Федора низко поклонилась ему. Когда она закрыла за собой дверь, дежурный тут же доложил майору, что посетительница ушла. Проверять указанные ею сведения при необходимости уже должен был уголовный розыск.
      * * *
      Утром следующего дня капитану Бреусу так и не удалось найти Коваля. Дважды был в гостинице; не застав там Дмитрия Ивановича, попросил Макаровну, как только он появится, позвонить ему.
      Теряясь в догадках, Бреус возвратился в райотдел и вместе с майором стал прикидывать, куда же мог исчезнуть, никого не предупредив, Коваль? Звонили в райисполком, в райпотребсоюз, к прокурору - нигде его не было. Тогда капитан решил съездить на Виграевы дачи, - возможно, Коваль отлучился на базу отдыха, куда на несколько дней поселилась Ружена Станкевич. Но и она со вчерашнего дня не видела Дмитрия Ивановича и, конечно, ничего не могла подсказать капитану.
      Все объяснилось само собой. Когда Литвин уже решил было направить Бреуса в Вербивку (возможно, Дмитрий Иванович в лесу или у Степаниды Клименко), зазвонил телефон прямой связи с Черкассами, и начальник райотдела услышал голос Коваля:
      - Я в областном управлении. Вернусь завтра. Пусть Бреус пока выполняет мое поручение...
      Литвин не успел даже спросить, почему он так неожиданно покинул район.
      На другом конце линии, в кабинете начальника областного отдела по борьбе с хищениями социалистической собственности и спекуляцией подполковника милиции Криворучко, Коваль, положив трубку, продолжил прерванную беседу.
      - Иван Кондратьевич, меня интересуют связи ваших расхитителей именно с сельской клиентурой. С теми, кому они могли сбывать спирт. Из ваших материалов видно, что эти хищники поставляли спирт в несколько торговых точек в самом городе, где его разбавляли и продавали вместо водки. Но есть неувязка. Количество разворованного на заводе спирта намного превышает торговые возможности нескольких выявленных вами точек. Не выливали же они спирт в Днепр, чтобы собирать опьяневшую рыбу, - засмеялся Коваль.
      Подполковник Криворучко тоже сдержанно улыбнулся.
      - Куда же подевался остальной спирт?
      - Да-а, - почесал затылок Криворучко. - Большой гвоздь вы нам забиваете, Дмитрий Иванович, но такой гвоздь у меня тут давно торчит. - И он похлопал себя по затылку.
      Коваль поднялся со стула и по своей любимой привычке подошел к раскрытому окну. За ним ничего интересного не было: залитый асфальтом двор, где стояли два милицейских газика и темно-вишневая "Волга" генерала - начальника управления. Около раскрытых дверей водители - один в форме, второй в гражданском - о чем-то лениво разговаривали; третий, присев на корточки, возился со спущенной шиной.
      Коваль вернулся к столу.
      - Вы допускаете, Иван Кондратьевич, что клиенты у ваших расхитителей могли быть и за пределами Черкасс?
      - Данных об этом нет... - ответил Криворучко. - Воры, они ведь тоже голову на плечах имеют, - продолжал он. - Пускай не туда, куда следует, повернутую, но все равно какую-то голову. Понимают, что без нужды втягивать людей в группу не следует. Каждый лишний участник хищения - это дополнительный шанс для нас и еще одна возможность провалиться для них. Ну, конечно, и статья уже другая. Если в другие города или села возить нужен транспорт, машины, водители... и снова же - берегись ГАИ... А здесь все под боком. Прямо под заводскими воротами или через улицу... Забросили в ларек или магазин канистру-другую со спиртом - и концы в воду.
      При этих словах подполковнику Ковалю вдруг вспомнился инспектор министерства майор Бублейников, с которым он ездил в Закарпатье разыскивать убийцу венгерки Каталин Иллеш. Правда, худощавый, длинноносый, чем-то напоминающий большую мудрую птицу, подполковник Криворучко внешне отличался от крупнолицего инспектора министерства, да и любитель пословиц майор Бублейников всегда по-своему переиначивал их: "Палка имеет два колеса", "Сделал дело - и хвост в воду", но интонация, с которой подполковник Криворучко произнес сейчас "и концы в воду", напоминала категорическую манеру Бублейникова.
      - Да-а, в Киев возить или, скажем, в Житомир, даже в Умань или в Белую Церковь небезопасно. А Смелу, которая рядом, мы под контроль взяли, там ничего не было...
      - А если по области, в ближние села?
      - В села? - скривился Криворучко. - Нет, Дмитрий Иванович, не тот масштаб. Сколько туда завезешь? Сбыт не тот. Будут там со спиртом морочиться... Разбавлять до кондиции, чтобы не узнать, водка это или разведенный спирт... Нужно иметь специально спиртометр для контроля. Аппарат он хоть и не сложный, но достать нелегко. Да и проще обычным самогоном из-под полы торговать. Мороки меньше, а прибыли больше.
      - Да, - согласился Коваль, - у преступного мира дорог много, а у нас с вами одна. Но, по-моему, не следует отводить и такой вариант. Значит, вы уже работаете над этим делом?
      - Широким фронтом, - ответил Криворучко.
      - С разрешения генерала, - сказал Дмитрий Иванович, - я приму участие в операции, которую вы запланировали. В свою очередь познакомлю вас с событиями в Вербивке, где произошло убийство. Думаю, что сегодняшняя операция поможет и нашей группе завершить розыски, тем более что заявление Чепикова дало дополнительные выходы.
      Ковалю не очень хотелось рассказывать Криворучко о выводах, появившихся у него в результате длительных раздумий над связью вербивчанских и черкасских событий. Все это пока еще было неопределенно, хотя сам он был убежден, что существует тесная связь между убийством Чепиковой и Лагуты и деятельностью шайки воров, которая далеко от Вербивки разворовывала на заводе спирт.
      Криворучко тоже избегал вводить в курс всех своих дел въедливого инспектора из Киева, тем более что Коваль принадлежал к другому управлению, ничем особенным помочь ему не мог и своим вмешательством только сковывал бы его действия.
      Но было общее дело, был приказ генерала, и Криворучко, хочешь не хочешь, пришлось поделиться с подполковником Ковалем своими планами.
      Когда они заканчивали беседу, на внутреннем дворе областного управления внутренних дел пролегли приятные прохладные тени, и куда-то исчезли лимонно-синие, раскаленные солнцем юркие газики.
      - Сегодня ночью я пойду с вашими людьми, - подытожил разговор Коваль, поднимаясь и с наслаждением разминая ноги.
      - Хорошо, - согласился Криворучко. Он собрал бумаги и положил папку в сейф. - А сейчас, если хотите, поедем на этот завод, а потом - ко мне, ужинать...
      II
      Ночь была по-южному темная. Выехав вместе с оперативной группой милиции на окраину когда-то тихого, ставшего теперь областным центром городка, Коваль оставил машину возле огороженного высоким забором двора. Сразу за забором начинался сад, и в звездном небе угадывались маковки яблонь и груш. Звук мотора разбудил в околице собак, и они лениво полаивали, но во дворе, перед которым остановились милиционеры, было тихо, только пели наперебой сверчки. После шума мотора, шороха шин по асфальту казалось, что большая, наглухо отгороженная от улицы усадьба полна таинственной, неестественной тишины. Пахло липой, сладкой как мед, и Дмитрию Ивановичу вспомнились строки Пушкина: "Тиха украинская ночь. Прозрачно небо. Звезды блещут. Своей дремоты превозмочь не хочет воздух..."
      За молчаливым садом прятался дом одного из экспедиторов спиртоводочного завода. По данным отдела по борьбе с хищением социалистической собственности, при помощи этого человека с завода вытекал ручей спирта. Но Коваля воровские дела экспедитора интересовали меньше, чем его связи с Вербивкой...
      Калитка оказалась запертой. Сержант, фамилия которого была тоже Коваль, по-кошачьи легко взобрался на забор и спрыгнул на землю. Тихо, без шума, отодвинул задвижку и раскрыл калитку. Милиционеры тут же вошли во двор. Сержант Коваль и младший лейтенант направились через сад справа и слева вокруг дома, белая стена которого блеснула из-за деревьев.
      Криворучко вместе с подполковником Ковалем быстро шли дорожкой к крыльцу. У Дмитрия Ивановича появилось приятное чувство настороженности и легкого волнения, как всегда во время ночных операций.
      Приблизившись к дому, услышали странные, похожие на пенье и плач, звуки. Остановились. Криворучко, очевидно, не сразу понял, откуда они исходят и что означают. Дмитрий Иванович улыбнулся про себя: он словно бы уже видел перед собой противника, знал, что звуки долетают из-за глухих ставен, таких грубых и плотных, что свет не находил щелочек между ладно пригнанными досками.
      Коваль и Криворучко немного постояли, прислушиваясь к тому, что делается внутри дома.
      - Моление, - прошептал Коваль.
      Шум в доме становился все более странным. Звуки то обрывались, то вновь нарастали. Можно было распознать отдельные выкрики, вслед за которыми наступала тишина, потом снова шли вскрики, топот, невыразительный плач.
      Дверь была заперта. Криворучко решительно постучал. В тихой ночи этот стук показался очень гулким. В соседних дворах снова всполошились собаки.
      Голоса в доме затихли. Но дверь не открывалась. Казалось, к ней даже не подходили.
      Вместе с лейтенантом милиции во дворе появились заспанные понятые соседи экспедитора.
      Криворучко постучал еще. Наконец из дома раздался глухой мужской голос:
      - Кто там?
      - Милиция!
      За дверью наступила тишина.
      - Открывайте! - нетерпеливо приказал Криворучко. - Здесь понятые, ваши соседи: Хомиченко и Хижняк.
      Коваль подозвал понятых.
      Один из них, высокий, сутулый, подошел вплотную к двери и выкрикнул:
      - Михайло Гнатович! Ты меня слышишь? Я Хижняк Павло. Милиция тут.
      Прошло не меньше минуты, пока что-то щелкнуло за дверью и она начала медленно открываться.
      В проеме, в белой рубашке до пят, стоял коренастый, широкоплечий мужчина, на которого падал тусклый свет мерцавших в глубине комнаты свечей. Руки у него странно подергивались, и весь он дрожал, казалось, вот-вот упадет.
      - Радение у нас святое... Суд божий идет... - с полузакрытыми глазами пробормотал он. - Нельзя... чужим входить... грех вносить... Уходите отсюда, Христа ради!
      - Вы - гражданин Савенко Михайло Гнатович? - спросил Криворучко, вынимая из папки бумагу. - Вот постановление на обыск.
      Мужчина в рубашке распростер руки, закрывая проход в коридор.
      - Нет такого закона, чтобы святое радение перебивать... Нельзя мешать, когда господь с нами говорит... Советская власть не разрешает издеваться над верующими.
      Экспедитор уже перестал дрожать и полностью раскрыл глаза. В голосе его прозвучала угроза. Но, увидев на погонах Коваля и Криворучко по две большие звезды, растерялся.
      - Нет такого закона, чтобы мешать, - повторил он, утрачивая решительность. - У нас свобода веровать.
      - Вере вашей мы не мешаем, - ответил Коваль, отстраняя Савенко с дороги.
      Милиционеры быстро прошли в большую комнату, где мерцали дымящие свечи.
      Пять или шесть мужчин и женщин, одетых в длинные белые рубахи, сидели на лавке вдоль стены, и не все еще, видимо, поняли, что происходит. Какой-то мужчина пытался поднять с пола молящуюся, у которой от долгого стояния на коленях одеревенели ноги и она не могла самостоятельно встать. На полу валялась веревка, и Коваль предположил, что молящаяся была связана ею.
      Тем временем Криворучко нащупал скрытый выключатель, и комнату залил яркий свет. Он, словно моментальная фотография, выхватил из полутьмы и зафиксировал необычайное выражение на лицах молящихся: у одних - тупое, отсутствующее, у других - уже с тенью первого осознания и оттого растерянное и испуганное.
      Дядька, поднимавший с колен молящуюся, замер с ней на руках, и она, застонав, сползла на пол.
      - Что здесь происходит? - сурово спросил Коваль, обращаясь и к молящимся, и к хозяину, которого сержант вежливо направлял из коридора в комнату.
      - Суд божий, гражданин начальник, над грешницей, и вы права не имеете вмешиваться. У нас один судья - господь бог Иисус Христос. - Савенко высоко воздел руки и запрокинул назад голову. За ним, словно по команде, повторили этот жест все и среди них - грешница, которую только что судили.
      - Где же это вы бога обрели, Михайло Гнатович? - укоризненно произнес Коваль. - Не в колонии ли?
      Подполковник успел уже ознакомиться подробно с биографией экспедитора и его судимостями.
      - Не имеет значения, где человек благодати удостаивается. Господь Иисус наш везде приходит и ко всем убогим и страждущим спускается... А вы мне ордерок предъявите... От прокурора. Нарушаете законы. Обижаете верующих... - закончил он, оглядев своих собратьев, которые жались на лавке и растерянно моргали при ярком свете.
      - Постановление на обыск мы уже вам предъявили.
      - А я не рассмотрел, темно в сенях...
      - Откройте окна, - приказал Коваль сержанту, - задохнуться можно, так начадили.
      Пока Савенко рассматривал постановление прокурора, сержант отвинтил ставни и настежь раскрыл окна, выходившие в сад. Прохладный пахучий воздух дохнул в комнату.
      Подполковник Криворучко попросил всех молившихся сесть на одну длинную лавку, и оперативная группа начала обыск.
      Вскоре на столике, который внесли в большую комнату, где, кроме лавок, ничего не было, появились туго перевязанные пачки денег, дорогие украшения, золотые и серебряные портсигары, кольца, браслеты, коробка из-под фотопластинок, в которой аккуратно, сложенные одна к одной, лежали золотые монеты.
      Коваль искоса следил, какое впечатление производит на собратьев такое богатство их духовного наставника. Одни из них тупо молчали и отворачивались от Савенко, другие, особенно "судимая грешница", смотрели на своего пресвитера явно недобрыми глазами. В их измученных взглядах, переходивших с брата Михайла на столик с кучей добра и обратно, медленно проступала ненависть.
      Но Савенко на это никак не реагировал. За плечами у него была уже долгая жизнь, и немалую часть ее он провел в заключении, в последний раз за тяжкие побои, которые нанес жене. Он с напускным безразличием ходил следом за оперативными работниками, производившими обыск.
      Подполковнику Криворучко впервые пришлось встретиться с вором, который хитро замаскировался под верующего. Савенко это почувствовал и сразу пошел в наступление.
      - Зря выгребаете, гражданин начальник. Не мое оно - общественное добро, всех их. Правильно? - обратился он к сидевшим на лавке верующим.
      Кое-кто согласно закивал.
      - Значит, групповое дело? - уточнил Криворучко.
      - Не шейте, гражданин начальник, - не растерялся Савенко. - Я говорю - общественное, общины, значит, народное, а народное - это господнее. Разница большая.
      - Зачем же вам, если такие верующие, копить этот греховный металл? кивнул Криворучко на стол.
      - В греховном мире живем, с грешниками дело имеем, вот и держим, чтобы не мешали нам господа нашего прославлять. Для защиты от вас, гражданин начальник, ибо вы веру нашу не чтите, все только золото ищете.
      Коваля не удивило, что из тайников земляного подвала вытащили несколько канистр со спиртом.
      Закончив обыск и составив протокол изъятия, подполковник Криворучко отпустил верующих домой, а Савенко увез в камеру предварительного заключения.
      В управлении подполковника Коваля, возвратившегося вместе с оперативной группой, ждало тяжелое известие.
      Из Виграево передали, что поздно вечером в районе Лесной дачи грузовик сбил гражданку Станкевич. Потерпевшую отправили в районную больницу. Ведется розыск.
      III
      Дмитрию Ивановичу казалось, что никогда еще "Волга", за рулем которой сидел классный водитель областного управления внутренних дел, не ползла так медленно. На самом же деле машина, нарушая все правила, летела по дороге со скоростью, которая разрешается только во время гонки за опасным преступником.
      "Только бы жива! Только бы жива! - билось в голове Коваля. - Как это случилось? Почему?"
      Самым главным сейчас было - увидеть Ружену, услышать ее голос, посмотреть в глаза. Обычная в таких случаях горечь обиды наполняла его. "Почему это должно было произойти с ней, с его женой?" Если бы его спросили: "А когда Ружена Станкевич успела стать вашей женой?" - искренне удивился бы, потому что для него это было уже решенным делом.
      "Волга" шумно промчалась по тихим улицам городка и с резким визгом притормозила возле больницы. Коваль выпрыгнул из машины, взбежал на крыльцо и толкнул парадную дверь. Испуганная видом подполковника милиции, навстречу ему вышла полусонная дежурная сестра.
      - Где Ружена? Станкевич! В какой палате? - выпалил Коваль. - Что, что с ней? - Он хотел быть, как всегда, сдержанным, но сейчас это ему не удалось.
      - Во второй палате, второй этаж, - сказала дежурная. Коваль бросился к лестнице. - Подождите, наденьте халат! - крикнула она ему вслед.
      Перепрыгивая через ступеньки, Коваль мигом взбежал на второй этаж.
      Полутьма и тишина ночного больничного коридора привели его в себя. Он огляделся, стараясь отыскать нужную палату. Как можно тише ступая, подошел к белой двери с цифрой "2". Успевшая подойти дежурная сестра прерывистым шепотом сказала:
      - Спят, товарищ подполковник.
      - Жена тоже? - шепнул он.
      - Я дам халат, подождите.
      Она направилась к столику, сняла с вешалки халат и накинула на Коваля.
      - Подождите, - она еще раз остановила его и исчезла за дверью.
      Коваль проскользнул следом. В слабом свете ночника сразу увидел Ружену, над которой склонилась медсестра: голова не забинтована, руки лежат поверх одеяла. На него глянули большие черные глаза, и в ту же секунду он оказался возле кровати. Уже не замечая, куда исчезла сестра, не зная, как поместиться в узком проходе между кроватями, он опустился на задрожавшие от волнения колени. Боясь обнять Ружену, чтобы не причинить ей боль, лишь касаясь пересохшими губами ее руки, тихо зашептал:
      - Очень больно? Все будет хорошо, не волнуйся!.. Что случилось? Почему?! Как?!
      - Ничего страшного, Дима, просто упала, - прошептала в свою очередь Ружена.
      - Почему? - повторил Коваль.
      - Ты без допроса не можешь, - старалась она отделаться шуткой.
      - Ружена! - упрекнул Коваль.
      Она была счастлива, что видела своего Дмитрия, что он рядом и все обошлось.
      - Все было просто и случайно. Гуляла в лесу, темнело. Ты же знаешь, дорог там нет. Я вышла на проселок между деревьями и кустами. Даже не заметила, как это произошло. Машины не слышала - они же там едут по траве тихо, особенно с горы к речке. Я задумалась. Потом вдруг меня что-то сильно ударило, и я полетела в сторону. Отошла от боли и сразу же радостно подумала: "Я жива!" Услышала шум удаляющейся машины. Вот и все. Еле поднялась, пронзала тупая боль, сама не знаю, как доплелась к дому отдыха. Оттуда меня привезли в больницу. - Ружена тихо погладила руку Коваля. - К счастью, ничего страшного, сильный ушиб. И никакого следствия проводить не нужно. Не только шофер, но и я виновата.
      - Ты первый раз вышла прогуляться в сумерках?
      - Нет. Я уже дважды гуляла там после ужина.
      - И ты смогла бы по шуму мотора определить, какая это машина грузовая или легковая?
      - Грузовая. Меня уже расспрашивал об этом лейтенант. Даже протокол составил.
      - Ну хорошо, - сказал Коваль.
      На соседней койке шевельнулась больная.
      - Иди, Дмитрий, - попросила Ружена, отводя от себя голову Коваля. Завтра поговорим. Я сейчас тоже усну...
      - Тебе очень больно? - еще раз спросил Дмитрий Иванович.
      - Нет, не очень... Иди...
      Коваль поднялся и на цыпочках направился к двери. Прикрывая ее за собой, он повернулся, и ему показалось, что увидел счастливое лицо Ружены. Даже не верилось, что в таком состоянии человек может улыбаться.
      Коваль прикрыл дверь. Навстречу ему шел дежурный врач.
      * * *
      Приехав в райотдел, Дмитрий Иванович обнаружил в своем кабинете еще одну анонимку.
      На этот раз письмо было подсунуто под дверь, и он чуть не наступил на него.
      Подняв конверт, который оставил на запыленном полу заметный прямоугольник, Коваль подумал, что пролежал он тут не меньше суток.
      Вынул белый листочек с наклеенными снова пинцетом буквами из газеты и прочитал: "Их было двое! Чепиков не виновен! О ч е в и д е ц".
      Та же манера клеить буквы, то же самое, казалось, содержание, что и в первой анонимке, те же неровные буквы и, наконец, тот же стиль. Но сейчас было и новое, и, возможно, наиболее значительное: автор пояснял, кого именно имел в виду в первом своем послании, когда написал: "Их было только двое". Утверждая, что подозреваемый Чепиков не виновен, он давал возможность под словом "двое" понимать убитых: Марию Чепикову и Петра Лагуту. Да и тон анонимки был сейчас несколько иной - настойчивый, даже категоричный. Были наклеены даже знаки восклицания.
      Но как это Чепикова и Лагута могли быть только вдвоем?
      И почему в таком случае оба убиты?
      Не самоубийство же это?
      И почему таинственный "очевидец" решил оставаться анонимным?
      Впрочем, следует ли ему вообще верить, даже брать во внимание его письма?
      Подполковник подумал о том, что анонимный корреспондент знал, когда он, Коваль, не бывает в гостинице, и на этот раз подсунул письмо в удобный момент. И куда? Уже не в гостиничный номер, а в служебный кабинет, в помещение милиции!
      Было чему удивляться Ковалю!
      Кто мог знать, что он поехал в Черкассы? Кто следит за его действиями?
      И вдруг мысль, острая и быстрая, сверкнула в голове...
      А не связан ли и наезд на Ружену с его отсутствием? В лесу тогда еще не совсем стемнело, и водитель мог видеть, что перед машиной появился человек. Не умышленный ли это наезд?
      Правда, в своем заявлении, переданном утром следователю ГАИ, Ружена писала, что считает происшествие несчастным случаем и просит не наказывать водителя. Сама тоже виновата: замечталась, не прислушивалась, неожиданно вышла из-за деревьев на лесную дорогу. В сумерках непросто было заметить человека.
      Коваль начал анализировать подробности происшествия. Автоинспекция еще не нашла виновника. Пока только установили, что ехала старая полуторка, шедшая со скоростью тридцать километров в час, что, видимо, по счастливой случайности, машина ударила Ружену только бортом и отбросила в кусты. Водитель же не оказал потерпевшей помощи и скрылся в направлении городка.
      Впрочем, что за несусветица! Какое отношение имеет Ружена к расследованию убийства в Вербивке и к подполковнику Ковалю?! Хотя к нему-то она имеет прямое отношение. Самое близкое! И это было замечено...
      Убийство Марии Чепиковой и Петра Лагуты, разоблачение группы расхитителей в Черкассах, странные подметные письма и несчастный случай с Руженой - есть ли у всех этих, казалось бы, разных событий причинная связь?
      Изучая письмо, вертя листок, Коваль подошел к открытому окну. Буквы как буквы. И клей как клей...
      Но, глянув на свет, Дмитрий Иванович заметил под буквой "о" какую-то чернинку, словно под наклеенным квадратиком газетной бумаги была лишняя черточка или точка. Это его заинтересовало.
      Он достал электрокипятильник, налил в стакан воду и включил прибор. Когда вода закипела, Коваль подержал письмо над паром и осторожно отклеил букву "о". Так и есть! Под ней, словно заноза, застряло крохотное инородное тело. Не требовалось и экспертизы, чтобы разгадать находку. Это была плоская чешуйка ярко-розового перламутра. Маникюрный лак!
      Итак - женщина! Воистину - неожиданность!
      Очевидец - женщина?! Ганна Кульбачка отпадает. Во-первых, потому, что давно уже находится в камере предварительного заключения, а во-вторых... Впрочем, это уже и неважно. Руки у нее неухоженные, да и вообще вряд ли знали маникюр. Женщина... Женщина...
      Почему сама не приходит эта неизвестная женщина, почему посылает письма таким таинственным путем? Может, боится чего-то?
      Множество мыслей проносилось в голове Коваля, вытесняя одна другую, и он никак не мог сосредоточиться...
      * * *
      В полдень майор Литвин заглянул в кабинет Коваля и сказал, что ГАИ нашла водителя, совершившего наезд на гражданку Станкевич. Сейчас его допрашивает следователь.
      Вместе с Литвиным Коваль быстро пересек двор и вошел в автоинспекцию.
      Напротив лейтенанта сидел мужчина средних лет, лысоватый, с грустными глазами, и мял в руках засаленный синий берет без "хвостика". Шофер обуховской рембазы. Вчера вечером он действительно проезжал мимо Виграевых дач. Но упрямо возражал, что совершил наезд и бросил потерпевшую в лесу. Кажется, не понимал, что обнаруженные на борту его машины ниточки с платья Ружены Станкевич являются достаточным основанием для обвинения.
      Страх у него был сильнее какой-либо логики, и он истерически все отрицал.
      - Вы Александр Петрович Карпов? - обратился к нему Коваль, прочитав имя и фамилию в протоколе допроса.
      Подозреваемый кивнул.
      - Ну, хоть это не отрицаете, - иронически проговорил подполковник. И то, что проезжали лесом около двадцати одного часа мимо Виграевых дач, тоже признаете?
      - Да, - твердо ответил на этот раз Карпов.
      - И то, что, несмотря на сумерки в лесу, вы ехали, не включив фар?
      - Аккумулятор у меня сел, я его берег, потому что корни, ухабы, дороги какие, заглохнет мотор - не заведешь.
      - Ну и, наконец, - продолжал Коваль, - хотя вы и отрицаете, что в темноте наехали на человека, надеюсь, признаете, что какой-то наезд у вас все же был? Пусть на куст или на пень какой-нибудь?
      - Кустов и пней было много... Мог и наехать... - сдавленно признал шофер. Он еще не понимал, к чему ведет подполковник, но страх все сильнее сжимал его сердце, и на бледном лице выступили капельки пота.
      Коваль с чувством презрения посмотрел на Карпова. И не только потому, что пострадала Ружена, - он с утра наведался в больницу и убедился, что ее состояние не вызывает тревоги. Он просто не терпел трусов. Трусость Карпова, который даже не поинтересовался состоянием сбитой им женщины и поспешил удрать с места происшествия, казалась ему патологической.
      Нет, не ради Ружены пришел он сюда, в отделение ГАИ. Его сейчас интересовало другое, и он начал спрашивать шофера: "Кого вы знаете в этом районе? А на хуторе Вербивка? Вы никогда не останавливались возле ларька Ганны Кульбачки? Даже не знаете такой? А с Петром Лагутой знакомы? В Черкассах часто бываете? В этом месяце ездили? А в прошлом? Вообще в этом году не были?.."
      На все эти вопросы Карпов отвечал коротким "нет" или водил отрицательно головой.
      - Ну, а в бога, Карпов, вы верите? - вдруг спросил подполковник.
      Вопрос был таким неожиданным, его никогда не слышали в милиции, - что не только Карпов, но и лейтенант из ГАИ и майор Литвин удивленно взглянули на Коваля.
      - В бога? - переспросил шофер, хлопая глазами, не зная, как ответить.
      - Да, да, в бога! - повторил Коваль. - Или в черта... Продолжайте, бросил он следователю и вышел во двор.
      Карпов больше его не интересовал. Если во время тревожной ночной гонки из Черкасс и в течение всего утра он еще раздумывал, не умышленный ли это наезд на Ружену, о которой, хочешь не хочешь, все говорили как о жене подполковника, то сейчас такие подозрения исчезли. Никакого отношения этот Карпов не имел ни к Кульбачке, ни к Лагуте, ни к Савенко и всей его компании.
      IV
      Мария тихонько открыла дверь и медленно переступила порог. Заходила осторожно, оглядываясь, словно в чужой дом. Постепенно все тут и впрямь становилось ей чужим. Пока жили с Иваном душа в душу, дом радовал, а теперь и стены, возведенные его руками, и вещи в комнатах стали не только постылыми, но и враждебными.
      Раньше тревожилась, если Иван долго не возвращался с поля, тосковала, боялась, чтобы не пошел на "дубки", просила Ганку не давать ему вина. А теперь даже радовалась, если не заставала мужа дома.
      Не зажигая свет, Мария прошла в комнату. Иван оказался дома и, как частенько в последнее время, спал на диване в передней. Дышал тяжело, со свистом, от его дыхания в комнате стоял легкий запах перегара, к которому Мария не могла привыкнуть.
      В спальне она включила свет и огляделась. Но и здесь все ей казалось чужим.
      Мария подумала, что следует взяться за работу, которую получила в ателье. Она вернулась в переднюю, освещенную отблесками, падавшими из спальни, посмотрела на открытую швейную машину с брошенным на нее недошитым платьем, включила настольную лампу и, опустившись на стул, взяла шитье в руки. Так и сидела какое-то время. Работать не хотелось.
      За спиной продолжал посвистывать носом Иван.
      Отложив платье, Мария глянула на мужа. Тот лежал навзничь, без подушки, и правая рука его свисала с дивана, касаясь пальцами пола. Глаза были закрыты.
      Неужели это тот человек, за которого она выходила замуж с такими надеждами? Она еще раз внимательно осмотрела мужа с ног до головы, словно пыталась найти хоть какие-то дорогие и родные ей черточки.
      Иван продолжал храпеть. Ему, возможно, снились ужасы, он вдруг застонал и что-то пробормотал, при этом рука его немного поднялась с пола и снова упала, ударившись о доску.
      Мария подошла к дивану, чтобы повернуть спящего мужа, и вдруг увидела у него под боком пистолет, который, очевидно, выпал из пиджака.
      Замерла: "Откуда? Где он его взял?! Зачем?"
      Потом испугалась еще сильней: "На кого это он держит? Неужели на Петра? Да кто знает, в кого пульнет с пьяных глаз?!"
      Неумело и осторожно взяла пистолет за ствол. Парабеллум оттягивал руку холодным тяжелым весом.
      Чепиков люто заскрежетал зубами. Мария вздрогнула. Удушливая волна обиды захлестнула ее: за что ей такая судьба - и хромота, и муж старый, пьяница, и без материнского счастья... Словно кем-то проклята ее жизнь!..
      Неожиданно пришла мысль: выстрелить и покончить сразу со всем. Господь уже давно ждет ее... Но все же она осторожно опустила руку с пистолетом, подумала: "Выбросить в реку?" И снова сомнение: "Проснется Иван, увидит, что нет пистолета... Беды не оберешься!"
      Завернув парабеллум в платочек, она огляделась. Посмотрела на старый сундук, в который складывала разное тряпье, подошла к нему, подняла крышку и засунула пистолет на самое дно.