Правда, светлые глаза и белоснежную кожу спрятать было нельзя.

Однако Ула настолько боялась быть обнаруженной своим дядей, что была готова в любой момент, завидев всадника или экипаж, юркнуть в кибитку.

Кроме того, девушка опасалась, что дядя пустит по ее следу полицию.

И она приходила в ужас от мысли, что еще настойчивее будет вести поиски принц Хасин.

Но если мысли о принце пугали Улу днем, заставляя вздрагивать при звуках незнакомого голоса, по ночам она думала только о маркизе Равенторпе.

Когда тишину в кибитке нарушало лишь ровное дыхание спящих девочек, Ула лежала, не в силах заснуть, и перебирала в памяти немногочисленные воспоминания о нем. Она знала, что бы ни случилось с ней, она будет любить маркиза до конца дней своих.

Ула любила в нем все: его смех, его проницательность и ум, его широкие плечи и сильные руки. Даже понимая, что это всего лишь игра на публику, она любила его ленивый взгляд из-под густых ресниц и ироничную речь.

— Я люблю его… люблю его! — шептала Ула, уткнувшись лицом в подушку.

Она гадала, вспоминает ли о ней маркиз с тех пор, как она исчезла. Или же он всецело поглощен леди Джорджиной Кавендиш или какой-то другой светской красавицей, жаждущей завладеть его вниманием.

Иногда Уле снилось, маркиз крепко сжимает ее в объятиях, и тогда ей не были страшны ни дядя, ни принц Хасин.

Но тут она вспоминала угрозы дяди подать на маркиза в суд за совращение несовершеннолетней.

Даже если графу не удастся доказать вину маркиза, судебное разбирательство вызовет страшный скандал в обществе, и маркиз пожалеет о своем великодушном поступке.

Из всего этого следует, говорила себе Ула, что она должна бежать не только от своего дяди и принца Хасина, но и от маркиза Равенторпа, которого бесконечно любит, чтобы не навлекать на него беду. Если их увидят вместе, это повредит репутации маркиза.

После таких мыслей Ула заливалась горькими слезами, ибо если ей никогда больше не суждено увидеть маркиза, мир превращался в мрачное и пустынное место, навеки лишенное солнечного света.

Но утром Ула убеждала себя, что ей нужно быть решительной и думать о своем будущем.

Она гадала, найдется ли в ее родной деревушке, где она прожила всю жизнь, какая-нибудь добрая душа, которая приютит ее до тех пор, пока она не найдет работу и не получит средства к существованию.

Ула не сомневалась, что старик Грейвз и его жена, работавшие у ее отца и удалившиеся на покой перед самой его гибелью, помогут ей.

Это были замечательные душевные люди. Грейвз, даже выйдя на пенсию, продолжал ухаживать за садом.

Старую миссис Грейвз, однако, так мучил ревматизм, что она уже не могла тереть полы и подниматься по лестнице на второй этаж, чтобы заправлять кровати в спальнях.

— Они очень любили папу и маму, — убеждала себя Ула. — Уверена, они помогут мне, но мне придется как можно быстрее заработать немного денег, так как старики не смогут долго кормить меня на небольшую пенсию, да и стыдно обременять этих добрых людей.

Однако ее утешали мысли о том, что многие прихожане отца, подобно Грейвзам, любили ее родителей. Несомненно, они помогут ей спастись от брака с таким отвратительным человеком, как принц Хасин.

В то же время Ула понимала, что ей придется быть очень осторожной и сделать все, чтобы не навлечь на этих людей неприятности и не дать им пострадать за проявленную к ней доброту от рук ее дяди.

А пока девушка с благодарностью пользовалась гостеприимством цыган.

Чтобы как-то отплатить им за еду и кров, Ула помогала женщинам плести ивовые корзины, в которых те разносили в деревнях прищепки и прочие самодельные мелочи, продавая их крестьянкам.

Умея неплохо шить, Ула смастерила из кусочков ткани пестрые мешочки. Девочки заявили, что наполнят их всякой всячиной.

Так как Ула была цыганам кровной сестрой, те обращались с ней, как с равной, не стесняясь и не сторонясь, как это было обычно с чужаками.

Они рассказывали девушке о своих бедах, и она также постигала секреты их колдовства.

Однажды Зокка и ее сестра ночью в полнолуние удалились от костра, чтобы приворожить себе красивых женихов, Ула отправилась вместе с ними.

Хотя она и понимала неосуществимость своего желания, все-таки ей не удавалось забыть о маркизе и не молить о каком-нибудь чуде, которое сделает так, чтобы он хоть немного полюбил ее.

— Самую чуточку… ну хоть столечко… — шептала она, поднимая взор на сияющий полный диск луны.

Но, возвратившись к костру, Ула сказала себе, что просила невозможного, и маркиз для нее недосягаем, как сама луна.

Ула не могла определить, сколько времени табору потребовалось, чтобы достичь ее родных мест. Но что-то в ее сердце тотчас же отозвалось при виде рядов фруктовых деревьев на пологих холмах, между которыми серебряной лентой протекал Эйвон.

Цыгане заверили девушку, что им не составит никакого труда свернуть к небольшой деревушке, где она жила когда-то со своими родителями.

— Нам все равно по пути, — говорили они, — и мы хотим убедиться, что ты найдешь людей, у которых сможешь остановиться. Если никто тебя не приютит, ты отправишься с нами дальше.

— Вы и так слишком добры ко мне, — сказала Ула. — Я не должна злоупотреблять вашим гостеприимством.

— Что ты, — ответили ей. — Мы с тобой одной крови, и ты — одна из нас.

— Ну конечно! — поцеловала ее Зокка.

Табор приблизился к тому полю, где обычно располагались цыгане, знакомые Уле с детства. Девушка надеялась, вдруг по какой-нибудь волшебной случайности они окажутся там.

Но нет, еще слишком рано; они всегда прибывают ближе к осени.

На лугу еще оставались следы костров. Кибитка остановилась под сенью деревьев, и Ула вышла из нее.

Пройдя немного по дороге, она увидела остроконечную крышу дома, где прожила семнадцать лет. На какое-то мгновение взгляд ее затуманился пеленой слез. Приблизившись к дому, Ула остановилась, глядя на опустевший дом, где она когда-то была так счастлива.

Девушка ждала, что после того, как дядя распродал имущество ее родителей, чтобы расплатиться с долгами, на место отца сразу же назначили нового преемника.

Но за закрытыми окнами дома не было видно занавесок, а в ухоженном прежде садике буйствовали сорные травы.

— Странно, — сказала про себя Ула.

Вдруг ее осенила радостная мысль, что если дом заброшен, возможно, ей удастся устроиться там.

Она осторожно приблизилась к нему, прячась за окружающей сад изгородью. Подойдя к калитке, Ула увидела вдалеке согнутую фигуру, в которой узнала старика Грейвза. Он трудился в огороде за домом.

Открыв калитку, Ула радостно бросилась к нему по заросшей дорожке, мимо кустов сирени и жасмина.

Старик мало изменился по сравнению с тем, каким она его помнила, разве только волос на голове у него стало меньше, а те, что остались, поседели.

Увидев Улу, старик выпрямился и удивленно спросил:

— Вы ли это, мисс Ула? Девушка сорвала с головы платок.

— Я, Грейвз. И не смейте говорить, что забыли меня.

— Конечно, не забыл, — ответил старик. — Но, я слышал, что вы куда-то пропали.

— Откуда вам это известно? — быстро спросила Ула.

— О вас справлялись двое верховых. Я решил, это чьи-то слуги.

— Они еще здесь? — испуганно воскликнула Ула.

Грейвз покачал головой.

— Не-ет, уехали — три дня назад это было, и я сказал, что вас тут давно не было видно, тогда они уехали обратно.

Решив, что это скорее всего были слуги ее дяди, Ула вздохнула:

— Никто не должен знать, что я здесь. Кто живет в нашем доме?

— Никто, — ответил Грейвз. — Новый викарий сказал, домик слишком мал для него, и перебрался в старый дом рядом с церковью. Вы его помните, мисс Ула?

— Да, конечно, — согласилась Ула. Разумеется, дом рядом с церковью был гораздо просторнее и внушительнее того домика, в котором она жила с родителями.

С того места, где она стояла, девушке было видно старинное здание церкви, в которой ее крестили, и вид этот каким-то образом наполнил душу Улы спокойствием, словно рядом с ней незримо присутствовал ее отец.

— Грейвз, если в доме никто не живет, мне хотелось бы заглянуть туда.

— У меня есть ключи, мисс Ула. Я храню там садовый инструмент.

Ула недоуменно взглянула на него, и он продолжал:

— Епископ говорил, что я должен приглядывать за этим домом — вдруг он кому-нибудь понадобится. Я посадил в огороде кое-какие овощи, но силы уже не те, что прежде.

— Это уж точно, — сочувственно проговорила Ула. — Я хочу зайти в дом.

Пошарив в кармане, старик нашел ключ и протянул его Уле.

— Я осмотрю дом, — сказала девушка, — а потом мне бы хотелось переговорить с вами.

— Я буду тут, мисс Ула, не беспокойтесь. На чердаке осталась часть ваших вещей, которые не удалось распродать. Я убрал их туда на всякий случай.

Одарив старика улыбкой, Ула, не в силах больше ждать, поспешила к черной двери и, отворив ее, вошла в дом.

Сразу же ее охватило такое чувство, что родители рядом и ей больше нечего бояться.

Комнаты первого этажа были совершенно пустые, если не считать нескольких вытертых ковров и застиранных занавесок, за которые нельзя было выручить и гроша.

Перед глазами Улы, однако, стояла картина того уютного, дышащего любовью дома, каким он был при жизни ее родителей.

Вот ее мать расставляет вазы с цветами в гостиной, а отец в соседней комнате за письменным столом готовит воскресную проповедь.

Но надо подняться на второй этаж.

Хотя в спальне родителей больше не было широкой кровати и простой мебели светлого дерева, Уле казалось, сами стены здесь излучали свет, которым была наполнена жизнь двоих людей, беззаветно любивших друг друга.

То же самое девушка ощутила в соседней комнате, некогда принадлежавшей ей, такой уютной и радостной.

— Я вернулась домой, — произнесла вслух Ула, проходя по коридору к узкой винтовой лестнице, ведущей наверх.

Чердак был завален предметами их обихода, кухонной утварью, которые не удалось продать.

На стене висели платья, принадлежавшие Уле и ее матери, по-видимому, оказавшиеся слишком тесными для деревенских женщин.

Или, может быть, суеверия не позволяли им носить одежду умершей?

— По крайней мере мне есть что надеть, — сказала себе Ула.

Но тут же подумала, что одежда эта вряд ли подходит для девушки, собирающейся зарабатывать на жизнь работой в поле.

Только такое занятие и можно найти в округе.

Но Ула, окруженная светлыми воспоминаниями, больше не тревожилась по этому поводу.

Вот книги ее отца, в большинстве своем, религиозные трактаты, и, самое ценное, его личная библия.

Взяв эту книгу, Ула с любовью вглядывалась в выведенное на обложке твердой рукой отца его имя. В это время снизу донесся какой-то звук. Сразу же, словно затравленное животное, девушка застыла на месте, напряженно вслушиваясь.

Донесшиеся шаги были слишком стремительными, чтобы они могли принадлежать Грейвзу.

Вероятно, старик ошибся. У людей, искавших Улу несколько дней назад, хватило ума предположить, что рано или поздно она вернется в отчий дом. Проявив терпение, они дождались ее, и Ула при этой мысли ощутила, как ее захлестнула паника.

Оглядевшись вокруг, она увидела, что спрятаться можно только за поставленными посреди чердака ящиками. По всей видимости, они были полны треснувшей посуды и прочей рухляди, подобной той, что был завален пол чердака.

Словно лисица, скрывающаяся от охотников, Ула стремительно бросилась к этим ящикам и, согнувшись, притаилась за ними. Она постаралась сжаться, стать маленькой и незаметной, и тут на лестнице послышались шаги.

Дверь отворилась, и кто-то вошел на чердак. Ула почувствовала, как бешено заколотилось сердце. Ей казалось, оно готово выскочить у нее из груди. Переполненная отчаянием, девушка мысленно обратилась с мольбами к отцу:

— Спаси меня… папа… спаси меня… Ты привел меня к цыганам, помог добраться до дома… не дай им схватить меня… пожалуйста… папа!

Каждый ее нерв дрожал от страха. Ула поняла, что человек, выследивший ее, сейчас стоит в дверях и оглядывает чердак, пытаясь найти ее.

Вдруг он негромко произнес:

— Ты здесь, Ула?

Какое-то мгновение девушке казалось, что она грезит наяву, и эти слова ей послышались.

Вскрикнув, она выскочила из-за ящиков и увидела среди нагромождения старых вещей как всегда элегантного маркиза Равенторпа.

Некоторое время они лишь молча смотрели друг на друга. Затем маркиз раскрыл объятия, и Ула, забыв обо всем на свете, бросилась в них.

Она прильнула к нему, а он, обняв ее, завладел ее губами.

Он целовал ее пылко, страстно, неистово, все крепче прижимая к себе.

Казалось, только так он мог выразить охватившие его чувства, для которых не находилось слов.

А для Улы словно раскрылись небеса, и из бездны страха и отчаяния она оказалась поднята к ослепительному свету.

Все происходящее было прекрасно и восхитительно. Маркиз целовал и целовал ее, и Ула вдруг подумала, что такого просто не может быть, и, значит, она грезит наяву.

Их учащенное дыхание слилось воедино, сердца бились в унисон. Наконец маркиз отпустил Улу и произнес дрогнувшим голосом:

— Я нашел тебя! Где ты была? Я сходил с ума от беспокойства!

Глядя на нее, он думал, какая она прекрасная, излучающая неземной свет. Со светлыми волосами, волнами ниспадающими на плечи, девушка была как никогда похожа на ангела.

— Ты… нашел меня, — промолвила Ула, — а я думала… что больше никогда… не увижу тебя!

Ее голос был наполнен такой нежностью, что маркиз, не удержавшись, снова поцеловал ее. Теперь, уже вкусив сладость ее невинных губ, он целовал Улу нежно, сдерживая овладевшую им страсть.

Обретя наконец дар речи, Ула, запинаясь, спросила:

— Почему… ты здесь… и почему искал меня?

— А что еще ты от меня ждала? — спросил маркиз. — Ты поступила очень умно, спрятавшись здесь, но тебе следовало знать, что я обязательно приду на помощь.

— Я… я думала, что даже если ты захочешь… то все равно… не успеешь. А я скорее… умерла бы, чем вышла бы замуж за принца Хасина.

— А я убил бы его, только бы он не стал твоим супругом! — воскликнул маркиз.

Тон, каким он произнес эти слова, заставили Улу изумленно посмотреть на него. Она сказала:

— Я думала… может быть… ты будешь рад тому, что… избавился от меня. Маркиз еще крепче обнял ее.

— Как тебе в голову мог прийти такой вздор? — спросил он. — И как у тебя хватило жестокости заставить заливаться слезами всех, кто тебя любит, особенно мою бабушку и Вилли?

Ула не отрывала от него взгляда, не в силах поверить в его слова, а маркиз продолжал:

— Я не находил себе места, так сильно переживал, так как нигде не мог найти тебя! — Ты меня искал?

— Ну конечно! — ответил маркиз. — Я искал повсюду: в лесах, в полях, в деревнях, искал каждый день от рассвета до заката. И наконец Вилли подсказал мне то, до чего я должен был бы додуматься сам: ты вернулась домой.

— Это… сказал Вилли?

— Ты как-то говорила ему, что по ночам представляешь себе, будто ты дома, и настанет день, когда ты вернешься туда.

— И ты нашел меня.

В ее словах было заметно облегчение. Но тут же Ула испуганно вскрикнула:

— Дядя Лайонел! Он посылал… людей на поиски… они были здесь… возможно, они снова вернутся. Ты должен спрятать меня… Пожалуйста… пойми, закон не на твоей стороне.

— Знаю, — сказал маркиз, — и именно поэтому я собираюсь спрятать тебя так надежно, что твой дядя никогда не сможет угрожать тебе, и тебе больше не придется бояться его.

Непроизвольно прижавшись к нему, Ула сказала:

— На словах… это прекрасно… но сможешь ли ты… осуществить задуманное?

— Да, и очень просто, — тихо проговорил маркиз. — Мы с тобой не мешкая поженимся.

Какое-то мгновение Уле казалось, что она ослышалась. Она посмотрела на маркиза, как никогда счастливого и искреннего, а он сказал:

— Все устроено. Дело лишь за тобой.

— Я… я ничего… не понимаю.

— Сначала скажи, — спросил маркиз, — как ты добралась сюда из Чессингтон-холла без денег, в одном домашнем платье?

Улыбнувшись, Ула чуть отстранилась от него.

— Посмотри на меня.

Взгляд маркиза не отрывался от ее лица.

— Смотрю, — сказал он. — Я почти забыл, какая ты красивая: такая милая, нежная, чистая! Моя бесценная, как выразить мне всю свою любовь, как сказать тебе, насколько ты не похожа на всех прочих женщин?

— Ты… говоришь это… серьезно? — прошептала Ула.

— Я многое хочу сказать тебе, — ответил маркиз, — но время не терпит. Не можем же мы стоять здесь до конца жизни.

Внезапно до Улы дошел комизм происходящего.

Маркизу Равенторпу, владеющему множеством роскошных особняков, приходится признаваться в любви, стоя на чердаке под низкой крышей в окружении сломанных стульев и всякого хлама.

Затем она посмотрела ему в глаза и поняла, что всякое место, где они с ним будут рядом, превратится в храм Красоты.

Ее любовь к нему не знает границ, и неважно, где звучит его признание — на чердаке ее скромного родного дома или в бальном зале Равенторп-хауза.

— Я люблю… тебя, — прошептала Ула, и по выражению в глазах маркиза без слов поняла силу ответного чувства.

— Я не хочу выпускать тебя из объятий, — сказал маркиз, — а все остальное не имеет значения. Но нас ждет много дел, а ты еще не ответила на мой вопрос.

— Ты не посмотрел на мое платье. Маркиз окинул ее взглядом: бархатный корсаж, белая блузка, пышная красная юбка.

— Цыгане! — воскликнул он. — Ты была у цыган!

— Они привезли меня сюда и разбили табор на поле, где всегда останавливались цыгане, когда я еще была маленькой.

— И они тебе ничего не сделали? — встревожился маркиз. — Ты не боялась?

— Нет, конечно же! — улыбнулась Ула. — К тому же я им прихожусь кровной сестрой.

— Когда-нибудь ты обязательно обо всем мне расскажешь, — сказал маркиз, — а сейчас нас ждет викарий, преемник твоего отца.

Поцеловав девушку в лоб, он добавил:

— Милая моя, как только ты станешь моей женой, никто не посмеет оскорблять и обижать тебя, а если кто-нибудь попытается отнять тебя у меня, я его убью!

Ула лишь смотрела на него, и глаза ее, округлившись, казалось, заполнили все лицо. Наконец она едва слышно промолвила:

— Мне не верится… что ты… действительно хочешь… жениться па мне!

— Я хочу сделать тебя своей женой, — решительно заявил маркиз. — Только так я смогу быть уверен, что ты никогда не покинешь меня и мне не придется переживать, гадая, где ты, не находя себе места от страха. Хватит с меня последних десяти дней.

— Неужели прошло уже десять дней? — спросила Ула.

— Мне показалось — десять столетий, — воскликнул маркиз, — но после того, что сказал мне Вилли, я знал, что ты непременно придешь сюда, и мне оставалось только ждать.

Он улыбнулся, и Ула вдруг обратила внимание, что циничные складки у него на лице разгладились, а в его голосе, когда он заговорил, зазвенели мальчишеские нотки:

— Пошли! Поторопись! Мы тут с тобой болтаем, а внизу тебя ждет платье.

— П-платье?

Но Равенторп уже тащил ее за руку к узкой лесенке.

Спустившись вниз, он сказал:

— Не мог же я допустить, чтобы ты венчалась со мной в старом домашнем платье, какой бы прелестной ни находил тебя в этом одеянии. Поэтому я захватил с собой целый сундук с одеждой, а когда у нас появится время, мы позаботимся о твоем приданом.

— Это сон… я знаю… это сон! — сказала Ула.

Маркиз молча увлек ее в комнату, бывшую гостиной в родительском доме, посреди которой на крошечном квадрате ковра стоял кожаный сундук.

Кто-то уже открыл его и достал белое платье, и Ула сразу поняла, что это подвенечный наряд.

На кресле была разложена белоснежная фата, похожая на легкое облачко, и венок из цветов.

— Ты и об этом… подумал? — спросила Ула. — Но почему ты был так… уверен… что найдешь меня… здесь?

Маркиз на мгновение вспомнил о тех муках, которые пережил, когда ныряльщики исследовали реку. Но все это подождет. Сейчас он хотел только одного, чтобы Ула стала его женой, и тогда их не смогут разлучить ни ее дядя, ни кто-либо еще.

Кроме того, маркиз, хотя и не говорил об этом с Улой, опасался, что принц Хасин, подобно многим восточным правителям, не остановится перед любыми самыми вероломными средствами, лишь бы удовлетворить свою прихоть.

Ему было известно, что, помимо слуг графа, в поисках Улы участвовали смуглые люди, скорее всего состоящие на службе у принца.

Поэтому маркиз спросил;

— Ты сможешь одеться сама?

— Разумеется, — улыбнулась Ула, и да ее щеке появилась прелестная ямочка. — Мне к этому не привыкать.

— Тогда поторопись, — попросил маркиз. — Увидев, как ты входишь в дом, я послал слугу предупредить викария, чтобы тот шел в церковь, и мне не хотелось бы заставлять его ждать.

Ула рассмеялась, до сих пор не в состоянии поверить в свое счастье.

Затем, когда маркиз оставил ее одну, она сбросила с себя цыганскую одежду и облачилась в белое подвенечное платье, превосходившее красотой даже наряды, купленные герцогиней.

О таком платье мечтает каждая девушка.

К счастью, в одном из оставшихся в комнате шкафов сохранилось зеркало на двери.

Встав перед ним, Ула смогла кое-как заколоть волосы и прикрепить к прическе фату и венок.

Затем, наполненная радостным возбуждением, чувствуя себя так, словно весь мир перевернулся, она открыла дверь и начала спускаться вниз по лестнице.

Маркиз ждал ее в гостиной, и, взгляну в на него, Ула подумала, что это самый красивый и элегантный мужчина в мире. Но теперь к тому же он был наполнен еще какой-то теплотой, исходившей от самого сердца, которой раньше ей так не хватало.

Теперь он любил, и все скрытые достоинства словно бы проявились под действием этого чувства. Теперь маркиз Равенторп был именно таким, каким хотела его видеть Ула.

Он был готов совершить великие дела не только ради нее, но и ради других людей, потому что, как сказал бы ее отец, его осенила божественная сила.

Уле хотелось высказать свою любовь, но, когда их взгляды встретились, она поняла, что никаких слов произносить не нужно.

Они уже настолько слились, соединились друг с другом, что даже святое таинство брака не могло сблизить их еще больше.

Взяв Улу за руку, маркиз вывел ее на улицу, где их ждал фаэтон. Подняв девушку на руки, маркиз посадил ее в экипаж.

На запятки вскочил конюх, кроме того, Ула заметила впереди двух верховых, готовых проводить экипаж до церкви.

Она поняла, что это не только защита от возможного нападения разбойников.

Эти люди здесь затем, чтобы ни граф, ни принц Хасин, ни кто-либо еще не смогли помешать исполнению планов маркиза.

Лишь несколько изумленных местных жителей наблюдали за тем, как фаэтон подкатил к церкви. Маркиз, положив поводья, обежал экипаж и спустил Улу на землю.

— Я люблю тебя! — с чувством произнес он. — И когда мы с тобой поженимся, я смогу тебе доказать, насколько сильно.

Он взял Улу под руку, и когда они вошли в церковь, знакомую ей с детства, под ее своды поплыли торжественные звуки органа.

Уле казалось, ее родители рядом, она чувствовала их присутствие, когда их с маркизом навеки соединили вместе прекрасные слова брачной клятвы.

Когда маркиз надел ей на палец кольцо, Уле послышались ангельские голоса, воспевающие их любовь.

Молодые опустились на колени, принимая благословение. Ула сказала себе, что счастливее ее не найдется женщины на свете.

Она не только встретила человека, которого полюбила, но и этот человек полюбил ее от всей души.

Ула поклялась, что вся жизнь ее теперь будет наполнена признательностью Господу за этот незабываемый день.

Новобрачные вышли из церкви, и маркиз снова поднял свою жену в фаэтон. Они поехали, но не назад в ее дом, как ждала Ула.

— Куда мы направляемся? — спросила она.

Не в силах сдерживаться, она крепче прижалась к своему супругу и положила руку ему на колено.

Маркиз с улыбкой взглянул на нее. Ула прочла его мысли и поняла, что он, как и она, счастлив их соединению, которое никто не сможет нарушить.

— Мы проведем ночь в доме, который уступил мне на время лорд-лейтенант графства, мой друг, — ответил маркиз. — Там нас никто не сможет найти, никто не потревожит.

Улыбнувшись, он продолжал:

— А завтра мы направимся в мой особняк в Оксфордшире, который отныне будет твоим, моя бесценная. Потом у нас будет настоящее свадебное путешествие. Мы отправимся в ту страну, которую ты выберешь.

— В это… нельзя поверить, — прошептала Ула.

Тут она вскрикнула.

— Цыгане! Надо дать им знать, что со мной все в порядке.

— Об этом я уже подумал, и пока ты переодевалась, я послал одного из конюхов сообщить им, что ты выходишь замуж, а также выразить нашу с тобой признательность в практичной форме.

— Надеюсь, они не оскорбятся, когда им предложат деньги.

— Я попросил конюха вести себя как можно более тактично, — ответил маркиз, — кроме того, он передаст, что отныне все цыгане желанные гости в моих владениях.

— Лучшего подарка для них нельзя и придумать! — воскликнула Ула.

Они приехали в дом, где жил маркиз, дожидаясь Улу.

Дом был очень красивый и уютный, и позднее Ула узнала, что лорд-лейтенант приготовил его для одного из своих родственников, на время уехавшего за границу.

Все в доме блистало чистотой и свежестью, и Ула подумала, что это самое подходящее к данному случаю место.

Их обслуживали прекрасно, и слуги казались совершенно незаметными. Когда молодые пообедали, маркиз повел Улу наверх.

Они вошли в украшенную цветами спальню, в которой стояла широкая кровать под балдахином с шелковым пологом, нежно-голубым в цвет глазам Улы.

— Какая прекрасная комната! — воскликнула она.

— Дорогая, я решил, — сказал маркиз , — что ты захочешь снять подвенечное платье, поэтому распорядился принести сундук и достать вещи.

Его молодая жена улыбнулась.

— Ты обо всем подумал!

— Я думаю о тебе, — ответил он. — Разве могу я думать о чем-либо еще, ведь ты именно такая, какой я всегда желал видеть мою жену.

Ула вдруг вспомнила о Саре. Маркиз, словно прочтя ее мысли, сказал:

— Забудь о ней! Всем нам свойственно ошибаться, и отныне твоя задача, моя прелесть, следить за тем, чтобы я совершал ошибки как можно реже.

С этими словами он снял с головы жены венок, фату и, вытащив шпильки, позволил ее волосам упасть на плечи.

— Сегодня ты как никогда похожа на ангела, — сказал он, — моего ангела, который до конца дней моих будет оберегать и вдохновлять меня.

— Неужели… я смогу? — спросила Ула.

— Да, ты это делаешь с тех пор, как я встретил тебя, — ответил маркиз, — и я уже совсем не тот человек, что был прежде.

— Я люблю тебя… таким… какой ты есть, — прошептала Ула.

Не в силах совладать с собой, она прильнула к нему. Маркиз начал целовать ее, и Ула почувствовала, что он расстегивает ей платье. Когда роскошный подвенечный наряд с легкостью вздоха упал на пол, маркиз взял свою жену на руки и отнес ее на кровать. Ула легла на мягкие подушки, которые показались ей воздушным облачком, и снова подумала, что происходящее — это сон. Когда маркиз присоединился к ней, она поняла, что это не сон, но восхитительная действительность, и снова вся душа ее наполнилась благодарственными молитвами.

Но, когда она ощутила прикосновение губ маркиза, его рук, с нежностью дотронувшихся до нее, в ее мыслях остался только он, он один.

— Я… тебя люблю… люблю! — шептала она.

— Я боготворю тебя, — ответил он, — и буду боготворить, моя любимая, до конца своих дней!

Произнося эти слова, маркиз ощутил, как под его рукой тело Улы затрепетало, впервые пробуждаемое любовью, и решил, что прекраснее этого нет ничего на свете.

— Ты не боишься? — спросил он.

— Н-немного!

— Я буду нежен и ласков.

— Я не… боюсь… тебя.

— Тогда чего же, мое сокровище?

— Вдруг ты… найдешь меня… скучной… разочаруешься… и перестанешь любить… тогда я снова… останусь совсем одна!

— Ангел мой, это невозможно!

— Почему?

— Потому что люблю я тебя не только за твою красивую внешность; я обожаю твое доброе сердце и еще больше то, что зовется душой, поэтому я всегда буду любить тебя.

— Разве я заслуживаю таких… таких чудесных слов?

У Улы из глаз брызнули слезы, и она спросила:

— Ты правда считаешь… что я заслуживаю тех похвал, что ты мне говоришь?

— Для меня ты сияешь подобно путеводной звезде во мраке — и за этой звездой я буду следовать до конца жизни. — О, милый… милый… я люблю тебя!

Маркиз поцеловал скатившиеся по щекам Улы слезы.

Затем он еще крепче прижал ее к себе, и она ощутила, как их тела и души слились воедино.

Ула поняла, что это божественная сила любви, не мягкая и нежная, как она считала прежде, а опаляющая жаром солнца.

Она ощущала этот жар, заполняющий ее, разливающийся от груди к губам, готовый слиться с пламенем, охватившим ее мужа.

Она понимала, что любовь — это могучая непреодолимая сила, которая заставляет людей совершать великие деяния Охвативший ее восторг не поддавался описанию.

Божественная сила любви унесла их в неведомую даль, где их ожидали только радость и счастье.