Запертое сердце

Глава 4

Натянув поводья, Сирилла остановила свою лошадь и, оглянувшись через плечо, крикнула:

— Я выиграла! Я выиграла, монсеньер!

Герцог подъехал к ней. Он подумал, что никогда не видел, чтобы женщина так великолепно держалась в седле. Он обратил внимание, что ее ручки, которые казались хрупкими и нежными, отлично справлялись с лошадью.

Проехав через парк, они добрались до того места, где устраивался турнир и где Сирилла впервые увидела герцога в сверкающих на солнце рыцарских доспехах.

Заметив, как Сирилла уверенно села на прекрасного арабского скакуна, он понял, что она отличная наездница.

Герцогу ничего не стоило на своем жеребце обогнать Сириллу. Однако, поддавшись некоему необъяснимому порыву, он позволил ей уйти вперед и первой доскакать до финиша.

Раньше, когда он во всем, даже в мелочах, стремился утверждать свое превосходство над женщиной, ему бы такое и в голову не пришло.

— Ты молодец, Сирилла, — сказал он. Она взглянула на него и проговорила:

— У меня есть подозрение, монсеньер, что вы совершили еще один воистину рыцарский поступок.

— Ты слишком проницательна или, вернее, умна, Сирилла.

— Уверена, что вы не захотели бы иметь глупую жену, — ответила она. — Вы сами так умны, что иногда я боюсь наскучить вам своей бестолковостью.

— Почему ты решила, что я умен? — спросил с любопытством герцог.

— Ваша матушка показала мне все награды, полученные вами в школе и в университете.

— Зубрежка делает умным, как попугай! — пренебрежительно заметил герцог.

— Не ждите, что я поверю вам, — предупредила Сирилла. — Как папа говорит, главное не что человек читает, а то, как его сознание овладевает новыми вершинами.

— Я давно перестал стремиться к покорению новых вершин.

— Это не правда, — прервала его Сирилла. — Если я стала, как вы сказали, умной, то только потому, что в глубине души верила в нашу встречу, когда мне представится возможность поговорить с вами.

Как удивительно, уже позже подумал герцог, ведь он действительно смог вести с Сириллой серьезную беседу, на что не был способен ни с одной другой женщиной. В тех случаях разговор — если герцог вообще снисходил до общения с женщиной — вращался вокруг ее собственной персоны и ее чувств к нему. При этом в каждом слове звучал какой-то подтекст, каждая фраза была направлена только на то, чтобы соблазнить собеседника, а не получить пищу для ума.

С Сириллой было по-другому. Она засыпала его вопросами, потому что ей на самом деле было интересно. Однако она в равной степени высказывала свое мнение, и герцог впервые за долгое время почувствовал себя заинтригованным.

Он догадывался, что взгляды Сириллы сформировались на основе тех знаний, которые дал ей ее отец. Но у нее были и свои собственные, довольно оригинальные идеи, на многие вещи она смотрела под совершенно иным углом зрения, чем несказанно удивляла его.

— Откуда тебе так много известно о Востоке, — спросил он ее во время одного спора, — если ты, как утверждаешь сама, никогда не путешествовала? В ее глазах появился озорной блеск.

— Бывает, что человек объехал весь свет и ничего не увидел, — ответила она. — Я с большим удовольствием отправилась бы в те места, о которых рассказывала. Однако я так тщательно изучила их по книгам, что временами мне кажется, будто я уже побывала там. Они стали для меня реальностью.

— Большинство девушек твоего возраста думают о мужчинах, а не о книгах и о руинах прошлого.

— Я всегда думала только об одном мужчине, — ответила Сирилла, — и изо всех сил старалась стать достойной его.

На лице герцога появилось скептическое выражение.

— Но ведь были же в твоей жизни другие мужчины, кроме того мифического рыцаря, которого ты могла бы больше никогда не увидеть.

— Конечно, были, — сказала она. — Кюре, который всегда отводил глаза, стоило мне появиться в новой шляпке в церкви. Думаю, он считал меня одним из искушений св. Антония! — Она улыбнулась и продолжила:

— Еще был сын фермера Басти. Однажды в знак своего расположения он принес мне половину поросенка. Он протянул мне свой подарок да так зарделся, что мне было трудно разобрать, где поросенок, а где человек!

Герцог не удержался и расхохотался.

— Ты прекрасно понимаешь, Сирилла, что я имею в виду поклонников. Не сомневаюсь, что в большом замке, расположенном по соседству с домом твоего отца, была целая куча пылких молодых аристократов, которые рыскали по окрестностям в надежде отыскать какую-нибудь красавицу вроде тебя!

— Должно быть, они не заметили меня в Монсо-сюр-Эндре, — ответила Сирилла. — Я была счастлива тем, что живу рядом с папой и думаю о вас.

— Честно говоря, я не верю, чтобы мужчина, которого ты видела всего лишь один раз, мог до такой степени завладеть всеми твоими мыслями, — с усмешкой заметил герцог. — Ты испытываешь мое доверие, Сирилла, хотя мне, естественно, очень льстит, что мой образ, запечатлевшийся в твоем сознании еще в детстве, так много значил для тебя все эти годы.

— Но я говорю правду, монсеньер, — ответила Сирилла. — И не забывайте, что, хотя я и видела вас только в течение одного дня, когда мы с мамой приезжали в замок, во многих папиных книгах были ваши портреты. — Его брови поползли вверх от удивления, и она принялась объяснять:

— Под ними были подписи «Св. Георгий», «Сэр Галахад», «Язон в поисках Золотого руна» или «Одиссей», который привязал себя к мачте, когда плыл мимо острова Сирен. Но кто бы ни был изображен на портретах, я видела на них только вас.

Ее глаза засветились внутренним светом, когда она продолжила:

— Я любила самой себе рассказывать сказки, в которых вы убивали дракона и совершали многочисленные подвиги, проявляя при этом чудеса героизма и доблести. — Герцог молчал, и через некоторое время она добавила:

— Сейчас же мне кажется, что вы должны были представляться мне трубадуром, который поет:

«И если б вера и любовь

Открыть могли ворота рая,

В раю давно уж был бы я,

Судьбу и Бога прославляя».

Сирилле показалось, что ее слова вызвали у герцога раздражение, и она быстро проговорила:

— Простите меня. Возможно, вы считаете, что я проявила излишнюю дерзость, упомянув о вашей любви. Этого больше не повторится.

Герцог поднялся, оставив Сириллу сидеть на диване, на котором она расположилась после того, как они поужинали, и подошел к окну. Он наблюдал, как в небе исчезают последние лучи заходящего солнца.

— То, о чем мы говорим друг с другом, нельзя назвать дерзостью, Сирилла, — наконец сказал герцог. — Мне кажется, главное заключается в том, чтобы мы ничего не скрывали друг от друга, и поэтому я хочу…

Он замолчал, так как не мог найти нужных слов, чтобы выразить свою мысль. Внезапно Сирилла вскочила с дивана и подбежала к нему.

— Я так надеялась, что вы это скажете, монсеньер. Мы с папой никогда ничего не скрывали друг от друга, всегда говорили то, что думали, и мне не хотелось бы, чтобы между вами и мной возникли какие-то барьеры. Я люблю вас, но я ничего не могу дать вам, кроме своей искренности.

Герцог собрался было сказать Сирилле, что ей следовало бы давать ему гораздо больше, но, заглянув в ее невинные синие глаза, он обнаружил, что не способен на это.

Он резко сменил тему разговора.

— Расскажи мне, где ты научилась такой грации движений, — спросил он. — Тебя, должно быть, усиленно обучали манерам и танцам?

Сирилла засмеялась.

— Моими единственными учителями в Монсо-сюр-Эндре были птицы и молодые олени.

— Ты хочешь сказать, что тебя не учили танцевать? — изумился герцог.

К его удивлению, в глазах Сириллы промелькнуло беспокойство.

— Я надеялась, что вы не будете спрашивать меня об этом, — проговорила она.

— Почему?

— Потому что, монсеньер, я никогда в жизни не танцевала… я имею в виду с мужчиной.

— Так ты ни разу не была на балу? — недоверчиво спросил герцог.

— После смерти мамы некому было возить меня на балы, — ответила Сирилла. — Папа пришел бы в неистовство, если бы ему пришлось надевать «парадный камзол», а потом весь вечер сидеть на подиуме в окружении вдовствующих маркиз. — Она улыбнулась, но улыбка тут же сменилась тревожным выражением. — Мне не хотелось бы, чтобы вы… стыдились моего невежества. Возможно, стоит нанять учителя, чтобы потом я могла ездить на балы вместе с вами.

— Нет надобности спешить с этим, — не задумываясь, ответил герцог.

— Я понимаю, что вам трудно найти время для такого легкомысленного развлечения, — сказала Сирилла. — Я собиралась спросить у вас, монсеньер, могу ли я каким-то образом помогать вам в вашей работе в Париже?

— В моей работе? — изумленно переспросил герцог.

— Да, ваша матушка рассказывала мне об этом.

— Да? И что же она говорила?

— Я спросила ее, чем вы занимаетесь, и она ответила: «В Париже мой сын заботится о тех людях, которые чувствуют себя несчастными».

Герцог с улыбкой воспринял попытку матери утаить правду. И все же ей удалось дать своей невестке ответ на столь неприятный вопрос.

— Я так много слышала о бедных и несчастных, — продолжала Сирилла, — о том, что они живут в трущобах, голодают, что между ними часто происходят стычки, в которых многих ранят и даже убивают.

— Думаю, это на самом деле так, — сказал герцог.

Он подумал о том, что его никогда не волновали подобные проблемы, что его единственной заботой было уберечь свою собственность от налетов революционеров.

— Я так и предполагала, что вы занимаетесь благотворительностью, что вы помогаете таким людям, — проговорила Сирилла. — Можно я поеду с вами в Париж и своими глазами посмотрю, как вы работаете, — если, конечно, это устроит вас.

Внезапно герцог представил Сириллу на одной из его буйных вечеринок. Он прекрасно понимал, что при виде женщин вроде Сюзанны, Эми и Розетты Сирилла будет шокирована до глубины души и в то же время страшно смущена.

— Мне не хотелось бы, чтобы ты ездила в Париж, — резко ответил он.

— У меня нет желания идти против вашей воли, — промолвила Сирилла. — Но не забывайте, монсеньер, что даже святые никогда не отказывались от помощи своих учеников. — Она несколько неуверенно улыбнулась и добавила:

— А я очень прилежная ученица… как вы знаете.

— Мы говорили о танцах, — напомнил ей герцог, — а не об изнанке жизни Парижа. Если ты не научишься танцевать и не будешь ездить на приемы, на которые тебя как мою жену будут обязательно приглашать, то зачем нужны все эти красивые платья, купленные тебе в качестве приданого?

Сирилла оглядела свое платье с пышными юбками, сшитое из розового газа и отделанное розовыми бутонами и лентами такого же цвета.

— У меня никогда не было таких прекрасных туалетов, — сказала она. — Вам известно, что их подарила мне ваша матушка?

— Я даже не знал об этом, — ответил герцог.

— Матушка была так добра. Она догадалась, что при моем образе жизни я не имею ни малейшего представления о моде. Она отправила мои мерки в Париж, сопроводив их описанием моей внешности, и вскоре прибыли все эти элегантные туалеты. Меня до глубины души тронуло ее великодушие.

Герцог знал, что великодушие герцогини проистекало из желания сделать невестку как можно более привлекательной для своего сына. Не вызывало сомнения, что в платьях, которые подчеркивали стройность ее фигуры и белизну плеч, Сирилла выглядела просто великолепно.

Однако в ее облике было нечто большее, чем просто красивая внешность. Казалось, что стоило ей воодушевиться тем, о чем они говорили, и она как бы начинала искриться, ее глаза загорались, будто освещенные солнечным светом.

— Я должна рассказать матушке, что вам понравились мои платья, — сказала Сирилла. — Монсеньер… вы простите меня… если я попрошу вас… об одном?

— Кажется, мы уже договорились быть честными друг с другом, — ответил герцог.

— Тогда скажите вашей матушке, как сильно вы… ее любите и как много она значит для вас, хорошо? — проговорила Сирилла. — В вас смысл ее жизни. Она думает и мечтает о вас, молится за вас. Полагаю, каждое сказанное вами слово навечно запечатлевается в ее сердце. — Герцог молчал, и она продолжила:

— Ваша женитьба сделала ее счастливой. Если бы вы отказали ей в ее просьбе, она бы умерла, потому что ей не для чего было бы жить.

— Это она тебе сказала? — резко спросил герцог.

— Нет, конечно, нет, — ответила Сирилла. — Но я почувствовала это, когда она рассказывала мне о вас. А еще я заметила, как засияли ее глаза, когда она увидела меня в подвенечном платье.

— Мне следовало бы зайти к ней вместе с тобой, — неожиданно проговорил герцог.

— Теперь я понимаю, почему вы исчезли, — сказала Сирилла. — Но вы не должны допускать, чтобы наши отношения вызвали у вашей матушки какие-то подозрения. Пусть она считает, что мы ведем себя как… как… настоящие молодожены.

— Ты знаешь, что она хочет, чтобы у меня поскорее родился наследник? — медленно спросил герцог. Сирилла кивнула, и он продолжил:

— Правильно ли мы поступим, если лишим ее того, о чем она так страстно мечтает?

Его самого удивило напряжение, с которым он ждал ее ответа.

— Я думала… об этом, — проговорила Сирилла. — Я знаю, как для вас важно… иметь наследника, к которому перейдут ваш титул и обширные владения.

— И каково твое решение? — спросил герцог.

— Думаю… только, пожалуйста, не надо считать меня самонадеянной… что, возможно, в один прекрасный день, когда мы получше узнаем друг друга, когда ваши чувства ко мне изменятся и вы будете относиться ко мне как к близкому человеку… я смогу… родить вам ребенка. — Она говорила еле слышно. Не успел герцог что-либо сказать, как она поспешно добавила:

— Я знаю, вам будет очень трудно так относиться ко мне. К тому же я не очень хорошо… представляю, что делают мужчина и женщина для того… чтобы у них был… ребенок.

Помолчав немного, Сирилла продолжила:

— И хотя вы никогда не сможете… полюбить меня и подарить мне свое сердце… для меня будет большой радостью… просто счастьем… носить вашего… ребенка.

Герцог направился к Сирилле и хотел взять ее за руку, но она отстранилась.

— Я говорю только о том, что может произойти… в будущем. Вполне возможно, что пройдут годы, прежде чем вы почувствуете ко мне… привязанность… и мне не хотелось бы, чтобы вы думали, будто я забыла о данном вами обете целомудрия. — Она не поняла выражения, появившегося на лице герцога. — П-по-жалуйста, простите меня за то, что я опять… заговорила об этом, но ведь вы сами… попросили меня ответить на ваш вопрос, и я отважилась высказать свои соображения.

— Я слушаю тебя с огромным интересом, Сирилла.

Ему предоставляется возможность, сказал себе герцог, расставить все по своим местам. Но по каким-то неясным для себя причинам он опять упустил удобный момент и заговорил о чем-то постороннем, почувствовав, что не способен вернуть беседу в нужное ему русло.

Однако позже, когда он закрылся в своей комнате, в нем вновь вспыхнула решимость. Он раз и навсегда даст понять Сирилле, что считает себя ее мужем и намерен действовать в соответствии со своим статусом.

Он представил, как бы смеялся, если бы ему рассказали, что романтические мечты юной девушки помешали какому-то мужчине уложить ее в постель и обращаться с ней так, как муж должен обращаться со своей женой.

Ему вспомнились анекдоты о неспособных мужьях, и он решил, что больше не потерпит подобной чепухи. И чем скорее он вернется в Париж, тем лучше!

Пока камердинер помогал ему раздеваться, герцог продолжал мысленно насмехаться над собой. Должно быть, он стареет, если, перебывав в любовниках у всех женщин, которые когда-либо пленяли его воображение, не способен объяснить восемнадцатилетней девчонке, что хочет от нее.

«Мне трудно только из-за того, что она слишком неискушенная, — подумал он. — И у меня не вызывает ни малейшего сомнения, что она, как любая другая женщина, просто играет роль и вовсе не так невинна, как кажется».

Глумясь над своими колебаниями, он в то же время прекрасно понимал, что, какой бы прекрасной актрисой ни была женщина, она не способна смотреть с таким обожанием, которое он увидел в глазах Сириллы, или заставить свой голос звучать с такой неподдельной искренностью.

— Какой абсурд — воспринимать меня как рыцаря в сверкающих на солнце доспехах! — оставшись один, воскликнул герцог. — Боже мой, если бы мои друзья послушали Сириллу, они животы надорвали бы от смеха!

Гораздо лучше тех, кто его критиковал, он представлял, какую создал себе репутацию. Он был отлично осведомлен о последствиях своих буйных выходок. Газетные статьи, в которых осуждалось его поведение, только веселили его.

Он намеренно бросил вызов устоям общества, его целью было шокировать обывателей, стать олицетворением всего, что считалось развратным и аморальным.

Он преуспел в своем начинании, однако это, как ни странно, не притупило боль, которая и была причиной столь вызывающего поведения, не залечило рану.

— Черт побери, я становлюсь излишне впечатлительным! — громко проговорил он.

Он обвел взглядом огромную комнату с обшитыми резными панелями стенами, расписным потолком, скрытой под балдахином широченной кроватью, в изголовье которой висел герб.

Внезапно его охватило бешенство.

— К дьяволу этот дом! — возмутился герцог. — Он полон призраков, которые заглядывают мне через плечо! Завтра же вернусь в Париж — там мое место, и только там я чувствую себя дома!

У него возникло впечатление, будто он бросил вызов своим предкам. Его не покидало ощущение, что они тянутся к нему из своих могил, пытаясь вернуть его в свой круг и заставить подчиниться их воле.

Они звали его. Ему слышались их голоса и виделось выражение жалости и сочувствия в их глазах.

«Я отказываюсь слушать вас! — хотелось ему крикнуть. — Один раз мне уже удалось сбежать от вас. И сейчас удастся!»

Герцог схватил стоявшую возле кровати свечу. От резкого движения пламя заколебалось, и на ковер потек воск. Повернувшись, он распахнул дверь, соединявшую «Спальню короля»и «Спальню королевы».

Между комнатами шел узкий коридор, в котором стоял шкаф. Рядом была дверь в туалет и в ванную.

Герцог, одетый в мягкие туфли, на которых были вышиты его инициалы, бесшумно двинулся по коридору. Поверх ночной сорочки он накинул бархатный халат.

Много лет прошло с тех пор, когда он в последний раз открывал дверь в «Спальню королевы». Тогда он был еще ребенком, и в этих комнатах жили его отец и мать.

По утрам он радостно носился по коридору, соединявшему спальни родителей. Сначала он забегал к матери, чтобы схватить какое-нибудь лакомство с подноса, на котором стоял ее завтрак, а потом мчался к отцу, чтобы посмотреть, как его бреет камердинер.

Комната матери всегда была наполнена ароматами цветов, в любое время года стоявших в огромных вазах на позолоченных столиках, и ее любимых духов, отличавшихся очень тонким запахом.

Герцогу показалось, что до него донеслось с детства знакомое благоухание цветов, однако аромат духов оказался иным.

Это были те самые духи, которыми Сирилла пользовалась сегодня вечером. Они напомнили ему о весенних цветах, вернее, о жасмине, одном из первых вестников весны.

Герцог сообразил, что просидел в своей комнате довольно долго, и время сейчас, должно быть, позднее. Его рука потянулась к двери в комнату Сириллы, но внезапно он подумал, что, возможно, она уже давно спит и его появление может напугать ее.

Он очень осторожно повернул ручку и, когда дверь приоткрылась, заглянул в комнату.

Но Сирилла не спала. Одного взгляда хватило, чтобы убедиться в этом: огромная кровать, застеленная шелковым бельем бледно-синего цвета, столь характерного для севрского фарфора, была пуста.

Свеча, стоявшая рядом с кроватью, высвечивала Сириллу, которая, опустившись на скамеечку и обратившись лицом к стене, произносила молитву.

Эта скамеечка осталась с тех пор, когда комната принадлежала его матери, однако он никогда не видел, чтобы та молилась.

Сейчас же этой скамеечкой воспользовалась Сирилла, которая была одета только в ночную сорочку. Отблески пламени свечи играли в ее волосах.

Ее ладони были сложены вместе, и, хотя она стояла прямо, ее голова была склонена, а глаза закрыты.

Несколько мгновений герцог наблюдал за ней. Внезапно она подняла глаза на картину, висевшую на стене.

Герцог хорошо знал, что на ней изображено. Это была копия картины Боттичелли, которая называлась «Магнификат». Ее привез из Флоренции один из предков герцога.

Когда он был ребенком, ему очень нравилась эта картина. Мадонна с младенцем на руках в окружении ангелов, которые держали над ее головой корону. И тут герцог понял, что в красоте Сириллы присутствует та же одухотворенность, что и в ликах, изображенных Боттичелли, ангелов.

Лицо Сириллы светилось каким-то божественным внутренним светом. Герцогу не надо было говорить, о ком молится Сирилла и о чем она просит в своих молитвах.

Как бы натолкнувшись на невидимый барьер, который возвела между ними ее непорочность и который он не посмел преодолеть, герцог закрыл дверь и вернулся в свою спальню.

Герцог завтракал в специально предназначенной для этого овальной комнате, которая была залита солнцем. Он как раз доедал жареную рыбу, когда в комнату вошла Сирилла.

— Пожалуйста… не вставайте, — попросила она, увидев, что герцог поднимается со стула. — Сегодня такой чудесный день, и я с нетерпением жду, когда мы поедем на виноградники… как вы мне обещали.

— Я не забыл об этом, — ответил герцог. — Час назад я отправил управляющему записку, в которой предупредил о нашем приезде. Уверен, что он захочет, чтобы мы попробовали вина самых различных урожаев, поэтому на обратном пути будь осторожна и не свались с лошади!

— Сомневаюсь, что я много выпью, — совершенно серьезно сказала Сирилла.

— Я и сам не допущу этого, — ответил герцог.

Улыбка, которой она встретила его слова, навела герцога на мысль, что вряд ли какой-либо мужчина отказался бы заботиться о ней.

— Ты завтракала?

— Да, спасибо, — проговорила она, — но мой завтрак был не так обилен, как ваш. Можно я стащу у вас рогалик? Мне даже в голову не пришло попросить меду. Уверена, что мед с вашей пасеки — лучший в Турене.

Не дожидаясь его разрешения, она взяла рогалик и намазала его маслом и медом.

— Если бы я верил всему, что ты говоришь не только обо мне, но и о моих владениях, я стал бы страшно тщеславным, — довольным тоном сказал он.

— А почему бы и нет? — удивилась Сирилла. — Ваши владения действительно лучшие! Только вчера я слышала, как ваш старший грум говорил, что во всей провинции не сыскать жеребца, который мог бы сравниться с вашим. Герцог рассмеялся.

— Не сомневаюсь, что мой пастух считает, будто мои коровы дают лучшее молоко во всей округе до самого Шербура!

— Я уверена, что они оба правы, — сказала Сирилла. — Все, кто был на свадьбе, наперебой превозносили ваши вина!

Герцог отодвинул тарелку и проговорил:

— Давно у меня не было такого зверского аппетита. Подозреваю, что здесь самый хороший воздух! — поддразнил он Сириллу.

И в то же время он прекрасно сознавал, что вовсе не плохой воздух Парижа лишал его аппетита по утрам, а количество выпитого вечером и прочие излишества.

Сегодня он неожиданно ощутил, как его тело налилось силой, он почувствовал себя свежим и отдохнувшим.

Он последовал за Сириллой в холл, где ему подали шляпу, хлыст и перчатки. Лошади уже ждали их. Герцог отметил про себя, что амазонка из белого пике, сшитая по последней парижской моде, идет Сирилле гораздо больше, чем зеленая, в которой она была вчера.

Грум помог ей сесть в седло. Герцог собрался было вскочить на своего жеребца, которого с трудом сдерживали два конюха, но внезапно увидел, что к нему бежит Пьер де Бетюн.

— Письмо из Парижа, монсеньер, вам нужно срочно заняться им, — обратился тот к герцогу.

— Срочно? — переспросил герцог.

— Грум сказал, что дело особой важности. Он ждет вашего ответа, чтобы доставить его господину Лейфетту.

Так звали поверенного герцога, и, раз Пьер говорил, что дело очень срочное, значит, так и было.

Герцог взглянул на Сириллу, чья лошадь нетерпеливо била копытом, и сказал:

— Поезжай, только медленно. Я догоню тебя.

Она улыбнулась ему и крикнула:

— Пожалуйста, не задерживайте надолго монсеньера, господин де Бетюн. Нам многое надо успеть посмотреть до обеда.

— Я постараюсь сделать все как можно быстрее, мадам, — пообещал Пьер.

В его взгляде, обращенном на Сириллу, промелькнуло восхищение. Повернувшись, он поспешил за герцогом, который был уже у дверей замка.

— В чем дело? — спросил тот, когда Пьер догнал его.

Они направлялись в кабинет, который располагался в конце коридора.

— Боюсь, у нас неприятности, монсеньер.

— Какого рода? — коротко осведомился герцог. Пьер протянул ему письмо, которое пришло от поверенного. Пробежав листок глазами, герцог нахмурился.

Поверенный сообщал, что была арестована женщина, имевшая дурную славу даже среди кокоток. Увлекшись ею, герцог довольно недолго состоял с ней в близких отношениях.

Полиция обнаружила у нее несколько вещей, украденных у мужчин, с которыми эта женщина когда-то спала. Многие из вещей представляли собой большую ценность.

У герцога она украла изумрудное кольцо с его монограммой, несколько золотых украшений, принадлежность которых также можно было легко определить, и бриллиантовые запонки.

Поверенный писал, что полиция хочет, чтобы герцог и остальные, обворованные той женщиной, мужчины выдвинули против нее обвинение. С одной стороны, это послужило бы основанием для ее длительного заключения в тюрьму, но с другой — привело бы к тому, что имена мужчин прозвучали бы на суде.

Герцог медленно перечитал письмо.

— Из всех этих безделушек меня беспокоят только золотые украшения, так как они являются частью фамильной коллекции. Они были подарены одному из моих предков Шарлеманем. Мне не хотелось бы лишиться их.

— Вы считаете возможным, монсеньер, чтобы полиция согласилась вернуть их, не требуя того, чтобы вы вчинили ей иск?

— Она скажет полиции, что я подарил их ей. Женщины такого сорта всегда придумывают себе какие-то оправдания, — ответил герцог.

— Значит, вы обвините ее в воровстве? Герцог колебался. Он сам не понимал, почему ему вдруг стало неприятно при мысли, что весь Париж узнает о его связи с женщиной, которая оказалась не только кокоткой, но и самой настоящей воровкой.

Он не мог отрицать, что она действительно привлекала его, но в том, что она вытащила запонки из его рубашки, пока он спал, было нечто низкое и грязное.

Подумав немного, он резко проговорил:

— Я не буду этого делать. Уведомите всех ювелиров и тех, кто скупает краденое, что я готов выкупить все, на чем имеется герб Савинь.

— Я надеялся, что вы примете именно такое решение, монсеньер.

Герцог удивленно поднял брови.

— Почему, Пьер?

Герцогу показалось, что его казначей не отважится дать честный ответ, однако Пьер твердо произнес:

— Если бы мадам герцогиня узнала обо всем, это причинило бы ей… сильную боль.

Повисло молчание. Пьер ждал, что сейчас, как и в предыдущих случаях, герцог набросится на него за то, что он осмелился сказать правду.

Однако, к его полному изумлению, герцог спокойно проговорил:

— Да, Пьер, это причинило бы ей боль. Он развернулся и хотел было отправиться за Сириллой, но обнаружил, что за дверью кабинета его поджидает управляющий, который представил герцогу жалобы арендаторов. Они были недовольны налогами, казавшимися им слишком высокими по сравнению с теми суммами, которые их землевладелец тратил на различные работы по поддержанию поместья.

Разговоре управляющим занял еще некоторое время, и, когда герцог наконец сел на своего жеребца, который был уже совсем неуправляем, Сирилла успела скрыться из виду.

Сирилла не собиралась отъезжать далеко от замка, но лошадь под ней была свежа и просилась в галоп.

Оглянувшись, Сирилла поняла, что замок уже не виден. Она проехала по границе парка. Впереди лежал густой лес. Увидев просеку, Сирилла решила, что она ведет к виноградникам, которые располагались левее.

Однако ей не хотелось продолжать свой путь одной, без герцога, поэтому она повернула назад и собралась было ехать ему навстречу. И в этот момент на дороге появились несколько мужчин.

Увидев, что это простые рабочие, Сирилла удивленно взглянула на них. У всех были длинные палки, а некоторые даже вооружились древними пиками.

К ее полному изумлению, мужчины окружили ее, и один из них потянулся к уздечке лошади.

— Кто вы что вам надо? — спросила Сирилла.

— Где герцог? — поинтересовался мужчина, представлявший собой довольно отталкивающего вида личность с длинными волосами, свисавшими почти до самых плеч, и одетый в какие-то отрепья.

Остальные мужчины имели точно такой же вид, их грубые лица были одинаково хмурыми. Сирилла почувствовала себя неуютно под пристальными взглядами этих людей.

Отсутствие в Монсо-сюр-Эндре каких-либо признаков революции, которая произошла два года назад, не мешало Сирилле следить за тем, что происходило в других частях страны.

Она прочитала, что в Париже было убито две тысячи солдат и простых граждан, а более пяти тысяч — ранено.

Как она узнала от проживавшей в Кальвадосе в Нормандии родственницы матери, почти ни один город не избежал стычек, которые заканчивались большими потерями.

Тот мужчина, который ухватился за уздечку, начал тянуть лошадь Сириллы к лесу.

— Что вы делаете? — возмутилась Сирилла.

— Вы поедете с нами, — заявил мужчина.

— Вы не имеете права! — закричала Сирилла. — Вам от этого будет только хуже! Если вам надо поговорить с герцогом, идите в замок, и он выслушает вас.

— Идти в замок, чтоб нас, за наши же страдания, отстегали кнутом или пристрелили? — усмехнулся мужчина. — Мы собирались взять герцога, но и вы сойдете. Пусть новая герцогиня посмотрит, как мы живем.