Постояла какое-то время неподвижно, не закрывая сундука и краем глаза следя за мужем. Чепиков продолжал тяжело сопеть. Тогда она опустила крышку и быстро отошла от сундука.
      Вернулась к своей машинке, снова села за нее, взяла платье и начала вытягивать наметку.
      Все валилось из рук, и Мария поняла, что сегодня платье не дошьет. Пистолет был спрятан, но у нее все равно бегали по спине мурашки...
      Прошло еще какое-то время. Чепиков задышал ровнее, - видимо, кошмары перестали терзать его, и он заснул спокойнее; глубокие морщины на лице немного разгладились, и оно стало умиротворенным. Страх у Марии проходил, и теперь ей стало жалко мужа. И мысли обрели другое, нежели до сих пор, направление.
      Вспомнилось, каким был Иван несколько лет тому назад: подтянутый и быстрый; казалось, совсем не чувствовал ни своих лет, ни ранений. Словно выплывшая белая лилия, возникло из глуби воспоминаний влюбленное лицо Ивана, взгляд, всегда устремленный к ней.
      В ту пору, когда она почувствовала к нему влечение, ей очень хотелось быть красивой. С отчаянием всматривалась в большое поцарапанное зеркало в шкафу, изучая свою немного перекошенную от постоянной хромоты фигуру. Ее всегда печальные серые глаза постепенно стали радостно блестеть и приятно украшали неяркое продолговатое лицо. Возникла даже злость на мать, которая запустила болезнь, не лечила дочку. Со временем, правда, поняла, что в этом была повинна война. Но и после войны жилось нелегко.
      Была благодарна Чепикову за его любовь, понимала, что чувства его не от жалости, а настоящие. Вспомнились первые дни их семейной жизни - как Иван носил ей цветы в больницу, как любил разговаривать с ней, как берег, не разрешал делать тяжелую работу.
      Мария встала, осторожно подняла руку Ивана, которая снова упала на пол, уложила ее удобнее на диван.
      Чепиков повернулся, что-то пробормотал. Ей даже показалось, что он улыбнулся, - наверное, снился хороший сон.
      Мария подумала, что судьба и обошла ее, и приголубила: и калекой сделала, и замуж за хорошего человека отдала. Тогда она считала, что ей посчастливилось: хоть и не за молодого пошла, но достался человек, который ее любит и которого она полюбила. Сколько жила с ним, ни разу не укорил хромотой, стала даже забывать о своей беде... Может, и сама виновата, что быстро миновали в их жизни светлые дни.
      Мария опустилась на диван у ног мужа, продолжая перебирать в памяти свою жизнь и стараясь понять, с чего повелись нелады в семье.
      Шаг за шагом припоминала: мертвый ребенок, врачи, утраченные надежды и наново обретенная вера.
      Эту веру дал ей брат во Христе Петро. Научил молиться, открыл ей глаза и душу для бога. Брат Петро пожелал очистить от зла и душу Ивана, но тот отказался от благодати.
      Марии вспомнилось, как она приносила домой разные книжечки, которые давал ей брат Петро. Но муж не только не хотел читать, но и смеялся над ними, и выбрасывал вон. И пошли ссоры.
      Долго не верилось, что они становятся чужими. Еще надеялась, что стычки мужа с ней и с матерью, враждебность Ивана к брату Петру, весь тот ужас, среди которого жила, - тяжелый сон. Так больше всего казалось ей по утрам, когда после ночного забытья не сразу приходила в себя. Но потом она словно просыпалась вторично, и это возвращение к действительности было тяжелее обычной физической слабости не отдохнувшего за ночь тела...
      В чем ее вина, что так у них вышло с Иваном? Нет ее вины, и отречется она от скотской близости, будет жить с ним теперь названой сестрой, а не женой.
      Мария глянула на сундук в углу комнаты и помрачнела. Словно желая проверить, не приснилась ли ей вся эта история с пистолетом, она подошла, подняла крышку. Пальцы натолкнулись на холодный металл. Мария тут же отдернула руку и опустила крышку.
      Что ей делать теперь? Куда девать эту страшную вещь? Отнести брату Петру? Выбросить? Прятать от мужа и всех людей?
      Не зная, на что решиться, Мария тяжело вздохнула и, опустившись на стул возле швейной машинки, скрестив на коленях руки, тихо заплакала... Это были слезы беспомощности, но они облегчали душу - лились легко и обильно, без боли...
      V
      На этот раз Коваль решил допросить Чепикова в камере. Спустился в комнату дежурного райотдела, откуда вела окованная железом дверь с небольшим зарешеченным окошком в две изолированные камеры. В одной уже больше недели пребывал Иван Чепиков, в другой находилась Ганна Кульбачка. Мелких нарушителей общественного порядка, задержанных во время патрулирования на улицах райцентра, теперь отправляли к дежурному, где, сидя за барьером, они все время были на виду.
      Дежурный доложил, что подследственный всю ночь не спал, метался по камере, стучал в дверь, но ничего не просил.
      ...Перебирая в памяти прошлое, Чепиков впервые начал понимать то, что раньше казалось ему необъяснимым. Его всегда удивляло, почему Лагута, втянув в свои сети Марию, пытается стать еще и наставником ее мужа. Если влюбился, то зачем он ему нужен? С какой стати так упрямо обхаживает его, так покорно терпит его выходки, сдерживая и успокаивая ласковыми, елейными словами?
      Только ли огород был тому причиной? Одно время он даже хотел вернуть его Степаниде.
      А не потому ли Лагута обхаживает его, что он, Иван, был в Вербивке во время боев и люди, тогда еще жившие здесь, рассказывали ему о темных делах этого божьего человека?
      Чепиков вслушивался в звонкую тишину камеры, и его вдруг осенило: Лагута просто боялся его! И не Маруся нужна была ему, а прежде всего - он, Иван Чепиков, бывший фронтовик, который и во время войны мог покарать своей рукой, и теперь может разоблачить и поставить его перед лицом закона. Именно поэтому пресвитер и хотел сделать его братом во Христе и послушным рабом.
      Кривая улыбка скользнула на тонких губах Чепикова. Страшиться-то Лагуте было нечего. Ведь у него нет никаких прямых доказательств преступлений соседа, мог разве что пересказать слухи. Кто же все-таки свершил суд над ним? И почему вместе с Лагутой погибла Маруся?
      Возвращаясь к этим мыслям, Чепиков без конца спрашивал себя: "Неужели в милиции никто не понимает истинной правды - ни Литвин, ни Бреус, ни даже Коваль?"
      В его распаленном мозгу вспыхнула новая догадка: а не "Христовы ли братья" все это сделали?! Покарали его за то, что боролся за Марусю и не принял их лжи?.. Но почему тогда подняли руку и на своего "брата во Христе"? И как попал к ним пистолет? Уж не Маруся ли сама отнесла?
      От этого подозрения стало так больно, что он вскочил с нар и принялся стучать кулаком в дверь.
      Когда на шум прибежал помощник дежурного, Чепиков уже сидел, закрыв глаза, обхватив руками опущенную голову. Он ничего не говорил, только постанывал, и сержант, пожав плечами, снова запер дверь.
      ...Войдя сейчас в камеру, подполковник Коваль одним взглядом охватил и серые стены, и толстую решетку на высоком окошке, и стол с табуретом, наглухо прикрепленные к полу, и бледное лицо заключенного.
      Чепиков встретил Коваля тяжелым и, как показалось ему, испуганным взглядом. До сих пор глаза подозреваемого наполнялись только отчужденностью и тоской.
      "Чего же он стал бояться? - подумал Коваль. - Наказания? Так ведь следствие и суд еще впереди..."
      Дмитрий Иванович предположил, что Чепиков лишь спустя время осмыслил случившееся. Сразу после ареста он был вне себя и только позже, словно оглянувшись и ужаснувшись, решился на самоубийство.
      - Ну, вот что, Чепиков, - произнес Коваль, опускаясь на табурет и жестом разрешая дежурному идти. - Время милицейского дознания ограничено. Но я хочу еще раз побеседовать с вами. - Всматриваясь в лицо Чепикова, он добавил: - Собранных доказательств достаточно, чтобы обвинить вас в совершении преступления. Но если вы считаете себя невиновным, помогите мне, дайте возможность в этом убедиться...
      Слова подполковника звучали искренне, и Чепикова внезапно охватило чувство благодарности. У майора Литвина, да, впрочем, и у остальных сотрудников райотдела задержанный симпатии, конечно, не вызывал. Особенно после попытки покончить с собой. И, наверное, только Коваля отчаянный шаг Чепикова заставил еще внимательнее присмотреться к подозреваемому...
      Но чем он, Чепиков, может помочь? Не смеется ли подполковник над ним?
      Чепиков осмотрелся, словно еще раз хотел убедиться, что находится в камере, из которой уже ушло солнце, оставив после себя лишь мрачный серый камень.
      - Ответьте еще на несколько вопросов, Иван Тимофеевич, - продолжал Коваль. - Только правдиво и точно.
      - Я уже все сказал... Я устал... А вы вцепились в меня и настоящего убийцу не ищете, - с горечью ответил Чепиков.
      - Какой был интервал между выстрелами? - спросил подполковник.
      - Интервал? Время, что ли?
      Чепиков наморщил лоб. Ну вот, им нужны еще такие пустяковины.
      - Вроде бы один за другим.
      - А точнее? - с легкой настойчивостью сказал Коваль.
      - Ну, может, полминуты, не знаю... На второй выстрел я уже выбежал из хаты. А первый меня только разбудил. Но я сразу вскочил... - Вновь переживая ту страшную ночь, Чепиков взмахнул рукой. - Ах, какое это имеет значение! - Он зло уставился на Коваля. - Ни к чему эти расспросы. Я уже сто раз одно и то же повторяю... Если у вас все уже доказано... - Чепиков закрыл лицо руками.
      - Но всей правды вы не говорите, Иван Тимофеевич. А она необходима нам, - буркнул Коваль. - Вам, кстати, больше всех.
      Пальцы Чепикова задергались; казалось, его опять начинала бить дрожь, как во время прошлого допроса.
      - У Лагуты было оружие?
      Чепиков оторвал руки от лица.
      - Не знаю! Не видел, не знаю! - В голосе его прозвучали истерические нотки.
      - Успокойтесь! - строго произнес Коваль. - Скажите, Лагута мог найти ваш пистолет? Вспомните, где вы его потеряли?
      - Что Лагута? Зачем мне ваш Лагута?! Вы скажите, кто убил Марусю? Чепиков снова сжал ладонями виски. - У нее врагов не было. Никому она зла не сделала. Я все это время думаю - кто?! Почему? Я здесь у вас с ума сойду!.. - Чепиков снова оглянулся на стены и, казалось, без всякой последовательности, не ответив на вопрос Коваля, продолжал: - Я каждый день понемногу терял ее. Она уходила от меня, как уходит вода меж пальцев. Я знал, что все это плохо кончится, но не мог ничего поделать. Где вам понять это...
      Из-за волнения Чепиков начал заикаться.
      Коваль не перебивал. Нервная дрожь Чепикова - не страх преступника перед неизбежным наказанием, такое в своей жизни он наблюдал частенько, а боль глубоко страдающего человека. И это было понятно, особенно если он сам в порыве ревности, в отчаянии выстрелил в жену.
      - Я столько просил их... И Марусю, и Степаниду... а они в одну дуду: "Иди к Петру, поклонись, он помолится, чтобы все как у людей, чтобы и у нас было дите..." Это мне-то - к Петру! Вместо него к Ганке повадился... Мне бы еще разок с Марусей поговорить, может, и втолковал бы что. Только теперь соображаю... Виноват я... Понимаете?.. Чепуха какая и этот клок земли, и Степанидино бурчанье, да и сам Петро с его богом Иисусом... Нет мне без Маруси жизни, что я без нее...
      Чепиков за последние несколько дней очень осунулся. Морщины на его лице стали еще глубже, уголки рта, казалось, навсегда скорбно опустились, и сидел он неестественно сутулясь, свесив свои крупные, еще сильные руки.
      Допрос шел как-то странно. Незаметно для самого себя мысли Коваля то и дело обращались к Ружене, и, слушая рассказ Чепикова о Марии, он думал о своем. Войдя в его одинокую жизнь, Ружена тоже словно бы размягчила душу, сделала ее более чуткой. И, возможно, поэтому подполковник допрашивал сегодня Чепикова не так, как обычно, внутренне сопротивляясь тем фактам, которые свидетельствовали против подозреваемого. Чувствовал, что радовался бы, если сидящий сейчас перед ним взъерошенный мужчина оказался бы невиновным. Подумал: пока все собирали материалы, которые обвиняли Чепикова, и никто не искал фактов оправдывающих.
      А Чепиков вдруг, словно забыв, где и с кем разговаривает, повел речь о своей жене, о том, как благодаря ей появились у него новые силы, как сначала легко и быстро все делалось: и дом строился, и совместная жизнь складывалась...
      Все, что при жизни не успел сказать Марии и только здесь, в камере, почувствовал и понял, он рассказывал сейчас чужому человеку...
      - Любить - конечно, прекрасно, но надо, чтобы и тебя любили, - горячо говорил Чепиков. - Мне повезло... Пошла за меня по любви, девушкой была. Вот сейчас думаю и гадаю, за что мне такое счастье было, чем я заслужил и почему не оправдал?! Как же я мог стрелять в нее, в мою Марусю? Говорят, ревновал! - продолжал он с горьким сарказмом. - Да не ревновал я ее! Совсем другое было... Отреклась от меня Маруся, от людей, от самой своей жизни - вот чего я не мог видеть... Не понимал я раньше ее нужды в ребенке. Появилось это чувство у нее в родильном доме и так охватило, что на плаху пошла бы... А тут еще и мать, Лагута со своими обещаниями. Втянули в дурацкую веру, да так, что погодя и о будущем ребенке перестала мечтать, обезумела в своем набожье и сгорала как свеча. Степанида меня пустотой души укоряла, мол, без бога живу, но ведь позволь я Лагуте заарканить и себя, он вмиг бы всех сожрал...
      Серые стены камеры в райотделе милиции, наверное, никогда не слышали таких страстных слов о любви, таких признаний, какие сейчас звучали в устах этого поверженного человека. Ковалю они не показались странными, он все больше убеждался, что не мог Чепиков стрелять в жену, что в этом случае произошло нечто такое, что не укладывается в обычные мерки и в статьи Уголовного кодекса.
      Дмитрию Ивановичу ничего другого не оставалось, как продолжать искать, сопоставлять факты, самые мельчайшие, чтобы увидеть действительную картину событий и обнаружить такую необходимую всем истину.
      - Вы говорили, что Лагута вмешивался в вашу семейную жизнь. Почему? Зачем это ему нужно было?
      - Мстил он мне.
      - За что?
      - Да за все. За счастье мое. И за то, что презирал его и открыто говорил. Как вспомню войну, погибших здесь друзей, убить готов был этого слизняка. Отсиделся с немцами, пятки им лизал, а пришли мы - прикинулся дурачком, юродивым, в яме жил, корни жрал, зверюга... А потом вон какую храмину отгрохал рядом с нашей хатой и людей с толку сбивать начал. Я видел, что тянет и Марусю в пропасть, понимал, что погубит ее, а сделать ничего не мог. От бессилия своего с ума сходил. Однажды схватил пистолет он у меня в тайнике лежал, - а выстрелить в подлюгу не смог. Не война же!.. Зайца или птицу и то убить сейчас не могу, - добавил Чепиков. - А тут хотя и вражина, но все же человек.
      - Давно у вас с Лагутой начались такие отношения?
      - Как пришел на хутор и поселился у Степаниды. Он мне сразу не понравился. Да и я ему, наверное, тоже.
      - Ваша теща всегда дружила с Лагутой?
      - После освобождения Вербивки Лагута еще долго сидел в своем лесном прибежище. Пока совсем война не кончилась. На хуторе не показывался. Долгое время власти о нем не знали. По-моему, Степапида тогда его и подкармливала, и обстирывала.
      - А вы сами почему не сообщили о нем властям? - строго спросил Коваль. - Пришли бы в милицию...
      - Не было у меня точных фактов и подтверждений. Свидетели - кто на войне погиб, кто потом умер. А Степанида - какой она свидетель! Она против Лагуты слова не скажет. Да и у меня самого временами сомнения появлялись. И такое было.
      - Хорошо, проверим, - сказал Коваль. - Но кто все-таки убил и его, и вашу жену? Факты свидетельствуют против вас. И будут обвинять, пока мы не найдем пистолет. Он или докажет подозрение, или оправдает вас. Где он может быть, Иван Тимофеевич?
      Чепиков сник.
      - Я столько раз говорил, - тихо произнес он, - не знаю. Все время думаю, а припомнить не могу...
      Ковалю показалось, что подозреваемый говорит правду.
      - Если не в Роси, то где еще?
      - Ивняк там... - медленно припоминал Чепиков. - Ива была... Я бежал и натолкнулся на нее... По лицу хлестнула лозина... Может, там... Но тогда пистолета уже не было у меня.
      - А от реки вы снова бросились к лесу?
      - Этого я совсем не помню... - сказал Чепиков и даже головой встряхнул.
      - Ну что ж, Иван Тимофеевич, - недовольно подытожил подполковник. Еще раз съездим на Рось и в лес...
      После разговора с Чепиковым Коваль на несколько минут заглянул в камеру к Ганне Кульбачке. И задал ей ряд вопросов:
      - Какой интервал был между выстрелами, первым и вторым?
      - Да никакого, - мрачно ответила женщина.
      - А если точнее?
      - Ну, может, минута прошла, не больше... Не смотрела я на часы, не знала, что поинтересуетесь.
      Взъерошенная, тоже осунувшаяся и словно постаревшая, она была готова к самому худшему и, казалось, примирилась с судьбой.
      Коваль понимал, что депрессия у Кульбачки временная и пройдет, как только исчезнет неизвестность положения. После суда она отойдет и приживется, как сорная трава, даже в исправительно-трудовой колонии. И там найдет для себя теплое местечко.
      - Возвращаясь от Лагуты в тот вечер, восьмого июля, вы никого не заметили во дворе?
      Кульбачка покачала головой.
      - А у Чепиковых?.. Ведь штакетник там низкий, все видно...
      - Вроде никого не было.
      - Ни Ивана, значит, ни Марии?
      - Я не приглядывалась.
      Ответы Кульбачки не удовлетворили Коваля. Но ничего больше спрашивать не стал.
      На улице неистовствовало солнце. После слабо освещенных камер и прохлады полуподвала человек попадал словно в другой мир. Спасаясь от июльской жары, Коваль торопливо пересек двор и поднялся к майору Литвину.
      Он уже нашел ответ на свой главный вопрос. Если при первом знакомстве с трагедией в Вербивке люди и события виделись ему нечетко, будто в глубине замутненной реки, то теперь он все яснее различал очертания трагедии и ее участников.
      ГЛАВА ШЕСТАЯ
      I
      Коваль сидел в кабинете, задумавшись над выводами эксперта о частице, обнаруженной в клее на анонимном письме, когда в коридоре послышались шаги Зои Анатольевны.
      Он уже узнавал ее легкую и в то же время четкую походку.
      Внутренне улыбнулся, поняв, что капитану сегодня явно опять некогда было пообедать, и представил себе сцену, которая сейчас разыграется у начальника уголовного розыска.
      Каблучки Зои Анатольевны процокали в кабинет Бреуса, и Коваль снова уткнулся в выводы экспертизы.
      Частица, как он и предвидел, оказалась чешуйкой засохшего лака для ногтей производства польской фирмы "Поллена". Отпечатки пальцев на конверте и на самом письме подтверждали, что они побывали в женских руках.
      Коваль просил проверить, когда продавался в районе лак этой фирмы, и ему доложили, что такого лака ни в галантерейных магазинах, ни в аптеках не было уже больше года. Розыск автора анонимки как будто заходил в тупик. Оставалось опять положиться на свою интуицию, свой инстинкт. Если бы Коваля спросили, как появляется эта самая догадка, он только пожал бы плечами. Просто когда оказывался в тупике, испытывал огромное волнение, которое потом неожиданно, иногда в совсем неподходящей обстановке, разряжалось догадкой, словно молнией в набухшей грозой ночи - сначала далекой, неопределенной, потом ослепительно яркой.
      Сейчас, размышляя о природе женщин, о их любви к косметике, он с удовольствием подумал о том, что его Ружена совсем не подкрашивается. Вспомнил и жену капитана Бреуса, и то, как старательно она ухаживает за своими руками. Услышав, что Зоя Анатольевна вышла из кабинета мужа, Коваль неожиданно для себя вскочил и быстро открыл дверь. Поздоровавшись, взял Зою Анатольевну под руку и завел в свой кабинет.
      - Ну как, накормили "ребенка"?
      Зоя Анатольевна смущенно улыбнулась.
      Коваль предложил стул, сел на свое место, достал папиросу и, спросив разрешения, закурил. Он еще не знал, зачем пригласил сюда жену капитана. Все произошло как-то машинально. И она ничего не понимала, выжидательно смотрела на Коваля.
      - У вас очень красивые руки, - произнес Коваль, тактично выпуская дым в сторону. - Много времени уходит на них?
      Теперь в глазах Зои Анатольевны промелькнула растерянность. Всем своим видом она словно спрашивала: к чему этот вопрос, уж не собирается ли подполковник ухаживать за ней?
      - Где вы достаете такой прекрасный лак? - продолжал интересоваться Коваль. - Кажется, польский, "Поллена"?
      - Да, - кивнула Зоя Анатольевна.
      - Даже у нас в Киеве он не всегда бывает... Я хотел для Ружены достать.
      Зоя Анатольевна, насторожившаяся было, успокоилась.
      - К сожалению, у меня только один флакон и уже кончается. Мне приятельница из Польши привезла.
      - Ничего, обойдемся... - медленно произнес Коваль. - А "Поллена" фирма отличная, ее продукцию не спутаешь с другой... - Теперь он уже понимал, почему его заинтересовала Зоя Анатольевна. Не спеша вынул из ящика стола оба анонимных письма и положил их перед женой Бреуса, лицо которой сразу же покраснело. - Объясните мне все это, Зоя Анатольевна, строго произнес Коваль. - Есть выводы экспертизы с исследованием прилипшей к бумаге чешуйки лака фирмы "Поллена".
      К удивлению Коваля, Зоя Анатольевна внезапно совершенно успокоилась.
      - Хорошо, - ответила она. - Расскажу. Очевидно, многое вам уже и без меня ясно. Но не все... Я не собираюсь ничего скрывать, Дмитрий Иванович. Вы, возможно, удивитесь, что я не пришла и не рассказала все сразу. Но у меня на это есть свои причины. Надеюсь, разговор останется между нами.
      Коваль кивнул.
      Зоя Анатольевна продолжала:
      - Получилось так, что я оказалась очевидцем убийства в Вербивке... Конечно, я могла не подбрасывать вам писем. Не утруждать вас и моего Юрия лишней работой, экспертизами и тому подобным. Но выслушайте внимательно, и вы меня поймете. Дело намного сложнее. Это касается только событий личного плана, моей семьи. И я не хочу приносить лишних волнений своим близким. Вы уже знате, что Юрий Иванович - не первый мой муж, что я родом из Вербивки, у меня там и сейчас живет мать. У бабушки каждое лето гостит мой Андрейка. О его отце, моем первом муже, я ничего не знала, где он, что делает. Вот уже скоро шесть лет, как мы расстались. Сынишка родился, когда он уже оставил меня. Я не разыскивала его. А через год он заявился. Знали бы, Дмитрий Иванович, что было пережито мною, появление моего бывшего мужа вызвало во мне целую бурю. Я считала, что сын не должен знать такого отца. Возможно, я была не права, но в то время мне жилось нелегко, и мое озлобление понятно. Мы оформили официально развод, я подала на алименты, но денег так и не видела... Со временем вышла замуж за Юрия Ивановича, и у Андрейки появился отец. Я счастлива, у меня хорошая семья, прекрасный муж...
      Коваль не перебивал женщину, давал выговориться, хотя не очень понимал, какое отношение имеет ее исповедь к анонимным письмам и преступлению в Вербивке.
      - Вторично, - продолжила Зоя Анатольевна, - мой бывший муж появился года три тому назад, когда я уже была замужем. У него, видимо, не сложилась жизнь с другой женщиной, и он начал просить, чтобы снова сошлась с ним. Я испугалась этого, за Андрейку боялась, и все рассказала Юрию. Он воспринял все очень болезненно и даже предложил уехать отсюда. К счастью, обошлось... Прошло еще почти три года. Казалось, все успокоилось. Но вечером восьмого июля прибегает моя сестренка Наталка и говорит, что опять объявился мой бывший муж и хочет видеть меня и сына. Приехал прямо в Вербивку, к моей матери. Можете представить мое состояние! Ничего не сказав Юрию, я села с Наталкой на попутную машину и вскоре была уже на месте. Разговор был долгий и тяжелый. К счастью, Андрейка допоздна заигрался с детьми. И я постаралась увести бывшего мужа из дому. Мы пошли по берегу Роси в направлении леса. Договориться ни о чем не смогли. Он угрожал забрать сына. Уже стемнело, а я все умоляла оставить нас в покое, не трогать ребенка. И только когда пригрозила, что подам в суд как на злостного неплательщика и потребую алименты за все эти годы, в течение которых я ни копейки не получила, он отступил. В конце концов обещал уехать и никогда не возвращаться сюда, а я дала слово, что никогда не буду требовать с него алиментов. Он направился к шоссе, чтобы сесть на попутную машину. Я же, в беспокойстве за Андрейку, побежала к матери напрямик через лес... Когда очутилась на опушке, вдруг услышала выстрел и увидела в сумерках две фигуры во дворе Лагуты. Один человек упал, второй остался стоять на месте. Не прошло и минуты, как бахнуло вторично...
      Зоя Анатольевна волновалась, жестом попросила налить ей воды. Выпив, она некоторое время молчала, собираясь с мыслями.
      - В тот же вечер я увезла Андрейку из Вербивки. Не верила своему бывшему мужу и боялась его нового визита, вот и решила отвезти сынишку к родителям Юрия. Объяснила тем, что моя мама болеет и не может присматривать за внуком. Вернулась через несколько дней и тут узнала, что убиты Мария Чепикова и Петро Лагута и что арестован Иван Чепиков, который подозревается в убийстве... Я стала припоминать подробности того вечера и все больше приходила к выводу, что Чепиков не виноват, потому что я видела только две человеческие фигуры... Мне, конечно, надо было сразу сказать Юрию. Но, зная его характер, я побоялась признаться, что оказалась неподалеку от места события... да еще с кем... Из-за своего бывшего мужа я не хотела впутываться в эту историю. Радовалась, что избавилась от его преследований и спасла сына. Но тут меня начала мучить мысль, что Юрий арестовал невиновного человека, а я единственный человек, который может внести ясность в эту историю... Я понимала, что мой долг - помочь расследованию, мучилась, вот и придумала, чтобы остаться неузнанной, написать вам эти письма. В первом только намекнула, а во втором, немного растерявшись, что вы не обратили внимания на первое сообщение, сказала прямо, что Чепикова в момент происшествия не было там.
      Она умолкла.
      - И вы уверены в своих выводах?
      - Конечно! - твердо ответила Зоя Анатольевна.
      - Кто же, в таком случае, убил их? Не самоубийством же они покончили?
      - Третьего там не было.
      - Вы были взволнованы разговором с бывшим мужем, события во дворе Лагуты происходили в темноте, и вы могли не заметить третьего, - продолжал Коваль.
      - Третьего не было! - упрямо настаивала Зоя Анатольевна.
      - Ну что ж, проверим, насколько ваши наблюдения могли быть точными. Проведем небольшой следственный эксперимент.
      Она испуганно взглянула на Коваля:
      - Но ведь вы обещали...
      - А мы неофициально. Без следователя и понятых. И, конечно, без капитана Бреуса, - улыбнулся Коваль, - так сказать, в неполном семейном составе.
      Через несколько минут газик уже выезжал со двора милиции. Дмитрий Иванович сказал начальнику уголовного розыска, что съездит на хутор и заодно подвезет Зою Анатольевну, которая хочет навестить мать.
      * * *
      Подворье Лагуты встретило их тишиной поистине мертвой. Поздний вечер укрыл реку, лес, хаты и прибрежные холмы легкой пеленой, сквозь которую, то высвечиваясь, то пригасая, светила щербатая луна.
      - Зоя Анатольевна, - обратился Коваль к своей спутнице, перед тем как попросить водителя остановиться, - не составите ли вы мне компанию на несколько минут, я хочу глянуть, как выглядит вечером место происшествия. А потом мы подбросим вас прямо к дому.
      Она поняла, что эти слова были обращены в основном к водителю.
      - Конечно, конечно, - поспешила согласиться. - У вас прежде всего служба...
      ...Подполковник Коваль и его спутница стояли рядом в густом подлеске возле проселочной дороги. Зоя Анатольевна еще раз, в деталях, рассказывала о событиях того страшного вечера.
      Коваль слушал и не перебивал. Он уже и сам убедился, что от того места, где они сейчас стоят и где вечером восьмого июля находилась Зоя Анатольевна, нельзя было не заметить людей во дворе Лагуты.
      - Значит, второй выстрел раздался через минуту? - вдруг спросил Коваль. Он знал, что точность воспоминания часто зависит от того, где пытаются восстановить в памяти событие, и что лучше всего это удается на том же самом месте и в тех же или похожих условиях.
      - Приблизительно. После первого выстрела я бросилась бежать. Испугалась, не в меня ли стреляют. Второй выстрел услышала, когда уже была на дороге...
      - Итак, Зоя Анатольевна, подытожим, - сказал Коваль. - Ясное дело, что вы должны были сразу все рассказать если не мужу, то хотя бы майору Литвину... Хотя ваши наблюдения не очень убедительны и мало доказательны. Но! Возможно, вы и правы... Скажу по секрету, я тоже так думаю. - Он наклонился к ней, словно их могли подслушать, и доверительно добавил: - Я тоже думаю, что их было только двое.
      Несколько секунд они молчали. Пролетела какая-то птица. В глубине леса вскрикнул сыч. От Роси веяло прохладой. Зоя Анатольевна зябко повела плечами.
      - Я столько из-за этого пережила, так изнервничалась! - вздохнула она.
      - Андрей Васильевич! - крикнул в темноту шоферу Коваль. - Пройдите к нам через двор. Нанемного остановитесь там. А вы, Зоя Анатольевна, - тихо обратился он к ней, - следите за ним.
      Водитель, еле различимый в слабом лунном свете, быстро прошел по двору Лагуты.
      - Заметили, Зоя Анатольевна, Андрея в тот момент, когда он остановился возле хаты Чепиковых?
      - Нет, - покачала она головой.
      - Ну вот, - заключил Коваль. - Там мог стоять третий, убийца...
      - Но Юрий говорил, что стреляли с близкого расстояния... И тогда светила полная луна. Падал свет из окна. Я бы увидела.
      - Свет из окна далеко не падал. У Лагуты была только керосиновая лампа...
      Вместе с шофером они вернулись к машине. Через несколько минут подъехали к дому матери Зои Анатольевны на противоположном конце хутора.
      II
      ...Сейчас Марии было особенно тяжко. На душе накопилось столько горечи и обид на мужа, который не понимал ее и все больше отдалялся. И в Черкассы она поехала, несмотря на его запрет. Отправилась тайком, неправдой, да простится ей, ибо это во спасение. Теперь у нее одна надежда - господь бог, и она раскрывала ему свое сердце.
      ...Охваченная общим возбуждением, одуревшая от воплей вокруг и собственного крика, Мария стояла на коленях с высоко поднятыми скрещенными руками и ощущала себя летящей над черной бездной.