Донкихоты Вселенной

      - Крепче тяни за ноги и повыше вздергивай этого заморского толстяка, наверняка любителя жирных блюд. А ты, писец, записывай все, что промеж стонов услышишь, - прикрикнул он своим тонким голосом на горбатого писца, ненавидя того за его шибкую грамотность, помогшую ему выбиться из послушников.
      Поудобнее усевшись, положив локти на стол, он грозно начал, срываясь на фальцет:
      - Раб смердящий Крылий, осмелившийся облачиться в монашеское одеяние, ответствуй перед всевышним в лице слуги его, допрашивающего тебя. Стоит ли созданная им Землия в сердце мира? Движется ли солнце по священному кругу, ежедневно всходя и заходя? Или ты по дьявольскому наущению утверждаешь, будто подчиненное воле всевышнего светило недвижно, как разбитое параличом, а святая Землия наша непристойно крутится волчком?
      - Я только начал, - морщась от боли, произнес Крылий, - знакомить своих студентов с истинами Природы, с законами перемещения небесных тел... - И с трудом добавил: - Каковое следует рассматривать как перемещение относительное.
      - Относить тебя в камеру еще рано! - крикнул Доброкожий. - Сначала признаешься. А ну-ка, брат Гарант откровенности, похрусти-ка его косточками. Язык-то без костей у него, авось развяжется.
      Нестерпимая боль пронзила тело Крылова.
      - Теперь признайся, смерд Крылий, что на твоем чужеземном языке означает "относительность" - "одно сито нес", небось ДЬЯВОЛУ? Так?
      - Отнюдь нет, - прохрипел Крылов. - Относительность - это точка зрения на взаимные перемещения. - И он умолк, так и не застонав, как от него ждали.
      Писец старательно выписывал в протоколе дознания под пыткой несусветную ересь, будто бы когда карета проезжает мимо дворца, то возница вправе считать себя неподвижным, а перемещающимся мимо него дворец. И будто точно так же можно счесть неподвижным, подобно карете, и солнце, а движущейся, как дворец, Землию.
      Ничего не поняв ни в прерывающихся словах истязуемого, ни в прилежной записи его "признаний" и ничего не добившись больше от заморского профессора, его подвергли по указанию Доброкожия и другим способам "увещевания".
      Из истории печальных лет своей планеты Крылов знал, что изуверства эти не канут вместе со средневековьем, а перекочуют в века расцвета человеческой цивилизации, когда люди в опьянении ненависти и борьбы за власть будут применять - и без монашеских одеяний - позорные истязания безоружных своих жертв.
      Прижигая каленым железом, его спрашивали:
      - Говори, сын Мрака, когда ты виделся в аду с Сатаной? Когда он послал тебя сюда? В каком адском заговоре участвовал?
      Скрипя зубами, Крылов четко произнес:
      - Меня послал сюда Великопастырь всех времен и народов И Скалий, который едва ли потерпит ваше сравнение его с Сатаной.
      - Что?! - взвизгнул Доброкожий. - Угрожать? Он еще осмеливается вспоминать святое имя наместника всевышнего на Землии. Вырывайте ему ногти! - И опять не дождались мучители криков боли своей жертвы.
      Отец Доброкожий мудро решил:
      - Должно быть, не человек перед нами, а давний мертвец, засланный из ада и ничего не чувствующий, - но все же продолжал допрос: - Ответствуй, труп смердящий, признайся, что лгал ты про последний день Землии, хотя в святой Гиблии не так сказано, как ты злонамеренно вещал!
      - Конец света может быть различным, - сказал Крылов, бессильно откидываясь на спинку стула, к которому был привязан. - Но вызвать конец этот могут столь же неразумные, как и вы, люди прискорбным использованием оружия стихийной силы.
      Впервые в истории "увещевательных дознаний" истязатель, содрогаясь от страха перед необъяснимым мужеством своей жертвы, старался теперь добиться не признаний, а отказа от них истязуемого.
      - Повтори трижды, что не может быть конца света из-за ратного оружия! Не мог никто прилететь на Землию со звездного неба! Откажись от ереси! Трижды отрекись! Молчишь сатанински?
      Обо всем этом Крылов говорил только графине Бредлянской. Испытывая непереносимые страдания, он все же не хотел поверить, что находится здесь по ее доносу.
      Церковный суд при монастыре, к которому примыкал университет, признал лжемонаха Крылия, виновного в ереси, подлежащим сожжению на костре.
      Однако суеверно боявшийся бесчувственного мертвеца Доброкожий подсказал святым судьям принять хитроумное решение о том, что из-за тяжести задуманных Крылием злодеяний сожжению он подлежит в Ромуле на площади Цветения, где предавались огню особо опасные преступники веры, куда его и надлежало препроводить.
      Когда графиня Бредлянская, напрасно послав в университет карету за ясномыслящим профессором, узнала, что тот в когтях СС увещевания и после жестоких пыток приговорен к сожжению в Ромуле, она вызвала своего духовника.
      Ксент Безликий, молитвенно сложа руки, смиренно вошел в зал приемов, где среди пышного убранства его встретила разгневанная графиня.
      Пылая внутренним огнем, который словно вырывался из расширенных от негодования зеленоватых глаз, она остановилась перед духовником.
      - Скажите, пресвятец, прочел ли профессор Крылий хоть одну лекцию в университете?
      - О, благословенная дочь моя. Всевышний предупредил слуг СС увещевания, и они ожидали прозвучавшую с университетской кафедры крамолу. Будем надеяться, что молодые люди не потеряли рассудка от выслушанных еретических слов чужестранца, вскоре же обезвреженного служителями господними.
      - Значит, те ожидали эти слова? - грозно переспросила графиня.
      - Всевышний просветил их, - скромно ответил ксент.
      - А займутся ли слуги увещевания ксентом, нарушившим тайну исповеди?
      - С нами всевышний, дочь моя графиня! - испуганно произнес священник. - Громы небесные поразили бы такого вероотступника.
      - А не слышатся ли вам, лжесвятец, такие раскаты под сводами этого зала?
      Ужас объял ксента Безликого. Ему показалось, что он брошен в клетку к разъяренной тигрице.
      Остановившимися голубыми глазами он следил, как она, подбежав к дубовой стене, сняла палаш в драгоценных ножнах.
      Вне себя от страха, духовник пал на колени.
      - Вот так мне будет удобнее, - жестко произнесла велизнатная графиня Бредлянская, вынимая палаш из ножен.
      Отброшенные в сторону, они сверкнули в луче заглянувшего в зал солнца, совершающего в небе положенный ему круг.
      Лихая тройка летела по первопутью, словно на бесконечно далекой затерянной в космосе Земле. И снег комьями разлетался из-под копыт пристяжных с удальски отогнутыми шеями. Коренник мчал между ними, вскидывая вперед ноги, как на параде в церемониальном марше.
      Тройка эта ради горделивой пышности возглавляла еще три пары вороных коней, запряженных вместе с нею цугом, что подчеркивало высшую ясновельможность графини Бредлянской, сидевшей в золоченом возке.
      Скачущие рядом с полозьями латники видели, как на лакированных стенках возка мелькали словно засыпанные черным снегом ели, сливаясь на мгновение с золотым вензелем светлого гетмания на дверцах.
      Вороная масть коней была выбрана соответственно печальному дню намеченных назавтра похорон почившего духовника графини Бредлянской, святого отца Безликого, "зарубленного неизвестным злоумышленником", скрывшимся при появлении в приемном зале отважной графини.
      При ее религиозности посещение монастыря "Неутоленных желаний" в безутешном горе из-за потери духовника было вполне естественным.
      Желание гостьи тайной аудиенции у настоятельницы монастыря тоже не вызвало у святой матери игуменьи недоумения.
      Очевидно, Магдия Бредлянская нуждалась в словах утешения, потеряв такого наставника, как ксент Безликий. "Поистине враг человеческий вручил злоумышленнику палаш!" - со вздохом подумала настоятельница, стараясь сделать морщинистое лицо свое приветливым и участливым.
      Настоятельница монастыря, в прошлом такая же видная аристократка, как и графиня Бредлянская, пришла в монастырь из-за злой молвы, приписавшей ей рождение младенца в отсутствие так и не вернувшегося из рыцарского похода супруга. Келья ее была обставлена с доступной для монастыря роскошью, говорящей о вкусах покинувшей высший свет дамы.
      - Душевно разделяю горе ваше, графиня, - проникновенным голосом начала настоятельница.
      Бредлянская опустилась в ласковую мякоть кресла и махнула рукой.
      - Зовите меня отныне не графиней, а сестрой Магдией.
      Игуменья насторожилась.
      - Ужели горе ваше столь велико? Или вы нуждаетесь в исповеди? Может быть, послать за университетским священником, поскольку не снизошла на меня, как на женщину, благодать всевышнего?
      - Нет, не надо! - отрезала Бредлянская. - Разговор у нас будет не для господа единого, а чисто деловой.
      - Вот как? - теперь уже искренне изумилась настоятельница.
      - Я решила постричься в монахини.
      - Что вы, голубка, сестра Магдия! Возможно ли в вашем положении, с вашей несравненной красотой так предаваться безысходному горю? Ведь даже после горестной потери светлого гетмания вы стойко перенесли ниспосланное вам всевышним испытание.
      - Я никогда не любила светлого гетмания, мать моя. Он выиграл меня как вещь на рыцарском турнире. Да и несчастная гибель ксента Безликого не столь уж удручила меня, как...
      - Как что? - живо спросила, не переставая удивляться, игуменья.
      - Неважно что, мать моя, - властно отмахнулась Бредлянская.
      - Почему же не важно? - готова была обидеться настоятельница.
      - Потому что речь пойдет об условиях моего пострижения,
      - Разумеется, - воспрянула старая монахиня. - Монастырь наш так беден, что ваше вступление в него...
      - Все мое состояние, которое почитают в Великопольдии за самое значительное...
      - Еще бы! - благоговейно закатив глаза, прошептала игуменья.
      - Все это состояние будет предназначено для успеха и святости нового женского ордена, который я намерена у вас учредить и возглавить.
      - Если вы передаете ордену свои богатства, то стать во главе святого ордена будет вашей обязанностью перед всевышним. И надеюсь, в нашем монастыре.
      - Да, начну с вашего монастыря.
      - Какому же святому посвящен будет этот орден?
      - Это будет "орден необнажения мечей".
      - Необнажения мечей? - удивленно повторила старая монахиня,
      - Да, целью его будет добиться, чтобы нигде в мире не обнажались мечи для пролития крови людской.
      - Как же достигнуть такого покорения рыцарей слабыми женскими силами, будущая сестра наша Магдия?
      - Все монашенки вашего монастыря должны будут войти в такой орден, хватит им ныть по своим кельям! Пусть каждая из них вместо пустых надоевших всевышнему молений убедит не менее двух женщин святой нашей, крепкой, как скала, веры, что не должны они выполнять законных требований своих супругов или возлюбленных, пока не поклянутся те, что не вынут мечей из ножен. И обязать тех женщин при вступлении в наш орден (отнюдь не постригаясь в монашенки) привлечь в него каждой еще двух жен. И горе тем, чьи мужья не послушаются их.
      - Да разве возможно такое? Как же можно без мечей? Всевышний, да спаси нас!
      - Наша папийская религия крепкой, как скала, веры начала забывать основы учения божественного Добрия, который учил прощать врагов своих и заклинал не наносить никому вреда.
      Настоятельница монастыря, сделав умильное лицо, осенила себя добрянским знамением и робко спросила:
      - А благословение святой нашей папийской церкви рыцарям, идущим на ратный подвиг?
      - Истинный, угодный всевышнему подвиг - в отказе от насилия и всего того, что творится мечом, от убийств и грабежей!
      - Да простит вас всевышний! - воскликнула мать игуменья.
      - За что простит? За следование заветам божественного Добрия?
      - А что скажет Великопастырь всех времен и народов, сам наместник всевышнего на Землии И Скалий?
      - Поблагодарит нас с вами, мать моя, ибо заботы ордена нашего вложат в ножны мечи непримиримых врагов его, лютеров, войне с которыми не видно конца.
      - Ой, страшно мне, дочь моя, - колебалась игуменья.
      - Как хотите. Речь идет о том, чтобы сделать ваш монастырь с таким могучим орденом самым богатым не только в Великопольдии, но и во всем папийском мире. Впрочем, есть и другие монастыри.
      - Ну что вы! - почти испуганно воскликнула игуменья. И робко спросила: - А как же сделать все это?
      - А вот так...
      И графиня Бредлянская, нагнувшись к бывшей светской львице, углубилась в детали своего дерзкого плана. И выражение любопытства на лице первой монахини монастыря сменялось то смущением, то восхищением, то неприкрытой жадностью.
      Не мог подозревать звездонавт с далекой планеты-двойника, что не сотни рыцарских сыновей, прослушавших его курс, станут его сторонниками, помогая выполнить Звездную Миссию Мира, а пробудит он Любовь и Преданность Женщины, задумавшей привлечь к своему "Ордену необнажения мечей" тысячи и тысячи рыцарских жен, слив воедино их неодолимую женскую силу.
      Крылов, изувеченный нечеловеческими пытками, ждал своей отправки, как ему было объявлено, в Ромул для сожжения там на площади Цветения.
      Смертник лежал на соломе в углу сырого каземата, куда не проникал солнечный свет из зарешеченного окна под потолком, закрытого снаружи деревянной ставней.
      Но в день, когда на похороны своего духовника графиня Бредлянская явилась в спешно сшитом ей черном монашеском одеянии, Крылов, приложив к лицу браслет личной связи, участвовал в сеансе общения всех звездонавтов, раскинутых по Землии (кроме Нади и Никиты, на сигналы не отзывавшихся).
      Крылов шепотом предупреждал по-русски Бережного, чтобы тот не допустил в своих лекциях в университете Карбонны хотя бы малейшего противоречия с Гиблией и не дал повода слугам увещевания рассчитаться с ним так, как они сделали это с Крыловым.
      - Я приберегу обращение к студентам по поводу основ учения их божественного Добрия под самый конец своего курса, брошу семена в молодые умы, где они неизбежно дадут всходы. А там готов разделить твою участь, Алеша, - донесся в каземат еле слышный голос Бережного с края материка.
      - Постарайся ее не разделить, Георгий. К тому же предрешенная участь моя задерживается. Тут уже и снег выпал, а они медлят из-за глупости их же Гиблии, где сказано, что осужденный должен непременно сам взойти на костер, чтобы "познать блаженство небесных далей", а мои изувеченные ноги и шага сделать не могут.
      - Так это же превосходно! - вмешался бодрый голос Галлея, святиканского звездоведа.
      - Ты думаешь, Вася, это так уж превосходно? - с горечью отозвался Крылов.
      - Конечно, - заявил Галлей. - А на что же наш Федя Федоров? Все мы насмехались над его штучками, которые он с нами проделывал, внушая каждому невесть что. Меня заставлял таблицу умножения забыть. Что бы я без компьютера делал?
      - Подожди, подожди с таблицей умножения, - перебил его Бережной. Чую, уразумел кое-что. Ну а ты, Федя? Готов с изуверами шуточку сыграть?
      - Это можно, - односложно заявил Федоров.
      - А как ты это сделаешь, не видя пациента?
      - Не мне его видеть надо, а ему меня слышать.
      - Ну и что?
      - Обыкновенный нервный паралич.
      - И сколько это может длиться?
      - Да сколько угодно, пока они свою Гиблию не пересмотрят.
      Бережной свистнул.
      - Этого вам, пожалуй, не дождаться. Но ведь нарушают же они Гиблию, благословляя на насилия, убийства, военные грабежи...
      - И за плату грехи отпуская, - вставил Галлей.
      - С вами поговоришь, ребятки, сразу как бы сил набираешься, - вздохнул Крылов.
      - Только смотри, в пляс не пускайся, - шутливо предостерег Бережной.
      - Да куда там! Федя меня уговорит, я ему и сам помогу, можете на меня положиться.
      - Оттянуть оттянем, а дальше? - спросил Бережной.
      - Да есть у меня кое-какая задумка. Мне ее надо со всех сторон просчитать. Важно понять И Скалия, чего ему больше всего хочется.
      - Самого всевышнего перехитрить хочешь? Ты у нас известный хитрец, хотя и математик.
      - Так математика и есть самая хитрая наука.
      - Точная, хочешь ты сказать?
      - Высшая хитрость должна быть точной. Надо все точно учесть, чтобы наверняка...
      - Тогда думай, математик, считай, разумей. Да и нашим советом не брезгуй.
      - Без вас, командиры, шага не сделаю.
      - Добре. Так ты, Федя, приступай к своему шаманству. Это тебе не стаканы по столу взглядом катать. Важно оттянуть разгорание костра на их площади Цветения, куда по аналогии планет-двойников мне, как Джордано Бруно, прямой путь. Займись Алешей, начинай сеанс.
      - Начнем. Так вы, командир Крылов, мысленно мне помогайте, внушайте сами себе, что вам нашептывать буду.
      - Да уж постараюсь, гипнотизер! Валяй!
      Наблюдавшие за узником через окошечко в тяжелой двери тюремщики не заметили ничего особенного. Увечный узник лежал так же неподвижно, как всегда, разве что шептал, прикрыв локтем лицо. Может быть, молитвы.
      Когда же в очередной раз явился к осужденному отец Доброкожий, тяжело дыша из-за проклятой одышки, всякий раз преследующей его после пыток ведьм или еретиков, и хотел проверить, готов ли сын Мрака к восшествию на очищающий костер, то убедился, что того разбил паралич.
      Тучный слуга увещевания даже плюнул от раздражения, решив, что узника надо скорей отправлять в Святикан, а не держать здесь. Там у Великопапия разберутся, чем заменить предназначенный ему костер, а может, и исцелят, как во время Великого чуда.
      С письмом к высшинскому прокуратию, исполненному преданного почтения и надежды на торжество папийской, крепкой, как скала, веры и отправлен был парализованный узник в черном возке, который переделывался в пути на колесную телегу, когда снег кончался.
      По желанию графини Бредлянской, вернее, уже сестры Магдии, отпевание погибшего ксента Безликого состоялось в часовне замка близ исповедальни, где она поведала духовнику на исповеди все, что узнала от яснозвездного гостя, начиная с его "Системы Соперника" и кончая призывом к отказу от войн и всякого оружия.
      От собственного замка к далекому кладбищу, куда везли гроб на розвальнях, она шла пешком, закутанная в черную бархатную накидку с золотой каймой поверх только что сшитого черного монашеского одеяния. Шла она с опущенной головой, погруженная в свои мысли, без капли раскаянья в сердце, но с твердой уверенностью в правоте своего служения обретенным идеалам и всевышнему.
      Ее фанатическая религиозность нашла новый выход.
      Пошел мелкий снег, и сестра Магдия надвинула на лицо черный капюшон накидки.
      Глава пятая
      КОЛЬЦО МИРА
      И звезда с звездою говорит.
      М. Ю. Лермонтов.
      Предупрежденный по браслету личной связи Крыловым об опасности хоть в чем-нибудь противоречить Гиблии, Бережной, досконально изучив священные тексты, не давал повода к срыву своей воспитательной работы со студентами, сыновьями из рыцарских семей.
      После разгрома тритцанских захватчиков под Орланом войсками легендарной Девы Надежанны д'Арки, взятая ею Ремля и коронации Кардия VII, тритцы по заключенному там мирному договору покинули столицу Френдляндии Куртиж.
      Во всем этом Бережной видел поразительные аналогии с земной историей. И костер, на котором сожжен земной Джордано Бруно на площади Цветов в Риме, был грозным предостережением Бережному, носившему здесь имя Джордания Бруния. Его утешало лишь несоответствие периодов жизни Жанны д'Арк и Джордано Бруно. Что же касается Надежанны д'Арки, провозглашенной церковью святой, и ее взлета из огня костра, то Бережной, ничего не зная о Наде, принимал это за легенду, рожденную народной любовью и преклонением перед героиней Френдляндии.
      Полагая, что не все на Землии происходит так, как на Земле, и задача, поставленная "донкихотами Вселенной", как без особой шутливости называл он себя и остальных звездонавтов, сохранялась прежней, Бережному ничего другого не оставалось, как вживаться в университетский быт Карбонны, чтобы продолжить там воспитание молодежи.
      Студенты обожали своего великана-профессора, который не только читал им увлекательные лекции о неведомо откуда известных ему удивительных вещах, но и не прочь был заглянуть вместе с ними в излюбленную таверну, чтобы пропустить там пару кружек веселухи и спеть с юными друзьями френдляндские песни, в том числе и о Надежанне-воительнице.
      Но особенно восхищал молодых людей профессор своей богатырской силой и готовностью помочь ученикам обрести такую же.
      Желанными стали для студентов вечера на пустыре позади одного из монастырей Куртижа, где обычно знатные забияки в кровавых поединках выясняли отношения.
      Джорданий Бруний сумел противопоставить этим жестоким забавам совсем другие, пожалуй, для молодых людей куда более привлекательные.
      Он учил их поднимать тяжести, нагуливая завидные мышцы, бегать, метать увесистые предметы, прыгать в длину и высоту, даже с шестом, вдвое превосходящим рост человека, с помощью которого можно было перемахнуть через монастырскую стену.
      Профессор каялся, что научил озорников проникать таким способом на запретный двор женского монастыря, ведь там поднимался пронзительный визг, в котором, кстати говоря, можно было угадать и нотки радости.
      Смельчака во избежание шума выпроваживали через калитку на волю, не придавая этим шалостям огласки.
      Спортивные занятия с учениками обычно отвлекали Бережного от тревоги за Надю и Никиту, о которых ни парализованный Крылов, томящийся в темнице "в ожидании костра", ни Вася Галлей и Федоров, обосновавшиеся в "обсерватории" Святикана, ничего не знали.
      В этот вечер, расставшись с юными друзьями, Бережной отправился гулять по узким кривым улочкам Куртижа, где над головой нависали выступающие вторые этажи, а кирпичные стены выложены были в деревянных рамах с диагональными брусьями. Почти на головы прохожих свисали вывески с изображением сапог, ножниц, булок, бочек, помогая людям, не знающим грамоты, найти то, что им требуется.
      Романтикой старинных гравюр веяло от всего этого.
      Разгуливающий по пустым улицам при лунном свете ущербной луны (совсем как на Земле!) огромный монах внушал опасения даже грабителям. Монах был углублен в себя, мысленно подбирал выражения для завтрашней заключительной лекции, которая должна была направить его воспитанников по пути борьбы за отказ от всякого оружия.
      Начав нашептывать вступительные слова лекции, Бережной вдруг поймал себя на том, что вместо этого читает сонет Весны Закатовой, с которой встречался перед отлетом спасательного корабля.
      Эта поэтесса была больным местом сурового командира, не нашедшего в ней ответного чувства, не увидевшей в нем того, кого искала.
      РЫЦАРЬ СЕРДЦА
      Он был смешон в глазах невежд,
      Защитник слабых и бесправных,
      Посмешище тупых невежд,
      Спесивых, жалких и бесславных.
      Себя всего он отдавал
      Служению святой идее.
      Он презирал и гор обвал,
      С Драконом встречу или с Змеем,
      Сражаться насмерть был готов,
      Ветряк приняв за великана.
      В пучине времени зато
      На дно забвения не канул!
      Но как теперь найти кого-то,
      Похожего на Дон Кихота?
      Тогда, при встрече, она добавила с неприкрытой горечью:
      - Где такие, как Томазо Кампанелла? Или вожди Парижской коммуны? Где русские декабристы и их жены, добровольно пошедшие за ними в Сибирь? Где Кибальчич, уже брошенный в каземат во время покушения на царя-тирана, но добровольно принявший на себя вину вместе с осужденными товарищами, разделив их участь? Где так же погибший Александр Ульянов, передавший эстафету гневной мечты своему младшему брату Владимиру, который сумел потрясти мир?
      Бережной смотрел тогда на маленькую, худенькую, почти девочку, бросавшую упрек своему счастливому поколению. И сердце сжималось у него. Не о ней ли вспомнил командир звездонавтов, когда узнал, что Вязов превратился в странствующего рыцаря О Кихотия, сказав: "Все мы донкихоты!".
      "Донкихоты Вселенной", рискнувшие повлиять на историю планеты-двойника?
      И вдруг Бережной услышал в золотом браслете личной связи неурочный сигнал.
      Остановившись неподалеку от подвешенного бочонка знакомой таверны, поднес браслет к лицу, и сердце замерло в нем. Он услышал голос Никиты Вязова.
      - Никитушка! - воскликнул радостно. - Откуда? Где ты? Почему молчал? Нашел ли Надю?
      - Нашел, чтобы потерять, - и Вязов сообщил командиру, а также подсоединившимся к сеансу общей связи Крылову, Галлею, Федорову обо всем, что произошло и с ним, а главное, с Надей, ставшей Надежанной д'Арки, спасшейся из пламени костра благодаря сохраненному в скафандре дельтаплану.
      - Что ж, Никита, все мы делаем свое звездное дело, ради чего прилетели сюда. А ты-то где?
      - Сам я нахожусь при вожде протеста Мартии Лютом, который ничего о Наде не знает, но рамен, присланный Гневием, обещал узнать.
      - Только на контролируемой им территории она может безопасно объявиться. Папийцы, обнаружив снова на Землии ее, провозглашенную святой, разожгут новый костер.
      - Это верно, - согласился Вязов. - Будем надеяться, что лютеры победят черные силы И Скалия, в котором сосредоточились темные образы нашей Земли.
      - А Гневий Народный? - поинтересовался Вася Галлей.
      - Рамен, пробравшийся от него в лагерь лютеров и возвративший мне когда-то отнятый браслет, ничего не сообщил о ней. Значит, и Гневий ничего не знает. А я так обрадовался восстановлению связи с вами, что во мне все внутри словно взорвалось. Однако браслет заработал не сразу. Ведь его никто не носил на руке, и энергия истощилась. Пришлось мне потрудиться, помахать рукой.
      - То-то я вдруг вспомнил про Дон Кихота, про сонет Весны Закатовой и не мог понять, с чего это.
      - Как тут не понять, - вмешался Федоров. - Люди знают, что можно взглядом стаканы по столу катать, а в минуту высшего нервного напряжения передавать за тысячи километров свое возбуждение близкому человеку. Еще Циолковский говорил, что нет семьи, которая не знала бы такого горького или радостного общения.
      - Верно Федя угадал! Почувствовал я Никитино волнение, а потом и вызов на браслете принял.
      - Долгое время тормозом науки было суждение: "Того, что я не понимаю, в природе не существует", - мрачно закончил Федоров.
      - Братцы-хлопцы, кончаю сеанс. Стражники ко мне подходят, - прошептал Бережной, отнимая руку от лица.
      Стражники в латах приближались к Джорданию Брунию, приняв его за беглого монаха, но когда удостоверились, что имеют дело с профессором из Карбонны, предложили проводить его.
      Бережной благодарно отказался, заявив, что полагается на защиту Всевышнего.
      Латники молча поклонились.
      Ночью в своей одинокой келье с нависшим сводом Джорданий Бруний впервые не смог уснуть. Все снова и снова прикладывал он браслет к уху, но сеанс связи закончился.
      А наутро состоялась его заключительная лекция.
      Он стоял на кафедре перед обожающими его студентами, и могучий бас его гремел на всю аудиторию, отдаваясь под сводчатым потолком:
      - Дорогие мои мальчишки, вернее, юноши, которые уже завтра отпустят усы. Я смею надеяться, что за год мы сдружились. Во всяком случае, мне будет трудно расстаться с вами, как с родными. И я хочу, чтобы после прощального слова моего вы вернулись в свои семьи уже другими людьми.
      Он переждал, когда утихнет взволнованный ропот, и продолжал:
      - Представьте себе, что действия ваши, да и всех людей Землии, ничем не ограничиваются. Я старался сделать каждого из вас сильнее. Но допустимо ли, чтобы всякий, кто сильнее другого, безжалостно убивал первого встречного?
      Крики протеста послышались из аудитории.
      - Вы правы, друзья! Род человеческий быстро бы угас. Даже волки не загрызают друг друга. Они, как и львы или другие хищники, охотятся лишь на иных, чем они, зверей. А вот человек... - Бережной ощутил мгновенно наступившую тишину и взорвал ее словами: - А вот человек охотится на себе подобных. И убийства на войне гордо выдает за подвиги. И вам сие внушали с детства. А ведь это прямо противоречит заветам божественного Добрия, которого все вы чтите. Увы, заветы эти остались пока лишь в церковных песнопениях и, по существу, забыты. Божественный Добрий через Гиблию призывал к отказу от любых убийств, равно как соседа по улице, так и соседнего народа. И вам, дорогие мои юноши, следовало бы посвятить себя призыву отвергнуть любое оружие убийства. Сегодня умельцы, совершенствуя луки, создают арбалеты, снабжают стрелы горящими наконечниками, чтобы поджигать чужие дома и селения. Разве это не разбой? Но завтра безумцы в угаре жажды уничтожения себе подобных овладеют молниями - яркими, как десять тысяч солнц, чтобы обрушить их на густо населенные, несчастные города. И наказ вам мой не допустить этого ныне и в грядущем. Понять, что долг рыцаря, его подлинная доблесть, его истинная честь состоит в том, чтобы уберечь человечество от всеобщей гибели, положить конец всякому насилию, в какую бы форму оно ни облекалось. "Не наноси вреда себе подобному, как самому себе!" - вот что должно стать девизом жизни каждого из вас!
      Тогда-то и произошел в Карбонне невероятный случай.
      С места вскочил еще безусый молодой человек в роскошной одежде, опоясанный мечом в дорогих ножнах, и крикнул в лицо учителю:
      - Подло учить рыцарских сыновей отказу от рыцарской чести, топтать их доблесть, превращать их в презренных трусов!
      Студенческая аудитория зашумела. Назревал скандал.
      Дерзкий юнец был Неккием, сыном тритцанского герцога Ноэльского, внуком царствующего короля Великотритцании Керния III.
      Он нагло подошел к сошедшему с кафедры Джорданию Брунию, едва доставая ему до плеча.
      - Дорогой юноша, - спокойно произнес тот. - Твоя запальчивость понятна, но чужда основам человеческого сосуществования бок о бок друг с другом.
      - А я не собираюсь существовать бок о бок с воплощением трусости, недостойный профессор!
      - Бездумные слова не могут оскорбить разумного, - мягко ответил Джорданий Бруний.
      - Что? Обозвать меня глупцом? - завопил зарвавшийся юнец. - Меня не остановит, что я вдвое меньше ростом, поскольку трусость низводит даже великана до уродства презренного карлика! И я не страшусь бросить ему вызов на поединок. - И Неккий схватился за свой тонкий юношеский меч в нарядных ножнах с золотыми звездами, венчающими вверху рукоятку, а внизу ножны.