Знак дракона

      Но я не сделал этой глупости.
      Что-то, к счастью, отвлекло меня. Наверное, какой-то шум на улице. Я оглянулся, и наваждение исчезло. Я спокойно огляделся вокруг. Полутемная комната с обшарпанными стенами и тонкой, в щелях, дверью. Кровать, сундук, вешалка, стол, стул и скрипучий табурет в углу. Жалкое жалованье писца в суде, которого не хватает даже на то, чтобы купить новый сюртук. Что мне этот город, что мне все эти люди, чтобы я жертвовал ради них всем? Ну нет, пусть ЭТО является тому, кому есть что защищать. А я человек маленький, я в герои не гожусь. Мне хватило подземелья дракона во сне, у меня нет никакого желания очутиться там наяву. И потом, кто гарантирует, что ЭТО даст мне силы для борьбы с драконом? Что-то я не слышал ни от кого таких гарантий. Зато слышал про то, что люди исчезают. Просто так - исчезают, и нет их, и следов не сыскать. А что, если не камаргосы тому причина, а ЭТО?
      И я снова взглянул на него. Мельком. Но оно уже не притягивало моего взгляда. Теперь, когда я сбросил с себя его чары, оно больше не дурманило меня. Хорошо, что я не поддался, ведь надевший ЭТО снять его уже не сможет. ЭТО - на всю оставшуюся жизнь. Если, конечно, она у него еще останется.
      Но как от него избавиться?
      Я осмотрелся. Ага, вон у двери сумка, с которой Марта ходит на базар. Старая дырявая сумка. ЭТО полежит немного на дне, а потом тихонько провалится в дырку. И пусть тогда какой-нибудь дурак подбирает и надевает его, а у меня и своих забот довольно.
      Я подошел к двери, опустил руку в сумку и наклонил ладонь. Оно беззвучно соскочило и, наверное, упало на дно - я не стал проверять. Я умылся, хорошенько растерся полотенцем, чтобы не было видно следов недосыпания, и уже заканчивал одевание, когда вошла Марта с завтраком. Мы кончили есть, когда часы на ратуше пробили восемь. Пора было идти в суд.
      Марта ушла на кухню мыть посуду, а я подошел к зеркалу, поправил сюртук, снял нитку с обшлага, внимательно осмотрел себя. Говорят, что отказавшийся от ЭТОГО, теряет душу. Хм, чепуха какая. Я абсолютно ничего не чувствовал, все было как обычно. Душа. Бред и мистика, как и вообще вся эта история с драконом. Мне нет до этого никакого дела я не собираюсь из-за всякой ерунды жертвовать своим будущим. Достаточно с меня глупостей, за глаза хватает и Марты, я по горло сыт благородством. Черт подери, угораздило же жениться на крестьянке, теперь всю жизнь маяться придется. Сколько кругом невест на выданье. Какую партию можно было бы сделать! И ничего страшного, если бы пришлось жениться на уродине - когда ты богат и влиятелен, никто не мешает содержать любовницу. А тут... Ребенок еще будет, совсем увязну. Впрочем, при родах всякое ведь может случиться. Всякое может случиться, еще раз повторил я, обкатывая и уме эту мысль. Потом снова взглянул в зеркало. Что ж, я молод, красив, полон сил, я еще сумею сделать карьеру. Вот только лицо...
      Я наклонился к зеркалу и на какое-то мгновение мне показалось нет-нет, это только показалось, - что в глазах у меня застыли знаки дракона.
      Но я не стал вглядываться.
      ЖЕНЩИНА
      Бог ты мой, до чего же я перепугалась! Как-никак, до срока еще два месяца, а тут такая боль, будто на кол сажают. У нас вот так же дочка мясника старшая на седьмом месяце разродилась, а потом кровью вся изошла, даже бабка-ведунья помочь не сумела. И ребенок, конечно, мертвый родился.
      Я даже вскрикнуть не смогла. Хорошо, рядом со стенкой шла. Прислонилась к ней и стою ни жива ни мертва, не вижу, что кругом творится. Думала сначала на землю сесть, да побоялась пошевелиться: а вдруг еще больнее станет? Так и простояла сама не знаю сколько времени.
      А потом отпустило.
      Я оглянулась - пусто в переулке. Ну и ладно, прошло и хорошо. Я нагнулась, подняла сумку и хотела было дальше на рынок идти, как вдруг под ногами у меня что-то звякнуло. Я не сразу даже и разглядела, что это такое, поначалу обрадовалась даже, когда заметила, что что-то блестящее. Нагнулась - и увидела ЭТО.
      Ну, думаю, дела, угораздило. Стою как дура последняя и подобрать его не решаюсь. Может, думаю, если его не трогать, так ничего страшного и не случится. Пройду, будто и не заметила. Уж почти решилась, как тут, как назло, шаги чьи-то послышались впереди, я сама не знаю зачем, нагибаюсь, хвать его - и за лиф. И стою, воротник рукой придерживаю.
      А навстречу - ну как назло - господин Моритц, советник из ратуши, что в конце нашей улицы живет. Смотрит на меня, а у самого ухмылка такая на роже, что меня аж передернуло. Я его уж раз огрела сумкой, так ему мало, все норовит залезть своими ручищами куда не следует. И тут тоже - видит, что никого нет, и давай травить: я, говорит, тут золотой только что обронил, ты, говорит, наверное, его к себе сунула. И лезет, поганец такой, своей гнусной лапой мне за лиф! Я тут про все забыла - и про боль недавнюю, и про ЭТО - как завизжу да как трахну его по шляпе сумкой, жаль пустая. Он даже отскочил, испугался. Ты что, говорит, совсем очумела? Убить же так можно! Пошутить с тобой нельзя, что ли? Хороши, говорю, шутки, вы с женой своей так шутите. А ко мне еще раз сунетесь - я вам нос расшибу. Но-но, говорит, ишь расшумелась. Поговори у меня, я тебе это еще припомню. Обошел меня бочком и пошел дальше по переулку, уж и не знаю, что ему там нужно было. А я ему вдогонку: очень, мол, испугалась, вот расскажу жене вашей, чем вы занимаетесь, будете знать. Он и не ответил ничего, будто не ему говорила.
      Пошла я дальше потихоньку, и до того мне обидно стало, что я даже заплакала. Иду и реву. Ну никакого прямо спасу нет, ну что это такое, в самом деле? Скажешь его жене, как же. Эта стерва рыжая нас и за людей не считает. У нее, видите ли, свой дом, так она и нос задирает. Дом - два окна на помойку, а туда же, барыней ходит. Горожанка задрипанная. Да у моего отца в деревне дом в десять раз больше, я и то носа не задираю. Я бы, конечно, сказала ей, пусть она своему муженьку патлы-то повыдирала бы, да себе дороже получится. Ославит ведь на всю улицу, будто я к ее мужу пристаю, будто девка уличная. Она ведь кого хочешь со свету сживет.
      И Картьен тоже хорош. Говорила ведь ему - пристает ко мне этот Моритц, ну сделай ты хоть что-нибудь. Так нет, он, видите ли, ничего сделать не может. Не могу же я, говорит, тебя повсюду провожать, а так запросто пойти и морду ему набить тоже нельзя - тут город, а не деревня, тут за такое дело меня возьмут и посадят. И потом, говорит, этот Моритц советник в ратуше, ему ничего не стоит всю мою карьеру загубить. Что же, спрашиваю, раз он советник в ратуше, так ему можно ко всем замужним женщинам приставать, так у тебя получается? А он только разозлился, накричал на меня, а я сейчас такая бедная - чуть что, сразу плачу. Я реву, а он мне нотацию читает: ты, говорит, не ходи по таким местам, где он тебя обидеть может. Ты, говорит, вообще одна не ходи. А с кем мне ходить, если я тут и в самом деле одна? У меня же тут никого нет - ни подруг, ни знакомых. Картьен как уйдет утром в суд, так до вечера мне и словом не с кем перемолвиться, разве что на базаре поторговаться. Дом этот проклятый, глаза бы мои на него не глядели. Я уж и на кухню боюсь выходить, все так и норовят мне пакость какую-нибудь устроить. И за что они меня так невзлюбили? Вчера, например, эта дура Бельтен, жена сапожника из комнаты напротив, отодвинула мою кастрюлю в сторону от огня и место все заняла. Я прихожу - вода даже не закипела. Попыталась назад ее подвинуть, так Бельтен сразу руки в боки и давай на меня орать. И чего это ты, такая-разэтакая, тут двигаешь? Иди у себя в комнате двигай, а сюда мы тебя не звали.
      Если вести себя не умеешь, так запрись у себя в комнате и сиди, пока другие на кухне. А эти поганки, подружки ее, по сторонам стоят и хохочут. Я расплакалась и убежала. Не могу я тут, не могу! Когда-нибудь подожгу этот дом проклятый или еще чего-нибудь учиню. Сил моих больше нет!
      Прав был отец - дура я, дурой и останусь. Угораздило же нам с Картьеном повстречать друг друга. Теперь вот и сама несчастна, и ему в обузу. И так он, бедный, маялся на свое жалованье, а теперь вот и меня кормить приходится. И ребенок скоро будет. Это ведь мне поначалу только показалось, что Картьен ну вроде принца какого, а тут, в городе, я быстро поняла, что к чему. Соседки-то наши в деревне до сих пор небось мне завидуют. Видели бы они теперь, как я живу, - разве что руку за милостыней не протягиваю.
      Это только со стороны по глупости нашей казалось, что раз городской, раз в суде служит - то сразу и богач. Приехали они тогда к нам в деревню по делу - помощник судьи и Картьен при нем писарем. Мельник у нас от запоя повесился, так его сыновья все никак наследство по-хорошему поделить не могли, вот и пришлось им в суд обращаться. Нам ведь всем тогда показалось, что Картьен и помощник судьи - ну вроде как ровня. Как же - в одном доме остановились, вместе в трактире пиво пили. А тут как раз гулянье случилось, повстречались мы на нем с Картьеном и как с ума сошли.
      Вот теперь и мучаемся.
      Теперь-то я, правда, пообвыкла, а поначалу так совсем тяжело было. Дома, в деревне, я сама хозяйкой была, ни у кого спрашиваться не надо было. Хочу - дома плиту затоплю, хочу - во дворе на очаге обед сготовлю. Мы с отцом не бедно совсем жили. Сад у нас большой, не заложенный еще, яблоками торговали, сидр делали. Не богато, конечно, о таком платье, что мне Картьен на свадьбу подарил, и не мечтала, но зато всегда спокойны были за завтрашний день. А тут не жизнь, а сплошное дрожание. Вот уволят завтра из суда, вот повысит хозяин плату за комнату... И камаргосы еще эти. Мы у себя ни о каких камаргосах и не слыхали почти. Знали, что они есть, и только. А здесь, оказывается, шагу нельзя лишнего ступить без оглядки, слово сказать боишься. Картьен так прямо зеленеет весь, как только речь о камаргосах заходит.
      Но хуже всего - соседки. Они меня сразу же за что-то невзлюбили. Может, кто-то из них виды на Картьена имел, а я дорогу перебежала, а может, просто терпеть не могут нас, деревенских. Дома можно было бы просто плюнуть на всех и жить как ни в чем не бывало.
      А тут - ну куда от них денешься? Кухня общая, плиту топит хозяйская кухарка. Раньше срока, как сегодня, встанешь - жди, пока затопит. Опоздаешь - ничего сготовить не сумеешь. Теснота, духотища, а деваться некуда. И эти задрыги только того и ждут, чтобы я что не так сделала. И давай тогда поливать грязью, будто шлюху последнюю. Первые месяцы я вообще каждый день плакала, а Картьен как увидит - злится. Говорю ему - давай уедем из города. У отца сад большой, работы на всех хватит. И слушать даже не хочет.
      Да и не выход это, я же вижу. Какой из него работник? Слабый он, изнеженный. Здесь хоть пером скрипеть может, кое-что перепадает, а больше же он ничего делать не умеет. Даже табуретку вон целый год починить не может.
      Так и не заметила я за мыслями этими, как до рынка добрела. Раньше-то, когда, бывало, с отцом торговать яблоками ездили, все удивлялась я на городских: такие вроде богатые, а скупые страшно. Все норовят подешевле купить. Сами в такой одежде богатой ходят, а за грош каждый так держатся, будто жизнь их от этого гроша зависит. А теперь сама до хрипоты торговаться могу, сама этот грош в кулаке зажимаю. Хожу между рядами и облизываюсь только.
      С овощами мне повезло. Продавец - старикан такой, я его уже несколько дней подряд на этом месте видела - почти не торговался. Все, говорит, хватит с меня, распродаю поскорее товар и уезжаю. Слыхала небось про знамения-то? Я говорю: ну да, слыхала кое-что. То-то, говорит, страшное место ваш город, все под драконом живете. А сегодня, говорит, сам видел, как человека одного поутру на площади схватили. Так вот, этот человек про то кричал, что погибнет ваш город, что последний день сегодня наступил. Не к добру такие крики, говорит. Может, спрашиваю, он сумасшедший был, а сама чувствую, что у меня даже голос задрожал. Да нет, отвечает, не похоже, чтобы сумасшедший. И пришел издалека видно, одежда на нем какая-то странная. Да и о знамениях, опять же, весь город говорит, я сам позавчера свечение над башней видел. Вы тут, говорит, привыкли под драконом своим жить, а я даром что старый, а умирать пока что не желаю. Распродам вот все поскорее и уеду, ну его к лешему, дракона вашего. Еще пару луковиц напоследок мне за просто так подкинул.
      Отошла я от него, а у самой даже ноги не гнутся, будто из дерева сделаны. Пока плакала, пока себя жалела да обиды свои вспоминала, совсем, глупая, про ЭТО забыла. А теперь оно вдруг как ожило, так и почувствовала, будто оно на груди у меня шевелится.
      Я даже остановилась прямо на дороге. Народ идет мимо, толкают, а я и не замечаю. Тут еще, как назло, ребенок пихаться начал, он меня в последнее время постоянно в печенку бьет, так совсем невмоготу стало. И почему это все на меня, все на меня? Картьен думает, что длин он работает, что у него одного заботы. Какие у него заботы? Утром поел - и в суд. Пообедать заскочил - и снова в свой суд пером скрипеть. Устает, конечно, вижу, что устает. Домой приходит усталый, повалится, бывает, на кровать да так весь вечер и пролежит. А я не устаю? Я весь день кручусь, так мне и вечером передышки нет. А ребенок будет - на кого все заботы? Как я вообще в этом доме с ребенком буду - ума не приложу. Нам ведь на его-то жалованье служанку-то не нанять. Значит, все опять на меня. А теперь вот еще и ЭТО.
      Тут меня какая-то бабка толстая в бок толкнула. Пройти, вишь, не может. Наорала еще: чего, дескать, дорогу загораживаю? А я и отвечать даже не стала, до того мне тошно было. Повернулась и пошла себе дальше, к мясному ряду.
      Так что же все-таки делать-то? Почему ЭТО именно меня выбрало? Вон ведь сколько людей вокруг - есть же среди них наверняка и сильные, и смелые, и благородные. А я - ну что я могу? Хотя, конечно, не в силе тут дело, ЭТО - само по себе сила. Недаром же рассказывают, что дракона в свое время пленила именно женщина, а до этого шестнадцать могучих витязей сражались с ним и все, как один, погибли. Но у меня же ребенок будет, я же не о себе одной думать должна. Вон сколько людей вокруг - хоть кто-нибудь из них о нас с ребенком позаботится? Да исчезни я, сгинь без следа, надев ЭТО, никто и не пожалеет. Может, и не вспомнит никто.
      А ведь страшно-то как, мамочки мои. Знамения-то зря не появляются. Вон все вокруг поговаривают о свечении над башней драконовой, и вчера поговаривали об этом, и позавчера. И у нас на потолке знак дракона появился - это ведь тоже неспроста. Раньше, говорят, когда такие знаки появлялись, весь город на улицы выходил, все к башне шли, стены ее укрепляли да выходы из подземелья прочнее заделывали. А теперь? Молчат все, только шепчутся по углам. Не у нас ведь одних наверняка знак дракона появился, да только все теперь живут, как и мы с Картьеном, все чего-то боятся, никто про такое не расскажет. Страшнее дракона быть ничего не может, а все равно боимся всего подряд. Картьен боится, что из суда его выгонят, я боюсь, что жизни совсем не станет, как ребенок родится, тот вон дядька, наверное, боится, что надзиратель рыночный товар его негодным признает, - вишь, как лебезит. Все вместе камаргосов боимся, и камаргосы, наверное, тоже чего-то боятся. Вот выйдет дракон из подземелья, вот пойдет палить всех огнем, помянутся нам тогда эти страхи.
      А ведь выйдет, ей-богу выйдет, ЭТО так просто не появляется.
      За такими мыслями я почти весь мясной ряд проскочила. Хорошо еще, опомнилась вовремя, а то бы возвращаться пришлось. Остановилась я, стала присматриваться, где бы подешевле кусочек купить. Уж очень мне хотелось Картьена сегодня обедом хорошим накормить, и деньги как раз остались, овощи-то я по дешевке купила. Выбрала наконец кусок приличный, сторговалась, в сумку за кошельком полезла - нет кошелька. Вот только что, ну буквально десять минут назад, на месте был, к ручке я его еще, как обычно, бечевкой привязала - и нет. Бечевка на месте, кошелька нет. Срезали.
      Повернулась я и пошла прочь, слова не сказав. Последние ведь деньги, жалованье Картьен только завтра вечером принесет. На два дня сготовить собиралась - что мне теперь, одними овощами его кормить? Как подумала, представила себе, что придет он домой, сядет за стол и сморщится, стряпню мою увидев, так жить не захотелось. Не скажет он ничего, конечно, но ведь подумает, что хозяйка я никудышная. А как объяснишь? Уйти бы, уйти отсюда. Вот так - взять и уйти. К отцу, в деревню. Прямо так пешком. Что я, не дойду? Дойду, дня за четыре дойду, а может и за три. Запросто.
      И так я себя этими мыслями распалила, что сама не заметила, как к воротам пошла. И только кварталов через пять вспомнила про ЭТО.
      Мне даже смешно стало. Ей-богу. Стану я жизнь свою губить ради этих гадов. Ради соседок этих, глаза бы мои на них не глядели. Ради ворюг всяких. Как же, дожидайтесь. Я вам не по нраву - ну так и получайте, пускай дракон вас всех спалит. А Картьена я уведу отсюда. Сегодня же. Под любым предлогом. Совру что-нибудь - будто отец, мой умер или при смерти лежит или же от дяди хибара его в наследство осталась, надо срочно ехать продавать. И уедем, сегодня же, а там уж будь что будет.
      И так мне легко сразу стало, будто груз с души упал. Как раз я мимо переулка проходила, что к башне дракона ведет. Там всегда малолюдно. Свернула я в переулок этот, за поворот зашла, вынула ЭТО из-за лифа и в канаву бросила.
      Вот так!
      Как все просто. Вообще все проблемы в жизни - от рассуждений лишних, от слов всяких дурацких: честь, мужество, благородство... Нет ничего такого, не видела никогда. А видела то, что лишь мерзавцы всякие хорошо живут. И я тоже жить хорошо хочу. И нечего все время о других думать, надоело. Пора подумать и о себе. О том, что мне самой нужно. Не другому кому, не Картьену, а мне самой.
      Об ЭТОМ я больше не вспоминала.
      НИЩИЙ
      Ишь, как распыхтелся, пузырь старый! Того и гляди лопнет. Можно подумать, что я его убить хотел. Зарезать. Нельзя уж и руку за подаянием протянуть. Я за нашего герцога кровь проливал, жизни своей не жалел, а он небось в это время дома отсиживался, вот и отрастил такое пузо. Да стал бы я попрошайничать, будь у меня обе руки. Больно нужно.
      Да ну его совсем, что вспоминать-то. Сегодня хорошо подавали, будет на что поесть, еще и на выпивку останется. Жаль только, что Кенк слег, на пару с ним легче было бы работать. Двоим всегда больше перепадает. Бедняга, шестой день уж мается. Не дай бог помрет. Хорошо еще, что у него деньжата кое-какие припрятаны, есть чем Прагу за место заплатить. Да на худой конец и я бы его худо-бедно прокормил, не в деньгах дело. Только бы поправился.
      Сегодня, пожалуй, заплачу, три гроша и переночую по-человечески, на нарах. А то надоело в развалинах-то ночевать. Хоть и лето, а все равно ночами прохладно. Годы-то уже не молодые, старые кости тепла требуют. Вон как колени по утрам ноют, а что еще зимой-то будет? Зимой, конечно, Праг и задаром ночевать пустит, не такой он человек, чтобы дать нашему на улице замерзнуть. Да только его доброта-то боком потом выйдет. Он потом о чем-нибудь таком попросит, что и в подземелье угодить недолго. И не откажешь.
      Знаю я его, сколько лет уже знаю. Так что всегда лучше, если гроши в кармане позвякивают. Только вот жаль, что долго они у меня Не залеживаются. А ведь если бы каждый день да всего по грошу откладывать это сколько же денег за все годы скопить бы удалось? Страшно подумать даже. Вот Кенк - тот умеет копить, тот себе в последнем готов отказать, но в заветный кошелек руку не запустит. Вот теперь зато и может хворать спокойно. А я заболею - кто мне поможет? Кому я нужен-то? Э-эх, надо наконец за ум взяться и откладывать гроши на черный день. А то помрешь вот так на улице прямо или где под забором потому только, что все деньги до последнего проживать умудрялся. Не-ет, надо взяться за ум, я еще пожить хочу.
      Я вообще люблю жить. Конечно, кое-кто может подумать, что у меня не жизнь, а одно мучение, но я-то с ним не соглашусь. Это поначалу мне казалось, что жизнь кончилась, когда руку-то потерял. Кузнецом стать хотел - и вот без руки остался. За герцога нашего пострадал. Все, думал, теперь не жизнь уже - ни дома, ни денег, ни руки. Глупый был, одно слово. Жить все равно хорошо. Встанешь вот как сегодня спозаранку, выйдешь на улицу тихо вокруг, все еще спят, а ты стоишь и слушаешь. Тепло, спокойно, и никаких тревог на душе. А зимой? Намерзнешься за день, продрогнешь, притащишься в ночлежку - а тут тебе и похлебка горячая, и чарочка, и огонь в очаге, и можно весь долгий вечер сидеть и разговаривать и ни о чем не заботиться. Что толку в заботах? Заботься не заботься, а завтра все равно придет и окажется совсем не таким, какого ты ждал. Надо жить сегодня - так я считаю.
      И вообще, уж если ты живешь, так нечего ныть да хныкать. Живи, другим жить не мешай и радуйся, что не помер пока. Я вот уже тридцать два года, как мог бы в могиле лежать, - а вот жив, хожу, ем да пью. Да ты любого из тех, кого в тот день на Капласе порубили, спроси, что им больше по душе в могиле лежать или вот, как я, жить, - никто мою жизнь на могилу не променяет. Даже Будар, маршал наш, и тот, я думаю, на могилу не согласился бы. Что ему теперь толку во всех его богатствах, в милостях герцогских, если он уж больше тридцати лет, как в земле лежит? А я вот пока живу. То-то же.
      Вообще люди чем лучше живут, тем злее становятся. Это уж точно. Вот я, к примеру, никого не обижу, хоть и не имею почти ничего. Помру схоронить даже не на что. А этот толстяк, что на меня наорал, небось каждый день по четыре раза пузо свое набивает. Так ему жалко мне медный грош подать, прямо перекосило всего, будто я к нему в кошелек залез. Разобрало его. Небось, жди его дома шесть голодных малышей да жена больная, и то так не жадничал бы.
      Но вообще-то сегодня подавали хорошо, жаловаться грех. Люди всегда как какое беспокойство почувствуют, так сразу же начинают подавать лучше. Уж я-то знаю. А тут как раз знамения, да камаргосы повсюду рыщут, да какие-то бандиты появились, прохожих по ночам режут - вот и развязываются кошельки-то сами собой. Честное слово, вот наступят снова тяжелые времена, сам начну на стенах знаки дракона рисовать.
      А вообще - страшно. Что-то такое тревожное в воздухе висит, гнет какой-то, как перед грозой. И спокойно вроде все вокруг, а вот-вот загремит. Шесть лет назад так же вот было, а потом как началась заваруха... На улице тогда страшно показаться было, ни за что пропасть было очень даже просто. В такое время ведь не разбирают особенно, прав ты или виноват. Хватают всех подряд - и на виселицу. Чует мое сердце, то же самое скоро начнется. Тут бы лучше куда подальше укрыться, да куда же нашему-то брату, нищему, податься? В деревнях, говорят, снова недород, там своих голодных хватает, а в городе одна надежда пропитание найти - все время на людях быть. Только и остается, что не высовываться, не говорить лишнего, держаться от беды подальше. А то, глядишь, получится, как утром с этим беднягой, что перед ратушей кричал. Видел я, как его стражники-то схватили, и минуты он поговорить не сумел. Да ему-то мало радости, что к стражникам попал, по такому делу его все равно к камаргосам заберут. Это если бы, скажем, он украл что или убил кого-нибудь, тогда, конечно, мог бы радоваться, что стража рядом оказалась. Судили бы его все-таки, может, даже и не повесили бы. А уж раз к камаргосам попадет - все, крест можно ставить. Мне-то, конечно, камаргосов бояться нечего, я человек маленький, ничего лишнего не говорю, ничего противозаконного поделаю, за герцога нашего как-никак пострадал, а все равно страшно.
      Тут меня толкнул кто-то, я даже чуть не упал. Оборачиваюсь - женщина молодая. Вот ведь народ, чуть старика в канаву не столкнула и даже не обернулась. Тьфу! Из переулка она выскочила, что к башне ведет, а я так задумался, что чуть было мимо не проскочил.
      Мне-то как раз мимо башни самая удобная дорога, там в южном конце у Скегара можно неплохо и дешево пообедать. Свернул я в переулок и стал наверх подниматься. Ноги, конечно, не те уже, суставы болят к непогоде, да и ходить далеко тяжеловато. А тут еще в гору - башня-то на вершине холма поставлена. А под башней, в подземелье, где дракон обитает, сокровищ, говорят, видимо-невидимо. Будто бы прежде там герцогская сокровищница было, когда они еще на холме этом жили. Ну а когда дракона-то в подземелье загнали и заклятие наложили, сокровища так и остались там. Так и получилось, будто дракон их охраняет.
      Правда, я лично думаю, что про сокровища позже придумали. Народ горазд болтать. Уж сколько рассказов всяких про клады я на своем веку наслушался - не перечесть. Да вот что-то ни одного живого человека не встречал, который бы сам клад нашел. Это ж, по-моему, каким дураком надо быть, чтобы деньги свои в землю закопать да так их там и оставить. Нет уж, будь у меня деньги, я бы нашел им гораздо лучшее применение.
      И тут у меня прямо даже сердце остановилось и внутри все похолодело. Сперва я даже не понял, от чего. А потом увидел - почти под ногами, в канаве, в грязи.
      Я оглянулся - никого. Слава богу, мало здесь народа шатается. Только бы ноги унести, а там уж я найду способ в деньги это обратить. Тот же Праг за такое кучу монет отвалит. Я нагнулся, вытащил его из грязи и похолодел.
      В руке я держал ЭТО.
      Ну что, старик, сказал я себе, вот и кончилось твое бродяжничество. Одна теперь у тебя дорога. И так мне тоскливо вдруг стало, что хоть садись и помирай. Что мне, мало будто в жизни доставалось? За что же мне такое? Я и за герцога воевал, и руку в битве на Капласе потерял, и нищенствовал три десятка лет, и жизнь меня била, и люди били, и больной я совсем, и старый - за что же мне еще и ЭТО досталось? Вот ведь дурак старый, о сокровищах размечтался, глаза-то на все пялил. Прошел бы мимо, не заметил бы - и жил бы себе дальше спокойно. А теперь какая жизнь? Теперь, стало быть, никакой уже жизни не осталось.
      Неспроста, значит, знамения-то, неспроста.
      Я положил ЭТО в карман, нащупал там тряпицу и обтер его. Иные удивляются, сколько всего я могу одной левой рукой делать. Пожили бы с мое - и не тому бы научились. Я раньше-то, пока помоложе был, одной левой рукой такие узлы вязал, что не каждый и двумя завязать сумеет. Теперь, конечно, не то уже, ловкости в пальцах нет, суставы распухают. Но все равно, кое-что я еще умею. Эх, будь у меня две руки, цены бы мне не было.
      Я оглянулся, не смотрит ли кто, потом достал ЭТО из кармана и рассмотрел. Да, сомнений быть не могло - оно самое. Да и всем же известно - когда ЭТО попадет тебе в руки, ты его сразу узнаешь, хотя и не скажет никто заранее, как оно выглядеть должно. Оно может являться в каком угодно виде, не в облике его тут дело, а в сути.
      Я снова положил его в карман, к медякам, собранным за сегодняшнее утро, и двинулся дальше по переулку. Здесь, у башни, малолюдно, не любит народ это место. Оно и понятно - дракон рядом. В подвалах здесь, говорят, иногда так серой воняет, что дышать невозможно. А дома все больше одноэтажные, старые, да и те по большей части заброшены давно. Днем-то здесь спокойно, а по ночам даже стражники поодиночке забредать не решаются. Я-то уж знаю, сам не раз тут в развалинах ночевал, когда с деньгами совсем худо было. Меня-то тут не обижают: чего с ничего возьмешь? А вот если кто побогаче в темное время забредет, то может не только без кошелька остаться, но и жизнь потерять, а то и вовсе без следа сгинуть. Бывали такие случаи. Здесь, у башни, такой народ живет, с этим уж ничего не поделаешь. Старый-то герцог, говорят, пытался это место от бандюг очистить, повелел здесь богачам дома возводить, да ничего у него не вышло. Да и нынешний наш герцог затевал что-то такое в молодости, но после того, как побили нас на Капласе, не до того ему стало.
      Наконец последний поворот показался, а за ним и башня. Я остановился на углу, к стене прислонился, отдышался. Солнце уже вовсю жарило, лето все-таки, а все равно меня дрожь пробирала, будто простыл. Ну да понятное дело, от ЭТОГО кто угодно задрожит.
      Что же теперь делать?
      Эх, кабы оно мне в молодости в руки попало, пока еще сильным был, пока еще о подвигах мечтал. Я ведь и на войну-то тогда с охотой пошел. Отличиться думал, награду думал заслужить. Как же, заслужил, нужно это кому - меня награждать. Тем более после того поражения. Герцог, говорят, как увидел, что дело плохо, так сразу со всем своим конным полком за реку отступил и мост за собой разрушил, а нас, мужичье, прикрывать отход оставил. Бойня там была, скажу вам, отменная. Нам бы, дуракам, сразу в плен посдаваться, раз такое дело, а мы еще и вперед двинулись, чтобы отход герцога прикрыть. Прикрыли, конечно, только конница-то вражеская почти всех нас там и порубила. Сам не понимаю, как жив остался. Не помню даже, когда мне руку-то оттяпали - то ли прямо там, в бою, то ли уже после, когда маршал Орукар допустил к пленным наших лекарей и кое-кого из раненых сумели выходить.
      Слава, подвиги... Что от них толку? Как жили люди до той войны, так и сегодня живут, ничуть не лучше. И победили бы - лучше бы жили, уж я-то знаю. Я ведь и на той стороне был, переходил границу-то. Нисколько не лучше люди там живут. Года через два или три после войны это было. Моя-то родная деревня вместе со всем Пагеркеном по договору мирному к ним отошла, ну и решил я родные места навестить. Вдруг, думаю, там кто еще остался из родни, вдруг, думаю, приютят меня. А там даже и деревни не осталось, пепелище одно, и всех жителей бывших расселили кого куда, так что и концов не сыскать. Побродил я там, а потом решил назад в наш город подаваться. Здесь, под герцогом нашим, хоть подавали калекам хорошо, потому что у многих на Капласе родные погибли, а там я чуть с голоду не помер. Вот и вернулся.
      Эх, жизнь. Задумаешься вот так: зачем жил, для чего? И такая тоска берет. Обычно-то я стараюсь не задумываться. Живу себе спокойно, жизни радуюсь, вот как сегодня утром, и все вроде хорошо. А если вдуматься, так и жить дальше не захочется. Может, и к лучшему все это - взять и покончить разом. Конечно, дракона мне не одолеть. Куда убогому против дракона? Но все хоть смысл какой-то в жизни появится, все знать буду, умирая, что не напрасно жил. А впрочем, какое там не напрасно, если пользы никому не будет от того, что я погиб? Правда, люди рассказывали, что ЭТО кого угодно сильным делает и способным с драконом на равных биться, да разве можно всему верить, что люди говорят? Какой с них спрос, с болтунов-то?