29

Энсино. Петра обдумывала детали телефонного разговора с Майло. Опознание Э. Мерфи означало, что расследование убийства рыжеволосой также поручат ей.

Она позвонила Эрику Шталю и ввела его в курс дела.

— О'кей, — сказал он своим возмутительно спокойным голосом.

Голосом, словно означавшим: «Все это мне совершенно безразлично».

— Продолжите следить за квартирой Кевина?

— Возможно, это пустая трата времени.

— Почему?

— Сомневаюсь, что он появится здесь в ближайшее время.

— Я наблюдаю за домом его родителей, — сказала Петра. — Пока никакого движения. Тем временем, полагаю, нам следует глубже изучить биографию Эрны Мерфи. Если вы считаете, что логово Кевина — пустое дело, есть смысл заняться биографией.

— Конечно. С чего, по-вашему, мне начать?

— С обычных банков данных. Минуточку. К дому только что подъехала женщина — воз-можно, это мать Кевина; на счастливую отдыхающую не похожа. Продолжайте следить, Эрик, я позвоню вам позднее.

Она сидела в своем «аккорде» и смотрела, как женщина выходит из голубого «корвета». Эту приземистую крытую машину они со Шталем видели в свое первое посещение дома Франклина Драммонда.

Красная «хонда» была зарегистрирована на имя Анны Марти нес, горничной латиноаме-риканского происхождения, которая, видимо, жила при доме. Еще три машины были зарегистрированы на имя Франклина Драммонда. Для своих ежедневных поездок он пользовался серым «бебибенцем», «корвет» был забавой хозяйки, и, похоже, никого не интересовал белый «эксплорер». Возможно, им пользовались двое младших сыновей, приезжая из колледжа домой.

У Кевина тачка была дешевая. В любимчиках он не числился.

Женщина резким движением откинула волосы, поерзала и закрыла «корвет», включив сигнализацию. Средних лет, высокого роста, худая, длинноногая. Крупные черты лица. С виду глуповатая, но не без сексуальной привлекательности. Волосы лежали на голове светло-оранжевой каской. Цвет — такой же, как у Эрны Мерфи, ну не интересно ли это, доктор Фрейд? На женщине были белый мешковатый свитер, отделанный фальшивыми бриллиантами, черные гетры и сандалии с открытым задником.

Ни хрена себе туфельки. Молодящаяся старуха?

Не общалась ли мамуля Кевина с кем-нибудь, кроме папули Кевина?

Петра проследила, как она подошла ко входной двери, покопалась в сумочке и извлекла оттуда связку ключей.

Это наверняка мамуля Кевина. Он такой долговязый отнюдь не в отца, напоминающего пожарный гидрант Франклина.

Машина и все прочее свидетельствовало о том, что мама не прочь повеселиться в компании. Сексуально озабоченная дама. При царящем в доме беспорядке легко представить себе, каким было детство Кевина.

Сегодня вид у мамы жалкий. Стресс, мышцы шеи напряжены. Рот напоминает проволочные ворота для крокета. Она уронила связку ключей, наклонилась и подняла ее.

Петра выбралась из машины, когда женщина пыталась вставить ключ в замок. Подошла к ней раньше, чем та успела это сделать.

Женщина обернулась. Петра показала ей полицейский значок.

— Мне нечего вам сказать.

Голос заядлой курильщицы. От одежды рыжеволосой пахло табаком и духами «Шанель № 19».

— Вы миссис Драммонд?

— Я Терри Драммонд.

— Не уделите ли мне минутку, чтобы поговорить о Кевине?

— Ни в коем случае. Муж предупредил меня, что вы здесь появитесь. Говорить с вами я не обязана.

Петра улыбнулась. Фальшивые бриллианты образовывали на свитере Терри нечеткий контур двух терьеров. Обнюхивающихся, ласковых.

— Разумеется, не обязаны миссис Драммонд. Но сейчас я выступаю не в роли судебного обвинителя.

Рука Терри Драммонд, державшая ключи, напряглась.

— Называйте это как угодно, я иду в дом.

— Мадам, Кевин пропадает уже около недели. Вас, как мать, это не беспокоит?

Петра надеялась заметить в поведении матери хоть какой-нибудь намек на то, что Кевин встречался с ней.

Глаза Терри Драммонд наполнились слезами. Кроткие карие глаза с золотыми искорками. Прекрасные глаза, хотя Тери чрезмерно увлекалась тенями и тушью для ресниц и бровей. Петра пересмотрела свою оценку. Несмотря на крупные черты лица, Терри была более чем привлекательна. Даже встревоженная, она источала сексуальность. В молодости, надо полагать, она была весьма сексапильна.

И каково же быть сыном такой матери?

Петра ничего не знала о матерях. Ее мать умерла при родах.

Она дала Терри Драммонд время подумать. Терри носила большие золотые украшения, на безымянном пальце левой руки — кольцо с драгоценным камнем в три карата. Сумочка от Гуччи вблизи казалась настоящей.

Петра видела в ней женщину, чей призывно-вульгарный вид легко вскружил голову подающему надежды адвокату. Эта женщина поднялась на несколько ступенек вверх по социальной лестнице, возможно, отказавшись от карьеры, вырастила троих сыновей, погрязла в заботах провинциальной матери и пришла к тому, что ее старший сын стал… не таким, как все.

Теперь она была в ужасе. Кевин не звонил домой.

— Это наверняка волнует вас, мадам, — продолжила Петра. — Никто и ни в чем не обвиняет Кевина. Мы только хотим поговорить с ним. Ему может грозить опасность. Подумайте об этом. Исчезал ли он когда-либо раньше? Вы не считаете крайне важным, чтобы мы нашли его?

Терри Драммонд сдержала слезы.

— Если о нем ничего не знаю я, то как можете найти его вы?

— Давно ли это случилось, мадам? Терри покачала головой:

— Больше я ничего не скажу.

— Вы знаете, почему он интересует нас?

— Что-то связанное с убийством. Это просто смешно. Кевин — мальчик кроткий и ласковый.

На последнем слове голос Терри повысился, и ее словно передернуло. Петра подумала, что кто-то в свое время использовал это слово в оскорбительном для Кевина смысле.

Ласковый.

— Уверена, что так оно и есть, миссис Драммонд.

— Почему же вы травите нас?

— Вовсе нет, мадам. Убеждена, вы знаете Кевина лучше, чем кто-либо другой. Вы беспокоитесь о нем больше, чем кто-либо другой. Поэтому, если он свяжется с вами, выдадите ему добрый совет.

Терри Драммонд расплакалась.

— Я не нуждаюсь в этом. Мне это совершенно ни к чему. Если бы мой идиот деверь не настучал на него, мне не пришлось бы сейчас заниматься этим. Почему вы не присмотритесь к нему? Он уже убил двух человек. Рэндолф?

— Да, жену и ребенка. Грязный алкаш, — с отвращением бросила Терри. — Фрэнк постоянно твердил Рэнди, чтобы тот бросил пить. Он чуть не разорил нас — подавал в суд. И только потому, что Фрэнк снова встал на ноги. Так что вы должны понять, почему Рэнди обозлился на нас.

— Рэнди только подтвердил, что он дядя Кевина, — пояснила Петра. — Но мы и так узнали бы это.

— Почему, почему вы изводите моего мальчика? Он хороший, он добрый, толковый, ласковый, никогда и никому не причинил бы вреда.

— У Кевина была знакомая Эрна Мерфи? — Кто?

Петра повторила имя.

— Никогда не слышала о ней. У Кевина никогда не было… не знаю… друзей.

Необщительный Кевин. Признав это, Терри побледнела и попыталась представить сына в ином свете.

— Уходя, дети идут своим путем. Людям творческим особенно нужно свое, особое место в жизни.

Это прозвучало как хорошо отрепетированное объяснение странностей Кевина.

— Верно.

— Я рисую, — сообщила Терри Драммонд. — Я стала брать уроки изобразительного искусства, и теперь мне нужно свое место. — Петра кивнула. — Пожалуйста, — взмолилась Терри, — отпустите меня.

— Вот моя визитная карточка, мадам. Подумайте над тем, что я сказала. Ради Кевина. — Терри, поколебавшись, взяла карточку. — И еще одно. Не объясните ли мне, почему Кевин взял себе имя Юрий?

Улыбка Терри, короткая, ослепительная, необычайно украсила ее. Она прикоснулась к груди, словно вспоминая, кого она вскормила.

— Он такой замечательный, такой умный. Я вам скажу, и вы убедитесь, что ошибаетесь. Много лет назад, когда Кевин был еще маленьким — всего лишь маленьким мальчиком, но, безусловно, умным, отец рассказывал ему о гонках в космосе. О спутнике, великом достижении во времена детства Фрэнка. Русские прорвались туда первыми и показали нам, американцам, насколько мы расслабились и обленились. Фрэнк постоянно говорил Кевину об этом именно так. Кевин — первый сын Фрэнка, и он проводил с ним много времени, брал его с собой повсюду. В музеи, парки, даже в контору. Все звали Кевина «маленьким адвокатом», потому что он хорошо говорил. Фрэнк рассказывал Кевину о русских, и о спутнике, и об этом русском астронавте, как они там их называют — что-то начинающееся с «космо-»…

— Космонавтами.

— Космонавты, обогнали астронавтов. Первым в космосе был парень, которого звали вроде бы Юрием. И Кевин, совсем еще маленький, дослушав отца, сказал: «Папа, я хочу быть первым, я хочу быть Юрием». — У Терри снова потекли слезы. Одна рука с длинным ногтем прикоснулась к бриллиантовому терьеру. — После этого каждый раз, когда он совершал какой-нибудь хороший поступок, я всегда звала его Юрием. Ему это нравилось. Это означало, что он сделал хорошее дело.

30

На моем автоответчике два сообщения.

Одно от Элисон двухчасовой давности. Второе от Робин; оно поступило несколько минут спустя. Обе просили позвонить им, когда смогу. Я позвонил в гостиницу Элисон. Она подняла трубку на четвертом звонке и говорила задыхаясь.

— Это ты, прекрасно. Ты застал меня уже в дверях.

— Тяжелые времена?

— Нет-нет, времена отличные. Спешу на очередной семинар.

— Как прошла конференция?

— Превосходно. Приятная атмосфера.

— Приятная болтовня ни о чем? Она засмеялась.

— Вообще-то было несколько хороших докладов, материал, который тебе понравился бы. Влияние физической подготовки и спорта на жертв терроризма, хороший обзор депрессий у детей… Как идет расследование?

— Особо хвалиться нечем.

— Жаль… Хорошо, если бы ты был здесь. Мы немного развлеклись бы в горах. — Там все еще лежит снег?

— Нет. Я отменила Филадельфию, завтра вернусь домой. Хочешь встретиться завтра вечером?

— Еще бы!

— Домочадцев Гранта я не обидела. Сказать по правде, они, кажется, испытали облегчение. Все знают, что пора рвать связи. Я возьму такси прямо у аэропорта?

— Я могу за тобой заехать.

— Нет, занимайся своим расследованием. Я успею к восьми. Что-нибудь приготовить?

— Если хочешь, но это не обязательно. Так или иначе, поесть что-нибудь найдется.

Я отложил телефонный разговор с Робин. Когда же наконец позвонил и услышал, как она напряжена, то пожалел, что долго тянул.

— Спасибо, что позвонил.

— Что-нибудь случилось?

— Мне не хотелось беспокоить тебя, но, по-моему, ты должен это знать. Все равно рано или поздно узнал бы. Кто-то проник в мой дом, устроил в мастерской погром и унес кое-какие инструменты.

— Бог мой, какая досада! Когда?

— Вчера вечером. Мы уезжали, вернулись около полуночи. Освещение было включено, а дверь в мастерскую распахнута настежь. Полицейские появились только через три часа, составили протокол, позвали детективов, те составили еще один протокол. Потом появились криминалисты и сняли отпечатки пальцев. Посторонние люди в моем доме, все эти процедуры, о которых вы с Майло постоянно говорите.

— Было ли это проникновение со взломом?

— Черная дверь у нас на замке и зарешечена, но они сняли ее с петель. Похоже, петли ржавые. Сигнализация была включена, но детективы сказали, что подводящий провод, видимо, износился и контакт был не таким, какой нужен. Дом у нас старый… Мне следовало бы проверить, но домовладелец живет в Лейк-Хавасу и все это занимает много времени.

— Каков ущерб?

— — Они взяли несколько вещей, но хуже всего то, что они разбили вдребезги все находившееся на верстаке. Красивые старые вещи: мостик слоновой кости Мартина, мандолину «Лайон и Хили» Клайда Баффина, двенадцатиструнную — Стеллы. Все покроет страховка, но мои бедные клиенты! Стоимость этих инструментов невозможно оценить в деньгах… Тебе не стоит слушать, не знаю, зачем тебе позвонила. Тим поставил новую дверь, а потом улетел в Сан-Франциско.

— Ты одна?

— Всего на несколько дней.

— Я сейчас же приеду.

— Не приезжай, Алекс… нет, приезжай.

Она ожидала меня в белом пластиковом кресле на маленькой лужайке перед домом, в зеленом свитере и джинсах.

Робин обняла меня прежде, чем я прикоснулся к ней.

— Они унесли гитары Беби-боя, — начала она, дрожа всем телом. — Я говорила Джеки Тру, что хочу купить их. Думала отдать их тебе, Алекс. Он проверил через компанию «Кристи», и там ему сказали, что выше номинала они не пойдут. Он уже почти согласился. — Робин подняла глаза и посмотрела на меня. — Я знала, что они доставят тебе удовольствие. Надеялась подарить их тебе на день рождения.

Ее день рождения через месяц, но я об этом не подумал. Я погладил локоны Робин.

— Твои планы были очень милы.

— Только это и имеет смысл, правда? — Она улыбнулась и вздохнула. — Пойдем в дом.

Ее гостиная выглядела по-прежнему, если не считать исчезновения нескольких фарфоровых предметов.

— У детективов есть какие-то версии?

— Шайка наркоманов. Это явно не профессионалы. Не унесли несколько вещей высшего качества: великолепную гитару «Д'Анджелико эксел» и «Ф-5» сороковых годов. Слава Богу, они были в шкафу. Помимо гитары Гибсона, принадлежавшей Беби, они стащили несколько электронных гитар. Пару «фендеров» семидесятых годов, бас Стендела и новодел с золотым верхом «Лес Пол».

— Желание заработать на дозу наркотика, — сказал я. — Мальчишки. — Эта кража и ничем не оправданный погром, по словам детективов, свидетельствуют о том, что здесь побывали молокососы. Такие же погромы дети устраивают в школах. Эти банды разбойничали южнее Роуз. До сих пор мы их набегам не подвергались.

К югу от Роуз — это в двух кварталах отсюда. Еще одна разграничительная линия в Лос-Анджелесе — такая же реальная, как кинофильмы.

Осознание этой реальности, по-видимому, пришло к Робин внезапно, поскольку она задрожала еще сильнее, прижалась ко мне и уткнулась в плечо.

— Поездка Тима на север — это что, срочная необходимость?

— Он не хотел уезжать, но я настояла. Тим подписал контракт на работу с детьми для постановки «Отверженных». Два месяца репетиций до премьеры. С детьми надо проявлять осторожность, чтобы не перенапрячь их голосовые связки.

— А мне показалось, что ты проведешь одна лишь пару дней.

— Я поеду к нему, как только покончу с этим. — Я промолчал. — Спасибо, что приехал, Алекс.

— Помочь тебе привести все в порядок?

— Мне даже не хочется входить туда.

— Так, может, проветримся? Поедем куда-нибудь на чашку кофе.

— Я не могу покидать дом. Жду слесаря.

— Когда он должен прийти?

— Час назад. Просто посиди со мной. Пожалуйста.

Робин принесла пару бутылок кока-колы, и мы пили ее, сидя друг напротив друга.

— Хочешь домашнего печенья?

— Нет, спасибо.

— Я эгоистка. У тебя наверняка есть работа.

— Где ты сегодня собираешься ночевать?

— Здесь.

— Тебе не страшно?

— Не знаю.

— Давай поступим так. Когда поставят новые замки, мы приберемся, перевезем инструменты ко мне домой для лучшей сохранности, и ты полетишь в Сан-Франциско уже сегодня вечером.

— Я не смогу этого сделать, — ответила она и заплакала.

Когда Робин подготовилась к тому, чтобы снова увидеть разорение, мы вошли в мастерскую. В ее всегда тщательно убранной мастерской царил хаос. Мы вместе подметали и приводили все в порядок, собирали обломки разбитых инструментов, колки, мосты, оставляя то, что можно восстановить, и выбрасывая остальное.

Распрямляя спутавшиеся струны гитар, я пару раз поранился иx острыми концами, поскольку работал быстро. От тяжкого труда Робин задыхалась. Она стряхнула пыль с верстака и выпрямилась.

— Все хорошо, хватит, — сказала она. Я стоял с метлой в руке. — Подойди сюда, — позвала Робин.

Я поставил метлу и пошел к ней. Когда я оказался рядом с , ней, она обняла меня за шею, прижала к себе и поцеловала. Я повернул голову, и ее губы скользнули по моей щеке. Она горько рассмеялась.

— Все это время ты оставался во мне. А теперь все не так.

— Границы, — ответил я. — Без них невозможны цивилизованные отношения.

— Считаешь себя цивилизованным?

— Не слишком.

Робин схватила меня за руку и поцеловала еще крепче. На этот раз я позволил ее языку проникнуть в мой рот. Мой член затвердел как железо. Но мое эмоциональное состояние намного отставало от физического.

Поняв это, Робин прикоснулась ладонью к моей щеке, и в какой-то момент мне даже показалось, что она собирается дать мне пощечину. Но Робин просто отстранилась.

— В глубине души ты всегда был хорошим мальчиком.

— Почему это не звучит как комплимент?

— Потому что я испугана, одинока и границы мне ни к чему. Глаза ее выражали холодность и уязвленное самолюбие.

— Тим говорит, что любит меня. Если бы он только знал… Алекс, я веду себя плохо. Пожалуйста, поверь мне. Я позвонила тебе в надежде избавиться от душевной боли. И еще для того, чтобы сказать тебе о гитарах Беби. Бог мой, по-моему, в том, что произошло, больше всего меня беспокоит именно это. Мне действительно хотелось отдать их тебе. Хотелось сделать что-нибудь для тебя. — Робин рассмеялась. — И, странно, сама не знаю почему.

— То, что было между нами, никуда не денется.

— Ты когда-нибудь думаешь обо мне?

— Конечно.

— А она знает об этом?

— Элисон — умная женщина.

— Я очень стараюсь не думать о тебе. Как правило, мне это удается. Я бываю счастлива чаще, чем ты полагаешь. Но порой ты так и липнешь ко мне. Неотвязно. Обычно я справляюсь с этим наваждением. Тим ко мне хорошо относится. — Робин оглядела разгромленную мастерскую. — Честь, падение. Вообще говоря, вчера я не проснулась с мыслью: «Эй, девица, не впасть ли слегка в отчаяние?» — Она снова засмеялась и ласково прикоснулась к моей щеке. — Ты все еще мой друг?