Офион остановился в проходе, слегка горбясь, его плечи заметно склонялись вперед. Глаза у него были голубые, как у Фронтиса, но темные, как-вечернее небо, тогда как у Фронтиса напоминали утреннее. В их глубине таилось знание, которым Фронтис, несмотря на всю свою скептическую мудрость, не обладал.
      — Ты не мог подождать меня, Фронтис? — ровным голосом спросил он.
      — Я избавил тебя от хлопот, — ответил Фронтис. — Тебе не нужно терять время на предварительные расспросы. Язон знает все, что нам нужно.
      — Это Язон?
      — Так утверждает Панир. — Фронтис махнул рукой в сторону колонн.
      Офион обратился ко мне; голос его был бесстрастен, словно он повторял заученный текст.
      — Тоща слушай, — сказал он. — Между Аполлионом и богиней тьмы Гекатой идет извечная война. В далеком прошлом Язон украл Золотое Руно, любимое сокровище Аполлиона, и бежал под защиту Гекаты на Эю. Цирцея любила Язона и помогла ему. Потом Язон умер, бежал или пропал, а война продолжалась. Существует пророчество, что Язон вернется вновь и будет словно меч Аполлиона в руке Гекаты. Поэтому… мы хотим сломать этот меч.
      Говоря, он внимательно разглядывал меня.
      — Есть еще проблема Цирцеи. Она — рука Гекаты, подобно тому, как ты должен был стать ее мечом. Геката будет сильна до тех пор, пока Цирцея не умрет, а Маска не будет разломана. Однако в войне между Гекатой и Аполлионом никогда не должно возникнуть ситуации, когда Аполлиону придется сражаться с богиней мрака на ее собственной территории. Никогда… — Он понизил голос. — Всего один раз Аполлион обратил к земле свой темный лик. Он повелитель затмения, а также владыка солнечного сияния. Но, говорят, однажды он спустился в Гелиополис во время затмения — в тот самый Гелиополис, на руинах которого построили мы новый город.
      Вскоре начнется затмение солнца, и ты должен умереть до него. Однако твоя смерть — это еще не все. Язон тоже когда-то умер, а теперь вернулся. Должна погибнуть и рука Гекаты. Маска и Цирцея должны быть уничтожены навсегда, чтобы наступил мир под дланью Аполлиона.
      В комнате повисла тишина, которую нарушил Фронтис:
      — Ты еще не сказал Язону, что он должен сделать. Офион внезапно задрожал всем телом. Его необыкновенно темные глаза смотрели то на Фронтиса, то на меня. На этот раз молчание прервал я:
      — Почему я должен был бежать от ваших солдат? Офион продолжал молчать, зато Фронтис спросил:
      — Зачем скрывать это от него? Он далеко не глупец. Может, мы с ним договоримся?
      Офион словно язык проглотил, зато молодого жреца явно осенила некая идея.
      — Ну что же, Язон, вот ответ на твой вопрос. Мы хотели, чтобы ты бежал, ибо при этом ты мог привести нас к молодой Цирцее. Ты и сейчас можешь это сделать. Если ты поможешь нам, то не умрешь. Правда, Офион?
      — Правда… — буркнул жрец. Мне показалось, что на мгновение лицо Фронтиса озарила улыбка.
      — Итак, Язон, заключим сделку. Что ни говори, а жизнь лучше, чем смерть. Разве нет?
      — Может, да, а может, и нет, — ответил я. — Мне ничего не известно о молодой Цирцее. Почему бы вам не поискать ее на Эе?
      — Жрица с Эи — это старая Цирцея, — сказал Фронтис. — Она уже давно не служила богине, и сейчас очень слаба. Понимаешь, когда Цирцея умирает. Маску передают очередной жрице — следующей Цирцее. И вместе с Маской переходит сила Гекаты. Поскольку Цирцея с Эи очень слаба, а столкновение между достойным Аполлионом и богиней мрака неизбежно, богине понадобится сильная рука и новая, молодая жрица. Эта жрица и есть новая Цирцея, очередная наследница Маски. Она была здесь, в Гелиополисе.
      — Я слышал об этом. Вы убили ее, — выпалил я.
      — Нет, не убили, — ответил Фронтис. — Она бежала. Девушка не могла покинуть город — у нас превосходные стражники на стенах. Таким образом, поскольку сеть предназначения слагается в определенный узор и поскольку вернулся Язон, мы должны найти молодую Цирцею и убить ее. Если она выживет и наденет Маску, то с ее и с твоей помощью Геката сможет вести войну с Аполлионом, а момент затмения слишком близок, чтобы сидеть сложа руки. Лучше бы тебе договориться с нами, Язон. Кто может сражаться с богами? Он старался убедить меня, но его голос выдавал лицемерие. Все время он украдкой посматривал на дремлющего Офиона.
      — Я не могу привести вас к этой вашей Цирцее. Если уж вы не знаете, где она, то откуда знать мне.
      Фронтис внимательно посмотрел на меня и усмехнулся.
      — Есть некто, и он знает наверняка, — сказал он. — В таком храме, как наш, сплетня бежит быстрее крылатого Гермеса. Я уверен, что известие о прибытии Язона уже передается из уст в уста. Достаточно просто подождать. Рано или поздно — скорее, рано, насколько я знаю Гелиополис, — ты получишь сообщение о том, что нужно делать. И куда идти. Вот тогда… — Он умолк и многозначительно поднял брови.
      Я ничего не ответил, и Фронтис продолжал:
      — Тогда ты придешь ко мне. Или дашь знать. Ты поселишься здесь, в храме, где-нибудь на краю, чтобы посланцы могли легко добраться до тебя. Очень приятное жилище, друг мой. Ты не будешь страдать от одиночества — у нас есть талантливые невольницы, которые…
      — Которые превосходно шпионят, — закончил я. — Ну ладно, допустим, я согласен. Допустим, я найду для тебя эту девушку. Что тогда?
      Голубые глаза жреца недоуменно взглянули на меня, но я отчетливо прочел в них ответ — острый кинжал или стрела в спину. Одно можно было сказать наверняка: он был гораздо ближе к моей цивилизации, чем кто-либо другой в этом чужом мире.
      Однако сказал он только:
      — Награда, которую стоит заслужить, если ты имел в виду именно это. Чего ты хочешь больше всего, Язон?
      — Правды! — воскликнул я с внезапной злостью. — Меня тошнит от всех этих уверток и полуправд, от лжи, которой ты меня кормишь, с такой легкостью обещая награду. Я знаю, какая награда меня ждет!
      Фронтис рассмеялся.
      — Да, Язон всегда умел торговаться. Хорошо, раз уж правда настолько… Признаться, убить тебя легче всего было бы, когда молодая Цирцея попадет в наши руки. Разумеется, я сразу подумал об этом. Но ты сообразительнее других, и я, чтобы избавить тебя от сомнений, пожалуй, должен дать клятву, которую не посмею нарушить. Итак, чего ты требуешь от нас, кроме правды?
      Я на секунду прищурился, испытывая неодолимое желание выбраться из этой западни. Стать свободным, вернуться к собственной жизни, избавиться от хаотических воспоминаний, всплывших в моем разуме после слишком глубокого психического зондирования. Вот чего я хотел больше всего избавиться от воспоминаний Язона!
      Об этом я и сказал им.
      — И тогда, если смогу, — добавил я, — я найду для вас эту девушку, пусть даже мне придется разрушить город голыми руками. Ты сможешь освободить мой разум?
      Фронтис поджал губы и пристально глянул на меня, прищурив глаза. Потом медленно кивнул, и мне показалось, что в его мозгу рождаются и другие идеи — изощренные и коварные.
      — Да, если ты об этом просишь, — ответил он. — Клянусь алтарем самого Аполлиона, и да затопчет меня Агнец огненными копытами, если я тебя обману. Как только ты освободишься от Язона, исчезнет повод плохо относиться к тебе. Ты станешь безопасен для нас. Клянусь, ты получишь свободу, когда представишь нам девушку.
      Офион проснулся и вопросительно посмотрел на нас. Я заметил, что они с Фронтисом понимающе переглянулись. Офион не знал о том, что я не Язон, но разве Фронтис не скажет ему об этом?
      Впрочем, меня это мало заботило. Я глубоко вздохнул. Возможно, я поступил плохо, давая такое обещание, ведь девушка не сделала мне ничего дурного. И все же я не чувствовал себя ничем обязанным ни ей, ни Гекате, ни кому-либо еще в этом чуждом мире. Меня затащили сюда помимо моей воли, швырнули головой вперед в свару, причиной которой был вовсе не я, швыряли во все стороны как камень между воюющими людьми и воюющими богами. Я был Джеем Сивардом, свободным человеком, а не пешкой, которую шевелит всяк, кому не лень.
      — Итак, я найду ее и доставлю вашим людям, — сказал я. — Не буду клясться никакими богами, поскольку это не принято в моей стране. Но мое слово у вас есть, можете на него положиться.
      Фронтис кивнул и встал.
      — Я верю тебе, — сказал он. — Я могу определить, когда человек говорит правду. Выполни свое обещание, и я выполню свое. Мне нужно посоветоваться по этому вопросу с оракулом Аполлиона, а когда я вернусь, мы обговорим детали. Ты подождешь меня?
      Я кивнул. Он поклонился на прощание и повернулся в том направлении, откуда пришел. Офион заколебался на секунду, угрюмо глядя на меня. Он уже набрал воздуха в легкие, словно желая заговорить, однако запер во рту невысказанные слова и поспешил за Фронтисом, который придержал для него завесу тьмы.
      Когда черный туман сомкнулся за ними, музыка стихла. Я прилег на ложе и стал смотреть на темноту между колоннами, гадая, что же мне теперь делать. Возможных вариантов было не так уж и много. Под потолком комнаты медленно клубились розовые облака, бесформенные и хаотические, как мои мысли.
      Мог ли я верить Фронтису? Когда он клялся помочь мне, в глазах его таилась фальшь, и могло оказаться, что вместо освобождения я получу нечто совершенно иное. А эта девушка, молодая Цирцея… Я чувствовал угрызения совести, когда думал о ней. Я не был Язоном и не имел перед ней — в Маске или без — никаких обязательств. И все-таки…
      "Язон… Язон из Иолка… любимый, ты слышишь меня?" Слова эти были настолько отчетливы, словно прозвучали в комнате, хотя я и знал, что это не так. Это лишь эхо звучало в населенных призраками уголках моего мозга. Я вновь задрожал, облился холодным потом и… стал Язоном.
      Я ясно видел знакомое зеленоглазое лицо Маски-Волшебницы, склоняющейся над пламенем Гекаты. Я хорошо знал это лицо, я любил его когда-то, а сейчас видел ненависть и беззащитность в бледных чертах, вырезанных из живого алебастра. Любовь и ненависть, перемешанные между собой? Почему? Зачем? Даже я не знал, а ведь я был Язоном, сыном Эзона, любовником множества женщин, хотя среди них не было Цирцеи, и господином утраченного «Арго». Сердце мое сжалось, когда я подумал о корабле. «Арго», мой резвый и прекрасный «Арго»!
      "Язон, вернись ко мне, — звал далекий голос в моем мозгу. — Язон, любимый, ты не можешь предать меня".
      Теперь я видел это чудесное бледное лицо очень четко и рядом со своим. Приоткрытые пурпурные губы, нечеловечески гладкие шеки, лоб, лучащиеся невероятной красотой; глаза, горящие зеленым огнем. Я хорошо помнил его.
      "Язон, клятвопреступник и вор, моя мать Геката властвует надо мной, и я тебя ненавижу! И все же, Язон, посмотри на меня. Кто ты, Язон? Когда тебя охватывает безумие, и другой человек смотрит из твоих глаз… Язон, кто этот человек?"
      Кто же еще, если не я, Язон из Иолка?
      "Цирцея, Волшебница, прелестная и любимая, почему ты не признаешь меня? Почему требуешь ответа, которого я не могу дать? Забудь о своих видениях и больше не прогоняй меня. Здесь нет никого, кроме Язона, а он жаждет тебя".
      "Язон, кто тот человек, которого я вижу в минуту твоего безумия, когда ты перестаешь быть собой?"
      Я вновь почувствовал ярость, хватающее за горло бешенство, с помощью которого хотела оттолкнуть неотразимого аргонавта единственная женщина, которую я жаждал, потому что она никогда не обнимала меня, как другие женщины, а только отталкивала и раз за разом выкрикивала свой вопрос, на который я не знал ответа. Не было еще на свете такой женщины, живой или мертвой, которой я бы не оттолкнул, чтобы бежать за своим кораблем, своим «Арго», моей прекрасной галерой. Но Цирцея, которая меня не хотела, должна научиться не отталкивать Язона из Иолка!
      Безумие? О каком таком безумии она говорила? Откуда знала о призраке, который время от времени скользил по помутившемуся разуму героя Язона, о минутах, когда мозг раздувался в голове и воспоминания иного человека путались с моими собственными?
      Щелк! Моя память разлетелась с грохотом, похожим на удар грома. Боль затанцевала в моей голове, на секунду заставив тело задрожать, и я понял.
      Я был Язоном и был Джеем Сивардом! Я был обоими этими мужчинами одновременно! Одно страшное мгновение смотрел я сквозь мысли умершего три тысячи лет назад Язона, сквозь тень его безумия, сквозь трещину во времени.
      И видел, как в зеркале, свое собственное лицо!
      Потом трещина закрылась, воспоминание затерлось. Язон исчез, оставив меня наполовину опустошенным и удрученным слабостью моего разума. Но теперь я знал больше, и]Мне стало легче.
      Значит, Язона, как и меня, мучили тайны раздвоенного сознания. В его голове, как и в моей, перемешались двойные воспоминания, но я не знал, как и почему. Возможно, мне никогда не суждено было узнать это. Одни из сотен поколений, лишь двое из всех бесчисленных разделявших нас жизней, мы занимали одно звено цепи памяти. Он этого не понимал, да и как мог понять? Мысли из моей далекой эпохи должны были казаться чистейшим безумием. Мне имена Язона и Цирцеи хоть что-то говорили. Но он… Ничего удивительного, что он впал в бешенство и ужас, когда обнаружил непрошеные воспоминания.
      А Цирцея знала. Цирцея с ее волшебной властью над разумом… возможно, она одна понимала путаницу в тайниках души мужчины, который ее желал, но которого она ненавидела, и не без причины. Но мужчину, который несколько раз смотрел на нее глазами другого, она не имела причин ненавидеть. К нему она вообще не испытывала никаких чувств!
      Я вспомнил слова Панира: "Что-то странное произошло между вами. Почему она воспылала к тебе таким чувством? Почему потом возненавидела так же горячо, как до этого любила?"
      Возможно ли, чтобы чародейка, жившая три тысячи лет назад, глядя сквозь глаза Язона, словно сквозь линзы, встретила мои и… Нет! Я никак не мог закончить своей мысли: "… и полюбила меня". Но не было ли это единственным объяснением? Не разрешало ли это проблему, перед которой я оказался в этом мире? По какой еще причине Цирцея звала меня обратно к себе?
      Она могла звать только через Язона. Только через свою Маску и жриц Маски.

      Прозвучала негромкая, пискливая мелодия, я пришел в себя и оторопел: я оказался в другом месте. Вместе с Язоном стоял я во дворце Цирцеи, обнимая ее роскошное тело и напрасно пытаясь избежать пристального взгляда волшебницы. Я вновь был в храме Гекаты на Эе и слушал сладкий голос, зовущий меня: "Язон, любимый!"
      Однако если мои подозрения были верны, ей нужен был вовсе не Язон. Она не пользовалась никаким иным именем, однако человека, которого она призывала, звали…
      Услышав чье-то дыхание, я повернулся и увидел, что темнота между двумя колоннами разошлась, и из щели выглядывает черное лицо девушки с серебряным кольцом на шее. Это была молодая нубийская невольница. Я видел, как бегают ее глаза, осматривая комнату. Потом она проскользнула между колоннами и подбежала ко мне, мягко ступая по меховому ковру.
      — Я все слышала, — сказала она. — И слышала твое обещание, господин.
      Странное дело, девушка изменилась. В ее голосе уже не было услужливости, а лицо утратило выражение дерзкой невинности. На этот раз я внимательно разглядел ее и увидел мягкие черты, изящный нос и маленькие губы. Это было прекрасное лицо, и трудно было поверить, что оно принадлежит рабыне.
      Впрочем, времени на долгие раздумья у меня не было, потому что девушка отпрянула, встали на цыпочки и подняла руку, украшенную серебряными браслетами. А потом закатила мне пощечину.
      Звук ее эхом прокатился по темной комнате. Потеряв равновесие, я упал на ложе и сидел, таращась на девушку в полном остолбенении. В эту минуту в голове моей кружилась хаотическая масса мыслей и догадок.
      "Это посланница людей Цирцеи, — говорил я себе. — Она услышала, как я даю обещание… С их стороны разумно действовать быстро. Фронтис не ждет вестей от них, пока меня не разместят в храме. Теперь их ход — быстро, пока он ничего не подозревает. Только с какой целью?"
      Щека моя горела. Я опустил руку, которой машинально коснулся больного места, и тут разум мой совершенно отказался работать, потому что я увидел ладонь девушки.
      Двигаясь как автомат, я вновь коснулся своей щеки и увидел оставшуюся на пальцах темную краску.
      Я посмотрел на девушку — она с ужасом вглядывалась в мое лицо Потом повернула ладонь, которой меня ударила, и оба мы уставились на розовую кожу в том месте, где пот со стиснутой ладони размазал черный пигмент.
      Глаза девушки вновь встретились с моими и широко раскрылись от страха и растерянности. Я молниеносно схватил нубийку за руку пониже серебряного браслета и потер ее вспотевшую ладонь. Под моими пальцами черная кожа сменила окраску на светло-розовую.
      Не выпуская ее запястья, я потер свою щеку, стирая темный краситель, оставшийся после удара. Глаза девушки смотрели на меня, она учащенно дышала, но ничего не говорила.
      — И долго ты еще намерена молчать? Она глубоко вздохнула.
      — Я… я не знаю, господин, о чем ты. Я просто…
      — Ты подслушала мой договор с Фронтисом, — резко бросил я, — и вошла, чтобы отомстить, если получится. Что ты собиралась сделать? Выманить меня отсюда и столкнуть со стены, когда представится случай? — Я сделал паузу, а когда в глазах девушки появилась надежда, что я закончил, неторопливо добавил: — Может, ты собиралась сказать мне, кто ты такая на самом деле?
      Она безуспешно пыталась освободить руку.
      — Пусти меня, — прошипела она. — Я не знаю, о чем ты говоришь.
      Это была рискованная игра. Мне было нечего терять, а выиграть я мог многое, к тому же какой-то инстинкт подсказывал мне, что я прав.
      — Ты молодая Цирцея, — сказал я.
      Глаза ее лихорадочно искали встречи с моими, в надежде увидеть в них неуверенность. Чем дольше она тянула с возражениями, тем крепче я утверждался в своей догадке.
      — Ты не могла избегнуть жертвенного алтаря без помощи кого-то из храма, — продолжал я. — Это ясно. А раз тебя, несмотря на все усилия, не нашли в городе, логично предположить, что тебя там и не было. Ты все время находилась здесь, у них под носом… с тем, кто помогал тебе с самого начала. Лучшее укрытие — это пещера льва, и ты ее нашла. Кто тебе помогал?
      Она покачала головой в тюрбане.
      — Я не Цирцея! Это неправда! О, пусти меня, пусти меня, господин! — В голосе девушки звучали истерические нотки, и я заметил слезы в уголках ее глаз.
      — Осторожнее, девушка! — предостерег я ее. — Помни, что краска мажется, когда намокает.
      Она перестала вырываться и удивленно посмотрела на меня.
      — Какое это теперь имеет значение? — тихо спросила она с отчаяньем в голосе. — Или ты не собираешься выдавать меня?
      Я заколебался. Конечно, обещание обещанием, однако…
      — Подойди, — оказал я. — Садись. Нет, сюда! — Я рассмеялся и опустился на ложе, потянув девушку за собой так стремительно, что она упала мне на колени. Это походило на любовные объятия, однако рука моя крепко держала ее запястье. Я знал, что если отпущу девушку, то никогда больше не увижу ее такой, какую мог бы наверняка опознать в будущем. И еще я не был уверен, на какой стороне буду играть дальше.
      — Не вырывайся, — сказал я, — ничего с тобой не случится. Теперь мы можем поговорить, не вызывая подозрений, если вернется Фронтис. А разговор у нас будет долгим, моя милая. Как мне звать тебя? Цирцея? Или у тебя есть свое имя?
      — Меня зовут… Киан, — ответила она. Девушка лежала в моих объятиях совершенно неподвижно и смотрела снизу вверх серьезными, блестящими глазами цвета лесного ручья под солнцем, обрамленными ресницами, отбрасывавшими на щеки бархатную тень. Я пытался представить ее без темной краски на коже, помня, что говорил о ней Панир.
      — Киан? — повторил я. — Хорошо, а теперь расскажи мне свою историю, да побыстрее, пока не вернулся Фронтис. Как тебе удалось избежать жертвенного алтаря? Кто тебе помогал? Есть ли здесь кто-нибудь, кому ты можешь доверять?
      — Только не тебе! — крикнула она, и в глазах ее вспыхнули огоньки. Я… я не знаю, кому могла бы довериться. Я слышала, как ты обещал меня выдать и… тут же пришла просить тебя о помощи, несмотря на то, что ты сказал жрецу.
      — Ты просишь довольно сильно, — сказал я, растирая щеку.
      Она повернулась ко мне боком.
      — Ну… оказалось, что я не могу унизиться до просьбы. Вместо того чтобы упасть перед тобой на колени… мысль об этом, сознание того, что ты обещал меня выдать… А, будь что будет! Да, я дала тебе пощечину. Я уже три дня в храме и больше просто не могу. Мне все равно, что будет дальше!
      Дрожь потрясла ее гибкое тело, покрашенное в черный цвет. Девушка глубоко дышала, прикусив нижнюю губу.
      — Я скажу тебе, потому что вынуждена. Может, услышав мою историю… Но я не буду молить тебя о помощи! Меня освободил один из жрецов.
      — Фронтис? — быстро спросил я.
      Она отрицательно покачала головой.
      — Не знаю. Во время жертвоприношения все жрецы выглядят одинаково. А я была в ужасе.
      — Расскажи мне об этом.
      — Я лежала на алтаре под золотой тканью и ждала… — Она говорила очень тихо; глаза ее беспокойно бегали, когда она возвращалась мысленно к тем страшным минутам. — Я слышала, как они идут, слышала музыку и пение, а потом кто-то в облачении жреца вышел из-за алтаря и развязал мои путы. Я была слишком ошеломлена, чтобы о чем-то спрашивать. Он прошел вместе со мной через небольшую дверь, а за ней уже ждала какая-то женщина с одеждой невольницы и кувшинчиком чернил. Никто не проронил ни слова. Еще до того как краска на мне высохла, за стеной поднялся шум, когда обнаружили пустой алтарь. Жрец, освободивший меня, исчез. Я думаю… — Она заколебалась. Нет, знаю наверняка, что он пошел привести на мое место другую девушку, невольницу. Они одели ее в мои одежды, и пустили слух, будто я мертва. Но сплетни в городе вроде нашего расходятся быстро.
      Мне выделили отдельную комнату в помещении для невольниц. Восемь девушек обслуживают эти покои, где живут лишь самые высшие жрецы. Я услышала, что привели какого-то мужчину с Эи, и тут же прибежала, думая, что это, наверное, человек, проникший в храм, чтобы помочь мне. Но когда я услышала…
      Она умолкла и изогнулась в моих объятьях так, что лицо ее оказалось против моего. Глаза ее смотрели необычайно серьезно.
      — Скажи мне правду, — попросила она. — Давая обещание, ты собирался его выполнить? Я мог обмануть ее, но не стал.
      — Да, — тихо ответил я. — Собирался. — Я прижал девушку к себе, крепко сжимая ее руку. — Я хочу знать еще одно, — сказал я. — Кто я такой?
      Она покачала головой, не отводя взгляда от моего лица.
      — Не знаю.
      — Долго ты подслушивала мой разговор с Фронтисом?
      — С того момента, когда вы заключали сделку. Тогда… тогда я потеряла голову. Я так рассчитывала на тебя, верила, что ты спасешь меня. Может, если бы я попросила, а не дала пощечину… — Она заколебалась, но я молчал, и девушка продолжала: — Ну что ж, в городе есть и другие, они, возможно, сумеют мне помочь, если я смогу до них добраться, но на что они способны, я и сама не знаю. А я должна отсюда выбраться, должна! Богиня-мать нуждается во мне, а Цирцея, которая служит ей сейчас, слишком стара, чтобы сражаться.
      — А ты? Что ты могла бы сделать, вновь оказавшись там?
      — Ты имеешь в виду, на Эе? — опросила она. — Сама по себе я могу немногое. Но с Маской Цирцеи и мощью Гекаты могла бы, наверное, противостоять самому Аполлиону!
      Когда она это сказала, мне показалось, что по комнате пронеслось дуновение холодного ветра. Здесь собрались силы, о которых я мог лишь догадываться, даже с помощью воспоминаний Язона. Эта девушка знала гораздо больше меня.
      Я задумался над тем, что она сказала, и в голове у меня родилась идея.
      — Город хорошо охраняется, правда? — спросил я. Она печально улыбнулась.
      — Так хорошо, что самой Гекате приходится хитростью протаскивать сюда своего посланника, чтобы помочь мне. Между богами идет война, и уже по одному этому ты, господин, можешь догадаться, насколько хорошо охраняются стены Гелиополиса.
      — А если бы я решил тебе помочь, есть у нас шансы бежать? — спросил я.
      Ее хрупкое тело обмякло в моих руках.
      — Они настолько малы, что с тем же успехом я могла бы опять лечь на алтарь Аполлиона. Я поступила глупо, ударив тебя. Даже если бы ты вдруг решил мне помочь, то не смог бы. И не сделаешь этого. Ты ведь дал слово.