Баум достал из кармана листок бумаги, протянул собеседнику через стол:
      - Список сотрудников газеты - я его составил согласно подписям под материалами. Вы видите - тут фамилии, но есть и одни только инициалы. Меня интересуют две вещи: кем подписаны статьи, имеющие отношение к секретным службам, и кто скрывается за инициалами.
      - Тут придется пересмотреть все картотеки в самой редакции - жуткое дело...
      - Беседы с вашими коллегами тоже могут кое-что прояснить.
      - Есть у меня один знакомец, забавный тип, моральные принципы как у голодного хорька. Иногда подрабатывает ночным дежурным редактором в "Пти галуа". С ним я и побеседую.
      - Отлично.
      - Чего не сделаешь ради Франции! - вздохнул Шабан. Баум ответил широкой улыбкой, и собеседники, пожав друг другу руки, разошлись.
      В конторе Баума ожидала записка от мадемуазель Пино. Некий А. У. звонил из Лондона и просил перезвонить. Разговор с Артуром Уэдделом оказался коротким.
      - Меня попросили пригласить тебя на завтрашнюю встречу ровно в десять. Наш директор полагает, что тебе полезно будет поприсутствовать.
      - Больше ничего не скажешь, Артур?
      - Я выполняю поручение.
      - Ладно, я приеду.
      - Пришлем за тобой машину в Хитроу. Рекомендую рейс восемь с чем-то, прибудешь в девять.
      - Спасибо.
      Не то, что в прошлый раз, - теперь, может, и чашечку кофе предложат что-то им от него нужно.
      Встретил его в аэропорту сам Артур Уэддел. Стоя на тротуаре, приятели ожидали, пока девушка-водитель выведет машину со стоянки.
      - Так в чем дело? - спросил Баум.
      - Наши американские друзья проявили интерес.
      - Чего же они в Париже его не проявили?
      - Думаю, им кажется, что ты охотнее пойдешь на сближение, если использовать нас как посредников.
      - И кого я увижу?
      - Моего начальника.
      - И...
      - Хаагленда.
      Баум не нашел, что сказать. Машина все не появлялась, люди вокруг толпились в очереди на такси, холодный ветер мел по открытому пространству и вдоль домов.
      - С Хааглендом встречаться не собираюсь, - произнес, наконец, Баум.
      - Он будет в десять, - голос Уэддела звучал виновато.
      - Меня, стало быть, пригласили в Англию только ради этого деятеля.
      - У нас с ЦРУ отношения непростые.
      - Все. Возвращаюсь домой.
      - Дорогой Альфред, на мой взгляд это неразумно. Хаагленд говорит, что у него есть ключ к котовскому сценарию.
      - Какой ещё ключ?
      - Не сказал, для тебя приберег.
      - По опыту знаю: если этот тип и расскажет, то за услугу потребует куда больше.
      - Посмотрим, - вздохнул Артур Уэддел.
      Машина, наконец, подъехала, и скоро они уже катили в Лондон по забитому транспортом шоссе.
      На Гоуэр стрит на сей раз Баума ожидал весьма теплый прием: в кабинете генерального директора были расставлены стулья вокруг стола и на одном из них восседал в непринужденной позе приличный с виду и даже привлекательный мужчина. Серый костюм, светло-зеленая рубашка, галстук в тон. Базз Хаагленд, собственной персоной.
      - Рад вас видеть, Баум.
      По-французски Хаагленд говорил отлично.
      - Кофе, дорогой коллега? - генеральный директор тоже непрочь блеснуть своим французским.
      - С удовольствием, - отозвался Баум, не выказывая при этом никакого удовольствия. Раз уж его сюда попросту заманили, то с какой стати демонстрировать доброжелательность?
      Расположившись с кофейными чашками за столом, гости и хозяин уставились друг на друга. Генеральный директор откашлялся, как бы давая сигнал, что пора приступать к трудному разговору.
      - Хотелось бы знать, - произнес он наконец, - как идет допрос этого русского.
      - Медленно и трудно, - ответил Баум.
      - Может, расскажете подробнее? - высказал надежду генеральный директор.
      - Полагаю, это преждевременно. - Баум сделал паузу, будто раздумывая. - Да, господа, к сожалению, преждевременно.
      - У нас есть информация, будто Котов катит бочку на одного из ваших министров. - Хаагленд сказал как раз то, что Баум рассчитывал услышать.
      - Из какого источника поступила информация?
      - У меня нет полномочий это обсуждать.
      - Ну а я не уполномочен обсуждать данные, полученные во время допроса, если дело ещё не закончено. - Баум приветливо улыбнулся Хаагленду, - Сами понимаете, тут могут возникнуть кривотолки.
      - Наш источник даже имя назвал, - сказал Хаагленд, будто не слыша Баума. Тот повернулся к генеральному директору:
      - Боюсь, вы сочтете меня чересчур любопытным, но я все же спрошу: что случилось после моего последнего визита, почему вдруг так заинтересовались Котовым британцы и американцы? В прошлый раз у меня сложилось впечатление, что Лондон просто хочет отпихнуться от этого дела.
      - Дорогой друг, что могло привести вас к такому ошибочному выводу? Баум перехватил извиняющийся взгляд Артура Уэддела: стыдно ему за свое начальство.
      - Поправьте меня, если я ошибаюсь. Но если у американцев есть свой интерес в деле Котова, то они приехали бы в Париж. Я, конечно, люблю Лондон, но...
      Он не счел нужным продолжать.
      - Нам известно имя, - гнул свое Хаагленд, - А вы это имя знаете, Баум?
      - Котов пересказывает тексты, воспроизведенные по памяти, и сообщает клички агентов. Никаких имен.
      - Но есть же доказательства, Баум. Разве у него нет материалов, указывающих на определенное лицо?
      - Только косвенные улики, мы их проверяем.
      - Ну и как?
      - Есть прогресс.
      Хаагленд осторожно отодвинул в сторону свою чашку, будто собираясь наброситься на Баума через стол.
      - Мы хотим иметь доступ к этим данным. Мне поручили сказать, что они крайне необходимы, и мы стремимся заполучить их именно на этом этапе, чтобы избежать обращений выше, по начальству. А также всякой шумихи.
      - Хотите сказать, что если не получите желаемого, то предадите дело огласке?
      - Это было бы выкручивание рук, я в такие игры не играю. Но сами знаете - если пойдешь к начальству, то огласка неизбежна, всякие там утечки информации, кампании в прессе. Нужно вам это?
      - Допустим, я назвал бы имя - вы же не думаете, что я сделаю это прежде чем услышу, кто ваш осведомитель.
      - На такие условия согласен, - сказал Хаагленд.
      - Что касается доступа к сведениям, которые сообщает Котов - вы в свое время получите его живьем, он только и мечтает попасть в Штаты. Вот тогда и допрашивайте его о чем хотите, кое-что интересное для вас у него найдется.
      - Вашингтон хочет знать сейчас.
      - А помните, когда мы хотели получить доступ к Носенко? Нам два года твердили, что, мол, рано... Котова, я думаю, вам так долго ждать не придется.
      - Давайте договариваться, - предложил Хаагленд, - Сторгуемся как-нибудь.
      - Имя на имя.
      - Идет.
      Баум покачал головой.
      - Тут, боюсь, возникает проблема. - Выражение его лица оставалось доброжелательным, но голос стал жестким. Его сотрудникам известен был этот признак: железный кулак в бархатной перчатке.
      - В чем проблема, Баум? - Хаагленд поигрывал кофейной ложечкой, изображая небрежность. О нем говорят, что жульничает в покер.
      - А в том проблема, Хаагленд, что лично я вам не доверяю. И французская контрразведка не доверяет - это ещё важнее. Вы ведь не захотите, чтобы я здесь объяснял, какие у нас основания? Сами не хуже меня знаете...
      Хаагленд уронил ложечку на блюдце, звяканье как бы поставило восклицательный знак в конце тирады Баума.
      - Дело обстоит так. - Хаагленд как бы не услышал сказанного, - Первое - у нас есть источник с той стороны, верно? Второе - у вас есть Котов, заявляющий, что в вашем правительстве действует агент русских. Третье вернувшись в Париж, вы, конечно, обсудите это в своей конторе. А если слух дойдет до ушей того самого агента? Тогда мой источник, считайте, сгорел. Выходит, как ни кинь, все клин. Предоставлю я сведения, которые помогут вам изобличить агента, - плохо, а не сделаю этого и агент останется невредим...
      Во время своей речи Хаагленд постукивал ложечкой по краю чашки, а в конце снова уронил.
      - Но все же давайте попробуем договориться.
      Если действительно у американцев есть источник, знающий о Котове и о том, что именно тот пытается продать, то Хаагленд такого человека под удар не подставит, у него и полномочий таких нет - рисковать осведомителем.
      - Ваш источник занимает какую-то должность?
      - Да.
      - Дайте понять хотя бы косвенно, что и откуда ему известно.
      - Значит, договариваемся?
      - Возможно.
      Наступила пауза. Лучше бы Базз нас в эти рискованные дела не втягивал, - подумал шеф английской службы. Баум встретился взглядом с Хааглендом. Этот субъект способен лгать, глядя тебе прямо в глаза. Ну и что? Разве я не готов сделать то же самое?
      - Так о чем конкретно договариваемся? - спросил он.
      - Я сообщаю, где, по мнению моего осведомителя, вам следует искать шпиона. А вы называете своего главного подозреваемого. Дальше видно будет.
      - Идет, - не слишком охотно согласился Баум, у него было ощущение, что на него давят.
      "Когда вы чувствуете давление со стороны собеседника, его острое желание из вас что-то вытянуть - не раз говорил Баум своим ученикам, - вот тут-то у вас и возникает преимущество, собеседник может потерять бдительность. Поэтому сами никогда не проявляйте особой заинтересованности - это как бы ваша самозащита." Вот и тут он вяло произнес:
      - Давайте.
      - Искать надо среди педиков, так наш человек утверждает.
      Баум и глазом не моргнул, хотя сердце у него сильно стукнуло. Приподнял одну бровь и спросил невозмутимо:
      - А если этот ваш тип приврал?
      - Мы уверены, что он говорит правду.
      - Неужели можно кому-нибудь безоговорочно верить?
      - На личности я не указываю. По моим сведениям в вашем правительстве с полдюжины педиков.
      - И это все, что вам известно?
      - Далеко не все, но больше пока не скажу.
      - Маловато.
      - Я пока ничего не получил в обмен на мою информацию.
      Баум просиял улыбкой:
      - И не получите.
      - Мы же договорились, - обозлился Хаагленд.
      - Вовсе нет. Я только сказал "давайте", вот и все, а не обещал следовать вашей схеме. Ваша информация никакой ценности не имеет. Вы что, думаете, что французские спецслужбы в своих досье не отмечают сексуальных пристрастий политиков? Мы же отлично понимаем, с каким риском связан гомосексуализм в отношении безопасности.
      - Баум, вы меня накололи!
      - Ничего подобного, - улыбка не сходила с физиономии Баума, - По правде сказать, мне все время казалось, что вы изо всех сил стремитесь навязать нам данную информацию. Да ещё что-то взамен - но, простите, это не предусмотрено. Терпеть не могу, когда меня подталкивают к выводам.
      На том встреча и закончилась.
      - Сожалею, - сказал Артур Уэддел, провожая Баума до самого выхода на Гоуэр стрит. - Базз в своем деле силен, но уж насчет манер...
      - На сей раз он и в деле себя не показал.
      Они обменялись рукопожатием и Баум направился ловить такси.
      Куда не поверни, отовсюду мне Антуана Лашома подсовывают, - размышлял он по пути в аэропорт, - Но что-то мешает мне принять эту версию. Очевидный ответ не всегда правильный, но иногда может оказаться и верным. И если это как раз такой случай, то получается - личная моя паранойя мешает расследованию. Это точно. И все же, все же...
      Он мрачно поглядывал на скучные дома вдоль Кромвел Род, пока такси в толпе других машин продвигалось к аэропорту.
      Глава 10
      Альфред Баум и сам не мог бы объяснить, что мешает ему признать этого человека настоящим перебежчиком. Разум твердит, что тот говорит правду, а интуиция предостерегает: что-то не то. Сам ли Котов вызывает к себе недоверие или какие-то детали его речей? А может, и целиком все, что он рассказывает о деятельности КГБ. Баум пытался уличить Котова, используя факты его прошлого, но и тут не преуспел.
      Вопрос: Почему вы не любите советскую систему?
      Ответ: Может быть, из-за отца - он пострадал при Сталине.
      В: Расскажите ещё раз, как это было.
      О: Отца звали Котов Константин Семенович, он служил в артиллерии в чине капитана. Их часть отрезали в бою под Таганрогом, он попал в плен. При Сталине это считалось великим преступлением. В конце войны его освободили из плена, а в сорок шестом арестовали уже дома.
      В: Какой это был месяц?
      О: Не помню.
      В: Продолжайте.
      О: Отца отправили в лагерь, писем мы не получали. Вернулся он в пятьдесят девятом, через тринадцать лет. Ушел крепким, сильным человеком, а стал калекой. Через четыре года умер. В школе ребята говорили, что мой отец трус и предатель.
      В: Вот почему вы и невзлюбили советскую власть?
      О: Когда отец вернулся, мне было четырнадцать. Этот человек предатель - был мне чужой. Я обрадовался, когда он умер. Не прощу системе, что она ввергла меня в такой грех - стать врагом собственному отцу.
      В: И все же пошли работать в КГБ?
      О: (после долгого молчания) Пошел.
      В: Объясните, пожалуйста.
      О: Как и многие другие, я страдал своего рода шизофренией раздвоением души, рассудка. Мы хотели защищать свою систему, старались не видеть недостатков, крайностей. Считать, что социализм плох, потому что у тебя случилась личная трагедия, - это называлось субъективизмом, принижением великого исторического процесса. Так многие думали. А ещё верили, что со смертью Сталина станет лучше.
      В: Так и произошло?
      О: Да. Надежды, казалось, оправдываются.
      В: А сейчас как вы их расцениваете?
      О: Как самые пустые - просто способ выжить в то время. Я пришел к такому пониманию - и потому я здесь.
      В: Но этот опасный курс выбрали как раз тогда, когда Советский Союз отрекся от своего прошлого. Мы уже говорили о гласности, правда?
      О: Говорили.
      В: Вы в неё не верите, да?
      О: Не верю.
      В: Тут какое-то противоречие...
      О: Возможно.
      В: Гласность - это как раз то, что защитило бы других отцов и других детей от того, что случилось с вами.
      О: Согласен.
      В: И тем не менее...
      О: Я не философ. И не политик.
      В: Раньше вы говорили, что бежали ради лучшей жизни.
      О: Верно.
      В: А теперь мотивируете побег некими принципами, а не желанием личного благополучия.
      О: И тем, и другим.
      В: Но материальные соображения, должно быть, перевешивают?
      О: Нет.
      В: Я имею в виду, что вы не добиваетесь таких вещей, как свобода и справедливость. Вас интересует спокойная жизнь на Западе - такая, как вы её понимаете.
      О: Не такой уж я обыватель - я верю в западную демократию.
      В: По-моему, ни во что вы не верите. (Молчание). Вы готовы предать свою страну.
      О: Я пришел к вам с ценной информацией, а вы стараетесь меня оскорбить. За что? Не понимаю.
      Так оно и шло - никакой логики, все без толку. "Я не уверен, что этот человек - то, за что себя выдает" - признался Баум своему шефу.
      Поиск хоть какой-то определенности довел его до того, что он позвонил полковнику Виссаку из ДГСЕ. Побеседовали вежливо, но сугубо формально, как бы по принуждению, разговор не клеился.
      - Мы допрашиваем Котова.
      - Понятно.
      - Хотелось бы кое-что уточнить.
      - Слушаю вас.
      - Он дал два московских адреса - говорит, что в разное время они с женой жили по этим адресам. Можно это проверить?
      - Вполне.
      Баум сообщил адреса, даты, а через неделю его уведомили, что Котов там действительно проживал.
      - Никак не могу его подловить - пожаловался Баум Вавру.
      - А надо ли? Откуда такая уверенность?
      - Возможно, от страха. Просто боюсь жуткого скандала, который начнется, если мы воспользуемся его подсказкой и начнем действовать.
      - Страх - недостойное чувство, Альфред.
      - Знаю, знаю. Но мотивы его побега все же неясны.
      - Может, это как раз и хорошо, - заявил Вавр, - Свои собственные поступки тоже ведь не всегда объяснишь.
      Баум усмехнулся.
      - Это точно. Я ищу аналогий с самим собой, а передо мной совершенно другого склада человек.
      - Насколько я понимаю, - подытожил Вавр, - ты не убежден, что этот человек заслан специально, чтобы нам напакостить.
      Баум же тряс головой, будто пытаясь привести в порядок смятенные мысли:
      - Убеждения нет, только смутные ощущения, которые лишают меня сна и покоя.
      - Ну и когда же ты намерен придти в себя, дорогой Альфред?
      - Думаю, пришло время отбросить подозрения и считать Котова обычным перебежчиком. Моего настроения это не улучшит, но, по крайней мере, можно продолжить работу. Может, все дело в том, что на голову майора КГБ внезапно свалилась гласность, и от этого у него мозги сместились - чего тогда от него ожидать?
      Журналист Шабан принес полезную информацию:
      - Я поднял картотеки "Пти голуа" за последние три года, - сказал он, встретившись с Баумом все в том же знакомом кафе. - Искал заметки, касающиеся спецслужб. Штук сорок нашел, но все без подписи. Только под двумя инициалы - Д. М. Обе за прошлый год.
      - И о чем они?
      Шабан вытащил из кейса пачку фотокопий, отобрал пару и отдал Бауму. В одной заметке сообщалось об исчезновении Бен Афри - алжирского националиста, якобы замеченного в связях с советским посольством в Париже. Вторая утверждала, будто на базе НАТО в Бельгии есть проблема с безопасностью, но данные специально проведенного исследования скрыты от общественности.
      - Кто этот Д. М.? - спросил Баум.
      - Дидье Моран. Мой знакомец из "Пти голуа" говорит, что он внештатник, в редакцию заходит редко. Его там считают подставным лицом - через него ДГСЕ поставляет в газету материалы, которые считает нужным предать огласке. Кроме того, он вхож в русские эмигрантские круги и там тоже черпает кое-какую информацию. Вот и все, что удалось узнать.
      - То, что надо, - одобрил Баум, - Я ваш должник.
      - Да, вот еще. Моран обожает бордель "Селект" на бульваре Пуассоньер, - спохватился журналист, - Мой приятель говорит, что он там завсегдатай.
      Расставшись с Шабаном, Баум вернулся к себе и позвонил Бальдини - шефу уголовной полиции.
      - Меня интересует некий Дидье Моран. Полагаю, он из тех, на кого в полиции заведено досье. Можете меня на этот счет просветить? Поскорее, ладно? Большое спасибо. С чем связано? Нет, по интересующему нас обоих делу ничего нового. Разумеется, дорогой коллега - я бы тут же вас проинформировал. Между прочим, можете вы мне вкратце объяснить, как сейчас полиция охраняет наших министров?
      Ответ Бальдини он записал: у дверей резиденции охрана из двух человек круглосуточно. Казенная машина с шофером доставляет министра в его офис и прочие места. Такой порядок установлен с тех пор, как один полоумный армянин подстрелил министра иностранных дел ноябрьским утром прямо в его машине, когда тот ехал с площади Конкорд в управление полиции на набережную Орсэй. Ну и прочие меры время от времени принимаются по указанию министерства.
      - А во время отпуска?
      - Тех из министров, у кого есть загородная резиденция, охраняет местная жандармерия - тоже круглосуточно.
      - А если министру вздумается на Корсику прогуляться или ещё куда-нибудь?
      - В этом случае, - объяснил Бальдини, - придется ему самому с кем-то договариваться. Если, конечно, к нему не приставлен охранник из спецслужбы. Но многим это не по душе - суровые парни мешают развернуться на отдыхе. Дамы, знаете ли, и свидетели тут неуместны.
      - Ясно. Благодарю вас.
      Тремя неделями раньше техники установили подслушивающие устройства в кабинете Антуана Лашома и в его квартире на авеню Виктор Гюго. В кабинете это просто, но установить "жучка" на домашний телефон совсем другое дело. Нормальная процедура - телефонной кампании дается задание повредить линию и направить в квартиру специалиста, который, устраняя "неисправность", внедрит "жучков". Но на сей раз Баум остерегался - он не мог положиться на молчание радиоинженеров и предпочел воспользоваться услугами своих людей. Проникнуть в квартиру было сложно - требовалось терпение, изобретательность и, наконец, удача. К счастью, министр отбыл на пару дней в Марсель, где провел широко разрекламированную, призванную завоевать голоса избирателей акцию по разоблачению коррупции в местном городском совете. Еще удачнее оказалось то, что его сопровождала супруга, и полиция на эти дни сняла свою охрану.
      - Устроим аккуратное маленькое ограбление, - распорядился Баум, Установим записывающее оборудование.
      Сняли комнату метрах в двухстах от дома министра, в пределах действия передающего сигнала.
      - Дай Бог, чтобы радиопомех поблизости не было. Говорят, сигнал должен быть как можно слабее, чтобы полиция и пожарные не засекли...
      Баум продолжал развивать свои теории перед Алламбо - человеком, которому он полностью доверял:
      - Сдается мне, советские проводят операцию столь хитроумную, что именно хитрость её и погубит - если, конечно, я прав. Ну как, скажи на милость, член правительства, окруженный всякого рода охранниками, мог бы общаться с их разведчиком? Где и как они встречаются? Это же практически невозможно. Писать друг другу тоже трудно. Во все времена передача писем была самым слабым звеном. И вот доказательство - при всей нашей некомпетентности и нехватке информации нам не раз удавалось установить время и место подобных передач и поймать обоих с поличным. Поэтому, на мой взгляд, ценность такого деятеля, как Лашом, в качестве источника государственных секретов минимальна. Дальше - допустим, его ценят как влиятельную персону. Он, скажем, может подтолкнуть французскую политику в направлении, выгодном для Советского Союза. Ну-ка, послушаем эксперта...
      Баум уже успел проконсультироваться со старым приятелем - политологом из Лионского университета. Попросил проанализировать политическую деятельность трех министров - в том числе Антуана Лашома.
      - И вот что мне ответил профессор: "Лашом как политик ведет себя последовательно. Придерживается правоцентристских взглядов. Что касается внешней политики - она характеризовалась во времена холодной войны сдержанностью по отношению к восточному блоку. С приходом Горбачева Лашом постоянно заявляет, что западные страны должны энергично поддерживать советские мирные инициативы в отношении разоружения, поскольку в случае неудачи в данной области Горбачев может лишиться своего поста. Ясно, что противники Горбачева в Центральном комитете партии серьезно озабочены смягчением внешней политики СССР, они убеждены, что сторонники жесткой линии в правительстве США не сделают в ответ никаких уступок. Многие американцы действительно убеждены, что покладистый и модернизированный Советский Союз представляет для Америки большую угрозу, чем закоснелая, экономически отсталая страна брежневского периода. В этом смысле Лашом, если он хочет со временем стать премьер-министром (что вполне возможно), имеет шанс получить одобрение в определенных интернациональных кругах."
      Баум оторвался от чтения.
      - Итак, агент влияния - возможно. Поставщик государственных секретов вряд ли.
      - Может быть, Лашом просто затаился до поры и покажет себя во время какого-нибудь острого кризиса?
      - Возможно.
      - А как насчет его визита на площадь Бланш? Что, если там и находится место встречи с советским агентом?
      Баум покачал головой:
      - Куда уж глупее. Член правительства ночью ускользает из дома, возле которого дежурит полиция, ловит случайное такси - мог и не поймать, ночью-то. И все ради того, чтобы встретиться с советским напарником где-то на Монмартре.
      - Может, просто чтобы письмо оставить или взять?
      - Советские разведчики так никогда не работают, а в своих привычках они ещё твердолобее, чем наши.
      - Может, поумнели, наконец? - вяло предположил Алламбо.
      - Сам подумай - человек, лицо которого то и дело мелькает на телеэкране, назначает свидание на Монмартре, где полно шлюх и гомиков... Только одно меня и удивляет - зачем кому-то понадобилось продавать эту чушь в "Пти голуа". Нет-нет, дорогой Алламбо, то, что мы ищем, выглядит обычным, невыразительным, в глаза не бросается. Сценарий, по которому само событие настолько обставлено предосторожностями, непригоден из-за своей громоздкости. Какое-нибудь там третье дерево у перекрестка в лесу Сен-Клу вот к чему и они, и мы привыкли. И вроде бы никто не собирается испортить этот наш скучноватый, но симпатичный вялый теннис.
      Алламбо проворчал что-то невнятное, а Баум продолжал задумчиво, как бы рассуждая вслух:
      - Если, конечно, Алексей Котов не заслан специально, чтобы привлечь внимание к Антуану Лашому, потому что у русских есть причина опасаться за другого агента, более важного для них.
      Но ему, Альфреду Бауму, со всем его опытом допросов и знанием человеческой натуры, никак не удавалось "расколоть" перебежчика. Он не мог преодолеть своих предубеждений против Котова, однако сомневался, что того специально заслали.
      Он попал, к своему неудовольствию, в то самое положение, в котором в течение долгих четырех лет пребывали американцы где-то в своем штате Мериленд, без конца допрашивая перебежчика Носенко, не в силах установить, сам он сбежал или его "внедряют". Ждали очередного беглеца в надежде вывести их из затруднения и определиться, наконец. Но когда новый перебежчик сообщал что-либо о Носенко, то в свою очередь попадал под подозрение: а не заслали ли и этого. Замкнутый круг, усмехнулся про себя Баум. Бесконечный менуэт. Змея, кусающая себя за хвост. Изображение, дробящееся во множестве зеркал, - никак его не уловишь.
      А тут ещё эти фотографии. Человеческий разум, подумал Баум, плохо приспособлен для решения подобных проблем. Уж проще было бы надеть рясу и посвятить жизнь разгадыванию тайны Святой Троицы.
      Глава 11
      Как раз в тот день, когда Жорж Вавр убедил-таки премьер-министра, что Антуану Лашому следует увидеть злополучные фотографии, Альфред Баум получил отчет из полиции:
      Субъект: Дидье Моран, он же Дмитрий Морозов
      Возраст: 59 лет
      Последний известный адрес: 120 улица Фландр, Париж, 19-й округ
      Семейное положение: холост
      Гражданство: французское (с 6 октября 1974 года)
      Национальность: русский
      Профессия: журналист
      Далее сообщалось, что три года назад в Лилле Морана обвинили в сексуальных домогательствах по отношению к мальчику. Однако в суде показания ребенка не вызвали доверия и были формально отклонены. Мнение местной полиции: Моран виновен. Поведение судьи в данном случае объяснимо возможно, он располагал какой-то иной информацией, а возможно, в чьих-то интересах было закрыть дело. Во всяком случае, обвинение с Морана снято.
      Заканчивался отчет так:
      "Субъект с момента своего прибытия во Францию в январе 1968 года принимал активное участие в деятельности русской эмиграции, в частности, в белорусских кругах (см. соответствующее досье). Субъект известен полиции и службе безопасности, с которыми время от времени сотрудничает (см. подробное описание)."
      Однако никаких подробностей не прилагалось. Видимо, на набережной Орфевр сочли, что и перечисленного достаточно.
      - Полагаю, надо бы побеседовать с этим Мораном, - сказал Баум. Пожалуйста, Алламбо, отыщи его и доставь сюда. Только последи, чтобы он по дороге никому не звонил.
      Распорядившись таким образом, Баум отправился к шефу, чтобы обсудить, как бы это поделикатнее устроить демонстрацию фотографий Лашому.
      - С премьер-министром достигнута четкая договоренность, - сказал Вавр, - Предъявить фотографии можем, но дальше без его последующих указаний двигаться нельзя.
      - Беседа будет записана? Незаметно, да?
      - Разумеется.
      - Сами все это сделаете?
      Баум кивнул:
      - Министру придется пережить неприятные минуты. Незачем другим это видеть. Будет ещё время на него поглазеть, если он окажется в чем-то замешанным.
      Он вышел из комнаты в конец расстроенным. Ну как участвовать в подобном деле, не испытывая неловкости и стыда? Теряешь лицо...
      Позвонив в канцелярию министерства внутренних дел, Баум попросил Лору Фабьен устроить ему встречу с её шефом.
      - Хорошо бы господин министр уделил мне не меньше часа, - добавил он, - Беседа может затянуться. Разумеется, я приду тогда, когда он назначит. Тема? Скажите ему, что она касается нашего недавнего разговора. Да, именно так.
      Он достал из сейфа фотографии и снова внимательно рассмотрел их. Несомненно, это Лашом. И, несомненно, с двумя тощими юнцами. Содомский грех некрасив, нефотогеничен. Наверно, те, кто к нему склонен, получают наслаждение, и Лашом, вероятно, испытывает какое-то извращенное удовольствие, разглядывая подобные снимки, но на непричастного зрителя они производят угнетающее впечатление. Даже если и не испытываешь особой ненависти к гомосексуалистам - а Баум ничего такого не испытывал.
      Лашом на одном из снимков - в профиль, наблюдает с легкой улыбкой, чем занимаются его компаньоны, торс его обнажен, нижнюю половину закрывает спинка кровати. На втором снимке он смотрит прямо в объектив, светло при этом улыбаясь. Позади, над его плечом - один из парней, второй свернулся калачиком внизу, его затылок заслоняет бедра Лашома, положившего правую руку на бедро партнера - происходит, надо полагать, акт феллацио.
      Фотографий, по словам перебежчика, было много. Среди них и более выразительные, но он отобрал те, на которых лучше всего виден и узнаваем Лашом.
      - Просто не верится, что человек, которому есть что терять, подверг себя столь нелепому риску, - заметил Баум.
      - И я так думаю, - согласился Алламбо.
      - Зачем он это сделал, как ты считаешь?
      - Я чиновник, а не психиатр.
      - Нелепый риск, - повторил Баум, - Чего ради?
      ...Именно эти слова и выкрикнул Антуан Лашом на следующий день, когда на его стол легли чертовы снимки, - Да разве нормальный человек позволит себе эдакое приключение за железным занавесом? Отвечайте, Баум!
      - Это меня и удивляет, господин министр.
      - И что дальше?
      - На обоих снимках вас легко узнать...