ще не ее дело… Так чем же она лучше Мэтта, которого осуждала за нежелание выслушать Хоуп?

Хорошее настроение бесследно исчезло. Сэм медленно подня­лась по ступенькам. В вестибюле не было никого, кроме охран­ника.

– Доброе утро, мисс Смит, – поздоровался он.

– Доброе утро, – ответила она. – Что-то подозрительно тихо.

– Никто не приходит на работу к семи часам, – ответил ох­ранник. – Кроме вас и мистера Пэрриса.

Тут Сэм вспомнила, что должна поговорить со Стивом о «Ден-сити». Альбом группы продавался плохо, и она хотела обсудить расходы на маркетинг. Их администратор звонил каждый день и настаивал на широкой рекламной кампании, которая съела бы весь бюджет. Сэм отчаянно не хотелось тратить на них деньги: у нее было плохое предчувствие. Особенно после того, как они не смог­ли получить важную премию «Лучший дебютант». Однако «Ден-сити» были любимчиками Стива. Поэтому следовало поговорить с ним и выяснить, отказался ли от них Пэррие или по-прежнему считает этих парней своими «золотыми мальчиками».

Трудность заключалась в том, что после церемонии вручения «Лимона» они не оставались наедине. Она видела Стива на сове­щании директоров во вторник, но в комнате присутствовало еще двенадцать человек. Оставалось надеяться, что он забыл свои пьяные признания.

Сэм оставила в кабинете «дипломат», взяла отчет о продаже альбома «Денсити» и поднялась на седьмой этаж.

Она бесшумно прошла по толстому серо-стальному ковру и открыла дверь в приемную, где обычно сидела секретарша Стива. На противоположном конце комнаты находился стол младшей секретарши. Обеих бедняжек еще не было. Стив гонял их так, что девочкам не хватало времени восстановить силы. Удивительно, что Стив не заставлял их приходить на работу одновременно с со­бой – свита должна была присутствовать при нем в любое время суток.

Дверь в святилище Стива была приоткрыта. Сэм громко по­стучала и спросила: – Стив, вы здесь?

Ответа не было, и она заглянула внутрь. Кабинет Стива зани­мал весь угол огромного здания. Здесь стояли просторные диваны, а на специальном возвышении было установлено современное ко­жаное кресло. В него садился Стив, когда собирался устроить всеобщую головомойку. Жертвам приходилось размещаться на пухлом диване, в котором тонули все, кроме самых длинноногих. Стив сидел сверху и смотрел на них, как великий инквизитор.

С другой стороны кабинета стоял письменный стол Стива – огромная стальная конструкция, сделанная специально для него молодым, подающим большие надежды дизайнером. За ним рас­полагалась личная душевая комната Стива. Сэм никогда ее не ви­дела, но этот душ был предметом зависти всех остальных руково­дящих сотрудников «Титуса».

Внезапно дверь душевой распахнулась, и на пороге появился обнаженный до пояса Стив с влажными волосами. В руке он дер­жал полотенце. Глядя на его тощее туловище, Сэм невольно вспомнила сильный, мощный торс Моргана. Странно, что Стиву хва­тило уверенности в себе предстать перед ней в одних брюках и носках. Видимо, он считал себя писаным красавцем.

– Прошу прощения за вторжение, – пробормотала она, пя­тясь к двери. – Если позже у вас будет свободное время, я хотела бы поговорить с вами о «Денсити».

– Нет-нет, не уходите. Садитесь. Сейчас я принесу кофе. – Он вышел в приемную, где стояла кофеварка.

Поскольку теперь уйти было нельзя, Сэм села на один из пух­лых диванов, взяла номер «Мьюзик уик» и стала просматривать его. Журнал был давно прочитан от корки до корки, но она хоте­ла дать Стиву время одеться.

Он вернулся с двумя кружками, поставил их на столик у дива­на и уселся рядом с Сэм, не удосужившись вернуться в душ и на­деть рубашку. Сэм чуть не заршнило. На свете было очень не­много мужчин, на обнаженные торсы которых ей хотелось бы смотреть за кофе. Точнее, был только один, но она сама лишила себя такой возможности.

– Молоко? – весело спросил Стив.

Сэм покачала головой и схватила кружку, мечтая как можно скорее убраться отсюда.

– Стив, плохие цифры, – лаконично сказала она. – Альбом не продается, и я боюсь, что положение не улучшится. Дело пах­нет провалом. Вот вам пример. Съемки видеоклипа, рекламиру­ющего их следующий сингл, задержались на двое суток, потому что эти парни по утрам страдали от перепоя и соглашались сни­маться только во второй половине дня. Эта задержка уже стоила «Титусу» несколько тысяч фунтов.

К ее удивлению, Стив вел себя так, словно ему на это напле­вать. Он глупо улыбался и смотрел на Сэм жадными темными глазками, похожими на черные смородины. Ее кольнуло пред­чувствие беды.

– Не переживайте из-за «Денсити», – небрежно бросил он. – Предоставьте это мне. Очень мило с вашей стороны, что вы при­шли сюда. Я всю неделю хотел поговорить с вами, но не знал, как это сделать. Так что все замечательно. Это судьба, – улыбнулся он.

«Не судьба, а рок», – вздрогнув, подумала Сэм.

– Я не люблю ходить вокруг да около. Вы знаете, что нрави­тесь мне. – Стив широко улыбнулся. – Я уверен, что не ошибся и что вы чувствуете то же самое.

С этими словами он обхватил Сэм рукой за шею и притянул к себе. Сэм ощутила кислый запах его дыхания, на ее лицо упали капли с мокрых волос Пэрриса. Прикосновение его обнаженной кожи потрясло Сэм, но это не помешало ей увернуться от прикосновения его влажных губ. Она вырвалась, вскочила и устави­лась на Стива, задыхаясь от гнева.

– Что вы делаете?!

Стив недаром был боссом компании, стоившей несколько миллиардов. Он мгновенно сделал выводы, понял, что Сэм ис­кренне возмущена, покраснел, как свекла, и привстал с дивана.

– Прошу прощения, – пробормотал он.

– Прощения? – переспросила Сэм, с отвращением заметив, что он прикрывает пах руками. – Какого черта?! Как вы смели наброситься на меня?!

Лицо Пэрриса стало бледнеть.

– Мне казалось, в ту ночь мы так хорошо поладили… – на­чал он.

– В ту ночь вы напились до чертиков, и мне пришлось грузить вас в лимузин! – прошипела Сэм. – Если, по-вашему, это назы­вается поладить, то вы настоящий болван!

– Послушайте, это было недоразумение, – примирительно сказал он, удивительно быстро восстановив равновесие. – Все мы делаем ошибки. Сэм, пожалуйста, примите мои извинения. Я совершенно неправильно оценил ситуацию.

Казалось, Пэррис искренне раскаивался, но Сэм была увере­на, что он делает это из страха перед обвинением в сексуальном преследовании подчиненной. Тем не менее она немного успоко­илась и попыталась осмыслить случившееся. Ее первая реакция была инстинктивной. Теперь от нее требовалась логика. Случи­лось самое худшее, и она должна была во что бы то ни стало най­ти выход. Ни в одной инструкции не было указаний, как деликат­но отшить босса и не пожалеть об этом.

– Сэм, пожалуйста, простите меня, и забудем о случившем­ся, – сказал Стив, вновь став большим боссом, который умел ка­заться величественным даже в полуодетом состоянии.

Сэм была вынуждена признаться, что присутствия духа ему не занимать.

– Вы хотите сказать, что этот маленький инцидент не окажет влияния на наши деловые отношения? – спокойно спросила она.

Стив поморщился:

– Разумеется. Мы с вами взрослые люди, и нам нужно руково­дить компанией. Здесь не место для игр.

– Я искренне надеюсь, что нет, – твердо сказала Сэм.

Она в последний раз посмотрела на Пэрриса, вновь покрас­невшего от гнева и унижения, и вышла. Подойдя к лифту, она тя­жело вздохнула и подумала, что, возможно, совершила самую ужасную ошибку в жизни.

Через час позвонил Хью.

– Сегодня в шесть утра Катрина родила девочку! – радостно объявил он.

– Ох, Хью, я так счастлива за вас обоих… Как Катрина? Труд­ные были роды?

– Если хочешь знать подробности, спросишь ее сама, – за­смеялся он. – Во всяком случае, за все время родов я ни разу не услышал, что она больше никогда не будет заниматься любовью! Девочка чудесная, весит два восемьсот пятьдесят и вылитая мать.

При мысли о маленькой копии Катрины глаза Сэм увлажни­лись.

– Я так рада! – снова сказала она. – Когда я смогу ее увидеть?

– Сегодня.вечером их выпишут. Может быть, приедешь за­втра?

– Чудесно. Тогда до завтра.

Сэм заказала цветы для Катрины и решила купить в подарок роженице ее любимые духи– «Шанель № 19». Она знала, что по­дарки следует делать новорожденной, но ей очень хотелось по­здравить Катрину, которой все это явно далось нелегко.

В тот день Сэм ушла с работы рано. Утро было тяжелое, а день выдался не легче. Погода стояла чудесная, и в половине пятого солнце было еще ярким и теплым. Сэм шла по улице, наслажда­ясь прикосновением лучей к лицу и думая о том, что произошло за день. Она вдруг поняла, что не боится Стива Пэрриса, несмот­ря на то что очень дорожит своей карьерой. Стоило подумать о Хью, Катрине и девочке, все остальное начинало казаться мелким и неважным.

Она зашла в кулинарию и купила немного козьего сыра, олив­ки в чесночном соусе, горчичный хлеб и несколько кусочков коп­ченой курицы. Потом села в такси и поехала домой. Там она сде­лала салат из курицы, сунула в духовку бутерброды с козьим сы­ром и открыла бутылку вина.

Ожидая, пока разогреются бутерброды, Сэм просмотрела пос­ледние страницы найденного в метро журнала. Они были посвя­щены женщинам, которые изменили свою жизнь. По крайней мере, так гласил заголовок. «Человеком месяца» стала преуспеваю­щая лондонская банкирша, которая бросила все и купила помес­тье во французской Дордони. И говорила, что счастлива, как ни­когда в жизни. Она была сфотографирована рядом с деревянным сараем, на фоне зарослей дымчато-голубой лаванды, с улыбаю­щимся босым карапузом на руках.

«Настоящий рай!» – с завистью подумала Сэм. Рай, ради ко­торого она тоже бросила бы работу в «Титусе».

29

Хоуп решила, что через год Милли пойдет в школу в Редлайоне. А значит, они останутся в Керри. Пути назад нет. Причина, заставившая ее принять такое решение, была проста: она полю­била Редлайон. Если ей суждено жить без Мэтта, то пусть рядом будут близкие друзья, которые ее любят. Возвращаться в Англию не имело никакого смысла.

Мэтту она этого не сказала. «Зачем? Лишние слезы», – думала Хоуп по пути в Килларни. Она вместе с детьми ехала покупать им одежду, а себе – эластичные брюки. Нужно было что-то делать с животом, который внезапно стал очень заметным.

Она еще никому не говорила о своей беременности. Даже Сэм. Нелегко признаться в том, что ты мать-одиночка с двумя детьми, ожидающая третьего. «Я могла бы читать лекции на тему „Как не следует поступать“, – думала Хоуп, когда у нее становилось лег­че на душе. Единственным (но очень слабым) утешением явля­лось то, что у них с Кристи не было настоящей связи. Слава богу, она точно знала, что отец ребенка – Мэтт. Если бы в этом были хоть какие-то сомнения, её бы хватил инфаркт.

Доктор Маккевитт направил ее к мистеру Марри, симпатич­ному и галантному гинекологу городской больницы. Наверняка в него влюблялись многие будущие матери. К Хоуп он тоже был очень добр и внимателен, но опасность влюбиться ей не грозила. От таких вещей она была застрахована.

Светло-серые глаза доктора Марри скользнули по заполнен­ной Хоуп анкете. В графе «Семейное положение» она написала «разведена», хотя официально развода^еще не было. Слава богу, он промолчал. Если бы доктор посмотрел на нее с жалостью, Хо­уп ответила бы ему стальным взглядом и заявила, что это не его дело. Но мистер Марри просто сказал, что она совершенно здо­рова, и заверил, что в их больнице отличные акушерки.

Хоуп стойко держалась до самого дня ультразвукового скани­рования. Сидя в приемной, она невольно вспомнила, как прохо­дила эту процедуру раньше. Когда Хоуп была беременна Милли, Мэтт сидел рядом и держал жену за руку, как будто ей грозило что-то ужасное.

– Хочу пройти с тобой все, – серьезно сказал он ей тогда. И Мэтт действительно прошел с ней все. Роды продолжались так долго, что действие эпидурала кончилось. Милли упорно не хотела появляться на свет и сопротивлялась, как сердитый слоне­нок, не желающий покидать теплую материнскую утробу.

По тому, как родился Тоби, тоже можно было судить о его бу­дущем характере: все прошло без сучка и задоринки. Когда Мэтт тайком пронес в палату бутылку шампанского, чтобы отпраздно­вать появление на свет сына и наследника, эпидурал еще дейст­вовал. Так что Хоуп, державшая на руках Тоби, тут же опьянела от одного-единственного запретного глотка.

Сейчас она думала о своем третьем ребенке. Том, о котором Мэтт не знал. Она поклялась себе, что этот ребенок не окажется забро­шенным. Его будут любить и баловать.

«А как же быть с его отцом? – спросил Хоуп внутренний го­лос. – Разве он не имеет права знать о своем ребенке? Не имеет права любить его так же, как ты?»

«Нет, – возразил ему другой голос. – Не имеет. Он отказался от этого права, когда ушел и не дал тебе возможности объяснить случившееся».

Хоуп знала, что когда-то ей придется все рассказать Мэтту, но хотела, чтобы это произошло как можно позже. Сейчас она про­сто не выдержала бы ссор и обвинений, которые неминуемо пос­ледовали бы за этим.

Все еще думая о Мэтте, она припарковалась на большой авто­стоянке в Килларни и проверила список покупок: брюки для бе­ременных, новый комбинезон для Тоби и туфли для Милли. Она везла Тоби в прогулочной коляске и вела за руку Милли, бодро топавшую в красных резиновых сапожках (которые она отказа­лась снять, несмотря на жару), как вдруг услышала знакомый гром­кий голос:

– Хоуп, хелло-о!

Это могла быть только Финула. Изобразив улыбку, Хоуп обер­нулась и увидела Финулу, которая вышла из салона красоты и быстро переходила улицу; ее широкие пурпурные одежды разве­вались. Судя по тому, что она двигалась, вытянув руки перед со­бой, как будто оказалась в темноте; ей только что сделали мани­кюр. Конечно, ногти Финулы были выкрашены в кроваво-крас­ный цвет, а запах лака мог бы свалить с ног и лошадь.

– Как вы поживали все это время? – озабоченно спросила Финула. – Мы с Сиараном очень беспокоились о вас.

Услышав эти сочувственные слова, Хоуп скрипнула зубами. Впрочем, она и так знала, что местные жители ее жалеют. Мисс Мэрфи, которая ухаживала за церковными цветами, накануне крепко обняла ее и назвала «бедной девочкой».

Хоуп была не в том настроении, чтобы выслушивать изъявле­ния сочувствия. Однако справиться с добрейшей мисс Мэрфи было намного легче, чем с Финулой Хедли-Райан, которая, без сомнения, ждала конца их брака с того самого момента, когда Мэтт приехал в Редлайон.

– Прекрасно, – выдавила Хоуп, ослепительно улыбнувшись Финуле.

– Вы очень храбрая, – сказала Финула, скорбно покачав го­ловой. – Я не знаю, что произошло, и не хочу знать… – быстро добавила она.

«Черта с два!» – подумала Хоуп.

– Но, – продолжила Финула, – если бы Мэтт попался мне в руки, я бы убила его за то, что он бросил вас одну. Его следовало бы пристукнуть лопатой! Во всех семьях бывают ссоры, но это еще не повод для ухода.

У Хоуп отвисла челюсть. Такого от самой преданной поклон­ницы Мэтта она не ожидала.

– Послушайте, – мягко сказала Финула, – у вас есть время выпить чашечку кофе? Только вам придется достать кошелек из моей сумочки и расплатиться. Я боюсь смазать лак.

Не успела Хоуп опомниться, как они очутились за столиком кафе. Перед ней и Финулой стояли чашечки капуччино, а перед детьми – мороженое. Милли тут же измазала мороженым все во­круг, но Хоуп не обратила на это внимания.

– Можете ничего не рассказывать, – не отставала Финула. – Скажите только, как вы справляетесь. Знаете, мы с Сиараном не сказочные богачи, но живем довольно обеспеченно, так что если вам что-нибудь нужно… Я хотела заехать к вам на неделе и спро­сить, не хотите ли вы, чтобы я как-нибудь забрала к себе детей, но не была уверена, что вы меня не прогоните.

Хоуп невольно улыбнулась.

– Я думала, что в этой истории вы примете сторону Мэтта, – призналась она.

– Я обожаю Мэтта, – с придыханием заявила собеседница, на мгновение став прежней Финулой, – но у него артистическая натура, а такие люди часто не ощущают реальности. Нам, жен­щинам, в трудные времена нужно держаться вместе.

Хоуп была тронута.

– Все в порядке, – заверила она Финулу. – Мы не на мели. Босс Мэтта в Бате пока не вышел на работу, и Мэтт все еще руко­водит агентством. Я три раза в неделю работаю в экскурсионном бюро, а если понадобится, смогу работать там на полную ставку. Честно говоря, положение вещей там катастрофическое.

– И не говорите! – с чувством воскликнула Финула. – Я го­дами уговаривала их внести в веб-сайт упоминание о Центре творчества, но с таким же успехом можно было разговаривать со стеной. Они даже не включили Центр в свои туристические мар­шруты!

– Там можно улучшить многое, – дипломатично согласилась Хоуп, не желая критиковать своего шефа, нервного мужчину по имени Ронан, который покрывался холодным потом при виде шеренги туристов, приближавшейся к его крошечному офису. После того как Хоуп стала его помощницей, Ронан начал переда­вать ей все больше своих обязанностей.

– Ведь дело в романе Мэтта, верно? – внезапно спросила Фи-нула. – Я не сомневаюсь, что он уехал из-за этого. Сиаран гово­рил мне, что у Мэтта проблемы и что роман продвигается плохо. Мужчины очень чувствительны, и, когда работа не идет, это их убивает. От этого страдает их самолюбие.

«Но не так, как от интрижек их жен», – мрачно подумала Хо­уп. И все же слова Финулы ее удивили.

– Так Сиаран думает, что роман у Мэтта не получается? – спросила она.

Финула только кивнула:

– Он говорил, что Мэтт что-то часами набирает на компьюте­ре, а потом все стирает. Именно так вышло с одним из друзей Си-арана. Тот тоже был уверен, что роман у него в голове, но не су­мел написать ни строчки, и это его надломило.

Хоуп молчала. Она этого не знала. Внезапно поведение Мэтта предстало перед ней в ином свете. Неужели у него ничего не по­лучалось? Мэтт терпеть не мог говорить о романе, и она, дура, ду­мала, что муж просто поглощен творческим процессом. Он му­чился, а она ничего не замечала! Осуждала мужа за то, что он не понимает ее проблем, а сама?..

– Так я права? – Глаза Финулы блестели от любопытства. Хоуп невольно улыбнулась. Финула есть Финула. Слон в по­судной лавке…

– Не знаю, Финула, – сказала она. – Спасибо за кофе… и за предложение помочь. Спасибо, но пока не нужно. Впрочем, мо­жет быть, я как-нибудь попрошу вас взять на себя обязанности бэби-ситтер.

Собеседница просияла:

– Да здравствует женская солидарность!

Мэтт, как всегда, позвонил ровно в шесть вечера. Он звонил каждый день. Слыша его голос, Хоуп здоровалась и тут же переда­вала трубку Милли. Однако на этот раз Мэтт попросил ее задер­жаться.

– Я бы хотел, чтобы дети прилетели ко мне, – сказал он. – Я давно их не видел.

– Они не могут лететь одни, – резко ответила Хоуп. – Я не суну их в самолет с табличкой: «Пожалуйста, присмотрите за ре­бенком» на шее.

– Я прилечу и заберу их на неделю. Уверен, твой адвокат ска­жет, что это вполне законно, – с досадой добавил Мэтт.

– У меня пока нет адвоката, – тихо ответила Хоуп.

– Будем надеяться, что он тебе и не понадобится.

Много раз Хоуп была готова все рассказать Мэри-Кейт, Дель­фине и Вирджинии. Подруги были добры к ней, постоянно за­глядывали, по очереди сидели с детьми, чтобы остальные могли куда-нибудь сводить Хоуп, приезжали в пятницу вечером, когда ей было особенно одиноко, привозили видеокассеты, еду и до­машнее вино из магазина народных промыслов. Хоуп приходи­лось делать вид, что она пьет, а самой тайком выливать содержимое бокала в цветочный горшок. Она боялась, что ее бедный инжир никогда не оправится от такого потрясения, но иначе подруги пришли бы к неизбежным выводам.

Единственной хорошей новостью было то, что Дельфина с Юджином наконец назначили день свадьбы. Они должны были пожениться через две недели.

– Мы слишком долго были помолвлены, так что нужно по­спешить, – улыбнулась Дельфина.

– Полине придется проглотить это! – радостно сказала Мэ­ри-Кейт.

Чтобы сократить расходы, свадебное платье Дельфина решила сшить сама с помощью Вирджинии; участие Мэри-Кейт ограни­чивалось выбором фасона.

– Я чувствую, что из-за вас буду выходить замуж в сером сар­жевом переднике и более-менее целых черных туфлях, – однаж­ды вечером сказала Дельфина, когда четыре женщины собрались на кухне Хоуп и начали просматривать журналы мод.

– Нет, – засмеялась Вирджиния, – в темно-сером шерстя­ном платье и ботинках со шнурками!

– Темно-серый – мой цвет, – притворилась обиженной Мэ­ри-Кейт, заставив расхохотаться остальных. – Ладно, хватит бол­тать. Давайте составим список гостей. Дельфина, будем рассчи­тывать, что твоя мать придет на свадьбу?

– Да, – решительно ответила та. – Я сама вручу ей приглаше­ние, а если она не захочет прийти, это ее дело. .

– Сэм гордилась бы тобой, – с улыбкой сказала Хоуп.

– Кстати, как она поживает? – спросила Вирджиния.

– Неплохо. Собирается лететь на конференцию в Америку.

Но… она немного расстроена. Помните, она рассказывала про Моргана? Соседа, который ей понравился? Так вот, она застала его с другой женщиной.

– Крыса! – злобно бросила Дельфина.

– Причем с молодой женщиной, что только подлило масла в огонь, – вздохнула Хоуп. – А Сэм исполнилось сорок, и она очень болезненно переживает это. Думаю, ее уверенность в себе поко­лебалась.

– Пригласи ее на свадьбу! – попросила Дельфина. – Мы бы­стро поднимем ей настроение.

– Она все равно собиралась скоро прилететь, так что наверня­ка с радостью согласится. Но не слишком ли много гостей полу­чится?

Мэри-Кейт оторвалась от своего перечня и улыбнулась:

– Чем больше, тем лучше!

Они поговорили о преимуществах атласа перед шелком-сыр­цом, прикинули, где лучше устроить банкет, и закончили обсуж­дением работы Хоуп в экскурсионном бюро.

– Почему бы вам не сменить Ронана на посту заведующего? – спросила Мэри-Кейт, закончив заполнять список. – Он все рав-нр собирается отсюда уезжать, а вы просто созданы для этой ра­боты. Вы прожили здесь недолго, у вас свежий взгляд, вы видите, как можно улучшить работу, и любите Редлайон.

Хоуп была тронута.

– Знаете, вы правы. Я действительно люблю этот городок. Но сумею ли я стать хорошим управляющим?

– Уж хуже Ронана не будешь, – брякнула Дельфина и тут же спохватилась: – Я не хотела сказать ничего плохого…

Хоуп задумалась.

– Вообще-то мне нравится работать там. Я выхожу из себя, когда вижу, как мало делает Ронан. Бизнес идет неплохо только благодаря тому, что Редлайон очень красив и стоит на самом шоссе. Но если бы мы постарались, то могли бы привлечь толпы туристов. Кстати, Финула права. Она сказала, что Центр творче­ства является важной местной достопримечательностью. Можно создать поселку хорошую рекламу, перечислив известных худож­ников, поэтов и писателей, которые тут работали.

– Вроде дядюшки Гароида, который вечно чесался и шмыгал носом, – с невозмутимым видом вставила Мэри-Кейт.

Хоуп засмеялась.

– Я имела в виду не Гароида. Тем более что ни разу не видела его стихов.

– Отличная мысль, Хоуп! – с жаром воскликнула Вирджи­ния. – Художники действительно могли бы привлечь туристов.

Между прочим, в здешних местах родился один художник, у ко­торого были выставки чуть ли не во всех странах мира. Одна его картина есть у Кевина Бартона. Но это не портрет Урсулы, – кри­во усмехнулась она.

Все слышали печальную историю о комнате, где все осталось так же, как при жизни Урсулы, и о ее портрете, который смотрел со стены и отваживал всех, кто посмел вторгнуться в дом, став­ший ее склепом.

– Что ж, по крайней мере, Сэм может бороться за своего из­бранника с живой женщиной, – грустно сказала Вирджиния Хо­уп. – А я борюсь с мертвой.

– Как поживает Кевин? – осторожно спросила ее Мэри-Кейт.

– Он часто звонит мне, предлагает сыграть в гольф, – сказала Вирджиния. – Я отказываюсь, но тогда он начинает приглашать меня съездить пообедать. А я больше не могу слышать заезжен­ную пластинку: «Урсула сказала то, Урсула сделала это…» Разве я так же часто говорю о Билле?

– Нет, – хором ответили все.

– Слава богу, – с облегчением промолвила Вирджиния. – Это то же самое, что соперничать со святой. Что бы я ни сделала, я никогда не сравнюсь с Урсулой. И, честно говоря, не хочу это­го… Простите, кажется, я наговорила лишнего.

– Нет, – угрюмо буркнула Дельфина. – Просто вашему Ке­вину нужно проверить мозги.

– Тут таких много, – усмехнулась Вирджиния. – По-моему, нам пора пригласить в поселок психиатра.

– Чур, я первая на прием! – выпалила Хоуп.

– Слушай, у тебя все в порядке? – с тревогой спросила Дель­фина.

– Да, конечно, – еле слышно ответила Хоуп. Разве можно было признаться, что через несколько месяцев ей рожать, а она понятия не имеет, как будет растить в одиночку троих детей? Хо­уп не спала ночами, пытаясь решить свои финансовые проблемы и вычислить, сколько денег получат они с Мэттом, если продадут дом в Бате. Что решит суд? Сможет ли она остаться в коттедже «Кроншнеп»? Перечень забот казался ей бесконечным.

30

– Тебе понравится Лас-Вегас, вот увидишь, – вздохнула Карен Сторин, глядя на унылый дождь за окном. – Это безумное место, но о нем столько говорят… После британской погоды на­стоящая жара будет божьим благословением.

Сэм пожала плечами:

– Ну, если в тамошних отелях есть хорошие кондиционеры, тогда все в порядке.

В отличие от Карен, она уже бывала на конференциях ведущих звукозаписывающих компаний мира. Судя по ее опыту, когда че­тыре сотни руководящих сотрудников собирались на изнури­тельную пятидневную конференцию, никто из них не покидал отеля. Заседания начинались в восемь утра, продолжались до обеда, а потом в дело вступали исполнители, до поздней ночи де­монстрировавшие свои новые альбомы, так что времени на озна­комление с городом практически не оставалось. С таким же успе­хом конференция могла проходить на Марсе. Когда Сэм три года назад была в Цюрихе, она видела этот знаменитый город только из окна спальни и из огромного автобуса, который вез ее в аэро­порт. Там Сэм купила несколько швейцарских шоколадок, дабы доказать себе самой, что она действительно была в Цюрихе.

К счастью, вечером дождь прекратился. За месяц, прошедший после ссоры с Морганом, Сэм .Яривыкла ходить другой дорогой, минуя ворота его дома. Она огибала угол, проскальзывала мимо большой вишни, корни которой медленно, но верно пробивали асфальт, и через минуту оказывалась у себя. Даже если бы Мор­ган заметил, что она идет по дорожке, он не успел бы выскочить и перехватить ее. А если бы он позвонил в дверь, Сэм ему не от­крыла бы.

И все же ей хотелось, чтобы Морган выскочил и перехватил ее. Тогда она могла бы извиниться за все, что наговорила ему, а глав­ное – услышать его оправдания. Сэм много раз представляла се­бе эту картину. Главным образом по ночам, когда лежала без сна и слышала шум проезжавших мимо машин. В этих мечтах она была гордой, печальной и заставляла Моргана просить проще­ния.

А потом прощала его…

Впрочем, сейчас это не имело никакого значения. Сэм отпер­ла дверь, погладила котят, которые бросились ей навстречу, на­жала на кнопку автоответчика. Сообщение было только одно, и она снова почувствовала себя никому не нужной.

Катрина звонила десять минут назад.

– Сэм, надеюсь, ты скоро придешь со своей дурацкой работы. Даже повелители вселенной иногда делают перерывы. Я хочу пригласить вас с Морганом на обед в следующую субботу. Реши­ла собрать всех», чтобы отметить рождение Эмбер. С ней посидит моя мать – единственный человек, которому я доверяю. Честно говоря, Эмбер ведет себя с ней лучше, чем со мной. Позвони мне. Счастливо.

Сообразив, что в следующую субботу будет в Лас-Вегасе, Сэм обрадовалась. Катрина неминуемо спросила бы о Моргане, а у нее не хватило бы духу сказать, что все кончено. Если было чему кончаться.

На следующий день Сэм позвонила Катрине с работы и оста­вила сообщение, что не сможет прийти. Но подруга не успокои­лась. В десять вечера, когда Сэм собиралась смотреть докумен­тальный фильм о следопытах, телефон зазвонил снова.

– Ну, наконец-то! – воскликнула Катрина. – Что, опять про­торчала на работе?

– Нет, – солгала Сэм. – Я была на презентации альбома и только что приехала. Не хотела звонить тебе так поздно.

Они немного поболтали. В основном Катрина рассказывала о том, как малышка Эмбер изменила ее жизнь.

– Она меня просто измучила. Просыпается каждые два часа, и все равно я ее обожаю. Представь, Хью решил стать современ­ным мужчиной и покорно меняет ей пеленки. Но он тоже устает, потому что просыпается от ее плача, а потом не может уснуть… Ладно, расскажи, что там у тебя в следующую субботу.

– Извини, не смогу к тебе приехать. Улетаю на международ­ную конференцию в Штаты.

– И где она будет?

– В Лас-Вегасе.

– Как интересно! – ахнула Катрина.

– Ничего особенного, – возразила Сэм. – Боюсь, придется работать с утра до ночи. Чтобы развлечься, пришлось бы остаться там на несколько дней и устроить себе каникулы.

– Ты так и сделаешь?

– Нет. Тут слишком много работы.

– А кто будет присматривать за котятами?

Сэм замешкалась с ответом. Она помнила, как на дне рожде­ния Морган при всех пообещал заботиться о них в отсутствие хо­зяйки.

– Э-э… Попрошу Джей, – наконец сказала она.

– Понятно… – Катрина сделала паузу, а затем безыскусно (слишком безыскусно, как показалось Сэм) спросила: – А как дела у Моргана?

Теперь паузу сделала уже Сэм. Лгать не имело смысла.

– Не знаю, – чистосердечно .ответила она. – Видишь ли, мы поссорились, и с тех пор я его не видела.

– Я так и подумала, – призналась Катрина. – Мы с Хью во­зили Эмбер гулять и встретили его на Кинге-роуд. Когда я спро­сила Моргана о тебе, он сказал, что вы не виделись несколько не­дель. Не требовалось быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что вы поссорились.

Сэм прикусила указательный палец.

– Он больше ничего не сказал?

– Нет. Только подержал на руках Эмбер и сказал, что она чу­десный ребенок. Как будто мы сами этого не знали… Кстати, он был со своей падчерицей. Она красивая и сознает это. И очень кокет­ливая. Произвела впечатление даже на Хью, а ты знаешь, что он не любитель двадцатилетних девчонок. Ну, во всяком случае, я наде­юсь на это! – засмеялась Катрина. – Хотя, поскольку я все еще похожа на кита, ничего удивительного, что он посматривает на стройных маленьких брюнеток. Я все жду, что каким-то чудом похудею, но этого еще не произошло.

– Ты что-то путаешь, – возразила сбитая с толку Сэм. – Она не может быть его падчерицей? Той лет четырнадцать-пятнад­цать. Я никогда ее не видела, но она еще подросток. Лет пятнадцать максимум.

– Это точно его падчерица, – стояла на своем Катрина. – Ее зовут Мэгги. Судя по всему, папина дочка. Она держала Моргана под руку и с гордостью рассказывала, какой он сделал ей пода­рок – просто так, чтобы порадовать. Я тут же вспомнила свою сестру, которая в десять лет хотела выйти замуж за нашего папу. В десять лет это нормально, но в двадцать с лишним – немного чересчур. Такие дети – сущее наказание… Странно, что ты ее не видела. Она живет в Лондоне и учится в колледже, но часто при­езжает к Моргану.

Сэм закусила губу. Последний кусочек головоломки встал на место.

– Вообще-то я ее видела. Только не знала, кто она.

Положив трубку, Сэм тут же села писать письмо. Что-то пут­ное получилось только с четвертой попытки. Но когда Сэм пере­читала написанное, собственные объяснения показались ей глу­пыми и пошлыми. Она порвала письмо и составила короткую за­писку. Морган и сам поймет, что она хотела увидеть его задолго до того, как узнала правду.

«Морган, я прошу прощения за все. Я ошиблась и очень жалею об этом. Пожалуйста, простите меня за те ужасные вещи, которые я наговорила. Я оченъ скучаю по нашей дружбе. Пожалуйста, позво­ните мне. Сэм».

Утром она хотела бросить письмо в почтовый ящик Моргана, но увидела свободное такси и выбежала на улицу. Ничего страш­ного не случится, если она сделает это вечером.

Огромный двухсторонний щит «Продается» сообщал всем и каждому, что этим домом занимаются агенты по торговле недви­жимостью Джефферсон, Пауэр и Доуден. Когда вечером Сэм вы­шла из такси, она застыла как вкопанная.

– Интересно, что он с ним сделал, – раздался голос соседки, пожилой дамы, совершавшей ежевечернюю прогулку с двумя йоркширскими терьерами. Она остановилась рядом с Сэм, за­думчиво рассматривая дом Моргана. – Строители работали тут несколько месяцев, так что внутри должно быть красиво, – про­должила старушка. – Надеюсь, что его купит приличный чело­век. С тех пор как дом семьдесят семь купила эта нахальная рок-звезда, в квартале житья не стало. Моя подруга из семьдесят шес­того дома говорила, что там каждую ночь устраивают оргии и занимаются сексом прямо в саду. Мерзость какая! Она видела их в бинокль.

У Сэм даже не хватило сил улыбнуться этой простодушной реплике. Попрощавшись со старушкой и сопевшими терьерами, она подошла к двери Моргана и сунула конверт в щель ящика.

Сэм так и не узнала, что дом был уже пуст. На следующий день агент по торговле недвижимостью собрал почту и сунул ее в ящик стола, дабы у первого потенциального покупателя не сложилось впечатление, что в доме не убрано. Он собирался потом забрать почту и переслать ее Моргану, но забыл это сделать. Пятый вари­ант письма Сэм так и остался лежать между рекламой средства для мытья окон и извещением банка.

31

Выглянув из окна машины, Николь увидела маленькую ста­рушку, которая бодро прошла мимо с сумкой на колесиках. Авто­мобиль застрял в пробке и за последние десять минут продвинул­ся на три метра.

– Это просто смешно, – проворчала она. – Нужно было ехать на метро. Глупо тратить целый час на поездку, которая могла бы занять всего двадцать минут.

Олли, новый пресс-менеджер «Эл-Джи-Би-Кей», посмотрела на нее с укоризной.

– Артисты не ездят на метро, – сказала она. – Вы же не уви­дите там Селин Дион, правда?

– Увижу, если она будет торопиться, – нетерпеливо буркнула Николь.

Они ехала сниматься для журнала «Тинэйджер». Точнее, для обложки, как с трепетом говорила Олли. Интервью с портретом на обложке всегда означало удачу, а в музыкальном бизнесе об­ложку «Тинэйджера» можно было сравнить только с аудиенцией у папы римского. Единственным недостатком всего этого (во всяком случае, по мнению Николь) была необходимость провес­ти целый день с ребятами из «Тинэйджера», задающими идиотские вопросы о ее любимом цвете, о том, волнуется ли она перед выходом сингла, который должен состояться через две недели, кого она любит больше всех на свете и с кем из знаменитостей она «за ручку и на „ты“. Во всяком случае, именно такие вопросы задавали звезде, фотография которой появилась на обложке пре­дыдущего номера „Тинэйджера“. Так что ничего хорошего она не ждала.

Если говорить честно, то Николь нервничала. После передачи по радио песни «Милый, неужели ты не видишь, что нужен мне?» ее карьера круто пошла вверх. Сингл должны были выпустить в продажу через полмесяца, и все надеялись, что Николь попадет в первую пятерку хитов. Годилась и десятка, но эффект попадания в пятерку был бы намного больще. Если в турне «Юные звезды» участвовало множество людей, то сейчас она была одна. От новой звезды ждали, что она имеет собственное мнение обо всем на свете и ведет фантастический образ жизни, а не мечтает поскорее вернуться домой, посмотреть «мыльную оперу» и съесть бобы с гренками.

Машина затормозила у фотостудии, и все вышли; а у Николь зазвонил мобильник.

– Привет, – тихо сказала она, увидев номер Дариуса.

– Как дела? – спросил он.

– Только что приехали, – ответила Николь. – Попали в проб­ку и проторчали там уйму времени.

Дариус засмеялся.

– Звезды пешком не ходят. Слушай, у меня две хорошие но­вости. Первая: я говорил с девушкой из агентства по торговле не­движимостью, и она сказала, что есть еще одна квартира в ком­плексе, который тебе понравился. Балкон там меньше, но зато две спальни. Если ты все еще хочешь, чтобы Шарон жила с то­бой, это как раз то, что нужно.

– Замечательно! – радостно воскликнула Николь. – Когда можно будет посмотреть?

– Сегодня в шесть. Я заеду за тобой в студию. А вторая хоро­шая новость – то, что Сэм Смит к уик-энду вернется из Штатов. Ее секретарша записала тебя на ленч во вторник.

– Спасибо за то, что пробил это, – улыбнулась Николь. – У меня к Сэм большая просьба.

Она послала Дариусу воздушный поцелуй и вошла в студию, решив показать, что она настоящий профессионал. И это ей уда­валось, пока журналистка не задала вопрос про ее любимый цвет. Николь невольно вздрогнула, и журналистка, которая была нена­много старше ее, улыбнулась.

– Прошу прощения, – сказала она. – Этот вопрос мы задаем всем. О чем спрашивать человека, коэффициент умственного развития которого не выше комнатной температуры? О теории относительности Эйнштейна? Николь от души рассмеялась.

– Я бы с удовольствием не отвечала на вопрос о цвете, но Эйнштейн тоже не по моей части.

– Ничего нельзя сказать заранее, – улыбнулась журналист­ка. – Давайте я задам вам более интеллектуальные вопросы. Что для вас значит быть рок-звездой?

Подумав о том, какие огромные изменения произошли в ее жиз­ни и о стрессах, связанных с новой работой, Николь усмехнулась.

– В этом есть свои преимущества, – сказала она.

После жаркого Лас-Вегаса лондонская прохлада казалась уди­вительно приятной. Выйдя из экспресса «Хитроу—Паддингтон», Сэм сделала глубокий вдох и подумала, что в гостях хорошо, а до­ма лучше. Жалела она лишь о том, что так и не успела загореть.

По дороге Сэм заехала к Джей и забрала котят, а оказавшись дома, поняла, что нужно сходить за продуктами. Она отдала им последнюю жестянку кошачьих консервов, а в холодильнике не оставалось ничего, кроме банки сгущенного молока.

Сэм снова натянула джинсовую куртку и отправилась в мага­зин. Проходя мимо любимого ресторанчика «Гринвич Эмпориум», она вспомнила, как часто они с Морганом обедали там. В «Грин­виче» кормили здоровой пищей, «если не считать огромных гра­финов вина», как всегда шутил Морган. Владельцы ресторана Джордж и Фелисити были вечно заняты и не разменивались на мелочи. Это было проявлением не жадности, а здравого смысла: посетители «Гринвич Эмпориум» одним бокалом вина не огра­ничивались. «Тем самым сводя на нет все преимущества органи­ческих продуктов», – как вежливо говорил Морган Фелисити, которая отчаянно краснела, смущенно поправляла волосы и бе­жала к другому посетителю.

– Вы ходите сюда только потому, что Фелисити в вас влюбле­на, – однажды полушутя сказала Сэм.

– Если бы вы научились готовить, нам вообще не нужно было бы ходить сюда, – сердито ответил он. – Вы задолжали мне це­лых четыре обеда, которые я приготовил для вас самостоятельно!

– Точнее, сожгли самостоятельно.

– На языке поваров это называется «хорошо прожаренным блюдом», – серьезно поправил Морган.

– Ну, к овощам это не относится.

– Относится.

Сэм грустно заглянула в освещенный свечами зал «Гринвича» и подумала о множестве проведенных там счастливых вечеров. Опять Морган. Она была уверена, что никогда не забудет его.

– Сэм! – окликнул ее Джордж и помахал рукой. – Как дела?

– Хорошо, спасибо. Вот только что вернулась из Америки.

– Что-то вас с Морганом давно не видно. Фелисити думает, что вам разонравились ее цыплята и. баклажаны, но я сказал ей, что это чушь. Просто вы заняты.

– Очень, – согласилась Сэм и сменила т»ему: – А как у вас? Ресторан полон?

Джордж поморщился.

– И да, и нет, – сказал он. – По пятницам и субботам яблоку упасть негде, а в остальное время не густо…

– Очень жаль, – искренне сказала Сэм. – Надеюсь, вы не по­думываете о закрытии? Это было бы для нас ужасной потерей.

Джордж пожал плечами:

– Думаю, до этого не дойдет, но дела идут неважно. Мы сво­дим концы с концами только благодаря знаменитому чатни Фе­лисити. Одна ее подруга, у которой магазин в Ричмонде, покупа­ет его у нас оптом.

Бледные цыплячьи грудки, купленные ею на обед, выглядели не слишком аппетитно. Внезапно она ощутила тоску по сочным жареным цыплятам Фелисити с пастернаком, морковным пюре, сдобренным мускатным орехом, и маленькими, поджаренными до хруста картофелинами с морской солью. А баклажаны, приго­товленные по специальному рецепту и тающие во рту… При мыс­ли о них у Сэм текли слюнки. Ее собственные попытки готовить цыплят никогда не давали такого результата. Почему бы Джорд­жу и Фелисити не готовить эти блюда навынос в те дни, когда ресторан пустует? Вкуснейшие порционные блюда для прожива­ющих в этом густонаселенном районе людей, многие из которых не имеют ни времени, ни желания готовить их. Сэм знала десят­ки тех, кто с удовольствием приходил бы домой и брал на себя только один труд: сунуть приготовленное Фелисити блюдо в мик­роволновую печь.

Сэм решила, что непременно скажет об этом Джорджу и Фе­лисити. Даже если они не прислушаются к ее совету, она не оби­дится, правда? Это могло бы дать им новую цель… И тут Сэм осе­нило. А почему бы и ей самой не поставить перед собой новую цель? Почему бы не давать деловые советы таким людям, как Джордж и Фелисити? Почему бы ей не уйти из «Титуса» и не ос­новать агентство, которое будет консультировать фирмы, пере­живающие трудности? Бороться с трудностями – ее конек. Сэм знала: если проблема кажется неразрешимой, нужно смотреть на нее под разными углами зрения, пока ответ не найдется. Она обо­жала решать проблемы, накопила в этом немалый опыт и не могла бы найти для себя лучшей работы. Ничего особенного от нее не требовалось. Точнее, только одно: набраться смелости в оди­ночку открыть собственное дело.

Сэм невольно улыбнулась. Она была одна почти всю свою жизнь. Для нее это будет только естественно.

32

Мэтт ненавидел свою квартиру. В объявлении было написано: «Полностью меблированная современная квартира с одной спаль­ней, можно на короткий срок». Она действительно была полнос­тью меблирована… но человеком, который явно питал пристрас­тие к стилю семидесятых годов. Спальня была абсолютно крас­ной, одна стена гостиной-столовой оклеена обоями с узором, от которого встали бы дыбом волосы даже у самого терпимого чело­века. А счесть удобной громоздкую прямоугольную кожаную ме­бель было совершенно невозможно.

Агент по найму, считавший, что квартира является образцом современного дизайна, сказал, что она принадлежала компью­терному гению, и напомнил, что стиль начала семидесятых снова в моде. Но этому агенту было от силы двадцать четыре, и он про­сто не мог помнить, как выглядели жилища того времени.

– Ладно, беру, – грустно сказал Мэтт, поскольку остальные квартиры нравились ему еще меньше.

Единственным плюсом апартаментов компьютерного гения был огромный письменный стол, где Мэтт проводил большинст­во вечеров. Он писал. Но не роман века. Просто работал для соб­ственного удовольствия.

Все началось с забавных посланий по электронной почте, ко­торые он отправлял бы Хоуп, если бы они продолжали общаться. Обычных посланий, в которых он описывал, как у него прошел день. Конечно, Мэтт прекрасно понимал, что если бы он делал это с самого начала, то вовремя сообразил бы, что Хоуп влюби­лась в грязного ублюдка из отеля, и положил этому конец еще до того, как пресловутый ублюдок разрушил его брак. Но он гнал от себя эту мысль. Думать о Хоуп было слишком больно.

И все же Мэтт думал о ней постоянно, испытывая печаль и чувство вины. Если бы он смог рассказать Хоуп о нравственных мучениях, которые ему довелось испытать в Редлайоне, о депрес­сии, в которую он впал, когда понял, что совершил чудовищную ошибку и потерпел неудачу… Если бы он смог поделиться с ней, то, наверное, не сбежал бы в Бат. А это было настоящим бегст­вом. Он впал в отчаяние и, предчувствуя провал, удрал, как ма­ленький ребенок удирает от опасности.

Ему понадобилось несколько недель, чтобы прийти в себя и разобраться, что к чему. Неудача с романом была его кошмаром, но вскоре Мэтт сделал открытие: если обернуться к своему кош­мару лицом, его можно приручить. Мэтту пришлось нелегко, но он сделал это. Гордый, надменный Мэтт Паркер исчез, а на его месте появился поумневший человек; надменность сменилась печальным пониманием своих истинных способностей. Он был мужем, отцом и рекламщиком, а не обладателем премии Букера. Причем рекламщиком он был хорошим. Сердечный приступ у Адама Джадда оказался более серьезным, чем думали, и ему было приказано восстанавливать силы в течение нескольких месяцев. Это дало Мэтту возможность заняться тем, что у него хорошо по­лучалось.

А по вечерам помогала работа над электронным дневником. Это был его способ расслабляться: шутливо рассказывать Хоуп о том, как люди из компании по производству пива приехали на ленч с Дэном («мы вырвались всего на час, нам еще предстоит несколько совещаний»), а вернулись четыре часа спустя вдребез­ги пьяные и требовавшие, чтобы их отвезли в стриптиз-клуб.

«Хоуп бы посмеялась над этим», – думал Мэтт. Но он ничего ей не отправлял: Хоуп не было до него дела. Поэтому он писал свой дневник для воображаемого читателя.

Перечитывание «романа века» не вызывало у него никаких чувств, кроме досады. Теперь он понимал, что о человеческом несчастье нельзя писать унылыми, манерными, нарочито усложненными фразами.

Настала пора посмотреть правде в лицо. Он никогда не станет писателем, никогда не получит премию Букера. Но можно полу­чить множество премий в области рекламы и стать здесь лучшим в мире. А если бы существовал спрос на скандальные, пасквиль­ные, фарсовые романы о жизни рекламных агентств, тут он тоже был бы на коне.

Мэтт выключил «ноутбук» и включил телевизор, чтобы по­смотреть спортивные новости… Кстати говоря, его шансы стать лучшим рекламщиком мира сильно уменьшатся, когда Адам Джадд вернется на работу и вновь примет бразды правления. А что тогда будет делать он, Мэтт?

На следующее утро он взбежал по ступенькам к двери агент­ства, чувствуя себя бодрым, здоровым и готовым завоевать мир. Его ждали два важных совещания и ленч с перспективным кли­ентом в одном из лучших ресторанов города. Если бы этот клиент подписал договор, все сотрудники агентства могли бы до конца жизни ездить на спортивных «Мерседесах».

– Доброе утро, Мэтт, – выдохнула Селеста, одна из студен­ток-практиканток, вошедшая в вестибюль одновременно с ним.

Мэтт вспомнил, как накануне его дразнил Дэн:

– Она влюблена в тебя по уши. От нее только и слышно: «Мэтт сказал то» и «Мэтт сделал это».

– Прекрати, – нахмурился Мэтт. – Ты просто не можешь пе­режить, что вчера вечером я выиграл у тебя в сквош.

– Правда глаза колет, – парировал Дэн. – Скажи лучше, как ты умудряешься заставлять всех женщин спускать в трусики? С помо­щью смазливой смуглой физиономии или размером жалованья?

Мэтт невольно усмехнулся. Дэн норовил улыбнуться каждой симпатичной девушке и не понимал, что его друг не испытывает интереса ни к Селесте, ни даже к юной и очаровательной няньке Бетси.

– Доброе утро, Селеста, – ответил Мэтт, пытаясь придержи­ваться делового тона. Зачем грубить девушке, если достаточно показать, что она для него всего лишь младший коллега и ничего больше?

Он нажал на кнопку вызова лифта, но Селеста тут же оказалась рядом, хотя ей пришлось бежать, чтобы успеть за длинноногим боссом. Она непременно хотела рассказать красивому мистеру Паркеру, над чем работает.

– Мы с Рики делаем рекламу клуба здоровья и к вечеру закон­чим, – сказала она, изо всех сил хлопая длинными ресницами. Он выглядел усталым и измученным, на смуглом подбородке про­бивалась щетина, хотя утро только начиналось. В мужчинах, ко­торым нужно бриться дважды в день, было что-то ужасно сексу­альное.

– Замечательно. Покажешь Дэну, ладно? – рассеянно сказал Мэтт, нажимая на кнопку третьего этажа. – Сегодня у меня пол­но дел.

У Селесты поникли плечи. Все бесполезно! Она надела свои лучшие кожаные джинсы, специально встала рано, надеясь столк­нуться с мистером Паркером, который всегда приходит первым, и что это ей дало? Ничего.

Он просто помешан на работе – как все мужчины, черт бы их побрал…

Джесмин Джадд явилась, как только Мэтт закончил второе со­вещание. Он распустил галстук, расстегнул верхнюю пуговицу угольно-черной рубашки – и тут увидел ее. Жена босса была затя­нута в кожу, простроченную «молниями», что делало ее удивитель­но похожей на крольчиху Джессику из знаменитого мультфильма.

– Привет, Мэтт, – со слезами в голосе сказала она.

– Джесмин! Вот это сюрприз! – воскликнул Мэтт, чертых­нувшись про себя. Джесмин приезжала в агентство только по просьбе Адама, желавшего знать, «как идут дела». Хотя Джадд обещал своему кардиологу, что не будет ни приходить, ни звонить в агентство, но он слегка плутовал, посылая туда жену. Сейчас она стояла на пороге кабинета Джадда, временно занятого Мэттом, и выглядела так, словно собиралась залить слезами весь офис.

– Ох, Мэтт… – всхлипнула она, бросаясь в его объятия. Поверх ее плеча Мэтт увидел Дэна, поднявшего большой палец. Этот жест означал: «Поздравляю!» Мэтт ответил ему хму­рым взглядом. Поздравлять его было не с чем. Белокурые краса­вицы ростом под метр восемьдесят были не в его вкусе.

– Садись, Джесмин, – сказал Мэтт, подумав, что Хоуп всегда умела утешать людей лучше, чем он. Эмоциональные кризисы были по ее части. Она бы знала, как успокоить Джесмин. Хоуп была доброй и любящей, все вре|Яя обнимала малышей и говори­ла, что они лучшие на свете. Им вдруг овладела острая тоска по жене и детям.

– Мэтт, я не могу остановить Адама! Он хочет вернуться на работу! – воскликнула Джесмин со слезами на глазах.

Мэтт знал, что рано или поздно это случится. Сменив Джадда на посту босса и поняв, что это ему нравится, он сразу сказал се­бе, что Адам только болен, а не мертв. Он вернется, и Мэтт снова станет подчиненным. Ценным, уважаемым, но подчиненным. Одним из служащих, которые всегда будут плясать под дудку Джадда.

– Выпьешь кофе? – услышал Мэтт свой абсолютно спокой­ный голос и махнул рукой секретарше. – А что сказал врач?

В глубине души он надеялся, что врач повел себя как персонаж викторианской мелодрамы и сказал что-нибудь вроде: «Если Адам когда-нибудь снова поднимет ручку, это усилие убьет его!» Но оказалось, что врач не возражает против возвращения Адама к работе, и это повергало Джесмин в отчаяние. Понадобились десять минут, две чашки кофе и долгое поглаживание колена, чтобы она слегка воспрянула духом.

Интересы Мэтта требовали сказать Джесмин, что Адаму следует купить яхту и вместе с женой уплыть в теплые моря, останавлива­ясь лишь на солнечных островах с мягкими налоговыми закона­ми и тратя регулярно поступающий доход от агентства, которое будет процветать под умелым руководством Мэтта Паркера. Но он не мог так поступить. Вместо этого он сказал Джесмин правду: что Адам из тех людей, которые умрут, если их лишат возможнос­ти править империей, и что через месяц его вынужденного безде­лья Джесмин сама будет умолять мужа вернуться на работу, иначе он сведет ее с ума.

– Он живет и дышит только благодаря своей компании, – на­помнил Мэтт.

Джесмин сдавленно всхлипнула:

– Да. Но ты тоже был таким. И тем не менее сумел все бро­сить. Теперь ты припеваючи живешь в Ирландии, пишешь роман, и у тебя нет никаких сердечных приступов, правда? Хоуп повезло. У нее есть все! Уют, покой, безделье и никаких стрессов. В отли­чие от меня. Я схожу с ума от беспокойства!

Джесмин снова зарыдала. Мэтт, рубашка которого уже про­мокла насквозь, вздохнул и снова обнял ее. О том, что они с Хоуп разошлись, в агентстве знал только Дэн.

– Знаешь, чужая семейная жизнь не всегда бывает Узкой, как кажется с виду, – пробормотал он.

– Что ты хочешь этим сказать? – Джесмин подняла на него заплаканные глаза.

– Ну, у нас с Хоуп произошла ссора, – неохотно ответил Мэтт. – Мы не разговариваем, и я давно ее не видел.

– Но вы же любите друг друга! Это ужасно, Мэтт… Вам нужно помириться, причем как можно скорее! Как только Адам выйдет на работу, лети к Хоуп и скажи, что любишь ее. Купи цветы, – добавила Джесмин. – И духи. Женщины любят духи.

«Типичный совет куклы Барби», – подумал Мэтт.

Когда главная художница Сэди наконец увела Джесмин на ленч, Мэтт сел за свой (точнее, Адама) письменный стол и тос­кливо осмотрелся. Его иллюзорная власть подошла к концу. Адам Джадд возвращается, выиграв поединок со смертью.

А вдруг он почувствует в Мэтте угрозу и захочет избавиться от него?

Хуже всего было то, что Мэтт сам дал ему основания для уволь­нения. До окончания творческого отпуска оставалось еще не­сколько месяцев; за это время Адам успеет найти другого копи-райтера, который заменит Мэтта на его посту. Впрочем, зачем ему нужен этот дурацкий отпуск? Чтобы вернуться к ненавистному роману и жене, которой он не нужен? О-хо-хо…

– Не хочешь пропустить по стаканчику? – спросил Дэн в шесть часов. – Бетси уехала в Лондон на девичник с подружками из журнала, вернется домой не раньше половины второго, будет злиться и орать, что все мужчины ублюдки. Поэтому я считаю, что тоже имею право на свободный вечер.

Плохое настроение не помешало Мэтту рассмеяться.

– Значит, на девичнике будет эта радикальная феминистка и лесбиянка, которая ведет в их журнале колонку и пишет хлесткие статейки о шашнях знаменитостей?

– Вот именно. У нее на лбу написано: «Я серьезный журна­лист, но сначала дайте мне закончить статью о „Спайс Герлс“, а потом я выскажу вам свое мнение о марксизме и мужчинах». Даже самая спокойная женщина после часа пребывания в ее компании начинает подумывать, а не пристукнуть ли ей собственно­го мужа. Хотя Бетси едва ли можно назвать угнетенной женщи­ной. Я глажу белье чаще, чем она; чековой книжкой тоже распо­ряжается жена, а если встанет вопрос о том, кому бросить работу, чтобы ухаживать за детьми, это наверняка буду я.

– У меня сердце кровью обливается. Интересно, сколько фе­министок и лесбиянок требуется, чтобы сменить перегоревшую лампочку? – спросил Мэтт.

– Дружище, анекдот старый, но добротный! – засмеялся Дэн. – Десять. Одна меняет, а девять устраивают диспут о том, что цо­коль угнетает несчастную розетку… Пора рассказать тебе кое-что поновее. Давай-ка клюкнем как следует.

После третьей кружки Мэтт поведал Дэну о своем романе. Точнее, об обоих.

– Мой большой роман оказался дерьмом. Другого слова не придумаешь, – мрачно сказал он.

Его слегка обидело, что другие торопился с утешениями. Дэну следовало сказать: «Да ты что, старик?! Я уверен, что роман заме­чательный…» Или что-нибудь в этом роде.

– Однажды я тоже пробовал написать большой роман, – при­знался Дэн. – И тоже получилось дерьмо.

– Ох… – тут же смягчился Мэтт. – Это нелегко, правда? Но ты знаешь, вторая книга идет куда легче и веселее.

– Какая вторая? – спросил Дэн, жестом показывая бармену, чтобы тот налил еще одну кружку.

– Как-то ночью мне не спалось, и я написал примерно двадцать тысяч слов. Получилось нечто вроде фарса. О рекламном бизнесе.

– Да уж, для фарса тут материала навалом, – усмехнулся Дэн. – Надеюсь, это не автобиографический фарс?

– Ну, поскольку главный герой – смуглый красавец, а все женщины вешаются ему на шею, то можно сказать, что это авто­биография, – пошутил Мэтт.

Принесли пиво.

– И что же? Собираешься послать его литературному аген­ту? – спросил Дэн, выуживая из кармана мелочь, чтобы распла­титься с барменом.

– И в мыслях нет, – отмахнулся Мэтт.

– А почему? Это было бы ответом на твои мольбы. Мы все по­зеленеем от зависти, если ты получишь солидный аванс, смо­жешь целый день сидеть дома и издеваться над представителями рекламного бизнеса.

– И над тобой тоже?

– Ага, и надо мной. Попробуй. Терять тебе нечего.

33

Динки первой услышала звонок в дверь и начала лаять.

– Ты у меня великолепный сторож, – улыбнулась ей Вирджи­ния.

Открыв входную дверь, она увидела стоявшую на крыльце по­жилую пару с двумя чемоданами. Женщина тяжело опиралась на палку, ее тонкое лицо было бледным от усталости.

– Ну, слава богу! – с облегчением сказал мужчина. – Мы не смогли дозвониться до вас по телефону и испугались, что вы бро­сили этот бизнес.

Вирджиния увидела в руке мужчины путеводитель трехлетней давности, в котором Килнагошелл был назван «очаровательным, слегка старомодным убежищем, где можно забыть о суете и на­сладиться знаменитыми завтраками Маргарет Делаханти и заме­чательными обедами ее мужа Джаспера».

– Мне ужасно жаль, – искренне сказала Вирджиния, – но теперь это частный дом. Пансион давно закрылся.

У обоих вытянулись лица, а женщина чуть не потеряла сознание.

– О нет! – простонал мужчина. – Извините… Мы должны были позвонить… Моника, тебе плохо? – с тревогой спросил он, когда женщина слегка пошатнулась.

– Войдите, – решительно сказала Вирджиния. – Оставьте чемоданы здесь. Никто их не украдет. Выпейте чаю, а я тем вре­менем позвоню в пансион миссис Иген и узнаю, есть ли там сво­бодные места.

– Большое спасибо, – сказала Моника, и муж помог ей прой­ти в прихожую.

Вирджиния провела их в гостиную с высоким потолком и вы­цветшими обоями, которая осталась почти такой же, как была прежде. Привезенная Вирджинией мебель стояла на старом цве­тастом ковре, который лежал здесь, должно быть, еще с тридца­тых годов. На окнах висели красивые шторы из голубой узорча­той ткани, но бархатная бахрома на них почти вылезла.

– Здесь все по-прежнему! – воскликнула Моника, обведя комнату взглядом.

– Да, я мало что изменила после своего переезда… Кстати, меня зовут Вирджиния Коннелл.

– А мы – Эдмунд и Моника Харрис, – ответил мужчина. – Большое спасибо за приглашение. В последнее время Моника неважно себя чувствовала, и я боюсь, что просто не довез бы ее обратно.

Вирджиния пошла заваривать чай и вернулась через десять минут с чайником и пирожными, которые испекла для благотво­рительного базара в поселке. К ее облегчению, теперь Моника выглядела намного лучше, хотя и была смущена тем, что достави­ла хозяйке хлопоты и оторвала от дел.

– Не стоит беспокоиться, – любезно ответила Вирджиния, разливая чай. – Так, значит, вы уже бывали здесь?

– Мы приезжали сюда в свадебное путешествие, и я никогда не могла его забыть. На самом деле это был даже не пансион, а скорее дача, где можно было за плату пожить с друзьями. Такая семейная обстановка, и еда удивительно вкусная, – грустно до­бавила Моника. – С тех пор мы останавливались в лучших оте­лях мира, но ни один из них и в подметки не годился Килнагошеллу.

– Это все здешняя атмосфера, – подхватил Эдмунд. – Ее не купишь ни за какие деньги.

На мгновение Вирджиния подумала о пансионе миссис Иген с невыразительным фасадом, облупившимися воротами и не­сколькими чахлыми геранями^в пластмассовых горшках, укра­шавшими вход. Окна всегда были задернуты крахмальными тю­левыми шторами, а в палисаднике стоял прибор для отпугивания кошек, который должен был отучить бедных животных справлять нужду на заросшем мхом клочке газона миссис Иген. В таком до­ме могла царить только атмосфера скуки и скаредности.

Внезапно она повернулась к Монике и Эдмунду.

– Знаете, я не очень к этому готова… но почему бы вам не ос­таться здесь на ночь? Бесплатно, потому что лицензии у меня нет. Впрочем, – улыбнулась она, – инспектор пансионов не по­казывался здесь уже лет сто.

Стоило сказать это, чтобы увидеть, как осветились их лица.

– Это было бы чудесно! – со слезами на глазах ответила рас­троганная Моника.

– У меня есть новости, – сказала Вирджиния на следующий вечер, позвонив Джейми.

– У меня тоже, – весело ответил он. – Мама, ты первая!

– Нет, – с тревогой возразила Вирджиния. – Я твоя мать, и я волнуюсь. Говори первым, иначе я десять минут буду думать, что новости у тебя плохие и что ты собираешься совершить круго­светное турне, выступая в клубах мужского стриптиза, или что-нибудь в этом роде.

– Мама! – воскликнул шокированный Джейми.

– А что? Говорят, за это очень неплохо платят, – поддразнила его Вирджиния. – Ну, рассказывай.

– Наверно, Лори позвонит тебе позже и сам обо всем расска­жет, но мне не терпится сообщить, что между ним и Барбарой все кончено.

– Кончено? – поразилась Вирджиния.

– Кончено! Помолвка расторгнута, и я не могу сказать, что расстроен. Я уже позвонил Доминику и Салли, но ты сделай вид, что ничего не знаешь, ладно?

– Ох, бедный мальчик… – Вирджиния ужасно расстроилась при мысли о том, как страдает ее средний сын.

– Бедный мальчик?! Черта с два! Ему крупно повезло!

– Я с тобой абсолютно согласна, но Лоренс наверняка пере­живает. Когда кто-то тебя бросает, это ужасно. Ты испытываешь сильную душевную травму.

– Мама, ты все поняла с точностью до наоборот, – сказал Джейми. – Помолвку расторгла не она, а он! Очень возможно, что Барбара позвонит тебе, будет рыдать и просить вмешаться…

– Пусть только попробует! – Рот Вирджинии плотно сжал­ся. – Это лучшее, что Лоренс сделал за много лет.

– Пожалуйста, повтори ему эти слова!

– Ладно. Только не буквально. Мы должны его беречь. Кто бы ни разорвал помолвку, это всегда сильное потрясение.

– А какая новость у тебя?

– Я собираюсь снова превратить Килнагошелл в пансион.

– Отлично, мама! – воскликнул Джейми. – Ты будешь чудес­ной хозяйкой… Слушай, мне пора бежать. Вечером встречаюсь с приятелями. Скоро позвоню. Счастливо.

Вирджиния повесила трубку и улыбнулась. Джейми был опти­мистом. Ничто не могло его смутить. Если бы она сказала, что со­бирается открыть бордель, его реакция была бы точно такой же. Его беспечное «отлично, мама» заставило Вирджинию со смехом вспом­нить о том, что сама она провела бессонную ночь, обдумывая эту идею. В конце концов Вирджиния рассердилась на себя и пошла в спальню, сообщив Динки, что ее хозяйка полная идиотка, ко­торая не умеет даже кроссворды разгадывать, не говоря о содер­жании пансиона. Но когда наутро Вирджиния проснулась бод­рой и исполненной энтузиазма, она передумала. Килнагошелл был создан для того, чтобы в нем жило множество людей. Сам бог велел снова превратить его в пансион, и она решилась на это. Вирджинии не терпелось все обсудить с Мэри-Кейт, но она не хотела занимать линию на случай, если позвонит Лоренс. Зво­нить ему самой и вести себя как наседка не следовало. Скажет сам, когда созреет.

Он позвонил после девяти.

– Здравствуй, Лоренс… – мягко начала Вирджиния.

– Джейми уже сказал тебе, да? – тут же спросил он.

– Как ты догадался? – виновато спросила Вирджиния.

– Ты заговорила таким сочувственным тоном, что я сразу все понял.

– Хочешь поговорить об этом?

– Да нет… Просто она сводила меня с ума. Мама, Барбара вы­ходила замуж не за меня, а за зубного врача. Ей очень хотелось стать женой дантиста, вот и все.

Вирджиния решила, что ей лучше помалкивать.

– А ты как поживаешь, мама? Все еще играешь в гольф с тем симпатичным вдовцом?

– Мимо, – вздохнула Вирджиния. – Если что и было, то сплыло.

– Что случилось?

– Он все еще любит свою жену, – просто сказала Вирджиния.

– Ох, мама, извини… Жаль. Он мне понравился. Он бы тебе подошел.

– Маловат немножко, – попыталась пошутить она.

– Не переживай. Наверняка найдется такой, который окажет­ся тебе впору.

– Думаю, мое время ушло.

– Не будь пессимисткой, – указал Лоренс. – Я не унываю и тебе не советую.

– Подожди-ка… – Сердце Вирджинии вдруг дало сбой. – Ты хочешь сказать, что не осудил бы меня, если бы я действительно нашла подходящего человека? Ты не подумал бы, что я предала твоего отца?

Лоренс от души рассмеялся.

– Если бы кто-нибудь из нас стал возмущаться тем, что ты с кем-то встречаешься, папа спустился бы с небес и отодрал его до полусмерти!

Вирджиния успокоилась.

– Да, наверно… Твой отец был неповторим, – грустно доба­вила она. – Я никогда не найду второго такого же.

– Правильно. Поэтому не надо никого с ним сравнивать. Главное, не горюй, мама. Поживем – увидим.

Как только Лоренс повесил трубку, Вирджиния позвонила Мэри-Кейт. Услышав о ее планах, та так обрадовалась, словно мысль снова сделать Килнагошелл пансионом принадлежала ей самой.

– Я знала, что этим кончится! – весело воскликнула она. – Замечательно! Именно это вам и требуется. Мало того, это требу­ется Редлайону: изысканная деревенская гостиница с особой ат­мосферой.

– Я не сказала «гостиница», – встревожилась Вирджиния.

– Деревенская гостиница! – стояла на своем Мэри-Кейт. – Это совсем другое дело. Красивая, элегантная, со своей атмосфе­рой, но без джакузи… Скажите-ка, – внезапно спросила она, – когда вы собираетесь ее открыть?

– Я пока об этом не думала… А что?

– Мы еще не нашли подходящего места для свадьбы Дельфи­ны. Что, если отметить ее в Килнагошелле? Подумайте, Вирджи­ния. Мы мобилизуем всех, чтобы подготовить помещение, а деньги за аренду пойдут на необходимое переоборудование. По-моему, прекрасная мысль!

– О боже, Мэри-Кейт, – покачала головой Вирджиния. – Вы не женщина, а настоящее стихийное бедствие.

Когда в понедельник Лидия зашла в кабинет, Сэм сразу поня­ла: что-то случилось. Ее секретарша была девушкой веселой, не­принужденной и пользовалась любой возможностью, чтобы по­болтать с начальницей. Даже рассказывала о своей личной жиз­ни, хотя Сэм никогда не спрашивала, с кем она встречается. Но сегодня Лидия была на себя не похожа. «Наверно, она нездоро­ва», – подумала Сэм, привычно просматривая почту.

– Все в порядке? – спросила она, когда Лидия принесла кофе.

Секретарша кивнула и односложно ответила:

– Да.

Не приходилось сомневаться, что это была ложь, но у Сэм бы­ли другие заботы. Интересно, как поведет себя Стив Пэррис пос­ле возвращения в Лондон, свою вотчину? В Лас-Вегасе они ни разу не оставались наедине. Поблизости всегда находились дру­гие делегаты, а также шишки из «Титуса», от которых Стив пред­почитал не отходить ни на шаг.

Утро тянулось томительно медленно. Плохое настроение Ли­дии расползалось по кабинету, как туман. Наконец терпение Сэм лопнуло.

– Я собираюсь перекусить. Пойдешь со ной? – спросила она. Испуганное лицо Лидии делало ее похожей на утку, которой предложили бесплатное путешествие в духовку.

– Ладно, – наконец пробормотала она.

В крошечном итальянском кафе Сэм для отвода глаз заказала что-то с соусом песто. Голода она не испытывала, но ей нрави­лась Лидия, и хотелось привести девушку в чувство. К счастью, подталкивать Лидию не пришлось; секретарша сама начала раз­говор.

– Я чувствую себя виноватой, – пробормотала она, глядя в тарелку.

– Почему? – непринужденно спросила Сэм.

– Потому что я попросила отдел кадров перевести меня к кому-нибудь другому, а теперь жалею об этом.

Изумленная Сэм ахнула:

– Перевести к другому? Но почему? Лидия понурилась.

– Потому что в последнее время мне стало трудно с вами ра­ботать, и я не могу этого вынести. А ведь еще недавно вы были совсем другой! – чуть не плача, воскликнула она. – Все говори­ли, что характер у вас трудный и немного стервозный, но я так не считала. Конечно, вы много работали, но это потому, что жен­щинам всегда приходится работать больше, чтобы их признали. Я понимала это и восхищалась вами. В последнее время у меня все валилось из рук. Вы набрасывались на меня так, словно я ка­кая-нибудь неумеха! Это было несправедливо…

Сэм стало ужасно стыдно. Какое право она имела вымещать на ком-то свое дурное настроение?! Обвиняла Стива, а сама делала то же самое…

– Лидия, мне очень, очень жаль, – серьезно сказала она, по­гладив девушку по руке. – Но в последнее время со мной дейст­вительно что-то происходит. Я сама не знаю, смогу ли продол­жать здесь работать. Я устала. „Устала от необходимости принимать жесткие решения, устала работать день и ночь и не иметь ника­кой личной жизни… Из-за этого я становлюсь человеком, кото­рый мне не нравится. – Она сухо рассмеялась. – Который нико­му не нравится.

Лидия вытаращила глаза.

– Не обижайтесь, но это полный бред, – решительно заявила она. – Мне вы нравитесь. И очень многим в «Титусе» тоже. Вы прямой человек, не любите подлиз и всегда справедливы.

– Лидия, ты очень добра ко мне, хотя в последний месяц я была настоящей стервой. И все же я думаю, что мне нужно уйти. Только, пожалуйста, пока никому не говори об этом.

– И не собиралась, – обиженно ответила Лидия. – Но я ду­маю, что вы сошли с ума. У вас такая блестящая карьера…

– Блестящая карьера, но ни одного друга, потому что я пре­вратилась в неприступную крепость, – уныло ответила Сэм. – В мисс Смит, запершуюся в своем кабинете на пятом этаже. Ли­дия, жизнь – это нечто большее, чем высокое жалованье и хоро­шая пенсия. Ко времени выхода на пенсию у меня не будет сил на то, чтобы ее тратить. Нет, я всерьез думаю выйти из игры.

– Это называется «бросить крысиные гонки»? Меньше рабо­тать, меньше зарабатывать, но зато радоваться жизни? Лично меня это не привлекает, – буркнула Лидия.

– Да, но тебе всего двадцать три, а мне сорок. Я почти всю свою жизнь трудилась как проклятая, а что получила взамен? Отдель­ный кабинет и личную секретаршу, которая хочет уйти, потому что со мной невозможно работать.

– Извините, – пробормотала Лидия.

– Тебе извиняться не за что, – твердо ответила Сэм. – Это моя вина, и я еще раз прошу прошения. Спасибо за то, что тебе хватило смелости сказать об этом. Лидия засмеялась.

– Это было нелегко, – призналась она. – Вы не похожи на исповедника. Ладно, хватит об этом. Уйдете вы или нет, а свое за­явление из отдела кадров я заберу.

Они вернулись на работу в половине третьего. После разговора и двух бокалов вина Лидия развеселилась. Сэм тоже казалась ве­селой, но это была только видимость. На самом деле она была в ужасе. Оказывается, люди шарахались от нее как от чумы.

Сэм вернулась домой рано и сразу же позвонила Хоуп. Та пек­ла печенье, а дети помогали покрывать его глазурью.

– Милли, не ешь все! – услышала Сэм голос Хоуп. – У тебя заболит живот!

– Не заболит! – упрямо ответила Милли.

– Теперь ясно, что розовая глазурь привлекательнее зеленой, – пробормотала Хоуп.

Несколько минут сестры болтали о всяких пустяках.

– Можно задать тебе один вопрос? – внезапно выпалила Сэм.

– Конечно.

– Как бы ты определила саму себя?

– Ничего себе вопрос! Для ответа требуется написать целый философский трактат! – засмеялась сестра. – «Твоя подлинная сущность: определи и обоснуй». Именно такие темы для сочине­ний по английскому нам давала мисс Марш.

Сэм хмыкнула:

– Мисс Марш следовало преподавать не литературу, а при­кладную психологию. Но я имела в виду нечто другое.

– Что же?

– Ну… – Сэм замялась, пытаясь найти нужные слова. – Я всег­да выражала себя в работе. Когда я занималась маркетингом, это определяло мою сущность: специалист по маркетингу.

Хоуп прервала ее:

– Это была не твоя сущность, а твоя работа… Милли, положи ложку! Нельзя есть столько варенья, тебя затошнит!

– Да нет, именно сущность. Для меня это было одним и тем же. Работа была моей сущностью. А вот ты, например… Твоя сущность – это мать и жена.

– Гм-м… В последнем я сомневаюсь, – небрежно бросила Хоуп.

– О'кей, ты мать и подруга, работаешь на полной ставке в экс­курсионном бюро, встречаешься с людьми, ходишь веселиться в клуб макраме, убираешь помет за курами, которые несут нату­ральные яйца, и печешь печенье с глазурью… – Сэм сделала пау­зу. – В тебе множество граней. В то время как я – деловая женщина и ничего больше. Я свела всю свою жизнь к работе, а этого недостаточно. Когда я уйду в отставку, от меня ничего не оста­нется. Как от шара, из которого выпустили воздух.

– Ты что, решила уйти в отставку?

– Нет, но я не могу заниматься этим до конца своей жизни. Я просто сгорю. А что меня ждет потом? Пенсия, шикарная квар­тира, две кошки, куча никому не нужной деловой одежды и язва желудка.

– Ну, не переживай. До этого еще далеко. Сэм вздохнула и промолчала.

– Это все Морган, верно? – спросила Хоуп. – Я думала, это уже прошло. Ты никогда не переживала из-за мужчин.

– Тут другое, – печально ответила Сэм. – Я никогда не меч­тала о будущем ни с одним из них. Даже с Карлом. Нам было хо­рошо, но мне и в голову не приходило думать о чем-то большем, чем несколько свиданий или уик-эндов. Я не заглядывала даже на месяц вперед. Кто знает, что случится через месяц? Но с Мор­ганом все было по-другому… – Даже звук его имени причинял Сэм боль. – Я никогда не думала, что захочу жить с мужчиной постоянно, но встреча с Морганом заставила меня передумать. А я все испортила… Ну, давай! Скажи, что я сама во всем винова­та, – мрачно добавила она.

Хоуп вздохнула.

– Как будто я имею право давать тебе советы в таких делах… Я, одинокая женщина с двумя маленькими детьми, шестью кура­ми, семейством крыс на заднем дворе и… – Хоуп остановилась, раздумывая, не настало ли время сказать, что она беременна.

– У тебя все еще есть крысы?

– Во всяком случае, кто-то продолжает шастать у бука и по ночам пугать кур. Перестань киснуть, Сэм. Это на тебя не похо­же.

– Я сегодня весь день такая, – призналась Сэм. – Кажется, мне пора бросить эту работу.

– Вот и хорошо, – сказала Хоуп.

– Хорошо? Я думала, ты будешь в шоке.

– С какой стати? Если тебе не придется вкалывать с утра до но­чи, мы будем чаще видеться. Эта проклятая работа убивает тебя.

– Ох… – Сэм была совершенно уничтожена. Она считала, что Хоуп гордится сестрой, сделавшей блистательную карьеру, как мать, которая любуется своими отпрысками, достигшими высо­кого положения в обществе. Но теперь стало ясно, что единст­венным человеком, который гордился этим, была она сама…

– Сэм, я гордилась бы тобой в любом случае, – сказала Хоуп, словно подслушав ее мысли. – Ты ничего не должна мне доказывать. Я знаю, что ты умная, талантливая и все прочее. Ты уже до­казала это, а теперь можешь начать новую жизнь.

Сэм захлопала глазами и потянулась за бумажной салфеткой. – Мне действительно хочется начать новую жизнь, – выдави­ла она. – Но я никому не могла об этом сказать. А ты стала муд­рой, сестренка…

Хоуп от души рассмеялась.

– Спасибо. Я всю жизнь считала себя идиоткой, не способной что-то сделать без чужого совета или понукания, но в последние месяцы начала понимать, что это не так: Просто мне не хватало уверенности в себе. Дельфина шутит, что нам с ней следовало бы создать телефонную справочную службу «Советы старой тетушки».

– Тогда я потратила бы на тебя целое состояние, – улыбну­лась Сэм.

– Не торопись выписывать чек. Человек, который не сумел наладить собственную жизнь, едва ли имеет право давать про­фессиональные советы другим, – грустно ответила Хоуп.

– Слушай, почему бы вам с Мэттом не помириться? Ты же знаешь, что вы не можете жить друг без друга. Так скажи ему об этом и перестань разыгрывать Снежную Королеву, когда гово­ришь с ним по телефону.

– Я не разыгрываю Снежную Королеву, – возразила Хоуп. – Это он строит из себя черт знает кого. Я с самого начала пыталась сказать ему правду, но он меня не слушал.

– В нем говорила гордость. Он был оскорблен, – настаивала Сэм. – Извини, – спохватилась она. – Кто бы говорил…

– Мы с тобой два сапога пара, правда? – усмехнулась се­стра. – Кстати, скоро он прилетит и на неделю заберет детей в Бат. Мне ужасно не хочется расставаться с ними так надолго. Он доставит их обратно утром в субботу. Это день свадьбы Дельфи­ны, на которую, кстати, приглашают и тебя. Милли будет одной из двух девочек, которые должны нести шлейф невесты. Я только боюсь, как бы она не стукнула свою подружку букетом по голове.

– Передай Дельфине мою благодарность. – Сэм была трону­та. – По-твоему, мне следует прилететь?

– Конечно. Я буду так рада видеть тебя… – Хоуп вдруг поня­ла: теперь или никогда. – Сэм, только не убивай меня. Я должна тебе кое-что сказать.

– Что?

– Я беременна. Последовало долгое молчание.

– Сэм, это ребенок Мэтта, – наконец не выдержала Хоуп. – Я говорила тебе, что между мной и Кристи ничего не было.

– Прости, милая. Это чудесно, но… А Мэтт знает?

– Нет.

– Хоуп, ты обязана сказать ему! Он имеет право знать, как бы вы ни относились друг к другу.

– Скажу, – ответила Хоуп. – В свое время.

Николь обвела взглядом вестибюль «Титус Рекорде» и порази­лась происшедшей перемене. Нет, вестибюль остался прежним. Изменилась она сама. Впервые придя сюда несколько месяцев назад, она нервничала, стеснялась и чувствовала себя в этом мире чужой. Теперь она была здесь своей – восходящей звездой, у которой должен был вот-вот выйти сингл и о которой было на­писано множество хвалебных статей.

– Привет, Николь, – сказала Лидия, спустившаяся, чтобы провести ее к Сэм.

– Привет, Лидия, – улыбнулась Николь.

Проходя мимо регистраторши, она заметила, что девушка смот­рит на нее с завистью. Ничего удивительного: благодаря афишам кошачье личико Николь с высокими скулами было известно всем и каждому.

– Теперь ты настоящая знаменитость, – сказала ей Шарон вчера вечером, когда они ездили осматривать квартиру. Обе были поражены, увидев у станции метро огромный плакат с изображе­нием Николь.

– Это значит, что ты не хочешь жить со мной? – недовольно спросила Николь.

Щарон уставилась на нее во все глаза, а потом вдруг залилась слезами.

– Просто я никогда не думала, что это случится, – всхлипы­вала она, – а сейчас ты стала звездой и все такое…

Николь обняла ее.

– Во-первых, я еще не звезда, – улыбнулась она, – а во-вто­рых, мы договорились, что будем жить вместе, еще тогда, когда пришли работать в «Копперплейт». Теперь наша мечта сбылась.

– А как же Дариус? – с тревогой спросила Шарон.

– Иногда он будет оставаться, – лукаво улыбнувшись, отве­тила Николь. – Когда мы ему это позволим.

– Привет, Николь. – Спокойная и элегантная, как всегда, Сэм поцеловала свою новую звезду в щеку. – Ну что, готова?

Они пешком дошли до маленького ресторана неподалеку, и Николь обрадовалась, когда Сэм заказала рыбу и чипсы.

– Мне то же самое, – улыбнувшись, сказала Николь офици­анту, который при виде ее застыл на месте. – До чего же приятно есть нормальные вещи, – призналась она Сэм. – А то на ленчах в шикарных ресторанах все пытаются заказывать блюда, о кото­рых я и не слышала.

– Это предусмотрено этикетом, – фыркнула Сэм. – Если ты хочешь казаться светским человеком, то должен заказывать все самое странное, спрашивать, в какой части того или иного моря поймана рыба и где росли деревья, из оливок которых сделано масло для соуса.

– А рыба и чипсы выдают, что мы простые смертные! – рассмеялась Николь.

– Просто мы и так светские люди, так что нам притворяться не нужно, – ответила Сэм. – Я знаю одну очень известную и бога­тую звезду, которая всюду заказывает «Кровавую Мэри», бифштекс и чипсы. Это ей нравится, и она плевать хотела, что о ней подумают. Они с удовольствием поели, а потом Николь приступила к делу. – Вы помните мою бабушку Рини и разговор о деревне, в которой живет ваша сестра? Сэм кивнула.

– Так вот, выяснилось, что бабушка действительно родилась там, но по ряду причин никогда туда не возвращалась, – осторожно сказала Николь. – Думаю, ей хотелось бы оказаться в Редлайоне. Мне хочется сделать сюрприз ей и маме. Сама я полететь туда не могу из-за сингла и всего прочего, но была бы рада отправить их в Ирландию. Все расходы за мой счет. Вы не могли бы организовать это?

– Ох, как красиво… – Когда Сандра Тернер увидела квартиру, купленную Николь, на ее глаза навернулись слезы. Гостиная, из большого окна которой был виден Тауэр, казалась светлой и просторной – возможно, благодаря отсутствию мебели.

– Тут будет еще красивее, когда доставят мебель, – с тревогой сказала Николь – она очень боялась, что мать и бабушка будут разочарованы.

Рини Тернер молчала. Она прошлась по апартаментам, поджав губы, вышла на маленький балкон, заглянула на небольшую кух­ню с плитой из нержавеющей стали и придирчиво осмотрела ван­ную, пристроенную к хозяйской спальне. Нормально вела себя только Памми, которая сразу схватила трубку домофона и теперь делала вид, что звонит своим школьным подружкам.

Вернувшись в гостиную, Рини присела на побитый старый ди­ван – один из немногих предметов мебели, оставшихся от преж­них владельцев. Дом был построен всего два года назад, но за это время жильцы успели привести обстановку в полную негодность.

– Тебе придется все перекрасить, – сказала Рини, обводя взглядом серо-бурые стены.

– Я знаю, – ответила Николь. – Бабушка, но тебе нравится? Представь себе, как тут будет, когда ремонт закончится. Кроме того, это хорошее вложение средств, – быстро добавила она, ис­пугавшись, что бабка скажет что-нибудь неодобрительное. – Ну, как твое мнение?

Рини посмотрела на внучку с удивлением:

– Чудесно, детка. Я чертовски горжусь тобой. Разве это не само собой разумеется?

Николь широко улыбнулась.

– А я решила, что тебе не понравилось…

– Я член семьи, – сердито ответила Рини, – и имею право высказать свое мнение. Если бы кто-нибудь другой посмел кри­тиковать нашу Николь, я бы ему всыпала по первое число! – фыркнула она.

Николь от души посочувствовала этому несчастному. Она хо­рошо знала бабкин язык.

– Бабуля, ты прелесть! – сказала она, обнимая Рини. – Что бы я без тебя делала?

Они обсудили, в какой цвет окрасить стены, а через час верну­лись к Рини. Мать и бабка отправились на кухню готовить обед, а Николь повела Памми в парк. Там она полчаса качала девочку на качелях, после чего обе пришли домой довольные.

Николь бесшумно открыла дверь, и Памми тут же устремилась в спальню для гостей, где бабушка хранила ее игрушки и книжки. Вешая пальто в шкаф, Николь невольно прислушалась к голо­сам, доносившимся с кухни.

– Не плачь, Сандра, – говорила Рини. – Ты сама знаешь, что так и должно быть.

– Знаю, – всхлипывала мать. – Я сделала все как надо. Сама сказала ей, что хотела, чтобы она жила отдельно. Но вдруг она подумала, что я ее выставляю? Я буду так скучать по ней…

Николь открыла дверь. Ее глаза подозрительно блестели.

– Мама! – всхлипнула она и бросилась в объятия Сандры.

Они плакали, вцепившись друг в друга, пока несклонная к сан­тиментам Рини не заставила их разойтись, дав хорошего шлепка каждой.

– Поплакали? Успокоились? Ну а теперь выше нос! Такой день нужно отпраздновать.

– Да, – сказала Сандра, вытирая слезы тыльной стороной ла­дони. – Извини, Николь, я не знала, что ты меня слышала.

Николь сняла с крючка кухонное полотенце и протянула один конец матери. Вторым концом она воспользовалась сама.

– Мама, ты меня не выставляла, – сказала она, когда смогла говорить. – Если хочешь, я останусь жить с вами. А эту квартиру можно будет сдавать…

– Глупости! – хором ответили Рини и Сандра.

– Твоя мать не идиотка, которая не способна жить без посторонней помощи, – добавила Рини. – Это я виновата, что у тебя сложилось такое впечатление. Я ничего не могла с собой поде­лать, – грустно призналась она. – Мне хотелось защитить Сан­дру, а кончилось тем, что я стала слишком ее опекать. И ты вела себя так же. Мы с тобой решили, что одна Сандра не справится. Нам хотелось быть необходимыми, а это ни к чему хорошему не ведет. – Рини пристально посмотрела на внучку. – Тебе пора расправить крылья, детка. И твоей матери тоже. Никто не гово­рит, что мы не будем скучать по тебе, но теперь у тебя своя жизнь, и с этим ничего не поделаешь.

– Ключи останутся у тебя, – срывающимся голосом добавила Сандра. – Я надеюсь, что ты будешь приходить хотя бы раз в не­делю, чтобы выпить чаю.

Они все еще вытирали слезы и сморкались, когда по лестнице спустилась Памми, таща за собой плюшевого медведя-панду рос­том с нее саму.

– Бедная малышка! – воскликнула Николь, посадив ее себе на колени. – Умираешь с голоду, да?

Памми кивнула.

– И Панда тоже, – заявила она. – Я сказала ему, что мы бу­дем пить молоко.

Напряжение тут же исчезло, и за обедом все смеялись и шути­ли. Рини поддразнивала Николь Дариусом.

– Когда ты пойдешь знакомиться с его мамой и папой, я дам тебе взаймы свои белые перчатки! – пошутила она.

Николь поморщилась:

– Будешь дразниться, не получишь подарок на день рожде­ния.

– Лучше не напоминай! – простонала Рини. – До него еще две недели. А с чего это ты вдруг заговорила о подарке? – подо­зрительно спросила она.

– Потому что об этом подарке ты должна знать заранее, – ус­мехнулась Николь.

Она покопалась в сумке, вынула оттуда билеты, буклет с опи­санием туристического маршрута и протянула их бабушке. Рини взглянула на брошюру и ахнула.

– Путешествие в Ирландию! Три авиабилета до Дублина, от­туда до Керри, потом семь дней в отеле «Красный лев» в… – У нее сорвался голос.

– В Редлайоне, – подсказала Николь, взволнованно следя за лицом бабушки. – Я думала, тебе будет приятно вернуться туда. Я знаю, что твои родные давно разъехались, но разве тебе не хо­чется побывать на родине и забыть все плохое?

Рини молчала целую вечность. Только невидящим взглядом смотрела на брошюру.

– Прости, я не хотела тебя расстраивать, – быстро сказала Николь, испуганная тем, что ее план провалился и что она, желая доставить бабушке удовольствие, совершила ужасную ошибку. Но когда она попыталась забрать у нее буклет, оказалось, что Рини вцепилась в него, как клещ.

– Ох, Николь, – еле слышно прошептала она, – ты что, за­глянула мне в душу? Знаешь, твоя прабабка это умела. У нее был дар предвидения, но она помалкивала об этом, потому что боя­лась приходского священника. Должно быть, этот дар передался тебе. Я мечтала об этой поездке много лет.

– Нет у меня никакого дара, бабушка. Я слепая, как летучая мышь, – пошутила Николь, у которой гора упала с плеч. – Я про­сто подумала, что на твоем месте вернулась бы, чтобы дать отдо­хнуть призракам прошлого.

– Но здесь только три билета, – нахмурилась Рини. – Для меня, твоей матери и Памми. А что же ты, Николь?

– Я не могу, – объяснила внучка. – Через две недели выхо­дит мой сингл, и я буду летать с ним по всей стране, задрав хвост. Но вы прекрасно обойдетесь без меня. Сэм Смит из «Титуса» ле­тит туда на свадьбу и возьмет вас с собой. Честно говоря, это она помогла мне все устроить.

– Мама, тебе действительно хочется вернуться? – спросила Сандра.

Лицо Рини чудесным образом помолодело: внезапно исчезли все морщины – следы нелегкой жизни.

– Я буду счастлива повидать родные края, – сказала она.

Когда поздно вечером Сэм позвонила сестре, расстроенная Хоуп собирала вещи Милли и Тоби для путешествия в Бат.

– Я тебя не разбудила? – весело спросила Сэм. Два бокала вина, выпитых за обедом, сделали свое дело.

– Нет, – ответила Хоуп. – Просто я что-то устала сегодня. Этот ребенок решил поиграть в футбол. Милли и Тоби так не ля­гались… Как дела?

– Потрясающе! – заявила Сэм. – Я все-таки сделала это!

– Что именно?

– Уволилась. Сегодня. Поговорила с Джулианом Рубеном – президентом «Титуса» – и сказала ему, что больше не могу.

– Вот это да… – Других слов у Хоуп не нашлось.

– Он был очень мил и уговаривал меня остаться. Это было чрезвычайно лестно, но я сказала ему, что компания тут ни при чем. Просто мне нужна перемена. Хоуп, я устала от этой крыси­ной гонки! И кое-что придумала. Я собираюсь создать собствен­ную консультационную фирму. Совсем небольшую. Черт побери, я же специалист по менеджменту и смогу давать людям советы, как выбраться из тупика! По-моему, работы тут непочатый край. – Ну что ж, – сказала Хоуп, – решать чужие проблемы ты мастерица.

– Да, решать проблемы! – подтвердила счастливая и ожив­ленная Сэм. – Я понимаю, что бизнес это рискованный, но раз­ве я не привыкла рисковать? У меня просто гора с плеч свалилась! Знаешь, Хоуп, я даже не подозревала, что так хочу изменить свою жизнь.

– Но тебе ведь понадобятся деньги, – заметила практичная Хоуп.

– У меня есть сбережения. Кое-что вложено в ценные бумаги. Но это не главное, Хоуп! Дело в другом. Я хорошо зарабатывала, могла семь раз в неделю обедать в дорогих ресторанах и класть деньги в сейфы швейцарских банков, но не была счастлива.

– А Морган? – внезапно спросила Хоуп. – Разве связь с ним не входила в твои долгосрочные планы счастливого будущего?

Радость Сэм тут же померкла. Хоуп попала в ее больное место. Сэм не знала, сможет ли быть счастлива без Моргана, но делать было нечего. Она не видела Бенсона с того рокового дня после церемонии вручения «Лимона», когда они поссорились насмерть. Он принял решение, и тут Сэм была бессильна.

– Морган остался в прошлом, – сказала она. – И тебе это безразлично?

– Нет. Но у меня нет выбора. Это от меня не зависит. Впро­чем, кто бы говорил? На себя посмотри. Разве ты сделала хоть один шаг к примирению с Мэттом?

– Это совсем другое дело, – возразила Хоуп.

– Почему?

– Потому!

– Ты так и не сказала ему о ребенке. Почему, Хоуп? В конце концов он все равно узнает. Что ты будешь делать, когда в суббо­ту Мэтт прилетит за детьми? Спрячешься за диван, чтобы он не увидел твой живот?

– Нет, – сказала Хоуп. – Я вообще с ним не увижусь. Попро­шу Дельфину отвезти малышей в аэропорт. Я еще не готова к то­му, чтобы увидеться с Мэттом.

– Потому, что ты беременна и не знаешь, как ему об этом ска­зать? Или потому, что не хочешь, чтобы он вернулся? – мягко спросила Сэм.

– Я поняла, что ты собираешься стать великим разрешителем чужих проблем, но не начинай с меня, – с досадой сказала Хо­уп. – Да, конечно, я хочу, чтобы он вернулся, однако сейчас мне не до того, чтобы просить прощения или кого-то прощать.

Черт побери, она была беременна, нуждалась в том, чтобы о ней заботились, и не собиралась переживать из-за того, что поду­мает Мэтт…

– Извини, Хоуп, я не хотела тебя расстраивать, – сказала Сэм.

– На меня просто действуют гормоны, – пробормотала Хоуп.

– Когда ты была беременна Милли и Тоби, они на тебя не действовали.

– Действовали. Просто я этого не показывала, – огрызнулась Хоуп. – Но теперь поумнела и не собираюсь сдерживаться. Пусть все знают, что у меня плохое настроение!

– Если хочешь, я сама поговорю с Мэттом… – начала Сэм.

Вопль Хоуп напугал ее.

– Нет! Не смей! Это моя жизнь, и я сама разберусь с ней!

– Я только хотела помочь… – пролепетала Сэм.

– Помоги сначала себе. Позвони Моргану – это будет самая лучшая помощь.

–Не могу.

– Еще как можешь, –решительно сказала Хоуп. – Перестань переживать из-за меня и займись своими делами, ладно?

Выходя из магазина мягкой мебели в Килларни, Вирджиния была очень довольна собой. Плетеные шнуры цвета сливочного масла прекрасно подойдут к шторам в гостиной, и комната будет смотреться совсем по-другому. Последние несколько недель в Килнагошелле кипела лихорадочная работа, но теперь дом был полностью готов к свадьбе Дельфины. Благодаря усилиям Пи-Джея и искусству дизайнера Шоны шесть спален для гостей были восстановлены в прежнем блеске. Шона обладала потрясающим умением покупать хорошие ткани и обои по дешевке, что было немаловажно, так как Вирджиния не могла потратить на отделку все свои сбережения.

Вирджиния неторопливо шла по главной улице, наслаждаясь теплом и царившей вокруг суетой. Если бы она была более вни­мательной, то сумела бы избежать встречи с Гленис и Ричардом Смарт, которые шли навстречу и громко препирались.

Вирджиния столкнулась с этой сладкой парочкой у книжного магазина.

– Прошу прощения… Ох, здравствуйте, Гленис и Ричард, – сказала она.

– Ба! – Глаза Гленис угрожающе заблестели. – Да это же миссис Коннелл!

– Как всегда, рада видеть вас, – сказала Вирджиния, не сумев совладать с предательски приподнявшимися уголками рта.

– Я зайду в магазин, – буркнул Ричард.

– Только недолго! – бросила ему вслед Гленис.

Она недовольно смерила взглядом высокую и стройную собе­седницу. Элегантный белый льняной костюм делал Вирджинию похожей на героиню сериала «Домой из Африки»; Гленис же па­рилась в плотном красном блейзере, трещавшем по всем швам. – Давно видели Кевина? – спросила она. – На прошлой неделе мы играли с ним в гольф, – сказала Вирджиния, наслаждаясь ситуацией. Было ясно, что Гленис все еще злится на нее из-за Кевина. Но теперь Вирджиния видела в Бартоне только друга и больше не переживала из-за этого. Так что пусть миссис Смарт бесится сколько влезет.

– Чему вы смеетесь? – гневно спросила Гленис. – Бедная Урсула мертва, а вы, миссис Коннелл, бесстыдно кокетничаете с несчастным вдовцом, который еще не успел прийти в себя после ее смерти. И вы смеете называть себя безутешной вдовой? Это просто смешно!

Вирджиния могла бы пропустить ее шпильки мимо ушей и продолжить прогулку, но тут Гленис добавила:

– Должно быть, вы не любили мужа, если бедняга еще не ус­пел остыть в могиле, а вы уже готовы прыгнуть в постель к друго­му мужчине!

Упомянув о Билле, она допустила роковую ошибку. Глаза Вирд­жинии вспыхнули. Она выпрямилась и смерила Гленис ледяным взглядом.

– Вы когда-нибудь слышали поговорку. «Не осуждай челове­ка, пока не побывал в его шкуре»? – негромко и вежливо спроси­ла она. – Гленис, вы никогда не были вдовой. К счастью для вас. Вы сами не знаете, о чем говорите. Вы обращаетесь с Ричардом как с половой тряпкой…

Гленис хотела ее прервать, но Вирджиния властно подняла руку: – Вы свое сказали, теперь моя очередь. Я очень любила своего мужа и уважала его. В отличие от вас, – мстительно добавила она. – Билл умер, а я жива, но это не значит, что я не любила его. Злобные и ожесточенные люди вроде вас мешают очнуться тем, кто потерял любимых. Они хотят, чтобы мы горевали вечно. Вы не желаете, чтобы осиротевшие люди были счастливы, потому что это сразу покажет, что в вашей собственной жалкой и нич­тожной жизни нет ни капли счастья. Кевин Бартон – мой друг, только и всего. И молите бога, чтобы с вашим Ричардом ничего не случилось. Ибо вы не знаете, что вам грозит.

Оставив Гленис стоять с отвисшей челюстью, Вирджиния по­вернулась и царственно поплыла дальше. В кафе ее ждала Мэри-Кейт.

– Вы никогда не угадаете, с кем я столкнулась, – спокойно сказала Вирджиния, садясь за столик и кладя на свободный стул свои покупки. – С Гленис Смарт и ее бедным Ричардом.

– И она попыталась нокаутировать вас прямо на тротуаре? – пошутила Мэри-Кейт, жестом попросив официантку принести две чашки чая.

– Попыталась, – сказала Вирджиния. – Изо всех сил. Конеч­но, не физически, но до этого было недалеко.

Мэри-Кейт широко раскрыла глаза.

– Господи, я только пошутила… С вами все в порядке? Не­ужели эта дрянь посмела? Что она сказала?

– Успокойтесь, – ответила Вирджиния. – Она дала мне по­нять, что я шлюха, если осмеливаюсь смотреть на Кевина Барто-на, и что я ни капельки не любила Билла.

Шокированная подруга ахнула так громко, что сидевшие за соседними столиками удивленно обернулись. Вирджиния с улыб­кой похлопала ее по руке:

– Все нормально, клянусь вам. Я прочитала Гленис лекцию о том, что значит быть вдовой, и она поджала хвост. Признаюсь, мне давно хотелось сказать этой мадам пару теплых слов, и нако­нец я доставила себе такое удовольствие.

– Вы неповторимы! – с восхищением воскликнула Мэри-Кейт. – Я бы в такой ситуаций наверняка растерялась, но вы хо­лодны, как огурец. Вы сильная женщина!

– Я всегда была сильной, – спокойно сказала Вирджиния. – После смерти Билла я лишилась этой силы, на за последний год благодаря таким людям, как вы, мне удалось ее вернуть. Не знаю, что бы я делала без вас, Мэри-Кейт, Вы – моя спасительница.

– Глупости. Вы сами себя спасли. – Внезапно Мэри-Кейт рассмеялась. – Не натравить ли вас на Полину? Она получила приглашение на свадьбу Дельфины, позвонила мне и оставила на автоответчике сообщение, смысл которого сводится к следующе­му: «Черта с два!»

Вирджиния фыркнула.

– Держу пари, она нарочно позвонила тогда, когда вас не было. Потому что боялась вашего гнева.

– Да уж, – мрачно сказала Мэри-Кейт. – Если она не переду­мает, Дельфина будет в отчаянии. Она твердит, что это дело По­лины и что мать не сможет испортить ей настроение, но, конеч­но, это не так. Дельфина очень чувствительна.

Принесли чай, и некоторое время обе задумчиво молчали. На­конец у Вирджинии созрел план.

– Вы говорили, что Полина очень религиозна…

– Каждое воскресенье стоит у дверей церкви первой.

– А если пригласить на свадьбу всех самых благочестивых лю­дей прихода – вроде мисс Мэрфи, которая ухаживает за церков­ными цветами? Если они придут, Полине станет стыдно, и она просто не сможет не последовать их примеру… Стоп! – Мозг Вирджинии лихорадочно заработал. – Давайте позовем на свадьбу отца Мактига! Он милый человек, и я точно знаю, что ему очень жаль Дельфину, которая не может венчаться в церкви.

– Ну, вы просто дьявол! Обе рассмеялись.

– Полина не знает, что ее ждет. Когда все жители деревни ска­жут ей: «Увидимся в субботу», она приползет к дочери на коленях!

Николь и Дариус прощались с Сэм, Рини, Сандрой и Памми в зале ожидания аэропорта Хитроу-1. Объятиям и поцелуям не было конца. Памми, которая все утро лучезарно улыбалась Дариусу, сейчас чуть не плакала, потому что хотела остаться с ним и Николь.

– Ты летишь с мамой. В Ирландии тебе очень понравится, вот увидишь. – Высокий Дариус присел на корточки, пытаясь уте­шить ее.

– Там нас ждут удивительные приключения, – загадочно ска­зала Сэм. Общение с Милли научило ее, что маленьких девочек легче всего успокоить, пообещав им что-нибудь интересное.

Памми перестала сосать леденец.

– Какие приключения? – спросила она, бесхитростно глядя на Сэм снизу вверх.

Сэм рассмеялась.

– Ты пошла в Николь! Твоя старшая сестра тоже задает только правильные вопросы.

– Я жалею, что вы уходите из «Титуса», – грустно сказала ей Николь.

– Знаю. – Сэм пожала плечами. – Но я не могла поступить иначе. А у тебя есть прекрасный администратор Боб Феллоус и главное – твой поразительный голос. Так что все будет хорошо.

Николь улыбнулась.

– Вы забыли упомянуть Дариуса, – сказала она, взяв Гуда под руку.

– Это и так ясно – я знаю, что он присмотрит за тобой. И жду, что ее сингл займет первое место в десятке, мистер Гуд, – шутли­во-начальственным тоном сказала Сэм.

– Так и будет, можете не беспокоиться, – уверенно ответил Дариус и сжал маленькую руку Николь.

– Ты присмотришь за ней, правда? – строго спросила его Рини.

– Бабушка, все будет в порядке, – заверила ее Николь. – Я хо­чу, чтобы ты получила удовольствие.

– Получу… – У Рини сорвался голос.

– Ну, нам пора, – объявила Сэм, не любившая долгих прово­дов и лишних слез. – Скорее прощайтесь, и идем.

Она провела остальных через турникет. Дариус и Николь маха­ли вслед, пока все четверо не скрылись из виду.

– Надеюсь, все будет благополучно, – со слезами на глазах сказала Николь.

Дариус привлек ее к себе и поцеловал так крепко, что команда игроков в гольф, возвращавшаяся в Ирландию из Португалии, устроила им овацию. Николь смущенно засмеялась.

– Сэм Смит позаботится о них, – сказал Дариус, когда они по­шли к выходу. – Сэм можно поставить во главе космической программы, и через сутки там все будет работать как часы. Не беспокойся ни о чем, любимая.

Николь широко улыбнулась ему:

– Я и не беспокоюсь.

На обратном пути оба молчали – они были слишком возбуж­дены. Ожидание чего-то небывалого заставляло их блаженно улыбаться и крепко держать друг друга за руки. Дариус предло­жил пообедать где-нибудь в ресторане, но Николь сделала глубо­кий вдох и призналась, что уже заказала ленч на дом.

– Тебе понравится, – сказала она, глядя на Дариуса своими чудесными тигриными глазами, и Гуд почувствовал, что его серд­це тает от любви.

Как только Николь приняла решение, она начала с удовольст­вием готовиться к тому, что должно было случиться. Дариус лю­бил тайскую кухню, поэтому Николь нашла ресторанчик, торго­вавший навынос, и договорилась, что заказ доставят в половине первого. Утром она обошла квартиру, привела ее в порядок, по­всюду расставила свои любимые желтые герберы и застелила кровать девственно белым бельем, которым еще ни разу не поль­зовалась. Она вздрагивала при мысли о том, как будет лежать на этих простынях, прижавшись к обнаженному телу Дариуса. По­купать вино Николь не стала, не желая, чтобы ее ощущения и па­мять были затуманены алкоголем.

Входя в дом, Николь ощущала непривычную неловкость. Да­риус тоже больше не казался пьяным от счастья: он явно нервничал.

– Пойдем, я покажу тебе ванную! – пробормотала Николь. – Я купила новую крышку для туалета. Она прозрачная, а внутри плавают золотые рыбки!

Ванная была гордостью Николь; оформляя ее, она дала волю фантазии. Стены были малиново-розовыми, кафельный пол – аквамариновым, пушистые полотенца – золотисто-желтыми, а над раковиной красовалось огромное зеркало в стиле Сальвадора Дали, окруженное лампочками.

– Я всегда мечтала о таком зеркале, – прошептала девушка, глядя на их отражение.

Смуглая и изящная, Николь казалась маленькой по сравне­нию с высоким блондином Дариусом. Она прижалась к нему спи­ной, запрокинула голову и заметила, что Дариус слегка успоко­ился. Его ладони легли на ее тонкую талию.

– Ты уверена? – негромко спросил он. Николь кивнула его отражению в зеркале.

Дариус бережно повернул ее лицом к себе и коснулся губами щеки. Сначала его губы были нежными, но когда Николь обвила руками его шею, их поцелуй стал жадным и страстным. Дариус неловко расстегнул пуговицы ее джинсовой рубашки, и его губы прочертили огненную дорожку вдоль сексуального маленького розового лифчика, купленного специально для этого случая.

Ласки Дариуса заставляли Николь стонать от желания. Никог­да раньше она не ощущала ничего подобного. Немногие встречи, которые у нее были с неопытными и неумелыми мальчиками, не шли ни в какое сравнение с тем, что она испытывала сейчас. От наслаждения по ее спине бежали мурашки.

– Это чудесно, милый, – вздохнула Николь. – Но оставь что-нибудь и мне!

Она рванула рубашку Дариуса с такой силой, что пуговицы по­сыпались на кафельный пол, и начала гладить и целовать его грудь. Николь было мало покорно отдаться ему; она хотела, чтобы Да­риус задохнулся от наслаждения так же, как задохнулась она са­ма, когда его губы коснулись ее сосков. Ей хотелось сорвать с них обоих одежду и…

Они так и не добрались до спальни и белых простыней. Вместо кровати они упали на новый, с иголочки диван и стащили друг с друга остатки одежды. Казалось, их ласки продолжались несколько часов, но на самом деле прошло лишь несколько минут, потому что дольше влюбленные просто не выдержали бы. Когда Дариус осто­рожно снял с нее розовые кружевные трусики, Николь обхватила его ногами, как акробатка, и привлекла к себе, умирая от желания.

– Николь, – простонал он, – не торопись…

Сам Дариус явно торопиться не собирался. Николь много чи­тала о любви и о том, как мужчина может доставить максималь­ное удовольствие своей партнерше, но чтение – это одно, а ре­альная жизнь – совсем другое. Только когда она подумала, что вот-вот взорвется, Дариус овладел ею.

Боли не было. Только острое наслаждение в момент оргазма, распространившееся по всему телу со скоростью курьерского по­езда. Они яростно вцепились друг в друга, и Николь кричала от страсти, пока судороги не утихли. Лишь после этого она почувст­вовала, что Дариус наконец дал себе волю.

Николь никогда не ощущала такой любви и нежности… Тай­ские блюда стыли на кухне, но никто из них не чувствовал голода. Сытые любовью, они лежали обнявшись на диване, утомленные и счастливые, и Николь хотелось, чтобы это длилось бесконечно.

– Я рада, что дождалась тебя, – прошептала она.

– Я тоже, – пробормотал Дариус и поцеловал ее в ключицу.

Николь блаженно улыбнулась. Так вот что имели в виду беско­нечные статьи, посвященные сексу… Прекрасная, совершенная любовь! Она была несказанно счастлива, что дождалась такого мужчину, как Дариус. Впервые в жизни Николь была рада тому, что последовала советам бабушки.

Когда в шесть часов вечера путешественники сели в автобус, ожидавший их в аэропорту Керри, все были измучены. Рини и Сандра не разговаривали дру с другом после очередной стыч­ки – Рини заявила, что розовое шифоновое платье, которое Санд­ра надела в дорогу, абсолютно неуместно. Памми потеряла самую любимую из четырех Барби, которых она везла в сумке, и Сэм пришлось ее утешать.

Только теперь она поняла, почему Николь такая взрослая. Если этой девушке приходилось быть судьей в постоянных се­мейных распрях и одновременно заботиться о младшей сестре, ничего удивительного, что она рано созрела.

Автобус ехал среди изумрудно-зеленых полей, освещенных зо­лотым вечерним солнцем. Наконец они добрались до Редлайона.

– Я и не думала, что здесь так красиво! – воскликнула Сан­дра, когда шофер свернул на извилистую улицу с домиками пас­тельных цветов. Рини и Сандра во все глаза смотрели на окна-фонари, висячие корзины, переполненные летними цветами, и людей, сидевших за столиками на деревянных козлах у пивной «Вдова Мэгуайр», из глубины которой доносился медовый голос Кристи Мура.

– Я бы не узнала это место, – наконец сказала Рини. – Когда я уезжала отсюда, это был бедный маленький поселок где-то на краю света, а теперь… он стал красивым и процветающим.

Она не сводила повлажневших глаз с тщательно отреставриро­ванных домов на главной улице. Старое здание суда, которое при ней стояло наполовину разрушенным, превратилось в роскош­ный ресторан, облупившаяся почта стала агентством по торговле недвижимостью, возле которого стояли две шикарные спортив­ные машины. Женщина в дорогом брючном костюме запирала дверь и одновременно говорила по мобильному телефону.

Коттеджи у горбатого моста тоже было невозможно узнать. Во времена юности Рини этот район пользовался дурной славой. На прохожего мог упасть кусок черепицы; здесь жили самые горькие пьяницы деревни, громко бранившиеся ночами напролет. Те­перь старые дома превратились в очаровательные коттеджи с эр­керами и припаркованными рядом красивыми автомобилями.

– А это владения Мэри-Кейт, – сказала Сэм, показав на ухо­женную аптеку, в витрине которой красовались изделия фирмы «Ланком». – Я уверена, вы ее полюбите. Она большая шутница. Нам нужно будет провести вечер во «Вдове». Конечно, если удастся заказать столик в самый разгар туристского сезона. С тех пор как у Беллы Мэгуайр появился этот симпатичный молодой бармен из Калифорнии, тут яблоку упасть негде. Половину туристов со­ставляют женщины, и они требуют остановить автобус здесь, чтобы полюбоваться на красавчика Эллиота.

– Сандру хлебом не корми, только дай на кого-нибудь полю­боваться, – проворчала Рини.

Сэм испугалась, что ссора возобновится, но Сандра только хи­хикнула и показала матери язык.

– Я не любуюсь на молодых мужчин, – весело ответила она. – Только на своих сверстников.

– Ну, тогда я сама полюбуюсь на вашего Эллиота, – хмыкну­ла Рини. – Из меня еще песок не сыплется.

Сэм возвела глаза к небу. Она не могла понять эту пару. Может быть, это нормальные отношения между матерями и дочерьми? Кто его знает…

Когда они подъехали к отелю, Рини громко ахнула. В ее время такая махина ни за что не окупила бы себя. «Да, все по высшему классу», – подумала Сэм, когда швейцар в форме с галунами по­мог им внести багаж. Она надеялась на знакомство с неким мис­тером Кристи Де Лейси и не сомневалась, что этот тип надолго запомнит их встречу…

– Мистер Де Лейси сегодня здесь? – небрежно спросила Сэм, когда в регистратуре оформляли их документы.

Администраторша заерзала на месте.

– Э-э… нет, – наконец неловко ответила она. – Управляю­щий нездоров.

Сэм попыталась сохранить беспечный вид, но поклялась до­копаться до истины. Тут явно что-то произошло. Причем очень неприятное для Кристи.

Она оставила вещи в номере, проверила, как устроились ос­тальные, и отправилась на встречу с Хоуп. Накануне Сэм позво­нила сестре и, не подумав, предложила пообедать в отеле. Но Хо­уп ответила, что скорее умрет с голоду.

– Извини, – поморщилась Сэм. – Тогда у «Вдовы»?

– Всегда готова, – радостно ответила Хоуп, которая за неделю до боли стосковалась по Милли и Тоби и была счастлива, что сестра наконец приехала.

Вскоре они встретились у пивной. Увидев округлившийся живот Хоуп, Сэм чуть не заплакала.

– Хоуп, милая, ты должна рассказать Мэтту! Он любит тебя. Все будет хорошо. Вы должны помириться ради ребенка.

– С помощью ребенка брак не склеишь, – заявила Хоуп, вы­тирая слезы. – Это нечестно и по отношению к ребенку, и по от­ношению к его родителям.

– Ну, в таком случае я умываю руки, – нахмурилась Сэм. – Пойдем. Бедняга водитель уже думает, что он не попадет домой к ужину.

– Отпусти его, – посоветовала Хоуп. – Я сама отвезу тебя. По крайней мере, это даст мне возможность объяснить осталь­ным, почему я не пью.

– Как будто они не знают, что ты беременна, – криво усмех­нулась Сэм.

– Не знают, – уперлась Хоуп. – Я очень тщательно выбираю, что надеть.

– Всю жизнь обвиняла меня в упрямстве, а сама упрямее ос­ла! – с сердцем ответила ей сестра.

– Сэм, с приездом! – громко крикнула Дельфина, когда Хоуп и Сэм наконец вошли в пивную.

Вирджиния, Мэри-Кейт, Дельфина, Гизелла и Мэй заняли большой стол рядом с баром.

– Это ваш прощальный вечер? – спросила Сэм Дельфину, когда все обнялись и расцеловались.

– Да, – вздохнула Дельфина. – Не могу дождаться субботы.

– Осталось всего полтора дня, – сказала Мэй, помахивая бу­тылкой шампанского, присланной Беллой.

Вечеринка удалась на славу. Шел первый час ночи, когда Хоуп подвезла Сэм к отелю. Сэм чувствовала себя уставшей, хотя вы­пила совсем немного.

– Завтра я привезу к тебе своих гостей, – пообещала она се­стре.

– Мы устроим ленч в саду, – сказала Хоуп. – Там сейчас хо­рошо. Куры сидят за загородкой, так что по дорожкам можно хо­дить, не боясь вляпаться в дерьмо.

Сэм засмеялась.

– Никогда не думала, что услышу от тебя такие слова!

– Я теперь деревенская, – усмехнулась Хоуп. – Вот только базилик у меня не растет, хоть плачь. Салат и капуста – на загля­денье, но когда доходит до трав, я совершенно беспомощна.

Сэм поцеловала ее в щеку.

– Больше никогда не говори мне, что ты беспомощна. Ты выживешь где угодно. Не просто выживешь, – поправилась она, – но будешь жить припеваючи. Мы, женщины семейства Смит, нигде не пропадем!

Обняв сестру на прощание, Хоуп задумчиво вырулила на подъ­ездную аллею «Красного льва». После катастрофы с Кристи она так и не вернулась сюда. Господи, как глупо было рисковать счас­тливым браком ради такого пустяка, как флирт с Де Лейси!.. Да, она скучала, а Мэтт был так погружен в себя, что не обращал на нее внимания, но она не имела права заходить так далеко. Она просто не подумала. Как Милли, решившая прыгнуть в лужу. Ради секунд­ного удовольствия этот ребенок забывал обо всем, в том числе и о последствиях. Пятилетней девочке это было простительно, но женщина, которой должно было исполниться тридцать восемь, была обязана иметь голову на плечах…

Хоуп стиснула зубы и запретила себе плакать. Она не может позволить себе такую роскошь. Ей нужно быть сильной.

Мэтт не понимал, как тяжело приходится с двумя маленькими детьми, пока не прожил неделю с Милли и Тоби в снятой им квар­тире. Одно дело провести с малышами несколько часов, дожида­ясь возвращения Хоуп из магазинов и зная, что после этого все будет нормально, и совсем другое – кормить, одевать и развле­кать их изо дня в день без всякой помощи со стороны и надежды на разрядку. Впервые Мэтт проникся уважением к жене. Ничего удивительного, что после переезда в Редлайон Хоуп так хотелось иметь досуг. Она, работающая мать с многолетним стажем, вне­запно оказалась в сельской глуши, где никого не знала. Естествен­но, ей было тяжело и одиноко. Маленькие дети очаровательны, но с ними чертовски трудно.

Мэтта выводила из себя привычка Милли критиковать все, что бы он ни сделал. Он привык считать Милли папиной дочкой и злился, когда та по десять раз на дню говорила: «А мама делает это не так». В результате Мэтт узнал, что он не так надевает нос­ки, не так наливает молоко в кашу и не умеет мыть детям голову так, чтобы вода не попадала в глаза. Но это, как выяснилось, были еще цветочки. На второй день Милли достала из холодильни­ка банку с маринованными овощами и съела больше половины. Оставшееся она вылила в унитаз и радостно смотрела туда, пока в ванную не заглянул перепуганный отец.

– Меня тошнит! – сообщила счастливая Милли, показывая на унитаз. – Я теперь большая девочка. Как мама.

Когда до Мэтта дошло, что это значит, он громко ахнул.

Сэм знала, что Хоуп убьет ее. «Не вмешивайся», – несколько раз предупреждала она. Но Сэм знала, что иногда следует дове­рять инстинкту. Хоуп любила Мэтта и нуждалась в нем. В то же время Сэм понимала, что ее упрямый и не слишком любимый зять обожает жену. Но эти два осла уперлись и стояли насмерть.

Утром накануне свадьбы Сэм почувствовала, что пора дейст­вовать.

Сначала она позвонила Дэну в агентство Джадда, и тот с удо­вольствием дал ей номер телефона Мэтта.

– Я советовал ему не валять дурака и помириться с Хоуп. Я же вижу, что без нее он несчастен. Но разве этого болвана можно в чем-нибудь убедить?

– Можно. Теперь или никогда! – решительно заявила Сэм. Телефон звонил целую вечность. Наконец запыхавшийся Мэтт взял трубку.

– Я уже думала, что тебя нет, – сказала Сэм.

– Я одевал Тоби, а Милли тем временем добралась до гутали­на, – пожаловался Мэтт. – Теперь ее голубые замшевые туфли стали черно-синими, а пол на кухне еще хуже.

– Да, с ней не соскучишься, – согласилась Сэм. – Мэтт, на­верное, ты догадываешься, почему я звоню, – добавила она, как обычно сразу беря быка за рога. – История слишком затянулась. Есть одна вещь, которую тебе следует знать…

– Ты о том, что Хоуп беременна? – прервал ее Мэтт. Впервые в жизни Сэм лишилась дара речи.

– Откуда ты знаешь? Она никому не говорила…

– У Милли появилась новая игра. Она разыгрывает утреннюю тошноту, – объяснил Мэтт.

– Ох… Ну и что ты собираешься с этим делать? – спросила Сэм.

– Перестань разговаривать со мной свысока! – тут же завелся Мэтт. – Я не собираюсь выслушивать твои поучения… – Он резко оборвал себя. – Извини. Это уже было. Заезженная плас­тинка, правда? Мы только и умеем, что ссориться.

– Да, ты прав, – вздохнула Сэм. Действительно, какой смысл ссориться с зятем, если она звонит, чтобы помирить его с Хоуп?

– Знаешь, я люблю ее.

Эти простые слова тронули Сэм до глубины души.

– Знаю, – сказала она. – И я тоже. Наверно, поэтому мы с тобой и ссоримся. Никак не можем ее поделить. – Она сделала паузу. – С Кристи у нее ничего не было. Он флиртовал с Хоуп, а ей это льстило, вот и все. Если бы она не была такой наивной и неопытной, то сразу отправила бы его куда подальше.

– Наверное, так и есть, – признал Мэтт.

– А ты тоже хорош! – продолжила Сэм. – Притащил ее в Керри и бросил… К счастью, она сумела прижиться, но не благо­даря тебе.

– И это тоже верно, – уныло ответил Мэтт. – Я так увяз в своих проблемах, что совсем забыл о ней. Считал, что она всегда будет покорно ждать меня… Я понимаю, это не оправдание, но так труд­но мне не было ни разу в жизни.

– А как сейчас?

– Я возвращаюсь, – просто сказал Мэтт. – Честно говоря, она и не подозревает, как нужна мне.

У Сэм защипало глаза.

– А что будет с твоей работой? Хоуп полюбила Керри, она не захочет уезжать. Как ты сможешь свести концы с концами?

И тут Мэтт изложил ей свой план.

– И зачем тебе понадобилось платье с тридцатью обтянутыми шелком пуговицами?! – с шутливым отчаянием воскликнула Хоуп в субботу, неловко вдевая пуговицы в крошечные петли.

– Я хотела, чтобы Юджин помучился вечером, когда будет их расстегивать, – усмехнулась Дельфина, длинные рыжие кудри которой падали на спину, еще больше затрудняя задачу Хоуп. – Понимаешь, он должен хоть как-то пострадать, чтобы завоевать меня. Все смелые кельтские рыцари страдали ради того, чтобы прикоснуться к красивой девушке.

– Он уснет еще до того, как доберется до середины твоей спи­ны! – фыркнула Мэри-Кейт, зашедшая в розовую спальню Килнагошелла, где собрались четыре члена клуба макраме. – Вирд­жиния предлагает перекусить, потому что до банкета еще несколь­ко часов.

– Если я что-нибудь съем, платье треснет, – сказала Дельфи­на. – Я хочу выглядеть стройной и девственной, когда Эдди ска­жет: «Благословляю брак Дельфины Юстасии Лавинии Райан и Юджина О'Нила…»

– Дельфины Юстасии Лавинии? – с ужасом переспросила Хоуп.

– Когда моя сестрица была беременна Дельфиной, она читала множество любовных романов, – объяснила Мэри-Кейт. – Дель­фина и понятия не имела, что, если бы не я, Полина назвала бы ее Мэрилин Скарлетт.

Хоуп расхохоталась так, что уже не могла застегивать пуговицы.

– Дельфина тоже не сахар, – возразила племянница. – Вчера даже регистратор загса хихикал. А попробуйте в десять лет прийти в школу с таким имечком! Когда у нас с Юджином появятся дети, у них будут простые и красивые имена. Вроде Мэри или Тома.

– Не знаю… – мечтательно произнесла Хоуп. – В последнее время мне нравится имя Розали. Или Рори. Вообще все име­на на «Р».

Дельфина и Мэри-Кейт многозначительно переглянулись.

– Для будущего ребеночка? – не выдержала Дельфина. Хоуп уставилась на подруг и поняла, что они все знают.

– Ну, от вас ничего не утаишь! – пробормотала она.

– Выливать вино в горшок с несчастным цветком – еще не значит хранить тайну, – сказала Дельфина.

– А то, что вы не выпили на прощальном вечере Дельфины ни одного бокала шампанского, окончательно выдало вас, – доба­вила Мэри-Кейт. – И хотя я знаю, что вы любите шоколад, но это­го недостаточно, чтобы так располнеть.

Хоуп не то всхлипнула, не то засмеялась от облегчения.

– И давно вы все знаете?

– Целую вечность, – улыбнулась Дельфина. – Не плачь. Я не для того полчаса красила тебе ресницы, чтобы ты все испортила.

– Мэтт знает? – мягко спросила Мэри-Кейт.

– Вы не лучше Сэм! – с отчаянием воскликнула Хоуп. – Она только и твердит об этом.

– Нужно сказать. Он скоро прилетит с детьми. Ты поедешь в аэропорт? – спросила Дельфина.

– Их встретит Сэм, – избегая смотреть подругам в глаза, про­бормотала Хоуп.

– Ладно, – сказала Мэри-Кейт. – Дельфина, ты сама терпеть не можешь, когда вмешиваются в чужие личные дела. Вот мы и не вмешиваемся.

– Я терпеть не могу, когда вмешиваются в мои личные дела, – проворчала Дельфина. – А это совсем другая история.

– Бэби-сандвичи! – объявила Вирджиния, появившись в две­рях вместе с Динки.

– Это что, заговор? – нахмурилась Хоуп. – А «бэби-сандвичи» – пароль?

Вирджиния закусила губу.

– Я только имела в виду, что срезала с хлеба корку, – объяс­нила она. – Я правильно догадываюсь, что тайна вышла наружу?

– Осталось только дать объявление в местной газете, – криво усмехнулась Хоуп. – Да, я беременна. Нет, Мэтт не знает. Нет, я не хочу говорить ему. Но да, скажу. В конце концов.

– Вот и отлично, – улыбнулась Вирджиния. – Кому чаю?

Сэм увидела Милли раньше, чем зятя. Девочка бежала, потря­хивая косичками, и разыскивала взглядом мать.

– Милли, привет! – крикнула Сэм.

Племянница налетела на нее, как маленький вихрь, и броси­лась в объятия тетки.

– А где мама? – выдохнула она.

– Мама тебя ждет, – прошептала Сэм ей на ухо. – Она помо­гает тете Дельфине готовиться к свадьбе.

– Я буду подружкой невесты! – радостно пискнула Милли. – У меня есть платье! Оно у папы в чемодане!

– Привет, Сэм.

Сэм спустила Милли на пол и поздоровалась с зятем. Обычно они прохладно улыбались друг другу, но сегодня веселый Мэтт тепло поцеловал ее в щеку.

– Принарядились, мистер Паркер? – хихикнула Сэм. – Ни­как новый костюм?

Мэтт хитро улыбнулся.

– День сегодня особый. Я должен выглядеть как можно лучше.

– Тетя Хэм… – донесся снизу голосок Тоби. Сэм подхватила его на руки и крепко поцеловала.

– Пора ехать, а то опоздаем. Тоби, хочешь сесть за руль?

– Нет, я! Нет, я! – завопила Милли.

Что-то Сэм долго едет из аэропорта, – сказала Хоуп, посмотрев на часы.

– Без паники, – успокоила ее Вирджиния, Церемония на­чнется только через час.

– Я знаю, но Милли никогда не простит мне, если не сможет нести шлейф, – уныло ответила Хоуп. Она смотрела в окно кабине­та, не в силах дождаться, когда увидит свою машину, на которой Сэм уехала в аэропорт. – Кажется, еще какие-то гости, – сказа­ла она, когда из такси вышла группа людей, обремененных чемо­данами. Трое высоких русых молодых людей, темноволосая жен­щина и маленькая девочка с ярко-рыжими кудрями стояли на аллее и оглядывались по сторонам. – Похоже, кто-то новенький.

Вирджиния подошла к окну.

– О боже! – воскликнула она. – Это мои! Глазам своим не ве­рю… Они даже не намекнули, что собираются приехать! – Вирд­жиния выбежала навстречу трем своим сыновьям, невестке и ма­ленькой внучке. – Что же вы меня не предупредили? – восклик­нула она.

– Это был сюрприз. Мы хотели отпраздновать твое превраще­ние во владелицу пятизвездочного пансиона, – сказала Салли.

– Инспекторов еще не было, – ответила счастливая Вирджи­ния, обнимая всех по очереди.

– Но свои звездочки ты получишь в любом случае, – уверен­но сказал матери Доминик.

– А что тут, собственно, происходит? – спросил Лоренс, гля­дя на мельтешивших вокруг нарядно одетых людей.

– Свадьба. Моя подруга Дельфина выходит замуж, – ответи­ла Вирджиния. – Вы приехали как раз вовремя. Ох, а вот и Юд­жин с Эдди! Пора начинать церемонию. Скорее бы приехала Сэм! Милли должна нести шлейф. Она убьет нас всех, если опоздает.

– Эта маленькая куколка могла бы ее заменить, – сказала Мэри-Кейт, вынося из дома поднос с бокалами шампанского.

Элисон благосклонно посмотрела на собравшихся вокруг взрослых и тут же выпустила волосы дяди Джейми.

– Мы не хотим мешать, – смущенно пробормотала Салли. – Я не знала, что свадьба назначена на сегодня…

– Чем больше народу, тем веселее! – крикнула Дельфина, вы­сунувшись из окна спальни. – Я невеста, – без всякой нужды доба­вила она. Никого другого в венке из белых цветов тут не было.

Полина Райан еще раз посмотрела на свое отражение в зеркале пассажирского сиденья. Губная помада не размазалась, зубы бы­ли не испачканы, и все же ей казалось, что что-то не так. Посмот­рев на юбку, Полина внезапно поняла, в чем дело. На ней был си­ний костюм, купленный пять лет назад для свадьбы дальней род­ственницы. Хотя она изо всех сил пыталась подавить чувство вины, это ощущение не покидало ее. «Нет, все-таки следовало надеть что-нибудь новое», – сердито подумала она.

Синий костюм казался вполне приличным вплоть до послед­ней недели. Но затем люди начали подходить к ней на улице и го­ворить, как они польщены приглашением на свадьбу Дельфины, какой славный человек Юджин и как замечательно, что свадьбу решили устроить в Килнагошелл-хаусе. Полина, которая в конце концов все же решилась почтить свадьбу своим присутствием, была совершенно сбита с толку. По ее мнению, такого брака сле­довало стыдиться и для подобного мероприятия синего костюма было больше чем достаточно. А теперь все – от мисс Мэрфи до Беллы Мэгуайр – весело говорили ей, что она должна гордиться Дельфиной и что они не знают, как следует одеться, потому что погода может испортиться в любой момент.

В конце концов ей стало казаться, что синий костюм никуда не годится, но наступила пятница, и было уже поздно что-то предпринимать. Она не могла тайком прошмыгнуть в бутик Люсили: весь поселок тут же понял бы, что мать невесты не удосу­жилась вовремя купить себе новый костюм. Такого унижения Полина бы не перенесла.

– Красивый дом, правда? – заискивающе сказал ее муж, подъ­езжая к Килнагошеллу по извилистой, усаженной деревьями ал­лее.

Фонси ненавидел ссоры. Ах, если бы у него хватило характера возразить Полине! Он бы с удовольствием сказал жене, чтобы она прекратила дурить и что он пойдет на свадьбу любимой доче­ри независимо от того, где эта свадьба состоится. Но Фонси был тихим человеком и побаивался жены.

– Ничего, – ворчливо ответила Полина, глядя на изящный фасад, над портиком которого пышно цвели плетистые розы.

Фонси остановил машину и вылез. Ему ужасно хотелось по­скорее обнять Дельфину. Он любил дочь до самозабвения и счи­тал Юджина отличным парнем. Конечно, Полина не знала, что он знаком с будущим зятем, иначе она взбесилась бы… Фонси громко хлопнул дверью автомобиля. Он был сыт по горло.

– Я иду к Дельфине! – заявил он.

Если бы с ней заговорил автомобиль, Полина изумилась бы меньше. Фонси всегда делал то, что хотела она, а сейчас она хоте­ла смешаться с толпой и посмотреть, кто пришел на свадьбу. Но Фонси прошел в дом так уверенно, словно был его хозяином.

Полина обогнула угол, прошла в сад и застыла от удивления. Там собралась половина Редлайона. Стоял прекрасный летний день. Люди смеялись, беседовали и радовались жизни. Тут же, к ужасу Полины, находился и отец Мактиг, над чем-то весело сме­явшийся со своими прихожанками. Грудь Полины раздулась, как у рассерженной лягушки, и так же внезапно опала. Что она могла сказать? Он человек бога, он знает правила. Конечно, он не при­шел бы сюда, если бы думал, что Дельфина будет навеки прокля­та небом, если выйдет замуж за разведенного Юджина.

– Полина! – заметив ее, зычно крикнул он. – Идите сюда! А мы уж думали, что мать невесты слишком занята, чтобы прово­дить время с нами, простыми смертными!

Слабо улыбаясь, Полина подошла к гостям, которые дружно поздравили ее со столь важным событием.

– Не могу дождаться, когда увижу ее платье… – мечтательно вздохнула мисс Мэрфи. – Миссис Коннелл говорит, что она по­хожа на сказочную принцессу. Неужели это так? Наверно, вы очень довольны!

Все глаза устремились на Полину, и та на мгновение ощутила неловкость. Знают ли они, что мать невесты была против этой без­божной свадьбы? Нет, наверно, не знают. Небрежно помахав ру­кой, как это делала королева Елизавета по телевизору, Полина вздохнула.

– Довольна – не то слово. Я просто счастлива! Отец Мактиг перевел дух и улыбнулся.

– Я знал, что так и будет. – Его глаза лукаво блеснули. – А те­перь познакомьтесь с нашими гостями из Лондона – Сандрой, Рини и Памми Тернер.

– Чудесно выглядишь, Дельфина, – сказал Фонси, глядя на красавицу, которой стала его единственная дочь. Ее бледно-кре­мовое, расшитое золотом платье было великолепным, и Дельфи­на, кудри которой сияющей волной ниспадали на плечи, дейст­вительно казалась сказочной принцессой.

– Мне очень жаль, но твоя мать здесь. Извини, что я не засту­пался за тебя, – сказал он, глядя в пол.

– Пустяки, папа, – сказала Дельфина, нежно поцеловав его в щеку. – Ты здесь, и это самое главное. Ты выведешь меня к гостям?

– Мама! – завопила Милли, вбегая в вестибюль Килнаго-шелл-хауса. Ее платье было застёгнуто только наполовину. Сэм не смогла сделать это как следует на тесном заднем сиденье ма­шины.

– Милли, радость моя! – Счастливая Хоуп подхватила дочку на руки. – Я боялась, что ты опоздаешь. Тетя Дельфина уже готова.

Она повернула Милли к себе спиной и застегнула ей пугови­цы. Потом прикрепила шпильками к ее волосам венок из кремо­вых роз и вручила дочери букет.

– Готова?

Сияющая Милли кивнула.

Хоуп посмотрела в зеркало, чтобы проверить, насколько ужас­но она выглядит в жакете и брюках цвета аметиста. Брюки были слишком тесными, и Хоуп пришлось расстегнуть пуговицу. Ос­тавалось надеяться, что они не свалятся в самый ответственный момент, явив миру поразительно элегантное сочетание длинных панталон и дешевых носков.

– А где Тоби? – спросила она Милли.

– Он с папой.

– С папой? Как сюда попал папа?! – громко ахнула потрясен­ная Хоуп.

– Приехал на свадьбу. Разве меня не приглашали? – раздался голос Мэтта. Он стоял в дверях, освещенный солнцем. Волосы Мэтта были острижены слишком коротко, он выглядел усталым, но ничто не могло испортить его безупречную красоту. На нем был выходной костюм и тот самый галстук, который Хоуп пода­рила ему в Бате на сорокалетие. Он был так хорош, что Хоуп захо­телось броситься в его объятия и остаться там навсегда.

– Мэтт! – радостно воскликнула Дельфина, спускаясь по лестнице под руку с отцом. Замыкала шествие Мэри-Кейт. – Пре­красно! Ну что, все готовы?

Говорить было некогда. Милли пристроилась за тетей Дельфиной, Мэтту и Хоуп пришлось поспешно спуститься в сад и занять свои места.

Музыканты из фольклорного ансамбля, игравшего в пивной «Вдова Мэгуайр», грянули свадебный марш Мендельсона, стран­но звучавший в исполнении скрипки, аккордеона и бодрана . Но Дельфине и Хоуп казалось, что они никогда в жизни не слышали более сладких звуков. Дельфина смотрела на своего дорогого Юджина, который гордо стоял рядом с Эдди в мятом костюме. Хоуп держала Мэтта за руку и была абсолютно счастлива. – Я люблю тебя, – прошептал он, наклонившись к ней.

Хоуп крепко стиснула его руку. Все ее тревоги и гнев бесслед­но исчезли.

– Ну пожалуйста… – с трудом выдавила она, боясь распла­каться.

Вирджиния стояла рядом со своими родными. Маленькая Элисон мирно спала у нее на руках.

– Как ты это сделала? – спросил изумленный Джейми. – Эта девчонка буквально извела нас!

– Элисон знает, что теперь она с бабушкой. – Вирджиния улыбнулась малышке и погладила ее рыжие кудри.

Когда Юджин наконец наклонился и крепко поцеловал Дель­фину в губы, у всех выступили слезы на глазах. Даже Полина не удержалась и полезла в сумочку за бумажной салфеткой.

– Возьми мою, – сказала Мэри-Кейт, передавая пачку сест­ре. – Рада, что пришла?

Полина трубно высморкалась, что, видимо, означало «да».

– Вот и отлично. А теперь пойдем в дом. Мать невесты обяза­на присматривать за угощением. Мы же не хотим подорвать твой авторитет, правда?

– Как жаль, что с нами нет Николь, – сказала Рини, поднося к глазам салфетку. – Ей бы тут понравилось.

– Да уж, – согласилась Сандра, обмахиваясь сумочкой. – А те­бе-то самой нравится?

– Нравится? – повторила Рини. – Не то слово! Я счастлива. Кстати, я поговорила с этим симпатичным священником и ска­зала ему, что моя семья давно уехала отсюда, но я хотела бы най­ти своих родственников. Он обещал помочь мне. Кто знает, а вдруг что-нибудь получится?

Пока Юджин и Дельфина обнимались и целовались с гостями, Мэтт отвел Хоуп в маленький садик за домом. Сэм с надеждой посмотрела им вслед, взяла Милли и Тоби за руки и предложила поискать Динки.

– Почему ты вернулся именно сегодня? – спросила Хоуп, все еще крепко держа Мэтта за руку.

– Потому что наконец поумнел, – ответил Мэтт. – Ты не по­веришь, как я тосковал по тебе.

Хоуп вспомнила о своих бессонных ночах, о мучительных ме­сяцах, когда она считала, что больше никогда не будет счастлива.

– Поверю. Я тоже тосковала по тебе. Думала, ты больше не вернешься. Но умолять тебя я не могла. Сам понимаешь…

– Я долго не понимал этого, – признался Мэтт. – Наверное, все дело в том, что я считал тебя прежней Хоуп, которой и в голо­ву бы не пришло повысить голос. Хоуп, которая при малейшем намеке на ссору просила прощения даже тогда, когда не была ви­новата. Честно говоря, я думал, что ты любишь его и поэтому не звонишь мне каждые пять минут и не умоляешь вернуться.

– Ох, Мэтт… – Хоуп повернулась к нему лицом. – У меня с Кристи ничего не было. Я флиртовала с ним, вот и все, но не су­мела вовремя дать ему понять, что это просто флирт. Я не любила его. Он ничего для меня не значил. Но рисковать из-за этого на­шим браком я не имела права. Я была набитой дурой.

– Ты ни в чем не виновата. – Мэтт нежно погладил ее по ли­цу. – На самом деле я все это знал, но моя гордость страдала. Я не понимал, как ты могла решиться причинить мне боль и почему не умоляешь меня вернуться…

Хоуп покачала головой.

– Если бы я умоляла тебя вернуться, ты решил бы, что измена была, и возненавидел бы меня. Ты должен был простить меня сам, – серьезно сказала она.

– Когда я начал думать об этом, то многое понял, – ответил Мэтт. – Я вел себя недопустимо. Когда мы переехали сюда, я все бросил на тебя, а сам погрузился в свои проблемы. И они оказа­лись мне не по плечу.

– Кстати, ты никогда не говорил мне о трудностях с кни­гой, – сказала Хоуп. – Если бы я знала об этом, то пойяла бы, почему с тобой так…

– Трудно жить? – Мэтт поморщился. – Мне не хотелось при­знаваться тебе. Я много лет считал себя способным на все, а ока­залось, что это не так. Признаться в своем бессилии было бы слиш­ком унизительно. Извини. В результате я стал полным ублюдком. Я забыл о тебе и детях. – Его глаза были полны боли. – Меня убивала мысль о фиаско! Я боялся, что ты скоро обо всем узнаешь, и не мог этого вынести. Я притащил тебя в незнакомое место, предоставил осваиваться в одиночку, а сделать свою часть дела так и не сумел.

– Мэтт, никакого фиаско не было. – Глаза Хоуп сияли. – Я люблю тебя и горжусь тобой. Конечно, ты не совершенство, ну и что? Я и сама не совершенство! – засмеялась она.

– Знаю. Но я забывал о тебе, а это непростительно. Клянусь, это больше не повторится. Особенно теперь. – Он бережно по­ложил руку на выпуклый живот Хоуп.

– Это твой ребенок! – выпалила она.

– Я знаю, – ответил Мэтт. – Знаю, что ты ничего не позволи­ла бы себе с другим мужчиной. Я должен был сразу понять это. Но, увидев тебя с ним, я почувствовал себя полным неудачни­ком, окончательно пал духом и решил сбежать от всего. В том чис­ле и от тебя. – Он понурился. – Если бы я тогда не впал в де­прессию из-за своего романа, ничего этого не случилось бы.

– Но… – Хоуп была сбита с толку. – Как ты узнал, что я бере­менна?

– Во-первых, благодаря Милли. Она считает, что утренняя тошнота – признак каждой взрослой женщины, – усмехнулся Мэтт.

Он рассказал про маринованные овощи, вылитые в туалет.

– А во-вторых… – Мэтт запнулся. – Ты только не сердись, но вчера Сэм позвонила мне. Мы говорили о многом. В том чис­ле и о твоей беременности.

Хоуп возвела глаза к небу.

– Господи, я несколько месяцев умоляла ее не вмешиваться…

Поразительно!

– Сэм любит тебя.

– Меня поражает не то, что она позвонила. Я удивлена тем, что вы смогли побороть взаимную неприязнь и поговорить.

– Смогли. Между прочим, она прекрасно управляется с детьми. Когда они увидели ее в аэропорту, то просто взбесились от радости. А присматривать за ними тяжело. Не знаю, как ты справляешься, – сказал он. – Думаю, нам придется взять няню, чтобы было кому за­ботиться о малышах, если мы куда-нибудь отправимся.

Хоуп растерянно уставилась на него.

– Какую няню? Куда отправимся? О чем ты говоришь? Мы еле сводим концы с концами, у нас нет денег даже на бэби-ситтер. Ты что, решил вернуться в агентство?

– Это долгая история, – вздохнул Мэтт. – Видишь ли, Адам выздоровел, а я успел побыть боссом и понял, что теперь мне бу­дет трудно работать под его началом. Поэтому я решил уйти. Сло­жись обстоятельства по-другому, мне осталось бы только одно: открыть собственное агентство.

Хоуп пропустила мимо ушей слова об обстоятельствах и встревожилась. Для этого же понадобится целое состояние! Откуда его взять?

– Так чего же ты хочешь?

Мэтт едва сдерживался, чтобы не расплыться в улыбке.

– Сейчас я тебе все объясню. Ты уже знаешь, что мой роман пека закончился провалом. Но когда я жил в Бате и тосковал о те­бе, то начал для собственного удовольствия писать юмористичес­кий роман. Конечно, это не высокая литература, но работал я с увлечением.

Хоуп все еще хлопала глазами, не понимая, куда он клонит.

– Так вот, Дэн убедил меня послать роман литературному аген­ту. Я подумал, что он рехнулся, но все же сделал это. Честно гово­ря, я был уверен, что мне даже отвечать не станут. Но как раз в тот день, когда Милли разыграла утреннюю тошноту, я начал про­сматривать почту и нашел там письмо от моего агента… – Он на­конец улыбнулся: ему очень нравилось произносить эти слова: «мой агент». – Так вот, агент буквально умолял позвонить ему, потому что я забыл указать в письме номер своего телефона. Я по­звонил, и… Ты не поверишь, но рукопись ему очень понравилась и он уже отправил ее на просмотр издателю! Они предложили мне четверть миллиона долларов за три книги… Хоуп, я добился своего! Теперь я писатель. У меня получилось!

– Ох, Мэтт… – простонала Хоуп. – Это чудесно. Я так гор­жусь тобой! – Она обняла мужа и крепко поцеловала его.

– Так что теперь мы оба при деле, – пошутил Мэтт, похлопав жену по животу.

– Есть еще одна вещь, – внезапно заволновалась Хоуп. – Я бы хотела остаться в Редлайоне. Это очень важно для меня. Как ты думаешь, мы сумеем это устроить?

– Покинуть этот оазис творчества?! – воскликнул Мэтт. – Ни за что на свете!

Николь впервые поняла, что ее жизнь бесповоротно измени­лась, когда в среду во второй половине дня она вышла из дома и увидела толпу фотографов. По крайней мере пятнадцать человек подняли в воздух камеры и защелкали затворами как сумасшед­шие. Николь инстинктивно обернулась, пытаясь понять, кого они снимают. Но за ее спиной не было никакой суперзвезды в тем­ных очках, пытавшейся сохранить инкогнито. Причиной этого массового психоза была она, Николь Тернер!

– Николь, что вы почувствовали, когда узнали, что ваш пер­вый сингл стал номером один? – крикнула женщина-репортер, державшая в одной руке диктофон, а в другой огромную сумку. – Вы позвоните Лорелее? Или ваша вражда все еще продолжается?

Николъ сунули под нос еще несколько диктофонов. Ошеломленная Николь захлопала глазами. Но тут к ней на вы­ручку пришла Айсия из офиса Боба Феллоуса.

– Николь сейчас вернется, – объявила она и, схватив Николь за руку, отвела ее в сторону. – Мы все утро пытались дозвонить­ся до вас и оставили множество сообщений на мобильнике.

– Я только что его включила, – призналась Николь, которая все утро отсыпалась после изнурительного турне. Раньше для этого возможности не было. – Когда я вышла и увидела этих людей, у меня челюсть отвисла…

Айсия пожала плечами:

– Не знаю, как они раздобыли ваш домашний адрес. Мы ра­зослали сообщение о завтрашнем утреннем телешоу; наверно, это и вызвало их интерес.

– Но почему они приехали? Сингл вышел только в понедель­ник, его еще нет в чартах. Почему они говорят, что сингл стал хи­том номер один?

Айсия гордо улыбнулась. Не напрасно она трудилась день и ночь…

– Данные о продаже невероятные, – сказала она. – За два не­полных дня было продано пятьдесят тысяч. Это просто фантастика! Если так пойдет и дальше, первое место в чартах вам обеспечено. Как и рекорд по количеству продаж. А теперь улыбнитесь, примите соответствующую позу и скажите им, что вы в восторге от такого ус­пеха. Только, ради бога, не упоминайте Лорелею! Она тоже наш клиент.

– Сука… – негромко пробормотала Николь.

– Победителю нужно быть великодушным. Сингл Лоре леи тоже вышел в понедельник, но он продается только в квартале, где живет ее мать.

Николь позволила себе усмехнуться. Поделом этой твари!

Она попозировала фотографам, а потом Айсия сказала, что у них еще есть время ответить на четыре-пять вопросов. Николь улыбалась и всем говорила, как она взволнована. И тут грянул ро­ковой вопрос.

– Вы наполовину индианка, но никогда не говорите о своем происхождении. Не хотели бы вы забыть о половине своей крови и стать белой? – спросил один журналист.

Айсия ахнула, но Николь оказалась во всеоружии.

– Я никогда не видела своего отца, – просто сказала она. – Поэтому я ничего не знаю об индийской культуре, но хотела бы узнать. Я горжусь тем, что наполовину индианка. Так гораздо ин­тересней жить. – Она улыбнулась репортерам улыбкой в сто ты­сяч ватт.

– Интервью окончено, – объявила Айсия и повела Николь к ожидавшему их лимузину. – Вы держались молодцом, – с вос­хищением сказала она. Николь пожала плечами.

– Когда-то об этом должны были спросить. Посмотрим, что выйдет. Я советовалась с Дариусом, мамой и бабушкой. Стыдиться нам нечего. Кто знает, может быть, мне удастся когда-нибудь найти своего отца. Я была бы рада.

Айсия уставилась на нее. Сомневаться не приходилось: Ни­коль Тернер сильно отличалась от обычных девушек с хорошими голосами. К счастью, в лучшую сторону.

– Отлично. Что у нас дальше? – Айсия сверилась с пере­чнем. – Два интервью для прессы, четыре для радиостанций, ра­ботающих в ночное время, а потом придется нарядиться и вечером отправиться на премьеру фильма. Стилисты приготовили для вас кучу платьев. Ну что, поехали?

– Да, – ответила Николь, не переставая улыбаться. Ее сингл прекрасно продавался. Разве это не чудо? Она поняла, что никогда не забудет этот день. Даже если не займет первое место в «горя­чей десятке».

Николь обвела взглядом скромную гардеробную студии.

– Вы уверены, что ничего не хотите? – спросила красивая де­вушка, в обязанности которой входило доставлять артистам все, что душе угодно.

Николь, помнившая ужасные истории о певцах, которые сво­ими требованиями сводили окружающих с ума, тепло улыбну­лась девушке.

– Единственное, что мне нужно, – это чай с лимоном и ме­дом – для горла. Конечно, если не трудно, – вежливо сказала она.

Красивая девушка вздохнула от удовольствия. Если бы все они были такими… Когда к ним приезжала эта стерва Лорелея, она требовала для себя четыре гардеробных, шесть бутылок «Круга» в каждую и обед с рыбой из дорогого ресторана, который был нужен ей только для того, чтобы тыкать в него окурки. Никто не рас­страивался из-за того, что сингл Лорелеи с треском провалился.

Дариус, не замеченный обеими, стоял в дверях и смотрел на Николь с гордостью. Она была невероятна! Потрясающая красо­та, ангельский голос и поразительная доброта. Нет, сомневаться не приходилось: эта девушка станет суперзвездой. Николь пони­мала, что ничего не добьется, если начнет разыгрывать из себя примадонну. В отличие от большинства артистов, с которыми Дариусу приходилось работать, она знала, что карьера рок-певи­цы предполагает тяжелый труд, преданность делу и профессио­нализм. Казалось, почти все дебютантки были убеждены, что подняться наверх можно только одним способом: с помощью вы­зывающего поведения, грубости, невозможных требований и рас­тущих аппетитов. Дариус на собственном опыте убедился, что эти требования – свидетельство чудовищного самолюбия – могут привести только к краху.

Айсия первая заметила его.

– Ну разве она не прелесть? – шепнула девушка, выходя из гардеробной.

– Прелесть, – согласился Дариус, заставив Николь поднять глаза и радостно улыбнуться.

– Ты здесь! – воскликнула она, быстро вскочила с кресла, вта­щила Дариуса в комнату и заперла дверь. – Я соскучилась!

Дариус ездил в Швецию с новой группой, которая записывала альбом с лучшими тамошними звукорежиссерами, и не видел Николь целую неделю.

Они обнялись и стали жадно целоваться.

– А я-то как соскучился… – хрипло пробормотал Дариус, при­жимая к себе Николь так крепко, словно боялся, что она исчезнет.

– Нет, я больше!

Николь положила голову ему на грудь. Это было так приятно… Она прожила невероятную неделю. Ее сингл побил все рекорды для дебютантов, но бесконечные интервью, выступления и раз­дача автографов заставляли Николь еще сильнее мечтать о тихом вечере с Дариусом. Они сидели бы в обнимку на ее новом диване и разговаривали, а потом легли бы в ее большую кровать и заня­лись любовью.

– Тебя ждет Боб Феллоус. Сэм подъедет позже, – сказал Да­риус. – Она ужасно гордится тобой. И я тоже, – нежно добавил он. – Милая, ты будешь настоящей звездой.

– Пообещай мне одну вещь, – сказала Николь.

– Все, что хочешь.

– Ты и тогда останешься со мной?

– Клянусь.

«Удивительно, сколько барахла может накопить человек всего за несколько месяцев!» – думала Сэм, таская картонные коробки по лестнице. Она привела в порядок свой письменный стол и те­перь ломала голову, где все это разместить дома.

– До завтра, – сказала Лидия на прощание. – И не забудьте принарядиться.

На следующий вечер были назначены торжественные прово­ды. Сэм не помнила, когда в последний раз ей устраивали такой праздник.

Поднявшись в квартиру, она проверила электронную почту и обрадовалась, обнаружив послание Хоуп.

«Привет, Сэм!

Надеюсь, что у тебя все хорошо. Мы живем замечательно. Мэтт в прекрасной форме, на следующей неделе собирается лететь в Лон­дон подписывать договор с издателем. Думаю, вы встретитесь. Вирджиния и Мэри-Кейт составят ему компанию до Дублина – они решили слетать в Германию, изучить тамошние пансионы и по­нять, к чему следует стремиться Вирджинии. Мэри-Кейт говорит, что не может этого дождаться: у нее не было отпуска несколько лет. Вирджиния убеждена, что в Мэри-Кейт говорит гордыня, раз она все эти годы была уверена, что Редлайон без нее рухнет!

На время отсутствия Вирджинии мы присмотрим за Динки, чему очень рада Милли. Она умирает от желания иметь собаку, а янет уверена, что следует заводить ее до рождения ребенка. Говорят, собаки ревнуют людей к младенцам. Кстати, Мэтт тоже хочет завести собаку. Причем обязательно мальчика, чтобы восстано­вить равновесие полов. Последнее сканирование показало, что я рожу девочку (нам нравится имя Розали; что ты об этом дума­ешь?), и он говорит, что трое на двое – это нечестно.

Сегодня вечером едем обедать с Юджином и Дельфиной. Они вер­нулись из свадебного путешествия, и Дельфине ужасно хочется по­хвастаться своим загаром. Еще одну хорошую новость я узнала бла­годаря любезности Дельфины. Представь себе, Кристи Де Лейси вы­гнали из отеля взашей! Дельфина сказала по телефону, что перед самым твоим приездом у него вышла безобразная сцена с подружкой какого-то постояльца. Пошли слухи о судебном процессе, и владель­цы уволили его. Впрочем, меня это ничуть не удивляет.

Как поживают Рини, Сандра и Памми? Все здесь полюбили их и говорят, что они должны приехать еще раз. И мы с нетерпением ждем Николь. Ну разве неудивительно, что ее сингл все еще воз­главляет список? Его постоянно крутят по местному радио, и единственная трудность, которая ждет здесь Николь, – это невозможность прогуляться по улице из-за толпы зевак, жаждущих посмотреть на знаменитую землячку. (То, что здесь родилась не она, а ее бабушка, для них роли не играет.)

Позвони скорее. Я не слышала тебя целую вечность.

Любящая тебя Хоуп».

Сэм улыбнулась и выключила компьютер. Слава богу, все кон­чилось для Хоуп благополучно. Ах, если бы она могла сказать о себе то же самое… Сэм взяла на руки Табиту и поцеловала ее. Ни­чего, у нее есть кошки и новая компания. Самое главное сей­час – быть все время занятой.

Накормив кошек, она решила зайти в «Гринвич Эмпориум» к Фелисити и Джорджу. Они высоко оценили идеи Сэм относи­тельно того, как сделать бизнес выгодным, и стали первыми кли­ентами ее новой фирмы.

Сэм взяла свои заметки, положила их в чемоданчик и вышла из квартиры. Вечер был теплый. Открывая калитку, Сэм ин­стинктивно посмотрела на дом Бенсона. Щит исчез. Дом был продан. Интересно, где сейчас Морган?

Хотя был четверг, Джордж и Фелисити сбивались с ног. Пого­ворив о бизнес-плане пятнадцать минут, хозяева сказали, что им пора бежать, потому что почти все столики заказаны заранее.

– Останьтесь и поешьте, – сказал Джордж. – Графин крас­ного?

Сэм ела салат и читала свои записи, останавливаясь только для того, чтобы сделать глоток вина. Ресторан был наполнен главным образом парочками, смотревшими друг другу в глаза. Фелисити и Джордж махали Сэм каждый раз, когда проходили мимо, но от этого она чувствовала себя еще более одинокой.

Сэм подумала о событиях последних недель, и на ее глаза на­вернулись слезы. В ее деловой жизни произошла настоящая ре­волюция, но личная жизнь не претерпела никаких изменений. Что бы она делала без Спайк и Табиты? Кошачье обожание дела­ло ее жизнь более-менее сносной. Когда Сэм ощущала уныние, она брала на руки Табиту и гладила полосатую кошечку, пока не появлялась возмущенная Спайк и не начинала требовать свою долю нежности.

– О боже! – ахнула Фелисити, оказавшаяся рядом с бутылкой и штопором.

Сэм подняла глаза и увидела, что Фелисити стала такой же ро­зовой, как вино в бутылке, которую она несла. Сэм знала только одного человека, который оказывал такое же влияние на хозяйку ресторана. Оглянувшись, она увидела Моргана, который стоял в проходе между столиками и смотрел прямо на нее. Сердце Сэм заколотилось, как у марафонца на финишной прямой. Морган загорел и казался отдохнувшим, как будто только что сошел с са­молета, прилетевшего из жарких стран. На нем были всегдашние потрепанные джинсы и тонкая голубая рубашка, обнажавшая часть мускулистой груди, которую Сэм иногда видела во сне. Во­лосы были короче, чем обычно, но назвать его стрижку модной не решился бы никто. А вот лицо осталось прежним. Крючкова­тый нос придавал ему сходство со средневековым конкистадо­ром; узкие, темные, как патока, глаза смотрели на нее в упор. Сэм нисколько не удивилась бы, если бы он превратился в конную статую крестоносца с мечом в руке. – Можно сесть?

Она только слабо махнула рукой. Это не было грубостью; про­сто Сэм не могла найти слов. Наконец голос вернулся к ней.

– Как вы поживали? – спросила Сэм, зная, что говорит ба­нальность. Но она была слишком ошеломлена его появлением, чтобы придумать что-то оригинальное.

– Плохо, – заявил он. – Чертовски плохо. И все из-за вас. Пара, сидевшая за соседним столиком, обернулась. Сэм мол­чала, как немая.

– За этим я и пришел сюда. Чтобы рассчитаться с вами, мисс Смит. – С этими словами он внезапно опустился на колени. Те­перь на него уставились все. В наши дни мужчины не так часто становятся перед женщинами на колени – а если и становятся, то уж никак не в ресторане.

У потрясенной Сэм расширились глаза.

– Понимаете, она виновата кругом! – громко обратился Мор­ган к публике, которая перестал» притворяться, что ест, и с лю­бопытством следила за происходящим. – Она постоянно подка­лывает меня, командует мной и считает, что я отвратительно оде­ваюсь. Но несмотря на все перечисленное, а также на то, что она, кажется, считает меня самым коварным соблазнителем со времен Казаковы и ревнует к каждому столбу, я все же схожу по ней с ума.

Сэм окончательно потеряла дар речи и даже не делала попы­ток прекратить это нелепое представление.

– Вы меня поняли? – спросил Морган пару за соседним сто­ликом.

– О да! – с восторгом воскликнула женщина. – У нее власт­ный характер, и все равно она вам нравится.

– Не то чтобы очень, – задумчиво сказал Морган, – но я люб­лю ее. Так что попробую как-нибудь справиться с ее недостатками.

– Ах! – разнеслось по всему ресторану.

– Но пусть не слишком командует! – упрямо сказал мужчина за соседним столиком.

– Пусть, – согласился Морган. – Только чуть-чуть, чтобы мы могли побороться и решить, кто из нас главный. Естественно, это я, потому что я мужчина. А потом… – он посмотрел на Сэм пламенным взглядом, который мог бы спалить все скатерти в ресторане, – мы сможем помириться. И это будет замечательнее всего! Примирение – самая приятная вещь на свете, правда? – спросил Морган, придвигаясь к ней. – Староват я для таких ве­щей, – добавил он, услышав хруст собственных коленок. – Сус­тавы не выдерживают.

– От суставов очень помогает жир из печени трески, – посо­ветовала женщина из-за столика с другой стороны.

– Вы хотите помириться? – спросил Морган.

Он был так близко, что Сэм ощутила мятный запах его дыха­ния и тут же вспомнила их первую встречу.

– Извините меня за то, что я приревновала вас к Мэгги, – прошептала она.

– Мэгги чудесная девушка, но искренне считает, что можно влюбиться в своего отчима. Что лично для меня очень неудобно и совершенно неприемлемо, поскольку этим отчимом являюсь я сам, – сказал Морган. – Она делает это, чтобы позлить Вэл. А вы вошли в самый неподходящий момент.

– Извините… – снова пролепетала Сэм.

– Перестаньте извиняться, – велел Морган. – Я к этому не привык.

Потом он наклонился и поцеловал ее так крепко, что каждый дюйм тела Сэм затрепетал от желания. Они оторвались друг от друга только тогда, когда услышали аплодисменты.

– Представление окончено, – сказал Морган, с трудом под­нимаясь на ноги. Взяв Сэм за руку, он заставил встать и ее. – Мы идем домой мириться.

– И не возвращайтесь, пока не поженитесь! – крикнул какой-то пожилой мужчина.

Морган распахнул дверь, и они вышли на улицу, сопровождае­мые аплодисментами и криками «браво!».

– Зачем вы это сделали? – пробормотала Сэм, чувствуя, что сердце ее колотится как сумасшедшее.

– Чтобы с помощью шока заставить вас кое-что понять. Если бы я встретил вас на улице, вы держались бы чопорно и офици­ально, как подобает образцовому директору-распорядителю.

– Нет, не держалась бы, – возразила она.

– Непременно держались бы. – Морган сделал глубокий вдох. – Конечно, мне следовало сказать о своих чувствах гораздо рань­ше, но я все никак не мог решиться, хотя меня влекло к вам с пер­вой встречи. Вы ворвались в мою жизнь, как разъяренная фурия, маленькая белокурая динамо-машина, которая вырвала из розет­ки штепсель моей стереосистемы и оставила на моей голени си­няк размером с дыню. – Он приподнял штанину и продемон­стрировал пострадавшее место.

– Врун, – проворчала Сэм. – На мне были эспадрильи, и мне было больнее, чем вам.

– Так вам и надо!

Морган обнял ее плечи, и Сэм не оставалось ничего другого, кроме как прислониться к нему.

– Вы не похожи ни на одну из женщин, с которыми мне при­ходилось встречаться, – сказал Морган.

– Это хорошо или плохо?

– Хорошо, – ответил он.

Они перешли улицу и остановились у дома Сэм, рядом с быв­шим домом Моргана.

– Не могу поверить, что вы его продали, – вздохнула она.

– Я его не продал. Снял с торгов. Решил поселиться здесь. Ес­ли сумею найти подходящего человека, который жил бы со мной.

По спине Сэм побежали мурашки.

– Я нашел ваше письмо с извинениями, – добавил Бенсон. – Кто-то сунул его в ящик стола. Думаю увеличить его и вставить в рамку.

Сэм засмеялась.

– Знаете, мисс Смит, для деловой женщины, которая должна быть хладнокровной и принимать взвешенные решения, вы слиш­ком вспыльчивы, – продолжил Морган. – Когда в тот день вы явились на вечеринку Мэгги, то сильно поторопились с вывода­ми. Решили, что я старый волокита, хотя я всего лишь предоста­вил дом своей падчерице.

– Но вы ведь так и не сказали мне правду, – возразила Сэм. – Если бы я знала факты, все было бы по-другому.

– Тогда я только что развелся и несколько месяцев излагал суду факты, – пожал плечами Морган. – Мне это надоело. Я решил стать мистером Икс и держаться от женщин на расстоянии пушеч­ного выстрела. Что я и делал, пока в мой дом не ворвалась злю­щая соседка, которая не оставила от моего плана камня на камне.

Сэм чувствовала, что на ее лице расцветает идиотская улыбка. И знала, что лучится от счастья.

– Но Мэгги… Сэм, как вы могли допустить такую ошибку? Не­ужели вы и впрямь думали, что такое возможно? Она же ребенок!

– Знаю, – пробормотала Сэм. – Но я начинала думать, что вы никогда не сделаете первого шага. Я была подавлена тем, что мне уже сорок, и… – У нее сорвался голос. Она поняла, что до сих пор не признавалась в этом ни одному человеку. Но Моргану мож­но было сказать все.

Бенсон повел ее по дорожке к своему дому.

– Рискну утверждать, что я единственный человек на всем белом свете, который знает, что за этой внешностью железной леди скрывается домашняя кошечка с нежной душой.

– Я не домашняя кошечка! – тут же взвилась Сэм. Морган улыбнулся и открыл дверь.

– О'кей, тогда дикая кошка. С виду белая и пушистая, но со страшными когтями.

– Если еще раз назовете меня белой и пушистой, пожалее­те! – шутливо пригрозила она.

Морган поднял обе руки, показывая, что сдается.

– Пойдемте, я хочу вам кое-что показать.

Морган провел ее в столовую, где не было никакой мебели, если не считать стоявшей в углу стереосистемы. Увидев ее, Сэм прыс­нула со смеху.

– Вот! – весело сказал Морган. – Именно тут все и началось. Он притянул Сэм к себе и наконец крепко поцеловал ее. Это было прекрасно, как во сне. Сэм прижалась к Бенсону и закрыла глаза, наслаждаясь близостью его тела. Он целовал ее так жадно, словно она могла исчезнуть в любой момент.

– Прости меня за то, что отнял у нас столько времени, – вздохнул Морган, наконец оторвавшись от ее рта. – Мы сделали глупость. Мне следовало не темнить и все рассказать тебе с само­го начала. Но я злился на то, что ты не веришь мне. Я даже решил уехать, чтобы забыть тебя, но не смог.

– Тс-с… – Сэм приложила палец к его губам. – Давай смот­реть не назад, а вперед, – сказала она и на этот раз поцеловала его сама.

– Пообещай мне одну вещь, – пробормотал Морган, уткнув­шись лицом в ее пушистые волосы:

– Обещаю. Какую?

– Никогда больше не пинаться!

1

Йитс Уильям Батлер (1865– 1939) – ирландский поэт и драматург, представитель символизма, лауреат Нобелевской премии (1923).

2

Острая испанская и латиноамериканская закуска.