– Конечно, конечно... – На этот раз у Элизабет не было никаких планов, которые пришлось бы срочно откладывать. Отец был всегда желанным гостем в доме. – Это будет один из наших «непарадных уик-эндов», – улыбнулась Элизабет. Это означало, что не будет парадных туалетов и большого количества приглашенных и, как обычно, пару часов перед традиционным воскресным ленчем они проведут вместе у нее в гостиной. – Хочешь, я тебя встречу?

– Это было бы неплохо.

– Каким поездом ты приедешь?

– Думаю, в 3.15. В Паддингтоне буду в 4.45.

– Буду минута в минуту. – Отец издал звук, напоминающий лай собаки, это означало, что он хохочет. – Главное только, чтобы минуты не опоздали.

Элизабет изобразила сдержанный смех, в который раз поражаясь казарменному юмору своего отца.

– Ну, тогда до пятницы.

Но отец не собирался прекращать разговор.

– Братца своего давно не видела?

– Недель шесть.

– А я уже шесть месяцев. Все время говорит мне, что по горло загружен работой.

– Мне тоже. Но ты же знаешь, что он – Королевский адвокат[1] и все время пропадает в своей адвокатской конторе.

– Все, что с ним происходит, я узнаю только из газет. – Его недовольный голос не мог скрыть прорывающейся обиды. Элизабет почувствовала, что отец пытается добиться от нее участия в столь редком, но иногда имевшем место деле, как сбор семьи. И тут она вспомнила, что, оказывается, на следующей неделе будет годовщина смерти матери.

– Знаешь, папа, я сделаю все, что в моих силах, чтобы вытащить его из дому и пригласить на обед.

– Было бы просто прекрасно. – Отец постарался, чтобы это прозвучало небрежно, но у него ничего не получилось.

– Пап, мне надо идти. До пятницы. – Элизабет и положила трубку.

Она вздохнула, и тут вдруг на нее нахлынуло какое-то новое озорное чувство, как будто в нее вселился маленький бесенок. Она вновь подняла трубку и набрала номер.

– В твоем голосе было столько отчаяния, что вынуждена была позвонить, чтобы вывести тебя из этого ужасного состояния, – сказала она, услышав ответ Филиппа.

– Да, я был в отчаянии! – воскликнул он, но потом продолжил уже совсем другим тоном: – Послушай, а как получилось, что ты до сих пор ни разу не пригласила меня прокатиться с тобой в какое-нибудь веселое местечко? У тебя вполне бы хватило наличных, чтобы заплатить еще за одно место в «Конкорде» в бизнес-классе, и еще бы осталось, чтобы оплатить мой счет за проживание в гостинице.

– Если ты считаешь, что я стану рисковать своими старыми надежными клиентами даже ради твоей старой и надежной дружбы, то, я думаю, тебе лучше подумать над этим еще раз.

– Да, вот так и получается, что нет у меня никого, с кем поговорить, к кому сходить... – притворно-печальным голосом начал он.

– О, дорогой, ты, наверное, убит горем.

– Я не убит, я просто четвертован обнаженным.

– Бедняжка! Прости меня. Знаешь что, приходи к нам на обед в субботу. Сможешь поплакать у меня на плече.

– У меня уже не осталось слез, однако есть еще пара твоих бутылочек «Геври-Чамбертин», поэтому я буду плаксивым, если ты пожелаешь.

– Принеси с собой бутылочку, пожалуйста. Папа будет. Филипп помолчал.

– Ну и зараза! – с чувством произнес он.

– Теперь я не смогу сама справиться с папой, – пожаловалась Лиз.

– Почему? Что случилось? – Филипп Фолкнер смог уловить сигнал бедствия, даже находясь на расстоянии в несколько тысяч ярдов.

– Не по телефону.

– Тогда тебе действительно есть что сказать!

– Да, есть, и ты единственный человек, с которым я могу быть откровенной.

– Новости плохие или хорошие?

– Я даже не намекну. Естественно, в папином присутствии об этом говорить не следует. Если ты поможешь мне вытерпеть его и не сойти с ума, то я тебе потом все расскажу. Да, я еще хочу попытаться пригласить Боя.

– Насколько я знаю, он всегда пользовался любой возможностью, чтобы встретиться с тобой и папой.

Элизабет рассмеялась. Филипп всегда умел рассеять ее хмурое настроение. Он был в высшей степени эгоцентричным и отличался неприкрытым цинизмом и самоуверенностью, однако всегда давал ей трезвые советы. Кроме того, он всегда весело шутил, когда они встречались с Боем. Именно благодаря своему брату Элизабет и познакомилась с Филиппом, его другом по Итону. Поначалу она даже была немного напугана и испытывала благоговейный трепет перед тем томным щеголем, каким тогда ей представился Филипп Фолкнер. Слишком уж сильно на нее подействовали его костюмы, его ресницы и его мундштук.

– Уже сорок лет прошло, а он все думает, что в любой момент может перевоплотиться в двадцатилетнего юношу, – как-то в сердцах сказал ей брат, и в его словах была доля правды.

Но Элизабет он нравился. Ей нравился его гедонизм, его искренняя вера в то, что весь мир – не только материальный, но и духовный – принадлежит только ему. Он никогда не сомневался в реальности своих честолюбивых замыслов и всегда хотел быть Самым Лучшим Альфонсом в мире. Филипп никогда не терял надежду и силу духа. Именно от него Элизабет научилась тому, как безжалостно и с максимальным успехом справиться не только со своими недостатками, но и с проблемами, возникающими теперь у нее в связи с тем, что судьба отпустила ей слишком короткий период времени. Она не могла обсуждать свои проблемы ни с братом, ни с отцом. Ни тот, ни другой все равно бы ничего не поняли, ведь они даже не догадывались, что она – высококлассная проститутка. Ее отец думал, что она живет на то, что ей осталось после развода с Майлсом Коукс-Уорингом. Брат считал, что она работает в системе связей с общественностью. Он был настолько занят собственной карьерой в юриспруденции, что ему даже ни разу не пришло в голову поинтересоваться, почему у сестры нет номера телефона офиса и адреса фирмы, в которой она работает. В случае необходимости он всегда охотно ее консультировал в юридических вопросах, но они были слишком разными, чтобы чувствовать друг к другу привязанность и любовь.

Филипп же был в ее стиле. И в ее вкусе. Он помог ей начать жизнь не просто проститутки, а высокооплачиваемой, высококлассной и умной куртизанки. Он сразу предложил ее тем мужчинам, которым было по карману покупать подобных женщин. А она, в свою очередь, запоминала для него забавные ситуации и разговоры, и во время их встреч они до упаду смеялись над тщеславием, глупостью и самоуверенностью – не говоря уже о жадности – человеческих существ, о которых Филипп, будучи намного старше и опытнее ее, знал достаточно много. Оба они происходили из одних и тех же слоев общества: родословная Филиппа имела древнюю историю, а генеалогические корни Элизабет восходили к самому Генриху VIII. Ее отец был бригадным генералом кавалерийского полка, а мать – дочерью барона в двенадцатом колене.

В двадцать один год Элизабет вышла замуж. Ее супругом стал состоятельный и чрезвычайно породистый Майлс Коукс-Уоринг, очень привлекательный, очень толстый и очень скучный. Уже в первую ночь их медового месяца она поняла, что допустила ужасную ошибку, выйдя замуж за этого человека. Секс был для него настолько скучным занятием, что она разочаровалась и они почти прекратили им заниматься. Однако через два года Элизабет познакомилась с молодым французом, инструктором по горнолыжному спорту, который показал ей, что секс с настоящим мужчиной может стать необыкновенно приятным занятием. Ее муж, которому уже было далеко за пятьдесят, подстрекаемый матерью, подал на развод, выдвинув в качестве обвинения ее связь с французом. Однако Элизабет, как дважды два знавшая своего мужа, предугадала подобный ход событий и установила за ним тайное наблюдение. На разводе в качестве контраргумента она представила доказательства того, что он гомосексуалист. По ее утверждению, именно это и толкнуло ее на измену. Он был вынужден поспешно забрать из суда свое заявление, предоставив вести дело опытному юристу, и согласился спокойно развестись с Элизабет. Ее брат через более опытного коллегу в своей адвокатской конторе сумел добиться от мужа Элизабет значительных материальных уступок в качестве платы за молчание.

Шестидесятые годы были для Элизабет самыми прекрасными в ее жизни. Она наслаждалась каждым прожитым днем, каждым мгновением, воспринимая их с радостью и вдохновением. В эти годы она поняла, что заниматься любовью – это самое приятное, что только может быть в этой жизни, и что раньше она ненавидела не сам секс, а скорее Майлса Коукс-Уоринга, чувства к которому по ошибке перенесла и на сексуальные отношения.

Она никогда не могла насладиться мужчинами до конца, все время чувствуя необходимость в новых и новых ощущениях, забывая порой, что она делает сама и что делают с ней, пока ей не становилось больно или безумно приятно.... Ей все время хотелось заниматься любовью. Она испытывала к этой жизни ненасытную, полную нетерпеливого желания страсть и, любя всех и вся, в то же время по-настоящему никого не любила. Так было до тех пор, пока летом 1963 года на игре в поло в клубе «Гарде» она не встретилась с Жозе Луисом де Сантосом. Это было подобно вспышке, которая надолго ослепила ее, к удивлению всех окружающих. Она безумно любила мужчин, но ее любовь еще никогда не доходила до такой степени, чтобы она сама добровольно согласилась поставить себя в зависимость от мужчины, прекрасно известного всем как ловелас. Никто не мог понять, что она нашла в этом длинноногом игроке в поло, который поведал ей, что сам он якобы происходит из аргентинской семьи, вынужденной поспешно покинуть Испанию в годы регентства королевы Изабеллы. В принципе он был таким же аристократом, как и любой нищий на улице, более того, он еще был сварлив и мелочен, как последняя торговка, а частица «де» перед его фамилией была выдумана им самим. Он был гаучо[2], именно поэтому так хорошо сидел в седле и прекрасно играл в поло, постоянно забивая больше всех голов. Но он был еще и отъявленным лжецом, развратником и соблазнителем женщин и, судя по тем слухам, которые ходили о нем на материковой части Европы, самым сексуальным мужчиной с огромным опытом сердечных побед. Для Элизабет Уоринг он стал всей ее жизнью, и с того дня, как она с ним познакомилась, она уже не могла смотреть на других мужчин.

За время знакомства с ним она пережила все самое неприятное, что только может пережить женщина в общении с мужчиной. Он обещал позвонить ей и не звонил, брал в долг деньги и никогда их не возвращал, изменял ей с другими женщинами, а когда она, по его выражению, «начинала хныкать», то не стеснялся применять ремень для успокоения.

Но она все ему прощала, он будто околдовал ее.

Однажды вечером де Сантос пришел к ней и сообщил, что уезжает домой в Южную Америку. Другого выбора у него нет, так как он проиграл в карты очень крупную сумму, а человек, которому он их проиграл, не любит шутить с должниками, не платящими деньги вовремя.

– Если я не заплачу долг и останусь здесь, то можно считать, что в обществе моя репутация будет полностью уничтожена. – Он на мгновение остановился и быстро посмотрел на нее. – У меня просто нет другого выхода... Правда, одна возможность все-таки есть, но тут уже дело касается тебя... поэтому... я боюсь...

– Что я могу для тебя сделать? Ты же знаешь, дорогой, что для тебя я готова на все. – Мысль о том, что она может потерять его, была для нее просто невыносима. – Если ты уедешь в Аргентину, я поеду с тобой, найду там себе работу, будем жить вместе...

– Нет, я не могу лишить тебя твоей семьи и друзей...

– Из моей семьи со мной уже никто не общается, а кроме Филиппа, у меня здесь нет друзей, по которым я буду скучать. Если мы будем вместе, то мне ничего не надо, дорогой.

– Ты не знаешь Аргентину. Мне не хочется возвращаться назад, но если мне придется это сделать, то я бы хотел вернуться один. – После этих слов возникла долгая пауза. – Ты, и только ты одна можешь меня спасти.

– Но как? У меня совсем не осталось денег... Я продала все, что имело хоть какую-то реальную ценность. Как же я могу достать такую сумму?

Он посмотрел на нее долгим взглядом и она впервые заметила в его глазах какое-то новое выражение, заставившее ее напрячься. Это было наглое любопытство. Пустое, бесчувственное и холодное, как будто на нее безжизненным взглядом смотрел вставший из могилы мертвец. И тут она поняла, чего он от нее хотел. Она поняла, что она могла еще продать, однако промолчала и ничем не выдала своих чувств. Пусть он скажет это сам!

– Ну так что я могу еще продать? – спросила она.

– Не продать... – с упреком проговорил он. – Мне бы хотелось представить это как обмен.

– Обмен чего? – Она чувствовала, как в душе у нее нарастает ужасная, исполненная ненависти боль.

«Ну скажи! – мысленно приказывала она ему. – Ты должен это сказать, сволочь ты этакая! Ты скажешь эти слова, обязательно скажешь, или я ничего не смыслю в людях». Когда он вдруг заколебался, у нее от счастья закружилась голова. «Он не может этого сказать, – с радостью думала она. – Он не может заставить себя произнести эти слова, потому что считает, что такие вещи вообще невозможно произнести вслух! Он действительно любит меня, любит!»

– Все мои долговые расписки были бы сразу же уничтожены, если бы ты провела с ним ночь.

Элизабет почувствовала, что после этих слов у нее все окаменело.

– Тебе не кажется, что это слишком дорогое удовольствие? – хрипло спросила она. – Этот трахобол будет стоить дорого. Он должен быть очень богатым человеком, чтобы позволить себе подобное развлечение. Ну и сколько же ты ему проиграл?

Жозе Луис пробормотал что-то невнятное.

– Я не расслышала. Сколько?

– Десять тысяч фунтов, – с раздражением ответил он. Это означало, что скоро он разозлится. О, как хорошо она знала все его выходки и причуды и как долго она с ними мирилась! «Почему? – мысленно спросила она себя. – Господи, почему же я все это терпела?»

– Он, наверное, уверен, что я этого стою. Ты что, расхваливал ему мои прелести?

– Он находит тебя очень привлекательной.

– В принципе, как и большинство мужчин. Но я еще не встречала ни одного, который бы заплатил за это десять тысяч фунтов. Лучше скажи мне, кто он такой. Я не продаюсь клиенту, если его не знаю, даже за такие деньги.

Он назвал имя, тихо, почти неслышно, с дрожью в голосе, так, как будто у этих стен были уши.

– О да, он действительно богат! Нефть – это, естественно, богатство и слава. Что такое десять тысяч фунтов за женщину для мужчины, который недавно заплатил целый миллион за какую-то лошадь!

Жозе Луис передернулся, но все равно остался бесстрастен. Относясь теперь к нему по-другому, она поняла, что он ни секунды не сомневался в ее согласии. Сделка наверняка обговаривалась еще до того, как они встали из-за игорного стола, и первым предложил ее в качестве расплаты не богатый арабский шейх, а этот, ее Самый Дорогой и Любимый. «Боже мой! – в отчаянии подумала она. – Любить! Как я вообще могла любить это ничтожество? Бой был прав, но я либо не могла ничего понять, либо просто не хотела. Как же так получилось? Но теперь всему конец. Хватит. Господи, я потратила на тебя лучшие годы своей жизни, я потратила на тебя все свои деньги, продала ради тебя дом, растеряла друзей и подруг, восстановила против себя семью... И все ради тебя одного». Ей хотелось подбежать и ударить его чем-нибудь по голове, потом выколоть ему глаза и разорвать его гладкую оливковую кожу, чтобы видеть, как он истекает кровью. Однако она знала, что кровью он никогда не истечет, потому что она была у него слишком холодная и застыла бы еще до того, как вытечь из тела. Но, когда Лиз задала следующий вопрос, ее голос был спокойным и уверенным:

– Теперь объясни мне, каковы же условия вашей сделки?

– Ты приходишь вместе со мной к его дому в Болтонзе, потом ты остаешься, а я ухожу с чеком.

– Нет, – резко отрубила она, явно недовольная таким сценарием. – Я прихожу сама, без тебя. Чеков никаких не надо, только наличными. И мне. Перед тем как я соглашусь на это, я должна иметь эти деньги.

Он протестующе нахмурил брови.

– Либо так, как я сказала, либо у тебя вообще ничего не получится. – Она произнесла это категоричным, не оставляющим никакого сомнения в ее решимости голосом, с легким налетом скуки и безразличия. Но самым худшим оказалось то, что он моментально согласился. «Здесь командую я», – подумала она, с трудом сдерживая смех, потому что чувствовала, что, если сейчас рассмеется, у нее начнется истерика.

Она сейчас так сильно презирала и ненавидела его, что чуть не задохнулась от переполнявших ее чувств. Но еще большую боль доставляло ей презрение к самой себе. «Я слышала, как некоторые говорили, что при случае продали бы своих родителей за пинту пива, но ты первый человек, который, ради того чтобы заплатить карточный долг, продал ту женщину, которой не раз клялся в искренней любви».

Через неделю к квартире на Креморн-гарден, где теперь была вынуждена жить Элизабет, подкатил огромный черный лимузин. Она села в него в полном одиночестве и через десять минут была уже около Болтонза. Назад ее доставили ровно через час, и, как только она открыла дверь, Жозе Луис бросился ей навстречу.

– Ну?

– О, просто прекрасно! Он очаровательный, сильный мужчина... и очень выносливый.

Он улыбнулся натянутой улыбкой, но в его глазах уже не было прежнего выражения. Теперь в них светилась жадность. Она бросила свой выходной плащ прямо на софу.

– Мы встретимся снова, – продолжала она. – На следующей неделе. Но, разумеется, за меньшую сумму. Ты всегда был склонен преувеличивать. Да, он очень богатый человек и совсем нежадный. Почему ты солгал мне, что проиграл меня в карты? У тебя же нет никаких карточных долгов, – в ее вялом, апатичном голосе промелькнула досада. – Ты просто-напросто предложил ему меня за деньги, вот и все. Ты увидел, что я ему нравлюсь, и решил извлечь из этого выгоду.

После этих слов она с размаху ударила его по лицу, так что ее даже развернуло на каблуках, а в комнате раздался звук, напоминающий хруст сломанной кости. Удар был настолько сильным, что он откинулся назад и, зацепившись за что-то, упал на спину с ошеломленным выражением лица.

Она наклонилась над ним, посмотрела в его глаза испепеляющим, полным ненависти и презрения взглядом.

– Ты слишком жаден и самовлюблен, подонок! Ты хотел стать сутенером? – Ее насмешливый голос был полон брезгливости. – Но только не за счет меня! Если я решила зарабатывать деньги проституцией, то это мои деньги, мои, слышишь?! Вот эти. – И, достав из черной вечерней сумочки толстую пачку банкнот, она помахала ими у него перед носом. – Это за мой труд, а не за твой, понимаешь?! Ни один мужчина в мире не заработает таких денег, которые я заработаю в поте лица и в поте моего влагалища! Ты просто смазливая крыса, гладкошерстная, прилизанная и трусливая! Вон из моего дома! Чтобы ноги твоей здесь больше не было! Не трогай! – Она резко выпрямилась, отдернув от него руку с деньгами. – Филипп! – громко позвала она.

Тут же открылась входная дверь, и в комнату в сопровождении красивого молодого человека великолепного телосложения вошел Филипп.

– Вон! – повторила своему бывшему любовнику Элизабет, указав головой на дверь. – Вон из моей квартиры, вон из моей жизни! И если хоть одно слово... одно глупое вонючее слово вылетит из твоего поганого рта, на стол в полицейском управлении ляжет бумага со всеми подробностями, касающимися твоих сексуальных отношений с семнадцатилетней дочерью одного очень известного герцога. Я ясно изложила свою мысль?!

Черные пуговки его глаз перешли с ее лица на двух мужчин, а потом – обратно. Обругав ее всеми известными ему испанскими ругательствами, он тем не менее вынужден был отступить. Сохраняя между двумя мужчинами и собой безопасное расстояние, он в конце концов добрался до двери и исчез. Они слышали, как он скакал по лестнице через две ступеньки.

– Великолепно! – Филипп захлопал в ладоши. – Возвращаемся к нормальной жизни.

Но Элизабет разрыдалась и спрятала лицо в ладонях.

– Ну-ну, успокойся... Мне казалось, что ты выплакала все слезы гораздо раньше.

– Мне тоже так казалось. Спасибо тебе. Я так рада, что рассказала тебе все, потому что если бы я этого не сделала, то никогда бы не узнала ни об этой сутенерской сделке, ни о Луцинде Колепорт – дочери герцога.

– Ладно, что было, то было. Все закончилось. А теперь... пожалуйста, Элизабет, не плачь. О, я вижу, на тебе новый пиджак, мне бы не хотелось, чтобы на этом красивом атласе остались следы соленых слез. Вот, возьми мой платок. Робин, думаю, надо выпить?

– Я плачу не о нем, не думай, – захлебываясь, проговорила Лиз. – Это слезы жалости к самой себе. Глупая, одурманенная и бестолковая девчонка!

– Но все уже прошло...

– Мне же говорили, говорили, говорили, почему я не слушалась? И ты мне говорил, и папа, и Бой.

– Думаю, все можно списать на временное безумие, которое охватывает любого, кто слишком углубляется в лабиринты любви. Я знаю, что говорю, потому что сам побывал в твоей шкуре. Чувства притупляются, взор затуманивается... Ну что ж, мы все рано или поздно должны пройти через подобные испытания.

– Я больше через это никогда не пройду, никогда.

– Эх, глупышка, – неодобрительно пробормотал Филипп.

– Я уверена в этом. Кстати, знаешь, сколько я заработала сегодня вечером? Ты просто себе не представляешь, десять тысяч фунтов! – Лиз хихикнула. – Я тебе сейчас еще кое-что расскажу. Сегодня вечером я получила огромное удовольствие от секса. Это было прекрасно. Можешь себе представить, насколько это было великолепно, если я сама тебе об этом говорю! Я полностью отдалась работе, и по всему было видно, что он остался мной очень доволен. – Она еще раз хихикнула.

Филипп с изысканной вежливостью прокомментировал:

– Я бы больше удивился, если бы он дал меньше.

– Меня это вполне устраивает, потому что в какой-то степени компенсирует те деньги, которые я потратила на этого... этого...

– Да, мы понимаем, что ты имеешь в виду.

– ...и теперь я смогу отдать все свои долги, а вот это тебе... – И она протянула ему пачку банкнот. – Я очень тебе благодарна, Филипп. Я предполагала, что эта идея исходила от моего Любимчика, но мне не могло прийти в голову, что он хочет стать моим сутенером. Я поначалу думала, что он действительно проиграл эти деньги в карты.

– Он слишком большой мошенник, – покачал головой Филипп. – В принципе это был вполне закономерный поступок. Так как ты перестала снабжать его деньгами, он решил заработать их новым способом, по-прежнему используя тебя, если не учитывать, конечно, тот случай со стариной Хью Колепортом, которого он шантажировал.

– Она действительно беременна?

– Боюсь, что да. Насколько я знаю, старый Колепорт воспользовался хлыстом, когда этот болван имел неосторожность предложить ему, что за приемлемую цену спасет честное имя его дочери. Теперь он остался ни с чем.

Филипп вздохнул с явным облегчением, особенно теперь, чувствуя в руках приятную хрустящую упругость тысячи фунтов.

– Я возьму эти деньги, потому что беднякам не приходится выбирать... Вдобавок ко всему я еще считаю, что я честно их заработал. Ведь у нас с тобой одно общее дело. Ты занимаешься телами, а я – информацией. – Их глаза встретились, и они поняли друг друга. – Да... Я мог бы подкидывать тебе покупателей...

– Клиентов!

– Очень хорошо, клиентов, за чисто символическую плату... скажем, десять процентов. Ты не против?

– Конечно, нет!

Они пожали друг другу руки, как бы скрепив этим пожатием свою сделку.

– Вот, смотри, мой мальчик, – сказал Филипп, обернувшись к молчаливо стоящему в стороне красавцу, – это называется использовать свой шанс. Ничего не отвергай. Возможности – это такие капризные женщины, которые очень быстро обижаются и уходят, при этом, учти, они уже никогда не возвращаются.

Лиз глубоко задумалась.

– Я думаю, штук десять ты сможешь найти? Я имею в виду клиентов. Иначе мне придется назначать слишком большую цену, чтобы нормально жить. А так мне будет хватать на то, чтобы одеваться и...

– Робин, дорогой, – обратился Филипп к своему спутнику, – это слишком специфическая информация для твоих ушей. Подожди меня в машине. Я задержусь недолго. – И он послал ему воздушный поцелуй. – Только ради тебя. – После этих слов Филипп повернулся к Лиз и, нежно вздохнув, добавил: – Ах, какой преданный ученик... Ну что ж, давай теперь поговорим о деле....

Лиз сидела неподвижно, уставившись куда-то вдаль, не в силах вырваться из власти воспоминаний.

Филипп был бы удивлен, если бы узнал, сколько времени она недавно потратила, пытаясь разрешить денежный вопрос. Ведь она жила на широкую ногу, ни в чем себе не отказывая. Дома у Лиз всегда стоял ящик шампанского, и, если ей вдруг хотелось черных трюфелей по цене сто фунтов за две унции[3], она не задумываясь платила эту сумму. Ее ювелирные украшения были от Мак-Коя, машина – всегда одной и той же модели – «Мерседес Спорте», причем она меняла ее ежегодно. Ее дом находился в самом престижном районе, на северо-западе Лондона, и Элизабет не пожалела денег на его отделку и мебель.

Элизабет регулярно ездила на курорты, где постоянно встречала женщин, стремившихся найти здесь богатого мужа, а достигнув цели, начинавших искать себе развлечения на стороне. Порой она с удовольствием улыбалась про себя, потому что рядом с ней были жены ее клиентов, принимавшие ее за свою и даже не догадывавшиеся, каким образом она заработала деньги, позволявшие ей вместе с ними принимать проточные ванны и купаться в горячих источниках. Элизабет понимала, что по существу она ничем не отличается от них: они точно так же, как и она, торговали своим телом. От них всегда несло запахом алчности, их глаза постоянно бегали вокруг, оценивая стоимость драгоценностей других женщин и сравнивая их со своими. Эти женщины были в том критическом возрасте и в том критическом состоянии, когда мужья обычно начинают искать возможность поменять их на более свежий «экземплярчик», поэтому они не жалели денег, украшений и всяких новинок косметики, чтобы, в свою очередь, приобрести новую «модель». «Замужние проститутки, – окрестила их Элизабет. – Продают себя точно так же, как и я, только взамен, чтобы скрыть факт продажи, лицемерно требуют себе знак приличия и порядочности – обручальное кольцо».

Она никогда не сомневалась в том, что выглядит прекрасно, потому что была действительно очень красивой женщиной. Чтобы «полюбить» Элизабет Уоринг, мало было купить ее тело, насладиться им можно было только тогда, когда образ и стиль жизни «покупателя» соответствовали ее стилю. Стать такой Элизабет Уоринг было непросто, но еще сложней было такой остаться. И вот скоро все закончится.

Элизабет никогда не пыталась обмануть жизнь и всегда платила полную цену за те деньги, которые зарабатывала. Поэтому клиенты постоянно ей говорили, что она доставляет им неописуемое удовольствие и, как бы ни было трудно в это поверить, счастье. За что же ей все это? За что! «Надо обсудить все с Филиппом, – наконец решила она, почувствовав, что после этого решения ей стало легче. – Он так ясно мыслит и не подвержен сомнениям. Его трудно поколебать какими-нибудь предрассудками. Он всегда был полностью согласен с мудрым изречением миссис Патрик Кэмпбэлл: «Никого не должно волновать, что человек делает, пока он не выходит на улицу и не начинает пугать лошадей».

«Мы с ним два сапога пара, – подумала Элизабет, и эта мысль показалась ей очень смешной. Он – старый любовник, находящийся на содержании, а она – высокооплачиваемая проститутка. Занятия, по общественным понятиям, достойные порицания и осуждения, однако они так не считали. – Филипп посоветует мне, как решить мою проблему. А как я скажу о ней папе и Бою... и стоит ли вообще им что-то говорить? Филипп все знает. Он всегда все знает».