Молча шел я за Фронтисом по золотому коридору. В голове у меня по-прежнему все бурлило, но важнейшей из тех, что владели мною теперь, была мысль о близком конце — максимум через час. Но Фронтис поклялся мне, и сейчас я шел за ним в комнату, где должна была начаться церемония освобождения моего разума от разума Язона.
      Я все еще отчасти оставался Язоном и по-прежнему чувствовал фонтаны простых, гладких фраз, предлагающих оправдания для совести Джея Сиварда. Я ненавидел этот расчетливый, лицемерный разум, вторгшийся в мой собственный. И все же все ли аргументы, которые он мне предлагал, были фальшивыми? Кто их приводил — Джей Сивард или Язон Изменник?
      "А что мне было делать? — спрашивал я самого себя. — Мы находились в безнадежной ситуации и оба понимали это. Не было и речи о бегстве, а от него зависела судьба Гекаты. Вопрос, собирался ли я стать на ее сторону, уже не имел значения. А может, имел? Геката была хозяйкой тьмы, одним из божеств подземного мира, королевой заклятий и черной магии. Аполлион же бог солнца, яркий свет дня, антипод колдовства и мрака ночи. Нельзя судить богов по этим чертам — это просто легенда и она может не иметь никакого значения. Но как же мне тогда их оценивать?
      Ну ладно, все это не в счет. В данной ситуации я мог сделать только одно, а именно: ударить в обе стороны. Я завоевал доверие Фронтиса, и это имеет значение, потому что он, похоже, близок к полной власти здесь. Сейчас он будет работать со мной. Однако я сделал и нечто большее, потому что некто могущественный в Гелиополисе выпустил Киан.
      Делая это кто-то соткал сеть интриги, я же своим поступком нарушил равновесие этой сети. А любое нарушение равновесия сейчас выгодно, ибо может означать для нас спасение, и не должно представлять опасности большей, чем та, в которой мы уже находились. Если планы неизвестного жреца будут перечеркнуты, это к чему-то приведет, а поскольку я пользуюсь теперь доверием Фронтиса, возможно, мне удастся переждать и обратить это себе на пользу".
      Но Язон ли рассуждал так гладко? Я не мог забыть выражения глаз Киан, когда ее выводили. Многие женщины — я это знал — смотрели на Язона подобным взглядом, когда он предавал их. Но для Джея Сиварда это было внове. Но если бы я бросился ей на помощь, все, что Джей — или, может, Язон — швырнул в отчаянии на весы, было бы потеряно. Нет, лучше позволить ей уйти со жрецами… даже на алтарь, если нужно, пока дозреют планы Язона.
      Мы остановились перец дверью, украшенной символом солнца. Фронтис настежь открыл ее и кивнул мне, чтобы я вошел; сам он молча последовал за мной. Комната внутри имела форму звезды. Пять углов отсекали золотые занавесы, и когда я входил, какой-то высокий мужчина как раз опускал последний. Он повернулся ко мне, и я увидел морщинистое лицо Офиона, верховного жреца. Хромая, подошел он и заглянул мне в глаза.
      — Потомок Язона, — тихо произнес он, — ты предстаешь пред ликом Аполлиона. Помещение за этой комнатой является частью величайшей его святыни. Ты будешь смотреть в Око Аполлиона, и воспоминания, ненавистные тебе, покинут твой разум.
      Он заколебался, слегка нахмурившись, но прежде чем успел заговорить снова, Фронтис скользнул мимо него и коснулся выступа на противоположной стене. Угол звездчатой комнаты раскрылся, и я заглянул в бесконечность отражающих друг друга серебристых стен. Ладонь Фронтиса, лежавшая на моем плече, подтолкнула меня вперед, и я, полуослепший, пошел.
      — Офион поведет тебя дальше, оставаясь снаружи, — послышался сзади голос Фронтиса. — Он будет служить, как верховный жрец, ибо формально я еще послушник. Но я буду стоять рядом, чтобы учиться. Ты готов, сын Язона?
      Я не был готов. Парадоксально, но сейчас, когда наступил этот момент, я почувствовал странное нежелание избавляться от воспоминаний, которые были для меня пыткой, когда бы они ни появлялись. Что ни говори, они обещали мне знания и силу, которые могли неожиданно понадобиться мне, прежде чем я покину Гелиополис… если вообще покину его живым.
      Однако Фронтис не ждал ответа. По комнате пронеслось легкое дуновение, и когда я запоздало повернулся, жрецов уже не было. Сверкающие стены вернулись на свои места, и вход закрылся. Я оглядел комнату.
      Она была невелика, однако в ней чувствовались силы, которые напряженно пульсировали между стенами, затаившиеся неведомые силы, которые в любой момент могли пробудиться к жизни. Мне казалось, что здесь сосредоточено больше энергии, чем во всем Гелиополисе снаружи.
      От полированного потолка шел приглушенный свет, образуя зыбкую материю, сотканную из пересекающихся лучей, призрачную и искрящуюся. Пол понижался к небольшому углублению посередине, где лежала матовая полусфера диаметром метра в полтора, похожая на фонтанчик опалесцирующей воды. Стены были зеркально-серебристые.
      Я ждал, с бьющимся сердцем. Сверху вниз падали потоки приглушенного света, образуя световые колоннады. Через какое-то время мне показалось, что они стали ярче. Матовая полусфера начала испускать холодный свет, и к сиянию, лившемуся с потолка, добавился золотистый оттенок. По-прежнему было тихо. Око Аполлиона стало матовым, световые колонны тоже.
      Свет ослабел и вновь стал сильнее. На этот раз сияние золота в нем стало отчетливее. Око потускнело, вспыхнуло и снова потускнело. Изменения происходили все быстрее, в зеркальных стенах отражались каскады золотых вспышек. Я заметил свою собственную фигуру, то появлявшуюся, то вновь исчезавшую, в такт снопам падающих сверху солнечных лучей.
      Они засверкали как молнии, и внезапно комната превратилась в ослепительную золотую плоскость, такую яркую, что я не мог смотреть. Подняв руку, я прикрыл ладонью глаза. Но и под веками, как кипящие облака, клубились цветовые пятна. И вдруг эти облака разошлись, и какое-то лицо заглянуло сквозь них в бездны моего мозга.
      Мне казалось, что каждая клеточка моего организма инстинктивно бежит от этого взгляда. Я чувствовал страшный холод, закрадывающийся во все мышцы и нервы, словно тело мое внезапно замерзло при виде красоты этого Лица… Лица Аполлиона.
      Я смотрел на бога.
      Многие легенды, сохранившиеся до наших времен и нашего мира, воспевали красоту Аполлиона. Но то была совсем не человеческая красота. Его лицо имело все черты, характерные для лица человека, но его красота превосходила любую человеческую красоту в такой же степени, как сияние солнца превосходит пламя свечи. Ни в одном языке мира нет слов, которыми можно было бы описать его вид… или то, как это божественное величие пренебрегало глазом, который в него всматривался.
      Он отнесся ко мне равнодушно, сохраняя дистанцию, отделявшую богов от дел этого мира. Я был не более чем крохотной морщинкой на глади божественных помыслов, непонятных для любого разума, кроме его собственного. И я отчетливо сознавал бесконечность всевозможных золотых сооружений, невероятно высоко уходящих в золотое небо. Мир бога!
      Бога?
      Мне вспомнился циничный скептицизм Фронтиса. Офион верил в божества, но верил ли в них Фронтис? Могла ли эта жуткая красота быть все-таки просто человеческой? Или более чем человеческой, но менее чем божественной?
      Все эти мысли пронеслись в моей голове за долю секунды, за время, пока Лицо с холодным равнодушием смотрело на меня сквозь тщетный заслон моих сомкнутых век. Я вновь открыл глаза. Всю комнату заливало сияние, и это был не просто свет. Потоки энергии самого Солнца, казалось, протекали сквозь тело и мозг. Мощь самого…
      Я не мог подобрать слово. Во время этого огненного омовения с. моего разума одна за другой срывались завесы, и за ними находилось нечто, сиявшее ярче Ока солнечного бога. Наконец сгорел последний покров, и не осталось ничего…
      Мы стояли на холме втроем — Цирцея, Язон и высокая, удивительно мрачная фигура за нашей спиной. Лица наши были обращены к далекому зареву, а меня, словно вино бокал, наполнял страх. Я знал, что за существо стоит позади. Это была богиня. Люди называли ее Гекатой.
      За многие недели, проведенные на Эе, Язон узнал правду, таившуюся за алтарями, погруженными в облака.
      Цирцея — жрица Гекаты.
      Богиня тьмы собственной персоной — в полном вооружении.
      И я, Язон, сын Эзона, в доспехах из того, что называли Золотым Руном.
      Мы стояли втроем, ожидая начала сражения — ожидая Аполлиона…
      Это происходило в далеком прошлом — три тысячи лет назад. Активная часть моего разума задержалась на этом забытом прощлом, заливавшем меня волнами воспоминаний. Воспоминаний Язона. Каждый их покров, как мне казалось, на мгновение оживал и улетал навсегда.
      "Арго", рассекающий пурпурные волны эгейских водтемные рощи Эи… лица множества женщин.
      "Арго", мой резвый и прекрасный «Арго»!
      Чем были для меня женщины? Чем была Цирцея или сама Геката, а также гигантская битва между народом, называемым богами? Правда, я поклялся… Впрочем, Язон и прежде нарушал, свои клятвы.
      Три недели назад мы прибыли на Эю, в белый храм, к прелестной чародейке, жившей там среди своих полулюдей-полуживотных.
      Мы с Медеей путешествовали по суше, чтобы очиститься от пролитой крови и дождаться появления «Арго». К сожалению, в тот год были бури, и «Арго» не появился. И пока мы ждали на том странном острове, где Цирцея наводила свои чары, дни и ночи проходили, как в тумане.
      Было что-то особенное в самом воздухе острова, словно Эя свисала с края занавеса, закрывающего иной мир.
      И в эти летние вечера мысли Язона постепенно покинули Медею — ведь та была уже познанным сокровищем — и сосредоточились на Цирцее, Волшебнице. Я с самого начала знал, что во мне ей нужен был не я, а другой мужчина.
      Дело в том, что у меня был двойной разум. Может, я уже родился таким, а может получил его во время обучения у кентавра Хирона. Но временами другой мужчина смотрел из глаз Язона и говорил его языком. Это бывало редко, но на Эе случалось чаще, чем я бы того хотел, и когда безумие укоренялось в моем разуме, Цирцея не отставала от меня, вглядываясь своими сверкающе-зелеными глазами в мои.
      Мои? Нет, того другого мужчины. Он был тем безымянным духом, который вместе со мной использовал разум Язона. И в этих зеленых глазах стало появляться иное выражение. Я достаточно часто видел такие взгляды женщин и сразу понял, что они означают. Что ж, для Язона не было новостью, что женщина должна его любить. Но, несмотря на привычное самодовольство, меня что-то мучило. Чего-то я здесь не понимал.
      Прошли недели, прежде чем появился «Арго». Но еще до этого события Цирцея рассказала мне о Гекате, и сама Геката сошла со своего алтаря…
      Холодным летним вечером мы вместе пили вино — Цирцея и я. Вдруг она сказала:
      — Язон, у меня для тебя весть от богини. Я задумался над этим. Вино шумело в моей голове, мне было интересно, не приглядывалась ли ко мне сама богиня и не сочла ли она меня достаточно хорошим для себя. Может именно это таилось в перемене, которую я ощущал? Легенды говорили, что в прошлом богини часто снисходили до смертных. Цирцея вдруг произнесла:
      — Иди за мной.
      Я встал и пошел за нею в приятном ожидании… Богиня говорила со мной устами Цирцеи, и мне не понравилось то, что она сказала. Это напоминало сонное видение, и, пожалуй, я не во все поверил. Есть вещи слишком необычайные, даже если их сообщает богиня.
      — Два человеческих существа сосуществуют в твоем теле, Язон, но одно из них не познает жизни в течение еще трех тысяч лет. Он понял бы истину моих слов куда лучше тебя: ведь ты все еще наполовину дикарь. Для этого существа Эллада будет лишь воспоминанием, новые народы овладеют его миром. Тот Язон и есть мужчина, в которого так неосмотрительно влюбилась Цирцея. Что ж, я не властна над любовью, но Цирцее следовало бы родиться на три тысячи лет позже.
      Я испугался, однако подумал, что тот, второй во мне, слушает внимательно. Я думал, что понимаю.
      — Язон, два мира пересекаются в эту минуту. Один из них твой, а второй принадлежит мне. В нем живут те, кого ты знаешь как богов и богинь, однако мы не божества. 'Силы природы создали нас, и мы в конечном счете лишь мутанты.
      Она говорила не столько со мной, сколько с другим Язоном — человеком, еще не родившимся, который слушал с помощью моего разума… с мужчиной, которого полюбила Цирцея. "Ладно, может, мне удастся использовать его", подумал я, и различные планы начали возникать в моем мозгу.
      — Оба эти мира взаимопроникают сейчас и здесь, и можно переноситься из одного в другой там, где завеса тоньше. В таких местах — например, на Эе — возводятся святилища с вратами, открывающимися на обе стороны. У храма Аполлиона в Гелиополисе тоже есть такие врата. Мы с Аполлионом смертельные враги. Он обладает силами, которые кажутся тебе сверх естественными, однако он не бог. Эти силы вполне естественны, но Аполлион владеет науками, которых ты еще не познал. Тебе они могут казаться магическими, как мои — колдовскими. Однако и я не богиня, хотя мои силы в некотором смысле выходят за пространство и время.
      Мы с Аполлионом родились очень давно, и вам ведомы легенды о нашей жизни. Теперь похожие миры соединяются друг с другом, и мы можем перебираться из одного в другой, пока потоки времени снова не разойдутся. Тогда мы окажемся за пределами ваших знаний и, быть может, иные боги или существа, подобные богам, займут наше место среди людей. Но мы сами боремся с нашей судьбой в этом другом мире, недоступном человеку.
      Она умолкла, а затем заговорила вновь, гораздо энергичнее.
      — Мне нужна помощь человека из твоего мира. Этот человек, вооруженный так, как я смогла бы его вооружить, мог бы получить от меня великолепную награду. Я могла бы изменить твою судьбу, которая сейчас выглядит не очень-то хорошо. Думаю, что именно судьба привела тебя ко мне в этот час, поскольку ты знаешь, какое оружие я имею в виду.
      Золотое Руно, Язон. Золотое Руно — вот оружие против Аполлиона. Оно было создано другим, можно сказать… богом, которого Аполлион убил. Вы зовете его Гефестом. Человек, который наденет на себя Руно, сможет выступить даже против всемогущего Аполлиона.
      Владея сверхчувственными силами, мы с Аполлионом не можем сойтись в бою, как обычные воины. Только в особых и редких случаях можем мы встречаться с ним. Урочное время пришло, и ты нужен мне, чтобы в доспехах из Руна сыграть роль меча против моего извечного врага. Ты поможешь мне, Язон?
      Я ничего не ответил, обдумывая своим двойным разумом то, что услышал. Что касается Золотого Руна, то я не был глупцом и знал, что это нечто большее, чем обычная шерсть барана. Я уже держал его в своих руках и чувствовал силу, дрожавшую между его сверкающими складками. Я забрал его со святого дерева в Колхиде, где оно висело, охраняемое Пифоном, которого легенда называла вечно бодрствующим драконом. Мне-то было хорошо известно, сколько правды было в этом рассказе, а сколько лжи.
      — А что с Цирцеей, богиня? — дерзко спросил я. Она ответила мне устами ее самой:
      — Она убедила себя, что любит мужчину, которого видит за тобой. Я обещала помочь вам обоим. Если ты поклянешься поддержать меня в моей борьбе, тогда Цирцея и Язон с двойным разумом разделят свою любовь…
      Странно и удивительно было слушать, как собственный голос Цирцеи вплетается в слова богини, когда та говорит ее устами.
      — Но ведь я не бессмертна, о мать! Я состарюсь и умру до того, как новый Язон, тот, которого я люблю, народится на Земле!
      Богиня ответила на это уже собственным голосом.
      — Успокойся, дочь! Успокойся! Для тебя будет сделана Маска, убежище для души Цирцеи. Каждая жрица, которая будет служить мне, наденет ее у моего алтаря, и ты будешь оживать в каждой из них, пока Язон не прибудет вновь.
      Вот так мы с Цирцеей дали клятву у алтаря Гекаты. Разум Язона был неспокоен, соизмеряя обещанную награду и ее цену. Однако выбора у него не было. Когда богиня приказывает, смертные не смеют отказать, если ценят свое будущее. Мы дали клятву. А потом Геката обучила меня пользоваться доспехами, сделанными богом и только для богов. Довольно часто душа моя уходила в пятки, когда передо мной мелькали за алтарем Гекаты образы мира, где живут боги, гораздо более могущественные, чем думают люди.
      Я видел упряжки демонов, скованных цепями титанов, жутко рычащих в железных тюрьмах, видел огни Олимпа, прорывающиеся из-за стен гигантских лесов.
      — Машины, Язон, все это машины. Творения иного мира, иной науки, иной расы, но вовсе не богов!
      Я не входил в тот мир, а смотрел на него сквозь необычайные окна, открытые для меня Цирцеей. Мое второе «я» видело там вещи, которых я не понимал.
      Я не забыл об «Арго», но он не прибыл, и потому я ждал и работал, изучая свойства Руна и содрогаясь при мысли о минуте, когда вынужден буду им воспользоваться.

      Одетый в Золотое Руно, я, первый Язон, отправился на встречу с Аполлионом.
      На Эе, над голубизной залива высится голая гора. Там, где завеса между этим миром и миром богов самая тонкая, к нам явилась Геката в одежде из тени. Я видел ее, как в тумане. Она была неописуема, но не вызывала у меня такого отвращения, как Аполлион. Эти два существа резко отличались друг от друга.
      Цирцея стояла рядом со мной, а я нес на себе Руно. Воздух перед нами образовал ослепительный круг, в центре которого постепенно формировалось Лицо.
      Слабым голосом начал я предписанный ритуал, который должен был активировать Руно. Я знал, что должен сделать, но не был уверен, смогу ли. Страх поражал меня слепотой и тошнотой, а это страшное Лицо подбиралось все ближе, и все мое тело корчилось от омерзения.
      Механически делал я то, чему меня научили, но перед глазами моими висела туча, и мой мозг не был моим. А потом сквозь разрыв в этой туче я увидел внизу единственное, что любил настоящей, бескорыстной любовью, «Арго», мою любимую галеру!
      "Арго"! Увидев его, я понял вдруг, что мне безразличны и Геката, и Цирцея, и все боги Олимпа. Что я здесь делаю, больной от страха, сражающийся в чужой битве, когда мой «Арго» стоит у берега, ожидая меня?
      Я сорвал с себя Золотое Руно, повернулся и побежал. Зигзаги молний и громыхание грома сопровождали меня, но я не обращал на них внимания. Только когда мощный голос загремел с высоты, я на мгновение остановился.
      — Беги, трус, спасай свою жизнь! — кричала мне богиня. — Но нет для тебя спасения, как бы далеко ты ни убежал. Живой или мертвый ты по-прежнему будешь связан своей клятвой, и однажды ты вернешься. Однажды, в далеком будущем, ты вновь будешь ходить по Земле и откликнешься на мой зов. Есть клятвы, которые нельзя нарушить. Цирцея будет ждать, пока ты вернешься, и я тоже буду ждать.
      Иди, Язон, иди к своей погибели, от которой я могла бы тебя спасти. Иди к единственному, которого любишь, и от которого ждешь удара, чтобы он убил тебя. Иди, забери свое царство и пропади вместе с ним!
      Я бежал дальше. Возможно, Геката говорила еще, но я ее уже не слышал, ибо теперь на склоне звучал смех, звенящий как золото, явственно слышимый на фоне бури. И при звуке его сердце мое сжалось, а все тело содрогнулось от его красоты и безобразия. Это Аполлион смеялся, видя, как я бегу…
      Одна за другой с моего разума слетали пелены воспоминаний. Я купался в ярком свете, но сквозь зловещую гишину все время тек беспокоящий шепот. Голос, который я знал… настойчивый, зовущий…
      Я отогнал мысли о нем, позволив воспоминаниям улетать. Свет Аполлиона не был пылающим светом солнца, эн был чистым и холодным, прозрачным, как родниковая вода, и спокойным, как течение Леты.
      Очередная завеса разорвалась в клочья. Сквозь нее я "видел дуги козлиных рогов и бегающие желтые глаза.
      — Язон, Язон!
      Однако для меня все шире раскрывалось спокойствие беспамятства, и я не ответил, Я погружался в сверкаюцую пустоту Ока Аполлиона. Бесконечное спокойствие охватило меня…
      — Язон! Проснись или погибнешь!
      Эти слова ничего не значили. Правда, они имели значение, только не для меня. Они предвещали несчастье кому-то чужому, кому-то по имени Джей Сивард, который был… мной, Джеем Сивардом, а не Язоном. Не суеверным Язоном, нарушавшим одну клятву за другой, а Джеем Сивардом, предавшим только Киан.
      Я услышал собственный голос, зовущий словно издалека:
      — Панир, Панир, помоги мне!
      — Не могу! — ответил откуда-то бесцветный голос фавна. — Ты сам должен прийти ко мне.
      Я был ослеплен светом, но мог двигаться… и должен — был вырваться сам. С трудом просыпаясь от кошмара, я заставил свои мышцы трудиться. Я чувствовал, что двигаюсь… и шел!
      Ладони мои касались поверхности настолько гладкой, что я не был уверен, реальна ли она была. Они скользили по ней, снова касались…
      — Толкни дверь! — кричал Панир из глубины сонного помрачения. Сильно толкни, Язон, ты стоишь у двери! Открой ее! Быстрее!
      Гладкая поверхность подалась под моими пальцами, а потом чьи-то волосатые руки схватили меня и потащили. Я вновь мог видеть. Мы стояли в звездной комнате, где я расстался с Офионом и Фронтисом, и в воздухе висел странный запах — раздражающий, удушливый. Запах крови.
      Но раздумывать не было времени. Я смотрел в глаза Панира и видел в них сострадание и заботу. Его получеловеческое лицо было мокро от пота и неуверенно улыбалось. Я хотел задать ему несколько вопросов, но никак не мог отдышаться. Так я и стоял неподвижно перед закрытой дверью, ожидая, когда дыхание мое успокоится.
      За это время мысли мои сложились в некий определенный узор.
      — Ну что ж, — сказал я наконец, — пора узнать, что тут произошло.
      — Это просто, — ответил он с тяжелым вздохом, откидывая со лба пропитанные потом черные кудри. — Я знал, какая опасность грозит тебе от Ока Аполлиона, но не мог попасть внутрь, пока там были оба жреца. Несколько минут назад, когда они ушли, я вошел.
      — Но зачем?
      Вместо ответа он наклонился ко мне и заглянул глубоко в глаза.
      — Ты изменился, — медленно сказал он. — С тобой что-то случилось? Ты… Язон?
      — Я видел Язона очень отчетливо, — ответил я. — Достаточно отчетливо, чтобы убедиться: это — не я. Я совершенно иной человек. Так же три тысячи лет назад тот Язон, которого ты знаешь, имел двойной разум.
      Панир кивнул.
      — Что-то такое было. Скажи, ты еще в достаточной степени Язон, чтобы продолжать нарушать клятвы? Знаешь, на чьей стороне ты должен теперь сражаться?
      Перед глазами у меня вновь возникло прекрасное и отвратительное лицо Аполлиона, и я с трудом подавил дрожь омерзения.
      — На стороне Гекаты… чтобы освободить мир от Аполлиона!
      Панир еще раз кивнул.
      — Этим ты исправишь вред, причиненный нарушенной клятвой. Что ж, ты вернулся к нам вовсе не преждевременно! Спасая тебя минуту назад, я не был уверен, правильно ли поступаю, но, возможно, это был удачный ход. — Он пожал плечами. — Когда мы впервые встретились на Эе, Цирцея знала, что ты должен попасть в Гелиополис, поэтому я помог людям из города захватить тебя. Это был тактический ход. Цирцея также знала, что здесь, в храме, ты должен встретиться с Киан.
      Но дальше я действовал уже самостоятельно. Порой выгодно быть полубогом. Люди смеются надо мной, но даже жрецы Аполлиона не смеют причинить вред фавну. Поэтому я могу свободно ходить, где мне вздумается. Это тебе ничего не напоминает, Язон? На этот раз ты можешь поверить фавну!
      — Ты снова взялся за старое и уклоняешься от ответа, — сказал я. Что касается твоего предложения — спасибо, буду помнить. Но сначала объясни, что произошло!
      — Разумеется, Фронтис тебя обманул. Как и следовало ожидать. Око Аполлиона — это не игрушка, с которой может свободно обращаться любой. У тебя слой за слоем отбирали воспоминания, а в конце — пустота, ничто! Ты потерял бы свою душу. Когда человек смотрит в Око Аполлиона, его собственные глаза застилает тьма.
      — Выходит, Фронтис все время боялся меня и не верил мне! — со злостью сказал я. — Что ж, теперь у него есть причины для опасений! Спасибо, Панир. Я думал, что… хотя… — Я неуверенно огляделся. — Мне казалось, что Фронтис и Офион должны были принять участие в какой-то церемонии, пока я…
      Меня прервал сухой смех Панира.
      — Я же говорил тебе, что ждал, пока смогу войти без спасений. Без опасений! Я еще сейчас весь в поту! Клянусь Бахусом, я…
      — Жрецы! — напомнил я ему. — Где они?
      — Одного из них ты, найдешь у себя за спиной, — загадочно ответил он.
      Я испуганно обернулся. О моем физическом и психическом состоянии наглядно говорило то, что я ни разу не огляделся и не поинтересовался, откуда пахнет кровью.
      На полу у входа лежал мужчина, одетый в золотистые одежды. Он уткнулся лицом в лужу крови, которая все еще расширялась.
      — Офион… — прошептал Панир. — Нет, помочь ему нельзя.
      — Фронтис? — спросил я, и фавн утвердительно кивнул.
      — Или, в некотором смысле, ты сам, — добавил он. — То, что меч вынул Фронтис, так же очевидно, как то, что убил его ты… в тот момент, когда выдал им Киан.
      — Значит, это Офион был тем жрецом, который спас ее от алтаря! воскликнул я.
      — Ты вполне мог угадать это. Фронтис вот угадал. Однако Офион по-прежнему оставался верховным жрецом, и Фронтису приходилось действовать тайно. Он использовал для этого тебя. Возможно, при этом ты почувствовал, что к чему, и в свою очередь использовал его. Я пока не уверен в тебе. Но коль скоро Киан была предана, Офиону пришлось начинать все сначала.
      Фавн посмотрел на неподвижное тело, лицо его ничего не выражало.
      — Слава богам, что мы, фавны, неподвластны таким слабостям, как любовь, — сказал он. — Она может довести до ужасных вещей. Может довести такого человека, как Офион, до… например, вот до этого.
      — Он ее любил? Он пожал плечами.
      — Любил или думал, что любит. Участь Офиона была решена в тот день, когда он повредил ногу. Аполлион не признает неловких жрецов. Офион… у него не было шансов пережить Час Затмения, который вскоре наступит. Тогда Аполлион избавился бы от него и верховным жрецом Гелиополиса стал бы Фронтис. Так что поступок его не имел особого значения… неделей раньше или позже. Понимаешь? Думаю, в такой момент человек слепо бросается в настоящую любовь. Может, это инстинкт велел Офиону спасти Киан в виде компенсации Судьбе, чтобы и он сам мог быть спасен? Кто знает? Любовь и смерть играют человеком, и я рад, что мы, фавны, никогда не познаем ее.