– Знаете что, давайте отпразднуем с вами мое освобождение, – предложила она.
      Эти слова сделали его самым счастливым человеком в мире.
      Они шли по улице, и все мужчины оглядывались им вслед. И это пьянило больше вина, которое они заказали за ужином.
      После ужина Джон все так же зачарованно выслушал ее планы на будущее, а когда они вернулись домой, Ева показала свой саквояж.
      – Пока я жила здесь, мне удалось заглянуть в магазины, и я поняла, что продукции для хорошего сбыта не хватает хорошего оформления. Зато за содержимое я ручаюсь. И когда выручу достаточное количество денег, то подумаю, как это можно получше подать. Здесь, в Вене, многого можно добиться. Это иной мир. Вы даже не представляете, какое здесь изобилие, и не можете представить, что это значит для меня, которая привыкла к скудости жизни.
      Она открылась ему ровно настолько, чтобы еще больше возбудить его интерес к себе. По ее словам, она родилась в Будапеште, ее отец был химиком-фармацевтом. По рецептам отца и сделаны ее кремы. Отец, увы, умер за шесть месяцев до начала восстания.
      – Слава Богу, что он не увидел, во что превратилась его страна, – это разбило бы его больное сердце.
      Ее мать умерла, когда ей исполнилось двенадцать лет, и Ева сама вела дом и помогала отцу во всем. Именно ей принадлежала идея заняться косметикой…
      – …И мы так хорошо работали с ним вместе… Здесь – все, что нам удалось сделать. Наш дом разрушен, лаборатория сгорела, погибло все, кроме того, что я унесла в саквояже. Эти кремы гораздо лучше многих, что продаются сейчас в Вене, и я верю, что наступит день, когда имя Евы Черни станет таким же известным, как и имя Элизабет Арден.
      Мечты Евы казались несбыточными, но Джон, слушавший ее с благоговением, почувствовал, какая сильная натура живет в этом хрупком теле. Ей ведь и в самом деле уже удалось сделать так много! Ева очень бегло, хотя все еще с заметным акцентом, говорила по-английски, а к концу разговора призналась, что собирается выучить еще и немецкий:
      – Он мне понадобится! Я знаю это.
      И Джон, который был лучшим студентом в колледже современных языков Лондонского университета, был потрясен ее решимостью.
      Первых своих покупателей Ева заполучила через него. Как-то Джон взял ее на вечер для родителей, проводившийся в школе, где он преподавал, и поразил всех, явившись в сопровождении неотразимой красавицы. Все коллеги и знакомые поставили на нем печать славного малого, прекрасного преподавателя, но такого скучного человека. И вдруг такая красавица снизошла до него. И не просто снизошла. Ева старалась произвести хорошее впечатление, поэтому улыбка и взгляды, которые она бросала на Джона, свидетельствовали о том, что ее никто, кроме него, не интересует. С того дня и начались ее первые консультации.
      Изучая, что интересует покупателей венских магазинов, покупая образцы различных кремов, Ева посещала салоны красоты, приглядываясь к тому, что предлагают там, составила общее впечатление о положении дел в этой области и знала, какую может запросить цену.
      Потом Ева начала ходить с визитами по домам. С собой она брала саквояж, наподобие тех, что носят с собой врачи, только красного цвета, со своей фамилией на маленькой золотой табличке на боку. А еще она пускала в ход свои волшебные руки. Артистизм, мастерство и результаты, которых она добивалась, оказали свое действие. Вскоре ее имя было на устах у всех. «Маленькая венгерская девушка» стала появляться и на званых обедах, и на оперных представлениях, на приемах влиятельных людей в городе. Круг ее клиенток становился все шире и шире.
      В начале 1957 года ее положение еще более упрочилось. Через магазины она наладила связи с английскими, американскими и французскими покупателями. Только предложения русских она решительно отклоняла. Среди ее клиенток появились женщины, принадлежавшие к самым высшим слоям общества. Это дало ей возможность взглянуть изнутри на жизнь аристократов Вены. Она усвоила их отличительное свойство – никогда не лезть вперед, но и не позволять, чтобы тебя оттесняли. За это время Ева продумала план дальнейшего продвижения. Сначала она хотела перебраться в Англию, которая послужила бы ей трамплином для переезда в Соединенные Штаты, где она собиралась выдавать себя за австро-венгерку. Вот почему она усиленно занималась языком и вскоре заговорила на немецком даже лучше, чем Джон. Его поразили успехи Евы.
      – У тебя врожденные способности к языкам, – похвалил он. – Ты говоришь почти без акцента.
      У нее и в самом деле с детства была развита способность к подражанию. Ей легко удавалось копировать женщин, которых она обслуживала, повторяя потом их жесты и интонации. И пока Ева находилась в доме у кого-нибудь из своих клиентов, она всегда примечала, что и как там устроено – какая в доме мебель, как она расставлена, какие ковры лежат на полу, как развешаны на стенах картины, как аранжированы цветы в вазах. Ева наблюдала и за тем, как накрывают столы в столовой к большому приему гостей, запоминала, какие бокалы ставят, где лежат салфетки, научилась отличать мелочи, которые завершают общее оформление у каждой хозяйки уже на свой вкус. Она слушала, как ее клиенты отдают распоряжения горничным сделать то или другое, а потом повторяла все это у себя в комнате до тех пор, пока слова ее не начинали звучать совершенно естественно, словно она всю жизнь только это и делала.
      Когда ее начинали расспрашивать о прошлом, Ева изображала страх на лице, уверяя, что даже разговоры об этом могут повредить ей, и настолько преуспела в этом, что женщины восхищались ею. «Она такая смелая, эта малютка, – краем уха услышала Ева, как одна американка рекомендует ее другой, – а ее пальцы просто творят чудеса с моим лицом…»
      Когда Еве вновь понадобился химик, чтобы составить порцию новых кремов и мазей, при ее нынешних связях не составило труда найти нужного человека. У одной из ее клиенток муж оказался владельцем довольно известной фармацевтической фирмы, которая специализировалась на выпуске лекарств. Клиентка с таким пылом и жаром принялась просить своего мужа помочь «маленькой венгерской беженке», что он не только предложил нужного фармацевта, но и начал ухаживать за Евой, что она с негодованием отвергла. Ева умела точно рассчитывать свои действия. Одно неверное движение могло погубить ее, восстановить против нее ее могущественных клиенток.
      Фармацевт хорошо знал свое дело и подобрал идеальные компоненты, поняв ее с полуслова. А потом Ева вносила добавки, которые ей поставляли уже из других мест. Кремы становились все более воздушными и нежными. К тому же Ева начала упаковывать их в особые, сделанные по специальному заказу, емкости, которые закрывались сверху золотыми крышками. Такого же цветы были и этикетки. Один из знакомых Джона – художник-график – сделал набросок Евиной подписи, и элегантный росчерк стали воспроизводить на этикетках ее кремов. Конечно, все требовало дополнительных затрат. Но Ева понимала, все расходы обязательно окупятся.
      Именно поэтому неприятность с той стороны, с которой она меньше всего ожидала, обрушилась внезапно, как буря в пустыне. Раздумывая поздним вечером о том, почему у нее произошла такая задержка с менструальным циклом, Ева стала подсчитывать дни, и с ужасом осознала, что все сроки прошли давным-давно. Она снова принялась подсчитывать. Последний раз это произошло перед тем, как она прощалась со своим венгерским олухом. Она забеременела! В самое неподходящее время. Увлеченность своей идеей и бесконечные дела не позволили ей вовремя заметить сигналов предупреждения, которые посылало тело. Она отправилась в ванную и взвесилась: пять лишних фунтов. Ее груди набухли, восхитительно розовые соски потемнели. Как же она досадовала на то, что ее не томила, как других, утренняя слабость и вялость – первый признак случившегося. Как назло, она еще никогда не чувствовала себя так хорошо, как сейчас. Но факт оставался фактом – она находилась на третьем месяце беременности. «Идиотка! Дура! И о чем ты только думала!» – кляла она себя. Конечно же, это был ребенок Ласло. «Не следовало позволять ему этого в тот, последний раз, – думала Ева, – но ведь я выполнила все меры предосторожности, к которым прибегала всегда». Природа оказалась гораздо изворотливее. Ева снова и снова проклинала себя. Что-что, а уж ребенок ей сейчас нужен был меньше всего. Она вообще терпеть не могла детей и не собиралась заводить своих. И вот – пожалуйста, что теперь прикажете делать! Все планы могли рухнуть в одночасье. Это просто немыслимо – иметь ребенка от Ласло Ковача. Она уже вычеркнула его из своей жизни. И ей бы не хотелось ежедневно сталкиваться лицом к лицу с чем-то из прошлого, которое уже совершенно не волновало и, более того, о котором она и не хотела бы вспоминать. Сделать аборт? Но через кого найти нужного врача? Тут следует быть осторожной… И к тому же это, наверное, будет стоить бешеных денег. Изливая гнев, она колотила подушку кулаками.
      Потом она лежала на кровати с сухими глазами и холодно перебирала самые разнообразные варианты, когда услышала, как вошел Джон. Он вернулся из оперы, Ева никогда не составляла ему компанию – опера наводила на нее скуку. И вдруг идея осенила ее. Она резко выпрямилась и села на кровати… Кажется, она придумала! Конечно, это означало, что кое-что в ее планах придется изменить, но не столь уж значительно. Зато в новом варианте имелись и свои преимущества. Глаза ее озарились светом надежды, и Ева снова расслабленно и облегченно потянулась. Оставалось только додумать детали.
      Джон сварил себе кофе и только расположился за столом, когда сквозь стену, отделявшую кухню от комнаты Евы, услышал звуки отчаянных рыданий, которые явно заглушала подушка. Он нерешительно постучался в дверь.
      – Ева! Что с вами?
      – Оставьте меня… – всхлипнула она.
      – Но я слышу, вы плачете. Что случилось? С вами все в порядке?
      В ответ раздался новый приступ рыданий. Это заставило Джона решиться на то, чего он никогда не делал: он вошел к ней в комнату. Ева лежала на кровати, уткнувшись лицом в подушку, и вся ее хрупкая фигурка вздрагивала.
      – Ева! – он бросился к ней и дотронулся до руки. – Что случилось? Ради Бога, скажите наконец!
      – Это самое ужасное… самое ужасное, что могло произойти со мной.
      Его сердце замерло:
      – Вас кто-то опознал?
      – Нет… еще хуже.
      – Еще хуже? – Джон в замешательстве смотрел на нее. До сих пор Еву пугало только то, что ее могут узнать на улице и увезти назад, в Венгрию. Что произошло теперь? Джон терялся в догадках.
      – Но что же тогда?
      – Конечно, откуда вам догадаться об этом. Вы добрый и порядочный человек.
      Наивность Джона не имела пределов:
      – Вы потеряли клиентов?
      – Нет, нет, нет! Со мной случилось то, чего я не могу изменить… нечто такое ужасное, о чем мне стыдно признаться даже вам… – новый приступ рыданий помешал ей закончить начатую фразу.
      – Но вы не можете сделать ничего такого, чего бы вам следовало стыдиться, – уверенно проговорил Джон.
      – Это не то, что я сделала… это то, что сделали со мной…
      – С вами?
      Подсказки по-прежнему не могли пробить броню его наивности.
      Ева подняла заплаканное личико от подушки.
      – Меня изнасиловали! – выкрикнула она. – Той самой ночью, когда я пробиралась в «Дюна-отель», один из офицеров разведки схватил меня в темной аллее и изнасиловал, и вот теперь оказалось, что я беременна от него. – Ее отчаянные рыдания были такими громкими, что Джон испугался, как бы остальные обитатели дома не услышали.
      – Я никогда не могла рассказать об этом, кому я могла пожаловаться на него?! И мне было так стыдно… так стыдно…так мучительно больно…и вот теперь все узнают…На мне останется клеймо… я знаю, что я должна… моя жизнь закончена. – Она вытянула вперед дрожащую руку и, указывая на Джона, лепетала: – Вот видите… даже вы… такой добрый и то… – и снова упала лицом в подушку.
      – Ну конечно… это такое потрясение… я имею в виду изнасилование… – Джон сглотнул. Разумеется, он слышал, что такого рода вещи случаются на свете, но у него в голове не укладывалось, что существуют люди, способные на такие подлости. Это творили русские, оказавшиеся в Берлине, – ему рассказывали об этом немецкие друзья, – но он никогда сам близко не соприкасался ни с чем подобным. Так непосредственно.
      Когда в его квартире появилась Ева, впервые в жизни его стали посещать сексуальные фантазии. Он мечтал о близости с ней, хотя и понимал, насколько это нереально. Весь его опыт в этой области ограничивался лишь редкими визитами к проституткам. В первый раз его увлек с собой один товарищ по казарме во время службы в армии. Служба длилась недолго – Джона уволили в запас из-за того, что у него на нервной почве начались жесточайшие приступы астмы. Визит к проститутке произвел на него ужасающее впечатление. После той ночи он и представить себе не мог, что снова когда-либо приблизится к какой-либо женщине. Воздержание не представляло для него никакого особенного труда. Этому способствовало то, что он был не особенно привлекателен: слишком худой для своих шести футов роста, к тому же уже к двадцати годам он начал лысеть, плюс его природная застенчивость. Ева была второй – после матери – женщиной, в присутствии которой ему было спокойно и хорошо. И конечно, его настолько воодушевляла мысль о том, что такая красивая, такая привлекательная девушка подружилась с ним, что он боялся сделать какой-либо неверный шаг, который нарушил бы установившиеся между ними отношения. Ему понадобилось собрать всю свою храбрость, чтобы уехать в Вену, несмотря на возражения матери. Теперь ему пришлось набраться еще большей храбрости, чтобы заявить:
      – Конечно, меня страшно огорчило, что такая ужасная вещь произошла именно с вами.
      – Вы даже представить себе не можете, что творилось в Будапеште в тот последний день… и никто не сможет вообразить, какие животные носились по улицам… Мое положение просто отчаянное… Ведь я получила возможность вырваться из этого ада… и самое ужасное, что это произошло, когда я была почти у цели… Он набросился на меня сзади, схватил за горло и уволок в темную аллею… Как это было больно, страшно и омерзительно…. Я так надеялась забыть об этом ужасе навсегда!
      Эти ее слова имели целью навести Джона на мысль, что она к тому времени оставалась девственницей. Рыдания Евы, ее беспомощность и отчаяние настолько ошеломили Джона, что он подчинился своему инстинкту: сел к ней на постель и обнял, чтобы хоть как-то успокоить. Ее тело вздрагивало от плача, но оно было таким мягким и теплым, а ее волосы так чудесно пахли, были такими шелковистыми…
      – Ну же… ну, – принялся он успокаивать ее. – Все будет хорошо. Я здесь, с вами… не плачьте… вы не одна… вы же знаете, что я сделаю все, что смогу…
      – Как?! – воскликнула она. Слезы снова навернулись ей на глаза. – Я не знаю, что мне теперь делать с этим…
      – С чем?
      – Как с чем?! – Она отвела глаза, словно стеснялась встретиться с ним взглядом. – Со своей беременностью…
      Джон напрягся:
      – Вы хотите сделать аборт? – Все наставления его матери тотчас всплыли в памяти. – Но ведь это убийство!
      – Значит, умереть должна я, потому что мне нельзя сейчас иметь ребенка. Ведь я не замужем. И кто поверит, что меня изнасиловали? Меня начнут спрашивать, почему я ничего не сообщила, решат, что я лгу, потому…
      – Почему? – спросил Джон, все еще не понимая, куда она клонит.
      – Ну, это не имеет значения, – проговорила она таким тоном, после которого он, конечно же, должен был потребовать ответа.
      – Нет, все имеет значение. И уж если я собираюсь вам помочь, я должен знать все так, как оно есть на самом деле.
      Ева отвернулась в сторону:
      – Из-за того, что я живу в вашем доме, и из-за того, что мы везде бываем вместе, – прошептала она.
      Джон на миг потерял дар речи.
      – Вы всегда думаете о людях лучше, чем они есть на самом деле, – неуверенным тоном проговорила Ева. – Но я знаю, какими жестокими и безжалостными они могут быть. Как они подозрительны и недоверчивы. Разве вы не понимаете, о чем идет речь? Мы живем в одном доме… мы друзья… и, следовательно…
      – Они не посмеют! – Джон покраснел от возмущения и негодования.
      – Но они именно так и подумают, – всхлипнула Ева. – В отличие от тебя, до меня дошли сплетни, что ходят по городу, как многозначительно улыбаются мои клиентки…
      Джон уже не просто покраснел, он побагровел. Только одно для него было непереносимо – это когда над ним смеялись. Он столько натерпелся из-за этого. Все его детство превратилось в кошмар именно по этой причине. Никого из его двенадцатилетних приятелей матери не ходили встречать в школу. Его одноклассникам матери не устраивали сцен из-за того, что им задали по биологии главу о том, как происходит размножение. «Это грех! Грех и преступление учить детей таким грязным вещам! – кричала мать Джона. – Я запрещаю тебе!» Мать сделала все, чтобы жизнь Джона, прозванного маменькиным сынком, превратилась в цепь унижений. Его воспитание основывалось на том, что все, связанное с сексом, считалось грязным и недостойным. Джону было запрещено читать книги до тех пор, пока мать не просматривала их сама. Прежде чем взять Джона в кино, его мать сама смотрела фильм, чтобы убедиться, нет ли в нем ничего такого, что могло бы испортить ее сына. Словом, много лет подряд его воспитывали таким образом, чтобы вызвать отвращение к сексу.
      И вот теперь мысль о том, что за его спиной люди посмеиваются над ним, вызвала у него ярость. Ему-то казалось, что все это осталось позади. И вот в Вене опять началось то же самое…
      – Теперь со мной никто не захочет иметь никаких дел, – снова всхлипнула Ева, – ни одна из моих клиенток не пригласит в дом незамужнюю женщину, у которой родится незаконнорожденный ребенок. Вот почему я подумала об аборте… Если я не найду выхода – я погибла!
      – Нет! – твердо и спокойно проговорил Джон, потому что смутная мысль, замаячившая перед ним, вдруг оформилась в нечто ясное и определенное.
      – Но что мне остается делать! В Венгрии любая женщина, которая оказывается в подобном положении, тут же становится вне общества…
      – Именно поэтому, – сказал Джон, – вы должны выйти замуж… за меня.
      Ева, которая сидела, закрыв лицо руками, глубоко вздохнула. Медленно она оторвала руки от лица и посмотрела на Джона широко открытыми глазами.
      – О, это было бы… – Но потом она опустила голову. – Я не могу принять от вас такую жертву, но это так благородно с вашей стороны.
      – Вы хотите сказать, что могли бы выйти за меня замуж? – Джон был потрясен.
      – Без всяких колебаний, – заверила его Ева. – Вы добрый, вы такой воспитанный, терпеливый, вы все понимаете и так заботитесь обо мне. – Помедлив, она добавила: – Обо мне так никто никогда не заботился. С тех пор как умер мой отец… но я не имею права принимать такую помощь от вас. – И взяв его руку, прижала к губам. – Но все равно я так благодарна вам.
      – Нет, мы поженимся, – твердо произнес Джон. – Это то, о чем я уже так давно мечтал, но не смел даже надеяться. Я полюбил вас с той минуты, когда впервые увидел, но считал, что такая красивая девушка никогда не обратит внимания на такого человека, как я. Ведь вы могли бы покорить любого… – Он снова дотронулся до ее руки. – Я счел бы великой честью, если бы вы согласились стать моей женой.
      – Но ребенок…
      – С этим мы разберемся, когда придет время.
      Ева нерешительно взглянула на него.
      – Я сомневаюсь… – прошептала она. – Вы в состоянии понять все случившееся, но…
      – Вы сейчас подавлены, – начал успокаивать ее Джон. Он знал случаи, когда у мужчин вызывала недовольство весть о беременности жены, но когда ребенок появлялся на свет, они превращались в гордых отцов. А уж тем более что говорить о женщине? Они не могут не полюбить рожденного ими ребенка. И то же самое случится с Евой, несмотря на то, что ребенок стал следствием в буквальном смысле слова несчастного случая. То же самое твердила не раз и его мать. «Такова Божья воля, – говорила она женщинам в такие моменты. – Таково Его Провидение – это плата за чувcтвенность и похоть. Ты совершила этот поступок и должна нести свой крест. Ребенок ни в чем не виноват, и ты должна одна за все расплачиваться».
      «Да, – подумал он, – ребенок не виноват ни в чем. А нам надо сделать все, чтобы никто не узнал, как все произошло на самом деле».
      – Вы полюбите его, – проговорил он уверенным тоном. – У вас просто неисчерпаемые запасы любви, Ева. Вы ведь любите даже нашу собачку. Помните, какой вы подняли шум, когда домовладелец попытался запретить держать ее здесь.
      «Кажется, в самом деле сама судьба вывела этого человека на сцену моей жизни», – подумала Ева.
      – Если ты и в самом деле так думаешь, – проговорила она дрожащим голосом.
      – Да.
      К тому моменту, когда Джон покинул ее комнату, они решили, что поженятся сразу же, как закончат все необходимые приготовления.
      Ева с удовлетворенной улыбкой закрыла за Джоном дверь. Все произошло именно так, как она и рассчитала. Теперь она могла появиться в Англии как жена британского подданного, и ее имя будет вписано в его синий паспорт. И когда она там обоснуется, ей будет проще и легче приблизиться к заветной цели. Правда, это означало, что кое-что в ее планах и сроках их исполнения придется изменить, но весьма незначительно. Она просто потеряет некоторое время – то, которое уйдет на роды.
      «Никогда не думала, что заведу ребенка, – размышляла Ева. – Но кажется, пока все идет по моему плану. Люди решат, что это наш с ним ребенок».
      Джон был воодушевлен до того момента, пока она не спросила его:
      – А как на это посмотрит твоя мать? – Ева знала, что Джон полностью находился под ее властью.
      – Она очень удивится, – ответил Джон, подбирая нужное выражение, – но когда она увидит вас… – Он почувствовал, как улыбка помимо его воли растянула его губы. На самом деле от твердо знал, что подумает мать, увидев Еву: она тотчас наречет ее вавилонской блудницей.
      Но Ева не блудница. Она потрясающая молодая девушка, которая пережила самое страшное, что только может пережить юное существо. «И она станет чудесной матерью, – подумал он сентиментально. – Через год или чуть позже она снова может зачать…» Он покраснел при мысли об этом, и еще он понял, что испытывает нечто такое, чего никогда еще не переживал. И ему понадобилось некоторое время, чтобы осознать, что это ощущение можно назвать счастьем.
      И вот Ева Черни после короткой церемонии стала миссис Брент. Делая вид, что ни в чем не разбирается, хотя все уже продумала заранее, она переложила хлопоты по оформлению документов на его плечи, соглашаясь со всем, что бы он ни предлагал. И к тому времени, когда Джон, сияя от радости, принес паспорта, был уже заказан билет на самолет, который доставил их в Лондон. Там они сели на автобус и добрались на нем до города Виктория, откуда на электричке доехали до Южного Уимблдона, где взяли такси. Все это время Джон нервничал и постоянно курил. Когда они повернули к ничем не примечательному небольшому дому, Джон попросил ее:
      – Мать не переносит табак. Не говори ей, пожалуйста, что я курю, хорошо?
      – Я сделаю все так, как тебе хочется, – ответила Ева, успокаивающе пожав его руку, как это сделал он, когда предложил до поры до времени ничего не говорить о ее беременности.
      – После того как мы обоснуемся, тогда и скажем, – поддержала его Ева.
      – И мать должна знать, что это наш с тобой ребенок, – добавил Джон.
      «Как и все остальные», – мысленно добавила Ева.
      – Мне не хочется, чтобы ты считала, что мама трудный человек, – снова заговорил после короткой паузы Джон. Его улыбка получилась вымученной. – Просто она типичная англичанка.
      Но Ева уже поняла, с кем ей предстоит встретиться. Во всем, что касалось манипулирования людьми, ей не было равных. По некоторым словам и отрывочным признаниям Джона она успела составить представление о свекрови и о том, каким оружием сражаться с ней лучше всего. И первая встреча не изменила ее настроя.
      Мэри Брент была высокая, как и ее сын, сухопарая женщина с костлявым лицом, тонкой ниточкой рта, тусклыми седыми волосами. Свекровь оглядела серый костюм Евы, сшитый по выкройке Диора, подчеркивающий талию, ее расклешенную юбку, дерзкую шляпку на медно-золотистых волосах – и губы ее изогнулись. Мэри Брент не сделала ни малейшего движения, чтобы обнять свою невестку после того, как Джон нервно клюнул ее в щеку. Она просто кивнула Еве и повернулась, чтобы провести их в так называемую «переднюю комнату», не обремененную мебелью. Предметы, которые имелись в ней, были расставлены с математической точностью, и каждый квадратный сантиметр комнаты, все доступные взгляду плоскости были тщательно отполированы. Окна были зашторены, несмотря на то, что солнце не заглядывало во двор. Во всем доме стоял устойчивый запах мебельной полировки и дезинфицирующих средств. Комната была не более теплой и уютной, чем тюремная камера. Ева, глядя, как ее муж на глазах превращается в виноватого мальчишку, села на тяжелое, неподъемное кресло перед камином, в котором голубоватые язычки пламени, сражаясь за жизнь, потерпели поражение. Дом был столь же холоден, как и мрачен.
      – Должна сказать, что это оказалось для меня полной неожиданностью, – бесстрастным голосом следователя проговорила Мэри Брент. – Ну, – повернулась она к сыну, – хотя бы теперь расскажи мне, как это произошло.
      – Позвольте мне сделать это, – уверенно ответила Ева, сознательно усиливая свой акцент. – Что бы вы хотели знать?
      – Откуда вы и как встретились с моим сыном? – Мэри Брент не добавила: «и каким образом заставили на себе жениться», но это подразумевалось само собой.
      – Я бежать из Будапешта, когда мою страну захватывать русские.
      – По словам моего сына, вы венгерка?
      – Была. Теперь я британская подданная. – Ева прямо встретила удивленный взгляд Джона.
      – Но ваши родители остались там?
      – Я не иметь родителей. Я иметь только Джона, – сказала Ева и взяла его за руку.
      – Вообще никаких родственников? – взгляд Мэри скользнул по ней, как острый нож. И в нем чувствовалось сомнение.
      – Нет.
      – У Евы ничего не осталось там, – умиротворяющим тоном добавил Джон.
      – Кроме большого багажа, вероятно?
      – Два саквояжа – это весь мой запас, – объяснила Ева.
      – Запас?
      – Ева занимается косметикой, – вступил в разговор Джон, – и делает очень хорошие кремы.
      – Готовит косметику?!
      Она проговорила это с таким же ужасом, как если бы он сказал, что Ева – гробовщик.
      – Я вести собственное дело в Вене, – гордо сказала Ева.
      – Ах, в Вене, – фыркнула миссис Брент, давая понять, какого мнения она об этом городе. – Я все никак не могла понять, с чего это Джон ринулся туда. У него ведь была здесь отличная работа. Я не признаю ничего заграничного.
      – Кстати, не мешало бы нам выпить по чашке чая, – искренне вздохнул Джон.
      Миссис Брент поднялась.
      – У меня все уже готово. Осталось только вскипятить чайник. Идемте.
      Они проследовали за ней в такую же холодную столовую, хотя и там тоже тлели головешки в камине. Мебель и там была громоздкой и неуклюжей.
      Безобразный буфет, на котором стояли подсвечники, каждый в центре кружевной салфетки. Вокруг прямоугольного стола – четыре стула, стеклянная горка с китайским сервизом, которым, судя по всему, никогда не пользовались.
      Стол тоже покрывала кружевная скатерть, на которой стояло три прибора. Ева села на стул, который для нее выдвинул Джон. На каждой тарелке лежало по кусочку хлеба с маслом, разрезанному пополам, по маленькому, домашнего приготовления пирожку с джемом и по куску фруктового кекса, в котором с трудом можно было разглядеть вкрапления изюма и крошечных кусочков абрикосов. Чай, хоть и горячий, был почти бесцветным. И Ева с тоской подумала о чашке кофе, когда отщипнула кусочек от хлеба столь тонкого, что его с трудом можно было удержать в руках. Свекровь не отличалась щедростью и расточительством.
      Их спальня оказалась еще менее привлекательной. Она находилась в дальнем конце дома. Плющ, обвивавший окна, делал ее мрачной. Ковер на полу был серовато-коричневого цвета. Ева решила, что этому ковру больше лет, чем ей самой. Двойная кровать оказалась такой же жесткой, как взгляд свекрови. В гардеробе с зеркальными вставками висели только пустые вешалки. Сквозь небольшие просветы в окне виднелась крошечная – величиной с носовой платок – лужайка, на которую угрожающе надвигались со всех сторон кусты. «Что ж, – подумала про себя Ева, – счастье, что все это ненадолго».
      Она встретила открытую неприязнь и недовольство свекрови с безмятежным равнодушием и проигнорировала ее ворчание насчет пустой траты денег, когда купила новые занавески и теплое, из гагачьего пуха, одеяло взамен тонюсенького старого, которое совершенно не грело. Когда Ева отправилась за покупками и вернулась с электрокамином, у свекрови чуть не случился сердечный приступ – так ее ужаснула плата, которую предстояло платить за электричество.
      – Поскольку я собираться открыть магазин, мы сможем платить за электричество столько, сколько надо, – сказала Ева, расчетливо начиная уменьшать количество ошибок в своих фразах. – Кстати, мы также будем вносить нашу долю за содержание дома, так ведь?
      – Магазин?
      – Конечно. Я собираюсь открыть салон.
      – Но твоя обязанность – в первую очередь заботиться о Джоне. Он твой муж. Это его дело зарабатывать на хлеб насущный.
      «Мне требуется нечто большее, чем просто хлеб», – подумала Ева, а вслух заявила:
      – Я буду работающей женой.
      – Но жены не работают!
      – Я нарушу этот порядок. Сейчас 1957 год, в конце концов.
      – Джону это не понравится.
      – Почему же? Джон знает об этом и поддерживает меня. У меня талант – и то, что я делаю, у меня получается очень хорошо. И к тому же в Уимблдоне нет салона – я собираюсь открыть его.
      – Тогда тебе следует это сделать в Уимблдон-вилледж, – фыркнула Мэри Брент. – Там, где живут зажиточные землевладельцы.
      «Да, – решила Ева, – мне стоит идти туда, где у людей есть деньги. Надо основательно изучить все здесь, коли уж мне придется обосноваться здесь на какое-то время».