Добрыня Горемыке напомнит о былом.
      Качну серебряным тебе крылом.
      Как видите, все на свете можно подобрать по установленным радиотелескопом слогам или обрывкам речи. Все что угодно! И с рифмой, и без рифмы!
      - Это что же? - наклонилась к Наде и почему-то шепотом спросила Елена Михайловна. - Значит, Никите не надо лететь?
      Надя пожала плечами. Недавние слезы ее высохли.
      Президент Академии наук грозно насупился и, обратившись к Бурунову, сказал:
      - Не ответит ли в таком случае профессор Бурунов, как ученый, почему так ловко расшифрованные им сигналы дошли до нашей планеты столь растянутыми во времени?
      - Охотно, уважаемый президент и уважаемые коллеги. Я отвечу, как вы понимаете, гипотезой, научной гипотезой, которую каждый из нас вправе выдвигать. Я надеюсь, что после ее подтверждения грядущими исследованиями, когда свое слово скажет неизменная спутница науки статистика, явление будет признано "эффектом Бурунова".
      Шорох прошел по залу президиума.
      - Я шучу, разумеется! - спохватился Бурунов. - Правильнее говорить не об эффекте Бурунова, а о давно известном эффекте Штермера, когда в начале прошлого века на Земле принимались сигналы, посланные когда-то с нее и вернувшиеся обратно, отразившись от неизвестного космического образования. В нашем случае мы сталкиваемся с чем-то подобным, но, видимо, коренным образом отличающимся от эффекта Штермера, ибо если когда-то кто-то посылал в космос сигналы с текстом приведенных мною стихов (в экспериментальных целях, как я думаю), то, пройдя сквозь неизвестные нам по свойствам космические среды, эти сигналы замедлились. Ведь никого не удивляет уменьшение скорости распространения света и радиоизлучений в разных средах. Можно гипотетически пока предположить о существовании в вакууме и такой среды, которая в состоянии замедлить проходящие через нее сигналы. Уже сто лет известны флюктуации скорости света в вакууме, учитываемые в морской навигации. Вполне вероятно, что в "полупрозрачных" для радиоизлучений галактических областях (вспомните о загадках невидимой Вселенной!) передача электромагнитного возбуждения от одного кванта вакуума к другому тормозится, что приводит к резкому уменьшению скорости света во много раз! Я полагаю, что сигналы, принятые нашими английскими коллегами, как нельзя лучше доказывают правильность выдвинутой мной гипотезы. Буду счастлив, если мне удалось развеять тучи, сгустившиеся над безупречной теорией абсолютности, отказываться от которой по меньшей мере преждевременно, даже если отказ исходит от самого авторитетного из ее создателей, академика Зернова. Его авторитету не нанесет урон авторитет факта, который может иметь, как я показал, совершенно иное толкование. Признателен за оказанное мне внимание, рассчитываю на принятие высказанных мной идей в результате глубоких и всесторонних исследований.
      И профессор Бурунов, чрезвычайно довольный самим собой, гордо сошел с трибуны.
      В зале ощущалось некоторое замешательство.
      Недоумение овладело людьми и у многих видеоэкранов.
      - Как же все это понимать, дорогая моя Надюша, наделавшая такой переполох в храме науки? - спросила Елена Михайловна, чуть сузив улыбающиеся, но прячущие тревогу глаза.
      - Я не верю Пи. Просто Константин Петрович воспользовался его фокусами в своих целях. А Пи может все что угодно подсчитать и решить. И в любом плане. У этих электронных мудрецов, как мне кажется, намечается переход от "электронной мудрости" к "биолазерной перемудрости".
      - Значит, его стихотворные расшифровки неверны?
      - Конечно! Никогда машина не сравняется с человеком, потому что в состоянии лишь отсчитывать по указке варианты, и никогда не поднимется до интуиции ученого, поэта, влюбленного человека, наконец! Компьютер может "думать", но не "придумывать"! "Гадать", перебирая все возможности, но не отгадывать с ходу! Только человек, а не Пи и ему подобные, способен вообразить и крикнуть "Эврика!" - "Нашел!".
      - Слушая вас, Наденька, я глубоко понимаю своего Никиту. И все-таки что же теперь будет?
      - Ах, если бы я знала! - воскликнула Надя. - Я взяла с него слово не улетать в безвременье, но улетать надо, ведь правда, надо? - И Надя подняла на Елену Михайловну снова влажные глаза.
      - Не знаю. Мне он такого слова не давал.
      Юпитер, то есть президент Объединенной Академии наук, сразу после выступления профессора Бурунова объявил перерыв в заседании президиума.
      В кулуарах разгорелись страсти.
      - Извините меня, коллега, но теории не могут приниматься или отвергаться по мановению руки с учетом одного факта. В основе научных выводов должна лежать статистика. Нужна длительная, вдумчивая работа.
      - Трудно согласиться с вами, имея в виду создавшуюся ситуацию. К сожалению, время не ждет.
      - Для фундаментальной науки сиюминутные доводы не могут иметь значения.
      - И вы не одобряете мужественный поступок академика Зернова?
      - В благородстве ему никто не откажет...
      - Но? Вы, кажется, не договорили?
      - Я договорю с трибуны президиума.
      - Нет-нет! - вступил еще один голос. - Что ни говорите, а интуиция главный двигатель научного прогресса!
      - А что такое интуиция? Это объективная реальность? Ее можно исследовать, пощупать, определить?
      - Это веха мысли летящей!
      - Красиво, но убедительно ли?
      - Так лететь звездолету спасать терпящих бедствие или не лететь?
      - Даже по теории абсолютности ему следовало лететь.
      - А в соответствии с теорией относительности не лететь, а улетать навсегда. Как же быть?
      - А вы посмотрите вон туда. Там стоят трое звездолетчиков. Едва ли у них стоит так вопрос. Они все равно улетят.
      Поодаль действительно стояли Бережной, Вязов и кажущийся рядом с двумя великанами мальчиком американский космолетчик Генри Гри.
      Он говорил тенорком своему командиру и другу-штурману:
      - Обязан признаться. Выступление мистера Бурунова позволило мне легче дышать.
      - Это с чего же? - осведомился Бережной.
      - Четыре года! Гарантированные нам четыре года спасательного рейса вот что я желал иметь в виду.
      Вязов усмехнулся:
      - И ты думаешь, Генри, все уже доказано?
      - Я хотел бы такого.
      - Поживем - увидим, - пожал плечами Никита.
      - Чтобы увидеть, будем смотреть! - тоненьким голосом с особым ударением произнес американец.
      Мимо них прошел сам Юпитер в сопровождении приглашенных им в свой кабинет академика Зернова и его неожиданного оппонента профессора Бурунова.
      Академик Зернов кивнул Бережному, как старому знакомому, и улыбнулся Никите, который ночью доставил на дачу его Надю. Генри Гри он не знал, но все равно поздоровался с ним.
      - Итак, - усадив гостей в мягкие кресла, произнес Юпитер. - Идя по коридору, вы могли слышать реплики спорящих коллег. Я хотел бы до начала продолженного заседания услышать от вас, почтенных собратьев по науке, что скажете теперь друг другу вы оба, еще вчера слитые в совместных взглядах и действиях?
      Академик Зернов провел рукой по волнистой седой бороде.
      - Ценю полемическое искусство Константина Петровича, его неиссякаемую выдумку, и благодарю его также за заботу о моем авторитете, превысившую мою собственную. Что же касается гипотезы о тормозящих свет областях космоса, то она мне представляется надуманной и привлечена лишь ради полемики.
      - Позвольте, позвольте, Виталий Григорьевич! - горячо заговорил Бурунов. - Я стремился утвердить ваш авторитет даже вопреки вам самим, а вы чуть ли не обвиняете меня в личной заинтересованности!
      - Именно это я и имел в виду, уважаемый профессор.
      - Ну что вы, Виталий Григорьевич! Всем известно, как я предан вам и вашей семье!
      - Преданным надо быть лишь науке.
      - Ну зачем так! Я же всей душой! Вы сами учили меня сомневаться, прежде чем делать вывод, считать сомнение - прологом научного поиска.
      - Прологом, но не эпилогом. Сомнение должно сопутствовать интуиции, о которой только что в коридоре говорили наши коллеги.
      - Но согласитесь, Виталий Григорьевич, что для принятия вновь давно отвергнутой теории относительности мало одного факта!
      - Но совершенно достаточно для принятия решения о спасении гибнущих в космосе людей.
      - Спасатели могут лететь, вооруженные и теорией абсолютности.
      - Нет, не могут. Им нужно учесть релятивистские эффекты и иной масштаб времени для маневра при спасении гибнущего звездолета.
      Юпитер сидел в каменной позе и молча слушал спор ученых. Наконец произнес:
      - Ваше несогласие друг с другом правомерно. Я предвидел такие расхождения при анализе принятых из космоса в Англии обрывков чьей-то речи. Земным радиотелескопам слишком мешают посторонние шумы. А потому я обратился в Международный космический центр в Гималаях с просьбой изучить в ускоренном воспроизведении возможно записанные на заоблачном радиотелескопе космические сигналы в интересующем нас диапазоне.
      - О, если бы удалось их уточнить! - воскликнул Бурунов. - Я первый, служа науке, сделал бы выводы!
      Академик Зернов хмуро посмотрел на него.
      Созданный в прошлом, XX веке международный космический центр был расположен у подножия Гималайского хребта.
      В неимоверной выси, за облаками, куда не залетали и орлы, работала его космическая радиообсерватория, обслуживающая все космические рейсы.
      Главный радиоастроном, смуглолицый и бородатый Ромеш Тхапар, любил говорить, что он гордится тремя обстоятельствами, связанными с высотной радиообсерваторией. Его телескоп ближе к звездам, чем все земные. Радиообсерватория даже выше сказочной Шамбалы, которая находилась где-то здесь в горах, синих с белыми шапками, но скрыта легендарным туманом, недоступная для всех непосвященных, и наконец, острил завзятый альпинист, все дороги из радиообсерватории ведут вниз.
      Он жил уже пятый год в "заоблачном эфире", как любил он выражаться, вдвоем с женой и двумя помощниками, которые сменялись (в отличие от жены) каждые полгода. Радиотелескоп круглосуточно ощупывал Вселенную. Здесь не было никаких земных радиопомех. И на гималайской высоте, в единственном месте в мире, существовала идеально чистая связь с космосом. ("Как в Шамбале", - шутил ученый.).
      Потому Ромеш Тхапар, любивший, когда помощники льстиво называли его "манхатма Тхапар", поручил жене и "мальчикам", кстати сказать, изрядно бородатым (брились здесь лишь перед спуском на землю), проверить все записи радиотелескопа в те дни, которые указаны англичанами из Мальбарской радиообсерватории.
      Несколько дней и ночей без устали трудился маленький заброшенный за облака коллектив.
      И вот с одной из гималайских вершин, неподражаемо запечатленных замечательным художником прошлого века Николаем Рерихом, зазвучала сенсационная, обращенная ко всему миру радиограмма:
      Записи высотного радиотелескопа международного космического центра в Гималаях зафиксировали следующее расшифрованное на большой скорости и не загрязненное радиошумами сообщение:
      "Обрыв буксира. Помощь была бы крайне нужна в нашей серьезной беде. Крылов".
      Эта радиограмма, полученная в Москве во время заседания президиума Объединенной Академии наук, была оглашена президентом вскоре после объявленного им после выступления профессора Бурунова перерыва. Начавшиеся было прения прекратились. Все стало ясно.
      Надя расширенными глазами смотрела на Елену Михайловну.
      - Что? Что? - спросила та.
      - Разница всего только в одно слово.
      - Какое слово?
      - Помощь не просто нужна, а крайне нужна. Я же вам говорила, что Пи только все спутал, потому что обрывки звездолетной радиограммы допускали любые варианты, на которые Пи мастер.
      - И как же теперь? - пристально глядя на девушку, спросила Елена Михайловна.
      - Не знаю... Ничего не знаю! - воскликнула Надя.
      Глава третья
      ЛЮБОВЬ И ДОЛГ
      Мечтай о счастье и любви ты,
      Но помни:
      Корень Жизни - ДОЛГ!
      Легендарный марсианский поэт
      Тони Фаэ.
      Казалось, два великана и мальчик между ними идут от Дворца науки по усыпанной золотым песком дорожке мимо нарядных цветников и фонтанов.
      При дуновении ароматного ветра мелкие брызги от водяных струй бодрящей лаской касались лиц звездолетчиков.
      Сначала они шли молча. Наконец Бережной сказал:
      - Ну, ребятки, кажется, все ясно.
      - Ясновидцы не требуются, - отозвался Никита Вязов.
      - А ты как, парень? - обратился командир к американскому звездонавту.
      - Я хочу сказать одни поэтические слова, которые направлены сейчас всем нам.
      - Какие такие поэтические слова? - нахмурился Бережной. - До них ли сейчас?
      - Поэзия - звонкий рупор чувств. Чувства руководят действиями.
      - Что за стихи? Твои, что ли?
      - Не мои. Их еще в двадцатом веке приписывали гипотетическому поэту марсиан Тони Фаэ. Я хорошо вспоминаю их.
      Бережной усмехнулся:
      - Валяй, вспоминай!
      И Генри Гри высоким певучим голосом процитировал:
      И ветвью счастья,
      И цветком любви
      Украшен
      Древа Жизни ствол.
      Но корни!
      Мечтай о счастье и любви ты,
      Но помни:
      Корень Жизни - Долг!
      - Гарно кто-то выдумал за марсианина. Мне на Марсе марсиан найти так и не довелось. Но когда-то они, должно быть, там все-таки жили. За космическими археологами теперь черед. Но в нашем деле они не подмога, хотя Генри ко времени стихи эти вспомнил. Долг у нас один. Не знаю, как тебе, Генри, но Никите нашему горько придется. Хочешь, Никита, я с тобой к матери твоей пойду?
      Генри Гри неожиданно возразил:
      - Нет, Бережной, если можно, отпусти Никиту и останься со мной. Поговорим об очень важном до следующего рейса взлетолета.
      Бережной удивленно посмотрел на хрупкого американца.
      - Чудно, парень! Ну, ладно! У каждого своя боль. Ты, Никита, лети пока один. В случае чего вызывай меня по браслету личной связи. А мы тут с Генри потолкуем о чем-то важном или о сомнениях каких?
      - Сомнений нет, Бережной. А потому, прежде чем Никите улететь, дадим общую нерушимую клятву о том, что Долг для нас дороже жизни.
      - Добре! Это ты славно, хлопец, сообразил. Давайте, други, руки.
      Перед затейливой бронзовой калиткой выхода из городка Науки звездолетчики остановились, и прохожие могли видеть, как они соединили левые руки в пожатии и, подняв правые, как в салюте, замерли на мгновение.
      - Клянусь! - выждав мгновение, первым произнес Бережной. - Клянусь выполнить свой долг!
      - Клянусь! - пробасил за ним Вязов.
      - Клянусь Жизнью! - многозначительно произнес американец.
      Бережной пристально посмотрел на него, потом обратился к Вязову:
      - Ну, Никита. Береги мать. Слова поосторожней выбирай. Про войны припомни.
      - Это она сама вспомнит, - отозвался Никита, направляясь к приземлявшемуся за пассажирами взлетолету.
      - А мы с тобой куда двинем о нашем Долге беседовать? - спросил Бережной.
      - Не о нашем. О моем, - загадочно произнес Генри Гри.
      Бережной покачал головой:
      - Тогда давай спустимся на берег Москвы-реки. У вас там в Америке всяких чудес полно, но такой подмосковной красоты не сыскать.
      - Это надо в Канаду. Там места, на Россию похожие, встречаться могут.
      По крутой тропинке спускались они к воде, ни словом не упомянув, что расстаются с Землей своего времени навсегда.
      Никита, всегда спокойный, чувствовал биение сердца, когда подходил к подъезду, откуда мать обычно провожала его взглядом. Как сказать ей, что он уйдет совсем?..
      Легко взбежав по ступеням, Никита открыл незапертую, как всегда, дверь и застыл от неожиданности.
      В большой комнате перед видеоэкраном сидели Елена Михайловна и... Надя.
      Этого он никак не ожидал, рассчитывая лететь к ней в Абрамцево.
      Они обе поднялись при его появлении. Елена Михайловна с горечью смотрела на сына, а Надя в пол, не решаясь поднять глаза.
      - Слышали? - спросил Никита, кивнув на экран.
      - Все знаем, все, - перехваченным голосом ответила Елена Михайловна. Надя тут мне разъяснила.
      - Что разъяснила?
      - Про масштаб времени, которое для тебя сожмется, как она мне показала на наших старых часах. Мы с ней как бы на конце стрелки останемся, а ты в самый центр вращения улетишь, где время твое не дугой, как у нас отметится, а точкой.
      - Хочешь сказать, остановится?
      - Да. У тебя, а не у нас, - теряя голос, едва слышно прошептала Елена Михайловна и бросилась сыну на грудь, содрогаясь в беззвучных рыданиях.
      Он растерянно гладил ее худые плечи и спину.
      - А у папы время уже стоит, - робко подала голос Надя, не решаясь посмотреть на мать с сыном.
      Ей никто не ответил. Наде почудилось, что время действительно остановилось для них для всех. Но куранты старинных часов вдруг начали бить звонко и долго. Должно быть, уже наступил вечер, хотя на улице еще светло.
      Наконец мать отпрянула от сына и, вытирая слезы дрожащими пальцами, спросила через силу спокойным тоном:
      - А ты что, задержался?
      - Нет. Я прямо из Академии наук. Правда, в пути на минуту остановились друг другу клятву дать.
      - Какую клятву, сынок? - с нежной лаской спросила Елена Михайловна.
      - Выполнения Долга, мама.
      - Значит, клятву дали, - как бы сама себе произнесла мать. - А я вот слышала, что ты до того еще кое-кому слово давал, - и она взглянула снизу вверх в лицо сына.
      - Слово? - насторожился Никита.
      - Будто обещал не улетать, если при жизни нашей возврата тебе не будет.
      Никита отрицательно покачал головой:
      - Не совсем так, мама. Боюсь, Наде показалось, что я дал ей слово, какое ей хотелось взять с меня. Я не мог его дать. Это был бы не я.
      - Это был бы не ты! - упавшим голосом подтвердила Елена Михайловна. Я ушам своим не поверила.
      - Да, да! - снова вступила Надя. - Это я вынуждала его дать такое слово, и мне представилось, что он дал его. Наверное, я ошиблась. Но теперь все равно! Потому что... потому что... я возвращаю ему слово, даже не данное мне. Нельзя обрести собственное счастье такой ценой, - и она замолчала, потом сквозь проступившие слезы добавила: - Ценой предательства... ценой жизни папы и его спутников... ради себя. Мне не было бы места на Земле.
      - А матери что сказать? - спросила Елена Михайловна. - Сын ей слова не давал.
      - Бережной просил тебя про войну вспомнить.
      - Не могу я об этом вспоминать! Не могу!
      - Почему, мама?
      - О тебе думая, никогда о ней не забывала, матерью воина себя ощущала, хотя идешь ты спасать человеческие жизни, а не отнимать их у кого-то чужого, незнакомого.
      Никита тяжело опустился на стул, застыв в напряженной позе с поникшей головой.
      - Главное - понять меня, - наконец вымолвил он. - Как мне благодарить вас обеих за это? Я подозревал, что есть он, этот проклятый "парадокс времени", но все теплилась где-то надежда на четыре года разлуки... только на четыре года... Да радиограмма из другого времени, полностью принятая в Гималаях, все решила, - и он замолчал.
      Слышнее стало тиканье старинных часов.
      Елена Михайловна задумчиво произнесла:
      - В Гималаях? Говорят, там в Шамбале живут по нескольку столетий. Я бы нашла ее на любой высоте, лишь бы тебя дождаться. Старенькая мать - это ничего! Это можно...
      - А я? - неожиданно вставила Надя. - Мне тоже пойти с вами? Ведь никого из людей, замороженных в жидком азоте сто лет назад в расчете на достижения грядущей медицины, так и не удалось оживить. А там, в горах, за розовым туманом... Но захочет ли Никита посмотреть на вторую старушку?
      - Боюсь, что масштаб времени перекроет даже возможности сказочной Шамбалы. Увы, жизнь - не сказка. Прожитые дни не растянуть на целое тысячелетие. А дать погибнуть в космосе людям, терпящим бедствие и ждущим нашей помощи, мы, спасатели, не можем, не имеем права, пусть даже ни у кого из нас не останется надежды...
      - И у тебя? - со скрытым значением спросила Надя.
      - И у меня тоже, конечно, не останется никакой надежды, - хрипло произнес Никита.
      - А я? Разве я перестала быть Надеждой? - спросила девушка, заглядывая в глаза Никите.
      Елена Михайловна удивленно оглянулась на нее.
      Никита через силу улыбнулся и заговорил, как увещевают детей:
      - Ты останешься надеждой своего замечательного деда, оправдаешь общие надежды, как одаренный математик.
      - Как? Как ты сказал? Математик?
      - Ну да, математик!
      - А разве математики совсем не нужны в космическом рейсе?
      Никита развел руками.
      - Надя, милая ты моя! Наш экипаж давно укомплектован. И только что в полном составе поклялся выполнить свой долг. Звездолет наш рассчитан только на спасателей и спасенных, ни грамма больше! Сам считал.
      С болью в сердце видел Никита, как изменилась Надя в лице. Но что он мог сделать? Выхода не было!
      Бережной и Генри Гри, свесив ноги, сидели на обрыве. С тонкой березы, растущей чуть ниже их, свешивались листья и сережки. Генри Гри дотянулся до ближней ветки, нагнул ее к себе и прикрыл листвой, как вуалью, лицо.
      - Скажи, Бережной, - не без лукавства прозвучал вопрос, - как ты мог додуматься до моей тайны?
      Бережной прищурился.
      - Э, друже! Не такой уж труд! Детектива не требуется. Чуть пристальнее надо приглядываться к мелочам. Давно стали женщины брюки носить, да не так носят, не по-мужски! Хоть и в штанах, да не тот мах!
      - Жаль, не было раньше разговора, не научил, как надо.
      - Разговора не было, потому что тайну твою я не собирался разглашать. Дело политическое. Как-никак третий член экипажа представляет целый континент. Уйму конкурсов там прошел, коварные тесты без числа преодолевал. Как никто другой! Каскадер к тому же, ковбой и все такое прочее. И еще знаменитым математиком признан. Как раз для звезд! Потому и оказался первым американским претендентом на включение в экипаж звездных спасателей.
      - Да, это так, командир. Требовалось много труда, усилий, старательств.
      - Стараний, - поправил Бережной.
      - Конечно, стараний. Потом любви, командир...
      - Какой любви?
      - Обыкновенной, когда говорят люблю... как это... по-русски... Любовь...
      - Давай вставай, грести будем! - послышался почти рядом мальчишеский голос.
      - Лежи ты смирно. Не слышишь, что ли, влюбленные здесь про любовь шушукаются.
      Бережной увидел под нависшим берегом тихо плывущую по течению лодку, а в ней двух лежащих на ее дне мальчуганов.
      - Как они меня узнавали? - прошептал американский звездонавт.
      - Они не видели, только слышали мужской и женский голоса. Еще одна неучтенная Генри Гри мелочь.
      - Бывают и у мужчины высокие голоса.
      - Бывают, бывают. Но я угадал не только по голосу, но для надежности помалкивал, хоть и не все понимал.
      - Как тебе объяснять, командир? Это немножко иной мир - Америка. Другие традиции. Чужой для вас уклад жизни. Там каждый сам по себе. И, наряду с процветанием нации, у нас все еще, к несчастью, страдают обездоленные. Они нуждаются в сочувствии, сострадании, в помощи. И за них надо было бороться в самом Капитолии. Вот почему требовалось занять сенаторское кресло от штата Алабама. У тебя появляется понимание, командир?
      - Да как тебе сказать? Чуточку, пожалуй, не хватает. Одно только уяснил. Нельзя тебя до старта выдавать. В полете все быстро бы выяснилось,
      - Конечно! Еще как выяснилось бы!
      - Чему радуешься, чего смеешься? Воображаешь, какие у Никиты глаза выкатились бы?
      - Очень хочу представить такое. Спасибо за сохранение такой тайны. Но это только ее половина.
      - А вторая половина у ваших медицинских комиссий, которые так оплошали?
      - Вовсе нет! Совсем просто! Все подготавливалось. Врачи проникли туда наши, члены Союза обездоленных. Они знали, что так надо.
      - Что так надо?
      - Надо, чтобы председатель Союза обездоленных Генри Гри вернулся из спасательного звездного рейса национальным или даже всепланетным героем.
      - Героем или героиней?
      - Ты сразу берешь быка за хвост и начинаешь крутить его, как ослу. Пускай героиня! Однако в полет предстояло отправляться обязательно мистеру Генри Гри, который только что уступил в предвыборной борьбе за сенаторское кресло от штата Алабама Джесси Грегори. Республиканцы уже считают это место за собой забронированным! Тогда-то Генри Гри и начал свою подготовку, чтобы после четырех лет полета он вернулся бы на гребне волны небывалой популярности, которой прибавилось бы от романтической скрытности Генриэтты, от этой маскарадной вуали, - и американский звездонавт снова прикрыл свое лицо листьями притянутой березовой ветки. - Такое решающее преимущество так необходимо трем миллионам обездоленных, которых надо вытащить из ямы страданий и бедствий. За это можно рисковать жизнью, командир, отданной не только за трех спасаемых человек в космосе, а за три миллиона погибающих на Земле. Как ты думаешь, командир, какая цифра, какая задача больше?
      - Ну, парень!.. То есть Генри... фу ты!.. не разберешься с тобой, Генриэтта! Скажи сперва, зачем тебе на первых порах понадобился этот маскарад со штанами?
      - Э-э, командир! На Капитолии еще не бывало женщины-сенатора. Королевы правили, но не в Америке! А обездоленные страдают там. Им нужен защитник мистер сенатор. И Союз обездоленных решил добиваться кресла для своего председателя, лихого парня Генри Гри. Ковбой и ученый! Каскадер и поэт! К тому же "свой парень"! О'кэй?
      - О'кэй, о'кэй! Парень что надо! Видел я его киноподвиги! Спрыгнуть в автомобиле с моста на крыши вагонов идущего поезда, промчаться по ним до локомотива, а потом слететь с него на шпалы и скакать по ним с немыслимой скоростью впереди поезда - это, брат, трюк небывалый! За одно это тебя в звездный рейс можно взять. И как бы ты снова не проиграл на выборах. Видно, там другие трюки требуются. Так чего же ты снова в эту свалку лезешь?
      - Чтобы победить! Национальный и всепланетный герой уже не тот противник республиканцам, как прежде. Популярность звездонавта должна помочь Союзу обездоленных получить своего сенатора в Капитолии. И мой Долг добиться этого.
      - Эге! Так вот какому Долгу клятва давалась!
      - Клятва давалась Жизнью, которая принадлежит не Генри Гри и не Генриэтте Грин, а миллионам обездоленных американцев! Ради них были пройдены все математические тесты и физические испытания, ради них можно погибнуть, командир, но не предать их, не изменить Делу их защиты. Вот и суди теперь сам, кого выбрать для исполнения Долга: трех, терпящих бедствие в космосе, или трех миллионов, погибающих на американской земле?
      - Да, задаешь ты мне задачу! Так что? Выходит дело, ты лететь с нами не хочешь?
      - Еще как хочу, но есть особая тайна, Бережной. Узнать ее - это понимать, чего стоит отказаться от полета с тобой и с Никитой.
      - А Никита при чем? Он незаменимый штурман. У него таких вопросов возникнуть не может.
      - Нет, командир, я не о том...
      Послышались всплески весел. Мальчики возвращались, гребя теперь против течения.
      - А они правильно сказали про влюбленных, Бережной.
      - Про кого?
      - Про меня, командир, - и Генриэтта задорно помахала мальчуганам сорванной веткой. - Разведчики, прокатите в лодке! - крикнула она.
      Ребята смутились, посовещались и стали подгребать к берегу.
      - Нет, ребятки, я пошутила! - снова крикнула американка. - У меня командир, и еще какой строгий!
      - Какой командир? - заинтересовались мальчишки.
      - Бережной, звездолетчик! Знаете такого?
      - Ух ты! - воскликнул один из ребят.
      - А Никиту Вязова вы знаете? - крикнул другой.
      - Еще бы! А ты?
      - Он нас, меня, Сашу Кузнецова, и вот его, Витю Стрелецкого, из воды вытащил. Передайте ему, что мы его век помнить будем!
      - Передам, непременно передам! - отозвалась Генриэтта.
      Лодка стала удаляться.
      - Славные ребята! - глядя вслед ей, сказала американка и добавила: - И Никиту, наверное, тоже любят.
      - Что значит тоже? - насторожился Бережной.
      По набережной другого берега пронеслись два электромобиля, за ними следом - вереница велосипедистов. Генриэтта задумчивым взглядом следила за ними.
      - Что значит "тоже", спрашиваешь? Отвечу, командир, что ради своего Долга, понимание которого у тебя есть, я отказываюсь от своего счастья.
      - От какого счастья?
      - От звездного счастья! Когда в полете все выяснилось бы обо мне, я открылась бы Никите во всем.
      - В чем ты открылась бы ему? В том, что ты женщина?
      - Это он сам понял бы. Нет, открылась бы в своих чувствах к нему!
      - Да ты совсем с ума сошла! А еще в сенаторы метишь! В Никиту влюбилась!
      - Разве это удивительно? Я призналась бы ему в этом меж звезд. Это красиво!
      Бережной свистнул.
      - Ну знаешь! Не привержен я к фатализму, но вспоминаю поговорку, которой люди себя утешали.
      - Какая поговорка?
      - "Что ни делается, все к лучшему!". Хорошо, что не придется тебе признаваться Никите, что летит с ним рядом в безвременье влюбленная в него женщина. Ему это ни к чему. Он на Земле оставляет чудную девушку.
      - А что толку? Она останется здесь, у нее пройдут годы, пока у него отсчитываются минуты. Она его забудет. Появятся муж, дети, внуки, правнуки, и только самые далекие ее потомки, может быть, дождутся нас с Никитой, по-прежнему молодых и счастливых.
      - Чем счастливых?
      - Взаимной любовью, командир, которая расцветет у тебя на глазах. Ты думаешь, что молодой великолепный мужчина за долгие годы полета не влюбится в летящую с ним вместе женщину? О, Бережной, я могу быть обворожительной, но... все это, увы, не случится, ибо долг ведет каждого из нас в разные стороны.
      - Не хотел бы я видеть всего такого!
      - Ты не только бы увидел, а еще и поженил бы нас. И знаешь, когда? В невесомости, как только тяговый модуль тормозить начнет при подходе к спасаемому звездолету. Невесомость - это прекрасно! Недаром я всегда восхищалась, как парашютисты умеют свадьбы справлять в свободном полете. И завидовала им. Спрыгнут с самолета, повенчаются, бутылку шампанского с друзьями разопьют, а потом только парашюты раскроют. И я хотела, чтобы так же и мы!.. В командире нашем воплощается вся земная законность. Не правда ли? И тебе пришлось бы соединить нас брачными узами без уз тяготения. Не так ли? - Американка смеялась.