Так эта стерва прикарманила его! Матти почувствовала, что ее сталкивают со сцены. А она привыкла быть в самом центре. Но это слишком! Она опять почувствовала, что ее надули. Как он польстился на эту замороженную куклу, было выше ее понимания. Ведь это то же, что ложиться в постель с куском льда. Но Дэв не из тех, кто тратит время понапрасну. Значит, он что-то разглядел. Его проницательным голубым глазам всегда удавалось проникнуть за обманчивый фасад. Он и Ричарда видел насквозь. Но ей от этого не легче. А теперь и Касс бесится от ревности! Все посходили с ума...
      Она почувствовала себя забытой, отвергнутой, брошенной. Касс ее предупреждала, но терпеть это нет сил!
      Нужно что-то делать.
      На полпути к пляжу в ярком свете луны Касс заметила мчавшуюся к дому Элизабет.
      - Привет. А я как раз пошла взглянуть, как ты там.
      Элизабет метнула в нее такой свирепый взгляд, что Касс отшатнулась.
      - Отвяжись, Касс!
      - Погоди, Элизабет. Говорю тебе, погоди минутку!
      Она бросилась вдогонку за быстро удалявшейся Элизабет.
      - Что за дьявол в тебя вселился? - Касс не решилась спросить "кто".
      - Не суй нос в чужие дела! - Элизабет остановилась, трясясь от ярости. - Не смей ходить за мной по пятам! Я не желаю, чтоб меня преследовали! Не желаю, чтоб за мной шпионили! Поняла? Никто не имеет права мною распоряжаться! Никто! - Она кинулась бежать, а за спиной у ней таяли слова:
      - Оставь - меня - в покое!
      - Ну, хорошо, - прошептала Касс. - Хорошо.
      Глава 10
      Дэвлин Алехандро О'Локлин Руис и Аларкон был рожден тридцать девять лет назад от неудержимо говорливого, неизлечимо романтичного и безнадежно непрактичного ирландца-отца и пылкой, страстной и немилосердно практичной испанки-матери. Отправившись на прием в испанское посольство, Патрик О'Локлин повстречал там старшую дочь посла Кончиту и с первого же взгляда безнадежно в нее влюбился. После полугода упорных домогательств он вернулся со своей Кончей в огромный, насквозь продуваемый сквозняками замок Галуэй, возвышавшийся над конюшней, где вместе с лошадьми разводили чистокровных ирландских волкодавов. Там он одну за другой произвел на свет трех дочерей. А девять лет спустя по случаю рождения долгожданного сына он с пьяных глаз загнал своего норовистого серого жеребца на каменную гряду, известную в тех краях как горы Скорби, и свалился оттуда на камни, успев, однако, торжествующе воскликнуть:
      "Дело кончено!" - что было чистой правдой. К тому же кончено без посторонней помощи. Все графство, да что там, вся страна погрузилась в траур. Патрик О'Локлин был лучшим наездником своего времени, особенно когда выпьет. Жаль, что на этот раз он выпил слишком много.
      И вышло так, что Дэв Локлин провел свое детство среди женщин и лошадей, ибо его матери удалось сделать то, чего никогда не удавалось отцу: завести первоклассный конный завод. Так Дэв с младых ногтей узнал, что делало их такими резвыми, такими своенравными, такими упорными. И постепенно перенимал богатые знания и сноровку у одних и глубокую любовь и понимание у других.
      Его первые воспоминания связаны с огромной материнской кроватью под пологом. Он сидит за спиной у матери и смотрит, как она пьет горячий, черный, как грех, кофе с теплыми круассанами, а после курит длинную и тонкую испанскую сигару. Он помнит ароматы этой спальни: теплый, волнующий запах матери в просторной батистовой рубашке, благоухание ее черных, распущенных по плечам волос. Большая, мягкая, как подушка, грудь пахнет одеколоном и женским телом, а над всем этим витает аромат кофе и черного испанского табака.
      Затем, сидя в огромной кровати, он наблюдал за тем, как мать одевается. Всегда на один манер, так как первая половина дня отводилась лошадям. Он с изумлением наблюдал, как с помощью тугого корсета мягкое большое тело матери становится телом амазонки с осиной талией в платье из черной саржи и башмаках со шпорами, как пышные черные волосы закручиваются в пучок и прячутся под плотным черным котелком, а вырез на белоснежной шее закалывается изумрудным трилистником, свадебным подарком мужа. Так он усвоил свой первый и очень важный урок: женщина не всегда выглядит такой, какова она на самом деле.
      Этот урок был закреплен, когда сестры, потакавшие ему во всем, позволили ему глядеть, как они собираются на бал. И вновь он оказался свидетелем того, как заядлые лошадницы превращаются в ухоженных красавиц, обыкновенные девушки - в искушенных женщин: блестящие волосы гладко уложены, твердые груди, так непохожие на пышную материнскую грудь, слегка прикрыты атласом, длинные ноги в глянцевом нейлоне пристегнуты резинками к ажурным поясам, веснушчатые руки покрыты длинными белыми перчатками. Сестры преображались до неузнаваемости, но он-то знал, каковы они на самом деле. Поэтому он с самого начала не испытывал благоговейного трепета перед женщинами и не заблуждался на их счет. Он знал, какие они, и любил их за это, несмотря на все их выходки и причуды. А в ответ они любили его.
      Слезы его сестер, оплакивающих утрату ухажера или случайную измену, сделали его нежнейшим из мужчин. Когда он достаточно повзрослел, он никому сознательно не причинял боли. Но это еще сильней привязывало к нему женщин, притянутых его всепроникающим сексуальным магнетизмом. Даже если любовная связь кончалась, бывшие влюбленные оставались друзьями.
      И вышло так, что в любом уголке земли, куда бы ни забросила его работа, его всегда с распростертыми объятиями ждала женщина.
      Его возлюбленные знали, что он обручен со своей профессией и влюблен не в какую-то одну женщину, а в секс вообще, но они также знали, что если он с ними, то все его время принадлежит им, и только им.
      Так совершалась перегонка сырья в квинтэссенцию мужчины, одно присутствие которого опьяняло.
      Дав рад был вернуться в Мальборо, а обитатели острова - счастливы его видеть. После длительного отсутствия приходилось наверстывать упущенное. Главное - разузнать побольше об Элизабет Шеридан. Он жадно прислушивался к тому, что говорили о ней другие. Она ворвалась сюда подобно метеору, и последовавший за этим взрыв произвел серьезные разрушения.
      Словесный портрет, нарисованный Дейвидом и оживленный резкими штрихами Ньевес, обрастал все новыми подробностями: Харви похвалил ее способности и ум, Хелен с удивлением и благодарностью признала, что Элизабет сумела по достоинству оценить и полюбить Мальборо, Касс не терпелось заполучить задушевную подругу, уверенную в себе и напористую, как бульдозер, Матти боялась и ревновала.
      Собрав все эти отзывы воедино, он получил портрет холодной, суровой, бесчувственной и практичной женщины с отличными мозгами, но без сердца. Которая не дает воли чувствам, относится ко всему довольно скептически, не выносит дураков и вообще готова терпеть лишь тех, кто не отнимает у нее много времени. Эта женщина не помнила первых пяти лет своей жизни и даже собственной матери. Она следовала девизу: "Быстрее всех шагает тот, кто идет в одиночку" - и безжалостно бросала тех, кто за ней не поспевал. Островитяне обрушили на Дэва свои обиды, свои восторги, похвалы и сожаления и даже свое недоумение, как в случае с Хелен, поэтому он приготовился увидеть амазонку в доспехах, гадая над тем, зачем ей понадобилось в них облачаться.
      Он твердо помнил, что женщина не всегда кажется такой, какова она на самом деле.
      Когда он увидел, как она выходит из моря, чутье подсказало ему, что она такая же, как все, что он застал ее врасплох, без лат и меча.
      Шепот Ньевес: "Вот она..." - и собственное любопытство заставили его подойти поближе и убедиться в реальном существовании женщины с фотографии, присланной ему Дейвидом. Из этой субстанции были вытканы мечты его юности. Нечеловечески красивая. Не женщина, а изваяние. Откинутые назад тяжелые от воды золотые волосы, правильные классические черты лица, гладкий темно-синий купальник лишь подчеркивает великолепие пышного женского тела. Дейвид точно ее описал, подумал он. Нагнувшись, он протянул ей руку, она подняла голову, и их глаза встретились.
      И вдруг - ошеломляющее падение в никуда, столкновение двух душ и шок, от которого перехватило дыхание. На какое-то мгновение в мире остались только они одни. Дэв погрузился в глубокие, как море, глаза и понял, что идет ко дну.
      Неожиданно он снова оказался снаружи, как будто она обеими руками оттолкнула его, ее глаза сделались непроницаемыми, как и она сама. Словно захлопнулась дверь. Держа Элизабет за холодную руку, Дэв почти физически ощутил захлестнувшую ее волну страха, всепроникающего, как соленый запах моря, идущий от ее кожи. Выдернув руку, она торопливо обтерла ее о купальник, словно она запачкалась. И тут же у него на глазах избранный ею образ принял форму. Ему на ум пришло сравнение с голограммой: попробуй дотронуться до нее, и рука пройдет сквозь пустоту.
      Она мастерски это проделала. Богатая практика.
      Словно окружила себя невидимой прозрачной оболочкой, в которой ты видишь лишь собственное отражение, а изнутри за тобой внимательно следят. Не испытай он того, что было между ними несколько секунд назад, он ни за что бы не поверил, что такое бывает. Но он поверил. Не поверила она. Каждое ее слово, каждый жест опровергали случившееся. Этого не было, говорили ее глаза, ее тело. Поэтому забудем об этом. Странно, подумал он, почему она так себя ведет? Она заинтриговала его, эта монументальная лицемерка. Но почему она такая?
      Своими глазами, которые он был не в силах от нее оторвать, он видел, как захлопывается каждый вход, затыкается каждое отверстие. Она даже не позволила ему видеть свой гнев. Она была вежлива, но безразлична. Не улыбалась в ответ на его улыбку. Пока они шли по пляжу, говорил он один. Она отвечала, если в этом была необходимость, но не больше.
      Он чувствовал, как напряглась Ньевес, которую он держал за руку. Элизабет Шеридан шла чуть поодаль, тем самым исключая всякую возможность физического контакта. Она глядела прямо перед собой, ни разу не повернув головы, ни разу не встретившись с ним глазами.
      Поразительно! - подумал он, сгорая от любопытства. Она не идет, а шествует с гордо поднятой головой.
      Наверняка защитная реакция. Она вся ощетинилась...
      Да, он задел ее за живое. Как и она его. Даже когда им пришлось карабкаться по крутой тропинке к дому, она не захотела опереться на его руку. Шла своим путем.
      Да, подумал он, она всегда такая. Но от кого она обороняется? Женщина с ее лицом? Зачем ей это? Она, несомненно, привыкла к восторженной реакции мужчин. Но ведет себя так, словно это для нее не комплимент, а оскорбление. Странно. Очень странно. И она надела платье, точно ей неловко идти рядом с ним в купальнике. Может быть, из-за ее размеров? Она была чуть ниже его, слишком высокая для женщины, к тому же такие формы ценились лет шестьдесят назад. Во времена Эдуарда VII такими телами восхищались: пышная грудь, широкие бедра, длинные ноги. Дейвид назвал ее великолепной, и он был прав. Но она ведет себя так, словно она не красивая, а просто большая. Да, именно так.
      Вдруг его осенило. Она не верит в собственную силу.
      В мире, где властвуют мужчины, она обладает могучим оружием, но, видимо, об этом не догадывается. Множество женщин без колебаний пускали свою красоту в ход.
      Она превратилась для них в источник власти или в средство к существованию. Однако Элизабет не только не пользовалась этим преимуществом, но, кажется, даже не подозревала о нем. Она предлагала другим подделку, выдавая ее за подлинник. Сдержанность стала ее второй натурой. Когда это случилось? После смерти матери? Сильное потрясение, как известно, способно вызвать потерю памяти. Для пострадавшего иногда это единственная возможность выжить. Значит, когда-то она была крайне, болезненно чувствительна. Похоже, что она трусиха. Харви сказал, что для нее все средства хороши, но только когда речь идет о вещах. Людей она и близко к себе не подпускает.
      И самое главное - она совершенно не имела дела с мужчинами. Она понятия не имеет, как реагировать на случившееся. Ее искушенность обманчива. Она трусливо ею прикрывается. Тогда она боится и секса? Он убедился в этом, когда играл на гитаре. Она откликалась на каждый звук, вибрация гитары была вибрацией ее плоти. И когда она пулей выскочила из комнаты, хотя никогда не позволяла себе резких выходок, он догадался, что это из-за него. Он поймал ее горящий, полный ненависти взгляд, который она в него метнула.
      Той ночью он долго думал о ней, не мог уснуть.
      Мысль о ней прокручивалась в его голове, словно катушка пленки, он перематывал назад каждый ее взгляд, каждый жест, временами задерживая кадр, чтобы вглядеться в ее лицо, вслушаться в ее голос. Когда часы пробили четыре, он принял решение: он должен ей помочь.
      Это решение нельзя было назвать сознательным. Просто у него не было другого выбора. Тогда он отправился к Луису Бастедо.
      Когда все пошли в кино, он зашел на пирс заказать новый раструб, а затем направился в больницу. Луис долго тряс ему руку, хлопал по плечу.
      - Наконец-то пожаловал, старый греховодник! Давай-ка раздавим бутылочку вина и всласть поболтаем.
      Они были старыми друзьями. Когда семнадцать лет назад Луис впервые появился на острове, они сразу друг другу понравились. Последние несколько лет они не виделись, но переписывались и как-то раз даже встречались в Нью-Йорке, куда Луис приезжал на медицинский семинар. Теперь им было вдвоем легко, словно они никогда не расставались.
      - Боюсь, я оторвал тебя от работы, - сказал Дэв.
      - Да меня не от чего отрывать.., у здешних жителей завидное здоровье. Я полностью в твоем распоряжении.
      Скажи-ка, как идут дела в кинобизнесе?
      У Луиса тоже была доля в двух последних фильмах Дэва, но, кроме финансовых вопросов, его живо интересовал сам процесс производства фильмов. Поэтому какое-то время они говорили о кино.
      - Кто знает, - произнес Луис, подливая вина в стаканы, - быть может, теперь, когда старый лис в могиле, наши дела поправятся. Оттуда он не сможет нам вредить.
      - Ты слышал что-нибудь о его наследнице?
      Луис усмехнулся.
      - Все только о ней и говорят.
      - Ты с ней встречался?
      - Один раз, - карие глаза блеснули. - Потрясающая женщина...
      - Вот о ней-то я и хотел с тобой поговорить.
      - Как, уже? - Луис завистливо вздохнул.
      - Мне нужен совет профессионала. Похоже, у нее какие-то эмоциональные нарушения.
      Луис был само внимание.
      - Я хочу изложить тебе свою версию.
      - Это тебя волнует? - Луис усмехнулся.
      - Боюсь, что да, - голос Дэва звучал серьезно.
      Луис нахмурился. Дэв и вправду не шутил.
      - Я знаю, ты не психиатр, но я также знаю, что ты много читаешь по всем областям медицины. Мне хотелось бы услышать мнение специалиста.
      - О чем?
      - О ее психическом состоянии.
      - Мне она показалась абсолютно нормальной.
      - Но дело в том, что в самой ее нормальности есть что-то ненормальное.
      - Знаешь, есть поговорка: "Ключи от изолятора в руках у самих безумцев".
      - Это как раз про нее. Только изолятор устроила она сама.
      Он кратко изложил Луису, что произошло с того момента, как она вышла из воды.
      - Возможно, тебе не приходилось с этим сталкиваться, но некоторым женщинам противна даже мысль о сексе.
      - Но ведь на то всегда есть причина, не так ли?
      - Гм.., и что за причина у нее, по-твоему?
      - Я думаю, причину следует искать в первых пяти годах ее жизни. Она абсолютно ничего не помнит не только о них, но даже о своей матери. Она призналась в этом Харви. Ни одного воспоминания. Ни малейшего представления о том, что было до того, как она очутилась в приюте. Скорей всего вследствие сильнейшего шока, как ты думаешь?
      - Все возможно. - Луис надел очки. - Пять лет - опасный возраст.
      - Может ли подобный шок повлечь за собой изменение психики?
      Луис кивнул.
      - Такие случаи известны.
      - По-моему, именно это с ней и произошло.
      Луис достал трубку и принялся набивать ее - признак того, что он глубоко задумался.
      - Вот откуда эта неестественная сдержанность, отсутствие эмоций, стремление жить головой, а не...
      - Тобой? - глаза Луиса заблестели.
      - Ну хорошо, мной. Нас бросило друг к другу, Луис. У меня было много женщин, но ничего подобного со мной не случалось. Никогда.
      - И она сразу испугалась?
      - Смертельно. - Дэв перегнулся через стол. - Не столько меня, сколько себя.
      - Известно, что у детей, потерявших мать в том возрасте, когда они еще не в состоянии объяснить ее смерть, последствия перенесенной душевной травмы могут оказаться весьма серьезными. У них развивается стойкое чувство беззащитности, неуверенности в себе, которое, в свою очередь, приводит к излишней самозащите, переходящей иногда в настоящую манию.
      - Это на нее похоже, - сказал Дэв.
      - Возможно, именно поэтому она восприняла то, что произошло между вами, как угрозу. Подобные люди, как правило, считают, что окружены враждебностью и непониманием. Вот почему они все время начеку...
      - Это уж точно про нее, - подтвердил Дэв.
      - Классический случай, - сочувственно произнес Луис.
      - Чего?
      - Депривации. В самом уязвимом возрасте она лишилась матери, возможно, единственного существа, которое она любила. Это подавило все ее эмоциональные реакции, так как они причиняли только боль и страдание. Такова мотивация эмоциональной ущербности у людей, к которым она, судя по всему, принадлежит. Но это лишь мои предположения. Чтобы утверждать что-либо наверняка, необходимо ее увидеть и с ней побеседовать.
      - Она никогда не согласится на это. Я же говорил, у нее нет ни малейшего подозрения, что с ней не все в порядке.
      - Тогда она нуждается в помощи.
      - Так помоги ей.
      - Я не в силах ей помочь. Но я могу направить ее к тому, кто поможет.
      - Луис, ты тонко чувствуешь людей, ты прирожденный психиатр.
      - Но у меня нет специальной подготовки. И я могу повредить не только ей. Я не имею права рисковать своей работой и репутацией больницы.
      - Тогда рискну я.
      Луис молча глядел на Дэва.
      - Она и в самом деле задела тебя за живое.
      - Я же сказал тебе, нас бросило друг к другу.
      Луис снова вздохнул.
      - Ну, хорошо, если это случилось с тобой впервые, мы вправе предположить, что с ней такого никогда не было.
      - По всей вероятности, так.
      Луис почесал за ухом черенком трубки.
      - Сложный случай.
      - Поэтому я и пришел к тебе.
      - Ты в самом деле хочешь ей помочь?
      - Конечно. Растопить ее, если можно так выразиться.
      Улыбка Луиса была теплой, но к ней примешивалась зависть.
      - По-моему, ты всегда добивался своего.
      - По-моему, тоже. Мне повезло, во мне есть то, что нравится женщинам. Это меня и раззадорило. Я знаю, ей хочется того же, что и мне. Но она противится своей природе. В сердцевине айсберга прячется женщина, Луис. Я убежден. Я сразу же это почувствовал... Она не то, что о себе думает. Но как мне ей это доказать? Она абсолютно закрыта... Я должен прорваться к ней сквозь все преграды. Я должен это сделать.
      Ну и ну, думал Луис, изумляясь. Он часто наблюдал, как его друг одерживал блестящие победы на любовном поприще, но Дэв всегда любил женщин, а не одну женщину. До сегодняшнего дня. А она, должно быть, и в самом деле со сдвигом. Наверное, поэтому он так и загорелся. У Дэва было столько любовниц, что вызвать в нем интерес могла лишь необыкновенная женщина. Что, впрочем, вполне справедливо, подумал Луис. Несмотря на бьющую через край мужественность, Дэв Локлин не был просто жеребцом: он обладал чутким сердцем, и источник его нежности никогда не иссякал, сколько бы он ни уделял из него страждущим.
      Душа всегда интересовала его не меньше тела. Луис иногда изумлялся, как мастерски его друг применял сексуальную терапию, хотя никогда этому не учился!
      Он неуверенно сказал:
      - Что ж, желаю успеха. Кажется, ты зашел так далеко, что отступать уже поздно.
      - Я знаю. Но я хотел спросить, как мне себя вести?
      Луис задумался.
      - Тебе уже удалось установить с ней контакт. Остается лишь его поддерживать... Говорить с ней, наблюдать, стараться ее понять, как она относится к разным вещам, какова ее жизненная позиция. Ты рассказал мне то, что узнал от других. Составь свое собственное мнение, и если тебя что-нибудь встревожит, обратись ко мне. А я свяжусь со знакомым психоаналитиком из Майами. Но, ради Бога, будь осторожен.., у этой девушки и так имеются отклонения. Не оказывай жесткого нажима, но в то же время не ослабляй мягкого давления.., которое она уже почувствовала. - В карих глазах Луиса промелькнула тревога. - И если тебе понадобится моя помощь...
      - Благодарю, наверняка понадобится, - откровенно признался Дэв.
      - Очень красивая женщина, - произнес Луис отсутствующим тоном.
      - Потрясающе красивая! Но, клянусь, сама она так не думает. Но в то же время пользуется своей красотой... Дейвид ходит вокруг нее кругами.
      Луис вздохнул:
      - Ах, Дейвид... Но он ей совершенно не нужен. Вероятно, она держит его при себе, чтобы отвадить других ухажеров.
      - В том-то и дело! Такая красота пропадает напрасно! Она не живет, Луис, а существует, и не знает ничего лучшего. По-моему, ад - это жизнь без жизни.
      - Вот почему я умоляю тебя соблюдать осторожность. Тебе известно, как ведут себя люди, загнанные в угол. Тихий голос и нежная улыбка. Не напирай на нее, но всегда будь рядом.., если тебе понятно, о чем я говорю, прибавил он неуверенно, хотя Дэв его прекрасно понял. Все, что ему приходилось делать, когда речь шла о женщинах, так это просто быть рядом.
      - Теперь мне все ясно, - голос Дэва звучал гораздо бодрее. - Начну сегодня же вечером. Она собирается вместе со всеми в Бижу. Попробую остаться с ней наедине.
      ***
      Он честно пытался следовать советам Луиса. Заговорить с ней и заставить ее разговориться. Но едва он ее увидел, его словно пронзило током, и по тому, как расширились ее зрачки, он понял: она чувствует то же самое. А когда она оказалась с ним в машине, у него все разом вылетело из головы. Он вдыхал ее запах, угадывал под мягким шифоном платья изгибы ее тела, видел, как часто поднимается и опускается ее великолепная грудь, как обрамляют лицо густые и мягкие, словно шелк, волосы. Желание обнять Элизабет было таким острым, что он, вцепившись в руль, с трудом вел машину. Он был уверен, что своей поспешностью он лишь испортит дело. Маятник мог качнуться в любую сторону, и он себе никогда бы не простил, если б он качнулся не туда. То есть от него, а не к нему.
      Однако напряжение достигло такого накала, что, когда его рука скользнула по ее груди, критическая масса взорвалась. Ситуация мгновенно вышла из-под контроля. Единственное, о чем он думал, когда мог думать вообще, так это о том, что оказался прав. Она подавляла себя. Он выпустил на волю ураган чувств.
      Врожденное знание освободилось от пут, дремлющий инстинкт проснулся. Ее тело сказало все. В его недрах, под спудом бушевал неукротимый огонь, и, вырвавшись наружу, он опалил Дэва, иссушил до дна. И положил ему на сердце печать - на всю жизнь.
      Он проклинал себя. Он должен был знать, что, когда огонь погаснет, останется одна зола да привкус гари во рту. Она пришла в ужас не только от того, что случилось, но и от того, что это случилось вообще. Но он сделал все возможное. И после, думая о том, что было между ними, не в силах думать ни о чем другом, он утешал себя тем, что все-таки оказался прав. Она была не тем, что думала. Но она оказалась и не такой, как думал он. Он мог с этим справиться. Вопрос был в том, справится ли она.
      ***
      Весь следующий день на "Пинте" между ними шла молчаливая борьба. Она не хотела признать его силу и подчиниться ему, и это вконец ее измотало. К исходу дня ее глаза заволокло усталостью и отчаянием. Это было ему на руку. Когда она уснула, он решил не упускать случая поговорить с ней наедине. Но сам он был в отчаянии. То, что произошло между ними, больно ее ранило. Она дрогнула, но не сломалась. Не было ни слез, ни истерик, ни бурных обвинений. Ее лицо побледнело, под глазами легли синяки, но она не отступала. И тогда он понял, что любит ее. Кто-то однажды сказал, что любовь - это одержимость одного человека другим. Он был одержим. Он понял, что спасет эту женщину от нее самой, даже потеряв себя. Хотя он и так уже пропал.
      Потерял себя. Ради нее.
      Глава 11
      Элизабет Шеридан в ужасе бежала от Дэва Локлина. Только оказавшись в своей комнате и заперев дверь, словно это могло спасти ее, она принялась перебирать в уме его слова, пытаясь обнаружить в них ошибку. Безуспешно. Каждое его слово дышало здравым смыслом, которого она всегда придерживалась. Собственный разум вынудил ее признать справедливость сказанного.
      В отчаянии она пыталась укрыться в темноте, лежащей за пределами сознательной памяти: вот она лежит на чужой кровати, в чужом доме, где пахнет мастикой и вареной капустой, испуганная, потерянная, одинокая. Но это ничего не давало. Единственным ключом может служить ее страх перед кладбищами, о котором Дэв ничего не знал. Этот панический страх оттуда, из ее детства, о котором она ничего не помнит. И вдруг она с отчаянием поняла, почему, пробыв на острове почти месяц, она не побывала на могиле своего отца. Не потому, что не думала, не могла думать о нем как о своем отце. А потому что боялась.
      Она похолодела. Значит, он был прав. Она все время притворялась. Цеплялась за логику и разум не потому, что презирала неумеренные чувства, а просто потому, что пряталась от этих чувств.
      Потрясенная, она вглядывалась в ту Элизабет Шеридан, которую всегда старалась подавить. Которую Дэв Локлин выпустил на волю прошлой ночью. От которой она в ужасе бежала. Элизабет, которая умела чувствовать глубоко, страстно, мучительно. Нет, она совсем не такая, как думала. Та женщина не совершила бы того, что сделала она. Не упивалась бы тем, что она всегда считала излишним. Ненужным. Опасным.
      Вот почему она обратилась в бегство. Ее гнал старый подсознательный страх. Отступление - высшая доблесть. Значит, она трусиха? Предпочитает мертвую холодность живому чувству. "Боже мой, - подумала она, обхватив себя руками, не в силах сдержать дрожи. - Боже мой!.."
      Она сидела скорчившись на развалинах собственной жизни, изредка вздрагивая от боли, причиненной ее осколками. И вдруг услыхала, как кто-то колотит в дверь.
      - Элизабет Открой же наконец!
      Это Касс.
      - Мне нужно кое-что тебе сказать. - Дверная ручка задергалась. - Я знаю, что ты здесь.
      - Уходи, - глухо сказала Элизабет.
      - Это очень важно.., пожалуйста, открой. Элизабет! - Голос Касс звучал пронзительно, настойчиво.
      Дверь затряслась, дверная ручка заходила ходуном. - Это очень важно, умоляюще произнесла Касс. - Дан вернулся из Лондона.
      Элизабет подняла голову. Из Лондона?
      Едва она повернула ключ в замке, Касс ворвалась в комнату.
      - Наконец-то!
      - В чем дело? С чего ты взяла, что это важно?
      - Дан сам так сказал. Он что-то замышляет.., выглядит так, словно проглотил клетку с канарейками! Он говорит, что должен сообщить нам потрясающую новость, и в первую очередь - тебе!
      - Что именно? - Элизабет нахмурилась.
      - Он скажет нам, когда все соберутся внизу.., все до единого! Он изнывает от нетерпения. Похоже, нас ждет неприятный сюрприз, - Касс сделала многозначительную паузу. - По-моему, он рылся в грязном белье там, в Лондоне, - выпалила она.
      Элизабет не двигалась. Выглядела она ужасно. Что же произошло в домике на пляже? Но это подождет.
      Она инстинктивно почувствовала: то, что собирается сказать Дан, не терпит отлагательств.
      - Пошли!
      Все собрались в белой гостиной. Хелен в облаке зеленоватых кружев выглядела удивленной и не слишком довольной. Харви, как всегда, был рядом с ней. Матти, приглаживая волосы, неодобрительно взирала на свое отражение, а Дейвид хмуро глядел на изысканно одетого, сияющего от удовольствия Дана. Не было одной Ньевес. Дэв ночевал в домике на пляже. Пусть там и остается, подумала Касс.
      - А вот и сама хозяйка, - расплылся в улыбке Дан, заметив Элизабет. Теперь можно начинать.
      Касс пристально разглядывала его элегантные, ручной работы туфли.
      Он ухмыльнулся.
      - Располагайтесь поудобнее. Мне кажется, вам лучше выслушать эту новость сидя.
      Он церемонно придвинул стул Хелен, которая неуверенно произнесла:
      - Не понимаю, зачем тебе понадобилось среди ночи поднимать нас с постели.
      - Это я и собираюсь вам сообщить.
      - Что именно? - потребовала объяснений Касс.
      - Кое-что о прошлом!
      - Чьем?
      Дан повернулся к Элизабет, в его глазах светилось дьявольское торжество.
      - Разумеется, ее!
      - Так вот почему ты так поспешно уехал! - воскликнула Касс. Свет наконец пролился и на это темное пятно. - И Марджери с тобой?
      - О, она давно в Венеции... Не может расстаться со своим венецианским красавчиком, особенно после того, как он снюхался с Барбарой.., как там ее... Да вы ее знаете, с королевой косметики. Марджери пулей туда помчалась. Но я и без нее прекрасно справился. Ричард всегда нас учил: никогда ни с кем не делись, делай все для себя.
      - И что же тебе удалось сделать? - подозрительно спросил Харви.
      - Как что? Разгадать головоломку! - Беглый взгляд на их лица убедил Дана в том, что каждый из них ломает голову над своей.
      Он рассмеялся.
      - О, это так приятно.., держать вас в напряжении. - Он посмотрел на Элизабет. - Интересно, что вы сейчас чувствуете?
      - Ты всех нас измучил, - взорвалась Касс. - Переходи к делу.
      - Терпение и еще раз терпение, - он подвинул к себе стул и удобно на нем расположился, не забыв поддернуть штанины брюк.
      - Итак, как вы слышали, я был в Лондоне. Решил провести там расследование. Всем известно, что мне не понравилось завещание Ричарда. И чем больше я о нем думал, тем меньше оно мне нравилось. В нем было столько неясностей. Вот я и решил кое-что выяснить.
      - Например? - спросила Касс.
      - Будучи в Лондоне, - продолжал невозмутимо Дан, не обращая на Касс ни малейшего внимания, - я по счастливейшей случайности встретился с Фредди Темпестом. Ты помнишь Фредди, Хелен? Сына Лайонела Темпеста?