Когда бродячая труппа сделала остановку в одном из портовых городов, комната Мидзута оказалась рядом с комнатой, где спали танцовщицы. Их разделяли только фусума.
      Шум волн, набегавших на мол - по-видимому, начинался прилив, - да гулко разносившиеся в ночи неспешные шаги матросов, возвращавшихся на суда по булыжной мостовой... Все это было привычно и навевало воспоминания о других подобных ночах, а мешали Мидзута уснуть иные звуки. Они доносились из соседней комнаты.
      Вот уже более часа оттуда через равные промежутки слышался монотонный стук - словно некую вещицу кидали на циновку. Временами она замирала там, где падала, иногда же - катилась по циновке.
      Что бы это могло быть? - раздумывал Мидзута. И вдруг его осенило: кости! То ли танцовщицы просто забавляются, то ли затеяли игру на деньги.
      Но никаких голосов он не слышал, только дыхание спящих доносилось до него.
      Похоже, не спала лишь одна - та, что кидает кости. В соседней комнате горел свет.
      Мужчины, находившиеся с Мидзута в одной комнате, тоже давно уснули.
      Звуки от бросаемых костей все больше раздражали Мидзута. Некоторое время он терпел, уповая на то, что они прекратятся, но где там!
      Слышался не сам стук костей, а шуршанье, когда они катились по циновке, - звук унылый и неприятный. Взвинченному до предела Мидзута стало казаться, будто кости падают ему прямо на голову.
      Мидзута стало невмоготу. Он понял: больше ему не уснуть, не на шутку разозлился и решил накричать на виновницу.
      Между тем звуки по-прежнему повторялись через равные промежутки времени.
      Он поднялся и отодвинул перегородку."
      - Как, это ты, Митико?
      Митико лежала на постели ничком, опираясь на локти. Она повернула в сторону Мидзута сонное лицо и попыталась улыбнуться, но губы ей не повиновались.
      Она продолжала машинально вращать правую ладонь, на которой покоилась кость.
      - Гадаешь, что ли? - Мидзута уставился на девушку.
      - Гадаю?.. Вовсе и не гадаю я.
      - Чем же ты в таком случае занимаешься?
      - Да ничем...
      Он приблизился к изголовью постели.
      Митико закрыла лицо руками и слегка втянула голову в плечи. Потом быстро потерла кончиками пальцев веки и заложила за ухо упавшую на левую щеку прядь.
      У нее были изящные уши с маленькими мочками.
      - Разве не видишь, все давно спят? - шепотом сказал Мидзута.
      - Вижу.
      - Почему ты без конца кидаешь кости?
      - Так просто.
      - Тебе не кажется это странным?
      Митико нашарила что-то рядом с подушкой, собрала в горсть и молча раскрыла ладонь. На ладони было пять костей.
      - Ну и ну! - удивленно пробормотал Мидзута и опустился перед постелью на колени.
      Кости был совершенно одинаковые - старые и захватанные.
      Он взял одну. Остальные остались на ладони у Митико. У нее были длинные и удивительно изящные пальцы. Мидзута вспомнил, как грациозно и выразительно изгибаются они, когда Митико танцует на сцене.
      - Зачем тебе целых пять? - спросил он, возвращая взятую кость.
      Митико кинула ее на циновку. Выпала тройка.
      - Перестань, уже два часа ночи.
      - Ага, - кивнула Митико и кинула еще одну. Выпала единица.
      - Из-за этого стука я до сих пор не могу уснуть.
      - Ах, простите! Я хотела довести до десяти тысяч...
      - До десяти тысяч?!
      - Ага, только навряд ли этой ночью успею.
      Мидзута ужаснулся. Неужели она намеревалась довести счет до десяти тысяч? Даже если бы все время выпадала самая большая цифра - шестерка - и она бросала бы тысячу раз - все равно получилось бы только шесть тысяч!
      - А если доведешь до десяти тысяч, случится что-то хорошее?
      - Я об этом не думала.
      - Если не думала, тем более глупо бросать кости по ночам.
      - Ага, - согласилась Митико и снова бросила.
      - Перестань сейчас же!..
      Митико искоса взглянула на него, уткнулась лбом в подушку и замерла.
      - Дурочка, - буркнул Мидзута и вернулся к себе.
      Но свет в соседней комнате не погас. И, прислушавшись, он понял, что девушка продолжала бросать кости - только расстелила матрац, чтобы не было слышно.

      На следующее утро он рассказал Норико - старшей по возрасту актрисе - о ночном происшествии.
      - Странная причуда! Я всю ночь не сомкнул глаз по ее милости.
      - А вы разве прежде не знали? Страсть к игре в кости Митико унаследовала от матери. Она даже за кулисами этим занимается.
      - Вот оно что...
      - Все давно привыкли к ее увлечению и не обращают внимания.
      - Угу. А все-таки я в толк не возьму, зачем даже в поездку брать с собой целых пять костей. Кто ее мать и как случилось, что Митико переняла эту привычку?
      Вот что рассказала Норико:
      - Вам, господин Мидзута, может, и раньше было известно, что мать Митико - гейша. Теперь у нее свое заведение с несколькими девушками. Правда, это третьеразрядный чайный домик, да и сама она пользуется не слишком хорошей репутацией.
      Так вот, она брала с собой кости даже в комнату, где посетители распивают сакэ. Выходя к гостю, она всегда совала под пояс кимоно несколько игральных костей. И когда распускала пояс, кости со стуком падали на пол. Она делала это намеренно, чтобы привлечь внимание, потом с притворным удивлением вскрикивала и разок-другой кидала кости.
      Ни один из гостей не мог устоять и присоединялся к игре. Ставки были невелики, но за многие годы мать Митико скопила приличную сумму.
      Говорят, она была настоящим мастером. Так умела бросать кости, что выпадала любая цифра, какую бы она ни пожелала. Упражнялась она, пользуясь каждой свободной минутой, - и с годами достигла удивительного умения...
      Мидзута подивился, до чего тонко и хитро умела мать Митико примениться к человеческим слабостям: на такое способна лишь опустившаяся гейша самого низкого пошиба. Но Мидзута попробовал подойти к этому иначе. Только ли низменная страсть двигала ею? А если игра в кости еще и искусство? Ведь можно предположить, что, играя, она ощущала нечто иное и большее, нежели страсть, и сам процесс бросания костей доставлял ей некую радость или же повергал в печаль.
      В противном случае едва ли ее дочь столь сильно увлеклась бы этим.
      - Любопытно, что чувствует Митико, когда бросает кости?..
      - Сама не знаю. Может быть, просто хочет подражать матери?
      - Получается у нее?
      - Еще как!
      - И на деньги тоже играет?
      - Как сказать! Она настолько овладела этим искусством, что никто не соглашается с нею играть. Вот она и кидает кости в одиночестве.
      - В одиночестве... - ни к кому не обращаясь, пробормотал Мидзута.
      Вряд ли Митико хотела, чтобы в труппе знали о повадках матери, но почему же она тогда, не стесняясь посторонних глаз, кидала кости, напоминавшие всем об этом?
      Впрочем, Мидзута понял, что Норико не слишком интересовало увлечение Митико игрой в кости.
      Он встал и пошел в туалет, оставив в коридоре свои домашние туфли. Когда он надевал специальные шлепанцы для туалета, послышались шаги. Он обернулся и увидел Митико. Она остановилась у его домашних туфель и повернула их носками к выходу, чтобы ему по возвращении удобнее было сунуть в них ноги. Странно, на какие мелочи обращает внимание эта девушка, подумалось ему...
      На скале, в которую глубоко врезалось море, сидели танцовщицы.
      - Какая теплынь! Хорошо бы сейчас мороженого, - донеслось оттуда до Мидзута, который лежал у себя в комнате на втором этаже.
      Сезон цветения вишен еще не наступил, но небо и море уже были затянуты влажной дымкой, как в пору их расцвета, и белые морские птицы, казалось, плавали в зыбких волнах тумана.
      Мидзута спустился к танцовщицам.
      Он молча протянул Митико руку.
      Она, верно, поняла, потому что вытащила из кармана игральные кости и передала ему.
      Мидзута разом бросил пять костей на камни скалы.
      Две скатились в море.
      Он подобрал оставшиеся три и небрежно кинул их в море.
      - Ой! - вскрикнула Митико. Она приблизилась к самому краю скалы и заглянула вниз - туда, где плескались волны. Но ничего не сказала.
      Мидзута удивился: он думал, что Митико рассердится или более откровенно будет сожалеть о потере.
      Танцовщицы отправились к балагану, где предстояло давать представление, а Мидзута остался в гостинице и глядел на море, на то место, куда упали игральные кости.
      Их труппа уже долго была в пути, и он почувствовал, как в душе поднимается тоска по дому. Он стал думать о том, что любопытно было бы по возвращении в Токио встретиться с матерью Митико - гейшей, которая столь мастерски играет в кости.
      На стоявших в гавани пароходах зажглись огни.

      Гастрольная поездка длилась уже больше месяца. В одном из городов Мидзута повел танцовщиц на холм, известный под названием Сирояма. Было время цветения вишен. Девушки сразу же набросились на клецки и на дэнгаку. Их поведение было настолько неприлично, что Мидзута даже растерялся. Это было тем более скверно, что среди тех, кто пришел любоваться цветами вишни, вполне могли оказаться люди, которые придут на представление.
      Кое-где лепестки уже облетели, и на ветвях оставались одни лишь поникшие тычинки и пестики. Гуляющая публика с осуждением поглядывала на танцовщиц, но те вели себя вызывающе, не обращая на окружающих никакого внимания. Наевшись дэнгаку, танцовщицы на глазах у всех невозмутимо облизывали губы и красили их помадой.
      Митико тоже вытащила палочку губной помады, но, прежде чем красить губы, сложила их бантиком и слегка выпятила. Свежие, не тронутые помадой, они были прелестны.
      Мидзута не спеша приблизился к ней. Он глядел на Митико так, словно сделал для себя неожиданное открытие.
      Ее маленький невзрачный нос вблизи казался удивительно милым, похожим на любовно выточенную тонкую безделушку.
      Привыкшая краситься на людях, Митико совершенно не смущалась.
      Для Мидзута же Митико, красящая губы среди цветущих вишен в той же позе, в какой она делала это в театральной уборной, была внове. Эти губы, нос, это круглое лицо, эти косящие книзу глаза, заглядывавшие в маленькое зеркальце, навевали сладостные мечты.
      Пусть Митико не так хороша на сцене, но в жизни она гораздо лучше, чем мне прежде казалось, подумал Мидзута. И сам того не ожидая, сказал:
      - Никак не пойму: что ты за девушка?
      - Это почему же? - спросила Митико, быстро взглянув на него.
      - Ты молчунья. Отвечаешь, лишь если с тобой заговаривают, а сама - никогда...
      - Правда? Мне кажется, вы ошибаетесь.
      - По крайней мере со мной ты говоришь только тогда, когда я о чем-нибудь тебя спрашиваю. Странная ты.
      Митико как будто задумалась над его словами, но ниче го не сказала. Она красила губы театральной помадой, та была ярче обычной и влажно блестела.
      Мидзута вспомнил: в Асакуса есть лавка, где продают косметику для артистов. Танцовщицы перед отъездом приобрели там все необходимое, а Митико не позаботилась об этом и теперь, наверное, пользуется чужой косметикой. Некоторым танцовщицам это не нравится.
      - Вон там поле с китайской капустой, - сказал Мидзута, глядя на противоположный берег видневшейся внизу реки.
      - Цветущая китайская капуста очень красива.
      - Вот как? Но ведь ты выросла в городе, как ты можешь судить о ее красоте?
      - Мне она по душе. А как хороша она в цветочной вазе. Много не годится, но если поставить два-три листика...
      - Ты так считаешь?.. Хочешь - пойдем туда. Митико согласно кивнула.
      Мидзута рассчитывал по дороге зайти с ней в галантерейную лавку, чтобы приобрести косметические принадлежности. На худой конец можно удовольствоваться не артистическими, а обыкновенными - все лучше, чем пользоваться чужими.
      - Прогуляюсь с Митико, - предупредил он танцовщиц.
      - Смотрите не заблудитесь, - шутливо отозвались девушки.
      - Куда это вы собрались? Можно и мне с вами? - Одна из танцовщиц подошла было к Мидзута, потом вернулась на место и с завистью поглядела на Митико.
      Митико густо покраснела и растерянно опустила голову.
      Не обращая внимания на шутки, Мидзута стал спускаться по склону.
      - Мне с вами идти? - догнав его, спросила Митико.
      - Ага.
      Слегка наклонив голову, она нерешительно последовала за Мидзута.
      - Эй, так и будешь молчать, пока я с тобой не заговорю?
      - Н-нет, - смущенно протянула Митико, и в тот же миг радостная улыбка озарила ее лицо.
      Отыскав галантерейную лавку, Мидзута сказал:
      - Купи здесь помаду и что там еще...
      Митико испуганно поглядела на Мидзута. На ее лице было написано явное нежелание последовать его совету.
      - Если будешь пользоваться чужой, девушки станут дурно к тебе относиться.
      Митико кивнула и с безразличным видом занялась покупками. Чтобы раззадорить ее, Мидзута сказал:
      - Гляди, Митико! Здесь и игральные кости есть.
      - Ой, и правда! - воскликнула она, мгновенно просветлев лицом. - Подайте, пожалуйста, мне кости, пять штук - таких, как эта, - обратилась она к продавцу.
      - Пять? К сожалению, есть только две, - ответил продавец, подходя к прилавку, где лежали кости.
      - Тогда давайте две... - Они вышли к насыпи у реки.
      Верх насыпи заасфальтировали - там была прогулочная дорожка, вдоль протянулась сосновая аллея. На поросшем зеленой травой берегу лежали парочки.
      - Служанка из гостиницы говорит, будто с тех пор, как дорожку покрыли асфальтом, в городе испортились нравы, - со смехом сказал Мидзута и начал спускаться к реке.
      Широкое каменистое ложе обнажилось и заросло травой. Узкая лента реки виднелась лишь по самой его середине.
      Мидзута подошел к воде, сел на большой камень.
      Митико примостилась рядом и сразу же бросила кости.
      Река серебристо сверкала под заходящим весенним солнцем.
      Понаблюдав, как она бросает кости, Мидзута сказал:
      - Может, погадаешь?
      - Погадать? О чем?
      - Все равно!
      - Так нельзя. Скажите о чем, тогда я постараюсь нагадать вам приятное.
      - Ну хорошо! Если выпадет единица, будет между нами любовь.
      - Нет, нет, не хочу! - Митико покачала головой и засмеялась. - И потом... Если я пожелаю, чтобы была единица, она обязательно выпадет.
      - Ну-ка попробуй.
      - Не хочется, - твердо сказала Митико, но в то же время склонилась к камню, сдувая с него пылинки. Потом с серьезным видом провела ладонью по камню, словно погладив его. - Я кидаю кости на циновке, а на камне может не выйти, надо по-другому настроиться, - пробормотала Митико. Слова «по-другому настроиться» рассмешили его, но он сразу посерьезнел, увидев, как отрешенно глядит на кости Митико.
      Она выровняла дыхание и бросила две кости.
      - Вот! - воскликнула Митико и подняла на Мидзута сияющие глаза.
      На обеих костях выпала единица.
      - Ага, здорово у тебя получается.
      Митико почувствовала, как все ее существо наполняется неизъяснимой, святой радостью.
      - Молодчина! А ну-ка попробуй еще раз.
      - Еще раз?.. - переспросила Митико упавшим голосом. - Получится ли? Нет, не буду, - сказала она, поглаживая камень кончиками пальцев. Маленькие мочки ее ушей просвечивали в лучах вечернего солнца.

      Когда труппа приехала на гастроли в другой город, Мидзута заглянул в комнату, где поместились танцовщицы. Митико, как всегда, бросала кости. У нее их снова было пять.
      - А можешь, чтобы сразу на всех пяти выпала единица?
      - Не хочу! Ах, зачем вы, господин Мидзута, из-за одного и того же заставляете меня бросать кости столько раз?..
      Она придвинула к животу подушку и, перегнувшись через нее, склонилась над циновкой.
      - Неужели на всех пяти будет единица?
      - Не получится. - Она безразлично сжала в кулак кости и бросила.
      Кости, в которые Митико не вложила ни воли, ни желания, разлетелись как попало, показывая разные числа. Митико даже не пожелала взглянуть на них.
      - Спать хочется, - пробормотала она и опустила голову на руки.
      Митико была без чулок.
      Из-под подола старенькой, словно устаревшей от долгого путешествия юбки выглядывали голые лодыжки. Они казались сильными и упругими. Кончики пальцев были слегка деформированы из-за того, что ей часто приходилось танцевать на носках.
      Издалека донесся звук храмового барабана.
      Мидзута подобрал кости и попробовал их бросить.
      Митико подняла голову и рассеянно глядела на него. Потом схватила одну кость и бросила.
      Выпала единица.
      Она бросила еще одну. И опять выпала единица.
      Затем одну за другой она бросила оставшиеся три кости. На всех выпала единица.
      Она собрала все кости единицей кверху и выстроила их в ряд - бездумно, как дети складывают кубики.
      - Погода какая прекрасная! Постирать, что ли? - сказала танцовщица Токико, задумчиво глядя на крыши соседних домов. - Господин Мидзута, хотите, я вам постираю? Давайте ваше белье.
      - Постираешь?
      - Особого желания нет, но так уж и быть - постираю. Несите скорее.
      - Спасибо, только у меня для стирки ничего нет.
      - Вот и прекрасно, а я подумала: человек одинокий - надо помочь!
      Токико открыла стоявший в углу чемодан и, обернувшись, сказала:
      - Господин Мидзута, отойдите, пожалуйста, туда.
      Собралась стирать и Митико. Она встала и молча протянула Мидзута руку. Он покачал головой:
      - У меня для стирки ничего нет, правда!
      По холостяцкой привычке Мидзута заворачивал грязное белье в газету и оставлял в очередной гостинице, где они останавливались во время гастролей.
      Ему показалось необычным, что танцовщица вдруг предложила ему постирать белье.
      Тут и остальные девушки последовали примеру подруг, и вскоре то ли со стороны бани, то ли от бассейна донеслось их негромкое пение.
      Мидзута лег на пол на солнечной стороне галереи и закрыл глаза. Прислушиваясь к хору женских голосов, он вдруг представил, будто находится в Асакуса.
      - Наверно, они слишком долго были в пути.
      А вечером, когда настала пора поднимать занавес, Норико не появилась в театральной уборной. Не пришел и один молодой актер.
      Мидзута и участники представления недоуменно переглядывались. Срочно послали человека в гостиницу. Вещи Норико исчезли.
      Стали расспрашивать всех подряд, но никто не замечал, чтобы между Норико и молодым актером были какие-то особые отношения. В Асакуса жил муж Норико. Несмотря на тяжелый характер, он там пользовался большой популярностью. Норико тоже была женщиной своенравной, но вряд ли она осмелилась бы так сразу порвать с мужем. Скорее всего, муж потребовал, чтобы она покинула труппу, договорившись перепродать ее в другую, а этого молодого актера она просто выбрала себе в спутники. А может, Норико решила побыть подальше от мужа и, чтобы он ее не нашел, выбрала удобный момент и сбежала в Кансай. Так или иначе, Норико исчезла. Об истинной причине, наверное, знали ведущие актеры труппы. Но они не собирались предавать ее гласности и предпочитали помалкивать.
      Всех больше беспокоило, как быть с сегодняшним представлением, и актеры без толку суетились, пытаясь найти замену Норико.
      В конце концов глава труппы Томомацу вынужден был принести извинения местному импресарио и объявить, что представление не состоится. Импресарио с легкостью принял извинения, но взамен попросил прислать танцовщиц на банкет, устраиваемый влиятельными лицами, в которых он заинтересован.
      Прямо из балагана Томомацу повел танцовщиц в ресторан. Когда Мидзута заглянул в театральную уборную, там уже никого, кроме реквизитора, не было.
      Тот лениво прибирал разбросанные повсюду театральные костюмы, туфли.
      - Какие неряхи! Умный человек давно бы сбежал отсюда, а я, как видите, вожусь, - пожаловался он Мидзута. - Беспечные грязнули, скоро черви в туфлях заведутся... - Он сгреб несколько пар обуви и швырнул в угол.
      Должно быть, прежде чем идти на банкет, Митико переоделась: среди висевших на стене театральных кимоно он заметил ее жакет. Мидзута сунул руку в карман жакета. Кости были на месте.
      - Не в пример своей мамаше забыла прихватить их на банкет, - пробормотал он и кинул на циновку все пять костей.
      Циновка была грязная.
      Он как бы по-новому оглядел театральную уборную: пестрые, яркие, но давно уже не новые театралые кимоно странным образом напоминали пустые скорлупки.
      Мидзута несколько раз подряд бросил кости.
      - Пустое занятие и грустное, - сказал актер Ханаока, появляясь в дверях.
      - Грустное?
      - В общем, да. Сыграем?
      - Можно и сыграть. А на что?
      - Ну, хотя бы на Митико.
      Мидзута резко поднял голову и, внезапно развеселившись, сказал:
      - Можно и на Митико, но только пусть она сама бросит кости.
      - Не-ет, так дело не пойдет. Уж лучше угости меня стаканчиком. К несчастью, я родился мужчиной, и меня на банкет не пригласили. А ведь как приятно выпить в такую весеннюю ночь!
      Мидзута опустил кости в карман и встал.

      В харчевне Ханаока все время задирался, пытаясь затеять ссору.
      - Т-ты скажи мне: что т-ты думаешь о Митико? - изрядно опьянев, приставал он к Мидзута.
      - Что ты Имеешь в виду?
      - Что да что... Тебе не кажется она странной?
      - Немного...
      - А я подозреваю: не позабавился ли кто с ней, когда она была еще девочкой?
      - Не может быть! - Мидзута оторопело поглядел на Ханаока.
      - Мне нравится эта девочка... И я тайно за ней наблюдаю, - выдавил из себя Ханаока.
      - Как это - «наблюдаю»? Что за вздор!
      - Нет, не вздор. До сегодняшнего вечера никому об этом не говорил. Только здесь, именно с тобой я впервые решил поделиться своими сомнениями. Мидзута, как можно разгадать ее тайну?
      - Да никакой тайны у нее нет!
      - Нет? - Ханаока уставился на него мутными глазами. Потом навалился на Мидзута и стал трясти за плечи. - Значит, будем считать, что нет... Но у меня к тебе, Мидзута, есть просьба, великая просьба: один лишь раз заставь ее открыться.
      - Ну?
      - Может, дашь ей хорошую роль?.. Вот она разом и распахнет свою душу. И я уверен: тогда-то все и откроется.
      Предложение Ханаока показалось Мидзута заманчивым, но он промолчал.
      - Так как же? - настаивал Ханаока.
      - Может, ты прав, - согласился Мидзута.
      - Пойми, у меня серьезные намерения.
      По-видимому, Ханаока в самом деле любит Митико и достаточно изучил ее, значит, просто так от его наблюдений не отмахнешься, подумал Мидзута.
      Сейчас Митико семнадцать лет, в труппу она вступила, когда ей исполнилось пятнадцать, а что было до этого, чем занималась она, когда жила у матери?
      Мидзута с трудом вытащил Ханаока из харчевни. Тот разлегся на самой середине дороги, и, глядя в небо, бормотал:
      - Какая луна, ах, какая луна!
      Улица была узкая, длинная, с обеих сторон к ней грозно подступали темные горы. Перед глазами Мидзута поплыли прозрачные уши Митико, ее губы, нос, руки, лодыжки... Он ощутил острый приступ тошноты и опустился на землю рядом с Ханаока.
      Издалека донеслось стройное пение танцовщиц.
      - Эй-эй! - натужно закричал Ханаока.
      - Эй-зй! - вторил ему Мидзута.
      Горы не откликнулись эхом на их голоса. Они молчали. Пение танцовщиц слышалось все ближе, они шли по темной улице, взявшись за руки.
      При виде распростертых на дороге мужчин девушки весело закричали:
      - Да они же в стельку пьяные! Погодите, сейчас мы вам поможем!
      - Господин Мидзута, а вы случайно не встретили Митико? - спросила одна из танцовщиц.
      - Митико? Разве ее с вами не было?
      - Была, но потом вроде бы вышла на минуту, да так и не вернулась.
      - Не вернулась?! - завопил Ханаока. Он поднялся на непослушных ногах и воздел руки к небу.
      Похоже, дело ясное, ошибки быть не может, с беспокойством подумал Мидзута.
      Но когда они пришли в гостиницу, Митико уже была в постели.
      - Почему сбежала?
      - Ну и хитрая же ты девица! - Танцовщицы уселись у изголовья Митико и устало вытянули ноги.
      - Добро пожаловать, - с улыбкой приветствовала их Митико.
      Так ловко улизнуть от пьяных гостей да еще осмелиться в одиночку идти по ночному городу! Поведение Митико лишь усилило сомнения Мидзута, которые заронил в нем Ханаока.
      Дыша на Митико винным перегаром, он сел у ее постели, обхватил голову руками.
      - Болит? Должно быть, с похмелья? - насупив брови, участливо спросила она.
      - Угу, - Мидзута сунул руку в карман и кинул на постель кости.
      Танцовщицы тут же с веселым смехом попросили Митико их бросить.
      Низко склонившись к постели, Митико выстроила кости на правой ладони в ряд. В средине лежала кость единицей кверху, по обе стороны от нее - две кости двойками кверху, а с краев - еще две кости кверху четверками.
      Получилось:
      Она протянула ладонь вперед, словно прося божеской милости, и стала медленно вращать ее так, чтобы не нарушить порядок костей.
      Лицо Митико казалось настолько сосредоточенным и одновременно отрешенным, что танцовщицы невольно затаили дыхание.
      Митико все убыстряла вращение и вдруг кинула кости.
      - О-о, вышло, вышло! - первой воскликнула она сама.
      Она резко вскинула голову и выпрямилась на постели.
      Все, кто был вокруг, замерли, пораженные.
      На всех пяти костях выпала единица.
      Они упали веером на равных расстояниях друг от друга - будто раскрылся зонтик.
      Танцовщицы радостно захлопали в ладоши. Мидзута облегченно вздохнул.
      Он глядел на голые коленки Митико, неподвижно сидевшей на своей постели. Из-под гостиничного спального кимоно выглядывала короткая белоснежная рубашка.
      Он глядел на коленки Митико и все отчетливей понимал, что подозрения Ханаока - несусветная чепуха.
      - Спокойной ночи, - сказал Мидзута, легонько коснувшись ее головы.
      - Спасибо, - Митико кивнула и, провожая взглядом Мидзута, добавила: - Позовите, если не перестанет болеть голова. Спать я еще не ложусь.
      Мидзута ушел к себе в номер.
      Из комнаты Митико доносился стук костей. Но теперь он не раздражал его так, как тогда в гостинице портового города.
      Если вдуматься, для того чтобы на всех костях выпала единица, кость, которая лежала на ладони Митико в центре, должна была перевернуться восемь раз, кости по обе стороны от нее - семь раз, а крайние - пять. Значит, Митико не забыла слова, сказанные Мидзута там, на камне. Но сколько же пришлось ей приложить упорства, чтобы добиться этого! Игральные кости, на каждой из которых выпала единица, засверкали перед глазами Мидзута чудесным фейерверком.
      «Разом... распахнет душу!..» - пронеслись в его голове слова Ханаока.
 
      То было время, когда образованные юноши, плененные царившей в Асакуса атмосферой, находили себе пристанище в тамошних театрах и наполовину ради собственного удовольствия писали сценарии, ставили ревю, рисовали декорации. Одним из них был и Мидзута.
      Но для него, дилетанта, новизна впечатлений уже миновала, и он подумал: не пора ли - пусть и не так, как поступила Норико, - сказать всему этому последнее «прости»?
      А может, вместе с Митико уйти навстречу неведомому?.. Эта мысль долго не давала ему уснуть.
      Из комнаты Митико все еще доносился стук игральных костей.