Многие говорят, что нелегкая поступь времени ощущается на Титане сильнее, чем в других местах, и слои истории давят здесь особенно тяжело. На самом деле причина в том, что сила тяжести на Титане несколько больше, чем на Терре. Это объясняется наличием сверхплотного стержня, внедренного в ядро спутника во времена Темной Эры Технологии. Но в этом утверждении есть и другая истина: история буквально высечена на скалах Титана в виде лиц забытых героев, восхвалений когда-то известных всему миру деяний, в виде мозаичных картин ужасных сражений против сил Хаоса.
      Вся поверхность Титана изрезана, словно огромное долото высекло из планеты укрепления и цитадели. Их стены с самых ранних дней Империума слой за слоем покрывались каменной резьбой. Здесь хранится столько истории, что она переполнила бы все библиотеки Инквизиции, если бы только смогла вырваться наружу.
      Правосудор Генхайн размышлял, сколько мог бы узнать Империум, если бы его ученые сумели правильно прочитать все образы и письмена со стен подземелий Титана. Под верхними уровнями Титана, где жили и молились Серые Рыцари, находились катакомбы с захоронениями. Длинные сводчатые туннели были вырублены ремесленниками еще до того, как Ордо Маллеус возродился из огня Ереси Хоруса.
      Генхайн, спускаясь вместе с процессией в катакомбы, где будут похоронены его боевые братья, смотрел на высеченные в камне лица Серых Рыцарей. Боевые братья, в старинных силовых доспехах, вели бесконечную битву против ухмылявшихся каменных демонов. Эта колонна была поставлена в память о безымянных святых Империума. Сводчатый потолок покрывали имена братьев — тех павших в боях Серых Рыцарей, тела которых было невозможно отыскать для захоронения на Титане.
      Генхайн шел вслед за капелланом Дурендином. Дурендин, в полном комплекте черных доспехов, в череполиком шлеме из серого металла, не раз проходил по этим переходам. Будучи капелланом, он оставался попечителем мертвых и заботился о них так же, как и о душах живущих братьев.
      Следом за Генхайном шагали воины его отделения с носилками, на которых лежало тело брата Краэ — павшего Серого Рыцаря из отделения Танкреда, доставленное командиром на борт «Рубикона». Брат Каанос тоже погиб на Софано Секундосе, но его тело осталось захороненным на планете. Генхайн знал, что, если Серые Рыцари вступят в бой с Гаргатулотом, еще до завершения этой миссии в катакомбах Титана появится множество новых могил.
      Краэ лежал в белой погребальной накидке, надетой поверх массивных пластин терминаторских доспехов. Под ней просматривались очертания алебарды Немезиды, лежащей на груди. Могучие руки в латных рукавицах покоились на рукояти оружия. Следом за носилками шагали несколько новичков. Это были совсем юные ученики, только начавшие процесс трансформации в Серых Рыцарей. Они несли курильницы, наполнявшие спертый воздух катакомб густым резким ароматом священного ладана. Генхайн припомнил это время, почти скрытое пеленой психоустановок и бесконечных медицинских процедур. Когда-то он сам шел вслед за погребальной процессией Серых Рыцарей и гадал, сколько пройдет времени до тех пор, пока его тело, прикрытое белой накидкой, окажется на таких же носилках.
      Процессия в полном молчании двигалась по катакомбам. То здесь, то там стены расступались, открывая ниши, высеченные в каменном массиве. В каждой из них покоились останки Серых Рыцарей, погибших столетия назад. На полу часто виднелись описания подвигов боевых братьев, лежащих в нишах. Буквы были почти стерты сапогами бесчисленных погребальных процессий. Генхайн на ходу читал обрывки слов.
      Имена некоторых его братьев не попадут даже в историю Серых Рыцарей, поскольку они сражались и умирали в пропущенные летописцами периоды времени.
      Дурендин дошел до зала, где предстояло похоронить Краэ, и впустил туда Генхайна с его воинами и новичков. На пьедесталах рядами стояло около пятидесяти каменных гробов. Три или четыре возвышения оставались пустыми, и одно из них было предназначено для Краэ.
      Краэ останется лежать здесь до тех пор, пока отделение Танкреда не вернется со Шлейфа. Воины снимут с тела доспехи и возьмут оружие Немезиды; затем боевые братья проведут ритуал очищения и будут на-блюдать, как ремесленники ордена изготовят вокруг тела каменный гроб.
      В прошлом величайших героев Серых Рыцарей хоронили вместе с доспехами и оружием, но драгоценные комплекты терминаторской брони следовало беречь. Адептус Астартес решили передавать их новым десантникам, вводимым в состав одного из отделений ордена. Геносемя Краэ, иссеченное из тела лично Танкредом, будет имплантировано в организм новичка — и тогда постепенно появится новый Серый Рыцарь. Клинок Краэ тоже вручат космодесантнику, получающему первое освященное оружие; болтер и боезапас будут распределены между воинами его отделения. Таким образом, Краэ даже мертвым продолжит борьбу против великого Врага и отомстит злобным силам, погубившим его тело.
      — На виду у всевышнего Императора, в сражении против сил разложения, лицом к лицу с Врагом пал брат Краэ.
      Низкий печальный голос Дурендина, казалось, заполнил все катакомбы. «Истребление демонов» содержало десятки погребальных молитв. Дурендин множество раз произносил и знал наизусть каждую из них. Брат Краэ выбрал для своих похорон одну из простейших. Генхайн помнил этого скромного воина, точно исполнявшего приказы правосудора Танкреда и считавшего себя не кем иным, как инструментом воли Императора.
      Дурендин продолжал службу; Генхайн и все воины склонили головы. Новички за их спинами впитывали каждое слово капеллана, отыскивая для себя смысл в панегирике павшему Краэ.
      — Враг не нашел в его мыслях ни единой лазейки и не встретил милосердия от его руки. На виду у Императора он пал и бок о бок с Императором будет сражаться против врага в конце всех времен. Во имя Золотого Трона, во имя повелителя человечества, пусть брат Краэ живет в нашей борьбе.
      Дурендин закончил молитву, и новички молча по одному вышли из зала. Они вернутся в кельи и будут размышлять обо всех боевых братьях, подобно Краэ павших на поле боя. Их геносемя теперь имплантировано в тела учеников: оно регулирует их превращение в Серых Рыцарей.
      Генхайн обернулся к брату Ондурину, который нес огнемет отделения и выполнял обязанности неофициального заместителя:
      — Ондурин, отведи отделение на «Рубикон» и прикажи экипажу готовиться к вылету. Я скоро догоню вас.
      Ондурин кивнул и молча вывел отделение Генхайна из зала. На дорогу из катакомб у них уйдет примерно два часа.
      Правосудор Генхайн остался в зале наедине с Дурендином.
      — Брат-капитан Аларик оказал великую честь брату Краэ, отправив его тело на Титан, — заговорил Дурендин. — Но вряд ли он отослал тебя и «Рубикон» только ради этого.
      — Вы правы, капеллан. Он послал меня с просьбой от его имени.
      Дурендин кивнул:
      — Я получил твое астропатическое послание. Это весьма необычная просьба. Такого не случалось уже много столетий. И еще реже такие прошения выполняются. Аларик все тебе рассказал?
      — Все. И еще он объяснил мне, что обладает властью исполняющего обязанности брата-капитана и может доказать настоятельную потребность в том предмете, который я должен получить.
      Дурендин усмехнулся в глубине своего череполикого шлема:
      — Конечно, правосудор. Но ты должен понимать значение этой просьбы. Как опекун наших павших братьев я должен отнестись к ней очень осторожно. Следуй за мной, правосудор.
      Дурендин пошел между пьедесталами к выходу. Генхайн, опустив взгляд, увидел глядящие на него каменные лица — суровые, покрытые морщинами и шрамами. Лица людей, чьи души не могли успокоиться. Генхайн знал, что они и по сей день ведут непрекращающуюся борьбу с Врагом, как сам Император сражается из недр своего Золотого Трона. И борьба эта будет длиться до конца всех времен.
      Через сводчатый проем они вышли в коридор, и Дурендин продолжил путь вниз. Генхайн следовал за ним в полумраке. Люмосферы здесь были расположены очень редко, и многие из них погасли. В стенных нишах многие столетия лежали тела воинов.
      Туннель закручивался по спирали, вгрызаясь в кору Титана. Вдоль стен стояли статуи, настолько старые, что черты лиц были стерты временем. Шаги Дурендина по гладкому каменному полу будили гулкое эхо.
      Воздух стал теплее. Белые зубы скелетов поблескивали в полумраке. Генхайн мельком заметил на стенах резные изображения Серых Рыцарей в давно устаревших силовых доспехах. Он видел подобные на мозаичных картинах в часовнях и в иллюстрациях старинных рукописей.
      После недолгого спуска коридор выходил в огромное подземное пространство. Помещение было настолько большим, что дальняя стена казалась горизонтом, а потолок — бескрайним каменным небом. Зал, словно богатый мрачный город, был заполнен рядами огромных, искусно изготовленных сооружений из гранита и мрамора.
      — Наших мертвых не всегда хоронили бок о бок, как братьев,— тихо пояснил Дурендин.— Орден постепенно изменяется, хотя это и не всем заметно. Этот уровень сохранился с тех пор, когда Серых Рыцарей, как величайших героев, хоронили в таких городах мертвых.
      — Как давно это было? — нехотя спросил Генхайн.
      Как и все Серые Рыцари, он сражался с ужасными противниками и видел такое, что могло бы свести с ума менее стойкого человека. И все же молчаливый некрополь вызывал в нем чувство глубокого благоговения.
      — Последнее захоронение было сделано более девятисот лет назад, — ответил Дурендин. — Идем дальше, правосудор.
      Дурендин шагнул под каменное небо и направился по широкой улице, вымощенной плитами из блестящего гранита. С обеих сторон высились гробницы — некоторые высотой в несколько этажей. Одни были украшены резными картинами сражений, на других виднелись монументальные символы: стилизованная буква «I», обозначающая инквизицию, и меч с книгой — эмблема Серых Рыцарей.
      Генхайн заметил и выцветшие, написанные некогда яркими красками образы Серых Рыцарей в древних доспехах терминаторов. Они мечами и алебардами прогоняли огромные полчища тлетворных демонов с извивающимися щупальцами. Другая гробница была увенчана массивным мраморным «Громовым ястребом» — космическим челноком, словно готовым в любой момент вознести душу лежащего под ним космодесантника.
      Дурендин свернул за угол, и в дальнем конце прохода Генхайн увидел помещение, выстроенное в форме древнего амфитеатра. Арочные проходы в закругленных стенах вели на арену, где сотни сидящих каменных фигур молча смотрели на обсидиановый прямоугольник, что стоял на возвышении в центре.
      Дурендин вошел в амфитеатр. Он оказался огромным, как одно из заведений для гладиаторских боев, которые можно было найти в городах самых жестоких миров Империума. Фигуры наблюдающих людей были закрыты накидками и капюшонами с символами различных организаций Империума: Инквизиции, Адептус Механикум, Экклезиархии, Администратума и даже Адептус Терра. Символичность памятника не оставляла сомнений: все мужчины и женщины Империума, знали они это или нет, были в неоплатном долгу перед Серыми Рыцарями.
      — Теперь ты понимаешь, почему мы хороним павших воинов как братьев, — сказал Дурендин, — а не как королей.
      Генхайн на мгновение лишился дара речи. Произнеси такие слова любой из новичков — и он немедленно был бы жестоко наказан за нечестивость.
      — Серые Рыцари совершают свои собственные ошибки, правосудор, — продолжал Дурендин. — Аларик настолько доверяет тебе, что отправил сюда, так что и я доверю тебе объяснения. В прошлые времена жертвами гордыни становились целые ордена космодесантников. К счастью, ни один Серый Рыцарь не поддался этому греху — частично из-за усилий капелланов, которые вовремя замечали склонность к гордыне и старались увести братьев со скользкого пути. Вот почему мы больше не хороним здесь наших мертвых.
      Дурендин спустился по крутым ступеням к подножию обсидианового саркофага, в глубокую черную тень. На блестящей поверхности камня на высоком готике были высечены названия миров и Крестовых Походов, где сражался погребенный воин, обозначения уничтоженных им демонов и почести, которыми его удостоили лорд-инквизиторы Ордо Маллеус.
      Последняя боевая почесть относилась к Кориону IX.
      Дурендин шепотом прочел короткую молитву. Затем он приложил ладонь к вмонтированной в саркофаг панели, и полированная крышка с чудовищным скрежетом медленно отошла в сторону. Из-под пола поднялись мраморные ступени, ведущие к гробу, и Дурендин, поднявшись, встал у изголовья. В воздухе разнесся сильный запах снадобий и химикатов, которыми в те времена обрабатывали тела Серых Рыцарей перед погребением.
      Генхайн последовал за капелланом вверх по ступеням. Поднявшись настолько, чтобы видеть внутренность саркофага, он в невольном почтении склонил голову.
      Грандмастер Мандулис был похоронен без доспехов: во вдремена его гибели терминаторские латы переходили по наследству тому Серому Рыцарю, который добивался чести быть принятым в отделение терминаторов. Саван грандмастера пожелтел от старости и плотно прилегал к скелету — так что были ясно видны все кости и изгибы черепа. Генхайн заметил шрамы вокруг глазниц и на макушке черепа, грудную пластину из соединенных ребер и отверстия, через которые к телу подключались системы жизнеобеспечения и выходили окончания нервных волокон. Обереги Мандулиса, вмонтированные в доспехи для защиты от демонов, в последние минуты жизни раскалились так сильно, что их следы до сих пор виднелись на костях причудливым спиральным узором.
      Кисти рук Мандулиса были сложены на груди и все еще держали меч Немезиды. Рисунок сверкающей молнии, выполненный из золота, начинался от крестовины и доходил до середины лезвия. Золото и серебро все еще ярко блестели. Лезвие оставалось настолько чистым, что отраженное в нем каменное небо казалось ярче, словно святость оружия придавала благородство даже отражению.
      Чем дольше Генхайн смотрел на тело грандмастера, тем больше замечал нанесенные ему ужасные повреждения. Какое-то едкое вещество расплавило часть грудной пластины и проникло внутрь, оставив на ключице шершавые пористые следы. Тонкие трещины покрывали конечности в тех местах, где кости были сломаны, а затем восстановлены апотекариями, готовившими тело к погребению. Верхняя часть черепа представляла собой совокупность мелких осколков. Мандулис погиб в смертельной схватке с Гаргатулотом. Злоба принца-демона была настолько сильна, что он пытался раздробить тело Серого Рыцаря на кусочки.
      — Будь это кто-то другой, — заговорил Дурендин, — просьба Аларика никогда не была бы выполнена — будь он братом-капитаном или кем угодно. Но Мандулис умер, изгоняя Гаргатулота. Никто не сможет отрицать, что он согласился бы на любые жертвы, чтобы сделать это снова.
      Капеллан нагнулся и осторожно, чтобы не сломать хрупкие кости, разогнул пальцы Мандулиса, державшие рукоять меча. Затем поднял оружие и протянул его Генхайну. Лезвие осталось таким же острым, как в тот день, когда грандмастер обнажил его в последний раз.
      Генхайну оно показалось тяжелым. Меч был изготовлен в те времена, когда оружие Немезиды держали по-другому: массивный клинок предназначался для того, чтобы рубить доспехи и кости. Мечи Немезиды, которыми сейчас пользовались боевые братья Генхайна, были намного тоньше и легче — для того, чтобы колоть и резать.
      — Ни одна гробница в городе мертвых не открывалась уже четыреста лет, — произнес Дурендин. — Орден хотел бы оказать Аларику большую поддержку — особенно теперь, когда с ним нет Лигейи. Но Аларик, как и все мы, знает, что и в лучшие времена сил ордена не хватало на все. А сейчас, когда открылось Око Ужаса, на счету каждый Серый Рыцарь. Мы признаем, что угроза появления Гаргатулота реальна, и надеемся, что меч Мандулиса поможет Аларику, раз не в силах помочь его братья, воюющие у Ока Ужаса. Я бы хотел лично сказать это брату-капитану, но уверен, ты передашь ему мои слова.
      Генхайн понимал, что Дурендин все это мог высказать Аларику лично, через астропатов. Тот факт, что капеллан не стал прибегать к их помощи, подсказал Генхайну, что Дурендин не надолго задержится на Титане.
      — Да пребудет с вами Император в Оке Ужаса, капеллан, — произнес Генхайн.
      — Пусть тебя ведет по Шлейфу Его свет, правосудор, — ответил Дурендин.
      Они спустились к подножию саркофага, и крышка вновь закрыла тело древнего грандмастера. Два Серых Рыцаря в полном молчании отправились в долгий обратный путь на поверхность Титана.
 
      У поддавшейся Хаосу Лигейи не осталось шансов на спасение.
      Как только «Рубикон» прибыл на Япет, Лигейю усыпили и погрузили в стазис. Это состояние длилось до тех пор, пока команда дознавателей с Мимаса не заперла ее в самой надежной камере из всех, что были у Ордо Маллеус. Это помещение берегли для пленников, одержимых самыми сильными демонами. Камера висела на низкой орбите над темной стороной Мимаса и была закреплена на поверхности длинным металлическим кабелем. Единственный путь в мрачный металлический куб лежал через сервитора-перевозчика: он, подобно насекомому-паразиту, карабкался по кабелю и присоединялся к шлюзу в нижней части куба.
      Сооружение состояло из камеры и комнаты наблюдения. В нем имелся достаточный запас кислорода и топлива, чтобы поддерживать жизнь в заключенном, но оба этих источника в случае необходимости мгновенно перекрывались. Кроме того, помещение было оборудовано полным комплектом приборов, позволявших проводить интенсивные допросы, оказывать на пленника как физическое, так и психическое давление — вплоть до девятой, самой опасной степени.
      В эту камеру не сочли необходимым поместить Валинова: он никогда не проявлял ни малейших признаков психической активности. Но, учитывая обстоятельства его спасения, Конклав решил запереть Лигейю в самом надежном из всех имеющихся помещений.
      Инквизитор Никсос знал Лигейю. И как всякий нормальный человек, почти не имел шансов добиться успеха в допросах. За долгую службу инквизитор привык к мысли, что его коллеги и знакомые тоже могут впасть в ересь и стать опасными для Империума. Никсоса не раз призывали для допросов бывших друзей; в недрах Мимаса заживо гнили несколько его бывших соратников, высокопоставленных инквизиторов.
      Старик понимал, что страшнее трагедии падения перед Врагом для служителя Империума может быть только то, что павшего не передали в руки правосудия. Потому конклав Ордо Маллеус без раздумий доверил именно Никсосу вести дознание Лигейи.
      Кабина сервитора-перевозчика была рассчитана на двоих человек. Никсос ощущал, насколько сильно она пропиталась страхом и отчаянием всех тех инквизиторов и дознавателей, кто совершал поездки для общения с демонами в человеческом облике. Иллюминаторы кабины выходили на изрезанную скалами голую поверхность Мимаса и в черное небо, над которым нависла многоцветная туша Сатурна.
      — Командование Мимаса дало разрешение, инквизитор, — произнесла сидящая рядом Хокеспур — красивая молодая женщина, которую переманили в команду Никсоса из Коллегии Тактики гавани Святого Джовьена.
      Ее молодое красивое лицо было отмечено несколькими незажившими кровоподтеками, а при ходьбе красавица опиралась на трость. Хокеснур едва избежала гибели во время неудавшейся казни Валинова. Усиленная коррекция, проведенная по просьбе Никсоса, залечит видимые раны, но глубокие отметины в душе после встречи со злобным и хитрым врагом останутся надолго.
      Никсос и сам едва не умер в тот день. Если бы не резервные внутренние органы, кинжал культиста смерти мгновенно убил бы пожилого инквизитора. Никсос постарался прогнать ужасные воспоминания. Нет смысла размышлять о близости смерти, иначе можно провести в страхе всю оставшуюся жизнь.
      — Пусть нас поднимут, — откликнулся Никсос.
      Хокеспур нажала кнопку на панели управления, и сервитор начал карабкаться вверх, покачиваясь на ходу. Сервосистемы Никсоса загудели, смягчая движение. Уже более тридцати лет старик не имел возможности передвигаться своими силами — с тех самых пор, как культисты едва не расчленили его тело, принося жертву богам. Тело Никсоса осталось искалеченным, но разум стал более проницательным. Никсос увидел все, что происходило в головах этих людей. Он понял, что сотворил с ними Хаос, и разглядел знамения, скрытые от них самих завесой невежества. Увидеть такое и выжить — на это могло хватить сил только у инквизитора.
      Сервитор добрался до верхнего конца кабеля, и металлический лязг оповестил о стыковке с летающей камерой.
      — Мы на месте, — передала Хокеспур на Мимас по вокс-связи.
      После недолгой паузы одна из стен транспортной кабины плавно отъехала в сторону.
      Никсос и Хокеспур оказались в небольшой комнате дознавателей. В ней стояли несколько панелей регистраторов и мониторов, демонстрирующих жизненные показатели пленника. Воздух здесь был холодным, но не свежим — он отдавал металлом и едва годился для дыхания. Сквозь единственное окно была видна камера арестанта; туда же вела и узкая дверь, так что дознаватели могли войти к пленнику и разговаривать лицом к лицу.
      Пленником была инквизитор Лигейя. В простом костюме цвета слоновой кости, которыми Мимас снабжал арестованных, она свернулась в углу камеры на выложенном белыми плитками полу. Ее длинные волосы — как помнил Никсос, всегда тщательно причесанные — теперь растрепались и липли к лицу тонкими седеющими прядями. Никсос никогда не видел, чтобы она выглядела настолько старой.
      Лигейю била дрожь. В камере было холодно, и по распоряжению Никсоса пленницу некоторое время не кормили. Почти все время ее держали на грани сна, но остатков сознания было достаточно, чтобы чувствовать дискомфорт.
      Никсос устроил свое наполовину механическое тело на стуле. Он до сих пор ощущал глубокие раны, словно кто-то колол его изнутри тупым ножом.
      Жизненные показатели Лигейи были стабильны. Ее сердечный ритм отражался мерцающей линией на одном мониторе; два других показывали состав крови и температуру тела. Лигейя замерзла, устала и проголодалась.
      Никсоса удовлетворило такое состояние пленницы.
      — Разбуди ее, Хокеспур,— равнодушно произнес он.
      Хокеспур взяла из ящика на полке шприц-пистолет, набрала код на замке двери и вошла в камеру. Никсос наблюдал, как она вводит в горло Лигейи дозу стимуляторов. Лигейя вздрогнула, вздохнула, затем перекатилась на спину, неожиданно широко распахнула глаза и приоткрыла рот.
      — Подними ее, — приказал Никсос через вокс-передатчик.
      Хокеспур схватила Лигейю за плечо, приподняла в сидячее положение и, помогая себе тростью, прислонила пленницу спиной к стене. Лигейя тряхнула головой, огляделась, перестала дрожать. В ее глазах появилось осмысленное выражение.
      Хокеспур вернулась в комнату наблюдения и заперла дверь.
      — Лигейя, — осторожно спросил Никсос, — ты знаешь, где находишься?
      Окно в камеру пленника было прозрачным с одной стороны; Лигейя видела перед собой лишь собственное отражение.
      — Нет, — слабым голосом ответила она.
      — Хорошо,— произнес старый инквизитор.— Единственное, что для тебя имеет значение, это то, что в случае отказа отвечать на наши вопросы тебе предстоят жестокие страдания.
      — Я… Я все равно пострадаю…
      — Если ты откроешь все, что нам необходимо, мы откажемся от тебя и страдания закончатся. Но пока ты принадлежишь нам, и мы можем делать с тобой все, что посчитаем нужным. Ты — просто хранилище информации, которую мы выкачаем. Этот процесс будет легче, если ты согласишься сотрудничать. Ты перестала быть человеком, Лигейя, в тот момент, когда предала свою нацию и Императора. Единственное, что тебе осталось, — это смерть. Я могу поторопить ее, но те, кто придут после меня, не будут столь благородны.
      Никсос на время замолчал. Теперь он хотел, чтобы заговорила Лигейя.
      — Ты ведь Никсос, правда? — наконец произнесла она. — Ты меня знаешь. И они считают, что ты быстрее сможешь меня расколоть.
      Лигейя всегда была сообразительной. Именно по этой причине Ордо Маллеус и переманил ее из Ордо Еретикус.
      — Это правда, — согласился Никсос. — И мы оба знаем, что они ошибаются. Я не могу поступить с тобой так, как они ожидают. Только не со своим товарищем инквизитором. Так что это твой единственный шанс.
      Лигейя прикрыла глаза рукой и вздрогнула. Внезапно она рассмеялась:
      — Нет, нет, Никсос. Ты мне не друг. У меня нет никаких друзей.
      — Твои культисты были твоими друзьями. Они погибли ради тебя.
      — А тебе известно, почему они мне служили? Я должна была присутствовать при их казни! Они были еретиками и знали, что должны сгореть в огне. А им просто нравилось убивать, и с тех пор они убивали ради меня.
      Никсос медлил. Он допускал возможность, что Лигейя попытается сделать с ним то, что с ней самой сделал Валинов. На этот случай старый инквизитор отдал Хокеспур приказ убить его при первых же признаках аномальности в его поведении. И Никсос не сомневался, что красавица выполнит распоряжение.
      — Что он приказал тебе сделать? — спокойно спросил он.
      Лигейя печально покачала головой:
      — Никсос, никто и ничего мне не приказывал. Неужели ты даже этого не понимаешь? Я видела, что произойдет. Я видела, что я должна сделать. Меня никто не контролировал, и мое решение принято без всякого влияния.
      — Что же ты видела?
      — Я видела, что Гаргатулот восстанет и Валинов будет способствовать его возрождению. Это не плохо и не хорошо — это просто должно произойти. Однажды я взглянула сквозь пелену и заставила себя понять. И тогда все стало ясно. — Лигейя неожиданно подняла голову, и в ее покрасневших глазах сверкнула жестокость.
      Хотя она могла видеть только свое отражение, казалось, что взгляд пленницы проникал прямо в душу Никсоса.
      — Что бы ты ни делал, инквизитор, как бы ни поступал кто-то другой — это не имеет ничего общего с тем, что вы сами хотите, — продолжала Лигейя. — Ни одно ваше действие вам не подвластно, вы просто реагируете на возникшие вокруг перемены. Все вы — марионетки Вселенной. Единственно важная вещь в этой Галактике и в любой другой, единственно достойная почитания и поклонения или хотя бы мимолетного размышления — это контролирующие нас перемены.
      — Повелитель Перемен, — произнес Никсос. — Тзинч.
      Уголком глаза Никсос заметил, как вздрогнула Хокеспур, заслышав это имя. Молодая женщина была настолько прямолинейна, что не могла без содрогания слышать запретные имена из уст служителя Империума.
      — Люди дали ему это имя, — с печалью в голосе заметила Лигейя. — Но ему не нужно никаких имен. Ничто из того, что мы делаем, не имеет значения. Перемены вынесли решение о возрождении Гаргатулота и о помощи Валинова. Я была единственной, кто мог освободить Валинова, и я это сделала. Я ничего не выбирала. Дело было завершено еще до того, как я начала действовать.