- Твоя, твоя! - подтвердил Иван Кузьмич. - Новый срок тебе за нее не дадут.
      - А зачем она вам? - наивно спросил Сережка.
      - Зажигалки буду из нее делать. Особенные. Знаешь, как пойдут!
      - Вот-вот! Знаем, где ты их делать научился, - многозначительно заметил Крылов.
      Настоящего клева не было. Рыбы на уху едва хватило. Так домой в поселок с железякой одной и явились. Зато речным туманом вдоволь надышались, да и комаров покормили на славу. Им ухи не требуется.
      Иван Кузьмич потом так рассказывал:
      "В поселке у базы геологов Коми филиала Академии наук мужики галдят. И среди них одна баба, приезжая, в штанах, а коса на голове вроде венком закручена.
      Сережка окаянный, не спросясь, к геологу шасть и про находку рассказывает. Тут геолог-мужик и баба с ним к Федьке Бурунову направляются. Так и так, мол, давай покажь.
      Бурунов свое:
      - Моя вещь, не отдам, зажигалки делать буду.
      - Да зачем вам зажигалки? Если камень стоящий, я зажигалку свою отдам, японскую, с пьезокристаллом, вечную.
      А Федька Бурунов интересуется, почем такая в Москве стоит.
      - Да ее за деньги не купить там, - геолог говорит и зажигалку вынул. Видная она, видать, впрямь заморская. Чуть надавил - огонь вспыхивает, чиркать не надо.
      Показал Бурунов железяку. Очень она их удивила, но виду они не кажут, темнят. Бурунов даже забеспокоился. Не передумали ли. А геологи все переглядываются. И тут не выдержал он, фистулою спрашивает:
      - Махнем? Али как?".
      Сделка состоялась. Серебристая находка перешла в руки геологов. Но о ней еще долго судачили в поселке Ертом, расспрашивая и Ивана Кузьмича, и Федора Бурунова, и Сережку Зернова. Впрочем, он вскоре ушел в армию.
      Прошли годы. Сергей Зернов вернулся из армии и поступил в Московский институт стали и сплавов, закончил его и стал работать сменным инженером на столичном заводе "Серп и молот".
      В 1984 году он получил из Ертома письмо от Ивана Кузьмича Крылова, старик напоминал о вашкской находке и просил Сережку узнать там в столице судьбу "железяки", найденной на берегу Вашки, потому что проезжие геологи из института Коми филиала Академии наук сказали ему, что отослали еще тогда диковинку в Москву, потому что она чем-то необыкновенная. И Кузьмич, несмотря на свои 80 с гаком лет, "железякой" интересуется.
      На Сергея как бы пахнуло лесным ароматом, предутренней речной свежестью, дымком костра и всеми лесными запахами захолустного, но такого дорогого сердцу Ертома с его деревянными домиками и столь разными, но так знакомыми людьми.
      И он начал поиск.
      Один только перечень почтенных учреждений, занявшихся исследованием находки, должен был говорить сам за себя.
      Прежде всего побывал Сергей Алексеевич в своей альма-матер, в Московском институте стали и сплавов, повидался с заведующим одной из кафедр, любимым своим профессором, который и помог ему найти все три куска расчлененного обломка.
      В Институте ядерной геофизики и геохимии отпиленную часть знакомого обломка показывал ему заведующий лабораторией Валентин Иванович Миллер, говоря:
      - Зная, Сергей Алексеевич, где и кем вы работаете, хочу сообщить вам, что при исследовании этого удивительного образца мы применяли самые тончайшие и современные прецизионные методы.11
      - Из чего же состояла наша "железяка"?
      - Железяка вы сказали? - усмехнулся ученый. - Должен вам сказать, что железа в ней обнаружено чуть-чуть десятых процента, но что удивляет, окислов железа при этом, непременно сопутствующих железу во всех земных сплавах и породах, в образце не оказалось совсем, словно он не земной.
      - Я еще и тогда подумал о космическом спутнике.
      - О спутнике ли? - многозначительно сказал Миллер. - Дело в том, что образец состоит из редкоземельных металлов: церия 67,2 процента, латана (опять без чрезвычайно трудно отделимых от него металлов латановой группы) 10,9 процента, неодима 8,78 процента. Поражает чистота этих редкоземельных составляющих.
      Побывал Сергей Зернов еще и в Научно-исследовательском институте геохимии и аналитической химии имени В. И. Вернадского, где получил подтверждение диковинного состава образца с добавлением, что вкрапления урана, без всяких следов его распада, говорят, что образцу не больше 100 000 лет! Это почему-то разочаровало Зернова. Но в Институте физических проблем имени С. И. Вавилова несколько прояснили вопрос о возрасте находки. По наличию в нем тория и следов его распада можно было с уверенностью утверждать, что ему не меньше 30 и не больше 100 000 лет.
      У Сергея Алексеевича зрела гипотеза, и возраст образца в несколько десятков лет устраивал его больше, чем тысячелетия.
      Он задал Валентину Николаевичу Миллеру вопрос о том, может ли этот образец быть метеоритом, и получил вразумительный ответ:
      - Во-первых, форма обломка с острыми краями и четкими плоскостями излома не совпадает с формой метеоритов. Во-вторых, редкие земли в них встречаются так же редко, как и на Земле, и отнюдь не в чистом виде. И наконец, теоретически метеориты только редкоземельного состава существовать не могут.12
      И тут зашла речь на любимую тему Зернова, о Тунгусском метеорите. Собеседники, для того, чтобы отбросить всякую метеоритную версию, сообщили ошеломляющую подробность: в слоях торфа, относящихся к 1908 году, обнаружено повышенное содержание редких элементов, а в годичных слоях деревьев того же года, продолжавших расти вблизи эпицентра взрыва, церия и лантана оказалось в 600 раз больше, чем в любом месте на Земле. Осев на почву, редкие элементы попали в древесину вместе с соками.
      То, что находка не была метеоритом, Зернову стало совершенно ясно. Но родственность взорвавшегося над тунгусской тайгой тела и выпавшего на берег Вашки куска позволяла разыграться фантазии.
      Сергей Алексеевич прекрасно знал, что после появления гипотезы о взрыве инопланетного космического корабля над тунгусской тайгой для объяснения тунгусского явления было выдвинуто чуть ли не сто гипотез. Ортодоксальными считались: упрямое утверждение, что это все-таки был метеорит, рикошетом отлетевший совсем в другое место, и особенно популярная среди астрономов бытовала гипотеза, выдвинутая еще Астаповичем в тридцатых годах, о взрыве над тайгой ледяной кометы. Были попытки академика Петрова объяснить взрыв мощностью в десятки водородных бомб, вторжением в атмосферу снежного облака с плотностью, в 100 раз меньшей, чем вода, игнорируя сомнительность прохождения такого облака через атмосферу. Были и смехотворные утверждения, будто в тайге тогда пробудился грязевой вулкан или в воздухе произошел газовый взрыв, как в несчастном американском челноке "Чэленджере". Все эти гипотезы не объясняли ВСЕХ аномалий тунгусской катастрофы, а только выборочные.
      В 1983 году на юбилейном заседании комиссии по метеоритам Сибирского отделения Академии наук СССР в Красноярске по случаю 75-летия падения ученые пришли к выводу, что все ортодоксальные гипотезы не объясняют отмеченной очевидцами петлеобразной траектории словно бы "управляемого" тела, радиоактивности слоев деревьев и мхов, мутаций растений и насекомых, а также лучевого ожога на расстоянии почти в 100 километров, что свидетельствует о температуре в десятки миллионов градусов в точке взрыва, не говоря уже о стоявших в небе несколько суток серебристых облаках, освещавших по ночам отдаленные земли. Такую оценку состояния вопроса об изучении тунгусского взрыва дал академик Н. Васильев на президиуме Сибирского отделения Академии наук СССР в 1986 году13 после тридцатилетних исследований группой ученых под его руководством района тунгусской катастрофы.
      Всех этих многозначительных подробностей Зернов сообщать деду Крылову не стал (еще не поймет старик), написал ему, что "вашкскую железяку" во второй раз нашел и о ней есть что рассказать. И специально для того приедет он в отпуск с семьей погостить в Ертом и с дедом увидеться.
      Так и произошло.
      В августе 1986-го приехал инженер Зернов Сергей Алексеевич с женой Софьей и сынишкой Гришей (отцом ставшего знаменитым сто лет спустя академика Зернова), приехал в Ертом повидаться с жившими там старичками родителями.
      У деда Кузьмича тоже гостил сын, Геннадий Иванович Крылов. У военных отпуск 45 дней. Так он и выкроил время и для Ивана Кузьмича.
      Дед Крылов обрадовался, узнав о приезде Сережки Зернова, хотя тот набрался солидности и усы отпустил.
      Затеял старик, несмотря на свои 80 с гаком лет, на рыбалку ехать.
      - Там мне про "железяку" нашу и расскажешь, - объявил он.
      Федора Бурунова в Ертоме давно не было. Переехал он в город, женился, остепенился. Говорят, жена из него человека сделала. Детей завел, о прошлом, да и о "находке" своей, должно быть, не вспоминает.
      И опять у костра на берегу Вашки сидели трое.
      И опять старенький, но все еще крепкий дед, привстав на коленки, перемешивал в котелке вечернюю уху (успели рыбы наловить!).
      - Вот, Генка, - обращался он к сыну. - На этом самом месте мы и нашли "железяку". Федор нашел, был тут один такой, непутевый. Ты там в своей математике теоремы разные отыскиваешь, а мы... Федор, значит, у нас на глазах такую диковинку нашел, что и в сказке ни сказать, ни пером описать. Так или нет, Сережка, говори.
      - Вам, Иван Кузьмин, особенно интересно будет, потому что вы еще с Куликом Тунгусский метеорит искали, а вашкская находка к нему отношение имеет.
      - Тунгусский метеорит! - вскричал Геннадий Иванович. - Так это вроде Великой теоремы Ферма. Никак не докажешь!
      - Однозначно пока ничего сказать нельзя, но рабочая гипотеза право на существование имеет. Из Сибирского отделения Академии наук СССР мне написали, что продолженная линия полета тунгусского тела проходит как раз через эпицентр катастрофы и через Ертом.
      - Вот это да! - восхитился дед Крылов. - Это что? Железяка вроде сродни будет Тунгусскому метеориту? Мы там ни кусочка не нашли, а он тутока лежал, на бережку Вашки нашей.
      - Не только вы там искали. Множество научных экспедиций. И сам Сергей Павлович Королев, академик, отец нашей космонавтики, свою экспедицию туда посылал, чтобы ему кусок инопланетного корабля нашли.
      - К нам, в Ертом, надо было ему пожаловать. Мы бы приняли с почетом.
      - Кто ж знал, что вашкинская находка и тунгусская ненайденная вроде сродни, - продолжал Зернов. - Это я теперь удивляюсь, когда, узнав про следы того, что там взорвалось, говорят, что с вашкинской диковинкой связь вроде есть.
      - Какая така связь? - всерьез забеспокоился дед.
      - Железяка-то ваша не железякой оказалась, а сплавом редкоземельных элементов, в чистом виде на Земле не встречающихся. И получили этот сплав будто бы не в земных условиях, нужны идеально чистые редкоземельные порошки и давления в сотни тысяч атмосфер. У нас таких технологий нет.
      - Так, может, в Америке или где? - настаивал дед,
      - И в Америке не умеют такие дела делать. Ведь вы сами, Иван Кузьмич, определили, что железяка из кольца, цилиндра или из шара выбита, а диаметры их метр с лишком.
      - Это верно, помню. Я, как саперским взглядом глянул, сразу определил. Если в столице инженера к тому же пришли, знать, нет мне выхода в расход с годами. Вот так-то!
      - К этому самому и пришли специалисты. Так где же такую штуковину сделать могли?
      - Чудно! Выходит, из поднебесья к нам, что ли, кто жаловал?
      - Это и называется, Иван Кузьмич, гипотеза.
      - Гипотеза? А с чем ее едят? Сколько лет живу, а не пробовал. Уху из нее сварить можно или как?
      - Уху из нее варят и даже обжигаются на ней. Спор идет несусветный, есть ли разумные где в небе, кроме нас?
      - В небе-то может быть. А вот на Земле-то не очень...
      - Вы, папаша, не обобщайте, - вмешался сын деда Крылова, натягивая на голые руки офицерский китель, спасаясь от гнуса.
      - А чего там! Разумные разумно на Земле жить должны, а и у нас, и за океаном "разумные" невесть что учинить готовы!
      - Вот прилетят к нам еще разок, как в 1908 году, и нас рассудят, заметил младший Крылов.
      - Боюсь, Геннадий Иванович, вы не правы, надеясь на постороннее вмешательство из космоса.
      - На бога надейся, а сам не плошай, - назидательно произнес дед Крылов.
      - Это верно, - согласился Сергей Алексеевич Зернов. - Оплошаем, так гостям из космоса и смотреть не на что будет.
      - Стало быть, они нам с неба "визитную карточку" пожаловали, на Вашкин берег сбросили, а мы и не раскумекали.
      - В этом вся загадка. И как еще связать вашу находку с тунгусским взрывом?
      - И к появлению десяти лун Джона Бигбю, разлетевшихся, как он определил, 18 декабря 1955 года.
      - В день моего рождения, - обрадовался старик. - Вот это салют так салют!
      - А вы, я вижу, следите за литературой,
      - Мое хобби математика, но я люблю все удивительное. Особенно когда оно рядом.
      - Ежели человеку не удивляться, жить скучно, - заключил дед.
      Часть вторая
      ЛЕГКОКРЫЛАЯ
      Чем выше взлет, тем дальше видно.
      Народная мудрость.
      Глава первая
      НАДЕЖДА
      Прекрасней слова нет - НАДЕЖДА!
      Из сонета Никиты Вязова.
      В хмурый, насупившийся тучами день на берегу реки у самой воды, устремив на нее пристальный взгляд, сидела девушка с рыжеватой косой, спускавшейся по ее спине так, что песчинки пляжа смешивались с кончиками волос.
      Своей позой, выражением тоски и ожидания девушка напоминала старинную картину - сказочную Аленушку.
      Купальщики на пляже, приметив девушку в застывшей позе, деликатно не приближались к ней, предоставив ей без помех предаваться своим чувствам.
      Стал накрапывать дождь, а она не уходила.
      Заключенный хотя и в пластиковый скафандр, но по тесноте подобный средневековой "Железной деве", вершине изощренных пыток испанской инквизиции, Вязов не мог пошевелиться. Тело его ныло от перенесенных ушибов. Все сочленения скафандра, его механизмы, так же, как и радиоаппаратура, вышли из строя при таране Бережного. Но чувство невыполненного долга, роковой своей ошибки и черной безысходности заслонило собой все.
      Если бы "святые отцы" инквизиции могли предвидеть, что подобие их изобретения для нравственных и телесных мук может вызвать еще и муки духовные, не идущие в сравнение с тем, что удавалось им причинить своим узникам, они пришли бы в священный трепет.
      И вот спустя сотни и сотни лет человек, даже не ставший их жертвой, испытывал муки, о которых инквизиторы могли лишь сладострастно мечтать, воображая смертного, содрогнувшегося перед ужасающей надписью на воротах ада: "оставь надежду навсегда!".
      Что может быть страшнее, мучительнее, невыносимее?
      Вязову выпало на долю перенести именно эти мучения, не говоря уже о таких "пустяках", как боль от ушибов. У него не осталось никаких надежд ни дать о себе знать, ни быть обнаруженным в космосе, ибо не заметить такой пылинки земным приборам! Бессилие и безысходность. Это граничило с потерей веры в себя и отчаянием. Осталось ему лишь размеренно дышать, экономя жалкие запасы кислорода.
      И не было ли потерей им власти над собой, жестом отчаяния, когда вдруг он импульсивно включил бесполезный двигатель скафандра, уничтожая бесценный для него кислород.
      После такого "припадка безумия" и бессмысленного расхода кислорода ему предстояло, используя все известные ему способы экономного дыхания, выжить. Однако усилия его могли привести только к отсрочке неминуемой гибели.
      После публикации во всех газетах загадочных сигналов из космоса компьютеры проделали мириады попыток, перебирая все возможные комбинации, но к осмысленному результату за истекшие сутки прийти не смогли, ибо не запрограммированы были на эвристическое, интуитивное решение загадки.
      Но два московских мальчика, школьники, увлекающиеся старым радиолюбительством, повторяя давно забытые азы первобытной радиотехники, Саша Кузнецов и Витя Стрелецкий, кстати, едва вместе не утонувшие после падения у Ленинских гор "московского метеорита", угодившего в реку, обратили внимание, что принятые в инфракрасном диапазоне сигналы напоминают давно забытую после появления компьютерного радиотелеграфа азбуку Морзе. И если воспользоваться ею, то можно прочесть инопланетное послание как русское слово "Надежда".
      Это детское сообщение было принято с недоверием. Как могли инопланетяне передавать в тепловом диапазоне, явно из космоса, русское слово, да еще по условной азбуке "допотопного" телеграфа?
      Профессор Хьюш и другие скептики не хотели и слышать об этом, уверяя, что берутся при помощи забытых алфавитов прочесть заданное им слово не только по звездам, но и по огням ночного города!
      Однако по-другому отнеслись к вспыхнувшему спору между скептиками и романтиками науки во Всемирном Звездном комитете, который более суток тщетно разыскивал отброшенного в космос и не обнаруженного там приборами русского космонавта Вязова-Джандарканова.
      При всей невероятности передачи в инфракрасном диапазоне русского слова "Надежда" оставалось неясным, каким путем мог Вязов это передать, если послание было связано с ним?
      Объяснение дал академик Зернов, который, превозмогая болезнь, примчался в Звездный городок.
      - О чем тут размышлять? - гремел он, ворвавшись на непрерывное заседание Звездного комитета. - Все понятно, даже детям! Поистине простые решения доступны лишь ничем не засоренным мозгам. Сигнал пришел из космоса и скорее всего с околоземной орбиты. Параметры ее нужно тотчас запросить от профессоров Хьюша и Белл. Удар при таране, как мной подсчитано, не мог придать скафандру Вязова второй космической скорости, и он лишь обрел новую околоземную орбиту. Несомненно, мы имеем дело с сигналом, посланным Вязовым, который воспользовался азбукой Морзе, всеми забытой (впрочем, кроме меня!). Это помогло мне, увы, лишь проверить вывод двух мальчиков, а не прийти к нему самостоятельно. Наслоения общепринятого так велики в нашем сознании, что мы не воспринимаем ни нового, ни хорошо забытого старого.
      - Но, уважаемые коллеги, где мог взять инфракрасную аппаратуру потерявшийся астронавт? - спросил американский профессор Самуэль Гамильтон. - Не принимает ли уважаемый академик желаемое за действительное, объясняя только расшифровку сигналов, не утруждая себя решением вопроса, как сигнал мог быть дан?
      - Очень просто, уважаемый профессор. У Вязова вышла из строя радиоаппаратура, передающая в радиодиапазоне, но у него остался реактивный двигатель скафандра. Длинные и короткие его запуски давали возможность сигнализации по двоичной системе азбуки Морзе. Эти сигналы доступны земным радиотелескопам, на что мог рассчитывать наш космонавт.
      - Я боюсь, что оптимистический вывод академика Зернова, к которому я отношусь с предельным уважением, все же несколько утопичен, - возразил профессор Гамильтон. - Как известно, запас кислорода в скафандре и для дыхания, и для сгорания топлива общий. Как же можно представить себе, что живой человек пойдет на самоубийственный расход кислорода, предназначенного для дыхания, использовав его для запусков двигателя, которые якобы будут расценены на Земле как сигналы? Не кажется ли уважаемым членам Всемирного Звездного комитета такое допущение просто невероятным? Каждый, кто знает человеческую натуру, отвергнет его!
      - А какая человеческая натура, по мнению уважаемого профессора Гамильтона, способна спрыгнуть с головокружительной высоты двухъярусного моста в воду, чтобы спасти утопающих? Какая человеческая натура, по его мнению, способна, рискуя жизнью, отправиться в спасательный рейс за пропавшим звездолетом, с малым шансом вернуться на Землю? Какая человеческая натура, по его мнению, могла решиться, подобно нашим предкам, собственным телом закрыть амбразуру огнедышащего дота, дабы спасти атакующих товарищей?
      - Возможно, я ошибаюсь, - смущенно отметил Гамильтон. - Но я говорю о привычном; если мы имеем дело действительно с чем-то необыкновенным, то я готов допустить самое необычное толкование событий, лишь бы оно все-таки было достоверным.
      - Неужели не достоверно, что передача велась на русском языке, а не на марсианском или сатурнианском, если они существуют, что передано слово, отражающее не только упование Вязова на спасение, но и совпадающее с именем любимой им девушки Надежды, Нади... я готов раскрыть секрет, моей внучки Надежды Крыловой, студентки Московского университета.
      - О-о! - поднял руки профессор Гамильтон. - Это самое убедительное для меня доказательство! Теперь я готов поверить тому, что предполагаемые "инопланетяне" оказались нашим землянином, что ортодоксальную науку и почтенных консерваторов от нее должно больше устроить, нежели новый вариант "маленьких зеленых человечков", контакт с которыми опровергался уже не раз!
      После этой дискуссии Звездным комитетом были приняты энергичные меры. Полученные по его запросу данные от профессоров Хьюша и Белл сообщены находящимся в космосе после тарана Бережного космолетам с приказом выйти на орбиту терпящего бедствие и, может быть, еще живого космонавта.
      Когда Никита Вязов включил реактивные двигатели, он сделал это вовсе не в порыве отчаяния, а после зрелого размышления. Из двух шансов на спасение: безвольно ждать, дольше дыша, или дать о себе знать, пусть и ценой сокращения запасов кислорода, он, как человек действия, выбрал последнее.
      Включая и выключая реактивный двигатель скафандра, он позволил земным радиотелескопам, непрерывно исследующим небосвод в диапазонах волн, включая инфракрасные, зафиксировать на околоземной орбите вспышки пламени реактивных дюз, а в длительности этих вспышек он закодировал свое послание. Ему помогло воспоминание о полярниках, унесенных на льдине в океан. Они воспользовались мотком проволоки, который догадались растягивать и сматывать по коду азбуки Морзе, что и было принято радиолокаторами.14
      У Вязова не было проволоки или какого-либо металлического предмета, который отразился бы на экранах локаторов, но вызвать хотя бы раз ряд тепловых вспышек он мог, правда, уже не повторяя своего сообщения и переходя теперь уже на экономное дыхание с задержкой. Сначала двадцать секунд замедленный вдох, потом задержка дыхания той же длительности и затем опять двадцатисекундный выдох. Но и это было слишком частым дыханием. Нужно было еще растянуть его, как это умеют делать йоги. Ведь позволяли же некоторые из них зарывать себя в землю, где дышать нечем, а потом, откопанные, представали как ни в чем не бывало перед потрясенной толпой.
      Вязов всегда тренировал себя, чтобы походить на них. Мог пять минут пробыть под водой (в былые времена стал бы неплохим ловцом жемчуга). Без этой тренировки ему не протянуть бы теперь!
      Но одной задержки дыхания, считая себя закопанным в землю, было мало, требовалось еще и занять себя, отвлечь от поступающего отчаяния, ослабления воли, сознания безысходности!
      Спасти его должна была Надежда!
      И он решил написать сонет о всем том, что он вкладывал в это воскрешающее его слово (но сердечную тайну сохранив!).
      Вязов никогда не считал себя поэтом, ограничиваясь каламбурами, которые иной раз приходили ему в голову. Но он любил поэзию, зачитывался сонетами Шекспира.
      Говорят, что каждый интеллигентный человек может написать книгу, в которой опишет пережитое, каждый чувствующий человек способен написать подлинно поэтическое произведение о самой яркой вспышке своих чувств. Но вторую (и больше) книгу, второе и последующие стихотворения могут написать лишь настоящие писатели и истинные поэты.
      Вязов перебирал тысячи слов, сочиняя в уме свое первое, а может быть, и последнее стихотворение, намеренно выбрав старинную, наиболее трудную из-за формальных требований форму сонета, и вложил в этот процесс все свои духовные силы. Для него перестали существовать и звезды, и солнце, даже исполинский земной шар, ничего не осталось, ничего, кроме выражения его мыслей и чувств.
      Так, укладывая в памяти строчку за строчкой, он проводил часы своего космического одиночества, не позволяя себе уснуть, боясь потерять контроль над дыханием.
      Он занялся труднейшим сонетом опять-таки под влиянием воспоминания об одном революционере, несправедливо брошенном в тюрьму и непрерывно допрашиваемом следователями, которые давали ему передышку для размышлений о своей капитуляции, но не для сна, в расчете измотать его, сломить его волю. Однако тот нашел необъяснимые для его истязателей силы, взявшись без карандаша и бумаги сочинить по памяти целый роман, главу за главой, которые запоминал наизусть, заняв промежутки между допросами путешествием дипломата, вынужденного в годы последней мировой войны добираться до Англии кружным путем через Иран и нехожеными древними путями вокруг Африки до Атлантического океана. И, выйдя из заключения, не оставив никаких оснований для обвинения себя, он продиктовал стенографистке все двадцать авторских листов романа, который вскоре вышел в свет.15
      Первый сонет Вязова рождался в терзаниях творчества, но не в муках отчаяния, и был закончен раньше, чем резервные космолеты на основе переданных английскими радиоастрономами данных нашли блуждающий на околоземной орбите вокруг земного шара пластиковый скафандр с пробующим свои силы поэтом, который пока еще не стал им.
      Первым, кто, к величайшему своему удивлению, прочел эти стихи, записанные едва освободившимся в кабине с живительным воздухом Вязовым, был его напарник по экипажу "Крылова", американский космолетчик Генри Гри, физик, математик и поэт.
      Маленький, женственный, в шутку умевший имитировать женское пение, вместе с тем воплощение нежной чуткости, он высоко ценил русскую поэзию. Он сам, выйдя в открытый космос, доставил спасенного русского космолетчика на резервный космолет, которым командовал. Он же первым и прочитал удивительные строки, которые записал едва пришедший в себя Никита Вязов.
      Американец не верил глазам не только потому, что содержание сонета затронуло его душу, но еще в большей мере из-за того, в каких условиях создал Вязов свое творение.
      НАДЕЖДА
      Сонет
      Кошмар ночной! Бежать! Беда!
      Озноб до ледяного пота!
      "Забудь желанья навсегда!"
      - Хохочут адские ворота.
      Обрыв - и дальше нет пути!
      Не отыскать другой дороги!
      Но легкокрылая летит
      С лицом и ласковым и строгим.
      С ней вместе каждый - богатырь!
      С ней все отчаянья сильнее!
      И только с нею я и ты
      "Зеленый луч" поймать сумеем!16
      "Души броня! Мечты одежда!"
      Прекрасней слова нет "надежда"!
      Можно понять удивление американского поэта-космолетчика, но он поразился бы еще больше, знай, что созданное в необычных условиях творение, переведенное на многие языки, обойдет вскоре весь мир.
      Но сонет Вязова был не последним, что удивило спасших его космолетчиков. Казалось, не оправившись еще после потрясения от всего с ним случившегося, Никита потребовал, чтобы его доставили к Дикому спутнику, продолжавшему свой путь вместе с остатками таранившего его космолета Бережного.
      По разрешению с Земли Вязову сменили скафандр. Он не выдал при этом острой боли от ушибов, стремясь выполнить задуманное сам. И ему удалось вновь выйти в открытый космос.
      И опять подплывал он к выпуклой стороне, с прильнувшей к ней громадиной погибшего космоплана.
      На этот раз Никита сразу направился к вогнутой стороне, которая из-за повернувшегося в результате тарана обломка звездолета была частично освещенной, открывая Вязову чужепланетную технику с рулевыми реактивными двигателями для маневра космического корабля.
      Двигатели заглохли при таране, но они же, видимо, включались и прежде при ударе метеорита о пульт управления, переведя обломок звездолета на опасную орбиту.
      Вязов облетел весь обломок, изучил его, нашел и пульт, которого так неосторожно коснулся. Он упрямо взял теперь "пробу" именно отсюда же, внимательно проверив возможность замыканием снова вызвать работу коварных древних двигателей.
      Все обошлось благополучно, и он вернулся на космоплан спасателей со своим трофеем, право получить который хотел непременно оставить за собой. Что ж, у каждого возможны свои причуды, пожимали плечами его товарищи в космолете...
      Девушка как мраморное изваяние сидела над рекой, не сводя глаз с медленно текущих струй.
      И вот на воде появились сначала пузырьки, потом вынырнул вполне по-сказочному шлем одного из "витязей прекрасных", что "чредой из вод выходят ясных", а вслед за тем появился отнюдь не витязь в кольчуге, а аквалангист, высокий, мускулистый, поджарый. Он снял маску, рассыпал свои мокрые светлые волосы, коснувшиеся плеч, и сел рядом с Надей, вертя в руках какой-то камень.
      Девушка, сразу оживившись, радостно сказала:
      - Все-таки нашел! - И в голосе ее звучала гордость за своего друга. Я так этого ждала!
      - Не мог не найти. Метеоритчики искали только обычный метеорит, каменный или железоникелевый, а я-то знал, что метеорит был двойным, потому и представлял, что надо найти!
      - Какой он красивый, серебристый! - Надя взяла в руки находку, прикидывая ее полуторакилограммовый вес. - И такой кусок мог отнять тебя у меня?
      - Не мог отнять, - отозвался Никита, светло улыбаясь.
      Надя до боли в сердце любила эту улыбку, которая раскрывала, как ей казалось, весь внутренний мир этого человека.
      Они сели рядом на песок, рассматривая подводную находку.
      - В наш счастливый день метеорит угодил в луну Джона Бигбю, отбил от нее кусочек, переведя ее на опасную орбиту, а к нам в Москву-реку угодил вместе с этим кусочком специально, чтобы соединить нас! Вероятная невероятность!
      - Как ты хорошо говоришь. Никто так не сказал бы.
      - Пожалуй, никто так ненаучно не выразился бы, - подшучивая сам над собой, закончил Никита.
      - А из чего он? Серебряный, платиновый или сплав какой?
      - Я, пожалуй, возьмусь точно назвать его состав. По памяти: это сплав редкоземельных элементов непостижимой даже для нашего времени чистоты: церия 67,2 процента, лантана (без крайне трудно отделимых от него металлов латановой группы) 10,9 процента, неодима 8,78 процента, железа вместе с марганцем 0,4 процента, причем без обязательных для земных условий окислов железа, словно сплав получался не в земной, богатой кислородом атмосфере. Следы урана без продуктов его распада говорят, что образцу не более 100 000 лет, но по торию и его продуктам распада можно определить возраст в сто семьдесят лет.