Алекс медленно села, словно кто-то накинул на нее веревку и приподнял вверх:
– Ты снова собираешься цитировать Самюэля Батлера?
– Нет. Я и в самом деле не могу жениться на тебе, потому что уже женат. Это случилось, когда мне исполнилось девятнадцать лет.
Горькие нотки, прозвучавшие в его голосе, смягчили удар.
– Ты не думаешь, что стоит рассказать поподробнее?
– Я как раз собирался. Моя жена находится в частной лечебнице. Уже двадцать лет. У нее маниакально-депрессивный психоз.
И он рассказал, как это произошло.
Он встретил Лючию Манзини, когда был на втором курсе Колумбийского университета. Она была близкой подругой сестры его лучшего друга. Хорошенькая, сексапильная, он сразу увлекся ею. Она уверяла, что ее родители страшно строгие, старомодные итальянцы, которые держат ее чуть ли не взаперти – чего она не выносит. Она все время упрашивала его сбежать вместе с ней. Но друг предупредил Макса, что отец Лючии богатый и влиятельный человек – он не станет смотреть на это сквозь пальцы. Она была нетерпеливой, страстной, безрассудной, и Макс оказался не в состоянии противостоять. Они встречались где могли и, как только у них появлялась свободная минутка, занимались любовью. Лючия была ненасытна. И добивалась того, чего хотела, сметая на пути все преграды. Вскоре он понял, что это не просто прихоти и капризы богатой девушки. Ему всегда трудно было предугадать, что она затеет в очередной раз, какой выкинет фортель. Она то поклонялась ему, как идолу, то третировала, как последнего раба.
И наступил момент, когда он понял, что больше не в состоянии выносить ее фокусов. Макс честно все сказал ей. Она рыдала, ломала руки, колотила его, царапала, но он оставался непреклонным. Сначала она много значила для него, но когда угар прошел, он осознал, что она – опасна, а может быть, и не совсем нормальна. Получив письмо от отца Лючии, Макс решил, что это она заставила его написать послание, и пошел на встречу с ним, настроившись не поддаваться ни на какие уговоры. Но Карло Манзини скорее сочувствовал ему, чем гневался. Максу не следовало так вести себя. Да, Лючия дика, неуправляема, но хороший итальянский мальчик не позволит, чтобы женщина вертела им как захочет. Нужно было быть умнее. А теперь ему придется отвечать за содеянное. Карло Манзини объявил, что Лючия беременна и Макс должен на ней жениться. Но отец хотел, чтобы он продолжал учебу, пообещал купить им отдельный дом – Лючия будет жить так, как она привыкла и как полагается всем итальянским девушкам. Она получит приданое. Но жениться он обязан. Иначе… Старик говорил мягко, спокойно. Лючия – сицилианка. И как многие сицилийские девушки в юности, весьма соблазнительна для мужчины. Макс вспомнил, что Лючия и вправду напоминала спелый, зрелый плод, из которого вот-вот брызнет душистый сладкий сок.
Только тогда я узнал, что она не из Калабрии, как уверяли меня, а из Сицилии – и только тогда понял, как влип. Глупый, потерявший голову молодой человек, считавший, что понимает все на свете, но не сумевший понять такой простой вещи. Отец ее оказался главой мафии – вот откуда у них были деньги, дома, машины. Все махинации совершались, естественно, втайне – у него имелось вполне легальное прикрытие, его имя никогда не появлялось в газетах, его нельзя было ни в чем заподозрить – он считался преуспевающим виноторговцем. Но истинные дела творились за кулисами. Максу стоило бросить один-единственный взгляд на человека, который вышел к нему навстречу, чтобы увидеть, с кем он имеет дело. Заканчивая разговор, старик дал понять, что у Макса нет выбора: либо он женится на Лючии, либо умрет. Он также намекнул, что и с рестораном в таком случае «придется разобраться». Что я мог сделать? Мне было страшно, что это может повредить моим родителям, а не только мне. Тем более что я и впрямь был виноват. С большим опозданием до меня дошло, понял, что и сексуальное неистовство Лючии – тоже проявление ее болезни.
Макс замолчал. Алекс ждала, тоже не произнося ни слова. Его рука, крепко сжимавшая ее запястье, словно окаменела.
– И мы поженились. Состоялась грандиозная свадьба – чисто итальянская. А для меня это были похороны. Нам и в самом деле купили дом – через дорогу от дома ее родителей. На некоторое время Лючия успокоилась и притихла. Но, оказалось, это была всего лишь одна из форм депрессивного состояния. Вскоре все началось снова. Мне приходилось разыскивать ее в каких-то подозрительных барах, кошмарных забегаловках – Бог знает где. Несколько раз я оказывался в таких переделках, что едва выбирался живым. Мне приходилось звонить старику, он присылал парочку своих молодцов… Но Лючия не унималась.
– Я потерял покой и сон. Мне уже было не до учебы. Все шло наперекосяк. И когда начались роды и ее отправили в клинику, я вздохнул с облегчением. Наконец-то у меня появилась возможность хотя бы выспаться.
Ребенок родился маленький, но здоровый. Девочка. Врачи еще некоторое время держали Лючию в клинике из боязни, что у нее начнется послеродовая депрессия, как мне объяснили. Но, к счастью, угроза миновала. Через шесть недель ее отпустили домой. Но меня не покидало ощущение, что она стала какой-то странной. Я очень часто заставал ее сидящей у кроватки: она неотрывно смотрела на девочку. Она стала невероятно спокойной по сравнению с тем, что было прежде. Девочку крестили, назвали Ангелиной – в честь умершей матери Лючии, второе имя у нее было Роза – в честь моей мамы. Лючия казалась совершенно умиротворенной. Отец нанял медсестру, но ей совершенно нечего было делать. Лючия сама ухаживала за ребенком. Она сидела рядом и часами пела девочке песенки, качала ее, расхаживая по комнате взад и вперед. Она даже из супружеской спальни перебралась спать в детскую.
«Видишь, – говорил ее отец, – как она счастлива. Вот что ей было нужно. Вот почему я настоял на женитьбе». Он даже чувствовал ко мне признательность. У нас было все, чего не пожелаешь. Я мирился с тем, что мне совсем не нравилось.
Малышке исполнилось три месяца. В тот вечер я вернулся домой не поздно, дома никого не было. Я подумал, что Лючия взяла девочку погулять на свежем воздухе, так что у меня не возникло никакого беспокойства.
Макс снова умолк и вздохнул.
– Но время шло, Лючия не возвращалась, и я забеспокоился. Позвонил ее отцу. Он снова отправил своих людей на поиски дочери. Уже стемнело. Не знаю, что толкнуло меня пойти взглянуть на наш бассейн… Лючия не заглядывала туда с тех пор, как родилась дочь. Но она оказалась именно там. Она стояла в воде и укачивала девочку, напевая песенку. Девочка была мертва. Лючия утопила ее.
Алекс прикусила губу. Сердце сжала боль и сострадание к нему. Макс продолжал без всякой интонации:
– Отец, конечно, все уладил, нажал, где нужно нажать, и все было представлено как трагическая случайность. Лючию поместили в специальную лечебницу «ради ее собственного блага». Там она находится и по сей день. Меня, да и своих родных она не узнает. Несколько раз она пыталась убежать из клиники. Но система охраны там отлажена хорошо, и ее перехватили. Ее любимое занятие – играть в куклы. Она наряжает их, поет им песенки. Первое время я довольно часто навещал ее. Но это было ужасное зрелище. К тому же в этом нет никакого смысла. Уход за ней самый лучший, ее содержание в клинике щедро оплачивается. И она будет оставаться там до конца своих дней. Так что я оказался снова свободным человеком и занялся собой. Я, конечно, оставил дом и вернулся к себе на Малберри-стрит. Я говорил с отцом Лючии, и старик понял меня.
Самое страшное, казалось, было позади. – Голос Макса немного выровнялся.
– Я закончил учебу, получил степень. И встретил девушку, которую полюбил. Я отправился к отцу Лючии и сказал, что раз уж все так случилось, я могу считать себя свободным. До сих пор помню, как он посмотрел на меня: с сочувствием, даже с жалостью, но в то же время жестко и непреклонно. Он сказал мне: «Сынок, ты и моя дочь обвенчались в церкви Святой Девы. А законы церкви никто не может нарушить. Пока Лючия жива, она останется твоей единственной женой».
Ханжество его не знало предела. Старик наживал свои миллионы на проституции и наркотиках. Но вопросы чести собственной семьи блюлись неукоснительно. Лючия могла быть либо моей женой, либо вдовой.
Макс снова перевел дыхание.
– Она и сейчас в клинике, ей уже сорок два года. Отец ее еще в силе. А я в капкане, Алекс. И останусь в нем еще, пока она жива. – Впервые за время рассказа Макс взглянул на Алекс. – Детка, я так хочу, чтобы мы поженились. Мне уже сорок три. Я хочу иметь свою семью и дом. Конечно, я не был одинок. Одна женщина в моей жизни сменяла другую. Но я не хочу больше так жить. Я хочу, чтобы мы были вместе. Кроме тебя, мне никто не нужен. Но жениться на тебе я не могу. – Он помолчал. – Решай, Алекс.
– О, Макс!.. Я уже получила гораздо больше, чем могла ожидать. Неужели ты думаешь, что эта формальность может изменить мои чувства к тебе? Да, я была бы счастлива быть миссис Макс Фабиан, но если это невозможно, так тому и быть. – Алекс обняла Макса и прижалась к нему. – Мы можем быть вместе – это самое главное. Обойдемся без церковного благословения. Я и без священника дам тебе клятву верности. – Она улыбнулась и провела пальцами по его темным волосам.
– Но они по-прежнему следят за мной. Они знают, что я делаю, где нахожусь. Старик хорошо относится ко мне, но это ничего не значит. Он не переменится. Он постоянно присматривает, чтобы я как-нибудь не обошел их, потому что догадывается: во второй раз с такой же просьбой я к нему не приду. И если они узнают о тебе… я не знаю, что ему может взбрести в голову. Они знают все о Еве, о моей работе, в котором часу я встаю и когда ложусь. Я у него на поводке. Про тебя ему тоже скоро станет известно все. Он влиятельный и могущественный человек…
Алекс закрыла ему рот ладонью.
– Господи, Макс, да что они могут сделать! Я богатая женщина. Пусть только попробует. Деньги, которые у меня есть, тоже имеют какое-то значение в этом мире. И если он попытается что-либо предпринять, я найду способ защититься. – Глаза Алекс потемнели. – Я ведь только-только обрела тебя, Макс. И не хочу терять. Ты пойми, он же не будет знать, как ты ко мне относишься. Уверена, что он подумает, будто я одна из тех женщин, что побывали у тебя в постели. Ведь ты, например, долго был с Морой. Ничего же не случилось?!
– Но я никогда не беспокоился из-за нее: ну просто потому, что никогда не позволял себе увлечься всерьез. Мне не хотелось никому причинять боль. Но ты – радость и утешение моей жизни. Я не в состоянии отказаться от тебя. Он сразу почувствует это и может счесть, что это угрожает Лючии, что я буду настаивать на расторжении брака.
– Но ты ведь не пойдешь к нему снова? – голос Алекс напрягся.
– Прошло двадцать лет… Лючия жива, она в клинике – все такая же, ничто не изменилось с тех пор. Может быть, он изменился? Может быть, стоит попытаться. Я хочу стать свободным, Алекс. Ради тебя. Только ради тебя.
Алекс обхватила его лицо ладонями:
– Ты собираешься сделать это ради меня?
– Я готов ради тебя на все.
– Но в этом нет никакой необходимости. Мы будем жить, как живут тысячи других пар. Кому нужны эти официальные свидетельства? Разве они сделали мою мать счастливой? А уж она-то набрала целую коллекцию. Мне не нужно ничьего разрешения. Мы принадлежим друг другу – и только это имеет значение.
Макс заключил ее в объятия, и они долго лежали так, очень тихо. Потом Алекс приподнялась, села и посмотрела на него сверху вниз.
– Хочешь ли ты жить вместе со мной и быть любимым мною? – спросила она мягко.
– Попробуй только помешать мне, – угрожающе ответил Макс и рассмеялся.
21
Нью-Йорк, 1988
Ева проводила выходные дни на Ойстер-Бей в доме, который завещал ей Кристофер Бингхэм. В полнейшем одиночестве. Вернее было бы назвать это комфортным одиночеством – с ней были Джонеси, филиппинцы – муж и жена, приглядывавшие за домом в ее отсутствие, японец-домоуправитель и садовник. Все они оберегали ее покой и выполняли малейшее ее желание.
Она приехала в пятницу ночью и сразу же переоделась в свои любимые домашние вещи – бархатный халат, отделанный валенсийскими кружевами и тафтой, цвет которых подчеркивал цвет ее глаз. Высокие обшлага на рукавах усиливали сходство с шлафроками, которые носили джентльмены в середине восемнадцатого века. Ей подали легкий ужин, и она уединилась в своей любимой комнате, обитой шелком, обставленной антикварной мебелью, с картинами на стенах, так радовавшими ее. Темно-синяя лазурь, алый цвет, травянисто-зеленый и солнечно-желтый… Все окна выходили на Лонг-Айленд. Шелковые подушки, купленные в Гонконге, лежали прямо на полу у окон, рядом же стоял низкий кофейный столик, на котором Ева раскладывала свои рабочие листы.
Она взбила подушки и устроилась у столика. Взяла бювар и остро заточенные разноцветные карандаши. Красный цвет, которым она подчеркивала нужные строки, означал немедленное исполнение. Голубой – то, что она отвергала. Зеленым отмечалось то, над чем следовало подумать в дальнейшем. Черный означал: «Напомните мне об этом!» В комнате не было телефона. Уход в «убежище» означал, что никто не смеет беспокоить ее без крайней причины.
Ева позволила мыслям течь свободно в направлениях, которые особенно ее занимали, – более всего это касалось названия духов. Она обрызгала ими все вокруг себя. Закрыла глаза и пустила мысли по волнам, которые влекли ее сами в нужную сторону, в ожидании, когда ее осенит вдохновение. Но оно не приходило. Созданный ею аромат – есть воплощение женщины, но Роша уже много лет назад дал это название своим духам – «Женщина». Чувственный… Но «Обольщение» тоже уже есть. В них чувствовался шик, но «Мода» тоже введена в обиход очень давно, и к тому же в этом названии было что-то от модного журнала… Не стоит торопиться и принуждать себя, название придет само собой, как случалось всегда. Нечего беспокоиться.
Она улыбнулась самой себе. Разве ни срубила она одним ударом три сосны? Что касается ее главной ошибки, дело разрешилось к полному ее удовольствию. Вряд ли их пути когда-нибудь еще пересекутся. И если Алекс захочет взять с собой отца, тем лучше.
Ева черкнула карандашом – «основать фонд», прикусила губу, подумала немного и написала новую фразу: «достаточно пансиона». Ласло – старый человек, здоровье его подорвано, что ему делать с деньгами? Все, что ему необходимо, – это удобства и покой. Он их получит в достатке. Главное, чтобы он оставался вдали от любопытных глаз. Теперь, когда она вот-вот окончательно займет трон королевы в империи красоты, ей не хотелось бы, чтобы прошлое омрачало ее душу. Она хотела покончить с ним раз и навсегда. Когда название и образ духов – лицо неизвестной пока женщины – будут найдены, она представит духи на рынок. Они принесут ей невиданный до сих пор успех. Она должна быть безупречна, чтобы принять эту заслуженную славу, этот титул королевы. И никаких следов прошлого.
В мире существует пятьсот парфюмеров. Только двадцать из них выходят на высший уровень, если судить по тому, как оценивается их продукция и по тем суммам, которыми они ворочают каждый год. «Суть Евы» – в числе двадцати самых раскупаемых в мире. Покупателей зазывать не приходится. Но ее новое творение – это нечто принципиально новое. Эти духи начнут свое победное шествие по всему миру. Только сначала надо найти подходящее лицо – имя придет само собой… На какой-то миг промелькнула Памела Бредли – ее безмятежная, спокойная красота – красота достойного уровня и класса. Но тут вспомнилось, что ее отец был генералом, а мать – дочерью разорившегося графа. Попахивало какими-то давними скандалами. Ну и ее первый брак с Фрицем Бальзеном, чья репутация сегодня не такая блестящая. Да еще сплетни, связанные с именем Криса… Нет, при всей привлекательности Памелы нельзя дать ее лицо на рекламном плакате. «Я и так уже продемонстрировала, что зла не держу, – дала ей работу у себя в салоне, сделала красивый жест – и он останется у всех в памяти. С нее довольно».
Тут Ева нахмурилась, припомнив вдруг, что так и не связалась с Рэнсомом. Она сделала еще одну запись: «позвонить Рэнсому в понедельник утром». «На самом деле мне совершенно ни к чему гоняться за ним, – раздосадованно подумала она. – Кто еще может претендовать на наследство Криса?! Если только… но нет, Крис никогда не был организованным человеком. Скорее всего, он и не думал о завещании. Мог ли он предугадать свою быструю и такую неожиданная смерть…» Мысли ее устремились в эту распахнувшуюся в памяти дверцу. «Что случилось, то случилось, – думала она, – ничего уже не изменишь. А миллионы Бингхэмов будут весьма кстати. Можно будет закатить поистине королевский пир по случаю выхода новых духов».
В результате появилась еще одна запись: «поговорить с Максом относительно ланча». Во всем, что касается рекламы, – ему нет равных. Улыбка скользнула по ее губам. Вообще-то Макс, надо признать, хорош и во всех остальных отношениях. «Мне стоит удивляться самой себе, – подумала она. – Та интермедия, которую мы исполнили много лет назад, была не так уж плоха. Замуж выходить я больше не собираюсь, но мы могли бы направить наши отношения в прежнее русло. Мора, надеюсь, сошла со сцены. Слава Богу, он, кажется, порвал эту странную связь. Мне это всегда не нравилось. Но его невозможно было переупрямить». «Если тебе что не нравится, ты знаешь, как поступать», – отвечал он всегда категорическим тоном. Но выгонять его с работы – этого ей хотелось бы меньше всего. Она слишком ценила его. И все равно не могла понять, что он находил в этой малоинтересной, хотя и хорошенькой женщине. «Впрочем, его выбор женщин всегда был каким-то неожиданным, как и все, что он делал. Может быть, из-за того, что он тогда пережил с ней? Конечно, он очень жалел, что все кончилось, не успев начаться. Как все итальянцы, он, видимо, несколько сентиментален. И даже в делах это чувствуется. Что ж, стоит попробовать. Постараюсь исправиться и больше не огорчать Макса. Надо бы пригласить его сюда на следующей неделе. Обсудим, как организовать ланч. Наедине». Улыбка блуждала на губах Евы.
Она налила в стакан «перье» из бутылки, лежавшей в ведерке со льдом, которое Джонеси поставил на поднос, выдавила половинку лимона, а сама она продолжала думать. Тогда она легко обольстила его, но он был молод. Теперь придется сразу совершить прыжок. Рану, которую она нанесла его самолюбию, надо будет как-то залечить, придумать что-нибудь. Хотя вряд ли придется особенно изворачиваться. Он всегда старался защитить ее от нее же самой во всем, что касалось мужчин. Он сумел оградить ее от того, во что могла вылиться ее жизнь с этим грязным подонком Риком Стивенсом. И всячески протестовал, когда она собиралась выйти замуж за Эдуардо де Барранка. Зачем иначе стал бы он заниматься этим, если бы не преследовал своих интересов, если бы она была безразлична ему?!
Ева отпила воду из стакана. «Да, – думала она, – Макс всегда так тонко угадывал…»
Она снова отдалась потоку мыслей, позволяя им вести ее куда угодно, пока легкий звон настенных часов не заставил ее вернуться в настоящее. Она мысленно встряхнулась. Это удовольствие она еще себе устроит. А сейчас надо приниматься за работу.
– Ну, чем будешь заниматься сегодня утром? – спросил Макс Алекс, когда в девять утра они вышли из его комнаты.
– Собираюсь проехаться вокруг Манхэттена, – ответила Алекс.
– Как бы мне хотелось отправиться вместе с тобой, но надо доложить мадам о твоем сногсшибательном предложении.
– Она его не примет, если ты скажешь, чья это идея. Я бы на твоем месте не стала говорить, от кого оно исходит.
– А я, напротив, собираюсь сообщить ей, что это твоя мысль.
– В таком случае я тебе не завидую.
– И тем не менее…
Алекс поцеловала его:
– Значит, до часу? Ты уверен, что успеешь закончить дела? Может быть, мне лучше позвонить тебе? Дай мне свой личный номер.
Макс черкнул номер в маленьком блокноте, который Алекс протянула ему.
На 54-й улице Алекс повернула на запад, а он, Макс, – на восток.
– Успеха тебе! – весело крикнула она ему вслед.
В офисе ему сказали, что мадам уже выехала с Лонг-Айленда, но прибудет только часам к десяти – она просила, чтобы к этому времени Макс был у нее. Он жаждал увидеть ее не меньше, чем она. Когда Макс вошел в кабинет Евы, она стояла у окна как всегда подтянутая, в костюме от Сен-Лорана – голубое с белым. Весь ее вид выражал «нечто».
– Я нашла, Макс! – сказала она, поворачиваясь к нему. – Я отправилась за город на эти дни, чтобы спокойно и без суеты подумать. И, конечно же, придумала. «Навсегда»? Что скажешь?
– Это название самой известной песни прошлогоднего сезона – автор Ирвинг Берлин.
Ева нахмурилась:
– Да?
Она ничего не знала о музыкальных новинках, музыка вообще не занимала ее.
– У меня есть кое-что получше.
– Получше? – Ева посмотрела на него долгим оценивающим взглядом. Макс не заметил его, занятый своими бумагами, он продолжал вынимать из папки и раскладывать на столе листы с набросками.
– Это так хорошо, что я никак не могу понять, почему тебе самой это не пришло в голову.
Ева подошла поближе к столу и принялась разглядывать листы, разложенные Максом. Он ждал. Когда она наконец подняла голову, он уже знал, что она обижена и раздосадована. По двум причинам. Во-первых, потому что название попало «в яблочко», а во-вторых, потому что не она его придумала. До сих пор только ей одной удавалось найти подходящее название для своих духов. И ее задело, что появился кто-то, кто преуспел в этом больше.
– Но уже есть духи, в названии которых присутствует слово «мадам».
– Знаю. Но у нас-то одно слово – без уточнения. И оно будет олицетворять только тебя. А если дать еще и твое лицо – мы попросим Билла Фрезера сделать нужное фото – это станет сенсацией! Надеюсь, ты не сомневаешься?
Он видел, как в ней борются два чувства – гнев и удовлетворение. Эго победило. Но она не могла позволить ему выиграть с такой легкостью:
– Не кажется ли тебе, что это слишком навязчиво? Меня начнут упрекать черт-те в чем! Будут говорить, что я хватила через край. – Но Еве не удавалось сдержать улыбку, в которую губы растягивались сами собой, – она уже видела и флакон, и этикетку на нем: «Мадам». – Ева холодно заметила: – Да, в этом что-то есть. Как же тебе удалось набрести на это название, ведь мы столько времени провели, подыскивая нужное. – Ей явно не хотелось уступать ему пальму первенства.
– А это не я придумал.
Ее глаза сузились, как у кошки.
– Ты что, вынес это из дома? – В голосе ее послышалась угроза. – Ты с кем-то обсуждал все это?!
– Нет. Название родилось прямо здесь, в офисе.
Ева фыркнула:
– Слава Богу! Ты же сам понимаешь, насколько для нас важна конфиденциальность. Это должно выстрелить как пушка, – добавила она. Ее улыбка не предвещала ничего хорошего: – Так кто же этот новоявленный гений?
Макс знал, о чем она думает, – кто бы это ни был, ему не поздоровится. Ева не выносила соперников.
– Это Алекс, – сказал он.
– Какая Алекс? – нахмурилась Ева. Она не притворялась. Ей и в голову не могло прийти, что это имеет отношение к ее дочери, несмотря на то, что она сама одобрила составленный Алекс набор для предпраздничной распродажи.
– Алекс Брент.
Ева продолжала недоуменно смотреть на него. Макс выдержал ее взгляд. Ему казалось, что он слышит, как крутятся в ее голове мысли. Ева продолжала молчать, пытаясь осознать сказанное Максом.
– Объясни, – потребовала она.
– Алекс достаточно было только понюхать. И она тут же выдала ключевое слово. Она сказала, что это
твойзапах. Ты его создала, и он олицетворяет тебя. Гениальное чутье. Кто бы мог подумать, что именно Алекс, а не Крис, унаследует твои способности, твое чутье – единственно верное? Она дарит тебе название, ей ничего не нужно. Ее мнение относительно того, что индустрия красоты – большой обман, остается пока неизменным.
Ева ничего не сказала в ответ. Она по-прежнему смотрела на него, но ничего не видела перед собой. Наконец она спросила:
– Давно она в Нью-Йорке?
– С прошлой пятницы.
– Это ты пригласил ее?
– Нет, Памела.
– Зачем?
– Я не могу тебе пока сказать об этом.
– Макс… – это было предупреждение.
– Мне очень жаль, но я ничего не могут поделать. – Он выждал еще пять секунд и добавил: – Могу только сказать, что это связано с Крисом.
– С Крисом?
– Но ведь Крис – ее брат, что тут удивительного, – заметил Макс. – И Крис собирался жениться на Памеле.
Он выдержал еще один огненный взгляд Евы – она метнула в него молнию, но ум ее начал лихорадочно искать связь между двумя разными событиями, и нечто стало проясняться. Не глядя на него, она прошла к столу, нажала на кнопку и проговорила:
– Маргарет, соедините меня с мистером Рэнсомом, у вас есть его номер?
Ни Ева, ни Макс не произнесли ни звука, пока не прозвучал вызов зуммера. На лице Евы застыла маска, которую она всегда надевала раньше, когда встречалась со своей дочерью. Но глаза продолжали метать молнии.
– Мистер Рэнсом?.. Да, благодарю вас… По поводу завещания моего сына… – Она выслушала ответ, и Макс видел, как лицо ее начало каменеть. – А как название? – Она взяла ручку с золотым пером, нацарапала нужное имя и номер. – Это отделение? Поняла… Спасибо. – Ева снова нажала кнопку. – Мне надо поговорить с мистером Аланом Бернардом. – И Ева продиктовала номер.
Звонок последовал незамедлительно.
– Мистер Бернард? Это Ева Черни… Я звоню по поводу завещания моего сына… – Она снова замолчала, слушая то, что ей отвечали. На щеках у нее проступили красные пятна. – Ну это мы еще посмотрим! – зло крикнула она и швырнула трубку. Потом Ева нажала на другую кнопку:
– Памела? Зайдите ко мне.
Макс собрался выйти, но Ева остановила его:
– Нет уж. Коли тебе все известно – зачем уходить?
Макс пожал плечами, вернулся и сел в широкое низкое кресло. Ева стояла к нему спиной. Плечи ее распрямились и напряглись.
Какое счастье, что он успел предостеречь Памелу. Алекс особенно настаивала на этом, когда узнала, что Макс собирается открыть имя автора названия. Одно тянет за собой другое. Так что Памеле следует подготовиться к разговору.
Салон, где работала Памела, был всего в двух кварталах от офиса, и Памела появилась довольно быстро. Войдя, она бросила взгляд на Макса. Тот взглядом дал понять, чтобы она была начеку.
Памела кивнула и вежливо спросила:
– Слушаю вас, мадам?
Ева не поворачивалась к ней:
– Расскажите мне про завещание моего сына.
– Вы хотите знать, почему деньги мне? – спросила Памела. – Но я думаю, что ничего не должна объяснять вам.
Ева повернулась так круто, что Памела невольно отступила на шаг, а Макс приподнялся в кресле, готовый поспешить ей на помощь.
– Да как вы смеете! Мало того, что вы забрали у меня сына! Так теперь вам еще и деньги мои понадобились!
– Они никогда не были вашими. Они по закону принадлежали Крису.
– Они мои! – выкрикнула Ева. – Они принадлежали моему мужу, а затем моему сыну, и теперь должны перейти ко мне! Я требую, что вы сказали, почему он это сделал!
– Вы можете требовать хоть тысячу раз. С этим уже ничего нельзя поделать.
Спокойно и ясно Памела объяснила:
– В завещании Криса о вас не говорится ни слова. Так что вас это не касается.
– И вы смеете говорить это мне? Когда речь идет о моем собственном сыне?
– Да, смею, потому что это вы довели его до гибели. – Теперь топазовые глаза Памелы вспыхнули ярким светом. – Он помчался на такой смертельной, самоубийственной скорости, потому что вы довели его до такого состояния. Он только так умел разряжаться, когда был в гневе, а вы взбесили его до такой степени, что ярость душила его. Она же его и погубила. Так что не требуйте ответа у меня. Я ничего вам не должна и ничем не обязана. Так решил Крис.
– Вы спятили! – закричала Ева. – Вон из моего офиса, из здания, из моей компании! Если вы еще раз переступите порог салона, я вызову полицию.
– С удовольствием. У вас нет надо мной никакой власти, мадам. Слава Богу, Крис позаботился об этом. Благодаря наследству я теперь вполне самостоятельный человек. На этом и закончим наш разговор. Постарайтесь примириться с этим. Ничего изменить нельзя – разве что заставить землю вращаться в другую сторону. И я очень рада, что смогла наконец сказать вам то, что сказала.
– Вон! – заорала Ева. – Вон, вон, во-о-он!
Памела повернулась на каблуках и двинулась к двери.
– Ты идешь, Макс? – спросила она.
– Если ты сейчас выйдешь отсюда, то уже никогда не вернешься назад, – бросила ему Ева.
– Я так и собираюсь сделать, – спокойно ответил Макс и закрыл за собой дверь.
Ева упала в кресло. Она дрожала от гнева. Сердце билось. Голова гудела, казалось, что она упадет в обморок.
Резким движением она смела со стола все три телефона. Дверь приоткрылась, секретарша заглянула в кабинет.
– Вон отсюда! – пронзительно закричала Ева.
Поставив локти на стол, она уткнулась лицом в ладони. «Мне надо подумать. Спокойно… еще спокойнее…» Она глубоко вздохнула – как делала обычно, чтобы взять себя в руки. Вдох-выдох, вдох-выдох… Глаза закрыты. Надо отвлечься. Представить что-нибудь хорошее. Она не открывала глаз до тех пор, пока сердце не успокоилось. Только после этого Ева подняла голову, и руки ее бессильно упали на подлокотники кресла. Взгляд скользнул по наброскам, оставленным Максом. Она схватила их, принялась рвать на мелкие клочки и бросать на пол.
Так… Сын отверг ее ради дорогой сестрицы и любовницы. Но ведь это всего-навсего деньги – у нее их и без того достаточно. Конечно, они были бы кстати, но и без них она сможет обойтись. Она помассировала лоб большим и указательными пальцами, словно хотела протереть кожу до дырки. Это боль, которая еще некоторое время будет бередить ее сердце. Но… «Думай, думай», – твердила она себе…
«Боже! Я не в состоянии думать! – простонала она, чувствуя, как нарастает панический ужас.
