Швейцария, 1988
      В день похорон в семь утра Алекс уже была на ногах. Она так и не смогла заснуть. Одолевавшие ее мысли не давали покоя. На кухне никого, кроме Джонеси, не оказалось. Завтрак готовили только к девяти часам, поскольку сама Ева не вставала раньше десяти. Джонеси сидел на кухне и прихлебывал кофе из большой чашки. Он только глянул на вошедшую Алекс и тотчас заметил:
      – И вы тоже? Ну и ночка нам выпала! Кошмар! Хуже, чем вся эта неделя…
      Алекс придвинула к себе чашку с кофе, которую он налил ей, и спросила:
      – Как она?
      – Как льдина. Спокойна как Средиземное море в жаркий день. Но это не только благодаря транквилизаторам, хотя все это время я бросал одну таблетку в утреннюю чашку, а вторую растворял вечером, перед сном. Врач оставил мне все необходимое. Но когда все закончится, ей надо обязательно лечь в клинику, потому что она держалась эти дни на одних нервах, а потом ей надо бы отправиться в путешествие. Она уже получила столько приглашений. У нее ушла уйма времени, чтобы написать ответы. А сейчас мне пора идти наверх, готовить ей траурный наряд.
      – Ненавижу черное, – заметила Алекс.
      – Это явно не ваш цвет. Вам надо подобрать соответствующие тона, как это сделала мадам. Вы еще не заходили к ней с тех пор? Знаете, я был просто в шоке, когда узнал, кем вы ей приходитесь. Ни разу за те семь лет, что я служу у нее…
      – А не виделись мы больше, чем семь лет.
      – И я тоже очень давно не видел никого из своей семьи – родные сами так захотели. Но ведь теперь все должно измениться… Я имею в виду… Ведь вы теперь у нее остались одна. Больше никого нет.
      – Джонеси, вы гораздо ближе моей матери, чем кто-либо другой. И, возможно, знаете ее гораздо лучше, чем кто бы то ни было. Есть такое известное выражение, вы его, наверное, слышали: «Для костюмера нет героинь».
      Джонеси не без гордости расправил плечи:
      – Да, должен признать, что мы очень сблизились с того момента, как встретились впервые. Не стану отрицать – она человек трудный: у нее бывают вспышки гнева, время от времени ее одолевают приступы депрессии и хандры, но что же тут странного? Она взвалила на себя гору забот, тянет такой воз, что просто уму непостижимо! Другим это трудно понять – ведь многое из того, что они получили готовеньким, мадам пришлось добывать своим трудом.
      – Она когда-нибудь говорила с вами о юности, о детских годах?
      – О, эти годы мы избегаем упоминать. У нас негласное соглашение насчет тех лет, которые остались позади. Десять засчитываются за пять, пять – за год и так далее. Я слышал о том, как она начинала, причем уже столько раз, что больше не могу этого слышать. И если бы мне сообщили что-нибудь эдакое, сокровенное – я бы сохранил все в тайне. – Он сделал еще один глоток. – Но вообще-то за эту неделю мне довелось услышать от нее о годах юности больше, чем за все предыдущие годы. Она перебирала свои драгоценности – смерть близкого человека всегда заставляет задуматься и о собственном конце – и на самом дне ящичка оказалась небольшая брошка в виде буквы А… довольно дешевенькая, даже не позолоченная, но я заметил, с каким выражением она взглянула на нее. Я пошутил, сказал что-то насчет той, что некоторые вещи не имеют никакой ценности, кроме того, что вызывают воспоминания. И мадам грустно, а ведь она никогда не грустит, проговорила: «Это первое украшение в моей жизни». Я спросил ее, почему на брошке буква А, если ее имя начинается с Е? «Это мое второе имя, – ответила она. – Анна». Но я тысячу раз держал в руках ее паспорт. Там написано только: Ева Черни Бингхэм ди Марчези Уитни де Бранка.
      – Де Бранка?
      – Да, ее последняя ошибка. Он был аргентинец. Играл в поло с ее первым мужем… точнее, с тем, кого она называла своим первым мужем… ведь, насколько я понимаю, у вас был отец, так ведь? Или, как бы это сказать – вы не законнорожденная, поэтому она не желала признавать вас… – Нет, у нее был муж. Его звали Джон Брент, – проговорила Алекс.
      – Ах вот как… – Джонеси выслушал это сообщение с довольной улыбкой. – Значит, она нарушила закон…
      – Закон?
      – Она вышла замуж за своего второго мужа, будучи замужней женщиной. Или она к тому времени уже развелась? Во всяком случае никакого упоминания о человеке по имени Брент нигде нет. Я видел все ее брачные контракты. Тот, который она заключила с бедным Крисом Бингхэмом, гласил: «Ева Черни, девица». Но увидев эту брошь, я вспомнил одну сцену, о которой Ева, несомненно, предпочла забыть… Произошла она… ммм, кажется, лет шесть назад. Мы прилетели в аэропорт, и я следил за багажом – как всегда, довольно большим. И тут к Еве подошла какая-то хорошо одетая дама. Она воскликнула: «Анна! Анна Фаркас, если не ошибаюсь?» Да, стоило посмотреть на выражение лица мадам в ту минуту! Но это длилось буквально долю секунды. Она надменно взглянула на эту женщину, отчетливо проговорила: «Нет, вы ошиблись! Меня зовут Ева Черни» – и села в машину так быстро, что мне пришлось почти догонять ее, чтобы не остаться на улице. – Джонеси задумчиво прищурил глаза. – Вот почему она хранит такую дешевенькую брошку, и это при ее-то сокровищах! Мне кажется, эту неделю она очень много думала о прошлом.
      – Она что-нибудь говорила обо мне?
      – Ни слова. Но ведь вы же знаете ее. У меня чуть сердечный приступ не случился, когда она попросила меня спросить у ее дочери, не сможет ли она уделить ей несколько минут… Для начала меня поразило, что у нее, оказывается, есть еще и дочь. А во-вторых, то, как она попросила: «уделить несколько минут…» Впервые в своей жизни мадам не приказывала, а просила. И я сразу понял, что речь идет о вас, хотя до сих пор ни словечка о вас я от нее не слышал. Кажется, вы поссорились? – спросил Джонеси. В голосе его слышались и симпатия, и любопытство.
      – А мы никогда и не были дружны, – без всякого выражения ответила Алекс.
      – Умные женщины не очень привлекали ее. Она не хотела признаваться себе в том, что весьма ограниченна в некоторых вопросах… – Он помолчал. – Вы жили с отцом, да?
      – До тех пор, пока он не умер.
      – Я так и думал. Судя по тому, что Жак и кое-кто из слуг вас знали, вы здесь появлялись время от времени?
      – Даже какое-то время жила.
      – Как хорошо, что вы приехали и дали возможность Крису умереть спокойно. У нее бы это не получилось. Крис так много значил для Евы.
      – Я знаю.
      – Но, к счастью, у нее есть вы. Это действительно счастье, когда есть родной человек. Конечно, у нее есть Макс, который умеет ладить с мадам лучше, чем кто-либо, и я. И все же, как я уже сказал, родственные связи – это совсем другое.
      – Но и я вам уже говорила, что вы ей ближе меня.
      – Когда она придет в себя, думаю, многое изменится, и вы станете ближе друг другу.
      – Вы слишком хорошо о ней думаете, – ответила Алекс, отодвигая стул и вставая из-за стола. – Пойду, пройдусь немного.
      – Правильно. А то вы такая бледненькая. – Он придержал ее за рукав. – Но если взять немного румян и подкрасить щеки, это тоже меняет самоощущение. – Он оглядел ее внимательным взглядом. – В косметических наборах мадам есть нужный оттенок… Очень натурального тона… О-о-о, прошу прощения за навязчивость.
      – При случае постараюсь воспользоваться советом, спасибо.
      Впервые за те дни, что она провела здесь, на ее лице появилась тень улыбки.
      Оставшись один, Джонеси взял чашки, вымыл их, протер полотенцем и поставил в буфет. Он был помешан на аккуратности. Приводя в порядок стол, он подумал: «Мила, но до матери ей, конечно, далеко. И, к сожалению, очень широкая кость, как у динозавра… Видно, что совсем не следит ни за собой, ни за своей одеждой. Никакого стиля! Вот если бы на нее надеть костюм из «Маркс и Спенсер», она смотрелась бы совсем иначе…»
      Джонеси поднялся наверх, прошел через гостиную Евы в гардеробную. Зеркала во всю стену были на самом деле дверцами шкафов, в которых висели вещи Евы. Меха висели отдельно – в специально оборудованном холодильными установками шкафу в соседней комнате. За годы работы у мадам он выучил все назубок и мог двигаться здесь на ощупь, зная, где что находится. Сейчас ему предстояло проверить еще раз траурный наряд Евы, а также вынуть туфли на каблуках – мадам любила самые высокие. Из сумочек он выбрал небольшую – тоже черного цвета, матовую, – в которой могли уместиться только маленькое зеркальце и носовой платочек. Джонеси не забыл положить его внутрь. «Так, что еще? – прикидывал он, озабоченно оглядывая комнату… – Шляпа». Длинным шестом, всегда стоявшим на готове в левом углу, он сдвинул ряд платьев, открыв доступ к шляпам, – каждая в своем гнезде, – и выбрал небольшую, простенькую, совершенно без украшений шляпку, вроде тех, что носят американские моряки, но с вуалью. Так, жемчуг или брошь, – снова задумался Джонеси… – Это надо решить с ней, когда она полностью оденется». Покончив со всем этим, Джонеси прошел в гостиную, на цыпочках приблизился к спальне и приложил ухо к двери. Там стояла полная тишина. Джонеси принюхался. Ему показалось, что пахло чем-то горелым… Он снова принюхался. Да, никаких сомнений. Там что-то горело… Встревожившись, он постучал в узорчатую дверь и подергал ручку:
      – Мадам!
      Тишина. Джонеси принялся стучать. Но ответа по-прежнему не было. Тогда он бросился к маленькому бюро, открыл один из ящичков, нашел в нем ключ, но в замочную скважину его вставить не удалось.
      – Она заперлась изнутри!
      Какую-то долю секунды Джонеси стоял неподвижно, а затем бросился из комнаты.
      Макс проснулся оттого, что Джонеси тряс его за плечи:
      – Какого черта?..
      – Я не могу войти в комнату мадам. Она заперлась, и оттуда идет какой-то странный запах. Что-то горит…
      Макс тут же вскочил из постели, схватил халат, лежавший на кресле, и набросил его. Крепко спавшая Мора так ничего и не услышала. Она только потянулась во сне, натянула на себя одеяло.
      – Прошу прощения, – начал извиняться Джонеси, – но я не знаю, что делать… Я решил зайти к ней, посмотреть ящичек с драгоценностями, выбрать, что она наденет сегодня… – Он бежал следом за Максом по коридору.
      Остановившись у двери, ведущей в спальню Евы, Макс громко постучал и крикнул:
      – Ева! Открой дверь… Ева! – Принюхавшись, он сказал Джонеси: – Ты прав. Запах какой-то странный. Отойди-ка.
      Макс отступил на несколько шагов и с разбегу бросился на дверь. Она даже не дрогнула.
      – Бесполезно, – объяснил Джонеси. – Так эту дверь не пробить.
      – А окна ты не проверял?
      – Одну створку я, как всегда, оставил открытой. Макс прошел в гостиную, вылез на балкон и взглянул на окна спальни.
      – Все окна закрыты. – Они переглянулись. – Черт возьми! Где лестница? Найди и принеси сюда. Быстрей!
      Но к тому моменту, когда Джонеси с помощью садовника принес стремянку, Макс уже взобрался на огромную магнолию, которая росла между окнами спальни и гостиной. Ее ветви обрезали так, чтобы она не заслоняла свет.
      – Отсюда рукой подать до ее балкона, давайте сюда лестницу.
      Садовник и Джонеси подали ему лестницу, и Макс перекинул ее на балкон.
      – Как Тарзан, – заметил Джонеси, но, увидев, что Макс сбросил мешавший ему халат и начал перебираться с веток на балкон, вытаращил глаза. Лестница опасно кренилась набок, но Макс, не обращая внимания, продвигался дальше и, протянув руку, успел ухватиться за балконные перила. Встав на площадку, он крикнул стоявшим внизу:
      – Дверь тоже закрыта, но я смогу разбить стекло. Киньте мне халат, я обмотаю руку.
      Джонеси со второй попытки забросил халат и отскочил в сторону от рухнувшей лестницы.
      Макс обернул руку халатом и ударил по стеклу. Раздался звон. Просунув руку в образовавшееся отверстие, он открыл дверь и вошел в комнату.
      Следом за ним поднялись по лестнице и Джонеси с садовником.
      – О Боже! – воскликнули они, войдя в спальню…
      Комнату освещали расставленные повсюду свечи.
      – …так вот откуда запах гари…
      Макс стоял, склонившись над кроватью, на которой лежала Ева. На пальце ее было надето кольцо с изумрудом – подарок Кристофера Бингхэма. Фотография его сына лежала у нее на груди. Персикового цвета ночная рубашка оттеняла цвет изумруда, и по ней скользили нежные блики – отсветы трепещущего пламени свечей.
      – Она умерла? – выдохнул Джонеси.
      – Нет… пульс еще есть, но очень слабый…
      Тут Джонеси заметил пустую бутылку, стоявшую на ночном столике. Он схватил ее и поднес к носу:
      – Хлоргидрат… точно!.. Но где она могла его взять?.. – Рядом он увидел пустой стакан и поднес его к носу: – А здесь была водка!
      – Позвони сейчас же в клинику! Немедленно! – выкрикнул Макс. – Попроси их приготовить все для промывания желудка… Дозвонись до этого, как его… француза.
      – Делора…
      – Да, да… Говорят, он самый лучший специалист по отравлениям.
      Джонеси бросился к телефону.
      Макс, завернув безжизненное тело Евы в одеяло, поднял ее на руки и понес:
      – Ее надо отвезти в клинику как можно скорее. Откройте дверь…
      Алекс уже доплыла до середины озера, когда услышала громкие крики. Когда Алекс вбежала в дом, она увидела, как Макс, на котором были одни трусы, очень осторожно спускается по лестнице, прижимая к себе бесчувственное тело матери, закутанное в одеяло, спадавшее спереди складками и немного прикрывавшее его наготу.
      – Она приняла хлоргидрат и водку, – сказал он Алекс на ходу. – Ее надо отвезти в клинику как можно скорее.
      – Но не в таком же виде, – выпалила Алекс и бросилась к шкафу, в котором висели пальто и плащи. Схватив первое попавшееся, она протянула его пробегавшему мимо Джонеси.
      – Они уже подготовили для нее реанимационную… Машина ждет вас…
      – Хорошо! – отозвался Макс. – Давай-ка усадим ее в кресло, пока я накину пальто…
      Джонеси помог Максу усадить Еву в большое кожаное кресло привратника. Повернувшись спиной к Алекс, Макс натянул пальто. Оно было ему узко в плечах и рукава коротки. «Наверно, это было пальто Криса, – подумал он, застегиваясь. – Впрочем, это уже не имеет значения».
      Он снова взял Еву на руки.
      – Надо же что-то и на ноги надеть, – заметила Алекс.
      – Мне там не придется ходить, – ответил Макс. – Машина готова?
      Алекс открыла входную дверь:
      – Да.
      – Так открой дверцу.
      Алекс распахнула ее пошире, чтобы Макс мог устроить Еву на заднем сиденье. Но когда она собралась сесть рядом, он остановил ее:
      – Оставайся здесь. Присмотри за домом. Со мной поедет Джонеси.
      – Позвоните мне, как только сможете, – крикнула Алекс вслед рванувшемуся с места автомобилю. Постояв еще немного, она повернулась и вошла в дом.
      В холле толпился народ. Весь обслуживающий персонал уже был на ногах. Здесь были и Мора, и Памела.
      – Мадам приняла большую дозу снотворного, – объяснила Алекс. – Макс и Джонеси повезли ее в клинику. Нам остается только ждать известий.
      – Боже мой!.. – проговорила ошеломленная Мора.
      Памела стояла молча – очень бледная и очень прямая.
      – Кто поднял тревогу? – спросила Мора, когда слуги начали расходиться. – И что она приняла?
      Обе женщины двинулись следом за Алекс.
      – Хлоргидрат и водку.
      Алекс вошла в гостиную Евы, а оттуда в спальню. Она остановилась так резко, что следовавшая за ней Мора чуть не сбила Алекс с ног.
      – Господи!.. – словно эхом, в восклицании Моры отозвался голос Джонеси. Как в усыпальнице…
      Часть свечей загасил ветер, проникший в комнату через разбитую балконную дверь, но большинство продолжали гореть. Алекс первой прошла в спальню, гася на ходу свечи одну за другой. Стекла хрустнули у нее под ногами. Наклонившись, она принялась осторожно собирать с пола крупные осколки…
      – Ева все продумала до мелочей… Откуда она взяла столько свечей?.. Тут не меньше полусотни.
      – Погаси остальные… А я пока соберу осколки.
      – Как ты можешь оставаться такой спокойной? – почти с укором сказала Мора. – Ведь твоя мать пыталась покончить счеты с жизнью, может быть, она не выживет.
      – А тебе хотелось бы, чтобы я забилась в истерике?
      – Конечно, нет… но…. я, наверное, была бы в шоке.
      Алекс ничего не ответила, собирая газеты в корзину для бумаг. Тут она заметила, что Мора ищет что-то на ночном столике у кровати Евы.
      – Что ты делаешь? – спросила она резко.
      – Ищу письмо, что же еще? Самоубийцы всегда оставляют записки…
      – Но она не умерла еще…
      – А вот здесь что-то… – сказала Памела.
      Алекс повернулась в ее сторону и увидела, что та держит в руках фотографию, которую Макс взял из рук Евы, фотографию Криса.
      – О-о-о! – выдохнула Мора. Судя по всему, она ожидала чего-то более драматического, поэтому продолжила свои поиски: она приподнимала простыни, переворачивала подушки, заглядывала под матрас. – Нет. Ничего… – наконец проговорила разочарованно. – Наверное, ей это не пришло в голову… Скорее всего, похороны придется отложить? – «Право, – слышалось в ее голосе, – некоторым стоило бы проявить хоть немного чуткости».
      Памела прикрыла глаза рукой.
      – Ты не могла бы пойти сварить кофе? – попросила Алекс. – Нам не помешает выпить по чашечке.
      – Да, конечно… Я обычно по утрам и пальцем не могу пошевелить, пока не выпью кофе…
      Когда она ушла, Алекс обняла Памелу и усадила ее на кровать:
      – Не расстраивайся. Она никогда не отличалась особым тактом.
      – Ты считаешь, что Ева на самом деле хотела умереть? – спросила Памела.
      – Трудно сказать, чего она хотела на самом деле. Она столько раз уже это проделывала, что и в самом деле трудно понять.
      – Но ведь хлоргидрат – сильная штука?
      – Кажется, да. Все зависит от того, сколько она приняла.
      – Ты ее видела?
      – Мельком. Она была без сознания.
      – Вчера утром она появилась в часовне. Я туда ходила каждый день. Но она появилась только вчера и тоже встала на колени неподалеку от меня. Сначала мне стало ее жаль, хотя она все делала, чтобы разрушить наши с Крисом отношения. Но я подумала, что она сейчас испытывает такое же чувство утраты, переживает ту же самую боль… Лицо ее закрывала вуаль, но глаза можно было разглядеть – они напоминали две черных дыры… Мы ни слова не произнесли, но, как ни странно, хорошо понимали друг друга. А сегодня она сделала это… Ничего не переменилось… даже в последний день, она заставляет думать не о нем, а о себе…
      – Но, может быть, она не могла вынести мысли о похоронах.
      – Ну, а мне каково, она подумала? – жестко спросила Памела. – Если уж ей так захотелось умереть, почему она не сделала этого раньше? Почему выбрала именно этот день?
      – Но она и раньше пыталась покончить с собой, – безучастно проговорила Алекс. У нее было такое ощущение, словно все ее чувства атрофировались.
      – Просто она привыкла быть на главных ролях. Даже в день похорон сына не могла уступить ему пальму первенства. Ну что за женщина!
      – Не думаю, что она это сделала в порыве чувств, – проговорила Алекс, оглядывая комнату, уставленную свечами в подсвечниках. – Она все продумала и хорошо подготовилась.
      – Никогда не прощу ей этого, – проговорила Памела. Ее лицо исказилось от гнева и боли. – Когда люди будут вспоминать о Крисе, что придет им на ум прежде всего? «Помнишь, в день похорон его мать пыталась покончить с собой!»– И она, не выдержав, разразилась слезами. Алекс, сидевшая рядом, обняла ее и прижала к себе, не зная, чем утешить Памелу.
      Вошла Мора с подносом в руках:
      – Забери все это отсюда, пожалуйста, я хочу уложить Памелу в постель и дать ей успокоительное.
      – Тебе помочь?
      – Помоги мне отвести ее наверх, в комнату.
      Они отвели ослабевшую Памелу наверх, и, пока Мора разбирала постель, Алекс прошла в ванную комнату посмотреть, какие лекарства есть у Памелы, и нет ли среди них чего-нибудь успокоительного. Наконец она наткнулась на то, что искала.
      – Ты не знаешь, сколько ей нужно давать, чтобы она заснула хоть ненадолго? – спросила она у Моры.
      Та посмотрела на упаковку:
      – Половину таблетки.
      Мора разломила маленькую пилюлю и протянула Памеле.
      – Я посижу здесь, подожду, пока она не заснет, – сказала Алекс.
      Мора покачала головой с недоумением:
      – И почему это Ева не может пережить, если кто-то оказывается на авансцене?
      Когда Макс наконец позвонил, Алекс приготовилась к самому худшему. Но он сказал:
      – Она жива. Мы приехали как раз вовремя. Еще час, и было бы поздно. Если бы Джонеси не почувствовал запаха и дожидался десяти часов, как она просила, все было бы уже кончено.
      Алекс с облегчением вздохнула; Максу показалось, будто воздух выходит из камеры.
      – Я тут все улажу до конца и приеду. Приготовь побольше самого крепкого кофе. Без этого мне не вытянуть.
      – А похороны не стоит отменять?
      В голосе Макса прозвучало удивление:
      – Ну конечно, нет.
      Мора сидела вместе с Алекс, когда вошел Макс.
      – Надеюсь, в Женеве ты не в таком виде был? – возопила Алекс.
      – Да нет, просто пришлось побегать. – Он повернулся к Алекс. – Официально объявлю, что Ева слишком потрясена, чтобы быть на похоронах.
      – А где Джонеси?
      – Он сказал, что его место возле мадам.
      – Значит, на похоронах почти не будет народу, – сказала Мора, огорченная и недовольная.
      – Зато ты будешь принимать участие в одном из самых грандиозных шоу.
      Алекс посмотрела на Макса с удивлением: ей никогда не доводилось слышать, чтобы он так разговаривал.
      Мора, возмущенная, поднялась.
      – Я знаю, сколько у тебя на это уходит времени, так что можешь пока идти собираться, – продолжал Макс, не обращая внимания на ее обиженный вид.