Кембридж, 1988
      На вопрос Макса привратник ответил:
      – Доктор Александра Брент предупредила о вашем приезде и просила передать вам вот это… Вас проводить?
      – Нет, спасибо, – ответил Макс и развернул записку, написанную знакомым четким почерком Алекс. Записка была короткой:
       «Жаль, что я не смогла встретить тебя, Макс. Но я принимаю экзамены. Иди прямо ко мне. Бутылку «Джека Дэниэлса» найдешь в буфете. Столик у «Леонардо» я заказала. Что случилось на этот раз?
       Алекс».
      «Как у павловской собаки при виде зажженной лампочки, – раздраженно подумал Макс, – мое появление у Алекс связывается только с плохими вестями. К сожалению, на этот раз так оно и есть, моя девочка. Я вынужден сообщить, наверное, самую страшную новость в твоей жизни. Но все-таки лучше, если это сделаю я, чем кто-либо другой…»
      Окна комнаты Алекс выходили в сад во внутреннем дворике. Ранние сумерки уже окутали окрестности влажной мглой. Но Алекс, уходя, задернула занавеси, и в комнате было уютно и тепло, благодаря камину, где догорали поленья. Макс скинул плащ, прошел в комнату, без труда отыскал бутылку виски. Она оказалась непочатой. Макс придвинул кресло к камину, скрестил ноги и налил себе порцию «Джека».
      По дороге в Кембридж он попал в пробку из-за аварии у Бишопс-Стортфорда. Но ради Алекс он готов был выдержать и не такие трудности.
      «Когда я приезжал сюда в последний раз? – подумал он. – Почти год назад. Как быстро пролетело время!»
      Макс поднялся и поставил кассету. Подчиняясь волшебным пальцам Эрла Гарнера, мысли его устремились вслед за чудесной мелодией «В туманную даль»… «Алекс, Алекс! Не спеши… Ради Бога, не спеши на этот раз…» – подумал он, еще раз поражаясь тому, с какой быстротой пролетело время. Еще вчера студентка-первокурсница Кембриджа, Алекс – теперь доктор филологических наук Александра Брент – сама принимает экзамены.
      Макс нахмурился. Его длинные пальцы принялись барабанить по кожаному подлокотнику кресла: он никак не мог решить, налить ли ему еще немного виски или нет. Но тут дверь открылась и вошла Алекс. Не так, как она входила обычно – с неповторимой медлительностью морского судна, – а стремительно, будто ворвался ветер. Удивил его и румянец, полыхающий у нее на щеках, и зеленые глаза – обычно такие же спокойные, как и она сама, – сегодня сияли, словно она была чем-то воодушевлена.
      – Прости, что заставила тебя ждать, Макс. – Алекс подошла к нему, обняла и поцеловала. – Страшно рада видеть тебя.
      – А я как раз сидел и думал, что не был у тебя почти год. Как долго…
      – Ничего, ты за это время не постарел ни на йоту, но вот подстричься тебе не мешало бы. – Она провела рукой по его волосам – все таким же темным и волнистым. Виски, правда, слегка тронула седина. Но сколько Алекс себя помнила, столько же она помнила и эту раннюю седину Макса.
      – И тебе тоже, – ответил комплиментом на комплимент Макс.
      – Какие еще будут замечания?
      Макс с шутливой серьезностью нахмурился:
      – Ты нарочно покупаешь свои дешевые костюмы на несколько размеров больше, чтобы казаться постарше и посолиднее, как и полагается доктору филологических наук? Проконсультировалась бы хоть раз со мной, когда будешь обновлять свой гардероб…
      – Прошу прощения, – кротко ответила она, – но сколько я тебя знаю, ты постоянно занят только делами мадам. Тебе не так уж часто удается выбрать время для встреч со мной… Обычно ты приезжаешь только с каким-нибудь поручением…
      – Но сегодня я просто приехал к тебе…
      – Да ладно, Макс! Ты же знаешь, как я рада видеть тебя, независимо от повода, по которому ты приехал. Хочешь чаю?
      – И чем больше бутербродов, тем лучше. А чай у тебя какой? Если можно, завари индийский, а не китайский.
      Алекс с завистью оглядела его:
      – Как это тебе удается: ешь, как волк, и не прибавляешь ни грамма?
      – Я много и усердно работаю.
      – И мадам подгоняет тебя хлыстом?
      – Хочешь, чтобы я показал рубцы?
      Алекс засмеялась, двинувшись в сторону маленькой кухоньки.
      – Какие новости от Криса? – крикнула она оттуда. – Он все такой же капризный, как и прежде?
      – Нет. Теперь уже нет.
      – Сколько ребер он переломал на этот раз? И какую по счету машину разбил? Четвертую?
      – Пятую. На этот раз «порш», который он купил всего десять дней назад.
      – Глупый мальчишка! – Алекс вернулась в комнату с подносом, на котором горкой лежали бутерброды, масло, ножи и вилки. Она нахмурилась и оттого, что расстроилась, и оттого, что рассердилась. – Ну когда же он наконец уймется и поймет, что, даже если мчаться со скоростью тысячу километров в час, все равно ему не вырваться из цепких рук матери. – Она протянула Максу тарелку и вилку. – Надеюсь, на этот раз ты приехал не для того, чтобы отвезти меня к нему и снова усадить у постели? Он такой нетерпеливый больной, ему настолько невыносимо скучно лежать…
      – Нет, он не посылал меня за тобой…
      Алекс нахмурилась еще больше:
      – Тогда в чем же дело? Ведь что-то произошло, не так ли? Когда ты мне позвонил из Америки, я по твоему голосу сразу почувствовала – случилось неладное.
      Макс внимательно рассматривал бутерброды.
      – Авария. И более серьезная, чем прежние.
      Алекс села.
      – Насколько он плох? – и по тому, как она спросила, чувствовалось, что она приготовилась к самому худшему. – «Порш» – очень надежная и безопасная машина. Наверное, он несся со скоростью сто миль в час?
      – Сто тридцать…
      – О Боже! – Алекс всплеснула руками.
      – Крис в клинике, – продолжал Макс.
      – В клинике? Ему будут делать пластическую операцию? – в голосе ее слышалась тревога. – Он не обгорел?
      – Нет. Он лежит в реанимационном отделении в состоянии комы. Его жизнь поддерживают только аппараты. Клинически он мертв. Но твоя мать не позволяет отключить аппараты. Вот почему я здесь: хочу попросить тебя приехать туда и убедить ее оставить тело Криса в покое.
      Лицо Алекс стремительно побелело, словно по нему мазнули белой краской, но голос ее был бесстрастен:
      – Моя мать никогда в жизни не снизошла до разговора со мной, почему ты решил, что она послушает меня теперь?
      – Потому что ты, несмотря ни на что, ее дочь.
      – Предмет ее бесконечных сожалений…
      – Она сейчас не в себе, Алекс. Ты же знаешь, как она боготворила Криса. По ее требованию из отделения убрали остальных пациентов, она собрала всех специалистов, которые имеют отношение к мозговым травмам… Она не отходит от Криса ни на шаг с того самого момента, как приехала в клинику… Не ест, не спит, не разговаривает ни с кем…
      – Когда это случилось?
      – Неделю назад. Врачи ей твердят, что он умер, когда его еще везли в машине – мозг уже отключился. Но она не желает их слушать. Дело в том, что… – Макс немного помедлил, – удар был страшный. Череп раскололся, как яичная скорлупа.
      Алекс закрыла глаза. Макс сжал ей плечо, но Алекс оставалась все такой же сдержанной – выработанная с детских лет защитная привычка – единственное ее оружие – не изменила ей и сейчас.
      – Нужно убедить Еву…
      – Но она никогда не считалась со мной, с чего ты взял, что сейчас мои доводы подействуют на нее? Тем более в такую минуту. Ко мне следовало обращаться в самую последнюю очередь.
      – Именно так я и поступил. Пока ничего не помогло. Я прошу тебя – ради Криса – попытайся прекратить это издевательство над его телом. Твой брат мертв. И толку оттого, что всевозможные аппараты поддерживают жизнь в его теле, нет никакого. Он – труп.
      Вдруг в комнате стало тихо – мелодия оборвалась. Ни Макс, ни Алекс до сих пор не замечали, что музыка продолжала звучать. Сейчас в комнате сразу наступила гробовая тишина, которую нарушали только потрескивание дров в камине да шум кипевшего чайника. Алекс встала:
      – Мадам спрашивала про меня?
      Макс ответил как всегда прямо, без обиняков:
      – Нет. – Но когда Алекс повернулась, чтобы пойти на кухню, он добавил: – Ей сейчас ни до кого и ни до чего нет дела. Она ни о ком, кроме Криса, не говорит и ни о чем другом не в состоянии думать. За все это время она ни разу не взглянула в зеркало – это о многом говорит.
      – И ты считаешь, что она обратит внимание на мое появление?
      – Ева иррациональная натура. И не исключено, что твое появление переключит ее внимание.
      – Скорее лед загорится… – проговорила Алекс и вышла на кухню за чаем.
      – Нельзя исключать ни единой возможности, ни одного шанса… У меня ощущение, что мать все-таки втайне уважает тебя за то, что ты – как и она – сама себя сделала. Просто у вас разные цели и разные средства.
      Алекс вернулась с подносом, на котором теперь стояли вазочка с печеньем и чашки для чая. Как и заварной чайник, они были итальянской работы – не очень старые, не из антикварного магазина, но выполненные неизвестным мастером с большим вкусом. Как и мать, Алекс испытывала непреодолимое влечение к красивым вещам.
      От чая исходил густой аромат – какой любил Макс. Он отметил, что рука Алекс, когда она разливала чай, не дрогнула, выдержка не изменила ей и в эту минуту. «Моя девочка», – с гордостью подумал Макс.
      – Скажи, – проговорила Алекс, – почему в газетах не появилось никаких сообщений о случившемся?
      – Потому что она запретила. При ее положении это не составляет труда. Ни полиция, ни врачи не выдают никакой информации.
      – Значит, она в самом деле в трансе. Ведь Ева никогда не брезговала никакой рекламой. Ничем, что могло бы привлечь к ней внимание. И если она в таком состоянии, то тем более не захочет встретиться и со мной, Макс. Именно сейчас. Это бесполезно.
      – Господи! Ты ведешь себя в точности, как она! Она тоже никогда не может ни простить, ни забыть ничего. Ты пойми, она уже в какой-то степени привыкла к тому, какие лица ее окружают. Возник определенный баланс. Вот что тревожит меня. Никто не в состоянии нарушить его. Никто не может принять решение. Деньги текут, как вода.
      – Видишь, что значит работать в компании, которую возглавляет женщина. Неужели и ты ничего не можешь сделать? Ты ведь всегда умел убедить ее.
      – Более или менее. Но последнее слово всегда оставалось за Евой. И если она принимала какое-то решение, ни Бог, ни дьявол не в состоянии были остановить ее. И здесь я бессилен. А делать что-то надо.
      – Только человек, которому она доверяет, способен на такое.
      – Я пытался. Сто раз. Но ты знаешь, какой она бывает непробиваемой иной раз. И миллионы, принадлежащие компании, сейчас уходят на ветер. Мы должны сделать все возможное, чтобы остановить это безумие. Разве ты не об этом написала в своей последней книге? Разве не по этой причине Джен Эйр оставила мистера Рочестера? У нее не оставалось другого выбора. Она действовала так, как подсказывало ей чувство самосохранения. И ты показала, кто из них действовал верно. Я сейчас делаю то, за что твоя мать мне платит деньги. Да будь я проклят, если позволю, чтобы компания рухнула из-за безумной прихоти. И ты должна помочь мне в этом. – Макс замолчал и откинулся на спинку кресла.
      – Я и понятия не имела, что ты читаешь мои книги, – проговорила Алекс. Было заметно, что она польщена.
      – Закончил читать, пока летел сюда на самолете. И не жалею. Более того, я не мог оторваться, пока не дочитал до конца. Надеюсь, что она и дальше будет хорошо продаваться. – Макс протянул ей чашку, чтобы она налила еще чаю. – Ты послала хоть один экземпляр матери?
      – Ты что, шутишь? Ты же знаешь ее принцип: женщинам мозги ни к чему, им нужна только красота, поскольку она обладает большей властью, чем что-либо другое. Именно красота женщины способна заставить мужчин добыть все необходимое.
      – Но у самой Евы незаурядный ум.
      – Который она старательно скрывает от других.
      – Потому что обладает еще одним даром, который заставляет мужчин напрягать свои извилины. Она умеет разжечь в них вожделение.
      – Что мне противно, – заметила Алекс. – Все, чем занимается мать, вызывает у меня отвращение. Она делает все, чтобы разукрасить фасад, за которым может скрываться пустота. Сейчас она, наверное, и в самом деле не в себе – ведь Крис значил для нее так много. Он был ее собственностью. Если бы она по-настоящему любила его, то дала бы ему возможность заниматься тем, что ему нравится. Но она не способна любить никого, кроме себя.
      – Разве я не понимаю, о чем прошу тебя? Хорошо понимаю. – Макс помолчал. – Но Крис ни секунды не стал бы колебаться, если бы тебе потребовалась помощь. И уж коли ты всячески старалась защитить его от влияния матери, пока он был жив, то какого же черта ты отказываешься помочь ему сейчас, когда он, бедняга, не в силах ничего сделать! Я ведь не прошу приносить себя в жертву. Просто попробуй помочь мне выбраться из мышеловки. Неужто это так трудно?
      – В такую минуту – да…
      Он испытующе оглядел ее из-под тяжелых век:
      – Что-то произошло, да? Ты появилась с таким лихорадочным румянцем. У тебя какие-то перемены?
      – Мне только что сообщили, что комиссия выдвигает меня на премию Ревесби.
      – Твою книгу?
      – Да. «Исследование в противопоставлениях». Если я получу премию, то стану профессором.
      – Твоя мать, конечно, несколько удивится.
      – Ей совершенно наплевать на все академические звания и все эти научные премии. Я добиваюсь всего для себя, а не для того, чтобы доказать ей, кто я есть.
      – Лжешь, – заметил Макс холодно. – Все, что ты делаешь, только подтверждает обратное. Ты изо всех сил стараешься доказать, что отличаешься от нее. Заранее поздравляю, но не понимаю, почему одно мешает другому.
      – Очень даже мешает. Сейчас я просто доктор филологических наук Александра Брент. Мое имя никак не связывается с Евой Черни, у которой было пять мужей и бесчисленное количество любовников. Наши миры находятся в разных галактиках. И я не хочу, чтобы они соприкасались.
      Макс молчал. Ничего удивительного. Работа в университете требует респектабельности. Имя преподавателя, конечно же, не должно связываться со всякого рода светскими скандальными хрониками. В отличие от матери Алекс старается избежать внимания прессы. Они и во всем остальном являют полную противоположность друг другу. Одна – сказочно хороша собой, сексуально притягательна, ни на секунду не сомневается в своей власти над мужчинами и в том, что имеет право вертеть ими, как ей вздумается. Другая – только и мечтает о том, как бы укрыться от взгляда посторонних, страшно уязвима и неуверенна в себе.
      «Моя религия – это красота, и в ней я играю роль жреца», – не раз повторяла Ева. И когда родился сын, она сразу принялась боготворить его на свой манер: «Посмотрите, какая у него бархатистая кожа… а глаза? Вы когда-нибудь видели такого очаровательного ребенка?» – восклицала она, обращаясь то к одному, то к другому, забывая о том, сколько раз уже задавала им этот же самый вопрос. «Он такой хорошенький, что я готова его съесть», – говорила она, кидаясь обнимать своего малыша, покрывая поцелуями его с ног до головы, пока он не начинал верещать и отбиваться.
      «И она-таки «съела» его», – подумал Макс печально.
      Однажды, улучив удобный момент, когда Ева находилась в отличном расположении духа, Макс спросил: «Почему ты так настроена против Алекс? Неужели только из-за того, что она недостаточно красива с твоей точки зрения? Но ведь она – глубокая натура, и с ней интересно разговаривать». – «Разве женщина создана для того, чтобы с ней разговаривали?» – отрезала Ева. «Но и это ей необходимо, чтобы…» Ева резко повернулась к нему: «Не стоит больше заговаривать со мной на эту тему. Это не твое дело. Пойми раз и навсегда, Макс…» – «Хорошо, как скажешь», – миролюбиво согласился он. Но не перестал размышлять над тем, почему все сложилось именно таким образом.
      Комната Евы на верхнем этаже виллы напоминала ему чем-то комнату Синей Бороды. И Ева не дала ему ключика от нее. Когда же Макс попытался разведать что-нибудь, что помогло бы найти объяснение, то обнаружил, насколько тщательно Ева замела следы. Он не смог найти никаких достоверных свидетельств ранее 1960 года, когда ей стал покровительствовать Генри Бейл. Бесконечные интервью, многословные статьи, небольшие подписи под фотографиями и пространные описания того, как она шла к вершине славы, – оказались вариациями на одну и ту же тему, тасованием одной и той же скудной колоды фактов. И нигде не говорилось ничего определенного о более раннем периоде ее жизни, куда уводила ниточка, связанная с Алекс. Как раз эта часть биографии оставалась самой таинственной, хотя у всех, кто брал у нее интервью, не возникало сомнений, что Ева вывернула ради них всю подноготную.
      «Если бы Крису достался ум Алекс, а ей – его красота, интересно, как бы все повернулось?» – подумал Макс и вздохнул:
      – Ну что ж…
      Алекс не отрывала от него тревожного взгляда:
      – Я знаю, чем обязана тебе, Макс, но…ты просишь невозможного. Я живу своей жизнью, и моей матери нет никакого дела до нее…Увидев меня, она только почувствует неприязнь, которая еще больше обострит ее чувство потери. Она поднимет глаза и скажет что-нибудь оскорбительное в мой адрес. Ты этого хочешь? Ради этого зовешь туда? Оставь ее в покое, и она сама вскоре одумается.
      – Все это слишком затянулось. У меня нет времени. В эту черную дыру сейчас утекают доходы, потеря которых скажется самым губительным образом. Еве уже предложили продать компанию целиком, и она, кажется, готова согласиться.
      – И что тут плохого?
      Макс возмущенно оглядел ее:
      – Плохого? Ева Черни – и есть компания. Вспомни, что произошло после смерти Элен Рубинштейн и Элизабет Арден. Ты хочешь, чтобы то же самое случилось и с нашей фирмой?
      – Нет, конечно.
      – И я тоже. Такой другой компании, как у нее, не существует. Она неповторима в своем роде и держит в руках рынок. Наша единственная реальная соперница – фирма Эсте Лаудер, потому что она находится в той же самой высшей лиге, что и наша. Ради того, чтобы компания заняла такое место, я работал как проклятый все эти годы и намерен и далее сохранять тот же уровень. Я очень хорошо отдаю себе отчет в том, что твоя мать разыгрывает очередное представление. Вся ее жизнь – это роли из разных пьес, но я не могу допустить, чтобы игра зашла так далеко. Когда она сама осознает степень потерь, может оказаться слишком поздно.
      – Но мне не хочется, чтобы меня начали разглядывать, как под лупой.
      – Заверяю тебя, что никакой лишней информации, кроме официального сообщения о смерти Криса, в газеты не просочится, если нам сейчас удастся остановить Еву. Пока шумиха не поднялась, пока газетчики не пронюхали о том, что Ева не выходит из клиники, что из отделения перевели всех пациентов и так далее. В противном случае их уже не остановишь. А ты знаешь, что такое слухи для любого предприятия – гвозди, которые забиваются в крышку гроба, чтобы похоронить тебя заживо. Рушатся все договоренности, все заранее намеченные сделки, срываются переговоры.
      – Я не хочу ничего делать для матери точно так же, как она не желала думать обо мне.
      – И тебя не волнует, что она в буквальном смысле слова совершает самоубийство?
      – У нее всегда все сходило с рук. Обойдется и сейчас. Зачем мне снова переживать то, о чем я, наконец, начала забывать. Меня ждет весьма престижная премия – мое имя появится на первых полосах газет не в связи с каким-то сомнительным скандалом. Здесь я преуспевающий и уважаемый человек. Там – выступаю в роли незаконнорожденного ублюдка. Моя репутация в глазах университетской общественности должна оставаться незапятнанной.
      – В таком случае, как ты объясняешь им мое появление здесь? В каком качестве я выступаю?
      – Моего доверенного лица.
      – А не друга?
      Алекс улыбнулась растерянно:
      – Ты всегда был для меня самым близким человеком, Макс, но это все равно ничего не изменит. Если бы Крис выжил после катастрофы и нуждался в моей помощи – я бы помчалась туда не медля ни секунды. Но сейчас я обязана ехать не ради него, а ради матери, и пусть я буду проклята, если пошевельну хоть мизинцем ради нее! – Алекс встретила его взгляд со всем упорством и упрямством, на какие была способна. И Максу на какой-то миг показалось, что он видит перед собой Еву Черни.
      Для Алекс сидевший перед ней человек долгое время был дядей Максом, пока она не подросла и не заявила, что стала достаточно взрослой, чтобы иметь право называть его просто по имени.
      Несмотря на долгую дружбу, так получилось, что она многого о нем не знала да и не замечала. Не замечала того, насколько он привлекательный мужчина. У него было не самое мужественное лицо – для этого черты его были слишком мягкими. Зато он обладал шоколадного цвета глазами, обрамленными такими густыми длинными ресницами, за которые любая женщина отдала бы полжизни. И голос его – такой мягкий и звучный – тотчас вызывал в душе ответный отклик. Темноволосый, как все его предки – итальянцы, он родился и вырос в Нью-Йорке, в Маленькой Италии, сорок три года назад. Кожа его еще отливала смуглым оливковым оттенком, как у всех предков, но зубы – уже по американским стандартам – ослепительно сияли. Крупный рот выдавал его чувственность. Остроумный, ироничный, он привлекал женщин своей обаятельной улыбкой и хорошо сложенной фигурой. Макс возвышался над Алекс – а ее уж никак нельзя было отнести к числу маленьких женщин – почти на полголовы. Как-то, когда он собирался повести ее в оперу на «Мадам Баттерфляй», Алекс пришлось ждать, пока Макс закончит работу. В комнате, где она сидела, находилось еще несколько девушек, которые должны были пройти фотопробу для рекламного плаката новой партии духов. Они говорили о Максе. Алекс тогда не все поняла из их разговора, но запомнила, что они оценили сексуальные данные Макса на «десятку». По дороге в театр она спросила его со свойственной ей наивностью в подобного рода вопросах, что это означает. Макс, откинув голову, рассмеялся, а потом объяснил, что, видимо, он показался им симпатичным человеком. У Алекс осталось впечатление, что улыбка его при этом была несколько натянутой. Позже, когда она увидела его с одной из манекенщиц, а затем с другой, она поняла, что имели в виду те девушки в приемной, и почувствовала гордость за него. Для Алекс он навсегда остался добрым, заботливым, любящим, терпеливым другом, который умел осушить ее слезы, отогнать страхи и опасения, покупал запретный шоколад, водил в такое сомнительное заведение, как цирк, на пантомиму и никогда не забывал про ее дни рождения. Она даже спокойно приняла его признание в том, что он был любовником ее матери: «Я был тогда еще молод и, как многие мужчины, оказался не в состоянии противостоять соблазну…»
      С точки зрения Алекс, Макс всегда был прав даже в своих притязаниях. Он того заслуживал, учитывая его бесконечную преданность и влюбленность в дело. Алекс не видела ничего странного в том, что настоящий мужчина – а Макс относился к числу таковых – нашел свое призвание в женском мире, где все было сосредоточено на том, чтобы сделать представительниц слабого пола намного привлекательнее, чем они есть на самом деле. Талант Евы заключался в том, насколько точно она выбирала нужный аромат, перебирая сотни вариантов, прежде чем находила именно тот, который задумала в своем воображении. Талант Макса заключался в его организаторских способностях. Большая часть всякого рода дел в компании лежала как раз на плечах Макса. В основном он следил за работой бесконечных лабораторий, фабрик, продумывал, как будут проходить осенне-весенние распродажи, готовил все необходимое для новых линий. Его быстрый практичный ум легко схватывал суть проблемы.
      «Так нельзя рекламировать, – бесстрастно урезонивал он Еву, когда та начинала нетерпеливо возражать ему, – потому что это неправда». – «Но кто узнает? Я продаю мечту, Макс. Когда ты наконец поймешь это?» – «Если женщины не получат того, что им обещало твое «евангелие», они перестанут поклоняться тебе. Слова ради слов – это не реклама. Не давай им повода упрекать тебя в том, что мы говорим одно, а они получили совсем другое».
      Макс всегда умел находить нужные выражения, чтобы убедить самого упрямого партнера. И на этот раз он нашел уязвимое место у Алекс. Хотела она того или нет, но в ее памяти снова и снова звучали его слова о том, что он просит ее приехать не ради матери, а ради Криса.
      – Ведь он столько сделал для тебя. Сейчас Ева – как индийские вдовы – готова ступить в погребальный костер и сжечь себя. Кем бы ни была твоя мать – а уж я-то лучше других знаю ее чудовищный характер, – мы должны помешать. Смерть Криса – страшная потеря для всех нас. Теперь наша задача – остановить ее на краю пропасти.
      – Она не станет слушать, – проговорила Алекс, пытаясь сохранить спокойствие. – Ведь Крис – единственный человек, которого она любила, как саму себя. И как только я появлюсь, она еще более отчетливо поймет, чего лишилась. И обрушится на меня с оскорблениями. Я достаточно хлебнула от нее. И больше не хочу, спасибо! Любую потерю она воспринимает как личный выпад против себя. Один только Господь Бог может помочь тому, на кого падет ее взгляд в эту минуту.
      – Ты нарочно убеждаешь саму себя. Но ты ведь больше не ребенок, чтобы так упрямиться.
      – А где Памела, кстати? Разве она не может обуздать мать?
      – Ева запретила ей появляться в клинике.
      Алекс огорченно покачала головой.
      – Я же тебе говорил, что она не в себе. Ева обвинила Памелу в том, что та потворствовала Крису, позволяя ему быстро ездить.
      – Конечно! Своей вины она нигде и ни в чем не видит. А то, что она подарила Крису гоночный автомобиль – об этом она уже забыла?!
      – Памеле сейчас очень нелегко. Она ведь так любила Криса. И благодаря ей парню, наконец, удалось хоть немного ослабить хватку матери – вот почему Ева теперь мстит. Ты ведь знаешь, что Ева лишила Криса всего, когда он ушел к Памеле: надеялась вынудить вернуться назад. – К сожалению, у меня к этому времени не было возможности видеться с ним достаточно часто, чтобы дать ему то, в чем он так нуждался. К счастью, с ним была уже Памела. И ей это удалось. Она сделала его настоящим мужчиной. И я всегда буду испытывать к ней только чувство благодарности. Благодаря ей Крис прожил несколько счастливых лет в своей жизни.
      – И вот теперь ей за это не разрешается даже взглянуть на него в последний раз, – с нажимом проговорил Макс. Алекс вскинула подбородок:
      – Не заставляй и меня выходить на сцену в этой дурацкой пьесе. Моей матери не нужны советчики. Она все решает сама.
      – Ты и не будешь участвовать в этой глупой пьесе. Твоя задача – опустить занавес. Я не знаю, что произойдет, когда ты приедешь. Но попытаться ты обязана. Ты нужна сейчас именно Крису, как бы чудовищно это ни звучало.
      – Господи, ты просишь меня о том, на что я не способна.
      – Если бы я так считал, я бы не приехал.
      Алекс чувствовала, как ее сопротивление начинает ослабевать, и изо всех сил старалась удержаться на занятой высоте. Но Макс так хорошо знал ее. «Даже лучше, чем я сама», – подумала Алекс. И он заранее знал, какие возражения она выдвинет, и подготовился к тому, чтобы отразить их. А она стольким ему обязана… И тем, какой спокойной жизнью жила сейчас, – в том числе.
      – Здесь я обрела желанный покой и уединение, – сказала она скорее самой себе, чем ему. – И так надеялась, что мне уже больше никогда не придется выдерживать этот ледяной взгляд. Работа шла так хорошо…
      – Неужели ты не видишь, что это не «жизнь», а существование? – совершенно неожиданно для нее воскликнул Макс с негодованием. – Залегла в этом теплом чертовом болоте и думаешь отсидеться, избавиться от всех проблем, существующих в мире? В самой тебе, наконец?
      – Мне все здесь по душе – и если это никак не вредит тебе, не понимаю, почему ты вдруг ни с того ни с сего налетел на меня? Я здесь счастлива. Я выбрала такую жизнь сама. И если тебе моя жизнь не нравится, это не дает тебе права критиковать меня. Я делаю то, что нравится мне.
      – Яблоко от яблони недалеко падает. Ты – копия своей матери. Вдолбила себе, что единственное твое достоинство – это ум и ты должна доказать городу и миру, что так оно и есть. А есть у тебя друзья? Выходишь ли ты куда-нибудь? Жизнь проходит мимо стен этой крепости, а ты боишься выглянуть наружу даже из окошка. Черт тебя побери! Тебя восхищает Форстер. Но ведь он кое-что повидал, прежде чем повернулся к жизни спиной.
      Алекс вскочила, побелев от гнева:
      – Мне кажется, тебе лучше уйти…
      – Только вместе с тобой.
      – Никогда!
      – Тогда я остаюсь. Позвони вашему привратнику, чтобы он вытолкал меня отсюда.
      Алекс знала, что Макс никогда не говорит впустую. И если он сказал, что останется, – это означало, что он и в самом деле не выйдет из ее комнаты.
      – Ты не понимаешь, о чем просишь, – взмолилась она.
      – А мне казалось, что ты больше доверяешь мне.
      Они смотрели друг на друга, не мигая. И Алекс вдруг поняла, насколько усталым и напряженным выглядит Макс. Его глаза стали темными, как два бездонных колодца. И это сразу подкосило ее.
      – «Делай, что должно, и пусть будет то, что будет…» Помнишь? – сказал он. Голос его был таким же напряженным, как и взгляд. – Я пытаюсь спасти компанию от краха. Если бы я не имел хоть капельку надежды, что твой приезд может подействовать, как взрыв, – я бы не поехал сюда и не стал бы напрасно тратить время. Да. Чувства матери к тебе – оскорбительны. Но я и хочу, чтобы грабли ударили ее по лбу. Я хочу, чтобы она перестала скорбеть, чтобы ее что-то задело, возмутило, вывело из себя. Пусть придет в ярость, закричит, начнет топать ногами, снова проявит свой деспотизм. Но это будет реальная жизнь, а не ее сумасшедший бред, в котором Ева живет последние дни.
      – Ты надеешься вывести ее из себя, я поняла теперь, чего ты хочешь, – медленно заговорила Алекс. – Но ведь она никогда даже не замечала моего присутствия.
      – Ты недооцениваешь ее. Она подмечает все. Но тогда она считала нужным реагировать таким образом. Сейчас возможен другой исход. Разве я не заслужил того, чтобы ты помогала мне? Я все, что мог, делал для тебя.
      Алекс кивнула.
      – Тогда я прошу тебя сделать это. Ради меня. Ты приедешь и уедешь. Остальное – на моей совести.
      – Мне надо быть здесь в понедельник. – Ты успеешь. Самолет ждет нас в Стоунстеде, а машина – у ворот. Мы будем в Женеве через пару часов.