женщина, чья страсть, пробудившись, стала требовательной и ненасытной, погружавшей ее избранника в глубины и возносившей к вершинам, каких он раньше не знал и принимал с почти робкой благодарностью Она много плавала, ела столько, что ее саму это удивляло, играла в теннис, каталась верхом, предавалась любви — медленной и долгой — в послеполуденное время, прежде чем уснуть, чтобы проснуться и поплавать перед ужином, после которого они с Блэзом танцевали, прижавшись друг к Другу, прикрыв глаза, ведомые эротическим ритмом — пока желание не заставляло их скрыться в спальне и в очередной раз попытаться достичь пределов блаженства.

Блэз привез ее сюда, в отдаленный уголок на Юкатанском полуострове, месяц назад на акваплане. Белая вилла, казалось, стояла на краю земли. С трех сторон было море, с четвертой — непроходимые заросли. Здесь был плавательный бассейн, бирюзовый прямоугольник, где было прохладно даже в полуденную жару, а ночью они спускались на лифте, встроенном в утес, на пустой пляж, и там плавали обнаженными — кругом не было никого, только слуги в доме.

Блэз восхищал ее все больше. Поразительно и восхитительно было его знание не только ее тела, которое он, наконец, освободившись от гипса и не стесняемый более ничем, изучал со сводящей с ума неторопливой задумчивостью, заставлявшей ее просить, чтобы он наконец взял ее, но и ее мыслей. Она была потрясена тем, насколько хорошо он изучил ее за тот период, который он теперь называл «своим временным безбрачием».

Как-то Кейт упомянула о давно виденном фильме; там была вилла — она точно не помнила места действия — с белыми стенами, у моря, вся в арках, с шахматными черно-белыми мраморными полами, прохладными белыми прозрачными шторами, с высокими белыми свечами, мерцающими от дуновения теплого ветерка, со столом, накрытым на двоих, с шампанским в ведерке со льдом, с магнолиями и доносящимся откуда-то фортепианным ноктюрном Шопена. Все это, а в особенности ноктюрн, врезалось ей в память. Это сделалось ее девической мечтой — оказаться в таком месте с человеком, лица которого она тогда еще не могла себе представить.

Прилетев на Юкатан вечером, они поднялись на мозаичную, с перилами, мраморную террасу виллы с большими белыми арками, с прохладными белыми занавесками, с шампанским в ведерке и магнолиями, плавающими в пруду, где журчал фонтан, и его мелодия наполняла звуки шопеновского ноктюрна…

Она говорила Блэзу, что обожает зеленый цвет, — и обнаружила, что ее спальня была выдержана в бледных, серебряно-зеленых и белых тонах; она поделилась с ним своим мнением относительно того, что воплощением роскоши для нее служит утопленная в полу ванна, — и нашла в своей ванной комнате — у Блэза была отдельная — огромную ванну, к которой нужно было спускаться по лестнице из шести ступенек. Она рассказывала, как любит музыку и какие вещи производят на нее самое сильное впечатление, — и на вилле оказался самый современный музыкальный центр со всеми дисками, о которых она когда-либо упоминала. Казалось, Блэз запомнил все, что когда-либо говорила Кейт, и воссоздал здесь. Например, белые азалии в спальне, аромат которых смешивался с ночным воздухом, тонкие батистовые простыни, флакон ее любимых духов — «Vent Vert».

Кейт немедленно пробежала по всем комнатам.

— Но кому же все это принадлежит? — спросила она, затаив дыхание.

— Теперь мне, — ответил Блэз.

— Теперь?

— Я купил дом всего полтора месяца назад, когда я узнал, что он продается… Я гостил здесь однажды и не мог забыть этих мест…

Они оказались далеко от всех и всего, так далеко, что у Кейт было ощущение края земли, хотя, по словам Блэза, здесь поблизости располагались два крошечных острова-города: Пуэрто Хуарес и Эль Диас. Слуги были наняты там. А все остальное доставлялось из Майами: еда, вина, вода. Упаковку за упаковкой выгружали из акваплана, чтобы забить огромную морозилку, большой холодильник, кухонные буфеты. Никто из слуг не говорил по-английски, но Кейт обнаружила, что Блэз свободно изъясняется на испанском.

— Скажи, что еще ты умеешь, о чем я не подозреваю? — спрашивала она в восхищении, осматривая дом, открывая дверцы шкафов и обнаруживая, что они набиты одеждой ее размера; дотрагиваясь до резных фигурок ацтеков и майя, рассматривая золотые чеканные маски и головные украшения из драгоценных камней. — Это все было здесь, когда ты купил дом?

— Да. Это было единственное условие, которое я поставил, когда мне предложили купить виллу: чтобы все здесь было так, как-я-помню, до последних мелочей…

— Да, — сказала Кейт, — ты был прав насчет сюрприза…

И подумать только, после того, что произошло в Колорадо в воскресенье после Рождества, ей казалось, что ничто не может ее удивить. Они сидели за поздним завтраком, как вдруг Ролло позвал их взглянуть на экран телевизора. Все повернулись к телевизору.

— «…Доминик дю Вивье, бывшая жена Блэза Чандлера, одного из владельцев Корпорации, который скоро женится на ее сводной сестре, Кейт Деспард, вчера в Женеве зарегистрировала брак с бароном Анри Бейлем, швейцарским промышленником, мультимиллионером».

И на экране появилась Доминик в белом костюме с жакетом на одной пуговице, который, когда она наклонилась, чтобы взять у маленькой девочки букетик цветов, распахнулся, показав на мгновение ее не стянутую бюстгальтером грудь.

— Палома, младшая дочь барона — у него шесть детей от предыдущих четырех браков, — была подружкой невесты.

Блэз и Кейт переглянулись и снова, как загипнотизированные, уставились на экран.

«На последовавшем за церемонией приеме барон объявил, что для своей жены создает аукционный дом, который будет известен как „Дю Вивьез“, так что, похоже, соперничество, которое привлекло всеобщее внимание в прошлом году, еще не окончилось. Смотрите наши программы, и мы предоставим вам новейшую информацию.

Теперь сообщение из Вашингтона…»

Ролло выключил телевизор и сказал, сделав замысловатый жест:

— Она все еще пробует отодвинуть тебя в дальний угол сцены, дорогая.

Но Блэз и Кейт рассмеялись легко и весело.

— Шесть детей… — задыхался он. — Бог мой, чего стоит только сосчитать их… шестеро…

— И при этом выходит замуж в белом платье! — сквозь смех выдавила Кейт.

— Хороша, ничего не скажешь, — фыркнула Герцогиня.

— Да он ей в отцы годится, — с осуждением сказала Шарлотта.

— Но очень, очень богат, — докончил за нее Блэз.

— Есть люди, которые не знают, когда остановиться. — Кейт вытирала выступившие на глазах слезы.

— Она именно из таких, — сказал Блэз.

Взгляды черных и золотых глаз встретились. Все присутствующие сидели молча. Герцогиня кивала, тоже не говоря ни слова, в знак согласия с тем, что было сказано. Шарлотта наблюдала за Ролло, которому было больно смотреть на Блэза с Кейт. «Ох, не надо, не надо, дружище, — думала она. — Это больше не твоя Кейт. Она самостоятельная личность и, такая, как есть, вручает себя с радостью другому человеку» Шарлотта чувствовала неудовольствие Ролло, наблюдавшего за влюбленными, но само его молчание означало, что он принял происшедшие изменения. Все уляжется, думала Шарлотта. Кейт сейчас во всеоружии успеха, и любовь Блэза окрыляет ее. Кейт в эти дни просто сияла. Казалось, ничто не могло задеть ее. И даже ты, с сочувствием подумала Шарлотта, глядя на старого друга. Она обернулась и увидела, что Кейт и Блэз все еще не отрывают глаз друг от друга. Но вот Блэз улыбнулся.

— Да, — сказал он, — Ты справишься. Я уверен, что справишься.

Кейт взяла Блэза за руку, а он легонько хлопнул в ладоши.

— Берегитесь, баронесса, — мягко сказала Кейт. — Деспард снова на коне.

После Нового года Кейт и Блэз уехали с ранчо, оставив Герцогиню в компании Ролло и Шарлотты. Кейт не представляла, куда Блэз везет ее. В Майами они сменили «боинг-737» на акваплан, который перенес их через Флориду, Кубу и Юкатанский пролив и опустился у подножия утеса, где возвышалась волшебная вилла.

— Это рай, — мечтательно сказала Кейт, когда они с бокалами шампанского в руках наблюдали закат солнца.

— Нет… рай будет потом, — уточнил Блэз и поглядел на нее так, что вся она, казалось, начала таять.

Но потом неожиданно пришел страх, почти что паника. Кейт сидела перед туалетным столиком в белом воздушном платье, казавшемся весьма замысловатым, но буквально спадавшем с плеч, если расстегнуть единственную пуговицу в тон топазовым серьгам, подарку Блэза («Они идут к твоим глазам»), и знала, что выглядит прекрасно. Но чувствовала себя отвратительно, боясь разочаровать человека, который, как она понимала, ждал от нее многого. Пока Блэз ходил с гипсовой повязкой, тяжелой, неуклюжей, громоздкой, он целовал и ласкал Кейт — но не больше.

— Нет смысла, — говорил он, криво усмехаясь, — сейчас и начинать. Кроме того, мне хочется, чтобы все это было красиво, и, Бог даст, я тоже буду…

Он не сводил с нее глаз весь вечер. А разве сама она мечтала не об этом? Даже молилась. Но теперь, когда пришло время, ей хотелось сказать:

— Спасибо, я передумала.

Кейт была элементарно неопытна. В ее жизни было только двое мужчин, и обе связи оставили у нее чувство разочарования. А сейчас она боялась сама обмануть надежды единственного человека в мире, чьего разочарования она бы не вынесла.

И, чтобы справиться с волнением, она выпила перед ужином шампанского, а после ужина бренди, но оставалась на удивление трезвой. Она смотрела на магнолии, плывущие по прозрачной воде, на мерцающее пламя белых свечей и думала: «Вот так создаются мечты. Это прекрасно в кино… когда все плоское, на целлулоидной пленке, а ты сидишь в одном из первых рядов, ешь конфету с ликером и льешь сентиментальные слезы, потому что все выглядит романтично и красиво. Но действительность совсем другая: это напряжение, и большие ожидания, и невозможность оправдать их, и…»

— Кейт?

Она подняла на Блэза глаза, но тут же отвела их в сторону.

— Кейт…

Он стоял рядом с нею, и в его голосе было столько нежности и понимания, что глаза ее мгновенно наполнились слезами.

— Ты пробуешь что-то сказать мне — вроде того, что ты напилась, чтобы выдержать меня?

— Я не напилась, — жалобно возразила Кейт.

— Но не потому, что не хотела. Что случилось?

Она заставила себя взглянуть в его черные глаза.

— Я боюсь… Здесь так красиво, а я боюсь, что не подхожу ко всему этому…

— Разве ты еще не знаешь, что все, что бы ты ни сделала, не может разочаровать меня?

— Я разочаровывала других… мне говорили, что я холодна, как рыба…

— Не бывает холодных женщин, только неумелые мужчины.

— Ax, — она покачала головой и убежденно сказала:

— Ты не можешь быть неопытным. Доминик, наверное, не теряла бы с тобой времени даром…

Вино начало действовать.

— Значит, ты хочешь, чтобы мы с тобою занялись любовью?

— Да, конечно, хочу. Я только… я не… у меня нет… — рассыпавшаяся фраза наконец составилась. — Я не очень опытна.

— Прекрасно. Зато я опытен.

— Но после Доминик…

— А! Понимаю. Ты думаешь, я ищу другую Доминик?

Он улыбался, глядя на ее озабоченное лицо.

— И одной больше чем достаточно. Мне нужна Кейт.

Я купил этот дом для Кейт. Мне наплевать на Доминик, и меньше всего мне хотелось бы, чтобы ты думала о том, что я сравниваю вас. Ты — это ты, и другой такой нет на свете, и я хочу именно тебя. Не беспокойся о том, что делать, когда или как. Все, что я хочу от тебя — это шага мне навстречу…

Блэз подхватил ее на руки и понес к одному из плетеных шезлонгов, в котором вытянулся, прижимая ее к себе.

— Торопиться не нужно… никакой спешки…

И он потихоньку ласкал ее, шептал ласковые слова, нежно целовал, поцелуи становились все более страстными, и ее напряженность пропала, а робость испарилась от жара, охватившего их, ее нервозность сменилась желанием и проснувшейся чувственностью. Оба они трепетали…

— Люби меня, прошу тебя, люби меня… — Ее дыхание щекотало губы Блэза, усиливая его желание. Он снова поднял ее на руки и внес в дом, в серебристо-зеленую спальню, широко раздвинутые шторы которой позволяли лучам лунного света ложиться на прохладный мозаичный пол и огромную постель.

И на этой постели он любил ее, как никто до этого, заставляя ее выгибаться, ловить ртом воздух и содрогаться, пока она не ощутила его в себе, он заполнил ее всю, и ей показалось, что она сейчас взлетит, и она удивленно вскрикнула. Затем еще и еще раз высоким, ломким голосом, и ее длинные ноги обвились вокруг его талии. Блэз испытывал странное ощущение, словно он первый раз был с женщиной, его сводила с ума горячая упругость ее плоти, сочетание страстности и невинности, ее желание отдать все, что у нее есть, даже душу. Ощущение было таким сильным, таким глубоким, что он боялся умереть от наслаждения и, почувствовав, как Кейт застыла, выгнувшись дугою, откинув голову и широко открыв рот, дал себе волю, и они, покинув реальный мир, были подхвачены водоворотом, оставившим их обоих почти без чувств. Когда они очнулись, Блэз все еще был глубоко в ее лоне, и Кейт вдруг ощутила, что полностью слилась с ним, как будто выступившая на коже испарина сплавила их обоих в одно. Она открыла затуманенные глаза и встретила взгляд огромных темных глаз Блэза. Он пробормотал:

— Вот видишь…

— Да, я не представляла себе… зато теперь я понимаю, почему говорили, что я слепа. Теперь я прозрела.

— Нет, — сказал он странным голосом, — это я прозрел.

Кейт свернулась, как кошечка, проводя ступней по его освобожденной от гипса ноге, и прижалась к нему, чуть не мурлыча от чувственного наслаждения.

— У тебя подходящее имя, — улыбнулся ей Блэз. — Ты совсем как кошечка… я буду теперь звать тебя «Кэт».

— Хорошо, — согласилась Кейт. — Мне нравится это имя… меня так называл только отец.

— Твое имя было последним, что он произнес, знаешь ли ты об этом? Его жена думала, что он говорил о ней, но я никогда не слышал, чтобы он называл Катрин иначе, чем «моя красавица». Она говорила мне, что он сказал «Кэт… моя маленькая Кэт». Когда я прочел письма, я понял, что он говорил о тебе. — Блэз откинул упавшие на лицо Кейт тяжелые, ставшие влажными волосы. — Теперь я знаю, почему он так любил тебя…

Кейт спрятала лицо у него на груди.

— Спасибо, что ты сказал мне сейчас об этом. Все становится замечательным… — Она приподнялась. — Яне разочаровала тебя, правда?

— Ты изумила меня…

Ощутив прохладу, Блэз накрыл простынями Кейт и себя, и теперь они лежали в полном молчании. Кейт видела прекрасную комнату, лунный свет, падавший сквозь раздвинутые шторы, белую шапку азалий, блестящий мозаичный пол, чуть покачивающиеся от ленивого ветерка прозрачные белые шторы.

— Может быть, я умерла, — сонно прошептала она, — и рай выглядит именно так.

— Нет, не умерла, просто поняла, что значит жить.

Кейт еще крепче прижалась к нему.

— Да, да, ты прав…

Лежа на берегу, сонная Кейт пошевелилась.

— Это был самый чудесный месяц в моей жизни…

Я чувствую себя заново родившейся, совершенно новой и чистой, да, чистой, если это слово можно употребить для описания отношений любовников. Но ведь между нами нет ничего нечистого, правда? Мне кажется, что все нечистое сгорело…

— Как твоя белая кожа?

— Я неплохо загорела для рыжей. Даже рядом с тобой заметно, что загар есть.

Кожа Кейт была золотистой, кожа Блэза напоминала красное дерево.

— Как быстро все исчезло, — вздохнула Кейт, садясь на колени — Как и все твои запреты, — усмехнулся Блэз. — Подумать только, считалось, что у тебя нервы не в порядке.

Кейт кинулась на него, и некоторое время они боролись, как дети, пока он не победил и не пригвоздил запястья широко раскинутых рук Кейт к песку.

Но при виде ее смеющегося, сияющего лица Блэз не выдержал и склонился поцеловать ее, освободив запястья. В этот момент Кейт быстро откатилась от него, сбежала с берега и кинулась в воду.

— Еще разочек… — крикнула она.

Этой ночью, после нежного, долгого любовного акта, Кейт вдруг сказала:

— Интересно, я беременна?

Блэз рассмеялся.

— Если нет, то не по недостатку усердия.

— Ты огорчишься, если я беременна?

— Я буду счастлив, а Герцогиня перестанет пилить меня, чтобы я завел наследника Чандлеров.

— И наследника Деспардов.

— В таком случае тебе лучше родить близнецов.

— Тогда, — сказала Кейт самым невинным тоном, — может быть, нам стоит попробовать еще разок?

Примечания