Повелитель марионеток

У нас в Метрополии все обстоит иначе. У нас все люди, что тебя окружают, все человечество - это не отдельные личности, это не кто-то, кого ты знаешь, с кем ты можешь поговорить, обменяться мнениями, кого ты можешь любить или не любить. Это - среда обитания, в которой мы привыкли существовать. Равнодушная, а зачастую и просто враждебная среда. И мы к ней равнодушны или враждебны. Это среда, а не отдельные люди, и к ней неприменимы те же чувства, что и к отдельным людям, неприменимы те же мерки. Каждый из нас, жителей Метрополии, может быть умным и честным гуманистом или же циником и мизантропом. Он может быть добрым другом или завистником и подлецом. Он может быть хорошим или плохим, глупым или мудрым - любым. Но каким бы он ни был, это не изменит его отношения к среде обитания, потому что человечество как таковое не состоит для него из людей, отдельных людей, которые имеют все те же недостатки, что и прочие люди. Человечество слишком велико, людей слишком много, чтобы всех их можно было так воспринимать. Эволюция нашей психики не успела за развитием нашей цивилизации, и потому все человечество для нас безлико, оно - некое отвлеченное понятие, которое можно изучать и исследовать, но которое нельзя воспринять. Вполне допустимо исследовать среду обитания. Вполне допустимо преобразовывать ее. И те, кто отдает директивы Особым Отрядам, и даже те, кто служит в Особых Отрядах - вовсе не выродки какие-то, а самые обычные люди, занимающиеся самой обычной работой. И если бы можно было просто суммировать все то горе и несчастье, что приносят люди друг другу своими действиями, то Особые Отряды и их руководство были бы далеко не на первых местах в списке злодеев. Их обогнала бы масса философов и писателей, исследователей и поэтов, которые тоже, хотя и косвенно, преобразуют среду обитания.
      Директиву об очистке Сэлха получил не я. На планете действительно оказался резидент, и он имел доступ в Станцию. Я не знаю, кто это был взрыв застал его вне Станции - но я знаю, что он успел связаться с Метрополией и успел получить директиву. Возможно, в момент штурма он оказался в поселке и погиб вместе с остальными. Возможно, он ушел из поселка раньше и остался жив. Возможно, вот сейчас, только что он стоял рядом со мной, говорил на нашем совете, или же он лежит в палатке с ранеными и не может уснуть от боли.
      Все теперь возможно, и никому на планете нельзя безоговорочно верить. Потому что директива об очистке Сэлха - это серьезная вещь. Служба Контроля работает эффективно, и у Метрополии хватит сил на то, чтобы выполнить эту директиву, даже если придется ослабить другие участки. Сэлх - слишком малозначительный мир для повстанцев, чтобы был смысл бороться за него. Нас никто не станет защищать. Нас просто уничтожат и через некоторое время вновь откроют планету для колонизации.
      "Нас" - потому что я тоже теперь обречен. Даже больше, чем остальные. Потому что я предал Метрополию.
      Тот день, двенадцатого эланга, был поворотным днем в истории Сэлха. Возможно, когда-нибудь, если жители планеты сумеют уцелеть, его можно будет принять за начало отсчета новой эры.
      Тот день оказался поворотным и в моей судьбе.
      Я шел к Станции очень долго, не меньше часа. После первых же шагов дала о себе знать боль в колене, а потом заломило все тело. Защитная форма вещь, конечно, хорошая, но это не скафандр третьей категории. И будь я метров на триста ближе к эпицентру, мне переломало бы взрывной волной все ребра. Будь я ближе еще на сотню метров, и меня не спасло бы уже ничего.
      Несколько раз на пути я падал, вставал и снова падал. Лежал несколько минут, потом снова вставал и шел дальше. Потом зарядил дождь, и ветер усилился, и все вокруг было застлано дымом, и некоторое время я даже думал, что потерял направление, но все же крался вперед и вперед, ориентируясь скорее не по виду местности - ничего вокруг узнать было невозможно - а по интуиции. И вышел на тропу, что вела наверх, к Станции. На то, что когда-то было тропой.
      Я вполз на четвереньках и так и лег около двери. Но автоматы знали, что надо делать, и через четверть часа дезактивация была завершена и открылась дверь во внутренние помещения. Я не заметил ничего необычного. Я вообще ничего не заметил - мне было не до того. Я кое-как, через силу стянул с себя защитную форму, доплелся до своей койки и свалился на нее. Мне стоило больших усилий тут же не провалиться в небытие, потому что это могло означать смерть. Наощупь я открыл стенную панель у изголовья, нащупал в аптечке дезактивант и налепил его на левое плечо. И только после этого потерял сознание.
      Двое суток я был очень болен. Но на третьи сутки сумел встать и шатаясь вышел к главному пульту. Только там я заметил, что на Станции кто-то побывал. Он не оставил никаких следов - ни личных вещей, ни записей в журнале. Он просто вышел на связь с Метрополией и открытым текстом сообщил о конфликте. Через сутки он получил директиву об очистке Сэлха и ушел со Станции.
      Он мог быть любым из нас.
      Я смог покинуть Станцию через четыре дня - уходить раньше было неразумно. Три дня пробирался лесами к ферме Диайка, где размещался штаб Румбо перед штурмом поселка. И не нашел там никого. Лагерь, в котором жили и обучались те, кто готовился к штурму, оказался пустым. Я не нашел там ничего - ни провизии, ни оружия. Правда, на острове трудно умереть от голода, но мне необходимо было добраться до Континента, поскольку только там я мог рассчитывать на спасение.
      Я встретил людей лишь на четвертый день скитаний, на ферме Куалинга. Дом был разрушен, но на другом конце поля стояло небольшое строение из-за которого тянулась вверх струйка дыма. Минуть пять я стоял на опушке, наблюдая за ним, но люди, если они там и были, находились с другой стороны строения. На всякий случай я повесил свое оружие на сук росшего на опушке дерева и не спеша пошел к строению прямо по посадкам Гла-У, инстинктивно стараясь не наступать на молодые растения, хотя теперь в этом не было никакого смысла. Сразу же на другой стороне поля послышалось недовольное верещание кибера-культиватора, но приближаться ко мне он не стал. А из-за угла строения вышла молодая женщина с карабином в руках.
      Я узнал ее еще издали. Это была Ньяра, жена Куалинга. Теперь вдова. Она меня тоже узнала и медленно опустила карабин, смотрела, как я иду через поле. Стояла удивительная тишина, только кибер-культиватор заливался вдалеке недовольными трелями и не замолк даже тогда, когда я ступил на ровную землю перед строением.
      - Ты бы хоть выключила его, что-ли, - сказал я, подходя к Ньяре.
      - Пусть верещит. Все не так тоскливо, - сказала она. Потом спросила: - Ты из поселка?
      - Да.
      - Ну и что там?
      - А там ничего больше нет. Только Станция одна и осталась.
      - А чего же ты ушел?
      - Долго объяснять. Потом.
      - Есть хочешь?
      - Да.
      - Ну пошли, покормлю.
      Она повернулась и скрылась за углом строения. Я пошел следом. На вытоптанной площадке был сооружен очаг из кирпичей, в нем горел костер, над костром висело на палке два котелка.
      - Ты одна? - спросил я, подходя к очагу. Она нагнулась над огнем, сдвинула крышку с одного из котелков и помешала варево. Ответила не сразу:
      - Нет. Ребятишки где-то бегают.
      - Здоровы?
      - А чего им сделается? Облако-то на юг ушло. Ты садись вон на бревно, тебя же ветром шатает.
      Я сел, снял защитный шлем и положил его на землю у ног. Наверное, я действительно неважно выглядел - за трое суток с дезактивантом я потерял килограммов пятнадцать, а это тяжело даже для здорового. Но зато я был жив.
      - Так и жили все время?
      - Так и жили. Куда нам деваться-то? Как дом пожгли, мы сюда вот перебрались. Не так уж и плохо.
      - Кто-нибудь заходит?
      - Как рвануло - ты первый. Раньше-то заходили, а теперь, похоже, вообще никого не осталось. Связь молчит.
      Связь молчала и у меня на Станции. Со спутником, конечно, ничего не случилось, но все ведь было завязано на ретранслятор и коммуникационный центр в поселке. За эти дни никто, видимо, еще не сообразил перестроить аппарату для прямой связи. Да не все и смогли бы это сделать. А ведь это скверно, подумал я в который уже раз, без связи никого не удастся собрать.
      Послышались детские голоса, и из-за противоположного угла строения показались двое мальчишек лет трех и пяти. Увидев меня, они замолчали и застыли на месте.
      - Ну чего встали? Идите руки мыть, - сказала им Ньяра и обернулась ко мне. - Тебя испугались.
      Дети гуськом, постоянно оглядываясь на меня, прошли к двери и скрылись внутри. Тотчас же оттуда послышался их возбужденный громкий шепот.
      - А вода откуда? - спросил я.
      - Не знаю. Давно ведь строили. Течет из кранов - и хорошо.
      - А ты проверяла - может она теперь заражена?
      - Чем? И как? Все в доме осталось. Да и все равно другой взять неоткуда.
      - А что дальше-то делать думаешь?
      - А я ничего об этом не думаю, - она закусила губу, немного помолчала. - О чем тут думать? Если бы не эти вот, - кивнула она в сторону показавшихся из двери ребятишек, - так и вообще незачем было бы думать.
      Она отвернулась, наклонилась над костром и безо всякой нужды снова стала помешивать ложкой в котелке. Неудачный она очаг соорудила, да и котелки над ним неудачно висят. На одной палке толстенной, шатаются, снимать неудобно. Надо бы все это подправить, подумал я, но потом спохватился: ни к чему. Бежать отсюда надо, бежать, а не устраивать тут жизнь.
      Мы поели - на улице, сидя на бревне перед очагом. Не знаю уж, что она такое приготовила, но было вкусно. И мало. Последние дни, с тех пор, как я ушел со Станции, я питался лишь концентратами да всякими фруктами из садов, и все это мне порядком осточертело. Нормальная горячая похлебка была в самый раз, но я постеснялся попросить добавки, тем более, что варила она без расчета на меня. Потом Ньяра стала мыть посуду, а ребятишки куда-то убежали. Она отнесла все в дом, вышла, села на бревно рядом со мной и разрыдалась.
      Не умею я утешать. Да и смысла в этом абсолютно не вижу. Хотя, если честно, потребовалось бы мне сейчас ее успокоить, если бы ну жизнь, что ли, зависела бы от этого - я бы успокоил. И слова бы нашел, вспомнил бы самые нужные, и интонацию, и тембр голоса - все бы подобрал и утешил. Не зря же практическую психологию изучал, в конце-то концов. Но так мне гадко было даже подумать об этом, что я сидел рядом и молчал, как пень. Кто-то из древних сказал, что нет человека, который не совершал бы в жизни мерзких поступков, но тот, кто сможет осознать тяжесть содеянного, посмотреть на себя со стороны, устыдиться и раскаяться, тот, мол, выйдет очищенным, нравственно выросшим и все такое прочее. Может, это и правда. Только до некоторого предела. А за этим пределом уже ни очищения, ни нравственного роста ожидать не приходится, и остается только одно зачерстветь душою, чтобы ничего не чувствовать. Я-то, наверное, предел этот давно превзошел, и возврат уже невозможен, да только мерзко мне в тот день был так, что куда там всем физическим мукам, куда там всем этим последствиям дезактиванта... Действовать, действовать мне надо, нельзя расслабляться и останавливаться, потому что обратной дороги с тех самых пор, как сделан был первый шаг, уже не было, потому что ни тут, ни там нигде уже не будет мне прощения и успокоения, если я расслаблюсь и упущу из рук инициативу.
      Но если бы мог я предвидеть эти минуты наедине с Ньярой еще в то время, когда собирался на Сэлх, я ни за что не согласился бы прилететь сюда.
      Я сходил через поле за своим оставленным излучателем, туда и обратно прямо по молодым всходам Гла-У, втаптывая их в землю назло верещащему киберу и всему миру заодно. Потом не удержался, разобрал очаг и переложил его получше, так, чтобы удобно было готовить и не мешал бы ветер. Как следует закрепил рогатины по краям. Сделал крючья, на которые вешать котелки, длинный крюк, чтобы их снимать. Ньяра больше не плакала - сидела и молча смотрела, как я работаю. Я уходил внутрь строения - в нем, оказывается, раньше была мастерская - возвращался снова, а она сидела все так же, не шевелясь, и не говорила мне ни слова.
      А потом солнце стало клониться к горизонту, и когда тень от ближайших деревьев коснулась стены, она внезапно очнулась, сбросила с себя апатию и встала.
      - Господи, дети-то где? - сказала она и начала звать их. Они оказались рядом, тихо играли среди ближайших деревьев, и прибежали почти сразу же.
      Потом мы разожгли костер и приготовили ужин.
      Когда дети уже спали, а мы сидели и смотрели на угли догорающего костра, я рассказал ей все. И о резиденте, и о директиве, и о том, что нас теперь ожидает.
      Я снова был в форме и действовал так, как и следовало. Мне просто не оставалось ничего другого.
      На утро я отправился дальше - искать других уцелевших.
      Я не нашел никого. Но через четыре дня я вышел на берег Каопры в нижнем течении и пошел вдоль реки в сторону холмов. Через два дня я дошел до места впадения Пангла. Перебраться на другой берег было непросто Каопра здесь еще достаточно быстра, но уже глубока и полноводна, но я нашел недалеко от берега упавшее дерево-траву камбанг, наломал сучьев и скрепил их ремнем от излучателя. Все лишнее пришлось оставить на этом берегу, даже оружие, даже защитный шлем. В два приема, с высадкой на каменистой отмели метрах в ста от точки отправления, я переправился на другой берег. Через час я был у Старого Ангара. Это действительно очень старый ангар, построенный, наверное, еще первыми колонистами на федеральных землях. Редко кто наведывался сюда, у фермеров и без того забот хватало, и я очень надеялся, что во время конфликта о Старом Ангаре попросту позабыли.
      Когда-то лес вокруг него был, вероятно, вырублен, чтобы обеспечить удобную посадку для машин, но это было очень давно. С тех пор вокруг поднялись огромные деревья, и только перед самым ангаром оставалась небольшая чистая площадка, когда-то залитая асфальтом, но теперь уже вся потрескавшаяся и кое-где поросшая сверху ползучей травой. Ангар оказался цел, вернее, он был в том состоянии, в каком я запомнил его - замшелые стены, черные провалы окон высоко над землей, крыша, заросшая травой и мелкими кустами. Ворот давно уже не было.
      Я вошел внутрь. Из-под ног шмыгнула в темноту стайка двуногих ящерок, кто-то - наверное мышь - пробежал по листу железа слева. Сквозь окна еще пробивался свет, но было темновато, и я с полминуты простоял, привыкая к полумраку.
      Справа от меня стоял остов какого-то допотопного грузовика, с которого сняли все, что только можно было снять. За ним валялась куча старой металлопластмассы, за ней еще одна такая же. Наверное, когда-то это были легковые машины. А за ними, в глубине ангара, проглядывало что-то. Я двинулся туда, стараясь обходить лужи застойной воды. Удача приходит к тем, кто предусматривает все возможности. Это была машина Сен-Ку, я купил ее перед самым его отлетом и сразу же перегнал сюда.
      Я обошел машину со всех сторон. Ничего не изменилось за это время. Никто не заходил сюда с тех пор. Я так и предполагал. Что может быть нужно обычному здравомыслящему человеку в таком месте? Да если бы кто и зашел Сэлх не тот мир, где можно угнать, украсть машину. Разве что детишки могли побаловаться, но до ближайшей фермы часов пять хода. Да и непросто было бы ее угнать - энергоэлементы я заранее вынул и спрятал.
      Я открыл дверь с кодовым замком, залез внутрь и нашарил лопату под задним сидением. Рядом лежал карабин, но его я трогать не стал, а вместо этого достал из перчаточного ящика лазерный пистолет и сунул в карман. В лесу от карабина не больше пользы - видимости-то почти никакой.
      Я вылез из машины и тихо прикрыл дверь. Надо было спешить - до темноты оставалось не больше часа, и мне не хотелось снова ночевать на земле у костра. Тем более, что я был так близко от цели. Я вышел из ангара и быстро пошел вверх по склону.
      Назад я возвращался уже в сумерках, неся за плечами рюкзак с энергоэлементами. Лопату я бросил у ямы, больше она мне не понадобится. В ангаре было совершенно темно, и я наступил-таки в лужу правой ногой, а потом споткнулся и чуть было не растянулся на полу. Наощупь открыл машину, поднял капот и вставил блоки питания. Снаружи вновь поднялся сильный ветер, он шелестел листьями, раскачивал ветви деревьев, доносились какие-то вздохи и скрипы, слышались звуки шагов, и все это изрядно действовало на нервы. Даже руки у меня дрожали - правда, наверное, не столько от страха, сколько от усталости. Когда наконец последний элемент встал на место, то я настолько разнервничался, что не стал даже проверять подключение, а захлопнул капот и быстро забрался в машину. Мне все время казалось, что кто-то наблюдает за мной из темноты, и это ощущение не прошло даже тогда, когда я закрыл за собой дверь и затаился, прислушиваясь, внутри машины. Использование светоусилителей не проходит даром, отвыкаешь от темноты, и она постоянно кажется таящей в себе опасность.
      Первым делом, еще не включая пульт управления, чтобы не выдать себя подсветкой, я нащупал кнопку поляризации окон и нажал ее. И только потом, когда находящееся внутри машины стало невидимым для внешнего наблюдателя, включил подачу энергии и одновременно с этим светоусилители. Все вокруг стало видно, как днем. И осколки кирпичей под стенами. И мышек, деловито снующих туда-сюда у выхода, и остовы допотопных машин по сторонам.
      И застывшую человеческую фигуру в углу.
      Я вздрогнул, потому что как всегда в глубине души считал, что все мои страхи беспочвенны, что я напрасно даю волю своему воображению. Но это действительно был человек.
      Подросток. В мятой, рваной одежде. Безоружный.
      Он застыл, всем телом вжавшись в угол, почти не дыша. Это мне только казалось, что я слышу чьи-то шаги и чье-то дыхание. Я мог бы спокойно уйти, так и не услышав его.
      Он боялся меня гораздо больше, чем я боялся неизвестности в темноте за спиной.
      Я внимательно оглядел ангар - больше никого не было видно. Да и не было больше никого, скорее всего, не стал бы он так вот вжиматься в угол, если бы был не один. Одиночество удесятеряет страх. Эх, если бы мне не быть таким одиноким...
      Я медленно поднял машину в воздух, развернул ее в сторону застывшей в углу фигуры и снова опустил на пол. Под днищем что-то захрустело, и он вздрогнул, открыл рот и вытянул вперед руки, как бы отталкиваясь от чего-то невидимого. Что делать? Оставить его здесь и улететь? Но как его потом разыщешь? И сколько их еще таких на острове? Взять с собой?
      Я еще раз огляделся по сторонам, потом выключил подсветку пульта и светоусилители, открыл окно. Пугать его понапрасну не стоило. Я высунул голову в окно и насколько мог спокойно сказал:
      - И долго ты собираешься там стоять?
      Он нечего не ответил, да я и не ждал, что он ответит, поэтому, помолчав с полминуты, сказал:
      - Значит, так. Через две минуты я улетаю. Если хочешь, можешь лететь со мной. Не хочешь - оставайся.
      Я закрыл окно, снова включил светоусилители. Он по-прежнему стоял в углу, нерешительно поворачивая голову из стороны в сторону. Я включил габаритные огни, и он зажмурился от неожиданно яркого света, но с места не сдвинулся. Тогда я медленно стал поднимать машину в воздух и разворачивать ее в сторону ворот. И он не выдержал, крикнул:
      - Стойте! Я с вами! - и как слепой двинулся вперед, потому что света от габаритных огней было все-таки недостаточно. Я опустил машину, открыл правую дверь, подождал, пока он сядет, и тронулся к выходу. Это оказалось совсем непросто - провести ее мимо всего хлама, что тут скопился, и мне было не до разговоров. Кое-как, обо что-то царапнув левым бортом, я вывел ее из ангара и поднял над лесом.
      Теперь я мог лететь куда угодно. Энергии хватит на то, чтобы десяток раз облететь всю планету.
      Теперь можно было поговорить.
      - Ты кто? - спросил я, поворачиваясь к подростку.
      Ему было лет пятнадцать, может даже меньше. Худой и, наверное, голодный. Впрочем, и я тоже давно не ел по-нормальному, с самого ухода от Ньяры. Левая щека парня расцарапана, одежда кое-где порвана. Не иначе, как продирался через заросли арсанов, и чего его туда понесло? На руках - он держал руки на коленях, сидел в напряженной позе, не шевелясь - следы ожогов.
      - Эликон, - ответил он на мой вопрос.
      - А фамилия?
      - Арвел.
      Фамилия знакомая, но никого из его родственников я не знал.
      - Ты что там делал?
      - Пришел за вами.
      - Когда?
      - Я увидел вас еще на берегу, крался следом. Потом, когда вы вышли с лопатой, забрался внутрь.
      Хорошо он крался. Я шел быстро, но ничего не слышал.
      - А почему раньше не подошел?
      - Боялся.
      Хорошая штука, этот страх. Он боялся меня, и так бы и мог остаться темной ночью в этом дурацком Старом Ангаре. Я боялся кого-то в темноте, и, попробуй он подойти ко мне, наверное, выстрелил бы - просто так, от страха, долго ли пистолет-то выхватить? Все теперь на планете чего-то боятся.
      - Давно скитаешься?
      - Давно. Как дом пожгли - с тех пор.
      - А родные где?
      - Нет никого. Там остались, - он отвернулся, шмыгнув носом.
      - Понятно.
      Я остался один в шесть лет, кажется. Теперь уже не помню. В его возрасте, наверное, это тяжелее.
      - Кто на вас напал?
      Он сначала ничего не ответил, потом, хлюпнув еще раз носом, сказал:
      - Я не знаю. Я ночью проснулся - кто-то стреляет. Потом внизу, у выхода, как рванет. И пожар начался. Я дверь открыл - оттуда дым, чуть не задохнулся. В окно вылез, прошел по карнизу до угла, там спрыгнул - мы с братом всегда так делали, там клумба внизу. Тут кто-то в меня стрелять стал - я и побежал в лес. А утром вернулся - ничего не осталось, только стены стоят.
      - А соседи?
      - Мы далеко от всех жили. Я только к вечеру до них дошел. И там тоже все сгорело, никого не было.
      - Так ты что, вообще людей больше не встречал?
      - Видел один раз издалека. Но я не решился подойти - они все с карабинами были.
      Я поднял машину вверх на пару километров и медленно повел ее на юг. Когда-то с такой высоты ночной остров усеивали многочисленные точки огней, но теперь все внизу под нами было однообразно-темным. Светоусилители я выключил - взошла Маола и они стали не нужны. Почти под нами, несколько впереди располагалась вершина Лакупу с высоченным обрывом на северном склоне, за ней проглядывал Йенг-хорн. Лететь к Станции или нет? - думал я. А вдруг там резидент? Вроде бы, я должен и этого опасаться? И когда же все это в конце-концов кончится, да и кончится ли теперь?
      Не за свое я все-таки дело взялся. Это все в теории выглядит просто и понятно, когда имеешь дело не с обычными живыми людьми, а с какими-то абстракциями, с отвлеченными понятиями. Когда моделируешь все общественные процессы, распространение информации в обществе, ее воздействие на людей, взаимодействие с другой, противоречащей информацией. В Академии нам, наверное, намеренно прививают такое отношение к людям, к человечеству, абстрактно-отвлеченное отношение. Мы привыкаем не видеть за всем этим реальных людей. Да мы их и не видим обычно. Мы - Служба Связи. Мы над обществом и вне общества, над людьми и вне людей. Мы распространяем информацию - раньше, в древности, это бы называли дезинформацией, раньше, наверное, к информации в собственном смысле этого слова отношение было пуританское - и тем самым даем кому-то ограниченную возможность управлять обществом, а самому обществу - возможность существовать. И развиваться.
      Без нас оно ни существовать, ни развиваться не могло бы.
      Да и сейчас оно не больно-то развивается. Застыло на одном уровне. Ведь развитие, его темпы и направления определяются соотношением между стабильной информацией и информацией динамической, и чем больше доля первой, тем медленнее его темпы, тем труднее обществу реагировать на меняющиеся условия существования. Когда-то в древние времена, когда информация передавалась в лучшем случае со скоростью всадника, и ее объем был крайне ограничен, все существование устойчивых сообществ на огромных пространствах базировалось почти исключительно на стабильной информации на религии, на вере в то, что правят миром избранники богов, на законах, выработанных еще далекими предками и впитавшихся в плоть и кровь людей. Но менялись внешние условия, и все рушилось, потому что всякая стабильная информация может быть неверной, не соответствовать реальному положению дел. И в конечном итоге всегда побеждали те сообщества, где доля динамической информации оказывалась выше. Если, конечно, менялись условия обитания.
      А сейчас эти условия снова меняются.
      Йенг-хорн остался позади, и я стал постепенно снижать машину, увеличивая скорость. Включил светоусилители, чтобы лучше видеть поверхность. Сразу же далеко впереди яркой белой точкой показался купол Станции, и я направил машину в его сторону. Через десять минут я посадил ее у входа, предварительно облетев холм со всех сторон. Здесь, конечно же, никого не было.
      - Мне надо кое-что забрать со Станции, - сказал я. - Ты, Эли, посиди пока в машине и не выходи - тут еще, наверное, порядочная радиоактивность.
      Он кивнул в ответ, я отворил дверь и вышел. Потом просунул внутрь голову и сказал:
      - Я вернусь примерно через час. Принесу поесть.
      Я оставил все в машине включенным. Я не боялся, что он улетит без меня.
      Внутри Станции все было, как всегда. Светло, тепло, чисто, сухо. Я скинул с себя грязную одежду, вынул все из карманов, сложил на столик около кровати, а тряпки сунул в утилизатор. Тщательно вымылся под душем. Когда я еще сумею сюда вернуться? Оделся во все новое, сверху натянул новую защитную форму из второго комплекта, вынул шлем и положил его у выхода. Прошел к главному пульту.
      За время моего отсутствия не было принято ни одного сообщения, все выглядело тихо и спокойно. Я раскрыл сейф и достал оттуда бумаги с переговорами резидента. Ради этого я, собственно, и вернулся. Все заранее было сложено в папку и запечатано. Я положил ее рядом со шлемом, прошел на кухню и собрал всякой еды - побольше и получше. Все. Больше задерживаться здесь не стоило. Пора лететь на Континент.
      Мы сделали привал на ночь на вершине одного из холмов к северу от поселка, а утром, сразу после завтрака полетели на восток. Через два часа впереди показался берег. Здесь, южнее Голубого Маонга, он был обрывист и высок, но между скалами обрыва и океаном на полторы тысячи километров протянулась полоса пляжа - самого грандиозного на Сэлхе. Когда налетает ураган, волны катятся по песку до самых скал, и нет спасения от них для того, кто не успеет отступить - улететь или вскарабкаться вверх по редким крутым тропкам, проложенным миллионами поколений обрывных ящеров, что откладывают яйца в горячий песок у подножия скал. Потом, когда из яиц вылупляются их личинки и на целый месяц заполняют полосу прибоя, охотясь за псевдорыбами, пляжи становятся недоступными и опасными. Но через месяц отъевшиеся личинки пятиметровой длины вновь закапываются в песок, чтобы за год подземной жизни отрастить себе по шестнадцать лап-присосок и превратиться в настоящего обрывного ящера - неповоротливое существо, питающееся лишь водой, воздухом и лучами солнца - и пляжи снова становятся безопасными. Пока не налетит ураган.
      Я снизил машину до пятисот метров и полетел на юг вдоль верхней кромки обрыва. Где-то там, впереди, было несколько ферм, куда - я это знал наверняка - бежали многие с острова. Я никогда там не был, но фермы на Сэлхе никогда не прятались, наоборот, они выделялись на фоне фиолетово-зеленой растительности ярким цветом построек, и сочной зеленью полей и лугов. Я был уверен, что не пролечу мимо. Слева, всего в сотне-другой метров уходил вниз знаменитый обрыв, сложенный светло-коричневыми, иногда почти желтыми песчаниками. Кое-где он казался покрытым темно-красной рябью - это обрывные ящеры гроздьями висели на скалах, подставив солнцу свои фотосинтезирующие бока.
      Через час мы достигли фермы Оланга.
      Вечером, когда все население временного поселка собралось перед моим домом, я рассказал о полученной директиве. Я знал, что последует дальше. Я знал, что пройдет всего лишь несколько дней, и кто-то - неважно, кто именно - скажет:
      - Единственное, чего я боюсь - это предательства.
      Ночевали мы на вилле Гарраучи. Она совсем не пострадала, хотя сад, которым Гарраучи так гордился, зарос скхином, и желтеющие листья деревьев при малейшем порыве ветра падали вниз, усыпая желтыми пятнами молодую зелено-фиолетовую поросль скхина, которая достигала уже полутораметровой высоты. Если бы хозяин виллы был жив, он, наверное, не перенес бы этого зрелища. А нам было все равно. Никто даже не позаботился включить киберов для расчистки - надолго задерживаться здесь мы не собирались, возвращаться сюда - тоже.
      Мы последний раз прочесывали остров.
      План операции, даже сам ее замысел, рождался в муках. Не всем и далеко не сразу стала ясна необходимость ее проведения, не все из собравшихся в главном лагере на Континенте и сейчас поддерживали эту идею. Но как это иногда случается, в споре победили те, кто предлагал конкретный план действий. Противники же прочесывания не могли предложить ничего, кроме бездействия и ожидания для всех нас, возможно, гибельного.
      Самым острым стоял вопрос о резиденте - ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы он снова вышел на связь с Метрополией. Подозревать следовало всех - в этом Эни Салдо был абсолютно прав. Из всех, кто собрался в главном лагере, один лишь я был на первых порах вне подозрений, но на этот счет я себя иллюзиями не тешил - ступи я хоть один-единственный раз внутрь Станции во время пребывания на острове, и наверняка найдутся люди, которые заподозрят меня в предательстве. Станция для меня теперь закрыта. Возможно, навсегда. Хорошо, что я успел тогда, в последнее свое посещение, привести все внутри в порядок, заменить аварийные блоки и уничтожить все лишнее - сделать это когда-нибудь позже мне, наверное, не удалось бы.
      Я всегда отличался предусмотрительностью.
      После долгих споров решили, наконец, что во время прочесывания, с самого первого момента нашей высадки на остров Станцию круглосуточно будут охранять четыре часовых.